Страница:
– Знакомое состояние. Не сочтите за лишнюю дерзость, ваше сиятельство, но лучше уж вы, чем этот ублюдок господин Адобекк.
– Ты был человеком королевского конюшего?
– Да, – сказал Радихена, морщась.
– Ты видел его?
– Нет.
Стало быть, и он не знает тебя в лицо?
– Откуда? – прямо спросил Радихена. – Разве он бывает в своих деревнях? Разве он интересуется людьми, которых продает в королевский дворец или отправляет на север? Какое ему дело до нашего хлеба, черный он или белый, человечья это еда или эльфийская мерзость? Положим, его крестьяне не хотят высаживать дурные семена, потому что боятся, как бы это не сказалось на их детях, особенно на нерожденных... Ну, и что он делает, этот господин Адобекк? Приезжает, чтобы узнать, почему мы болеем? Нет, он присылает солдат!
– Я понял, – оборвал герцог.
Радихена замолчал, сильно покраснев.
Вейенто сказал:
– Вернемся к прежней теме, хорошо?
– Хорошо, – шепнул Радихена.
Ему вдруг сделалось страшно. Этот человек, то величавый, то совершенно простой, открытый, начинал его пугать. И не столько тем, что затевал нечто жуткое или грандиозное, – нет, скорее тем, что, по ощущению Радихены, не вполне способен был довести до конца ни один из своих замыслов.
– Ты переходишь под мою власть. Весь ты, со всеми твоими потрохами. С твоим будущим, – продолжал герцог. – Твой прежний контракт будет разорван. Больше – никаких контрактов. Ты свободный человек, без всяких денежных условий. Взамен ты будет выполнять мои поручения.
– А потом? – спросил Радихена.
– Что «потом»? – прищурился герцог.
– Потом, когда я их выполню?
– Торгуешься? – осведомился Вейенто.
Радихена, против его ожиданий, не опустил глаз: он набирался наглости с каждым мгновением.
– Да, я торгуюсь, – сказал он.
– «Потом», как ты выражаешься, ты получишь постоянную должность при моем дворе, – Вейенто особенно подчеркнул слово «моем», – собственный дом, некоторый доход, свободу жениться по своему выбору – и будущее для твоих детей.
Радихена задохнулся. Все это было совсем рядом. Все, о чем он не смел мечтать. Оставалось только протянуть руку и взять...
Он склонился перед герцогом и поцеловал его руку.
– Я сделаю что угодно, ваше сиятельство, – сказал Радихена. – Любое ваше приказание. Я никогда не видел никого добрее вас.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Вейенто. На сей раз он не запретил Радихене выражать свое почтение подобным образом и не отнял руки. Напротив, положил ладонь ему на рыжую макушку и чуть придавил, понуждая склонить голову еще ниже. – Вот и хорошо. Ты получишь все, что было тебе обещано, после того, как убьешь Талиессина.
КОРОЛЕВСТВО:
– Ты был человеком королевского конюшего?
– Да, – сказал Радихена, морщась.
– Ты видел его?
– Нет.
Стало быть, и он не знает тебя в лицо?
– Откуда? – прямо спросил Радихена. – Разве он бывает в своих деревнях? Разве он интересуется людьми, которых продает в королевский дворец или отправляет на север? Какое ему дело до нашего хлеба, черный он или белый, человечья это еда или эльфийская мерзость? Положим, его крестьяне не хотят высаживать дурные семена, потому что боятся, как бы это не сказалось на их детях, особенно на нерожденных... Ну, и что он делает, этот господин Адобекк? Приезжает, чтобы узнать, почему мы болеем? Нет, он присылает солдат!
– Я понял, – оборвал герцог.
Радихена замолчал, сильно покраснев.
Вейенто сказал:
– Вернемся к прежней теме, хорошо?
– Хорошо, – шепнул Радихена.
Ему вдруг сделалось страшно. Этот человек, то величавый, то совершенно простой, открытый, начинал его пугать. И не столько тем, что затевал нечто жуткое или грандиозное, – нет, скорее тем, что, по ощущению Радихены, не вполне способен был довести до конца ни один из своих замыслов.
– Ты переходишь под мою власть. Весь ты, со всеми твоими потрохами. С твоим будущим, – продолжал герцог. – Твой прежний контракт будет разорван. Больше – никаких контрактов. Ты свободный человек, без всяких денежных условий. Взамен ты будет выполнять мои поручения.
– А потом? – спросил Радихена.
– Что «потом»? – прищурился герцог.
– Потом, когда я их выполню?
– Торгуешься? – осведомился Вейенто.
Радихена, против его ожиданий, не опустил глаз: он набирался наглости с каждым мгновением.
– Да, я торгуюсь, – сказал он.
– «Потом», как ты выражаешься, ты получишь постоянную должность при моем дворе, – Вейенто особенно подчеркнул слово «моем», – собственный дом, некоторый доход, свободу жениться по своему выбору – и будущее для твоих детей.
Радихена задохнулся. Все это было совсем рядом. Все, о чем он не смел мечтать. Оставалось только протянуть руку и взять...
Он склонился перед герцогом и поцеловал его руку.
– Я сделаю что угодно, ваше сиятельство, – сказал Радихена. – Любое ваше приказание. Я никогда не видел никого добрее вас.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Вейенто. На сей раз он не запретил Радихене выражать свое почтение подобным образом и не отнял руки. Напротив, положил ладонь ему на рыжую макушку и чуть придавил, понуждая склонить голову еще ниже. – Вот и хорошо. Ты получишь все, что было тебе обещано, после того, как убьешь Талиессина.
КОРОЛЕВСТВО:
ТРЕТЬЕ ЯВЛЕНИЕ ЭЛЬФИЙСКОЙ КРОВИ
Потеряв Ринхвивар, Гион сразу начал стареть. Со стороны могло бы показаться, что правы злые языки, утверждавшие, будто король не представляет собою ничего – пустая красивая оболочка, фантом, созданный его эльфийской женой. Лишь Ринхвивар держала на расстоянии от Гиона старость и не допускала до него болезни; стоило королеве погибнуть, как все недруги короля, и незримые, и имеющие людское обличье, набросились и начали терзать прежде недоступную им жертву.
Золото волос подернуло пеплом, черты лица заострились; морщины не осмелились смять загорелую кожу, но Гион страшно исхудал, и это выглядело еще хуже. Однако ужаснее всего сделался его взгляд, по большей части бессмысленный, как у больного животного, которое не понимает, кто вынудил его страдать.
Во время затянувшегося нездоровья короля правление перешло к Тегану. Сторонники династии с озабоченностью, а враги – с неприкрытым злорадством ожидали: что будет делать королевский сынок, когда земля, не получившая очередного впрыскивания эльфийской крови, откажется давать богатый урожай?
– Ещё увидите, – шептались по окраинам Королевства, – нас скоро постигнет лютый голод... А как иначе? Люди отучились работать. Крестьяне привыкли получать хлеб почти даром. Белый эльфийский хлеб! Никогда прежде наша земля не рождала такого хлеба – и теперь не захочет. Нельзя было идти в кабалу к эльфам. Нельзя было отдавать себя в полную зависимость магии Эльсион Лакар.
– Кровь Эльсион Лакар – вовсе не магия, – возражали другие, настроенные столь же мрачно, как и первые. – Это их свойство.
– Чем магия и свойства различны?
– Магию вызывают, а свойства присущи изначально...
– Умники нашлись! Ну и какая нам разница?
– Да никакой – недород все равно будет...
Недород будет, будут и бунты, и подавления бунтов, и беспорядки внутри страны. И внешние неприятели, ожидающие на севере своего часа, – они тоже имеются, и от них теперь не отмахнуться. Час близится. Потомки Мэлгвина готовы сбросить ярмо власти потомков Гиона.
И вся эта напасть – на плечах восемнадцатилетнего юноши, разом потерявшего и мать, и отца. Юноши, который совершенно не готовился принять власть, ибо и мать, и отец его были полны сил и здоровья и собирались править страной долго, очень долго.
Теган похоронил Ринхвивар, устроив огромный погребальный костер на широкой равнине Изиохона, так что отблески пламени несколько дней потом плескались в волнах моря – или так только казалось? – окрашивая воду багровыми и золотыми пятнами.
Гион ходил по берегу, входил в море по пояс, вытаскивал гирлянды водорослей, алых и синих, и обматывал ими голову; он царапал себя ногтями и резал себе лицо ножом, пытаясь прочертить контуры золотых роз. Жидкая человечья кровь бесполезно поливала землю. Ничто не могло вернуть Ринхвивар.
Наконец король с сыном вернулись в столицу. Теган читал хроники, перелистывал судебные дела – не писаные законы, но бесконечное число случаев, «прецедентов», на основании которых ему предстояло впоследствии выносить приговоры.
Теган забросил своих охотничьих птиц и собак: теперь он навещал их по нескольку минут в день, и животные недоумевали: в чем они провинились, если господин не желает больше проводить с ними время?
Однажды среди ночи король Гион встал с постели и прошел в оружейную. Он собрал десяток хранившихся там мечей и спустился на пустую площадь перед дворцом. Помост уже убрали; ничто не напоминало о празднике, который завершился смертью королевы.
Но Гион помнил каждый шаг, который сделала Ринхвивар в тот день, и пошел по ее незримому следу. И стоило Гиону накрыть босой ступней то место, по которому прошла его жена, как все ее следы вспыхнули ярким золотым огнем.
Для Гиона ночь открыла все, что сохраняла в себе. Он различал красноватое дрожащее пламя там, где из земли торчали клинки. Наклоняясь к каждому из этих явственных следов, он втыкал в прежние лунки рукояти мечей. Гион работал не спеша, безошибочно повторяя прежнее их расположение.
Неожиданно он остановился. Рука его замерла: одна из лунок наполнилась густым фиолетовым свечением. Оно не поднималось вверх, завинчиваясь тонкой спиралью, как остальные, но растекалось бесформенной лужицей.
– Яд! – сказал Гион. – Это было здесь.
Он оставил эту лунку пустой, обошел ее и продолжил свое занятие.
Затем, когда все мечи были распределены таким образом, что на ложе, образованном остриями, мог поместиться один человек, Гион отошел чуть в сторону и принялся исследовать лунные лучи.
Ассэ и Стексэ уже поднялись в небо. Их свет рассеянно стекал на землю, но вскоре луны начали сближаться. Спустя полчаса их тонкие лучи слились, и Гион, ступив в призрачный столб ночного света, медленно поднялся в воздух.
Он не делал никаких движений. Свет сам понес его над землей. Король закрыл глаза, опустил руки. Он перестал чувствовать свое тело и в этом усматривал благо: впервые за все то время, что минуло с мгновения смерти Ринхвивар, у него не болело в груди. Он даже захотел есть – этого с ним тоже давно не случалось.
Улыбка, забытый гость, вернулась на исхудавшее лицо, и выглядела она так же странно, нелепо и даже пугающе, как разряженная пышная красотка среди истлевших мертвецов.
Справа король был залит ярко-синим светом, слева – ядовито-желтым. Если смотреть на него сбоку, то его можно было видеть, однако не полностью, но лишь наполовину. Если же сместиться на несколько шагов и заглянуть прямо в лицо Гиону, то не будет никакого лица, только черная линия, разделяющая желтый и синий цвета. Прозрачные руки по-прежнему свисали вдоль тела, они едва шевелились на слабом ветерке, как мантия медузы.
Сквозь опущенные веки Гион видел площадь и дворец: они приобрели странный вид, дрожали, изгибались, теряли четкость очертаний, и их прямые углы начинали извиваться, точно живые.
Это было забавно. Гион усмехнулся.
Душа, средоточие боли, на время забыла о своих правах, а тело утратило земную тяжесть; король получил наконец возможность передохнуть.
Он поднялся еще выше и остановился прямо над мечами. Еще миг – и он сделает последнее усилие, выпустит лунные лучи, и тогда вернувшаяся земная тяжесть бросит ему навстречу все десять острых клинков. Он думал о предстоящем мгновении, он предвкушал его, и все тело его чесалось от нетерпения: в ожидающей боли таилась сладость, слишком сильная, чтобы, испытав ее, можно было остаться жить.
Сейчас...
Он напрягся и вышел из светового столба.
И полетел вниз.
Сильный толчок отбросил его в сторону: совершенно не та боль, которой он вожделел, пронзила избитое тело. Чужая боль, неприятная. Навязанная кем-то со стороны.
Гион вынужден был открыть глаза.
Над ним низко висело небо, и каждая звезда в небе была отчетливо видна – отдельно от прочих. И Гион понял, что небо являет ему образ одиночества, отныне составляющего для него сущность вселенной.
Он шевельнул пальцами, зарылся в пыль. Рядом кто-то двинулся – сел. Гион повернул голову. Небо исчезло из поля зрения – теперь король видел неясную человеческую тень, наполовину растворенную мраком ночи.
– Теган, – сказал король, – ты напрасно остановил меня. Я все равно уйду.
Теган еле слышно всхлипнул.
«Плачет? – с удивлением подумал Гион. – Этого не может быть!»
И сказал вслух:
– Ты плачешь? Но этого не может быть!
– Не уходите, отец, – сказал Теган. – Я не справлюсь.
– Справишься, – выдохнул король.
– Не уходите, – повторил юноша.
– Я больше не могу, – объяснил Гион. И взмолился: – Отпусти меня. Моя кровь ничего не стоит. Твоя мать накормила эту землю на десятки лет вперед... А я ничего не стою.
Теган осторожно положил ладонь на лоб отца. Узкая, сухая, теплая ладонь.
– У тебя хорошие руки, – сказал Гион, задирая голову так, чтобы поцеловать руку сына. – Как хорошо...
Теган не ответил. Просто сидел рядом, в пыли, на площади, а Гион медленно таял прямо под его руками. Сжав пальцы на плече отца, Теган ощутил пустоту. Видимость телесной оболочки Гиона еще оставалась на площади некоторое время, и вставшее солнце задело ее контуры и зажгло золотом края; но полные играющей пыли косые лучи пронзили насквозь то, что являло собой образ Глина, и тогда Теган поверил в то, что отец исчез.
Молодой король встал. Тень Гиона задрожала и рассыпалась у его ног. Тогда Теган выдернул из земли все десять мечей, сложил их на сгибе локтя и медленно зашагал в сторону дворца.
Коронация Тегана проходила торжественно, при большом печении народа. На перекрестках стояли бочки с вином и играли музыканты, но веселье получилось какое-то истерическое, нервное: люди боялись нового правления.
Теган – не Эльсион Лакар. Эльфы больше не дадут людским королям женщин своей крови. Придется вспоминать былые времена: работу до седьмого пота, неблагодарную землю, ломающиеся плуги, бедность, рабскую зависимость от капризов погоды.
А после начнется недород... Молодой король не справится.
Тревога росла, отравляя Королевство и мешая обрести радость в праздник.
Гион сразу узнал тот серый мир, где побывал давным-давно, когда в первый раз пошел следом за Ринхвивар. Он не был мертв; просто его поглотил туман, и здесь, и дальше, и впереди, и позади – нигде не было ничего, кроме бесконечного клубящегося тумана.
«И все же тут можно жить, – подумал Гион. – И отныне я буду жить здесь, в небытии. Странное место для обитания...»
Он шагал легко и бездумно, то ныряя в густые клочья повисшей в воздухе влаги, то выбираясь на просветы. Ему было безразлично и то, и другое. Сейчас у его пути не было никакой цели. Никто не ждет его, никто не зовет.
И едва лишь он понял это, как тотчас же пришло другое понимание: не следовало обольщаться. Кое-что ждало его, и кое-что его позвало.
Много лет назад на этой тропинке юноша по имени Гион оставил свою кровь. Странное, меняющее облик чудовище, что бродит по серому миру, изнемогая от голода и жажды, набросилось на него и ранило. И пока оно насыщалось кровью, вытекшей из человечьей раны, Гион успел бежать.
Но часть его осталась здесь, в этом мире, и, когда Гиону захотелось уйти в небытие, она, эта затаившаяся часть, воскресла и позвала его.
Вот почему он здесь.
Гион сел прямо на землю и начал обдумывать произошедшее. У него имелась вечность для того, чтобы поразмыслить хорошенько. Правда, он не вполне понимал -для чего ему это понадобилось. Должно быть, привычка еще с человечьих времен – осмыслять любое жизненное явление. Или какая-нибудь другая, столь же необязательная причина.
Не важно.
Ему не хотелось жить, но еще меньше хотелось существовать в одиночестве и мучиться скукой и тоской. Внезапно он начал понимать, чего так жаждало и алкало то бесформенное чудище, что забрало несколько глотков Гионовой крови. Сам Гион рано или поздно превратится в нечто подобное. Тоска сожрет его, он начнет набрасываться на любого, кто излучает хотя бы малейшее тепло.
Впустив в себя это новое ощущение, Гион, не без любопытства рассмотрел его со всех сторон и понял, что оно ему так же безразлично, как и все остальное.
Он опять поднялся на ноги и зашагал дальше.
Позднее Гион поймет, что в сером мире существует не один только туман; вторым важным элементом здешней жизни являются костры. Их цвет, сила, их способность пронзать пространство и посылать лучи и тепло вдаль – все это имеет значение. Костры были языком здешней жизни, в то время как туман служил бессвязным лепетом здешней смерти.
Спустя вечность блужданий среди сырости и мрака, с залепленными глазами, со ртом, набитым туманом, как ватой, Гион выбрался к первому костру, наполовину погасшему, и понял, что жизнь была здесь и ушла.
Он остановился над углями. Жар пробегал по ним, умирай; с каждой новой волной угли делались все более синими, все менее теплыми. Гион взял один уголек в ладонь и начал дуть на него – бесполезно! Скоро не осталось совершенно ничего, только чернота – красноватое сердце огня бесследно расточилось внутри крохотного уголька.
Гион бросил его на землю и в досаде раздавил ногой. Ему показалось, что его предали, такой острой стала боль. «Неужели терять то, что тебе не принадлежало, так же мучительно? – подумал он. – Не обладать и расстаться с самой возможностью обладания... Странно».
Он не стал тратить времени на осмысление еще и этой странности. Он побежал по тропе, которую вдруг различил в тумане. Ему показалось, что он узнает дорогу. Может быть, она выведет его в тот мир, где они с Ринхвивар заключили брачный союз.
Но тропа петляла и издевалась; она то бегала вокруг деревьев, то заводила в глушь, то норовила сбросить путника в овраг, заполненный туманом и мокрыми острыми сучьями.
Вскоре Гион понял, что за ним следом бежит какое-то существо. Оно тяжело дышало в сумерках и с мягким топотом припадало на лапы. Сейчас Гион был безоружен. Сын отпустил его, не дав с собой в дорогу ни меча, ни ножа. Гион не просил об этом, а Теган не догадался... Впрочем, неизвестно, что произошло бы с оружием в этом непонятном мире.
Несколько раз преследователь настигал Гиона и прыгал, но почему-то всегда промахивался. Гион видел, как у него над головой пролетают мягкое беловатое брюхо и растопыренные лапы с огромными когтями; спустя миг существо исчезало впереди человека на тропинке, и туман смыкался над телом монстра. Следовало лишь выждать немного, а после можно было опять пускаться в путь: чудовищу требовалось время, чтобы собраться с силами и продолжить погоню.
Минуло еще несколько отрезков бесполезной вечности, и Гион снова увидел костер – теперь пламя горело оранжевым и, несомненно, было живым. Ослепительно живым.
Гион побежал навстречу огню, боясь не застать возле него тех, кто сумел разложить здесь такой чудесный костер.
Их тени встали на фоне высокого пламени – четыре темных тонких силуэта. Гион бросился к ним из последних сил, простирая руки и крича бессвязно.
– Здравствуй, брат, – проговорил кто-то совсем близко, и теплые руки обхватили Гиона, и мягкий плащ опустился на его плечи. Короля увлекли ближе к костру, устроили на подушке, набитой тяжелыми влажными опилками, подали ему деревянную чашу с горячим питьем.
– Здравствуй, брат.
– Здравствуй, брат...
Они обступили его, и Гион, впервые за долгие годы улыбнувшись, поднял к ним голову.
Эти четверо все были Эльсион Лакар, и Гион когда-то прежде встречал их. Оставалось вспомнить – когда, при каких обстоятельствах... Но это могло подождать. Ему дали горячего, и это следовало проглотить.
Один из четверых подложил в костер еще полено. Остальные расселись на земле и стали смотреть, как Гион ест.
Когда он насытился, один из них сказал ему с укоризной:
– Почему ты не позвал нас? Нам пришлось долго разыскивать тебя...
Гион подумал: «Ведь это я отыскал вас», но вслух этого говорить не стал.
Второй спросил:
– Где Ринхвивар? Как вышло, что она отпустила тебя? Мы всегда полагали, что эльфийская дева в состоянии удерживать подле себя возлюбленного, сколько ей захочется...
– Ринхвивар больше нет, – сказал Гион.
Все четверо замолчали – очень надолго, и костер освещал их лица: они были черны, как уголь, и раскосые зеленые глаза поблескивали так, словно несли в себе потаенное мертвое пламя.
За то время, пока тянулось молчание, они успели впитать в себя известие о смерти Ринхвивар; оно наполнило их естество и сделалось новым обстоятельством их жизни.
– Как тебя зовут? – спросил наконец один из них.
– Чильбарроэс, – сказал Гион. Ему было ненавистно его прежнее имя, и он назвал то сочетание звуков, которое первым пришло ему на ум.
– Ты помнишь нас, Чильбарроэс? – заговорил другой.
Гион неуверенно покачал головой. Наверное, он должен был их помнить. С ними связано нечто важное. Но он забыл.
– Когда изменяешь имя, можешь потерять большую часть памяти, – заметил третий из сидевших у костра. – Но времени у нас много... Кое-что ты успеешь узнать заново.
И он начал говорить, нанизывая слово на слово так осторожно и тщательно, словно делал бусы из винных ягод.
– Нам нравилось бродить между мирами. Нам четверым – мы немного не такие, как прочие. Более быстрые... Ринхвивар говорила тебе о том, что для нас время бежит быстрее, чем для других Эльсион Лакар. Помнишь?
– Помнишь?
– Ты помнишь Ринхвивар?
Со всех сторон окружал Чильбарроэса этот вопрос, и он добросовестно сдвинул брови и начал думать: в самом деле, помнит ли он женщину по имени Ринхвивар и тех четверых, для которых время бежит быстрее?
Наконец Чильбарроэс проговорил:
– Нет.
И обвел глазами своих собеседников. Их темные лица стали рябыми от оранжевых пятен, что прыгали от костра и оседали повсюду: на листьях, на густых, как каша, клочьях тумана, на одежде. У одного на кончике носа плясал огонек, и Чильбарроэс улыбнулся: он вдруг понял, что его хотели насмешить и подбодрить, и это переполнило его благодарностью.
– Ринхвивар была настоящей Эльсион Лакар, – сказал один из четверых, которого звали Аньяр. – Она умела замедлять ход времени. Она окружала себя тишиной. Она стала женой короля Гиона. Потом она умерла.
– Да, – сказал Чильбарроэс, – теперь я припоминаю.
– Мы четверо были другими... Мы любили бродяжничать между мирами. Нам не хотелось жить среди людей, нам не хотелось жить и среди эльфов, мы любили опасности, подстерегающие в небытии.
– Разве в небытии есть опасности?
– Ты оставил здесь свою кровь, – сказал Аньяр. – Она позвала тебя, когда ты впал в отчаяние. Теперь ты здесь, и голодное чудовище ожидает тебя в тумане.
– Оно сожрет меня? – спросил Чильбарроэс, озираясь по сторонам – с любопытством, без особого страха.
– Или ты сожрешь его, – сказали ему. – Хуже всего то, что это неважно. Убей его, отбери у него свою кровь. Это важно.
Чильбарроэс замолчал надолго. Слышно было, как трещат сгорающие поленья. Они горели слишком быстро, и все время приходилось подкладывать новые. Туман то колебался, то вставал стеной, но вокруг костра держался оранжевый свет, и там было уютно.
Чильбарроэс спросил:
– Каким я стал?
Аньяр приблизил лицо к его глазам.
– Смотри.
В расширенных черных зрачках отразился Чильбарроэс: полупрозрачный и темный, как раухтопаз, с резкими чертами, рассекающими кожу под глазами и возле рта. И самый рот его сделался как щель; как будто некто смял прежнее юношеское лицо и по свежей глине ножом грубо прочертил несколько новых линий.
Чильбарроэс опустил в ладони свое незнакомое лицо, и чужак, отраженный в эльфийских глазах, сделал то же самое.
– Если бы ты взял себе другое имя, ты выглядел бы иначе, – с легкой укоризной произнес Аньяр.
– Неважно. – Чильбарроэс провел ладонью по лицу
– Неважно, неважно...
Те четверо обступили его и начали дружески подталкивать, словно торопясь поделиться теплом.
– Неважно, это совсем неважно...
Мертвая тень следила за ними из густого тумана.
Она решилась напасть еще очень не скоро.
Они бродили по серому миру и ловили запахи, доносящиеся от человечьего жилья.
– Забавное чувство, – объясняли те четверо Чильбарроэсу, – люди и их жизнь совсем близко. Иногда кажется – довольно протянуть руку. Но рядом – ничего. Пустота. Мы даже не можем их увидеть. И все же они ощущаются...
– Эльфийский мир от нас закрыт, – добавили они спустя некоторое время. – Мы слишком увлеклись игрой в тумане. Нам кажется, мы разрушили тот старый лабиринт, по которому к нам добрался Гион...
– Но мы не жалеем, – еще сказали они. – Опасность бывает интересной.
– Где мы находимся? – спросил Чильбарроэс.
– Если судить относительно человеческого мира, то недалеко от Медного леса. Как раз там, где король Гион поставил маленький охотничий домик для своей эльфийской возлюбленной...
– Уйдем отсюда, – попросил Чильбарроэс. – В этих краях мне делается сильно не по себе. Как будто ещё мгновение – и я увижу здесь самого себя, счастливого и юного, бегущего по тропинке в тумане навстречу Ринхвивар.
– Такое случается, – согласились его новые друзья. – Хоть и нечасто. Но здесь – самое безопасное место. В других гораздо голоднее. Там оно может напасть в любое мгновение.
– Здесь тоже, – шепнул Чильбарроэс, но эльфы не слышали его.
Они спали у потухшего костра, когда оно выступило из тумана и принялось рассматривать их. Медленно оно приобретало форму и превращалось в подобие человека: с пустыми глазами, с поджатыми губами, с широкими скулами и густыми черными волосами. Оно глядело на пятерых печально, как будто они были детьми, которые чем-то его огорчили и теперь придется их наказать.
Затем быстрым движением оно переместилось ближе и наклонилось над первым из спящих. Еще миг, и стремительное движение руки разорвало горло спящему. Послышался громкий хрип, кровь хлынула тяжелым потоком, заливая землю и угли костра. Подобие черноволосого человека упало на колени, приникло к земле и принялось хлебать истекающую кровь.
Прочие пробудились и бросились бежать. Издавая горловое рычание, чудовище помчалось за следующей жертвой.
Чильбарроэс понял только, что избранником чудища стал не он, а кто-то другой. Один из его друзей. Один из тех, кому для того, чтобы ощущать себя в полной мере живым, потребовалось постоянное чувство смертельной опасности.
Ринхвивар называла это испорченностью эльфийской природы, вспомнил внезапно Чильбарроэс. Рихвивар считала, что для полноты жизни довольно близости с возлюбленной и красоты, на которую можно любоваться.
Да, ещё дети. Для полного счастья необходимы дети.
Эльфы не бывают многочадны, и Ринхвивар не стала исключением; но одного ребенка она родила своему возлюбленному сразу, едва лишь они начали жить вместе и это был сын. Чильбарроэс даже вспомнил имя своего сына. Теган. Новый король, которому досталось наследие эльфийской крови.
Чильбарроэс бежал, озираясь по сторонам – всякий миг чудовище могло выскочить из засады и броситься на него. Неожиданно бегущий замер, точно налетев на препятствие: впереди, поперек тропинки, он увидел нечто блестящее. Он остановился, тяжело переводя дыхание, и начал подбираться к странной вещи очень осторожно.
Она была похожа на змею. На прядь длинных женских волос. На ленту. Но оказалась – небольшим мечом, предназначенным для юношеской руки.
Отвратительное фиолетовое пламя бегало вдоль клинка, полизывая мимоходом рукоять. Яд, понял Чильбарроэс. Тот самый яд.
Он обмотал кисть руки краем плаща и взял отравленный меч. Клинок оказался неприятно легким, будто был сделан из соломы и готовился предать своего владельца в любое мгновение, какое только окажется для этого удобным.
Золото волос подернуло пеплом, черты лица заострились; морщины не осмелились смять загорелую кожу, но Гион страшно исхудал, и это выглядело еще хуже. Однако ужаснее всего сделался его взгляд, по большей части бессмысленный, как у больного животного, которое не понимает, кто вынудил его страдать.
Во время затянувшегося нездоровья короля правление перешло к Тегану. Сторонники династии с озабоченностью, а враги – с неприкрытым злорадством ожидали: что будет делать королевский сынок, когда земля, не получившая очередного впрыскивания эльфийской крови, откажется давать богатый урожай?
– Ещё увидите, – шептались по окраинам Королевства, – нас скоро постигнет лютый голод... А как иначе? Люди отучились работать. Крестьяне привыкли получать хлеб почти даром. Белый эльфийский хлеб! Никогда прежде наша земля не рождала такого хлеба – и теперь не захочет. Нельзя было идти в кабалу к эльфам. Нельзя было отдавать себя в полную зависимость магии Эльсион Лакар.
– Кровь Эльсион Лакар – вовсе не магия, – возражали другие, настроенные столь же мрачно, как и первые. – Это их свойство.
– Чем магия и свойства различны?
– Магию вызывают, а свойства присущи изначально...
– Умники нашлись! Ну и какая нам разница?
– Да никакой – недород все равно будет...
Недород будет, будут и бунты, и подавления бунтов, и беспорядки внутри страны. И внешние неприятели, ожидающие на севере своего часа, – они тоже имеются, и от них теперь не отмахнуться. Час близится. Потомки Мэлгвина готовы сбросить ярмо власти потомков Гиона.
И вся эта напасть – на плечах восемнадцатилетнего юноши, разом потерявшего и мать, и отца. Юноши, который совершенно не готовился принять власть, ибо и мать, и отец его были полны сил и здоровья и собирались править страной долго, очень долго.
Теган похоронил Ринхвивар, устроив огромный погребальный костер на широкой равнине Изиохона, так что отблески пламени несколько дней потом плескались в волнах моря – или так только казалось? – окрашивая воду багровыми и золотыми пятнами.
Гион ходил по берегу, входил в море по пояс, вытаскивал гирлянды водорослей, алых и синих, и обматывал ими голову; он царапал себя ногтями и резал себе лицо ножом, пытаясь прочертить контуры золотых роз. Жидкая человечья кровь бесполезно поливала землю. Ничто не могло вернуть Ринхвивар.
Наконец король с сыном вернулись в столицу. Теган читал хроники, перелистывал судебные дела – не писаные законы, но бесконечное число случаев, «прецедентов», на основании которых ему предстояло впоследствии выносить приговоры.
Теган забросил своих охотничьих птиц и собак: теперь он навещал их по нескольку минут в день, и животные недоумевали: в чем они провинились, если господин не желает больше проводить с ними время?
Однажды среди ночи король Гион встал с постели и прошел в оружейную. Он собрал десяток хранившихся там мечей и спустился на пустую площадь перед дворцом. Помост уже убрали; ничто не напоминало о празднике, который завершился смертью королевы.
Но Гион помнил каждый шаг, который сделала Ринхвивар в тот день, и пошел по ее незримому следу. И стоило Гиону накрыть босой ступней то место, по которому прошла его жена, как все ее следы вспыхнули ярким золотым огнем.
Для Гиона ночь открыла все, что сохраняла в себе. Он различал красноватое дрожащее пламя там, где из земли торчали клинки. Наклоняясь к каждому из этих явственных следов, он втыкал в прежние лунки рукояти мечей. Гион работал не спеша, безошибочно повторяя прежнее их расположение.
Неожиданно он остановился. Рука его замерла: одна из лунок наполнилась густым фиолетовым свечением. Оно не поднималось вверх, завинчиваясь тонкой спиралью, как остальные, но растекалось бесформенной лужицей.
– Яд! – сказал Гион. – Это было здесь.
Он оставил эту лунку пустой, обошел ее и продолжил свое занятие.
Затем, когда все мечи были распределены таким образом, что на ложе, образованном остриями, мог поместиться один человек, Гион отошел чуть в сторону и принялся исследовать лунные лучи.
Ассэ и Стексэ уже поднялись в небо. Их свет рассеянно стекал на землю, но вскоре луны начали сближаться. Спустя полчаса их тонкие лучи слились, и Гион, ступив в призрачный столб ночного света, медленно поднялся в воздух.
Он не делал никаких движений. Свет сам понес его над землей. Король закрыл глаза, опустил руки. Он перестал чувствовать свое тело и в этом усматривал благо: впервые за все то время, что минуло с мгновения смерти Ринхвивар, у него не болело в груди. Он даже захотел есть – этого с ним тоже давно не случалось.
Улыбка, забытый гость, вернулась на исхудавшее лицо, и выглядела она так же странно, нелепо и даже пугающе, как разряженная пышная красотка среди истлевших мертвецов.
Справа король был залит ярко-синим светом, слева – ядовито-желтым. Если смотреть на него сбоку, то его можно было видеть, однако не полностью, но лишь наполовину. Если же сместиться на несколько шагов и заглянуть прямо в лицо Гиону, то не будет никакого лица, только черная линия, разделяющая желтый и синий цвета. Прозрачные руки по-прежнему свисали вдоль тела, они едва шевелились на слабом ветерке, как мантия медузы.
Сквозь опущенные веки Гион видел площадь и дворец: они приобрели странный вид, дрожали, изгибались, теряли четкость очертаний, и их прямые углы начинали извиваться, точно живые.
Это было забавно. Гион усмехнулся.
Душа, средоточие боли, на время забыла о своих правах, а тело утратило земную тяжесть; король получил наконец возможность передохнуть.
Он поднялся еще выше и остановился прямо над мечами. Еще миг – и он сделает последнее усилие, выпустит лунные лучи, и тогда вернувшаяся земная тяжесть бросит ему навстречу все десять острых клинков. Он думал о предстоящем мгновении, он предвкушал его, и все тело его чесалось от нетерпения: в ожидающей боли таилась сладость, слишком сильная, чтобы, испытав ее, можно было остаться жить.
Сейчас...
Он напрягся и вышел из светового столба.
И полетел вниз.
Сильный толчок отбросил его в сторону: совершенно не та боль, которой он вожделел, пронзила избитое тело. Чужая боль, неприятная. Навязанная кем-то со стороны.
Гион вынужден был открыть глаза.
Над ним низко висело небо, и каждая звезда в небе была отчетливо видна – отдельно от прочих. И Гион понял, что небо являет ему образ одиночества, отныне составляющего для него сущность вселенной.
Он шевельнул пальцами, зарылся в пыль. Рядом кто-то двинулся – сел. Гион повернул голову. Небо исчезло из поля зрения – теперь король видел неясную человеческую тень, наполовину растворенную мраком ночи.
– Теган, – сказал король, – ты напрасно остановил меня. Я все равно уйду.
Теган еле слышно всхлипнул.
«Плачет? – с удивлением подумал Гион. – Этого не может быть!»
И сказал вслух:
– Ты плачешь? Но этого не может быть!
– Не уходите, отец, – сказал Теган. – Я не справлюсь.
– Справишься, – выдохнул король.
– Не уходите, – повторил юноша.
– Я больше не могу, – объяснил Гион. И взмолился: – Отпусти меня. Моя кровь ничего не стоит. Твоя мать накормила эту землю на десятки лет вперед... А я ничего не стою.
Теган осторожно положил ладонь на лоб отца. Узкая, сухая, теплая ладонь.
– У тебя хорошие руки, – сказал Гион, задирая голову так, чтобы поцеловать руку сына. – Как хорошо...
Теган не ответил. Просто сидел рядом, в пыли, на площади, а Гион медленно таял прямо под его руками. Сжав пальцы на плече отца, Теган ощутил пустоту. Видимость телесной оболочки Гиона еще оставалась на площади некоторое время, и вставшее солнце задело ее контуры и зажгло золотом края; но полные играющей пыли косые лучи пронзили насквозь то, что являло собой образ Глина, и тогда Теган поверил в то, что отец исчез.
Молодой король встал. Тень Гиона задрожала и рассыпалась у его ног. Тогда Теган выдернул из земли все десять мечей, сложил их на сгибе локтя и медленно зашагал в сторону дворца.
* * *
Коронация Тегана проходила торжественно, при большом печении народа. На перекрестках стояли бочки с вином и играли музыканты, но веселье получилось какое-то истерическое, нервное: люди боялись нового правления.
Теган – не Эльсион Лакар. Эльфы больше не дадут людским королям женщин своей крови. Придется вспоминать былые времена: работу до седьмого пота, неблагодарную землю, ломающиеся плуги, бедность, рабскую зависимость от капризов погоды.
А после начнется недород... Молодой король не справится.
Тревога росла, отравляя Королевство и мешая обрести радость в праздник.
* * *
Гион сразу узнал тот серый мир, где побывал давным-давно, когда в первый раз пошел следом за Ринхвивар. Он не был мертв; просто его поглотил туман, и здесь, и дальше, и впереди, и позади – нигде не было ничего, кроме бесконечного клубящегося тумана.
«И все же тут можно жить, – подумал Гион. – И отныне я буду жить здесь, в небытии. Странное место для обитания...»
Он шагал легко и бездумно, то ныряя в густые клочья повисшей в воздухе влаги, то выбираясь на просветы. Ему было безразлично и то, и другое. Сейчас у его пути не было никакой цели. Никто не ждет его, никто не зовет.
И едва лишь он понял это, как тотчас же пришло другое понимание: не следовало обольщаться. Кое-что ждало его, и кое-что его позвало.
Много лет назад на этой тропинке юноша по имени Гион оставил свою кровь. Странное, меняющее облик чудовище, что бродит по серому миру, изнемогая от голода и жажды, набросилось на него и ранило. И пока оно насыщалось кровью, вытекшей из человечьей раны, Гион успел бежать.
Но часть его осталась здесь, в этом мире, и, когда Гиону захотелось уйти в небытие, она, эта затаившаяся часть, воскресла и позвала его.
Вот почему он здесь.
Гион сел прямо на землю и начал обдумывать произошедшее. У него имелась вечность для того, чтобы поразмыслить хорошенько. Правда, он не вполне понимал -для чего ему это понадобилось. Должно быть, привычка еще с человечьих времен – осмыслять любое жизненное явление. Или какая-нибудь другая, столь же необязательная причина.
Не важно.
Ему не хотелось жить, но еще меньше хотелось существовать в одиночестве и мучиться скукой и тоской. Внезапно он начал понимать, чего так жаждало и алкало то бесформенное чудище, что забрало несколько глотков Гионовой крови. Сам Гион рано или поздно превратится в нечто подобное. Тоска сожрет его, он начнет набрасываться на любого, кто излучает хотя бы малейшее тепло.
Впустив в себя это новое ощущение, Гион, не без любопытства рассмотрел его со всех сторон и понял, что оно ему так же безразлично, как и все остальное.
Он опять поднялся на ноги и зашагал дальше.
Позднее Гион поймет, что в сером мире существует не один только туман; вторым важным элементом здешней жизни являются костры. Их цвет, сила, их способность пронзать пространство и посылать лучи и тепло вдаль – все это имеет значение. Костры были языком здешней жизни, в то время как туман служил бессвязным лепетом здешней смерти.
Спустя вечность блужданий среди сырости и мрака, с залепленными глазами, со ртом, набитым туманом, как ватой, Гион выбрался к первому костру, наполовину погасшему, и понял, что жизнь была здесь и ушла.
Он остановился над углями. Жар пробегал по ним, умирай; с каждой новой волной угли делались все более синими, все менее теплыми. Гион взял один уголек в ладонь и начал дуть на него – бесполезно! Скоро не осталось совершенно ничего, только чернота – красноватое сердце огня бесследно расточилось внутри крохотного уголька.
Гион бросил его на землю и в досаде раздавил ногой. Ему показалось, что его предали, такой острой стала боль. «Неужели терять то, что тебе не принадлежало, так же мучительно? – подумал он. – Не обладать и расстаться с самой возможностью обладания... Странно».
Он не стал тратить времени на осмысление еще и этой странности. Он побежал по тропе, которую вдруг различил в тумане. Ему показалось, что он узнает дорогу. Может быть, она выведет его в тот мир, где они с Ринхвивар заключили брачный союз.
Но тропа петляла и издевалась; она то бегала вокруг деревьев, то заводила в глушь, то норовила сбросить путника в овраг, заполненный туманом и мокрыми острыми сучьями.
Вскоре Гион понял, что за ним следом бежит какое-то существо. Оно тяжело дышало в сумерках и с мягким топотом припадало на лапы. Сейчас Гион был безоружен. Сын отпустил его, не дав с собой в дорогу ни меча, ни ножа. Гион не просил об этом, а Теган не догадался... Впрочем, неизвестно, что произошло бы с оружием в этом непонятном мире.
Несколько раз преследователь настигал Гиона и прыгал, но почему-то всегда промахивался. Гион видел, как у него над головой пролетают мягкое беловатое брюхо и растопыренные лапы с огромными когтями; спустя миг существо исчезало впереди человека на тропинке, и туман смыкался над телом монстра. Следовало лишь выждать немного, а после можно было опять пускаться в путь: чудовищу требовалось время, чтобы собраться с силами и продолжить погоню.
Минуло еще несколько отрезков бесполезной вечности, и Гион снова увидел костер – теперь пламя горело оранжевым и, несомненно, было живым. Ослепительно живым.
Гион побежал навстречу огню, боясь не застать возле него тех, кто сумел разложить здесь такой чудесный костер.
Их тени встали на фоне высокого пламени – четыре темных тонких силуэта. Гион бросился к ним из последних сил, простирая руки и крича бессвязно.
– Здравствуй, брат, – проговорил кто-то совсем близко, и теплые руки обхватили Гиона, и мягкий плащ опустился на его плечи. Короля увлекли ближе к костру, устроили на подушке, набитой тяжелыми влажными опилками, подали ему деревянную чашу с горячим питьем.
– Здравствуй, брат.
– Здравствуй, брат...
Они обступили его, и Гион, впервые за долгие годы улыбнувшись, поднял к ним голову.
Эти четверо все были Эльсион Лакар, и Гион когда-то прежде встречал их. Оставалось вспомнить – когда, при каких обстоятельствах... Но это могло подождать. Ему дали горячего, и это следовало проглотить.
Один из четверых подложил в костер еще полено. Остальные расселись на земле и стали смотреть, как Гион ест.
Когда он насытился, один из них сказал ему с укоризной:
– Почему ты не позвал нас? Нам пришлось долго разыскивать тебя...
Гион подумал: «Ведь это я отыскал вас», но вслух этого говорить не стал.
Второй спросил:
– Где Ринхвивар? Как вышло, что она отпустила тебя? Мы всегда полагали, что эльфийская дева в состоянии удерживать подле себя возлюбленного, сколько ей захочется...
– Ринхвивар больше нет, – сказал Гион.
Все четверо замолчали – очень надолго, и костер освещал их лица: они были черны, как уголь, и раскосые зеленые глаза поблескивали так, словно несли в себе потаенное мертвое пламя.
За то время, пока тянулось молчание, они успели впитать в себя известие о смерти Ринхвивар; оно наполнило их естество и сделалось новым обстоятельством их жизни.
– Как тебя зовут? – спросил наконец один из них.
– Чильбарроэс, – сказал Гион. Ему было ненавистно его прежнее имя, и он назвал то сочетание звуков, которое первым пришло ему на ум.
– Ты помнишь нас, Чильбарроэс? – заговорил другой.
Гион неуверенно покачал головой. Наверное, он должен был их помнить. С ними связано нечто важное. Но он забыл.
– Когда изменяешь имя, можешь потерять большую часть памяти, – заметил третий из сидевших у костра. – Но времени у нас много... Кое-что ты успеешь узнать заново.
И он начал говорить, нанизывая слово на слово так осторожно и тщательно, словно делал бусы из винных ягод.
– Нам нравилось бродить между мирами. Нам четверым – мы немного не такие, как прочие. Более быстрые... Ринхвивар говорила тебе о том, что для нас время бежит быстрее, чем для других Эльсион Лакар. Помнишь?
– Помнишь?
– Ты помнишь Ринхвивар?
Со всех сторон окружал Чильбарроэса этот вопрос, и он добросовестно сдвинул брови и начал думать: в самом деле, помнит ли он женщину по имени Ринхвивар и тех четверых, для которых время бежит быстрее?
Наконец Чильбарроэс проговорил:
– Нет.
И обвел глазами своих собеседников. Их темные лица стали рябыми от оранжевых пятен, что прыгали от костра и оседали повсюду: на листьях, на густых, как каша, клочьях тумана, на одежде. У одного на кончике носа плясал огонек, и Чильбарроэс улыбнулся: он вдруг понял, что его хотели насмешить и подбодрить, и это переполнило его благодарностью.
– Ринхвивар была настоящей Эльсион Лакар, – сказал один из четверых, которого звали Аньяр. – Она умела замедлять ход времени. Она окружала себя тишиной. Она стала женой короля Гиона. Потом она умерла.
– Да, – сказал Чильбарроэс, – теперь я припоминаю.
– Мы четверо были другими... Мы любили бродяжничать между мирами. Нам не хотелось жить среди людей, нам не хотелось жить и среди эльфов, мы любили опасности, подстерегающие в небытии.
– Разве в небытии есть опасности?
– Ты оставил здесь свою кровь, – сказал Аньяр. – Она позвала тебя, когда ты впал в отчаяние. Теперь ты здесь, и голодное чудовище ожидает тебя в тумане.
– Оно сожрет меня? – спросил Чильбарроэс, озираясь по сторонам – с любопытством, без особого страха.
– Или ты сожрешь его, – сказали ему. – Хуже всего то, что это неважно. Убей его, отбери у него свою кровь. Это важно.
Чильбарроэс замолчал надолго. Слышно было, как трещат сгорающие поленья. Они горели слишком быстро, и все время приходилось подкладывать новые. Туман то колебался, то вставал стеной, но вокруг костра держался оранжевый свет, и там было уютно.
Чильбарроэс спросил:
– Каким я стал?
Аньяр приблизил лицо к его глазам.
– Смотри.
В расширенных черных зрачках отразился Чильбарроэс: полупрозрачный и темный, как раухтопаз, с резкими чертами, рассекающими кожу под глазами и возле рта. И самый рот его сделался как щель; как будто некто смял прежнее юношеское лицо и по свежей глине ножом грубо прочертил несколько новых линий.
Чильбарроэс опустил в ладони свое незнакомое лицо, и чужак, отраженный в эльфийских глазах, сделал то же самое.
– Если бы ты взял себе другое имя, ты выглядел бы иначе, – с легкой укоризной произнес Аньяр.
– Неважно. – Чильбарроэс провел ладонью по лицу
– Неважно, неважно...
Те четверо обступили его и начали дружески подталкивать, словно торопясь поделиться теплом.
– Неважно, это совсем неважно...
Мертвая тень следила за ними из густого тумана.
* * *
Она решилась напасть еще очень не скоро.
Они бродили по серому миру и ловили запахи, доносящиеся от человечьего жилья.
– Забавное чувство, – объясняли те четверо Чильбарроэсу, – люди и их жизнь совсем близко. Иногда кажется – довольно протянуть руку. Но рядом – ничего. Пустота. Мы даже не можем их увидеть. И все же они ощущаются...
– Эльфийский мир от нас закрыт, – добавили они спустя некоторое время. – Мы слишком увлеклись игрой в тумане. Нам кажется, мы разрушили тот старый лабиринт, по которому к нам добрался Гион...
– Но мы не жалеем, – еще сказали они. – Опасность бывает интересной.
– Где мы находимся? – спросил Чильбарроэс.
– Если судить относительно человеческого мира, то недалеко от Медного леса. Как раз там, где король Гион поставил маленький охотничий домик для своей эльфийской возлюбленной...
– Уйдем отсюда, – попросил Чильбарроэс. – В этих краях мне делается сильно не по себе. Как будто ещё мгновение – и я увижу здесь самого себя, счастливого и юного, бегущего по тропинке в тумане навстречу Ринхвивар.
– Такое случается, – согласились его новые друзья. – Хоть и нечасто. Но здесь – самое безопасное место. В других гораздо голоднее. Там оно может напасть в любое мгновение.
– Здесь тоже, – шепнул Чильбарроэс, но эльфы не слышали его.
* * *
Они спали у потухшего костра, когда оно выступило из тумана и принялось рассматривать их. Медленно оно приобретало форму и превращалось в подобие человека: с пустыми глазами, с поджатыми губами, с широкими скулами и густыми черными волосами. Оно глядело на пятерых печально, как будто они были детьми, которые чем-то его огорчили и теперь придется их наказать.
Затем быстрым движением оно переместилось ближе и наклонилось над первым из спящих. Еще миг, и стремительное движение руки разорвало горло спящему. Послышался громкий хрип, кровь хлынула тяжелым потоком, заливая землю и угли костра. Подобие черноволосого человека упало на колени, приникло к земле и принялось хлебать истекающую кровь.
Прочие пробудились и бросились бежать. Издавая горловое рычание, чудовище помчалось за следующей жертвой.
Чильбарроэс понял только, что избранником чудища стал не он, а кто-то другой. Один из его друзей. Один из тех, кому для того, чтобы ощущать себя в полной мере живым, потребовалось постоянное чувство смертельной опасности.
Ринхвивар называла это испорченностью эльфийской природы, вспомнил внезапно Чильбарроэс. Рихвивар считала, что для полноты жизни довольно близости с возлюбленной и красоты, на которую можно любоваться.
Да, ещё дети. Для полного счастья необходимы дети.
Эльфы не бывают многочадны, и Ринхвивар не стала исключением; но одного ребенка она родила своему возлюбленному сразу, едва лишь они начали жить вместе и это был сын. Чильбарроэс даже вспомнил имя своего сына. Теган. Новый король, которому досталось наследие эльфийской крови.
Чильбарроэс бежал, озираясь по сторонам – всякий миг чудовище могло выскочить из засады и броситься на него. Неожиданно бегущий замер, точно налетев на препятствие: впереди, поперек тропинки, он увидел нечто блестящее. Он остановился, тяжело переводя дыхание, и начал подбираться к странной вещи очень осторожно.
Она была похожа на змею. На прядь длинных женских волос. На ленту. Но оказалась – небольшим мечом, предназначенным для юношеской руки.
Отвратительное фиолетовое пламя бегало вдоль клинка, полизывая мимоходом рукоять. Яд, понял Чильбарроэс. Тот самый яд.
Он обмотал кисть руки краем плаща и взял отравленный меч. Клинок оказался неприятно легким, будто был сделан из соломы и готовился предать своего владельца в любое мгновение, какое только окажется для этого удобным.