Ленский Владимир. Странники между мирами

   Он даже не понял, когда это произошло. Жар в груди сменился холодом и ощущением, что в его естество проникло нечто постороннее; затем все чувства сместились: вокруг постороннего начал опять расти жар, а ледяной холод побежал по рукам и ногам – и отчего-то замерз кончик носа.
   Ренье смотрел на упавшего противника, кривя и кусая губы. Тандернак лежал на садовой дорожке, сложив руки возле шпаги, вонзенной ему в грудь. Оружие, которое он выронил, едва Ренье крикнул: «Эльф!», так и осталось валяться в траве. Глаза умирающего становились все более светлыми – из них уходили все краски, и небо заполняло их светом. Отражение цветов на лице Тандернака тоже изменялось – лепестки становились все шире, их контуры расплывались и вместе с тем светлели. Багровый цвет смазался, сделался грязно-сиреневым.
   Эльф.
   Ренье отступил на шаг. Его шпага все еще покачивалась в груди упавшего.
   Тандернак слабо шевелил пальцами, пытаясь обхватить ими клинок. Ренье вдруг сообразил: он хочет выдернуть шпагу – и тогда порченая эльфииская кровь хлынет в землю Королевства, напитывая его почву, И этот яд начнет расходиться из самого центра – из королевского дворца. Последний дар Тандернака стране, которая его породила и отвергла.
   Рнпье подтолкнул тело носком сапога. Руки Тандернака бессильно разжались и упали. Он был мертв, и пятна на его лице побледнели – теперь он выглядел просто испачканным.
   Ренье огляделся по сторонам – никого. В этот час в саду обычно не бывает людей. Ренье осторожно подхватил мертвеца за подмышки и оттащил с дорожки в кусты. Шпага раскачивалась из стороны в сторону все сильнее, её рукоять сбила несколько цветков, и лепестки неожиданно осыпали тело дождем: розовые и белые заплаты на темпом лике отсутствия – как им удержаться, если исключена самая возможность их укрепить? И ветер начал срывать их, одну за другой, и уносить дальше, раскидывая по траве...
   Ренье набросил на Тандернака свой плащ. Шпагу он так и оставил в ране. Он не знал, как скоро перестанет течь эльфийская кровь из убитого – может быть, она не остановится, пока не изойдет из жил вся.
   Следовало торопиться. Когда о смерти хозяина прознают его воспитанники – а до подобного рода человечков новости доходят до удивления быстро, – начнется разворовывание имущества. И самый сильный утащит пластину с эльфийским благословением.
   Оставлять здесь Тандернака также не следовало. По шпаге очень быстро найдут убийцу – и это только наименьшая из бед. Хуже другое: погибшего предадут погребению. Никто и слушать не станет, если Ренье начнет рассказывать про темные мятые розы, про порченую элфийскую кровь. В такое попросту не поверят. Или, того пуще: сочтут Ренье клеветником, очередным врагом правящей династии.
   Тело следовало сжечь. Единственный человек, который в состоянии тайно вывезти труп из королевского сада, – это дядя Адобекк.
   Ренье забрал шпагу Тандернака и торопливо вернулся в свои покои. Эйле находилась там. При звуке его шагов она встрепенулась, и Ренье с раскаянием вспомнил о том, что обещал принести ей поесть.
   – Простите, – поспешно проговорил он. – Было очень некогда. Сейчас вы получите одно поручение. Его необходимо исполнить в точности – так, как я скажу.
   Он бросил шпагу в угол.
   Эйле удивленно проводила ее глазами. Шпага упала возле хорошенького шкафчика. Боевое оружие, без всяких украшений, тяжелое, с поразительно наглой физиономией – если такое позволительно заметить касательно неодушевленного предмета, – оно выглядело на редкость неуместно в этой комнатке, среди игрушек.
   – Я только что убил Тандернака, – сказал Ренье немного рассеянно: он искал бумагу и перо, которыми пользовался крайне редко. – Сейчас я напишу записку, отнесете ее в один дом... Поищите в комнате и особенно за постелью – там должна быть моя одежда. Переоденьтесь. Куклы не разгуливают по городу без провожатых. Пусть лучше это будет мальчик.
   Говоря это, он торопливо писал:
 
   «Дорогой дядя, эта девочка, переодетая мальчиком, – моя хорошая подруга. Ее нужно накормить, она голодная. Возьмите паланкин и НЕМЕДЛЕННО отправляйтесь во дворец! В саду, напротив беседки Роз – это возле ограды, за которой начинается «малый двор». – лежит труп. Он в кустах, накрыт моим плащом. НЕ ВЫТАСКИВАЙТЕ ИЗ ТЕЛА МОЮ ШПАГУ! Заберите тело и тайно увезите. Подробности лично. Навеки преданный Р ».
 
   Эйле растерянно подбирала с пола какие-то детали мужского туалета: короткие чулки, рубашки с необъятными рукавами... Отложив перо, Ренье встал и принялся переодевать Эйле. Слишком длинный подол рубахи и камзола он попросту обрезал ножницами, в поясе провертел новую дырку, волосы девушки связал лентой и убрал под шляпу.
   Она выглядывала из-под полей шляпы, такая растерянная, что Ренье едва не засмеялся.
   – Вы прехорошенький мальчик! Берегитесь пожилых фрейлин, среди них встречаются ужасные резвушки. Лично я с трудом унес ноги от двух или трех... Вот записка. Отнесете ее в город в дом господина Адобекка.
   Эйле вздрогнула.
   – Кого?
   – Адобекка, королевского конюшего... Глубокие личные переживания – потом, когда закончим дело. Пока просто найдите дом. Дорогу не спрашивайте, я нарисую вам схему...
   Ренье набросал план, показывая все повороты и особенно упирая на разного рода приметы, вроде статуй на углах, садиков с причудливыми воротцами и фонтанчиков в виде морских чудищ или красавиц с изобильными грудями.
   – Письмо спрячьте. Отдайте только самому господину Адобекку. Скажете – от Эмери. Вы меня поняли?
   – Да... Но почему именно он?
   – Потому что он – мой дядя. Никому другому я не доверяю...
   – Даже принцу? – спросила девушка.
   – Зачем ввязывать в это дело еще и принца? – удивился Ренье. – Я для того и существую подле его высочества, чтобы он не пачкал своих мыслей подобными историями... Достаточно и того, что мы с вами замарались по самые уши. Особенно – я, конечно.
   – Ладно, – сказала Эйле, засовывая листок бумаги за пазуху. – Попробую...
   Она выбежала из комнаты. Несколько минут Ренье сидел неподвижно, глядя на разгром, который они с Эйле учинили в комнате. Затем подобрал чужую шпагу, взял со стола связку ключей и вышел.

Глава двадцать вторая
ПРИГРАНИЧЬЕ

   Не было никакой разницы, открыты глаза или закрыты: синий костер тихо горел на краю серой поляны, вокруг колебался густой туман, клубы которого то и дело принимали странные, живые формы, а возле самого костра сидел человек. Элизахар видел его то вполне отчетливо, когда туман немного расступался, то едва различимо, когда белесые клочья наползали на неподвижную фигуру. Человек этот сидел, поджав под себя ноги и сложив на коленях руки в шелковых перчатках. На перчатках скапливалась влага – крупные, дрожащие капли собирались в ямках у основания пальцев и на месте ногтей. В их поверхности отражалось синее пламя костра.
   Элизахар не мог определить, как далеко он сам находится от этого человека. Он опускал веки, но продолжал видеть его. В этом было что-то тревожащее, неправильное. Следовало подобраться поближе и заговорить.
   Элизахар попробовал шевельнуться, но не сумел. Кто-то пришил его к земле несколькими грубыми, прочными стежками.
   Солдат напряг горло и крикнул, обращаясь к человеку:
   – Помоги мне!
   Тот повернул голову. Нечто засияло в синеватых сумерках, и Элизахар вдруг понял, что это такое. Корона. Массивный золотой обруч с зубцами и драгоценными камнями, венчающими каждый зубец. Такие короны рисуют дети, когда хотят подчеркнуть величие изображенного на рисунке властителя. И Фейнне тоже рисовала именно такие короны: если ей приходила фантазия населить свои яркие миры персонажами, то это чаще всего оказывались прекрасные принцессы, сплошь принцессы и графини, и все в коронах и развевающихся белых покрывалах, обрамляющих подбородок и окутывающих волосы.
   Синий язык пламени поднялся выше, озаряя лицо незнакомца. Все в этом мире шевелилось и казалось одушевленным, кроме того человека, и неподвижность прибавляла ему величия. Юное, узкое лицо казалось высеченным из полудрагоценного камня: оно было двуцветным и охотно принимало на себя любой отблеск света, будь то от костра или золотого венца на голове.
   Точно искусственные, свились локонами на голове медные волосы; несколько белых прядей рассыпались среди них, отчего шевелюра казалась совершенно пестрой. Такими же пестрыми были и глаза, зеленые с желтой россыпью точек вокруг зрачка.
   Человек этот не был красив. Длинноносый, с острым подбородком, рябой: если материалом для создания его образа и послужил какой-то самоцвет, то поверхность этого самоцвета долго подвергалась воздействию ветра и дождей – она вся была в щербинах.
   – Помоги мне! – повторил Элизахар.
   Юный человек впервые изменил положение. Он приподнял руку, разрушив тяжелые капли на своей перчатке. Повернул голову. Чуть приоткрыл губы.
   Элизахар смотрел, как он встает. Разгибает колени, поднимается на ноги. Синий свет костра, обезумев, метался по золотой короне. В тумане носились длинные ломкие голубые лучи, и серые клубы, пронизанные ими насквозь, рассыпались росой. Все больше прозрачных окон появлялось в густой влажной пелене.
   Человек приблизился, наклонился и рукой в перчатке ухватился за нечто, мешавшее Элизахару дышать. Медленно, причиняя жгучую боль, из тела вышла первая игла, и следом за нею потекла горячая кровь. Исчезновение второй Элизахар почти не заметил – его сразу охватила слабость.
   Лежа на земле и глядя снизу вверх на неправдоподобно юное, испорченное щербинами лицо, он еще мгновение пытался узнать незнакомца, а после уплыл по синей реке.
   Но ничто не исчезло. По-прежнему рядом находился юноша в короне, и по-прежнему пылал костер, только в глубине пламени начали появляться красноватые полоски. Туман окончательно рассеялся. Медные стволы деревьев поблескивали, усеянные крохотными капельками воды. В другом мире вставало солнце, но здесь, между мирами, рассвет угадывался лишь по тому, как менялся цвет коры у древних деревьев.
   Юноша в короне молча смотрел на человека, истекавшего кровью у его ног. Затем поднял лицо к небу и позвал кого-то:
   – Аньяр!
   По-прежнему было тихо, и неожиданно между деревьями появился второй: очень высокий, с черной кожей и очень светлыми голубыми глазами. На миг руки обоих переплелись, затем Аньяр склонился над лежащим и начал рассматривать его.
   Человек в короне спросил:
   – Какой я теперь?
   Голубые глаза на черном лице блеснули:
   – Ты вернулся, Гион. Все осталось прежним.
 

* * *

 
   Течение синей реки внезапно сменило направление, и от этого у Элизахара закружилась голова. Он не понимал причины такой странной перемены, хоть и знал, что должен был бы ее знать; это ощущение мучило его. Ему не нравилось, что воды потащили его обратно. Куда? Там, в сплошной синеве, было чересчур хорошо – должно быть, поэтому. Всегда найдется кто-то, кто не допустит чтобы Элизахару было чересчур хорошо. Даже удивительно: почему судьба тратит столько усилий на то, чтобы испортить жизнь какому-то солдату. Даже в его смерть вмешаться не побрезговала.
   Потом он услышал музыку. Она доносилась издалека – из какого-то недостижимого места – и тем не менее была различима совершенно явственно. Элизахар даже узнал инструмент – клавикорды. Кто-то играл, уверенно извлекая из клавиш нежную, неспешную мелодию.
   Что-то знакомое почудилось Элизахару в этой музыке. Вряд ли он слышал ее когда-либо в прошлом. Он мало музыки слышал на своем прежнем веку, а эта не была похожа ни на полковой марш, ни на бацанье плясовой в каком-нибудь захудалом трактире.
   Река, как назло, замедлила течение и теперь еле двигалась. Элизахар почти не приближался к источнику музыки, а ему болезненно хотелось услышать ее лучше.
   И, как будто угадав его желание, она зазвучала громче. К первой теме прибавилась вторая, аккомпанемент подхватил и подчеркнул ее. Теперь музыка была повсюду, она заполняла мир и придавала ему форму; в ней заключался смысл существования. Настал миг, когда Элизахар перестал сомневаться: отныне он твердо знал, что именно слышит и откуда знает каждую ноту, каждую вариацию, посылаемую неведомым музыкантом в бесконечность всех миров, какие только существуют.
   Эта музыка была Фейнне.
   Бегущие пальцы мгновенно вызывали к бытию её гибкий стан, точно очерчивали его в воздухе горящей линией, которая держится еще секунду, прежде чем растаять. Упавшая на клавиши кисть бережно изымала из инструмента гармонический аккорд, и тотчас появлялось милое лицо с подбородком сердечком и широко расставленными невидящими глазами; оно плыло перед взором и медленно таяло вместе с угасанием звука.
   Кто-то воскрешал Фейнне, вызывал ее во внешний мир с помощью музыки – и сотворил хрупкую, постоянно разрушающуюся и постоянно возрождающуюся вселенную по имени Фейнне.
   Музыка становилась шире, а образ девушки – все более прочным и ярким. Наконец он утвердился совершенно, от кончиков пальцев на ногах до пушистых каштановых волос, собранных в пучок на затылке. Элизахар крикнул:
   – Фейнне!
   В то же самое мгновение волна вынесла его на берег, и его пальцы вцепились в корень растущего там дерева, а музыка, разразившись последним торжествующим аккордом, смолкла. Образ Фейнне вспыхнул ослепительными красками и погас.
   Элизахар лежал на берегу и тяжело переводил дыхание. Оранжевое пламя весело прыгало по дровам. Густая зелень травы обжигала зрачки.
   – Садись к нам, – проговорил чей-то голос совсем близко.
   Элизахар ухватился покрепче за корень и выбрался к костру. Ему сразу стало тепло; холод, сжимавший грудь, отпустил, и он с наслаждением вздохнул.
   – Садись же, – повторил голос чуть раздраженно.
   Что-то в этом голосе показалось Элизахару знакомым. Он глянул на говорившего сквозь ресницы и увидел прозрачного старика, с которым проделал долгий путь к охотничьему домику – в попытке освободить и спасти Фейнне.
   – Чильбарроэс! – прошептал он.
   – Больше нет, – был ответ. – По крайней мере, на это время.
   Чья-то рука подхватила Элизахара и помогла ему устроиться. Черная рука, сильная, с благородными пальцами.
   Теперь он видел обоих: медноволосого юношу с короной на голове и чернокожего эльфа с синими глазами. Оба рассматривали солдата с одинаково недовольным выражением, которое проступило на их – таких разных – лицах.
   Эльф проговорил:
   – Тебе видней, брат, но в последние годы ты начал совершать слишком много ошибок...
   – Только не эту, – отозвался Чильбарроэс. – Он – не ошибка. Я уверен.
   – Я страшно голоден, – сказал Элизахар. – У вас найдется, что поесть?
   Чильбарроэс пожал плечами, а его спутник поворошил угли чуть в стороне от веселого пламени и вытащил серую от золы тушку рыбы.
   – Дай, – сказал вдруг Чильбарроэс. – Дай мне попробовать, Аньяр!
   – Э, да ты и в самом деле вернулся, Гион! – воскликнул темнокожий эльф, ловко отводя в сторону руку с печеной рыбиной. – Нет уж, сперва тому, кто первым попросил.
   – Не слишком ли ты любезен с каким-то наемником? – осведомился Чильбарроэс. – Не совершаешь ли ты ошибку?
   – Не больше, чем ты, – возразил Аньяр.
   Элизахар вырвал рыбу у него из пальцев и, пачкаясь в золе, начал грызть. Силы возвращались к нему с каждой секундой. Он и узнавал, и не узнавал место, где они находились: что-то неуловимо непривычное ощущалось в здешнем воздухе, но лес, несомненно, был тот же самый. И оба его спасителя, сидевшие справа и слева от костра, представлялись давними знакомцами. Чуть позже он поговорит с ними. Чуть позже.
   Усилием воли он отложил рыбину, но тут Аньяр, посмеиваясь, извлек из пепла вторую, и молодой человек в короне завладел ею.
   Прошло невероятно много времени: река проносила мимо них вздувающиеся синие воды, небосклон незаметно двигался над головами, костер то угасал, то вновь оживал после новой порции дров, и берег делался все более обжитым, а незнакомцы – все более родными, так что спустя неопределенный срок Элизахару начало казаться, будто он здесь и родился, здесь и провел большую часть жизни – рядом с этими людьми.
   Его не удивляла больше ни черная кожа Аньяра, ни корона на голове Чильбарроэса. Ни даже то обстоятельство, что чернокожий и синеглазый эльф называл Чильбарроэса именем первого короля – Гион. Все было закономерно, все, несомненно, имело свою причину – какую-то очень важную. Все, даже присутствие Элизахара в новом для него мире. В мире, который назывался «Фейнне».
   – Итак, – заговорил наконец Гион-Чильбарроэс, – хотел бы я знать, почему вы оба тут расселись с таким видом, будто не знаете, кто я такой?
   – Вы – Чильбарроэс, мой господин, – сказал Элизахар. – Я знаю, кто вы такой.
   Чильбарроэс расхохотался. Элизахар впервые видел, чтобы его полупрозрачный спутник так веселился. В нем переполнилось смехом все: искры прыгали в пестрых глазах, рябины на лице сделались разноцветными и тоже смеялись. Улыбнулся и Аньяр.
   – О нет, – вмешался в разговор эльф, – ты – Гион, ты мой брат. Я не знаю никакого Чильбарроэса.
   – Поэтому и не мог встретить меня за все эти годы, – упрекнул его юноша в короне. – Поэтому я и был так одинок.
   – И наделал столько ошибок, – добавил Аньяр.
   Элизахар сказал:
   – А мне уже все равно...
   Он улегся на землю, сунул ладони под голову. Ему сделалось блаженно. Он был сыт, согрет и исцелен, и его спутники, кем бы они ни были, не требовали от него – по крайней мере в ближайшее время – ровным счетом ничего...
   Аньяр устроился рядом с ним, голова к голове. Солдат видел, как поблескивает раскосый синий глаз эльфа.
   – Что именно тебе все равно? – спросил Аньяр.
   – Кто он такой, Гион или Чильбарроэс, – пояснил Элизахар.
   – Но ведь от этого зависит – все! – . возмутился Аньяр. – Он взял себе другое имя, когда сменил естество. Как можно быть рядом с кем-то, если не понимаешь сущности его естества? Как можно идти вслепую?
   – Еще как можно... – Элизахар вздохнул и неожиданно признался: – Я бывал слеп. После ранения. Ничего не видел несколько месяцев. Жил у женщины и не знал даже, как она выглядит, молодая она или старая.
   Аньяр сморщил нос.
   – Ничего не стоит твое откровение, – сообщил он. – Дешевка. Ты ведь знал, что живешь у женщины. Этого было вполне достаточно... Кстати, какой она оказалась?
   – Обыкновенной, – сказал Элизахар.
   – Обыкновенная женщина – большая редкость. Стоило воспользоваться случаем. Почему же ты не остался у нее?
   – Не знаю...
   На самом деле Элизахар лукавил: прекрасно он все знал. Здоровым он был ей не нужен. Когда она поняла, что зрение возвращается к Элизахару, то сделалась холоднее; а стоило ему почувствовать себя достаточно крепким, чтобы ходить самостоятельно, она указала ему на порог.
   Да еще обставила все так, чтобы он ощутил себя виноватым. «Конечно, – говорила она подругам, – пока он не мог без меня обходиться, я могла быть спокойна; но стоит мужчине почувствовать волю...» И пожимала плечами, ничуть не удивленная мужской неблагодарностью.
   – Я был слепым, – повторил Элизахар. – Я бывал слепым и после, когда видел внешнее, но не проникал во внутреннее. Я вполне могу жить рядом с кем-то, даже не зная, кто он: человек или эльф, призрак или живая плоть.
   – Еще одна странность, – сказал Аньяр. – Ты можешь довольствоваться неполнотой. Доказывает ущербность твоего способа восприятия.
   – Вовсе нет, – возразил Элизахар. – Напротив. Твое стремление познать в спутнике все, от его природы до его ближайших намерений, сильно ограничивает твою способность любить. Ты не оставляешь другому права на обладание собственной тайной. Ты не позволишь ему даже насладиться, открыв тебе свою тайну – в знак дружеского доверия.
   – Ты уверен, Гион, что он – солдат? – спросил Аньяр, обращаясь к коронованному юноше.
   – Вспомнил и про Гиона! – знакомо фыркнул Чильбарроэс. – Если тебе нужен мой совет, то вот он: насладись раскрытием чужой тайны. Заодно узнай, что и тайны-то никакой нет. Я изучил его. Живой ум – или, выражаясь более точно, отсутствие тупости – и несколько месяцев на лекциях в Академии. Ну и довольно ловкое умение морочить окружающим голову. Вероятно, отточенное в свое время на капралах.
   – Со мной все ясно, – сказал Элизахар. – Впрочем, я готов ответить на любой вопрос касательно моей скромной персоны, если вы объясните мне, почему господин Чильбарроэс носит корону и королевское имя.
   – Потому что он – король, – был ответ Аньяра. Эльф выглядел немного удивленным.
   А Чильбарроэс прибавил:
   – Я не стал бы на твоем месте давать подобные обещания, Элизахар, в обмен на столь очевидную разгадку того, что и загадкой не являлось.
   – Вы – король? – Элизахар перевернулся на живот, оперся локтями о землю, положил подбородок на ладони.
   Чильбарроэс сидел прямо перед ним, как и тогда, в тумане, – на коленях, с выпрямленной спиной. Солнце рассыпалось по его лицу, по его волосам, по одежде; он весь был покрыт пестрыми световыми пятнами, и в какой-то момент Элизахару показалось, что еще немного – и Чильбарроэс исчезнет, растворится в окружающем мире.
   – Я король Гион, – сказал Чильбарроэс– Как ты мог не догадаться?
   – Это все мое проклятое всеприятие, – пробормотал Элизахар. Он сказал это машинально, однако Аньяр счел его фразу удачной шуткой и долго смеялся.
   Гион не пошевелился.
   – Я научился ходить между мирами, – сказал он. – Много веков я жил здесь, в мире Нигде, охраняя незримые границы моего Королевства. Несколько раз за столетия появлялись люди, подобные Фейнне, – способные переходить эти границы.
   – Фейнне – она... тоже Эльсион Лакар? – спросил Элизахар тихо.
   Гион медленно перевел на него взгляд. Зрачки его пестрых глаз были расширены, и Элизахар отчетливо увидел в них свое отражение.
   – Нет, – сказал Гион. – Ни Фейнне, ни я, ни ты. Эльсион Лакар – только Аньяр. Мы трое – обычные люди.
   – Я бы не назвал тебя таким уж «обычным», Гион! – хмыкнул Аньяр.
   Гион качнул короной, разбрызгивая свет.
   – Я употребил слово «обычный», чтобы избежать выражения «чистокровный», – пояснил он. – Потому что мне ненавистны расовые предрассудки, а от «чистокровности» до преследований потомков Эльсион Лакар – один шаг.
   – Ты слишком долго прожил среди чистокровных людей, Гион, – сказал Аньяр. – В этом причина.
   – За тобой не гнались с собаками, – возразил Гион. – Тебя не пытались повесить вниз головой на ближайшем дереве, тебя не тащили связанным на костер только по одному лишь подозрению в том, что твои далекие предки путались с Эльсион Лакар.
   – О! – проговорил Аньяр с презрительным видом. – «Путались»! Это вульгарно!
   – Так для чего соприкасаться с вульгарностью? – сказал Гион. – Честному человеку не должно подвергать себя виселице. Во всяком случае, добровольно.
   – Где Фейнне? – спросил Элизахар. – Вы знаете?
   Оба его собеседника переглянулись. Гион засмеялся:
   – Обрати внимание, Аньяр, как устроен его ум: он мгновенно выделил из нашего бессвязного разговора то главное, что составляет предмет его профессии, – местонахождение объекта охраны.
   Аньяр, однако, не поддержал веселья друга:
   – По-моему, он влюблен, а это заслуживает нашего уважения.
   – Влюблен! Как непрофессионально! – сказал Гион.
   – Где она? – повторил Элизахар.
   – Указать тебе точное местонахождение госпожи Фейнне я пока не могу, – отозвался Гион. – Она где-то здесь...
   Элизахар тихо засмеялся. Он и сам знал, что она здесь. Как можно находиться в мире по имени Фейнне – и не встретить там саму Фейнне?
   – Ладно, теперь мой вопрос, – сказал Гион.
   – Какой вопрос? – удивился Элизахар.
   – Ты же сам предложил эту игру. Я отвечаю на твой вопрос, ты – на мой. Постепенно мы будем знать друг о друге все...
   – Если вы – король Гион, то я и так знаю о вас все, – заметил Элизахар.
   – Ну какова самонадеянность! – Гион метнул в сторону Элизахара гневный взгляд. – Что ты обо мне можешь знать?
   – Что вы были первым королем, мой господин, что вы взяли в супруги дочь правителя эльфов и принесли на нашу землю кровь Эльсион Лакар...
   – А что я делал потом – после того, как моя жена умерла?
   Элизахар сказал:
   – От горя король Гион утратил рассудок, и спустя год после смерти Ринхвивар он ушел в пустынные земли – и больше никто и никогда не видел короля Гиона...
   – Да, – сказал Чильбарроэс. – Вот именно. Никто и никогда. Кроме тебя, упрямая голова! Неужели ты не хочешь знать, куда я потратил мои столетия?
   – Если вам захочется, вы и так мне расскажете...
   – Ты пытаешься мошенничать, Элизахар, – строго произнес темнокожий эльф. – Я совершенно точно помню условие договора. Там что-то такое говорилось насчет доверия...
   – А не было никакого договора! – засмеялся Элизахар.
   – В следующий раз, имея дело с людьми, буду заставлять их подписываться кровью под каждым словом! – рассердился Аньяр.
   – Давай его просто допросим, – предложил Гион. – Пусть отвечает.
   – А если он не захочет?
   – Пытать! – произнес Гион и подбоченился с видом суровой решимости.