Страница:
Быть свободным. Быть ребенком в этой усадьбе. Освободиться от запятнанности – ибо здесь, перед лицом этой дряхлой невинности, Эгрей обостренно ощущал себя испачканным в крови Софены. Избавиться от своих неинтересных мыслей. О чем он обычно думает? Выстраивает в строгую последовательность дела, которые ему предстоит совершить в ближайшее время, не более того. Никаких мечтаний – только планы.
Ему стоило больших усилий избавиться от внезапного потока чувств. Нет смысла думать о несбыточном. В определенной мере это бывает опасно. Стоит ослабить внимание – и внешний мир тотчас воспользуется твоей ошибкой.
Софена позволила себе жить в мире собственных фантазий – и поплатилась за это жизнью.
Эгрей отворил ворота – они не были заперты, – и его лошадь ступила на мощеную, наполовину заросшую травой дорожку старого тенистого сада.
Хозяин усадьбы звался Роол. Это был типичный мелкопоместный дворянин, спокойный и явно очень хорошо осознающий свое место. А место это было не из последних, хотя и далеко не из первых. Он не требовал, чтобы к нему обращались как к высокородному господину, но свое дворянство, несомненно, уважал – и не спустил бы неуважения никому, кем бы тот ни был.
Высокий, светловолосый, в простой одежде домашней выделки, он встретил посетителя на пороге.
– Меня предупреждали о вашем приезде, – заговорил он, делая приветственный жест. – Не могу утверждать, что я слишком рад этому, но тут уж ничего не поделаешь. Ее величество оговаривала со мной подобные армейские поставки, когда освобождала от большинства налогов.
Вот так. Он лично общался с правящей королевой. Обсуждал с ней армейские поставки и свои налоги. И ее величество милостиво согласилась не брать с него податей в обмен на готовность оказать помощь солдатам – в любой момент, когда это будет необходимо...
Дворянин. Не чета какому-то Эгрею, отец которого – будем смотреть правде прямо в ее бесстыжие глаза – был слугой.
Между тем хозяин пригласил его в дом. Не дальше кабинета на первом этаже, где на столе были заранее разложены документы, требовавшие подписи.
В доме угадывалось присутствие ребенка, женщины, тех самых старых слуг, о которых грезил Эгрей, подъезжая к усадьбе, но они оставались вне поле зрения визитера. Единственным особым проявлением гостеприимства стало домашнее пиво, также загодя выставленное на особом столике.
Эгрей уселся за стол, привычно поправил ножны, чтобы удобнее было разместиться на стуле. Роол поглядывал на него со спокойным, доброжелательным интересом, но с разговорами не лез, позволял внимательно ознакомиться со всеми бумагами.
Это были счета и сметы; некоторые следовало подписать, и Эгрей быстро начертил на них свое имя и название воинской части.
Роол взял у него один лист, пробежал глазами еще раз и вдруг еле заметно вздрогнул. Поднял на своего посетителя глаза:
– Ваше имя – Эгрей?
– Да, – ответил тот и усмехнулся. – Не думаю, чтобы вы его когда-либо слышали. Наш род не слишком знаменит.
– Наш тоже, – сказал Роол. Но теперь он держался немного иначе. Эта перемена в поведении была едва уловимой, и все же Эгрей почувствовал ее.
Он с любопытством глянул на хозяина усадьбы. Забавный человек, оказывается. А с виду – не скажешь. Обычный землевладелец очень средней руки. Даже, если будет позволено подобное выражение, мелкой руки. Но и у него есть какая-то тайна.
Собственная. Очень маленькая.
Интересно, допустимо ли такое выражение – «тайна средней руки»?
Эгрей устало улыбнулся, и Роол тотчас чутко отозвался на эту улыбку:
– Вы, должно быть, утомлены.
– Не хотелось признаваться в этом перед штатским, но... вы правы! – Эгрей засмеялся, однако смех его прозвучал через силу.
Он и вправду сильно вымотался за последнюю неделю. Обстановка в этой усадьбе расслабляющая. Будь здесь так же, как и везде, Эгрей, возможно, не заметил бы, что растратил почти все свои силы.
– В любом случае, подводы будут готовы только завтра, – хлопотал Роол. Его внезапная заботливость выглядела неестественной, однако Эгрей не дал себе труда задуматься над этим странным обстоятельством. Он знал, что в присутствии военных многие люди начинают вести себя странно – иногда вызывающе, иногда запанибратски, чаще всего – заискивающе; так почему же Роол должен быть исключением?
– Если уж мне предстоит остаться здесь на ночлег, то будьте настолько добры и подскажите, у кого лучше остановиться, – сказал Эгрей вялым тоном.
– Разумеется, у нас! – Роол энергично взмахнул рукой, словно в восторге от того, что ему выпало такое счастье: приютить у себя провиантмейстера армии Ларренса. – Неужто вы полагаете, что я вас вот так запросто отпущу? Отдам на растерзание местным бабенкам? Нет и нет! Вы даже не представляете себе, какой ужас – наши провинциальные красотки. Если не считать того, что они страшно глупы...
Эгрей ухмыльнулся.
– А вы представить себе не можете, до какой степени я равнодушен к красоткам, что провинциальным, что к столичным, – отозвался он. – Сам иногда удивляюсь. Солдату положено гоняться за курами и девками, а я только и делаю, что проверяю сметы, подписываю счета и прикладываю печать ее величества к бумагам о поставках в армию...
– Вероятно, чернила так действуют, – согласился Роол. – А от одного вида печати должно, по идее, пропадать всякое желание бежать на сеновал и валяться там с пышногрудым созданием...
– По идее, – сказал Эгрей. – Вопрос теперь только в том, по чьей идее. – Он зевнул, запоздало прикрыл рот ладонью и засмеялся. – Ведите меня на свой сеновал! – попросил он. – Иначе я засну прямо в вашем кабинете.
Комнату, предоставленную ему Роолом, Эгрей как следует рассмотрел только на следующее утро. Это был небольшой покойчик на втором этаже – в стороне от помещений, занимаемых семьей (теперь Эгрей отчетливо слышал женский голос и детский лепет, однако ни жену Роола, ни его ребенка – или детей – так и не увидел). Окна покойчика выходили на восток, и Эгрея разбудило веселое раннее солнце.
Он открыл глаза, не спеша покидать постель. Почему-то ему подумалось, что прежде эта комната принадлежала ребенку. Не теперешнему – нет, какому-то давнему. Ребенку, которым никогда не был Эгрей.
Здесь даже сохранилось нечто от детской. Обычное дело – вот уж чему Эгрей ничуть не удивился. Комната, которая когда-то служила детской, навсегда сохраняет некую особенную атмосферу. Ни война, ни вдруг наступившая нищета, ни – о ужас! – зрелые лета ее нынешнего обитателя не в состоянии убить неповторимый аромат невинности.
Вставать и начинать новый день не хотелось. В кои-то веки выдалась возможность украсть у жизни хоть полчаса. Поваляться под ветхим шелковым одеялом, особенно нежным в прикосновении к коже, последить за тем, как солнечный луч начал свое потаенное путешествие по стене.
В отличие от очень многих Эгрей превосходно чувствовал «потолок» собственных возможностей. Его угнетало это. Слишком низко. Как будто некто злой – судьба, наследственность, унизительная бедность и зависимое положение, отравившие ему детство и раннюю юность, – поставил ограничитель: выше, Эгрей, тебе не прыгнуть, даже и не пытайся – только понапрасну голову расшибешь!
Счастливые люди этой планки над своей макушкой попросту не ощущают. Рвутся куда-то, лезут. Некоторым даже удается, хотя бы на время. Неведение – большая сила. Эгрей со своим ясным взглядом на вещи был лишен даже слабенького утешения, которое иные черпают в иллюзиях.
В такие минуты, как эта, он ненавидел своего отца, бедняка, неудачника, покорного адепта учения «Будь-Честным-И-Много-Много-Много...-Много-Трудись!»
Не был бы таким занудой, давно бы добился своего нынешнего положения – управляющего в крупном поместье. Всего-то и требовалось – кое-где кое-что вовремя сказать, кое на что намекнуть, кое на что удачно закрыть глаза...
Слишком поздно.
Теперь и Эгрей выбьется в люди только к сорокалетнему возрасту. Если, конечно, не погибнет на войне.
Разумеется, героическая гибель на поле брани совершенно не входила в планы Эгрея. Но нельзя исключать глупых случайностей. На то они и глупые, что вмешиваются в точные расчеты умных людей. В этом их непобедимая сила.
Эгрей потянулся, чувствуя не без досады, как разрушается хрупкое, блаженное состояние беззаботного утра. Несколько украденных минут чужого детства миновали.
Пора было вставать и приниматься за дела.
Когда он заканчивал одеваться, к нему явился хозяин дома. По-прежнему предупредительный и как-то особенно заинтересованный в Эгрее. «Должно быть, хочет, чтобы я предоставил герцогу Ларренсу положительный отзыв о нем, – подумал Эгрей, искоса поглядывая на Роола. – Что ж, вероятно, у него на то имеются собственные причины. Мне они, по правде говоря, абсолютно неинтересны».
– Вижу, вы готовы, – вместо приветствия произнес Роол.
– Вы ведь ранняя пташка? – отозвался Эгрей.
– Как все скромные сельские жители, – молвил Роол.
– Нам, бедным горожанам, выбирать не приходится. Наш удел – подстраиваться, – сказал Эгрей.
– Не прибедняйтесь! – засмеялся Роол.
– Скажите, – неожиданно для самого себя спросил Эгрей, – чья это комната? Это ведь детская?
– Угадали. – Роол улыбнулся чуть печально и в то же время со странным удовлетворением. – Когда-то это была детская. А потом, если позволительно подобное выражение, – «подростковая».
– Ваша?
– Нет, – покачал головой Роол. – Моей сестры. Видите рисунки на стенах?
Эгрей подошел к нескольким картинкам в тонких деревянных рамках – явно самодельных – и всмотрелся повнимательнее. Их создала рука совсем юного существа, обладавшего живым воображением, но совершенно лишенного навыков рисования. Талантик – так себе, определил Эгрей. Вот у Фейнне – талант настоящий. При том, что она тоже толком не училась живописи. Не говоря уж о том, что она не видит.
Сестра Роола изображала преимущественно один и тот же сюжет: некая красавица с огромными глазами и булавочным ртом поражает шпагой то монстра, то сурового воина. И всегда она за кого-то вступается: за эльфа, за другую девушку, за ребенка, за собачку или птичку. Спасенный наблюдает за спасительницей также огромными, широко распахнутыми глазами.
Нарисованная девушка носила мужской костюм, резко подчеркивавший ее пышную грудь и очень тонкую талию. Способ изображения схематичного лица, видимо, оттачивался годами.
– Она любила рисовать, – сказал Роол, внимательно следивший за своим гостем.
– Любила? Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – Эгрей повернулся к Роолу, глянул на него с любопытством и некоторым сочувствием.
Роол сказал просто:
– Потому что она умерла. Вы готовы? Идемте. Я провожу вас на мельницу. Там уже готовят подводы. Нужно проследить за всем. Кроме того, мне понадобится ваша последняя подпись...
– Умерла, – проговорил Эгрей, пытаясь отыскать в своей пустой душе хотя бы слабое сочувствие к горю, которое, как казалось, до сих пор не утихло. – Печально.
– Смерть – наша общая участь, – сказал Роол.
– Да, но когда умирают молодые...
Эгрей пожал плечами. На самом деле в глубине души он ощущал некую правильность этой смерти. Комната, хранившая в себе призрак ребенка, обрела завершенность. Ребенок умер. Навсегда остался ребенком. Девочкой-подростком, которая в грезах видела себя странствующей воительницей, спасающей слабых от напастей.
– Идемте, – выговорил наконец Эгрей. – Боюсь, наш дом действует на меня расслабляюще. Еще немного, и я попытаюсь дезертировать, дабы окончить свои дни в глуши. Глубоким старцем.
Роол глянул на него искоса и вышел. Эгрей бодро зашагал следом.
Они миновали сад, и уже за оградой Эгрей спросил:
– Там, на одном рисунке, было изображено странное существо.
– Русалка, – не оборачиваясь, произнес Роол.
– Русалка? Она верила в русалок, ваша покойная сестра?
– В наших краях трудно не верить в русалок, поскольку одна обитает здесь неподалеку.
Эгрей остановился, и тотчас насекомые набросились на него с удвоенной силой. Беспощадно хлопая себя ладонями по шее и плечам, Эгрей все-таки спросил:
– Вы хотите сказать, что возле вашего дома живет чудовище и девочка его видела?
– Не только девочка. Почти все в округе. Это очень старая русалка. Огромная. Они рождаются маленькими, как рыбки, и за годы вырастают больше обычного человека. Вы не знали?
Эгрей улыбнулся.
– Послушайте, Роол, вы ведь меня разыгрываете?
– Нет, – сказал Роол. – Вы сами можете убедиться.
– Что, собственными глазами увижу? Ее самое или только следы?
– Ее самое, – с самым серьезным видом подтвердил Роол. – Вам интересно?
– Пожалуй... да, – кивнул Эгрей. – Учтите, я вам не верю.
– Это уж ваше дело. Можете не верить. Нам придется немного свернуть с дороги. К мельнице выйдем приблизительно на час позднее – вы не торопитесь?
– Не настолько, чтобы пренебречь такой возможностью, – сказал Эгрей. Он и сам не знал, чего ему хочется больше: увидеть русалку или поймать Роола на вранье и тем самым поставить этого дворянина в неудобное положение.
Роол между тем уже шагнул в сторону и начал ломиться сквозь заросли. Эгрей отметил про себя, что по этой чащобе давно уже никто не ходил. Однако чуть позднее началась довольно хорошо утоптанная тропинка. Лес снова сделался светлым и прозрачным; кустарник и папоротники в человеческий рост совершенно исчезли. Местность поднималась.
Эгрей шел и глядел то по сторонам, то на спину идущего впереди Роола. Все-таки странный человек. Про таких говорят – себе на уме. И никакой цели у него, по-видимому, нет. Одна только привычка всегда настоять на своем – особенно у себя дома. Чтобы хоть в маленьком своем имении, а ощущать себя истинным властелином.
Роол же, пользуясь тем, что сейчас Эгрей не видел его лица, яростно кусал себе губы. Когда после смерти Софены Роол приехал за телом сестры, он не встречался с ее убийцей. Эгрей покинул Академию ровно за сутки до появления Роола, так что они не знали друг друга в лицо.
Зато Роол знал имя.
Знал он и другое: этот невзрачный человек со стертой внешностью и отстраненной, немного усталой манерой держаться – опасен. Так сказал убитому горем старшему брату Софены Элизахар. А мнению Элизахара Роол поверил безоговорочно.
«Постарайтесь убить эту ядовитую гадину, – сказал тогда Элизахар, старательно избегая всяких эмоций, ровным, почти равнодушным тоном, каким обычно дают последние наставления участникам какого-нибудь похода. – Не пренебрегайте никакими методами, в том числе и грязными. Всегда помните: этот человек убил вашу младшую сестренку. Убил хладнокровно, расчетливо – и ради каком-то собственной выгоды. Они даже не были в ссоре».
Что-то вроде этого.
Здесь, в имении, все было до сих пор наполнено воспоминаниями о Софене. О ее детстве, о ее нежной привязанности к брату. Роол нарочно уложил убийцу спать в ее комнате. Ему хотелось набраться ярости. Сам того не зная, Эгрей совершил осквернение памяти Софены. Он спал в ее постели, смотрел на ее рисунки – смотрел равнодушными, холодными глазами постороннего, а ведь там Софена изобразила все свои мечты! Такая беззащитная, такая искренняя, вся – порыв...
И этот негодяй убил ее просто ради собственной выгоды...
Роол настоял на том, чтобы жена и дочка не встречались с гостем. «Надеюсь, он скоро уедет, – объяснил хозяин усадьбы. – Неинтересный тип. Солдафон, да и дело у него неприятное. В любом случае – не годится для женского общества».
«В таком случае, мы отправляемся на прогулку, – решила жена. – Устроим настоящую вылазку. Возьмем припасы в корзине, мою служанку – вернемся домой к вечеру».
Роол мрачно улыбнулся, вспоминая этот диалог. Почти идиллия. Когда-то Софена утверждала, что всякая идиллия содержит в себе нечто зловещее. «Не может быть все так хорошо, – говорила сестра. – Безоблачная атмосфера всегда несет в себе угрозу. Как и любое "слишком". Если муж и жена не ссорятся, значит, скоро один из них умрет... или сбежит с заезжим красавчиком. Или, на худой конец, начнется война – и все сгорит».
У Софены был своеобразный, романтический взгляд на вещи. Постоянное ожидание беды – обычная тональность ее настроения – Роол приписывал крайней юности сестры. И еще – тому, что она выросла без сверстниц, со старшим братом, в глуши, где основные впечатления девушка черпала из книг, рассказов и собственных фантазий.
Но в том, что касалось нынешнего утра, Софена была совершенно права. Чрезмерная идилличность утреннего разговора Роола с женой таила нечто зловещее.
Везде Софена! Что ни случится, все напоминает Роолу о потере! Он вздохнул. Он понял вдруг, что устал от этой пылающей скорби. Возможно, после смерти Эгрея что-нибудь изменится, и душа сестры наконец отойдет в мир тишины и покоя, перестанет беспокоить его на каждом шагу.
Могут ведь воспоминания быть прозрачными, приятными, ласкающими сердце? Не обязательно ведь им жечь тебя, точно раскаленным железом?
– Скоро будем у Русалочьей заводи, – обернувшись к своему спутнику, проговорил Роол. – Будьте внимательны. Здесь встречаются настоящие провалы.
– Провалы куда? – улыбнулся Эгрей.
– В никуда. Они опасны тем, что не видны – прикрыты травой. Здешнее болото очень коварно.
Болото началось сразу за холмом. Возвышенность, на которую они поднялись, обрывалась почти отвесно, и дальше до самой лесной гряды тянулась низина, густо заросшая осокой. Между высокими острыми стрелами болотной травы то тут, то там вспыхивали ослепительные искры: там была вода.
– Странно, – заметил Роол, – ручей здесь совсем небольшой, однако вон какую долину себе прогрыз и сколько сырости развел. – Он перевел взгляд на Эгрея и усмехнулся. – Знаете, мой отец иногда любил приводить самые неожиданные сравнения. Его присказкой, когда он впадал в настроение пофилософствовать, было: «Вот так и человек». Расколет, к примеру, орех: скорлупа красивая, а внутри гниль, – и сразу приговаривает: «Вот так и человек. Снаружи хорош, а душа гнилая». Или вот этот ручей. Такой незначительный... Его и на картах-то нет. А вон что учинил...
– Ваш батюшка, должно быть, оригинальная личность, – заметил Эгрей.
И снова эта проклятая тоска по небывшему! Отец Эгрея с его скучными наставлениями... Ни слова просто так не скажет, все только с каким-нибудь нравоучительным смыслом. Простодушные философствования рооловского родителя представились Эгрею верхом мудрости. Не столько даже сами философствования, сколько то, что им сопутствовало: вот они вместе с сыном грызут орехи, вот они вместе с сыном бродят по болоту...
– А русалку тоже ваш отец первым выследил? – спросил Эгрей.
– Нет, русалку обнаружил я, – скромно признался Роол. – Я стараюсь не тревожить ее. Только иногда любуюсь ею – издали. Вообще-то она жутковатая.
– А разговаривать с нею не пробовали?
– Разговаривать? – Роол засмеялся. – Она ведь не обладает разумом и речью! Нечто вроде очень крупного тритона. По-своему красива, как всякое живое существо, но не более того.
Они спустились в низину и двинулись вперед. Вокруг них шелестела осока, этот звук заглушал все остальные, кроме разве что чавкания шагов. Неожиданно Роол остановился и отвел рукой высокую траву.
– Смотрите.
Эгрей подошел и встал рядом.
Впереди, примяв осоку, лежало странное создание, со сморщенным коричневым торсом, похожим на женский, и огромным хвостом.
– Подойдите чуть ближе, – сказал Роол. – Она это позволяет.
Эгрей, не веря собственным глазам, сделал несколько шагов вперед по направлению к русалке. Она чуть повернула крошечную голову, приподнялась, опираясь о траву руками, оскалила рот, полный сереньких остреньких зубов, а затем быстро поползла к ручью.
Как завороженный, Эгрей двинулся следом. Ноги существа, сросшиеся и заканчивавшиеся подобием рыбьего плавника, сильно ударяли по сырой траве.
Внезапно Эгрей провалился сразу по пояс. Он попытался вытащить ногу, но ему это не удалось. Внизу, под собой, он ощущал бездну – тот самый провал в «никуда», о котором предупреждал Роол.
– Проклятье! – вымолвил Эгрей. – Роол! Помогите мне!
Но никто не отзывался, только шелестела трава да доносились шлепки русалочьего хвоста о землю, теперь уже издалека.
– Роол! – погромче позвал Эгрей. – Да где же вы? Помогите мне! Я провалился!
Ни слуху ни духу хозяина усадьбы.
Эгрей постарался успокоиться. «Я не выберусь, если буду трепыхаться, – сказал он себе. – Проклятье, что происходит? Куда он подевался? Нужно попробовать осторожно...»
Он ухватился руками за осоку и сразу же разрезал ладонь. Русалка вдруг остановилась – шлепки хвоста затихли. А затем быстро поползла обратно.
«Почуяла кровь, – догадался Эгрей. – Кажется, она все-таки может быть опасна...»
Не обращая внимания на порезы, он начал тянуть на себя осоку изо всех сил, однако тщетно – бездна засосала его уже больше чем наполовину и ни за что не желала отдавать добычу.
И тут трава расступилась, и перед Эгреем появилось совершенно неожиданное существо.
Девочка.
Ей было года три, может быть, чуть больше. Белые волосики, распущенные и схваченные на лбу мягкой ленточкой, нежно светились на солнце. Светлые глаза ребенка с любопытством смотрели на провалившегося в болото человека.
«Откуда здесь ребенок? – смятенно подумал Эгрей. – Кто она такая? Может, русалочья дочь? Тьфу, какая глупость в голову лезет! Становлюсь суеверным... Впрочем, в такой глуши как не стать суеверным? И куда все-таки подевался Роол?»
В какой-то миг ему стало ясно, что Роол ушел и больше не придет. Разом ожили все подозрения – и мгновенно превратились в уверенность: и ничем не объяснимая любезность хозяина, и его разговоры о русалке, и та комната, детская... Все имело смысл, до поры скрытый от Эгрея. И сейчас этот смысл наконец будет явлен.
– Девочка, – позвал Эгрей ласково, – девочка, кто ты такая? Откуда ты здесь взялась?
Девочка молча рассматривала его. Она подошла довольно близко – и все же не настолько, чтобы он мог до нее дотянуться.
– Что ты делаешь одна на болоте? – продолжал допытываться Эгрей. – Ты попала в беду? Давай позовем на помощь, хорошо? Тут поблизости должен быть взрослый человек, мужчина. Поищи его. Только будь осторожна... Ты меня понимаешь?
– Да, – важно проговорила девочка. – Я не одна. Я с мамой.
«С Мамой! Точно – русалкина дочь! – в ужасе мелькнуло у Эгрея, однако он тотчас устыдился собственной глупости. – Я просто испуган, – признал он. – Ничего особенного. Если эта малышка найдет Роола, то... Нет, она не станет его искать. А если и отыщет, он не придет. Нужно выбираться без Роола».
– Позови маму, – попросил Эгрей. – Пусть принесет какую-нибудь большую ветку.
– Нет, – сказала девочка.
– Маленькая, послушай меня, я умру, если ты не позовешь ее...
Девочка промолчала. Эгрей вдруг испугался: а если она уйдет? Одиночество показалось ему невыносимым. Он решил задержать ее разговором, хотя бы ненадолго. Может быть, мать хватится дочки и все-таки придет сюда.
Русалка опять затихла. Должно быть, выжидала, пока уйдет ребенок.
– Как тебя зовут, малышка? – спросил Эгрей самым ласковым тоном.
– Софена, – сказала девочка.
Это имя словно взорвалось в его голове, сперва ослепив, а затем разом озарив и сведя воедино все разрозненные впечатления и мысли, которые посещали Эгрея за все время его визита в усадьбу.
Софена!
У нее был старший брат. Она рассказывала о нем. Правда, старший брат повествований Софены совершенно не походил на Роола: в ее изображении он выглядел гигантом, человеком яростных страстей и невероятной мощи. Но главное осталось неизменным. Роол – старший брат Софены, заменивший ей и отца, и мать. Беловолосая малышка – его дочка. Он назвал ее в честь сестры.
Роол, конечно, знает, что Эгрей убил Софену не случайно. Эгрей не сумел сдержать смешка. Ну конечно! Он вспомнил, как хозяин усадьбы вчера вздрогнул, когда увидел имя провиантмейстера на документах. «Так ваше имя – Эгрей?» – кажется, он задал вопрос именно в этих выражениях. А Эгрей – вот дурак! – решил отшутиться: «Наш род не слишком знаменит!»
Да уж, не знаменит. Но это – как для кого. Для Роола – достаточно знаменит. Достаточно для того, чтобы завести одного из Эгреев на болота и бросить, едва он попадет в ловушку.
Существовал один-единственный человек, который мог открыть Роолу глаза на подлинные обстоятельства дуэли. Элизахар. Но теперь этот вывод был для Эгрея бесполезен. Как, впрочем, и все остальные выводы. Никто в этой глуши не найдет его, никто не придет на помощь.
Он поднял голову и очень далеко увидел небо.
– Софена, – вкрадчиво проговорил Эгрей, – позови маму. Помоги мне.
– Нет, – сказала девочка.
– Но почему?
Ему стоило больших усилий избавиться от внезапного потока чувств. Нет смысла думать о несбыточном. В определенной мере это бывает опасно. Стоит ослабить внимание – и внешний мир тотчас воспользуется твоей ошибкой.
Софена позволила себе жить в мире собственных фантазий – и поплатилась за это жизнью.
Эгрей отворил ворота – они не были заперты, – и его лошадь ступила на мощеную, наполовину заросшую травой дорожку старого тенистого сада.
* * *
Хозяин усадьбы звался Роол. Это был типичный мелкопоместный дворянин, спокойный и явно очень хорошо осознающий свое место. А место это было не из последних, хотя и далеко не из первых. Он не требовал, чтобы к нему обращались как к высокородному господину, но свое дворянство, несомненно, уважал – и не спустил бы неуважения никому, кем бы тот ни был.
Высокий, светловолосый, в простой одежде домашней выделки, он встретил посетителя на пороге.
– Меня предупреждали о вашем приезде, – заговорил он, делая приветственный жест. – Не могу утверждать, что я слишком рад этому, но тут уж ничего не поделаешь. Ее величество оговаривала со мной подобные армейские поставки, когда освобождала от большинства налогов.
Вот так. Он лично общался с правящей королевой. Обсуждал с ней армейские поставки и свои налоги. И ее величество милостиво согласилась не брать с него податей в обмен на готовность оказать помощь солдатам – в любой момент, когда это будет необходимо...
Дворянин. Не чета какому-то Эгрею, отец которого – будем смотреть правде прямо в ее бесстыжие глаза – был слугой.
Между тем хозяин пригласил его в дом. Не дальше кабинета на первом этаже, где на столе были заранее разложены документы, требовавшие подписи.
В доме угадывалось присутствие ребенка, женщины, тех самых старых слуг, о которых грезил Эгрей, подъезжая к усадьбе, но они оставались вне поле зрения визитера. Единственным особым проявлением гостеприимства стало домашнее пиво, также загодя выставленное на особом столике.
Эгрей уселся за стол, привычно поправил ножны, чтобы удобнее было разместиться на стуле. Роол поглядывал на него со спокойным, доброжелательным интересом, но с разговорами не лез, позволял внимательно ознакомиться со всеми бумагами.
Это были счета и сметы; некоторые следовало подписать, и Эгрей быстро начертил на них свое имя и название воинской части.
Роол взял у него один лист, пробежал глазами еще раз и вдруг еле заметно вздрогнул. Поднял на своего посетителя глаза:
– Ваше имя – Эгрей?
– Да, – ответил тот и усмехнулся. – Не думаю, чтобы вы его когда-либо слышали. Наш род не слишком знаменит.
– Наш тоже, – сказал Роол. Но теперь он держался немного иначе. Эта перемена в поведении была едва уловимой, и все же Эгрей почувствовал ее.
Он с любопытством глянул на хозяина усадьбы. Забавный человек, оказывается. А с виду – не скажешь. Обычный землевладелец очень средней руки. Даже, если будет позволено подобное выражение, мелкой руки. Но и у него есть какая-то тайна.
Собственная. Очень маленькая.
Интересно, допустимо ли такое выражение – «тайна средней руки»?
Эгрей устало улыбнулся, и Роол тотчас чутко отозвался на эту улыбку:
– Вы, должно быть, утомлены.
– Не хотелось признаваться в этом перед штатским, но... вы правы! – Эгрей засмеялся, однако смех его прозвучал через силу.
Он и вправду сильно вымотался за последнюю неделю. Обстановка в этой усадьбе расслабляющая. Будь здесь так же, как и везде, Эгрей, возможно, не заметил бы, что растратил почти все свои силы.
– В любом случае, подводы будут готовы только завтра, – хлопотал Роол. Его внезапная заботливость выглядела неестественной, однако Эгрей не дал себе труда задуматься над этим странным обстоятельством. Он знал, что в присутствии военных многие люди начинают вести себя странно – иногда вызывающе, иногда запанибратски, чаще всего – заискивающе; так почему же Роол должен быть исключением?
– Если уж мне предстоит остаться здесь на ночлег, то будьте настолько добры и подскажите, у кого лучше остановиться, – сказал Эгрей вялым тоном.
– Разумеется, у нас! – Роол энергично взмахнул рукой, словно в восторге от того, что ему выпало такое счастье: приютить у себя провиантмейстера армии Ларренса. – Неужто вы полагаете, что я вас вот так запросто отпущу? Отдам на растерзание местным бабенкам? Нет и нет! Вы даже не представляете себе, какой ужас – наши провинциальные красотки. Если не считать того, что они страшно глупы...
Эгрей ухмыльнулся.
– А вы представить себе не можете, до какой степени я равнодушен к красоткам, что провинциальным, что к столичным, – отозвался он. – Сам иногда удивляюсь. Солдату положено гоняться за курами и девками, а я только и делаю, что проверяю сметы, подписываю счета и прикладываю печать ее величества к бумагам о поставках в армию...
– Вероятно, чернила так действуют, – согласился Роол. – А от одного вида печати должно, по идее, пропадать всякое желание бежать на сеновал и валяться там с пышногрудым созданием...
– По идее, – сказал Эгрей. – Вопрос теперь только в том, по чьей идее. – Он зевнул, запоздало прикрыл рот ладонью и засмеялся. – Ведите меня на свой сеновал! – попросил он. – Иначе я засну прямо в вашем кабинете.
* * *
Комнату, предоставленную ему Роолом, Эгрей как следует рассмотрел только на следующее утро. Это был небольшой покойчик на втором этаже – в стороне от помещений, занимаемых семьей (теперь Эгрей отчетливо слышал женский голос и детский лепет, однако ни жену Роола, ни его ребенка – или детей – так и не увидел). Окна покойчика выходили на восток, и Эгрея разбудило веселое раннее солнце.
Он открыл глаза, не спеша покидать постель. Почему-то ему подумалось, что прежде эта комната принадлежала ребенку. Не теперешнему – нет, какому-то давнему. Ребенку, которым никогда не был Эгрей.
Здесь даже сохранилось нечто от детской. Обычное дело – вот уж чему Эгрей ничуть не удивился. Комната, которая когда-то служила детской, навсегда сохраняет некую особенную атмосферу. Ни война, ни вдруг наступившая нищета, ни – о ужас! – зрелые лета ее нынешнего обитателя не в состоянии убить неповторимый аромат невинности.
Вставать и начинать новый день не хотелось. В кои-то веки выдалась возможность украсть у жизни хоть полчаса. Поваляться под ветхим шелковым одеялом, особенно нежным в прикосновении к коже, последить за тем, как солнечный луч начал свое потаенное путешествие по стене.
В отличие от очень многих Эгрей превосходно чувствовал «потолок» собственных возможностей. Его угнетало это. Слишком низко. Как будто некто злой – судьба, наследственность, унизительная бедность и зависимое положение, отравившие ему детство и раннюю юность, – поставил ограничитель: выше, Эгрей, тебе не прыгнуть, даже и не пытайся – только понапрасну голову расшибешь!
Счастливые люди этой планки над своей макушкой попросту не ощущают. Рвутся куда-то, лезут. Некоторым даже удается, хотя бы на время. Неведение – большая сила. Эгрей со своим ясным взглядом на вещи был лишен даже слабенького утешения, которое иные черпают в иллюзиях.
В такие минуты, как эта, он ненавидел своего отца, бедняка, неудачника, покорного адепта учения «Будь-Честным-И-Много-Много-Много...-Много-Трудись!»
Не был бы таким занудой, давно бы добился своего нынешнего положения – управляющего в крупном поместье. Всего-то и требовалось – кое-где кое-что вовремя сказать, кое на что намекнуть, кое на что удачно закрыть глаза...
Слишком поздно.
Теперь и Эгрей выбьется в люди только к сорокалетнему возрасту. Если, конечно, не погибнет на войне.
Разумеется, героическая гибель на поле брани совершенно не входила в планы Эгрея. Но нельзя исключать глупых случайностей. На то они и глупые, что вмешиваются в точные расчеты умных людей. В этом их непобедимая сила.
Эгрей потянулся, чувствуя не без досады, как разрушается хрупкое, блаженное состояние беззаботного утра. Несколько украденных минут чужого детства миновали.
Пора было вставать и приниматься за дела.
Когда он заканчивал одеваться, к нему явился хозяин дома. По-прежнему предупредительный и как-то особенно заинтересованный в Эгрее. «Должно быть, хочет, чтобы я предоставил герцогу Ларренсу положительный отзыв о нем, – подумал Эгрей, искоса поглядывая на Роола. – Что ж, вероятно, у него на то имеются собственные причины. Мне они, по правде говоря, абсолютно неинтересны».
– Вижу, вы готовы, – вместо приветствия произнес Роол.
– Вы ведь ранняя пташка? – отозвался Эгрей.
– Как все скромные сельские жители, – молвил Роол.
– Нам, бедным горожанам, выбирать не приходится. Наш удел – подстраиваться, – сказал Эгрей.
– Не прибедняйтесь! – засмеялся Роол.
– Скажите, – неожиданно для самого себя спросил Эгрей, – чья это комната? Это ведь детская?
– Угадали. – Роол улыбнулся чуть печально и в то же время со странным удовлетворением. – Когда-то это была детская. А потом, если позволительно подобное выражение, – «подростковая».
– Ваша?
– Нет, – покачал головой Роол. – Моей сестры. Видите рисунки на стенах?
Эгрей подошел к нескольким картинкам в тонких деревянных рамках – явно самодельных – и всмотрелся повнимательнее. Их создала рука совсем юного существа, обладавшего живым воображением, но совершенно лишенного навыков рисования. Талантик – так себе, определил Эгрей. Вот у Фейнне – талант настоящий. При том, что она тоже толком не училась живописи. Не говоря уж о том, что она не видит.
Сестра Роола изображала преимущественно один и тот же сюжет: некая красавица с огромными глазами и булавочным ртом поражает шпагой то монстра, то сурового воина. И всегда она за кого-то вступается: за эльфа, за другую девушку, за ребенка, за собачку или птичку. Спасенный наблюдает за спасительницей также огромными, широко распахнутыми глазами.
Нарисованная девушка носила мужской костюм, резко подчеркивавший ее пышную грудь и очень тонкую талию. Способ изображения схематичного лица, видимо, оттачивался годами.
– Она любила рисовать, – сказал Роол, внимательно следивший за своим гостем.
– Любила? Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – Эгрей повернулся к Роолу, глянул на него с любопытством и некоторым сочувствием.
Роол сказал просто:
– Потому что она умерла. Вы готовы? Идемте. Я провожу вас на мельницу. Там уже готовят подводы. Нужно проследить за всем. Кроме того, мне понадобится ваша последняя подпись...
– Умерла, – проговорил Эгрей, пытаясь отыскать в своей пустой душе хотя бы слабое сочувствие к горю, которое, как казалось, до сих пор не утихло. – Печально.
– Смерть – наша общая участь, – сказал Роол.
– Да, но когда умирают молодые...
Эгрей пожал плечами. На самом деле в глубине души он ощущал некую правильность этой смерти. Комната, хранившая в себе призрак ребенка, обрела завершенность. Ребенок умер. Навсегда остался ребенком. Девочкой-подростком, которая в грезах видела себя странствующей воительницей, спасающей слабых от напастей.
– Идемте, – выговорил наконец Эгрей. – Боюсь, наш дом действует на меня расслабляюще. Еще немного, и я попытаюсь дезертировать, дабы окончить свои дни в глуши. Глубоким старцем.
Роол глянул на него искоса и вышел. Эгрей бодро зашагал следом.
Они миновали сад, и уже за оградой Эгрей спросил:
– Там, на одном рисунке, было изображено странное существо.
– Русалка, – не оборачиваясь, произнес Роол.
– Русалка? Она верила в русалок, ваша покойная сестра?
– В наших краях трудно не верить в русалок, поскольку одна обитает здесь неподалеку.
Эгрей остановился, и тотчас насекомые набросились на него с удвоенной силой. Беспощадно хлопая себя ладонями по шее и плечам, Эгрей все-таки спросил:
– Вы хотите сказать, что возле вашего дома живет чудовище и девочка его видела?
– Не только девочка. Почти все в округе. Это очень старая русалка. Огромная. Они рождаются маленькими, как рыбки, и за годы вырастают больше обычного человека. Вы не знали?
Эгрей улыбнулся.
– Послушайте, Роол, вы ведь меня разыгрываете?
– Нет, – сказал Роол. – Вы сами можете убедиться.
– Что, собственными глазами увижу? Ее самое или только следы?
– Ее самое, – с самым серьезным видом подтвердил Роол. – Вам интересно?
– Пожалуй... да, – кивнул Эгрей. – Учтите, я вам не верю.
– Это уж ваше дело. Можете не верить. Нам придется немного свернуть с дороги. К мельнице выйдем приблизительно на час позднее – вы не торопитесь?
– Не настолько, чтобы пренебречь такой возможностью, – сказал Эгрей. Он и сам не знал, чего ему хочется больше: увидеть русалку или поймать Роола на вранье и тем самым поставить этого дворянина в неудобное положение.
Роол между тем уже шагнул в сторону и начал ломиться сквозь заросли. Эгрей отметил про себя, что по этой чащобе давно уже никто не ходил. Однако чуть позднее началась довольно хорошо утоптанная тропинка. Лес снова сделался светлым и прозрачным; кустарник и папоротники в человеческий рост совершенно исчезли. Местность поднималась.
Эгрей шел и глядел то по сторонам, то на спину идущего впереди Роола. Все-таки странный человек. Про таких говорят – себе на уме. И никакой цели у него, по-видимому, нет. Одна только привычка всегда настоять на своем – особенно у себя дома. Чтобы хоть в маленьком своем имении, а ощущать себя истинным властелином.
Роол же, пользуясь тем, что сейчас Эгрей не видел его лица, яростно кусал себе губы. Когда после смерти Софены Роол приехал за телом сестры, он не встречался с ее убийцей. Эгрей покинул Академию ровно за сутки до появления Роола, так что они не знали друг друга в лицо.
Зато Роол знал имя.
Знал он и другое: этот невзрачный человек со стертой внешностью и отстраненной, немного усталой манерой держаться – опасен. Так сказал убитому горем старшему брату Софены Элизахар. А мнению Элизахара Роол поверил безоговорочно.
«Постарайтесь убить эту ядовитую гадину, – сказал тогда Элизахар, старательно избегая всяких эмоций, ровным, почти равнодушным тоном, каким обычно дают последние наставления участникам какого-нибудь похода. – Не пренебрегайте никакими методами, в том числе и грязными. Всегда помните: этот человек убил вашу младшую сестренку. Убил хладнокровно, расчетливо – и ради каком-то собственной выгоды. Они даже не были в ссоре».
Что-то вроде этого.
Здесь, в имении, все было до сих пор наполнено воспоминаниями о Софене. О ее детстве, о ее нежной привязанности к брату. Роол нарочно уложил убийцу спать в ее комнате. Ему хотелось набраться ярости. Сам того не зная, Эгрей совершил осквернение памяти Софены. Он спал в ее постели, смотрел на ее рисунки – смотрел равнодушными, холодными глазами постороннего, а ведь там Софена изобразила все свои мечты! Такая беззащитная, такая искренняя, вся – порыв...
И этот негодяй убил ее просто ради собственной выгоды...
Роол настоял на том, чтобы жена и дочка не встречались с гостем. «Надеюсь, он скоро уедет, – объяснил хозяин усадьбы. – Неинтересный тип. Солдафон, да и дело у него неприятное. В любом случае – не годится для женского общества».
«В таком случае, мы отправляемся на прогулку, – решила жена. – Устроим настоящую вылазку. Возьмем припасы в корзине, мою служанку – вернемся домой к вечеру».
Роол мрачно улыбнулся, вспоминая этот диалог. Почти идиллия. Когда-то Софена утверждала, что всякая идиллия содержит в себе нечто зловещее. «Не может быть все так хорошо, – говорила сестра. – Безоблачная атмосфера всегда несет в себе угрозу. Как и любое "слишком". Если муж и жена не ссорятся, значит, скоро один из них умрет... или сбежит с заезжим красавчиком. Или, на худой конец, начнется война – и все сгорит».
У Софены был своеобразный, романтический взгляд на вещи. Постоянное ожидание беды – обычная тональность ее настроения – Роол приписывал крайней юности сестры. И еще – тому, что она выросла без сверстниц, со старшим братом, в глуши, где основные впечатления девушка черпала из книг, рассказов и собственных фантазий.
Но в том, что касалось нынешнего утра, Софена была совершенно права. Чрезмерная идилличность утреннего разговора Роола с женой таила нечто зловещее.
Везде Софена! Что ни случится, все напоминает Роолу о потере! Он вздохнул. Он понял вдруг, что устал от этой пылающей скорби. Возможно, после смерти Эгрея что-нибудь изменится, и душа сестры наконец отойдет в мир тишины и покоя, перестанет беспокоить его на каждом шагу.
Могут ведь воспоминания быть прозрачными, приятными, ласкающими сердце? Не обязательно ведь им жечь тебя, точно раскаленным железом?
– Скоро будем у Русалочьей заводи, – обернувшись к своему спутнику, проговорил Роол. – Будьте внимательны. Здесь встречаются настоящие провалы.
– Провалы куда? – улыбнулся Эгрей.
– В никуда. Они опасны тем, что не видны – прикрыты травой. Здешнее болото очень коварно.
Болото началось сразу за холмом. Возвышенность, на которую они поднялись, обрывалась почти отвесно, и дальше до самой лесной гряды тянулась низина, густо заросшая осокой. Между высокими острыми стрелами болотной травы то тут, то там вспыхивали ослепительные искры: там была вода.
– Странно, – заметил Роол, – ручей здесь совсем небольшой, однако вон какую долину себе прогрыз и сколько сырости развел. – Он перевел взгляд на Эгрея и усмехнулся. – Знаете, мой отец иногда любил приводить самые неожиданные сравнения. Его присказкой, когда он впадал в настроение пофилософствовать, было: «Вот так и человек». Расколет, к примеру, орех: скорлупа красивая, а внутри гниль, – и сразу приговаривает: «Вот так и человек. Снаружи хорош, а душа гнилая». Или вот этот ручей. Такой незначительный... Его и на картах-то нет. А вон что учинил...
– Ваш батюшка, должно быть, оригинальная личность, – заметил Эгрей.
И снова эта проклятая тоска по небывшему! Отец Эгрея с его скучными наставлениями... Ни слова просто так не скажет, все только с каким-нибудь нравоучительным смыслом. Простодушные философствования рооловского родителя представились Эгрею верхом мудрости. Не столько даже сами философствования, сколько то, что им сопутствовало: вот они вместе с сыном грызут орехи, вот они вместе с сыном бродят по болоту...
– А русалку тоже ваш отец первым выследил? – спросил Эгрей.
– Нет, русалку обнаружил я, – скромно признался Роол. – Я стараюсь не тревожить ее. Только иногда любуюсь ею – издали. Вообще-то она жутковатая.
– А разговаривать с нею не пробовали?
– Разговаривать? – Роол засмеялся. – Она ведь не обладает разумом и речью! Нечто вроде очень крупного тритона. По-своему красива, как всякое живое существо, но не более того.
Они спустились в низину и двинулись вперед. Вокруг них шелестела осока, этот звук заглушал все остальные, кроме разве что чавкания шагов. Неожиданно Роол остановился и отвел рукой высокую траву.
– Смотрите.
Эгрей подошел и встал рядом.
Впереди, примяв осоку, лежало странное создание, со сморщенным коричневым торсом, похожим на женский, и огромным хвостом.
– Подойдите чуть ближе, – сказал Роол. – Она это позволяет.
Эгрей, не веря собственным глазам, сделал несколько шагов вперед по направлению к русалке. Она чуть повернула крошечную голову, приподнялась, опираясь о траву руками, оскалила рот, полный сереньких остреньких зубов, а затем быстро поползла к ручью.
Как завороженный, Эгрей двинулся следом. Ноги существа, сросшиеся и заканчивавшиеся подобием рыбьего плавника, сильно ударяли по сырой траве.
Внезапно Эгрей провалился сразу по пояс. Он попытался вытащить ногу, но ему это не удалось. Внизу, под собой, он ощущал бездну – тот самый провал в «никуда», о котором предупреждал Роол.
– Проклятье! – вымолвил Эгрей. – Роол! Помогите мне!
Но никто не отзывался, только шелестела трава да доносились шлепки русалочьего хвоста о землю, теперь уже издалека.
– Роол! – погромче позвал Эгрей. – Да где же вы? Помогите мне! Я провалился!
Ни слуху ни духу хозяина усадьбы.
Эгрей постарался успокоиться. «Я не выберусь, если буду трепыхаться, – сказал он себе. – Проклятье, что происходит? Куда он подевался? Нужно попробовать осторожно...»
Он ухватился руками за осоку и сразу же разрезал ладонь. Русалка вдруг остановилась – шлепки хвоста затихли. А затем быстро поползла обратно.
«Почуяла кровь, – догадался Эгрей. – Кажется, она все-таки может быть опасна...»
Не обращая внимания на порезы, он начал тянуть на себя осоку изо всех сил, однако тщетно – бездна засосала его уже больше чем наполовину и ни за что не желала отдавать добычу.
И тут трава расступилась, и перед Эгреем появилось совершенно неожиданное существо.
Девочка.
Ей было года три, может быть, чуть больше. Белые волосики, распущенные и схваченные на лбу мягкой ленточкой, нежно светились на солнце. Светлые глаза ребенка с любопытством смотрели на провалившегося в болото человека.
«Откуда здесь ребенок? – смятенно подумал Эгрей. – Кто она такая? Может, русалочья дочь? Тьфу, какая глупость в голову лезет! Становлюсь суеверным... Впрочем, в такой глуши как не стать суеверным? И куда все-таки подевался Роол?»
В какой-то миг ему стало ясно, что Роол ушел и больше не придет. Разом ожили все подозрения – и мгновенно превратились в уверенность: и ничем не объяснимая любезность хозяина, и его разговоры о русалке, и та комната, детская... Все имело смысл, до поры скрытый от Эгрея. И сейчас этот смысл наконец будет явлен.
– Девочка, – позвал Эгрей ласково, – девочка, кто ты такая? Откуда ты здесь взялась?
Девочка молча рассматривала его. Она подошла довольно близко – и все же не настолько, чтобы он мог до нее дотянуться.
– Что ты делаешь одна на болоте? – продолжал допытываться Эгрей. – Ты попала в беду? Давай позовем на помощь, хорошо? Тут поблизости должен быть взрослый человек, мужчина. Поищи его. Только будь осторожна... Ты меня понимаешь?
– Да, – важно проговорила девочка. – Я не одна. Я с мамой.
«С Мамой! Точно – русалкина дочь! – в ужасе мелькнуло у Эгрея, однако он тотчас устыдился собственной глупости. – Я просто испуган, – признал он. – Ничего особенного. Если эта малышка найдет Роола, то... Нет, она не станет его искать. А если и отыщет, он не придет. Нужно выбираться без Роола».
– Позови маму, – попросил Эгрей. – Пусть принесет какую-нибудь большую ветку.
– Нет, – сказала девочка.
– Маленькая, послушай меня, я умру, если ты не позовешь ее...
Девочка промолчала. Эгрей вдруг испугался: а если она уйдет? Одиночество показалось ему невыносимым. Он решил задержать ее разговором, хотя бы ненадолго. Может быть, мать хватится дочки и все-таки придет сюда.
Русалка опять затихла. Должно быть, выжидала, пока уйдет ребенок.
– Как тебя зовут, малышка? – спросил Эгрей самым ласковым тоном.
– Софена, – сказала девочка.
Это имя словно взорвалось в его голове, сперва ослепив, а затем разом озарив и сведя воедино все разрозненные впечатления и мысли, которые посещали Эгрея за все время его визита в усадьбу.
Софена!
У нее был старший брат. Она рассказывала о нем. Правда, старший брат повествований Софены совершенно не походил на Роола: в ее изображении он выглядел гигантом, человеком яростных страстей и невероятной мощи. Но главное осталось неизменным. Роол – старший брат Софены, заменивший ей и отца, и мать. Беловолосая малышка – его дочка. Он назвал ее в честь сестры.
Роол, конечно, знает, что Эгрей убил Софену не случайно. Эгрей не сумел сдержать смешка. Ну конечно! Он вспомнил, как хозяин усадьбы вчера вздрогнул, когда увидел имя провиантмейстера на документах. «Так ваше имя – Эгрей?» – кажется, он задал вопрос именно в этих выражениях. А Эгрей – вот дурак! – решил отшутиться: «Наш род не слишком знаменит!»
Да уж, не знаменит. Но это – как для кого. Для Роола – достаточно знаменит. Достаточно для того, чтобы завести одного из Эгреев на болота и бросить, едва он попадет в ловушку.
Существовал один-единственный человек, который мог открыть Роолу глаза на подлинные обстоятельства дуэли. Элизахар. Но теперь этот вывод был для Эгрея бесполезен. Как, впрочем, и все остальные выводы. Никто в этой глуши не найдет его, никто не придет на помощь.
Он поднял голову и очень далеко увидел небо.
– Софена, – вкрадчиво проговорил Эгрей, – позови маму. Помоги мне.
– Нет, – сказала девочка.
– Но почему?