Левашов Виктор. Двойной капкан

Востоке. У ЦРУ -- в Европе. У Москвы -- на Кавказе. Таким образом,
джентльмены, речь идет не о недоверии, а напротив -- о высшей степени
доверия друг к другу. В ослаблении напряженности в кавказском регионе
заинтересованы все наши страны. Более того -- все мировое сообщество. Наши
шансы на успех не слишком велики, но мы обязаны их использовать.
-- Все это демагогия, -- хмуро отозвался Бен-Ари.
-- Вы тоже так считаете, полковник? -- обратился Блюмберг к Голубкову.
-- Я хотел бы сначала послушать вас, -- ответил Голубков, -- и узнать,
какая роль отводится в вашем плане России. А потом уж принимать решение об
участии или неучастии. Точней, это решение будет принимать мое руководство.
-- Не кажется ли вам, джентльмены, что полковник высказал здравую
мысль? -- переведя слова Голубкова, обратился Блюмберг к присутствующим.
-- Кто этот третий человек, посвященный в детали вашего таинственного
плана? -- попыхтев своим "Данхиллом", спросил англичанин.
-- Сэр Генри Уэлш.
-- Вот как? Адмирал? Вы с ним встречались?
-- Семь дней назад.
-- Матерь Божья! Адмирал! Мы с ним... Впрочем, это неважно, -- оборвал
себя сэр Роберт. -- Как он себя чувствует?
-- Дай бог нам так чувствовать себя в его возрасте. Если нам будет
суждено до него дожить.
-- Адмирал! -- повторил сэр Роберт. -- И он одобрил ваш план?
-- Более того, -- подтвердил Коллинз, -- без его активной поддержки не
состоялось бы это совещание.
-- Мнение сэра Генри меня убеждает, -- подумав, заявил англичанин. --
Да, убеждает. Каким образом, мистер Блюмберг, вы собираетесь ввести каждого
из нас в курс его роли?
-- В персональных беседах, сэр. Надеюсь, вы позволите мне начать с
беседы с полковником Голубковым? Российской стороне предстоит исполнить
главную и самую трудную роль. И он сегодня же должен вернуться в Москву. Мы
уже очень близки к цейтноту.
-- Еще один вопрос, мистер Блюмберг, -- вмешался в разговор
израильтянин. -- Если инструктаж будет носить персональный характер, зачем
вы собрали нас всех вместе?
-- Мне хотелось, чтобы вы увидели друг друга. Не на мониторах
компьютеров, а вот так -- глаза в глаза. И чтобы вы пожали друг другу руки.
На этом я, разумеется, настаивать не могу.
Первым на это неожиданное предложение откликнулся Коллинз.
-- Why not?* -- сказал он и подошел к Голубкову, протягивая руку. --
Мне было интересно познакомиться с вами, полковник.
____________________________________________________________ * Почему нет?
(англ.)
-- Мне тоже, мистер Коллинз.
Последовал взаимный обмен рукопожатиями:
-- Сэр Роберт!
-- Мистер Блюмберг!
-- Подполковник!
Бен-Ари суховато ответил на приветствие Голубкова и негромко по-русски
сказал:
-- А Пилигрима мы все равно получим. Он от нас не уйдет. Знайте это,
полковник!
-- Why not? -- ответил Голубков. -- Лично я ничего не имею против.
-- И все-таки это историческое событие, -- заключил Блюмберг и допил
свой джин.
-- Пойдемте, Константин Дмитриевич, погуляем, -- обратился он к
Голубкову. -- Когда-то еще вы увидите весну в Египте.
-- Скорее всего никогда, -- согласился Голубков.

-- Вы все-таки опасаетесь прослушки? -- спросил он, когда они
расположились в шезлонгах в тени солярия возле пустынного бассейна.
Блюмберг кивнул:
-- Я опасаюсь всего. Вы допустили, полковник, встречу Пилигрима с
Рузаевым в Грозном. Знаете ли вы, о чем шла на ней речь?
-- Догадываемся.
-- Входит ли в ваш план невмешательство в дальнейшие совместные
действия Рузаева и Пилигрима?
Голубков извлек пачку петербургского "Космоса". Вот чем были хороши эти
сигареты: пока их разомнешь, пока раскуришь...
Блюмберг терпеливо ждал. Но и "Космос" был тем еще сортом. Одна
сигарета порвалась, другая осыпалась. Как они умудряются делать все это на
одной линии?
-- Я попробую угадать, -- проговорил Блюмберг, не дождавшись ответа. --
А потом вы сами решите, подтвердить мои предположения или опровергнуть.
Голубков справился наконец с "Космосом" и кивнул:
-- С интересом послушаю.
-- Ни у вас, ни тем более у меня нет никаких сомнений в том, для чего
Пилигрим встречался с Рузаевым. Он предложил ему взорвать Северную АЭС.
Рузаев согласился на это. В его интервью есть недвусмысленное приглашение.
Вы помните, что Рузаев ответил на вопрос корреспондентов "Совершенно
секретно" о том, как он отреагирует, если международные террористические
структуры предложат ему свои услуги?
-- Да. "Если такое предложение поступит, я рассмотрю его со всей
серьезностью", -- на память процитировал Голубков.
-- Вот именно, -- подтвердил Блюмберг. -- Пилигрим -- фигура очень
крупная. Информация о нем распространена Интерполом по всему миру. Есть она
и в МВД Чечни. Не сомневаюсь, что Рузаев имеет к ней доступ, если его
контрразведка действительно хоть чего-то стоит, а не является такой же
сказкой Шехерезады, как шариковая бомба или его золотой запас.
-- У вас есть данные, что его золотой запас -- блеф? Или это всего лишь
предположения?
-- А у вас?
-- Косвенные, -- не сразу и словно бы с неохотой ответил Голубков. --
Его боевики уже третий месяц не получают ни рубля. Поэтому они вынуждены
промышлять захватом заложников.
-- Да что же это делается в нашем возлюбленном отечестве?! -- Блюмберг
сокрушенно покачал головой. -- Уже и бандитам задерживают зарплату! Вам-то
хоть не задерживают?
-- Случается. Но ненадолго.
-- До недавнего времени весь золотой запас Рузаева легко помещался
всего в одном кармане. И не в боковом или нагрудном. В брючном, для часов.
Такие карманы когда-то называли пистонами, вы должны помнить. Сейчас он
несколько увеличился.
-- На шестьсот тысяч долларов, -- уточнил Голубков.
-- Значит, вы знаете об этом?
-- Об этом -- да. Но мы не знаем другого. Не увеличился ли он еще.
-- Пока нет. Можете мне поверить. Мы контролируем банк "Босфор" и
другие банки, которые могут быть связаны с фондом "Ичкерия".
-- Если это действительно так, сделка Пилигрима с Рузаевым не
состоится. Пилигрим согласится работать только за очень большие деньги. За
огромные. Речь может идти о миллионах долларов.
-- Да, он запросил шесть миллионов, -- подтвердил Блюмберг. -- Не
считая расходов на подготовку теракта. А они могут составить очень
внушительную сумму. Но сделка все-таки состоится, -- продолжал он. -- Рузаев
найдет спонсоров. Вернемся к вашему плану. Мне видится он таким. Вы дали
возможность Пилигриму получить у Рузаева заказ на взрыв Северной АЭС, затем
позволите ему предпринять определенные действия, которые в Уголовном кодексе
характеризуются как подготовка преступления, задокументируете их, а когда у
вас в руках накопится весомый обвинительный материал, арестуете Пилигрима.
Естественно, имея на руках неопровержимые доказательства соучастия Рузаева в
подготовке теракта. После этого все просто. Пилигрима вы посадите лет на
пятнадцать в лагерь строгого режима, а данные о соучастии Рузаева
обнародуете. Официальный Грозный будет вынужден резко осудить террориста, а
масштабность и бесчеловечность готовящегося преступления отвратит от Рузаева
даже самых ярых сепаратистов и непримиримых. Таким образом проблема
Пилигрима и Рузаева будет разрешена. У меня только один вопрос. Вы уже
начали реализацию своего плана? Да оставьте вы этот чертов "Космос", курите
нормальные сигареты!
Блюмберг бросил на стоявший между шезлонгами низкий стол пачку
"Кэмела".
-- Это непатриотично, -- возразил Голубков. -- Президент призвал
россиян оказывать поддержку отечественным производителям. Что я и делаю. Я
не могу ответить на ваш вопрос. Я не уполномочен обсуждать с кем бы то ни
было наши планы.
-- Я спрошу по-другому. Не кажется ли вам, полковник, что вы лечите
периферийные метастазы, вместо того чтобы оперировать саму раковую опухоль?
-- Вы можете предложить более радикальное средство?
-- Да. Я отдаю должное вашему плану. Он в высшей степени
профессионален. И даже не лишен остроумия. Но это лишь часть программы,
которую намерен предложить я. Понимаю, что принять ее или отвергнуть -- это
не в вашей компетенции. Окончательное решение будете принимать не вы, а
правительственные чиновники высшего ранга. Чиновники, -- повторил Блюмберг.
-- И это вызывает наибольшие мои опасения. Но... Не попробуешь -- не
узнаешь. Я сказал, что с планом в полном объеме знакомы только три человека.
Вы будете четвертым. Потому что реализовывать его вам. У всех остальных
функции вспомогательные.
-- Я слушаю вас очень внимательно.
-- Суть в следующем...

Вечером того же дня полковник Голубков вылетел в Москву на "Боинге"
компании "Эр Франс", едва успев заскочить в "Фараон-отель" за своей сумкой и
объяснить соседу-пекарю, что сбылись его самые худшие предположения. Слова
"налоговая полиция" на российских бизнесменов действуют, как "сезам",
открывая путь к мгновенному и сочувственному взаимопониманию.
Билеты были только в первый класс. Голубков выскреб из карманов все
свои доллары и фунты, моля Бога лишь о том, чтобы хватило. Хватило. И даже
осталась мелочь на короткий звонок в Москву. О том, как он будет
отчитываться в бухгалтерии за этот никакими статьями не предусмотренный
перерасход, Голубков не думал. Бывают случаи, когда интересы бухгалтерии
отступают на второй план. Редко, но бывают.

Сейчас и был как раз такой случай.

III

В эпоху развитого социализма, или, как все чаще стали говорить -- при
Коммунизме, этой проблемы не существовало вообще. Она возникла, когда
горбачевская "гласность", пройдя феерически быстрый путь, соразмерный лишь
со скоростью обесценивания советского "деревянного" рубля, превратилась если
не в свободу слова, то по крайней мере в свободу выражения слов.
Всяко-разных, в том числе и таких, какие -- по определению Даля -- выражают
"особое состояние души, а академическими лингвистами характеризуются как
ненормативная лексика.
Книгоиздатели вышли из положения просто: кто прямо лепил мат открытым
(авторским, разумеется) текстом, а те, кто посовестливее, заменяли его
многоточиями, вынуждая пытливого читателя высчитывать количество точек и
перебирать в памяти весь с детства известный лексикон, отчего чтение
превращалось в своеобразный кроссворд.
В самом трудном положении оказалось телевидение. С одной стороны, оно
претендовало -- и не без оснований -- на роль наиболее оперативного
выразителя народного гласа, а с другой -- этот глас был не всегда и не
вполне нормативен, хоть и правдиво отражал то самое "особое состояние души",
в каком находился народ.
Доподлинно не известно, у кого в голове родилась счастливая мысль
заменять в событийных телерепортажах и уличных интервью ненормативную
лексику сигналом "пик-пик", но идея сразу была принята "на ура" и обрела
самое широкое распространение во всех электронных СМИ. Все были довольны: и
самые ревностные блюстители нравственности и чистоты русского языка, и самые
яростные поборники неприкрашенной правды жизни. Что же до телезрителей и
радиослушателей, то им тоже не на что было пожаловаться. Кто как хотел
понимать эти "пик-пик", тот так и понимал и имел все основания считать свое
понимание единственно правильным.

Если бы реплики начальника Управления по планированию специальных
мероприятий генерал-лейтенанта Александра Николаевича Нифонтова, которые он
подавал по ходу доклада полковника Голубкова о результатах каирского
совещания, записывались синхронно для последующей трансляции на телевидении,
они состояли бы из сплошных "пик-пик", изредка перемежаемых вполне
литературными "Как-как?!", "Что-что?!" и восклицаниями "Твою мать!", просто
"Твою мать!". Без "пик".
Когда полковник Голубков закончил доклад, в кабинете начальника УПСМ
воцарилась глубокая тишина.
Был третий час ночи. В старинном дворянском особняке, на проходной
которого красовалась никому ничего не говорящая вывеска "Аналитический центр
"Контур", светились лишь два окна на втором этаже да желтел тусклый дежурный
свет в фойе. В серой "Волге" полковника Голубкова, приткнувшейся во дворике
особняка рядом с "Ауди" генерал-лейтенанта Нифонтова, на откинутом кресле
дремал водитель, проторчавший перед этим почти три часа в Шереметьево-2 в
ожидании "Боинга" из Каира, застрявшего где-то на полпути из-за плотного
тумана. Шофер "ауди", тоже осоловевший от ожидания, перекуривал и вяло
трепался с охранниками в штатском, дежурившими у ворот. Время от времени он
поглядывал на окна нифонтовского кабинета в надежде, что вот-вот свет
погаснет и можно будет скоренько забросить шефа в Сокольники и самому
отправляться домой -- в микроволновке его ждал ужин, а в холодильнике потела
едва початая бутылка кристалловского "Привета".
Но окна не гасли. Нет, "пик-пик-пик-пик", не гасли. Да о чем же,
"пик-пик", можно столько п....ть?!

Нифонтов молчал. Молчал и Голубков. Он понимал, что шефу нужно время,
чтобы хоть немного освоиться в лавине обрушившейся на него информации.
-- Твою мать! -- произнес наконец начальник УПСМ, как бы подводя
предварительный итог своим напряженным раздумьям. -- Красиво, черт! Лихо,
ничего не скажу. Как же мы с тобой, Константин Дмитриевич, до этого не
додумались?
-- Мы и не могли додуматься. А если бы даже додумались -- толку?
Блюмберг прав: это можно сделать только всем вместе.
-- Можно, думаешь? -- переспросил Нифонтов. -- Да ты не дергай, не
дергай плечами! У тебя была уйма времени на анализ. Мог бы и определиться!
-- Я-то определился. Только мое мнение мало что значит.
-- Сейчас меня интересует твое мнение. И ничье другое! Реален план?
Можно его осуществить?
-- Можно, -- кивнул Голубков. -- Но очень трудно.
-- Очень трудно, на все-таки можно? -- уточнил Нифонтов. -- Только ты,
Константин Дмитриевич, отдавай себе отчет в том, что говоришь. Полный отчет.
Ты -- начальник оперативного отдела. И тебе этот план реализовывать. Понял?
Тебе!
-- Ты прав, у меня было время подумать, -- проговорил Голубков. Он
машинально вытащил сигарету из пачки "Космоса" и тут же засунул ее обратно.
-- Не могу, в горле уже першит, -- мимоходом объяснил он свой жест. -- Да,
хватило времени. Пока летели, пока куковали в Афинах -- Шереметьево не
принимало. Поэтому я говорю сейчас о твоих трудностях, а не о моих. Ты
только прикинь, сколько людей и какого уровня придется задействовать с нашей
стороны. Начиная с Совета безопасности, кончая... Даже не знаю кем. И теперь
сам ответь, реален ли этот план.
Нифонтов поднялся из-за письменного стола, постоял у окна, всматриваясь
в уличные фонари, потом прошел к дверям кабинета и сел в дальнем конце стола
для совещаний -- там, где обычно садились самые младшие по званию и
должности сотрудники управления. Голубков не понял, намеренно он это сделал
или так получилось само собой, по чистой случайности, но картина обрела
недвусмысленную символику. Из своего начальственного кабинета Нифонтов
словно бы переместился в другой кабинет, о котором Голубков не знал ничего,
кроме того, что он есть, и в котором место генерал-лейтенанта Нифонтова,
одного из самых опытных контрразведчиков России, было как раз там, где он
сейчас и сидел -- в самом дальнем углу.
-- "Пик" нам дадут это сделать, -- подвел Нифонтов итог очередному
этапу своих напряженных раздумий. -- "Пик" с маком, понял? И фунт
прованского масла. Ни один "пик" с бугра на это не пойдет. Ни один? Да что
же это за "пик-пик-пик" жизнь?! -- неожиданно вырвалось у него из самых
тайных душевных глубин. -- До каких же пор мы будем зависеть от разного
"пик-пик" говна?! Кончится это хоть когда-нибудь? Можешь ты мне, Константин
Дмитриевич, на это ответить?
-- Кончится. Но только в одном варианте, -- сказал Голубков, хотя
вопрос был очевидно риторическим и не требовал никакого ответа.
-- В каком? -- заинтересовался Нифонтов.
-- Если ты станешь Президентом России.
-- Ты полагаешь, что Президент не зависит ни от какого говна? --
усомнился начальник УПСМ. -- А мне так кажется, что наоборот. Он зависит от
гораздо большего количества говна, чем мы с тобой.
-- Это утешает, -- согласился Голубков.
-- Что будем делать? -- помолчав, спросил Нифонтов.
Ответ на этот вопрос был у Голубкова готов. С момента окончания
совещания в Каире прошло почти десять часов, было время подумать.
-- Два варианта, -- сказал он. -- Первый -- стандартный. Я пишу на твое
имя подробную докладную, ты со своей сопроводиловкой пересылаешь ее
наверх...
-- Где она и исчезает с концами, -- закончил Нифонтов. -- Падает между
столами. Ребром. В итоге мы не получаем ни да, ни нет, а фактически -- нет.
И никто за это не отвечает.
-- Согласен. Вариант второй, -- невозмутимо продолжал Голубков. -- Ты
немедленно едешь сам знаешь к кому и докладываешь о ситуации. А мой рапорт с
твоей резолюцией отправим завтра, в досыл.
-- Немедленно? -- переспросил Нифонтов. -- А ты знаешь, сколько сейчас?
Посмотри на часы!
-- Без шести три.
-- Ночи, -- уточнил Нифонтов.
-- Да, ночи. Если ты еще не совсем забыл свое лейтенантское прошлое, то
должен помнить, что клиента нужно брать теплым. И лучше всего -- прямо из
постели. Твое оправдание -- форс-мажор. Это так и есть. А у него будет до
утра время подумать и принять решение.
-- Да не примет он никакого решения!
-- Примет. Персональное и ответственное, -- уверенно возразил Голубков.
-- Какое?
-- Знаешь, Александр Николаевич, мы профессионалы в своем деле. А эти
люди -- в своем. На кой "пик" нам сушить за него мозги? Пусть сам.
-- Замотает, -- после некоторого раздумья проговорил Нифонтов. Еще
подумал и уверенно повторил: -- Замотает. Не скажет ни да, ни нет.
Собственно, лично против него я ничего не имею. Были у нас кураторы и
похуже. И даже, возможно, говном я обозвал его не совсем справедливо. Но он
-- чинодрал. Это очень точное русское слово. Не чиновник, а именно чинодрал.
Почувствуйте разницу. Как и все они там. И этим все сказано. Сам принять
решение он не рискнет, дело уж больно... сам понимаешь. А обратиться
наверх... Выше его, в сущности, только трое.
-- Четверо, -- поправил Голубков.
-- Третий -- Президент. А кто четвертый?
-- Господь Бог.
-- Думаешь, он о нем вспомнит?
-- Речь идет о тысячах или даже десятках тысяч жизней.
В кабинете вновь воцарилось молчание. Его прервал Голубков:
-- Глядя на тебя, Александр Николаевич, я вспоминаю одну песенку. Ее
пела Пугачева. "Как хорошо быть генералом". Если бы она увидела тебя сейчас,
наверняка вставила бы в текст слова: "Но не всегда".
-- Про тебя, между прочим, у нее тоже есть песня, -- огрызнулся
Нифонтов. -- "Ах, какой был мужчина, настоящий полковник". И главное слово в
ней -- был. Как бы эта песенка не стала для тебя вещей. Так что ты не
очень-то тут "пик-пик"!
Он еще помолчал, потом шумно вздохнул и встал.
-- Ладно, "пик-пик-пик"! Ладно! Где наша не пропадала!
Через пять минут он появился из примыкавшей к его кабинету небольшой
комнаты отдыха в генеральском мундире, как всегда ездил к начальству, и взял
трубку телефона спецсвязи.
-- Нифонтов. Доложите, что я прибуду через двадцать восемь минут...
Разумеется, разбудить!
Он отключил связь и молча пошел к выходу. С порога обернулся:
-- Там, в холодильнике, бутылка смирновской. Тебе не помешает. И мне
граммульку оставь.

Генерал-лейтенант Нифонтов вернулся в управление в половине пятого
утра, когда за окнами ярко зеленели в первых лучах солнца нежные листья
кленов и лип, шоркали метлы дворников и оглушительно чирикали воробьи.
Полковника Голубкова он застал полулежащим на куцем диванчике в комнате
отдыха. В руке его дымилась сигарета, а на столе стояла полегчавшая на треть
шестисотграммовая бутылка смирновской. Швырнув в угол форменную фуражку,
расстегнув китель и рывком распустив галстук, начальник УПСМ набулькал в
чистый стакан рабоче-крестьянские, они же народно-интеллигентские, сто
пятьдесят, молча выпил и приказал:
-- А теперь излагай! -- приказал он.
-- Что?
-- Ход твоих рассуждений, "пик-пик-пик"! То, что обязан был сказать
раньше! Почему ты считал, что он примет персональное и ответственное
решение?
-- Извини, Александр Николаевич, не успел, -- не очень искренне
покаялся Голубков. -- Ты так быстро уехал. Да и рассказывать, собственно,
особенно не о чем. Я просто представил себя на его месте. Сказать "да" или
"нет" опасно. Проще всего, как ты выразился, замотать дело. Но! Представим
на секундочку, что в кулуарах какого-нибудь саммита госсекретарь США миссис
Олбрайт, в принципе благословившая каирскую встречу, поинтересуется у нашего
министра иностранных дел, почему Россия отклонила предложение об участии в
совместной акции, которая могла бы ослабить напряженность в кавказском
регионе. Министр, ясное дело, не скажет, что он ничего не знал. Конечно, не
скажет. Найдет способ дипломатично уйти от ответа. На то он и дипломат. Но в
Москве он этот вопрос задаст уже сам. Кого возьмут за жопу? УПСМ. Но мы
сделали все, что обязаны были сделать. Более того, ты известил обо всем
куратора, явившись к нему в половине четвертого утра. Значит, что? Значит,
после этого возьмут за жопу меня. То есть его. И чем это кончится?
Неизвестно. А как любит один наш общий знакомый по имени Сергей Пастухов
цитировать надпись на полях старинной русской лоции: "Там, где
неизвестность, предполагай ужасы". Не томи, Александр Николаевич. Принял он
решение?
-- Да, принял. И ему даже не понадобилось думать до утра.
-- Какое?
Нифонтов разверстал по стаканам остатки смирновской, выпил сам,
подождал, пока выпьет Голубков, и лишь после этого ответил:
-- Ни в жизнь не угадаешь. Сказал он примерно следующее: "Мне странно,
генерал, слышать от вас вопрос, намерены ли мы участвовать в совместной
акции, которая обсуждалась в Каире. Россия выступает за тесное международное
сотрудничество во всех областях без исключения, если, разумеется, это
сотрудничество не наносит ущерба национальным интересам Российской
Федерации. Второе. Вы, генерал, занимаете достаточно высокое положение и
сами обязаны решать специфические проблемы вашей деятельности, в том числе и
вопрос о целесообразности российского участия в этой акции. Не напоминаю,
что право принимать самостоятельные решения накладывает на вас самую полную
меру ответственности. Если в процессе работы возникнут проблемы, выходящие
за рамки вашей компетенции, я готов принять вас в любое время, даже в
половине четвертого утра. А засим, генерал, не пошли бы вы на "пик"?
-- Так и сказал?! -- ахнул Голубков, в характере которого странным
образом уживались профессиональная сдержанность и почти ^детское
простодушие.
-- Нет, конечно. Я передаю смысл. А он именно такой.
Нифонтов помолчал и заключил:
-- Что ж, Константин Дмитриевич, ты оказался прав. Он дал ответ. В
переводе с кремлевского канцелярского на обычный канцелярский он означает:
под вашу ответственность. Не лучший вариант, но и не худший.
-- Почему же не лучший? -- возразил Голубков. -- В сущности, он дал нам
карт-бланш.
-- Значит, начинаем?
-- А мы уже начали. Продолжаем. Ну что, даем шифровку о нашем согласии?
Нифонтов решительно кивнул:
-- Даем!.. О кодовом названии не думал? Операция "Пилигрим" -- узко. И
слишком информативно. Этот Блюмберг прав: утечка никогда не исключена. И
сейчас нам действительно лучше исходить из того, что она возможна. Название
должно быть совершенно нейтральным. Есть какие-нибудь соображения?
-- Мы обсуждали это в Каире. Для связи условились: Блюмберг -- Доктор,
Коллинз из ЦРУ -- Джеф, сэр Роберт -- Лорд, моссадовец -- Сол. Потому как
Соломон Бен-Ари. А я -- Турист. Всю операцию Блюмберг предложил назвать
"Капкан". Не ахти что, но по сути точно.
-- Пусть будет "Капкан", -- согласился Нифонтов. -- Главное, чтобы в
этот капкан не попали мы сами.
-- Что тут происходило, пока меня не было? -- спросил Голубков.
-- Много чего. Пилигрим встретился с Пастуховым и его ребятами. Через
три дня они выезжают на турбазу "Лапландия". А поскольку там в гостинице
холодрыга, будут жить в поселке Полярные Зори. Как раз там, где Северная
АЭС.
Нифонтов прошел в кабинет, достал из сейфа тонкую папку и, вернувшись в
комнату отдыха, протянул ее Голубкову:
-- Расшифровка разговора Пилигрима с ребятами. Потом посмотришь.
-- По убийству корреспондента К. есть новости?
-- Практически никаких. Свидетелей нет, никто ничего не слышал. Пуля --
девять миллиметров. Пилигрим в ту ночь был дома, "наружка" глаз с него не
спускала.
-- Сообщник? -- предположил Голубков.
-- Ничего не понятно. Сообщник? Вряд ли. Пилигрим -- шакал. Ты это сам
сказал. А такие работают в одиночку. И "наружка" засекла бы контакт с
сообщником.
-- Тебя что-то еще тревожит? -- предположил Голубков, хорошо изучивший
характер своего начальника.
-- Да, -- подтвердил Нифонтов. -- Во всем этом деле есть какое-то
подводное течение, я его нутром чую. Какое? Не понимаю. Ты просил узнать, у
кого из КГБ на связи был Пилигрим.
-- Узнали?
-- Да. Майор Агишев. Но поговорить тебе с ним не удастся. Когда начали
разгонять КГБ, его выставили на пенсию, а в декабре 93-го он исчез.
-- Как исчез?
-- Бесследно. Выехал во Владимир к родственникам. До Владимира не
доехал, в Москву не вернулся. Труп не обнаружен.
-- Он был единственным человеком, который знал Пилигрима в лицо, --
напомнил Голубков. -- В его новом обличье -- после пластической операции.
Тебя это не наводит на размышления?
-- Как и тебя. Но Пилигрим исключен. В это время он лежал в Боткинской
с переломом колена.
-- Ну, мы знаем, как он умеет ломать ноги.