Страница:
Я ничего не ощутила. Я надеялась на какое-то чувство, искала его в себе. Только тепло натянутого как струна мужского тела, соприкоснувшегося со мной. Меня объяла страшная тоска по чему-то несуществующему. От боли я закрыла глаза, и он снова прижал меня к себе. А теперь я в свою очередь должна высвободиться из его объятий.
Мне по-детски хотелось провалиться сквозь землю, убежать от него. Но Илайива и Воллюс удержали меня, и я тихо сказала ему:
— Сударь, накануне сражения подобное…
— Простите меня, — ответил он, — и не казните. Или покарайте. — В голосе его опять зазвучали радостные нотки. Вот и все, что нужно было сделать, и он уже пришел в себя.
Мне хотелось одного: спрятаться, схорониться, но я повела его по окаймлявшему луну берегу туда, где гуляли Воллюс, ее приятельницы и нецелованный Карулан.
— Лебеди всегда возвращаются к озеру. И для вас вода — родная стихия, не так ли? — сказала Воллюс.
Она зашла в спальню вместе со мной, вторично вторглась в мое прибежище. Моим тяжким трудам нет скончания, подобно работе, что совершается в загробной жизни.
Она стряхнула туфли на пол. Угостилась засахаренными грецкими орехами. Кот купался в озере, и теперь ушел сушиться.
— Тем самым я хотела сказать, — продолжила Воллюс, — что безо всяких подсказок вы поступаете именно так, как я бы вам посоветовала. Или сказались приобретенные в юном возрасте навыки? Они появляются тут же, стоит лишь прожить несколько месяцев с мужчиной, выполняя его желания. — Она растерла лоб и толстую шею кремового цвета, но даже не притронулась к безукоризненной прическе. — А какие мысли возникли у вас по его поводу?
Что же мне теперь говорить?
— Меня поразило, что я запомнилась ему с тех пор, как мы у вас встретились.
— А? Нет-нет. — Она рассмеялась. — Вы имеете в виду Вильса. Он очень мил, но, вероятно, мне придется с ним раззнакомиться из-за этой истории с Завионом. Разумеется, вполне возможно, все это чепуха и вздор. Неужели вероломный южанин изменил нам и снова перешел на сторону Юга? Нет, на сей счет я не стану биться об заклад. Но я не имела в виду пригожего черноволосого тритарка Вильса, который целуется среди ночи с русалками, укрывшись за мостками пристани. Я говорила о принце Карулане.
Я позволила себе сделать вдох и потихоньку выдохнула.
— У меня должны были возникнуть какие-то мысли относительно него?
— Мысли всегда должны возникать; высказывают их вслух или нет — вопрос отдельный.
— А мне следует высказаться?
— Говорите.
Я попала в затруднительное положение, но фантазия неожиданно помогла мне выпутаться.
— Как-то, еще совсем маленькой девочкой, я наткнулась в книжке на сказку про принца с сине-зелеными глазами. Их украла ведьма, чтобы украсить себе шпильки для волос.
— Что за ужасное дитя! — весело воскликнула Воллюс. — Ему удалось получить их обратно?
— Не помню. Это сказка.
— Непременно расскажите ему. Он посмеется.
— Да ни в жизни. Разве он умеет? — удивилась я.
— Конечно. Он наделен чувством юмора и весьма начитан.
— И несомненно, предпочел бы провести этот вечер за книгой.
— Как Желудочное Несварение? Не принимайте на веру равнодушный вид Карулана. Эти сине-зеленые глаза никогда не теряют бдительности. Ваша ведьма попала бы в изрядную переделку, попытайся она отобрать глаза у этого человека. А он весьма к вам благосклонен.
Силы мои иссякли, я сумела сказать в ответ лишь:
— Мне показалось, что он почти не замечает меня.
— Да-да. Его внимание устремлено как раз на то, чего он якобы не замечает. Он не упустил и того, как Вильс целый вечер напропалую ухлестывал за вами. Аппетиты разыгрались, и когда мы гуляли возле озера, он отвел меня в сторонку. И спросил: «Эти двое уже о чем-то договорились меж собой?» Я ответила, нет, насколько мне известно. Но пусть он лучше задаст этот вопрос вам.
Я села на кровать, волосы рассыпались по плечам — все это время я разрушала свою прическу. Мне хотелось, чтобы Роза пришла и раздела меня. Но нет, Воллюс позаботилась о том, чтобы она опоздала.
— Что ж, — сказала Воллюс, — раскроем карты. Не пугайтесь, или вы просто-напросто раздражены? Я веду речь вовсе не о едва зародившейся любви. За вашей хрупкостью, белизной и шелковистостью скрывается ум. Или это просто инстинкт?
— Воллюс, — проговорила я, — я устала, и у меня болят глаза.
— Промойте их солененькой водичкой и настоем «сокровища королевы».
Я застыла в ожидании.
— Ему необходимы деньги, — сказала она, — и владения. Какое-то подкрепление. Поместье вроде усадьбы Гурц как раз бы ему подошло. А вы хороши собой, и манеры у вас величественные. К тому же вы южных кровей, а дела принимают такой оборот, что это может прийтись кстати.
Она говорила, что я умна, но какая же я на самом деле идиотка. Я даже не подозревала. Так вот она, расплата.
— Что касается ваших интересов, — продолжала она, — через пару лет он станет императором саз-кронианского государства, если только небосвод не рухнет.
К моменту свершения это событие, возможно, покажется куда менее значительным, нежели сейчас. Но попомните мои слова: дайте ему пяток лет, и он обойдется с картой мира примерно так же, как мы поступили с тем тортом за обедом.
— Вы рассказываете мне о принце Карулане?
— Нет, о мальчишке-истопнике.
. — Вы сказали, он хочет жениться на мне, чтобы заполучить это поместье…
— Ах нет. Простите меня. Я позабыла о том, что наши обычаи вам в диковинку. В данном случае вы не сможете вступить в такой же брак, как в прошлый раз.
— Тот тоже был сшит на живую нитку, — выпалила я.
— Но при этом являлся законным моногамным союзом, — невозмутимо возразила она, успокаивая меня, словно кота. — Существует своего рода брачный союз, вполне почетный и признанный законом. Но вам никогда не бывать императрицей. Ею станет другая женщина.
Я с трудом барахталась среди этой бессмысленной системы ценностей, и тут опять послышался ледяной голос Илайивы:
— Судя по вашим словам, в уплату долга перед вами я должна обеспечить вам благосклонность будущего императора, и с этой целью мне надлежит стать при нем узаконенной подстилкой, позволить ему жить на доходы с земель Кира Гурца и в конце концов лишиться всего на свете, даже права выйти замуж по собственной воле.
— У вас есть на примете кто-нибудь другой? — сухо спросила она.
— Разумеется, нет…
— Хм, надеюсь, что нет. Вильсу и так туго приходится, единственное, чего ему сейчас не хватает, это разбитого сердца.
— А как же здешние жители? — спросила я. — Домашние слуги, Мельм…
— А как вы думаете, почему они приняли вас с распростертыми объятиями? Почему возможность угодить ненароком в сундук к старому Императору казалась им такой ужасной? Они догадывались, что как раз нечто в подобном духе может произойти. Кристен Карулан пользуется популярностью. Они будут очень рады. Я попала в засаду, угодила в ловушку. Меня заперли в клетке. Да-да, именно в клетке. Арадия кинулась бы в слезы. А Илайива неспешно поднялась на ноги.
— Воллюс, мне очень жаль, но у меня нет сил продолжать эту беседу. Не понимаю, почему моя горничная так задержалась. Прошу меня извинить, но мне придется пожелать вам спокойной ночи.
Воллюс с хрустом раскусила последний засахаренный орешек и тоже встала.
— Нет, Аара, это я должна просить у вас извинения. Конечно же, вам необходимо поспать. Мы потом еще поговорим.
Я нисколько в этом не сомневалась.
Воллюс удалилась, постукивая каблучками, и в комнату влетела Роза. Я велела ей расстегнуть на мне крючки и распустить корсет, а затем, без дальнейших слов, отослала ее прочь. Она — приспешница Воллюс и пляшет под ее дудку, не под мою. И пусть себе подуется, сучка краснощекая. А мне необходимы темнота и уединение.
ГЛАВА ВТОРАЯ
После долгого сна я принялась за завтрак, не выходя из спальни; вместе с булочками и абрикосами мне принесли письмо.
Латная рукавица на фоне герба Сазрата — так выглядела его печать. Я подумала: наверное, он еще не вправе поместить там же и герб Кронии.
«Принцесса, премного благодарен Вам за гостеприимство. Не позволите ли еще раз им воспользоваться? Спустя семь-восемь дней я снова буду проездом в Ваших краях на обратном пути в полк, расположенный в Крейзе. Я еду без сопровождения, со мной только денщик».
Роза тревожилась за меня.
— Мадам, вы даже не хотите попробовать это варенье из ягод? Что же такое случилось?
— Как будто ты не знаешь.
— Как же я могу знать?
— Убирайся. И прихвати с собой это отвратительное месиво.
Она стояла и смотрела на меня, кусая губы, вероятно, пытаясь выдавить из себя слезу.
— Вон, — сказала я. И опробовала новое слово: — Убирайся отсюда, потаскуха.
Она убежала.
Случившееся сделало меня очень вспыльчивой. Я приходила в ярость по любому самому ничтожному поводу. Из-за того, что не выспалась или проспала слишком долго. Из-за того, что в комнате холодно, как в леднике, поскольку огонь в очаге ночью погас. Из-за того, что шумит печь. Из-за того, что надо затягивать корсет и укладывать в прическу волосы, пока тянутся эти долгие пустые дни ожидания.
На седьмой день подул ветер с севера. Белый Ветер, и землю тут же запорошило снегом. А он еще не приехал. Значит, приедет завтра.
Если снег зарядил надолго, Карулан увидит, как затруднительно путешествовать верхом. Мне об этом известно лучше, чем кому-либо другому. Может, он намерен затвориться здесь со мной среди снегов? Смехотворная идея.
Я не могла не заметить радости на лицах слуг, взглядов Мельма. Неужели Мельм желает, чтобы я нарушила верность покойнику и вступила в незаконный брачный союз?
Мне отчасти хотелось переговорить с ним с глазу на глаз. Этого не произошло. Я уже не ребенок, чтобы просить совета у собственных слуг.
Я удалила от себя Розу, поручив ей заниматься только шитьем и уходом за моими скудными драгоценностями (если в семействе Гурцев и остались вещи помимо браслета, который я променяла неизвестно на что, госпожа хранила их при себе). Я повысила в должности одну из служанок и сделала ее своей личной горничной. Девушка была моложе меня, неловкая и неопытная. Я стала сама мыть голову и завивать волосы, боясь, как бы она не напустила мыла мне в глаза или не обожгла меня щипцами. Я обходилась без причесок. Недавно, перед визитом Воллюс, мне выбелили волосы. Конечно, я никогда не смогу доверить процедуру осветления волос этой служанке, которая вечно дергается. Доверие. Вот к каким пустякам свелось оно для меня теперь.
В тот, седьмой по счету вечер, я рано легла в постель, камнем провалилась в нервный сон и через несколько часов проснулась; беспощадная вялость бессонницы охватила меня.
В коридоре крохотные часы со звоном отсчитывали вместе со мной минуты ночи.
Годы отделяли меня от зимнего рассвета.
Потом я задремала, и мне приснился странный сон из тех, что кажутся реальностью.
Я лежала, но не в постели, а на крышке черной мраморной гробницы возле дома. Негромко шумел ветер, шевеливший подол ночной рубашки и пряди волос. Я не замерзла, просто горе и… смерть пригвоздили меня к мрамору. Ведь, наверное, я мертва, раз лежу здесь?
Затем ветер улетел, а на небесном архитраве заиграли отсветы синих красок утра. В проеме меж стоявших вокруг озера сосен я увидела, как низко повисла похожая на белый светящийся цветок звезда Веспаль. Она взошла как раз над тем местом, где должен находиться храм.
Голова моего живого, зрячего трупа повернулась, и моему взгляду открылся раскрашенный дом — бедный! Крыша с дымоходами провалилась, от него остались одни руины. Устояли лишь Волчья Башня да бастион в западной части фасада, сложенный из прочных камней и покрытый штукатуркой. А впрочем, исчезла и его коническая верхушка, потоки сумеречного света струились сквозь окна с выбитыми стеклами, проникая в дом и вытекая наружу, подобно океаническим течениям.
Неужели это значит, что я здесь умру? Подло воспользовавшись мною, они добьются блестящего положения, которого так жаждут, а я стану частью императорского имущества и скончаюсь здесь, всеми позабытая, проведу остаток жизни, отдавшись на милость времени и места, ведь я вечно зависела от всего на свете.
Я опять повернула голову, как раньше, когда металась в жару, и увидела, что по разрушенной дороге скачет батальон призраков. Каждый из солдат, бескровных, как те зимние костры на снегу, склонился к удилам, а от лошадей остались одни скелеты, я уже встречала таких коняг. И потемневшие лохмотья — склоненные знамена. Свет беспрепятственно проникал сквозь клочья и пустоты этого войска, как сквозь полураспавшуюся башню Випарвета.
Добравшись до самого конца дороги, они останавливались, шеренга за шеренгой. Их командир глядел прямо перед собой. Черты его лица проступали очень смутно, и мне не удалось их разглядеть. Он во всем походил на своих солдат, только какой-то нереальный источник придавал цвет его волосам, и от них исходило свечение.
Он наклонился, не сходя с коня, и пять раз ударил обнаженным мечом по колонне гробницы.
С шестым ударом я проснулась.
Часы в коридоре отзванивали шесть утра.
Я до смерти замерзла, волокна сна еще опутывали меня, но я выбралась из постели и побрела сначала к западному окну, потом к северному, словно обезумевшая женщина, не смыслящая в сторонах света. Затем я вспомнила, что мне показывали, как можно выйти по узенькой лесенке на крышу, только мне ни разу не пришло в голову это сделать. Двигаясь как в трансе, я во что-то оделась и накинула шубу, которую мне положили поверх одеял. Какая-то сила понуждала меня к действию. Я никого не встретила в коридоре. Я пошла наугад, отыскала лестницу, поднялась, с трудом вставила в скважину не желавший слушаться ключ — и выплыла на поверхность; меня окутал безмолвный, будто камень, льдисто-синий воздух.
Парапет доходил мне только до колена. А за ним широко раскинулись земли, скованные ледяным дыханием предрассветных сумерек.
Но далеко внизу, под куполом на крышке гробницы никто не лежал. А вот Веспаль и вправду поднялась над соснами, словно сотканный из серебристого пламени воздушный змей. И над деревьями, среди которых стоял загадочный храм, скользили, мерцая, и другие звезды.
Сердце мое замерло, отчаянно забилось. Я зажмурила глаза, вновь их открыла и увидела, как гаснут последние из звезд, но я успела их заметить.
Это не колдовство. Какой-то зимний ритуал в честь богини. Или они благодарят ее за то, что им удалось заманить меня в ловушку и подцепить на крючок будущего императора?
Я затряслась от охватившего меня гнева. Всем телом, с головы до ног, как отпущенная пружина. Я отошла от парапета, вернулась в дом, пробежала по комнатам и вниз по лестнице. По дороге я не встретила ни души. Как правило, в такое время служанки уже бродили повсюду. Но не сегодня.
В зале стоял увенчанный свежей гирляндой из вечнозеленых растений Випарвет, а мое появление повергло в ужас мальчишку-истопника, застывшего возле корзины с дровами.
— Что они делают? — спросила я.
— Кто, хозяйка?
— В храме.
Он опустил голову и потупился.
— Мне нельзя говорить. Я мужчина, мне туда нельзя.
— Болван, — бросила я. (Мужчина. Он совсем еще мальчишка.)
Скользнув мимо него, я отворила створку двери и вышла на веранду.
За те недолгие минуты, пока я спускалась, стало совсем светло. Но птицы не пели. Птиц не стало, петь некому. Холод ранил как клинок. Ах, мне знаком этот холод. Старинный враг мой, мы уже примирились друг с другом.
Вон там остановилось призрачное войско. Вот там привидение со львиной гривой, похожей на шевелюру Фенсера, нанесло удар по колонне. Предатель. И предатель вдвойне. Смердеть твоему имени почище всякого трупа — как на Юге, так и на Севере.
Я подвернула ногу. Фенсер остался позади.
На том месте, где сосны сменялись липовой рощей, кого-то убили. Маленькую черную водяную курочку. Меня затошнило, слезы подступили к глазам, но холод уже впился в них зубами. Увы, не может тот, кто видел гибель людей, оплакивать кончину маленькой черной водоплавающей птички. А впрочем, пташка, я бы не стала убивать тебя, потому что мне ведомо владычество Смерти.
Стоявшие дозором кусты сирени припорошило белыми цветами, нерастаявшим снегом. А дальше, в храме — толпа женщин. Снаружи остались те, кому не удалось втиснуться внутрь.
Они обернулись, глядя на меня. Все мои служанки, все женщины усадьбы Гурц. Посудомойки, младшие горничные. Старшая горничная. Моя нескладная служанка. Моя экономка. И Роза, вон она, ее круглое, как луна, окрашенное в цвет зари лицо обращено ко мне.
А вдруг они накинутся на меня и раздерут на клочки, как собачья свора? Это древний ритуал с кровавыми жертвоприношениями. Как знать, что они сделают?
Но тут заговорила экономка.
— Послушайте, хозяйка тоже должна предстать перед нею.
Они расступились, и я увидела алтарь, а возле него бабушку, госпожу в белом платье, перехваченном кушаком цвета индиго с золотом, с распущенными, разметавшимися по сторонам волосами, жидкими, словно серый дымок, но длинными, до колен.
Она поманила меня к себе. И улыбнулась.
Она сумасшедшая, и ритуал этот грязный, варварский. Меня разорвут на части, растерзают, повытаскают волосы и выколют глаза…
— Иди сюда, Аара, — проворковала бабушка, — иди, милая девушка. Богиня позвала тебя.
Нет, они ни за что меня не убьют, даже в религиозном исступлении. Ведь я служу зароком того, что сюда явится император.
Я онемела от такой бессердечности, все мышцы как-то странно размякли, и я могла бы упасть, но почему-то устояла и пошла дальше. Мимо женщин, вверх по лестнице, в святилище.
Давление. Силы. Они сомкнулись вокруг меня. Я очутилась внутри сферы, подобной бледно-золотистому тюльпану. В ней все пело и звенело, и сладко пахло — это не аромат благовоний, которые они разбрызгали повсюду, а запах меда. Каждый волосок у меня на теле встал дыбом. Набухла грудь, интимные части тела ожили. Но ничего чувственного в этом не было. Это — молния в форме чаши. Она удерживает меня в себе.
— На-ка, возьми, бери же.
Бабушка пыталась что-то сунуть мне в руки. Голос ее доносился издалека. Я смутно видела ее, фигура ее исказилась, будто скрылась под водой — а может, потому, что она стояла вне сферы сил? Я взяла предмет, который она мне совала. И поглядела на него. Желтая роза в полном расцвете. Из теплицы, откуда же еще.
Только в усадьбе Гурц не растили роз за стеклами, потому что такие цветы ничем не пахнут, а аромат этой розы походил на вино, на вино под названием топаз.
Я осторожно положила розу на алтарь. Она рассыпалась. И превратилась в кучку золотых монет. Потом в росу из золотистой крови. Это слезы золотой статуи. Это граненый топаз. Это ковер с рисунком — я подалась вперед, склонилась, пытаясь разглядеть с вершины горы раскинувшийся по дну долины ковер, быть может, его узоры о чем-нибудь мне поведают, но не успела. Узоры уже сложились в картину: золотое поле с зерном.
Зрение мое прояснилось, на алтаре лежала роза из раскрашенной охрой бумаги, женщины что-то бормотали нараспев. Я не сумела разобрать слова. И тихонько запела ей песню на родном языке, стишок про яблоньку, который, говорят, когда-то был гимном в честь Вульмартис.
Когда женщины потянулись вереницей из храма на улицу и ступили на траву, солнце почти уже встало, небо расчертили полосы кирпично-красного цвета. Внезапно они снова превратились в служанок. И поспешили уйти.
Бабушка взяла меня под руку. Кто-то набросил на нее огромную шубу из чернобурки. Сколько же лис из династии, к которой принадлежала и та, что повстречалась мне однажды среди покрытого инеем леса, пошло на то, чтобы согреть ее?
Звезда Веспаль побледнела, растворилась в небе. Поющие силы и сфера полностью исчезли.
Мы медленно продвигались по лесистому берегу к дому, и тут за тающей вереницей женщин, среди дальних сосен на дороге показались всадники.
Заметив направляющуюся к дому процессию, скакавший впереди резко натянул поводья. Поворотив коней, они мигом скрылись за деревьями.
Послышался похожий на кудахтанье смех госпожи.
— Он знает, — сказала она. — Он знает.
Принц Карулан нечаянно увидел часть ритуала, совершаемого женщинами, и удалился, проявив такую же осмотрительность, как и мальчишка-истопник.
— Гостиница далеко не из уютных, — поведал он мне, — но видя близость вознаграждения, всякий готов бороться и переносить лишения.
Что он имел в виду, мой дом или меня самое, — по-видимому, считалось, что я вольна предполагать на сей счет что угодно. И Карулан представлял собой очередное предположение — либо да, либо нет. И отсюда полнейшая целеустремленность, внимание ко мне одной.
Я не стала его встречать и препоручила слугам заботу о нем, как будто он не имел ко мне никакого отношения, как будто мысли о нем не преследовали меня всю неделю. Я ушла к себе в спальню и погрузилась в сладостные струи меда, золота и сна.
Когда я проснулась, мысли о нем меня почти не тревожили. Я позвала Розу, велела нарядить меня, подкрасить и припудрить лицо, а волосы только завить щипцами. Пусть Карулан думает, будто такой непринужденный стиль — последний крик моды. (Ведь в подобном виде посещают храмы.) Роза тоже не касалась вопросов религии. Вернувшись на прежнюю должность, она вела себя смирно, скорее всего потому, что не знала наверняка, надолго ли это.
Когда я сошла вниз в гостиную, сидевший на диване у камина Карулан поднялся на ноги. У меня выветрилось из памяти мощное воздействие, которое оказывала его самонадеянность, и я ощутила прилив угрызений совести. Пусть золото и призраки виделись мне во сне, пусть мне довелось присутствовать на столь же древней, как леса, церемонии, теперь передо мной реальность. И насколько же сильна и ясна она. И реальность возвещала, что любые увертки в конечном счете ни к чему не приведут.
— А когда вам придется снова отправиться в дорогу? — осведомилась я. Как раз в эту минуту он принялся за блюдо из запеченной озерной рыбы.
Но Карулан лишь вскинул на меня глаза и не раскрыл рта, хотя губы его растянулись; по-видимому, ему стало смешно.
Все время, что мы провели за едой, он вел непринужденную беседу. И под его эгидой оказалось совсем нетрудно вести себя как принято в свете.
— По правде говоря, в ответ на заданный вами ранее вопрос должен сообщить, — сказал он, попивая бренди и закусывая марципанами, — что время не терпит. Я попрошу вас приютить нас на сегодняшнюю ночь, а завтра перед восходом солнца мы уедем.
Он рассказал, что Воллюс благополучно поселилась в Ясте. В Оксиде имеются теплые течения, и гавань почти никогда не замерзает — прекрасное место для зимовки. Если он и знал об истинных ее намерениях и о возможном бегстве, то ни словом о них не обмолвился.
— А вам придется в одиночку переносить континентальные холода. Здешние зимы весьма суровы.
— Мне уже довелось однажды пережить северную зиму. И тогда меня не окружал уют.
— И вправду не окружал. — Он опустил глаза, служившие украшением его лица, а впрочем, мне кажется, многие женщины не отказались бы лишний раз взглянуть на него украдкой. — Принцесса Аара, давайте перейдем к делу. Вам ведь, кажется, семнадцать лет? И вы — юная вдова благородного человека, ученого, который невольно навлек на вас страшные унижения и страдания. Теперь это поместье принадлежит вам. Настолько я понимаю, — он приумолк якобы из деликатности, не требуя, однако, чтобы я верила в показную тактичность, не оскорбляя меня, — госпожа Воллюс передала вам определенное предложение?
Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, как запылали мои щеки, как потемнели глаза.
— Мне пятнадцать лет. Я южанка. Я вышла замуж за Гурца, потому что он этого хотел. Я стала владелицей поместья, поскольку считалось, будто мне это должно казаться привлекательным. Теперь предполагается, что я сочту привлекательным вас и какое-то мошенничество, которое поможет избежать открытого позора, и стану… — Я запнулась, так как не нашла подходящего выражения, затем припомнила отменное словцо из армейского лексикона, — продажной курвой.
Мне по-детски хотелось провалиться сквозь землю, убежать от него. Но Илайива и Воллюс удержали меня, и я тихо сказала ему:
— Сударь, накануне сражения подобное…
— Простите меня, — ответил он, — и не казните. Или покарайте. — В голосе его опять зазвучали радостные нотки. Вот и все, что нужно было сделать, и он уже пришел в себя.
Мне хотелось одного: спрятаться, схорониться, но я повела его по окаймлявшему луну берегу туда, где гуляли Воллюс, ее приятельницы и нецелованный Карулан.
— Лебеди всегда возвращаются к озеру. И для вас вода — родная стихия, не так ли? — сказала Воллюс.
Она зашла в спальню вместе со мной, вторично вторглась в мое прибежище. Моим тяжким трудам нет скончания, подобно работе, что совершается в загробной жизни.
Она стряхнула туфли на пол. Угостилась засахаренными грецкими орехами. Кот купался в озере, и теперь ушел сушиться.
— Тем самым я хотела сказать, — продолжила Воллюс, — что безо всяких подсказок вы поступаете именно так, как я бы вам посоветовала. Или сказались приобретенные в юном возрасте навыки? Они появляются тут же, стоит лишь прожить несколько месяцев с мужчиной, выполняя его желания. — Она растерла лоб и толстую шею кремового цвета, но даже не притронулась к безукоризненной прическе. — А какие мысли возникли у вас по его поводу?
Что же мне теперь говорить?
— Меня поразило, что я запомнилась ему с тех пор, как мы у вас встретились.
— А? Нет-нет. — Она рассмеялась. — Вы имеете в виду Вильса. Он очень мил, но, вероятно, мне придется с ним раззнакомиться из-за этой истории с Завионом. Разумеется, вполне возможно, все это чепуха и вздор. Неужели вероломный южанин изменил нам и снова перешел на сторону Юга? Нет, на сей счет я не стану биться об заклад. Но я не имела в виду пригожего черноволосого тритарка Вильса, который целуется среди ночи с русалками, укрывшись за мостками пристани. Я говорила о принце Карулане.
Я позволила себе сделать вдох и потихоньку выдохнула.
— У меня должны были возникнуть какие-то мысли относительно него?
— Мысли всегда должны возникать; высказывают их вслух или нет — вопрос отдельный.
— А мне следует высказаться?
— Говорите.
Я попала в затруднительное положение, но фантазия неожиданно помогла мне выпутаться.
— Как-то, еще совсем маленькой девочкой, я наткнулась в книжке на сказку про принца с сине-зелеными глазами. Их украла ведьма, чтобы украсить себе шпильки для волос.
— Что за ужасное дитя! — весело воскликнула Воллюс. — Ему удалось получить их обратно?
— Не помню. Это сказка.
— Непременно расскажите ему. Он посмеется.
— Да ни в жизни. Разве он умеет? — удивилась я.
— Конечно. Он наделен чувством юмора и весьма начитан.
— И несомненно, предпочел бы провести этот вечер за книгой.
— Как Желудочное Несварение? Не принимайте на веру равнодушный вид Карулана. Эти сине-зеленые глаза никогда не теряют бдительности. Ваша ведьма попала бы в изрядную переделку, попытайся она отобрать глаза у этого человека. А он весьма к вам благосклонен.
Силы мои иссякли, я сумела сказать в ответ лишь:
— Мне показалось, что он почти не замечает меня.
— Да-да. Его внимание устремлено как раз на то, чего он якобы не замечает. Он не упустил и того, как Вильс целый вечер напропалую ухлестывал за вами. Аппетиты разыгрались, и когда мы гуляли возле озера, он отвел меня в сторонку. И спросил: «Эти двое уже о чем-то договорились меж собой?» Я ответила, нет, насколько мне известно. Но пусть он лучше задаст этот вопрос вам.
Я села на кровать, волосы рассыпались по плечам — все это время я разрушала свою прическу. Мне хотелось, чтобы Роза пришла и раздела меня. Но нет, Воллюс позаботилась о том, чтобы она опоздала.
— Что ж, — сказала Воллюс, — раскроем карты. Не пугайтесь, или вы просто-напросто раздражены? Я веду речь вовсе не о едва зародившейся любви. За вашей хрупкостью, белизной и шелковистостью скрывается ум. Или это просто инстинкт?
— Воллюс, — проговорила я, — я устала, и у меня болят глаза.
— Промойте их солененькой водичкой и настоем «сокровища королевы».
Я застыла в ожидании.
— Ему необходимы деньги, — сказала она, — и владения. Какое-то подкрепление. Поместье вроде усадьбы Гурц как раз бы ему подошло. А вы хороши собой, и манеры у вас величественные. К тому же вы южных кровей, а дела принимают такой оборот, что это может прийтись кстати.
Она говорила, что я умна, но какая же я на самом деле идиотка. Я даже не подозревала. Так вот она, расплата.
— Что касается ваших интересов, — продолжала она, — через пару лет он станет императором саз-кронианского государства, если только небосвод не рухнет.
К моменту свершения это событие, возможно, покажется куда менее значительным, нежели сейчас. Но попомните мои слова: дайте ему пяток лет, и он обойдется с картой мира примерно так же, как мы поступили с тем тортом за обедом.
— Вы рассказываете мне о принце Карулане?
— Нет, о мальчишке-истопнике.
. — Вы сказали, он хочет жениться на мне, чтобы заполучить это поместье…
— Ах нет. Простите меня. Я позабыла о том, что наши обычаи вам в диковинку. В данном случае вы не сможете вступить в такой же брак, как в прошлый раз.
— Тот тоже был сшит на живую нитку, — выпалила я.
— Но при этом являлся законным моногамным союзом, — невозмутимо возразила она, успокаивая меня, словно кота. — Существует своего рода брачный союз, вполне почетный и признанный законом. Но вам никогда не бывать императрицей. Ею станет другая женщина.
Я с трудом барахталась среди этой бессмысленной системы ценностей, и тут опять послышался ледяной голос Илайивы:
— Судя по вашим словам, в уплату долга перед вами я должна обеспечить вам благосклонность будущего императора, и с этой целью мне надлежит стать при нем узаконенной подстилкой, позволить ему жить на доходы с земель Кира Гурца и в конце концов лишиться всего на свете, даже права выйти замуж по собственной воле.
— У вас есть на примете кто-нибудь другой? — сухо спросила она.
— Разумеется, нет…
— Хм, надеюсь, что нет. Вильсу и так туго приходится, единственное, чего ему сейчас не хватает, это разбитого сердца.
— А как же здешние жители? — спросила я. — Домашние слуги, Мельм…
— А как вы думаете, почему они приняли вас с распростертыми объятиями? Почему возможность угодить ненароком в сундук к старому Императору казалась им такой ужасной? Они догадывались, что как раз нечто в подобном духе может произойти. Кристен Карулан пользуется популярностью. Они будут очень рады. Я попала в засаду, угодила в ловушку. Меня заперли в клетке. Да-да, именно в клетке. Арадия кинулась бы в слезы. А Илайива неспешно поднялась на ноги.
— Воллюс, мне очень жаль, но у меня нет сил продолжать эту беседу. Не понимаю, почему моя горничная так задержалась. Прошу меня извинить, но мне придется пожелать вам спокойной ночи.
Воллюс с хрустом раскусила последний засахаренный орешек и тоже встала.
— Нет, Аара, это я должна просить у вас извинения. Конечно же, вам необходимо поспать. Мы потом еще поговорим.
Я нисколько в этом не сомневалась.
Воллюс удалилась, постукивая каблучками, и в комнату влетела Роза. Я велела ей расстегнуть на мне крючки и распустить корсет, а затем, без дальнейших слов, отослала ее прочь. Она — приспешница Воллюс и пляшет под ее дудку, не под мою. И пусть себе подуется, сучка краснощекая. А мне необходимы темнота и уединение.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Спустя два дня после празднества в честь медведя Воллюс и вся остальная компания отбыли в порт Яст. Они уехали на третий день до наступления рассвета, ни звука не донеслось до моей Западной Башни. К тому же экономка приготовила по моей просьбе снотворное из сильнодействующих трав, которые выращивали в садике за банями. Два дня праздников, выезды верхом, карточные игры, изысканные блюда, чтение вслух в библиотеке и в довершение всему игра в шарады в последний вечер — я вконец утомилась. Я сочла невозможным как ни в чем не бывало поощрять ухаживания Вильса. Что бы ни ожидало меня в будущем, я не имела права использовать его теперь как пешку, дабы подчеркнуть собственную привлекательность. Он призадумался, помрачнел, а затем со смехом принялся ухлестывать за той блондинкой, что была помоложе, и та встретила его ухаживания с некоторым воодушевлением. Карулан не проявил ко мне ни малейшего интереса, разве что в случаях, когда возникала неминуемая необходимость. Но я помнила слова Воллюс: объект его внимания находится вовсе не там, куда направлен его взгляд. Я никогда не замечала за ней ошибок по части уловок и мелочей.После долгого сна я принялась за завтрак, не выходя из спальни; вместе с булочками и абрикосами мне принесли письмо.
Латная рукавица на фоне герба Сазрата — так выглядела его печать. Я подумала: наверное, он еще не вправе поместить там же и герб Кронии.
«Принцесса, премного благодарен Вам за гостеприимство. Не позволите ли еще раз им воспользоваться? Спустя семь-восемь дней я снова буду проездом в Ваших краях на обратном пути в полк, расположенный в Крейзе. Я еду без сопровождения, со мной только денщик».
Роза тревожилась за меня.
— Мадам, вы даже не хотите попробовать это варенье из ягод? Что же такое случилось?
— Как будто ты не знаешь.
— Как же я могу знать?
— Убирайся. И прихвати с собой это отвратительное месиво.
Она стояла и смотрела на меня, кусая губы, вероятно, пытаясь выдавить из себя слезу.
— Вон, — сказала я. И опробовала новое слово: — Убирайся отсюда, потаскуха.
Она убежала.
Случившееся сделало меня очень вспыльчивой. Я приходила в ярость по любому самому ничтожному поводу. Из-за того, что не выспалась или проспала слишком долго. Из-за того, что в комнате холодно, как в леднике, поскольку огонь в очаге ночью погас. Из-за того, что шумит печь. Из-за того, что надо затягивать корсет и укладывать в прическу волосы, пока тянутся эти долгие пустые дни ожидания.
На седьмой день подул ветер с севера. Белый Ветер, и землю тут же запорошило снегом. А он еще не приехал. Значит, приедет завтра.
Если снег зарядил надолго, Карулан увидит, как затруднительно путешествовать верхом. Мне об этом известно лучше, чем кому-либо другому. Может, он намерен затвориться здесь со мной среди снегов? Смехотворная идея.
Я не могла не заметить радости на лицах слуг, взглядов Мельма. Неужели Мельм желает, чтобы я нарушила верность покойнику и вступила в незаконный брачный союз?
Мне отчасти хотелось переговорить с ним с глазу на глаз. Этого не произошло. Я уже не ребенок, чтобы просить совета у собственных слуг.
Я удалила от себя Розу, поручив ей заниматься только шитьем и уходом за моими скудными драгоценностями (если в семействе Гурцев и остались вещи помимо браслета, который я променяла неизвестно на что, госпожа хранила их при себе). Я повысила в должности одну из служанок и сделала ее своей личной горничной. Девушка была моложе меня, неловкая и неопытная. Я стала сама мыть голову и завивать волосы, боясь, как бы она не напустила мыла мне в глаза или не обожгла меня щипцами. Я обходилась без причесок. Недавно, перед визитом Воллюс, мне выбелили волосы. Конечно, я никогда не смогу доверить процедуру осветления волос этой служанке, которая вечно дергается. Доверие. Вот к каким пустякам свелось оно для меня теперь.
В тот, седьмой по счету вечер, я рано легла в постель, камнем провалилась в нервный сон и через несколько часов проснулась; беспощадная вялость бессонницы охватила меня.
В коридоре крохотные часы со звоном отсчитывали вместе со мной минуты ночи.
Годы отделяли меня от зимнего рассвета.
Потом я задремала, и мне приснился странный сон из тех, что кажутся реальностью.
Я лежала, но не в постели, а на крышке черной мраморной гробницы возле дома. Негромко шумел ветер, шевеливший подол ночной рубашки и пряди волос. Я не замерзла, просто горе и… смерть пригвоздили меня к мрамору. Ведь, наверное, я мертва, раз лежу здесь?
Затем ветер улетел, а на небесном архитраве заиграли отсветы синих красок утра. В проеме меж стоявших вокруг озера сосен я увидела, как низко повисла похожая на белый светящийся цветок звезда Веспаль. Она взошла как раз над тем местом, где должен находиться храм.
Голова моего живого, зрячего трупа повернулась, и моему взгляду открылся раскрашенный дом — бедный! Крыша с дымоходами провалилась, от него остались одни руины. Устояли лишь Волчья Башня да бастион в западной части фасада, сложенный из прочных камней и покрытый штукатуркой. А впрочем, исчезла и его коническая верхушка, потоки сумеречного света струились сквозь окна с выбитыми стеклами, проникая в дом и вытекая наружу, подобно океаническим течениям.
Неужели это значит, что я здесь умру? Подло воспользовавшись мною, они добьются блестящего положения, которого так жаждут, а я стану частью императорского имущества и скончаюсь здесь, всеми позабытая, проведу остаток жизни, отдавшись на милость времени и места, ведь я вечно зависела от всего на свете.
Я опять повернула голову, как раньше, когда металась в жару, и увидела, что по разрушенной дороге скачет батальон призраков. Каждый из солдат, бескровных, как те зимние костры на снегу, склонился к удилам, а от лошадей остались одни скелеты, я уже встречала таких коняг. И потемневшие лохмотья — склоненные знамена. Свет беспрепятственно проникал сквозь клочья и пустоты этого войска, как сквозь полураспавшуюся башню Випарвета.
Добравшись до самого конца дороги, они останавливались, шеренга за шеренгой. Их командир глядел прямо перед собой. Черты его лица проступали очень смутно, и мне не удалось их разглядеть. Он во всем походил на своих солдат, только какой-то нереальный источник придавал цвет его волосам, и от них исходило свечение.
Он наклонился, не сходя с коня, и пять раз ударил обнаженным мечом по колонне гробницы.
С шестым ударом я проснулась.
Часы в коридоре отзванивали шесть утра.
Я до смерти замерзла, волокна сна еще опутывали меня, но я выбралась из постели и побрела сначала к западному окну, потом к северному, словно обезумевшая женщина, не смыслящая в сторонах света. Затем я вспомнила, что мне показывали, как можно выйти по узенькой лесенке на крышу, только мне ни разу не пришло в голову это сделать. Двигаясь как в трансе, я во что-то оделась и накинула шубу, которую мне положили поверх одеял. Какая-то сила понуждала меня к действию. Я никого не встретила в коридоре. Я пошла наугад, отыскала лестницу, поднялась, с трудом вставила в скважину не желавший слушаться ключ — и выплыла на поверхность; меня окутал безмолвный, будто камень, льдисто-синий воздух.
Парапет доходил мне только до колена. А за ним широко раскинулись земли, скованные ледяным дыханием предрассветных сумерек.
Но далеко внизу, под куполом на крышке гробницы никто не лежал. А вот Веспаль и вправду поднялась над соснами, словно сотканный из серебристого пламени воздушный змей. И над деревьями, среди которых стоял загадочный храм, скользили, мерцая, и другие звезды.
Сердце мое замерло, отчаянно забилось. Я зажмурила глаза, вновь их открыла и увидела, как гаснут последние из звезд, но я успела их заметить.
Это не колдовство. Какой-то зимний ритуал в честь богини. Или они благодарят ее за то, что им удалось заманить меня в ловушку и подцепить на крючок будущего императора?
Я затряслась от охватившего меня гнева. Всем телом, с головы до ног, как отпущенная пружина. Я отошла от парапета, вернулась в дом, пробежала по комнатам и вниз по лестнице. По дороге я не встретила ни души. Как правило, в такое время служанки уже бродили повсюду. Но не сегодня.
В зале стоял увенчанный свежей гирляндой из вечнозеленых растений Випарвет, а мое появление повергло в ужас мальчишку-истопника, застывшего возле корзины с дровами.
— Что они делают? — спросила я.
— Кто, хозяйка?
— В храме.
Он опустил голову и потупился.
— Мне нельзя говорить. Я мужчина, мне туда нельзя.
— Болван, — бросила я. (Мужчина. Он совсем еще мальчишка.)
Скользнув мимо него, я отворила створку двери и вышла на веранду.
За те недолгие минуты, пока я спускалась, стало совсем светло. Но птицы не пели. Птиц не стало, петь некому. Холод ранил как клинок. Ах, мне знаком этот холод. Старинный враг мой, мы уже примирились друг с другом.
Вон там остановилось призрачное войско. Вот там привидение со львиной гривой, похожей на шевелюру Фенсера, нанесло удар по колонне. Предатель. И предатель вдвойне. Смердеть твоему имени почище всякого трупа — как на Юге, так и на Севере.
Я подвернула ногу. Фенсер остался позади.
На том месте, где сосны сменялись липовой рощей, кого-то убили. Маленькую черную водяную курочку. Меня затошнило, слезы подступили к глазам, но холод уже впился в них зубами. Увы, не может тот, кто видел гибель людей, оплакивать кончину маленькой черной водоплавающей птички. А впрочем, пташка, я бы не стала убивать тебя, потому что мне ведомо владычество Смерти.
Стоявшие дозором кусты сирени припорошило белыми цветами, нерастаявшим снегом. А дальше, в храме — толпа женщин. Снаружи остались те, кому не удалось втиснуться внутрь.
Они обернулись, глядя на меня. Все мои служанки, все женщины усадьбы Гурц. Посудомойки, младшие горничные. Старшая горничная. Моя нескладная служанка. Моя экономка. И Роза, вон она, ее круглое, как луна, окрашенное в цвет зари лицо обращено ко мне.
А вдруг они накинутся на меня и раздерут на клочки, как собачья свора? Это древний ритуал с кровавыми жертвоприношениями. Как знать, что они сделают?
Но тут заговорила экономка.
— Послушайте, хозяйка тоже должна предстать перед нею.
Они расступились, и я увидела алтарь, а возле него бабушку, госпожу в белом платье, перехваченном кушаком цвета индиго с золотом, с распущенными, разметавшимися по сторонам волосами, жидкими, словно серый дымок, но длинными, до колен.
Она поманила меня к себе. И улыбнулась.
Она сумасшедшая, и ритуал этот грязный, варварский. Меня разорвут на части, растерзают, повытаскают волосы и выколют глаза…
— Иди сюда, Аара, — проворковала бабушка, — иди, милая девушка. Богиня позвала тебя.
Нет, они ни за что меня не убьют, даже в религиозном исступлении. Ведь я служу зароком того, что сюда явится император.
Я онемела от такой бессердечности, все мышцы как-то странно размякли, и я могла бы упасть, но почему-то устояла и пошла дальше. Мимо женщин, вверх по лестнице, в святилище.
Давление. Силы. Они сомкнулись вокруг меня. Я очутилась внутри сферы, подобной бледно-золотистому тюльпану. В ней все пело и звенело, и сладко пахло — это не аромат благовоний, которые они разбрызгали повсюду, а запах меда. Каждый волосок у меня на теле встал дыбом. Набухла грудь, интимные части тела ожили. Но ничего чувственного в этом не было. Это — молния в форме чаши. Она удерживает меня в себе.
— На-ка, возьми, бери же.
Бабушка пыталась что-то сунуть мне в руки. Голос ее доносился издалека. Я смутно видела ее, фигура ее исказилась, будто скрылась под водой — а может, потому, что она стояла вне сферы сил? Я взяла предмет, который она мне совала. И поглядела на него. Желтая роза в полном расцвете. Из теплицы, откуда же еще.
Только в усадьбе Гурц не растили роз за стеклами, потому что такие цветы ничем не пахнут, а аромат этой розы походил на вино, на вино под названием топаз.
Я осторожно положила розу на алтарь. Она рассыпалась. И превратилась в кучку золотых монет. Потом в росу из золотистой крови. Это слезы золотой статуи. Это граненый топаз. Это ковер с рисунком — я подалась вперед, склонилась, пытаясь разглядеть с вершины горы раскинувшийся по дну долины ковер, быть может, его узоры о чем-нибудь мне поведают, но не успела. Узоры уже сложились в картину: золотое поле с зерном.
Зрение мое прояснилось, на алтаре лежала роза из раскрашенной охрой бумаги, женщины что-то бормотали нараспев. Я не сумела разобрать слова. И тихонько запела ей песню на родном языке, стишок про яблоньку, который, говорят, когда-то был гимном в честь Вульмартис.
Когда женщины потянулись вереницей из храма на улицу и ступили на траву, солнце почти уже встало, небо расчертили полосы кирпично-красного цвета. Внезапно они снова превратились в служанок. И поспешили уйти.
Бабушка взяла меня под руку. Кто-то набросил на нее огромную шубу из чернобурки. Сколько же лис из династии, к которой принадлежала и та, что повстречалась мне однажды среди покрытого инеем леса, пошло на то, чтобы согреть ее?
Звезда Веспаль побледнела, растворилась в небе. Поющие силы и сфера полностью исчезли.
Мы медленно продвигались по лесистому берегу к дому, и тут за тающей вереницей женщин, среди дальних сосен на дороге показались всадники.
Заметив направляющуюся к дому процессию, скакавший впереди резко натянул поводья. Поворотив коней, они мигом скрылись за деревьями.
Послышался похожий на кудахтанье смех госпожи.
— Он знает, — сказала она. — Он знает.
Принц Карулан нечаянно увидел часть ритуала, совершаемого женщинами, и удалился, проявив такую же осмотрительность, как и мальчишка-истопник.
2
Когда мы встретились за полдником, он ни разу не упомянул о религии. Он рассказал, что прошлой ночью провел пару часов вместе со слугой в придорожной гостинице, расположенной к западу отсюда, а в четыре часа утра продолжил путь в поместье.— Гостиница далеко не из уютных, — поведал он мне, — но видя близость вознаграждения, всякий готов бороться и переносить лишения.
Что он имел в виду, мой дом или меня самое, — по-видимому, считалось, что я вольна предполагать на сей счет что угодно. И Карулан представлял собой очередное предположение — либо да, либо нет. И отсюда полнейшая целеустремленность, внимание ко мне одной.
Я не стала его встречать и препоручила слугам заботу о нем, как будто он не имел ко мне никакого отношения, как будто мысли о нем не преследовали меня всю неделю. Я ушла к себе в спальню и погрузилась в сладостные струи меда, золота и сна.
Когда я проснулась, мысли о нем меня почти не тревожили. Я позвала Розу, велела нарядить меня, подкрасить и припудрить лицо, а волосы только завить щипцами. Пусть Карулан думает, будто такой непринужденный стиль — последний крик моды. (Ведь в подобном виде посещают храмы.) Роза тоже не касалась вопросов религии. Вернувшись на прежнюю должность, она вела себя смирно, скорее всего потому, что не знала наверняка, надолго ли это.
Когда я сошла вниз в гостиную, сидевший на диване у камина Карулан поднялся на ноги. У меня выветрилось из памяти мощное воздействие, которое оказывала его самонадеянность, и я ощутила прилив угрызений совести. Пусть золото и призраки виделись мне во сне, пусть мне довелось присутствовать на столь же древней, как леса, церемонии, теперь передо мной реальность. И насколько же сильна и ясна она. И реальность возвещала, что любые увертки в конечном счете ни к чему не приведут.
— А когда вам придется снова отправиться в дорогу? — осведомилась я. Как раз в эту минуту он принялся за блюдо из запеченной озерной рыбы.
Но Карулан лишь вскинул на меня глаза и не раскрыл рта, хотя губы его растянулись; по-видимому, ему стало смешно.
Все время, что мы провели за едой, он вел непринужденную беседу. И под его эгидой оказалось совсем нетрудно вести себя как принято в свете.
— По правде говоря, в ответ на заданный вами ранее вопрос должен сообщить, — сказал он, попивая бренди и закусывая марципанами, — что время не терпит. Я попрошу вас приютить нас на сегодняшнюю ночь, а завтра перед восходом солнца мы уедем.
Он рассказал, что Воллюс благополучно поселилась в Ясте. В Оксиде имеются теплые течения, и гавань почти никогда не замерзает — прекрасное место для зимовки. Если он и знал об истинных ее намерениях и о возможном бегстве, то ни словом о них не обмолвился.
— А вам придется в одиночку переносить континентальные холода. Здешние зимы весьма суровы.
— Мне уже довелось однажды пережить северную зиму. И тогда меня не окружал уют.
— И вправду не окружал. — Он опустил глаза, служившие украшением его лица, а впрочем, мне кажется, многие женщины не отказались бы лишний раз взглянуть на него украдкой. — Принцесса Аара, давайте перейдем к делу. Вам ведь, кажется, семнадцать лет? И вы — юная вдова благородного человека, ученого, который невольно навлек на вас страшные унижения и страдания. Теперь это поместье принадлежит вам. Настолько я понимаю, — он приумолк якобы из деликатности, не требуя, однако, чтобы я верила в показную тактичность, не оскорбляя меня, — госпожа Воллюс передала вам определенное предложение?
Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, как запылали мои щеки, как потемнели глаза.
— Мне пятнадцать лет. Я южанка. Я вышла замуж за Гурца, потому что он этого хотел. Я стала владелицей поместья, поскольку считалось, будто мне это должно казаться привлекательным. Теперь предполагается, что я сочту привлекательным вас и какое-то мошенничество, которое поможет избежать открытого позора, и стану… — Я запнулась, так как не нашла подходящего выражения, затем припомнила отменное словцо из армейского лексикона, — продажной курвой.