Страница:
— Милая девушка, это возрастное, — сказал он. — И куда лучше переболеть сейчас, нежели мучиться ипохондрией и мигренью после двадцати лет. Тогда от них гораздо труднее избавиться.
Я смутилась. Наверное, ему под тридцать, у него есть мать и сестры… раз он так много знает о женщинах. Я почувствовала себя задетой. Мне хотелось предстать перед ним здоровой, без изъяна. Чтобы избежать вмешательства и сохранить самое себя. Ведь только это мне и удалось спасти.
И тут он вспрыгнул на скамейку и заглянул за изгородь, словно десятилетний мальчишка.
— Нас никто не подслушивает, — заключил он и сел рядом со мной. — Я изложу вам все сразу, а потом задавайте вопросы, если они у вас появятся. Возможно, до вас доходили какие-то сведения о ходе войны — помимо рассчитанных на цензуру писем?
— Отчасти. О битве при Той… Тойбилисе.
— Туйбиц уже отошел в область истории. — Он говорил довольно быстро и почти беззвучно. — Война обернулась против нас и уже наступает на горло Кронии. Забудьте думать о Востоке, о королевствах Чавро — они лежат за границами империи. Пал Сазрат. По последним сообщениям головные отряды Альянса вошли в Джермину.
Я заметно испугалась. Он упомянул о месте, через которое мне довелось проезжать, и потому вся острота положения открылась мне.
— Совсем близко, — сказал он. По его виду не скажешь, что он огорчен или подавлен. Вероятно, он предсказал все эти события в малейших деталях, когда строил планы на будущее, и теперь его прогнозы начали сбываться. — В отличие от нас они не допустили, чтобы их действиям помешала зима. Помимо того, боюсь, мы допустили грубые ошибки. — Он опустил сияющие холодным светом глаза. Ошибки допустил император, его служители и высокое начальство. Не Карулан, ведь Карулан обязан нести службу и подчиняться. — И не последнюю роль сыграли заблуждения на счет одного человека, о котором вы, верно, слышали, южанина, перешедшего на сторону северян. Он согласился, чтобы Север выплачивал ему жалованье, и в конце концов весь Север оказался у него в кармане.
Казалось, сидевшие в кустах птицы прервали пение, чтобы сад не пропустил ни полслова.
— Возможно, вам рассказывали об этом дьявольски хитроумном человеке по имени Завион. Как я полагаю, весьма неглупый авантюрист. Ведя с нами игру, он сделал рискованный ход и одержал победу. Он разузнал о нас все, что только достойно внимания. И все до последней детали передал своему королю и чаврийским союзникам короля. Маршруты, уязвимые места. Он не мешкал, живя в гуще событий. Однако одному Уртке известно, как он ухитрился нацедить столько сведений. Похоже, никто не следил за своим языком. Черт возьми, они преподнесли ему Кронию на блюдечке, словно дар в знак сердечной расположенности…
— Сердечное преподношение, — сказала я и мрачно рассмеялась. (Он подумает, будто я все еще во власти женских недомоганий, в которых он так хорошо разбирается.)
— Выслушайте меня, дорогая. Теперь, как мне кажется, произойдет следующее. Часть войск направится к столице, это несомненно. Но в Крейзе помимо военного снаряжения находятся наши легионы, четвертый и девятнадцатый, противнику захочется взять в кольцо и этот город. Аара, вы понимаете, чем это чревато?
— Нет.
— Ваши глаза говорят «да».
— Очередной осадой.
— Не исключено. Они лишат два наших легиона возможности передвигаться, но при этом часть их сил окажется прикована к этому городу. Сидящая на цепи сторожевая собака не может красть цыплят с соседнего двора.
Он говорил, и у меня перед глазами возник Крейз Хольн, окутанная дымкой река, купола зеленого фаянса, жара, зимний дворец, улицы, парки… к ним примешались воспоминания иных мест, иных куполов, парков и улиц… и тогда я захлопнула дверь в мир грез и стала смотреть на тот, что окружал меня, на Карулана.
— Как мне быть? — В конце концов, протестовать бессмысленно. Ему придется помочь мне.
Но он не стал этого делать.
— У вас есть выбор, Аара. Укройтесь в городе, я обязан обратиться с таким же предложением к вашим слугам. Не думаю, чтобы многие его приняли. Но согласно закону вы должны отпустить тех, кто захочет уехать. Крейз прекрасно обеспечен продовольствием и охраной. Боюсь, меня там не окажется, и я не вправе открыть вам, где я буду. Но, заверяю вас, Крейзу не грозит капитуляция в отличие от вашего… вопреки выводам, которые, возможно, вам подсказывает опыт.
— Их ожидают танцы и обеды, — сказала я, — под грохот пушек. — И вздохнула. Вот и все. — Таков ваш совет? Мне следует перебраться в Крейз на время осады?
— Мы можем отвезти вас на взморье.
— Чтобы я сбежала, как Воллюс?
— О, разве? Я предполагал, она намерена пережидать события там. Порой случалось заметить, как она кружит поблизости от поля боя. — Он бросил взгляд в мою сторону, чтобы узнать, не шокировали ли меня его слова. — Или же оставайтесь здесь. Я считаю, что это неопасно. Когда они, подобно вашему божку в лягушачьем обличье, расположившемуся под кедром, засядут в Крейзе, в лесах уже будет полно дичи. Город окружен домами и усадьбами, которые непременно станут добычей противника. Но до райского уголка под названием Гурц войскам три дня пути, если не больше, и он не пользуется громкой славой. Мне кажется, вас не заметят. Да, — прибавил он, — похоже, у вас отлегло от сердца. Вы по уши влюблены в свое поместье, вам не хочется его покидать, ведь вам не полюбились ни бегство, ни осада, ни война. Бедняжка Аара. Я не могу поставить вам это в упрек.
Мне потребовались все силы, чтобы не разволноваться. Его слова вызвали множество различных мыслей, меня затрясло. Но не видать ему моих слез, и я больше не стану взывать к нему, пытаясь преодолеть лежащую меж нами бездну.
Кажется, он с уважением воспринял мои попытки держаться спокойно и храбро. Подобная черта характера может оказаться весьма ценной, когда я стану куртизанкой при нем.
— Вдобавок, — сказал он, — пожалуй, я возьмусь с уверенностью заявить следующее: не успеет враг пожаловать к нам в гости, как вскоре все закончится тем или иным образом.
Он не объяснил, что означают его слова. И в тот момент я даже не задумалась над ними.
— Остался всего один вопрос, — сказал он. — Мы получили разрешение на изъятие провианта и прочих необходимых вещей со всех земельных владений. Подвалы и амбары Гурца ломятся от припасов. Полагаю, вы не станете возражать и даже не заметите урона. Но мне показалось, вам будет приятней, если я займусь этим сам.
Я вспомнила, как однажды в сумерки в дом к моей тетушке заявились ополченцы.
— Вы и мужчин заберете?
— Дорогая моя Аара, ваших элегантных управляющих и доблестных работников кухни? Нет, благодарю. Мы не возьмем даже несравненного Мельма, хоть он и сведущ в военном искусстве. К тому же он ни за что не согласится покинуть вас. Мы как-нибудь продержимся силами своих легионеров… опираясь на могущественного императора. А с вас, — заключил он, — и так предостаточно. Вы не хотите вернуться в дом?
— Нет…
— Тогда оставайтесь здесь. Полюбуйтесь на милых птичек, киска. Ей-богу, я переправил бы вас в другое безопасное место, если бы видел в том необходимость. К лету все уже будет позади. И тогда мы с вами совершим обряд. Благодарите богов войны: когда бы не они, я непременно дал бы волю рукам. За пением соловьев вы не услышите ни единого пушечного залпа. Разве я хоть раз сказал неправду?
К обеду я надела серебряного крокодила.
Капитан отряда и его адъютант сели за стол вместе с нами, по просьбе Карулана еду подавали в гостиной, без затей. Он покровительственно относился к этим офицерам, своим подчиненным, а они просто преклонялись перед ним. (Я уже слышала доносившиеся из конюшни восторженные крики целого отряда бойцов и некоторых моих работников, прославлявших принца.) Солдат разместили в помещениях при кухне. Мой нареченный по сердечному преподношению понадеялся на широту моих взглядов: возможно, на следующий год в поместье прибавится детей, ведь уходящим в бой солдатам не свойственны ни строгость нравов, ни сдержанность. «Как жаль, — заметил он, — что мы сами должны безупречно себя вести. Но мы могли бы, по крайней мере, посидеть в гостиной, прикрыв двери, а у мальчишки-истопника тяжелая походка».
Я понятия не имела, что они взяли из продовольствия. Экономка зашла ко мне вечером, но лишь затем, чтобы обсудить в деталях блюда к нашему обеду и к тому, который готовили на кухне для солдат. Роза не удержалась и высказала вслух то, что и без слов было ясно: «Кое-кому из этих парнишек больше не придется попробовать ни цыпленка, ни ватрушки, ни салата». Для них специально испекли торт. Мне кажется, их обед оказался обильней нашего и уж, во всяком случае, проходил в более непринужденной обстановке.
Когда подали бренди, я поднялась, намереваясь оставить мужчин, но Карулан демонстративно схватил меня за запястье, и капитан с адъютантом насупились, запыхтели и поспешно откланялись. Карулан проявил великодушие и налил им по полному бокалу, прежде чем выставить их за дверь.
Мы устроились на диване, полусидя-полулежа, чтобы успеть принять благопристойную позу, если вдруг кто-нибудь постучит, и в этот раз он позволил себе гораздо больше, чем в прошлый. Какие-то неясные огни блуждали по телу, а от прикосновения его рук томительное серебристое желание разлилось в груди, ненавистное мне, невыносимо сладостное… Но, как и еда, его ласки не пробудили во мне аппетита. С тех пор, как Кир Гурц в последний раз обнял меня, прошло намного больше года. Никто ко мне не прикасался, и я воспринимала это как своего рода счастье, словно с каждым месяцем непорочной жизни все меньше оставалось во мне грязи, все надежней затягивались раны. Карулан оказался незваным гостем: он пробудил во мне желание, напомнившее о радостях, которые раньше, когда я была маленькой, доставляли мне лишь собственные руки; о действиях, совершавшихся среди укромной безглазой темноты и, на мой взгляд, никак не связанных с мужчинами, сопряженных лишь с глубоким страстным желанием, слепым, несведущим, едва успевшим родиться, но заключавшим в себе все необходимые знания, неуклонно толкавшим меня к моменту похожего на беззвучный крик самозабвения и таяния. Это волшебное, глубоко интимное явление, происходившее изредка, во тьме и всегда, всегда в одиночестве, не вызывало у меня вопросов, и я не считала его ни нормальным, ни дурным.
Но жизнь, мужчины, их тяжелое дыхание и судорожные движения, жар их рук и тела постепенно изменили мои представления. Ненароком открытое мной чудесное приключение доступно всем. Более того, эта пьеса предназначена для дуэта, а не для сольного исполнения. Что за жуткое зрелище являл собой Гурц, неужто и я способна на такое? Меня это пугало. Меня испугала мысль о том, что этот человек с глазами точь-в-точь как драгоценные камни, которые казались еще зеленей на распаленном настороженном лице, подведет меня к самому краю и столкнет вниз. И тогда я воспротивилась, не захотела принять чувственного удовлетворения, которое он мог бы бескорыстно мне подарить. Недомогание пришлось кстати, и, соскользнув с этого пути, я откинулась назад и пусть не словом и не жестом, а лишь мысленно дала понять, что дальше не пойду.
Спустя некоторое время и он отстранился от меня.
— Вы проявили чрезвычайное великодушие. Все впереди, Аара. Настанет день, настанет ночь. Для нас с вами. — Затем, уже стоя у камина, он проговорил: — Когда над нами будут совершать обряд, скажите, что вам семнадцать лет. И в документах, которые вы подпишете, поставят ту же цифру. Я не ошибся, летом вам исполнится шестнадцать?
— В конце лета, осенью.
— Что ж, этого достаточно. К моменту бракосочетания невеста должна достигнуть возраста шестнадцати лет, а мне хотелось бы, чтобы наш союз имел как можно больше общего с браком, хоть он и не вполне им является.
— А если бы я попросила, — сказала я, — вы женились бы на мне по-настоящему?
— Не просите, — ответил он, — не женился бы, и ваша просьба испортила бы то, что у нас есть. — Он стоял, разжигая одну из длинных глиняных трубок, которую снял со стойки. Синевато-белесый дымок душистого табака поплыл в воздухе. — Именно это вас и тревожит? Вы так горюете о настоящем браке?
— Нет. Для Гурца я была игрушкой, — сказала я. — Он только под конец на мне женился. — Карулан нахмурился, и я поняла, что ему об этом не рассказали. — Это роняет меня в ваших глазах?
— Вовсе нет, — медленно проговорил он, — но заставляет меня снова призадуматься над вопросом: из какого же теста вы сделаны? Впрочем, медведь побери. Вы еще и сами себя не знаете.
И тут, тяжело ступая, явился мальчишка-истопник; исполнив свои обязанности, он удалился, а Карулан заметил, что при подобной медлительности слуг мы могли бы довести дело до конца, но если мальчишка сообщит, что мы сидели по разные стороны от камина, кое-кто в доме поведет бровями, а то и надерет ему уши.
Мы отправились спать. Задержавшись на лестничной площадке, он запечатлел на моей руке целомудренный поцелуй, желая мне спокойной ночи.
— Когда я уеду, вы еще будете спать. Кстати говоря, никто из слуг не хочет покидать вас. В случае каких-либо перемен, я сразу же вас извещу.
— То есть, если переменятся ваши планы относительно меня.
— Нет, опаловые глазки. Если возникнет угроза вашему поместью. Но этого не произойдет. А теперь отправляйтесь в постель, смотрите сны про меня и расскажите в письме, что вам приснилось, за исключением непристойностей, надеюсь получить его через неделю.
Я легла спать, но мне приснился не Карулан, а красный мрак, от которого я убегала, чувствуя рядом с собой присутствие второго беглеца, но я боялась, как бы меня не услышал преследователь, и не посмела его окликнуть, а может, я ощущала лишь отзвук собственных шагов.
Утром ни Карулана, ни солдат уже не было. Он же сказал, что никогда не лжет в подобных случаях.
Я предполагала, что Мельм захочет пойти вместе со мной. Слуги говорили, что он сам заглядывает в эти комнаты, когда нужно прибраться, и разрешает горничным стирать пыль только под своим присмотром. Но Мельм лишь отворил мне дверь, поклонился и ушел. Теперь мы с ним лишь изредка вступали в разговор.
Кабинет хозяина располагался в восточной части дома. В этой большой комнате имелся выход в зал и на веранду, но дверь перекосило, а замок так заржавел, что все, кроме настырных волков, махнули на нее рукой.
По бесчисленным полкам тянулись ряды книг в кожаных и даже металлических переплетах с висячими замочками. В стеклянных сосудах, аккуратно помеченных ярлычками, хранилось несколько древних свитков — труды натуралистов и философов, творивших в эпоху античности. Все соответствовало моим предположениям. На большом письменном столе — стеклянные гири, медные весы, а в нем мириады ящичков с бумагами, антикварными вещицами, фигурками из воска, булавками; на самом виду лежала пара книг — то ли выставленных напоказ, то ли являвших собой душераздирающее зрелище — однажды он встал из-за стола и так их и оставил, надеясь возвратиться из похода с Длантом. Был в комнате и мраморный верстак, прибранный и чистый, только маленькие инструменты для тонкой работы остались непонятны мне, а еще прибор для дистилляции; за несколько недель тщательно наведенный глянец покрыла пыль.
На стенах была развешана коллекция с засушенными листьями и цветами, с записями о характере растений, сделанными рукой ребенка, за ними следовали другие, с почерком взрослого Кира Гурца. Там же я заметила жуков и бабочек, красивых на мой взгляд и в то же время вызывающих ужас, все эти краски — зелень, ярь-медянка, едкая голубизна и желтизна на мумифицированных трупах сливались в очертания черепов и глаз. Он убивал их, потому что питал к ним любовь, хотел получше их разглядеть и изучить. На другой стене меж высоких стеллажей с книгами — длинная желтовато-серая волчья шкура плохой выделки. Надпись гласила: «Я убил волка и выделал шкуру. Он застрелен из кремневого ружья двумя пулями. Сегодня мне исполнилось десять лет».
Обнаружив в углу небольшой клавесин, я удивилась. Мне бы и в голову не пришло, что Гурц умеет на нем играть; правда, инструмент оказался закрыт на ключ. Затем я нашла на крышке записку, подклеенную к засохшей розе: «Клавесин моей матери».
Жуткое впечатление: как будто он побывал здесь и сделал краткие пометки, отвечая на вопросы, которые могли у меня возникнуть.
Из кабинета я поднялась по лестнице в Восточную Башню. На полпути из него находилась ванная комната, но воду там отключили. А наверху — спальня хозяина с расположенной напротив нее молельной. Внутри нее на полу, застланном восточным ковром, стояла старинная курительница благовоний; две-три мухи жужжали, ползая по ней: прельстившись ароматом, они уже не могли или не хотели улетать. Вот вызолоченная ниша, где раньше находились медведь и волк. Согласно традиции, Випарвет являлся богом, покровительствовавшим Гурцу, и в положенное время все, кто хотел, не таясь, совершали ритуалы в зале. А здесь владелец поместья и его жена могли предаваться порывам благочестия, обращаться к богам с просьбами, каяться в грехах. (Я лишь однажды из вежливости посетила усадебного священнослужителя, хотя он довольно часто бывал в доме и совершал различные незатейливые обряды. Я не особенно вдавалась в разговоры с ним. Платил ему Мельм, а я стояла рядом.) Затем господин с госпожой засыпали — или предавались любви — в огромной черной кровати, полые столбики которой украшала резьба в виде ветвей — деревья вновь обрели свойственную им форму.
Матрас и полог сняли, осталась только колоссальная рама. Над деревянным навесом виднелся герб Гурца — щит в форме сердца и увитый белыми цветами жезл. А под ним выписанный золотыми буквами девиз. Я прочла: «Либо Все Сразу, либо Ничего». Я поняла. Жезл — символ стойкости, несгибаемой воинской силы. Вьющиеся цветы, выраставшие из него, означали изобилие и покой, гибкость, мир, священную землю.
Вся эта премудрость была здесь, а его, как ребенка, все тянуло странствовать. Несмотря ни на что, он так и не набрался ума. Все сразу или ничего. Погнавшись за всем сразу, он и потерял все, а в результате: Ничего.
За окном виднелись сосны и небо, весна уже на исходе. На подоконнике в стеклянном ящичке обнаружилась последняя бабочка. Южное насекомое, крохотное, пронзительно-синего цвета. Я видела их в садах возле древнего дворца в Сирениях, а с тех пор ни разу. Как странно. Наверное, кто-то привез ему эту бабочку, и она, словно сирена, заманила его в дальние края.
В тот день, когда мне встретились такие бабочки, я видела еще и пленника, стоявшего на зеленой прогалине, Фенсера.
В классических романах бабочка являлась символом души. Откуда взялось стремление убить душу и надеть ее на булавку? А где теперь твоя душа, Кир Гурц?
Я удалилась, подобно пилигриму, который прикоснулся к мощам, но не нашел облегчения. Я не излечилась. Ни от чего.
Поместье обеспечивало нас всем полностью, продолжались работы на полях и в садах, где уже начали появляться плоды, среди изобильных виноградников и зарослей деревьев. Озеро так и кишело рыбой. Все говорили, что отлавливая часть ее, мы совершаем добрый поступок, ведь тогда остальным легче выжить.
Время от времени странники сообщали что-то новое. Крестьянские семьи, бежавшие в наши края из районов боевых действий, какие-то конокрады, которым по соседству с пушками пришлось несладко. А однажды экипаж с дамами и кавалерами, спешившими с другого конца страны в Крейз, чтобы принять участие в «достославной осаде» в качестве наблюдателей.
К тому времени, когда десятая часть войск чавро и их союзников окружила стены Крейз Хольна, белые цветы на кустах сирени, охранявших вход в храм Вульмардры, успели отцвести.
В канун Желтой Розы — который в Сазрате не празднуют — в самый разгар лета они сняли осаду.
А я жила, как будто не было ни осады, ни войны.
Его назовут Трехсторонним Договором. Восточная монархия, Альянс Чавро — в который теперь входила и моя родная страна (не враг, так друг поглотил ее) — и Саз-Кронианская империя одновременно подписали его в три часа утра в Саблической Баслии, расположенной у восточных границ, в Золи на южном рубеже и в столице Кронии, во дворце.
Советники императора подняли шумиху, вассальные принцы и правители его земель тоже. Даже сторонники войны заявили, что сейчас необходимо сделать передышку и заключить перемирие, дабы в конце концов одержать победу.
В Крейз вкатили запряженные ослами чаврийские пушки, увенчанные гирляндами цветов, а люди на улицах братались, целовались, клялись друг другу в верности и пили вино; прошел месяц, и Карулан прислал девятое письмо, в котором и поведал мне в непринужденной манере все эти подробности. Он побывал в Баслии и мог бы потешить меня целой повестью, если не вполне пристойные детали истории занимают меня. Разве он не обещал, что все кончится хорошо?
«В этом большом мире все влюблены друг в друга. Чавро в кронианцев, а кронианцы в чавро. Как только могли мы вести войну с такими дивными соседями? Мы устраиваем для них пирушки по всем столицам и разделываем восток на куски к обеду».
Он перестал соблюдать осторожность в письмах. И я поняла: его положение изменилось, он добился некоторой власти.
Опираясь на прочитанные когда-то книги с едва понятным мне содержанием, я принялась раздумывать над всяческими интригами. Тайное союзничество, неразглашаемые договоры. Все это только предположения. Но ведь он знал заранее, как развернутся события драмы. Авторы сценария обсуждали его с Каруланом, если только он не принадлежит его собственному перу. А может, сами боги обратились к нему, решив, что его прагматичная почтительность лучше религиозной неразберихи.
Крония лишилась части владений. Император утратил величие, словно фигурка из свечного сала, подтаявшая от сильного жара. И будет несложно растопить ее совсем и переплавить в человека помоложе, поумнее и поярче.
Но из всего водоворота исторических событий Аару занимало лишь одно: теперь он потребует, чтоб я вступила в супружество сердечного преподношения. Нам с Гурцем придет конец. Не враг, так друг поглотит и меня.
Крики стихли — они неслись не из страны сновидений, вырвались не из моего горла. Какой-то ритуал — неужели возле храма Вульмардры, старухи-матери-девушки опять кого-то лишили жизни? Земля дала всходы, приближалось время, когда начинают делать вино и собирать урожай, и до меня донеслось эхо особых приготовлений, звучавшее приглушенно из-за разговоров о войне, из-за уклончивости, быть может, из-за моего присутствия. Прошлым летом меня здесь не было, я им не мешала. День празднества Вульмартии пришелся точно на мой день рождения. Тогда я еще находилась в городе. А теперь? Своеобразный пролог — зарезанный острым ножом зверь или птица… Впрочем, кричала девушка. Но ведь они не… не может быть, чтобы в честь богини проливалась человеческая кровь.
Она приемлет кровь женщин, которую они теряют раз в месяц и во время родов. И кровь мужчин, пролитую на поле боя. Не надо об этом думать.
В голове, словно мухи, замелькали разные картины. Меня бросило в жар, я встала с постели, подошла к западному окну, затем к северному, но сумерки еще не развеялись, и я ничего не разглядела.
Надо подняться на крышу. По узенькой лесенке.
Я набросила шаль поверх ночной рубашки. Вышла из комнаты. В коридоре ни души. Я добралась до лестницы, поднялась наверх и оказалась перед закрытой дверью. Из скважины торчал ключ. Я повернула его. Пьянящий прохладный воздух и небо, такое высокое, что мне показалось, будто оно вытянуло из меня через глаза всю душу.
За парапетом с южной стороны передо мной в сумеречном свете раскинулась летняя земля; все цветовые пятна подсинены, в синих садах — запах синих яблок и слив, а среди синих виноградников — синего винограда (солнце умоет их, и они станут зелеными), синие розы, синяя пшеница, а синей всех деревья и озеро.
Над верхушками сосен стояла сине-белая Веспаль.
Внизу пронесся негромкий шумок, неведомый и знакомый одновременно.
Я посмотрела вдаль и увидела, как из-за леса выезжает тот самый батальон призраков.
Безумное мгновение — я огляделась кругом. Волчья Башня справа от меня, а на востоке Башня Покоя, где живет старая госпожа, — обе целы. Крыша не рушится у меня под ногами. Но там, внизу, из леса рысцой выезжает на мощеную дорогу кавалерия. Призраки. Мне не удалось разглядеть, что на них за мундиры. Лишь синеватый блеск металла; сбруи, галунов, пряжек, мечей и шлемов.
Я смутилась. Наверное, ему под тридцать, у него есть мать и сестры… раз он так много знает о женщинах. Я почувствовала себя задетой. Мне хотелось предстать перед ним здоровой, без изъяна. Чтобы избежать вмешательства и сохранить самое себя. Ведь только это мне и удалось спасти.
И тут он вспрыгнул на скамейку и заглянул за изгородь, словно десятилетний мальчишка.
— Нас никто не подслушивает, — заключил он и сел рядом со мной. — Я изложу вам все сразу, а потом задавайте вопросы, если они у вас появятся. Возможно, до вас доходили какие-то сведения о ходе войны — помимо рассчитанных на цензуру писем?
— Отчасти. О битве при Той… Тойбилисе.
— Туйбиц уже отошел в область истории. — Он говорил довольно быстро и почти беззвучно. — Война обернулась против нас и уже наступает на горло Кронии. Забудьте думать о Востоке, о королевствах Чавро — они лежат за границами империи. Пал Сазрат. По последним сообщениям головные отряды Альянса вошли в Джермину.
Я заметно испугалась. Он упомянул о месте, через которое мне довелось проезжать, и потому вся острота положения открылась мне.
— Совсем близко, — сказал он. По его виду не скажешь, что он огорчен или подавлен. Вероятно, он предсказал все эти события в малейших деталях, когда строил планы на будущее, и теперь его прогнозы начали сбываться. — В отличие от нас они не допустили, чтобы их действиям помешала зима. Помимо того, боюсь, мы допустили грубые ошибки. — Он опустил сияющие холодным светом глаза. Ошибки допустил император, его служители и высокое начальство. Не Карулан, ведь Карулан обязан нести службу и подчиняться. — И не последнюю роль сыграли заблуждения на счет одного человека, о котором вы, верно, слышали, южанина, перешедшего на сторону северян. Он согласился, чтобы Север выплачивал ему жалованье, и в конце концов весь Север оказался у него в кармане.
Казалось, сидевшие в кустах птицы прервали пение, чтобы сад не пропустил ни полслова.
— Возможно, вам рассказывали об этом дьявольски хитроумном человеке по имени Завион. Как я полагаю, весьма неглупый авантюрист. Ведя с нами игру, он сделал рискованный ход и одержал победу. Он разузнал о нас все, что только достойно внимания. И все до последней детали передал своему королю и чаврийским союзникам короля. Маршруты, уязвимые места. Он не мешкал, живя в гуще событий. Однако одному Уртке известно, как он ухитрился нацедить столько сведений. Похоже, никто не следил за своим языком. Черт возьми, они преподнесли ему Кронию на блюдечке, словно дар в знак сердечной расположенности…
— Сердечное преподношение, — сказала я и мрачно рассмеялась. (Он подумает, будто я все еще во власти женских недомоганий, в которых он так хорошо разбирается.)
— Выслушайте меня, дорогая. Теперь, как мне кажется, произойдет следующее. Часть войск направится к столице, это несомненно. Но в Крейзе помимо военного снаряжения находятся наши легионы, четвертый и девятнадцатый, противнику захочется взять в кольцо и этот город. Аара, вы понимаете, чем это чревато?
— Нет.
— Ваши глаза говорят «да».
— Очередной осадой.
— Не исключено. Они лишат два наших легиона возможности передвигаться, но при этом часть их сил окажется прикована к этому городу. Сидящая на цепи сторожевая собака не может красть цыплят с соседнего двора.
Он говорил, и у меня перед глазами возник Крейз Хольн, окутанная дымкой река, купола зеленого фаянса, жара, зимний дворец, улицы, парки… к ним примешались воспоминания иных мест, иных куполов, парков и улиц… и тогда я захлопнула дверь в мир грез и стала смотреть на тот, что окружал меня, на Карулана.
— Как мне быть? — В конце концов, протестовать бессмысленно. Ему придется помочь мне.
Но он не стал этого делать.
— У вас есть выбор, Аара. Укройтесь в городе, я обязан обратиться с таким же предложением к вашим слугам. Не думаю, чтобы многие его приняли. Но согласно закону вы должны отпустить тех, кто захочет уехать. Крейз прекрасно обеспечен продовольствием и охраной. Боюсь, меня там не окажется, и я не вправе открыть вам, где я буду. Но, заверяю вас, Крейзу не грозит капитуляция в отличие от вашего… вопреки выводам, которые, возможно, вам подсказывает опыт.
— Их ожидают танцы и обеды, — сказала я, — под грохот пушек. — И вздохнула. Вот и все. — Таков ваш совет? Мне следует перебраться в Крейз на время осады?
— Мы можем отвезти вас на взморье.
— Чтобы я сбежала, как Воллюс?
— О, разве? Я предполагал, она намерена пережидать события там. Порой случалось заметить, как она кружит поблизости от поля боя. — Он бросил взгляд в мою сторону, чтобы узнать, не шокировали ли меня его слова. — Или же оставайтесь здесь. Я считаю, что это неопасно. Когда они, подобно вашему божку в лягушачьем обличье, расположившемуся под кедром, засядут в Крейзе, в лесах уже будет полно дичи. Город окружен домами и усадьбами, которые непременно станут добычей противника. Но до райского уголка под названием Гурц войскам три дня пути, если не больше, и он не пользуется громкой славой. Мне кажется, вас не заметят. Да, — прибавил он, — похоже, у вас отлегло от сердца. Вы по уши влюблены в свое поместье, вам не хочется его покидать, ведь вам не полюбились ни бегство, ни осада, ни война. Бедняжка Аара. Я не могу поставить вам это в упрек.
Мне потребовались все силы, чтобы не разволноваться. Его слова вызвали множество различных мыслей, меня затрясло. Но не видать ему моих слез, и я больше не стану взывать к нему, пытаясь преодолеть лежащую меж нами бездну.
Кажется, он с уважением воспринял мои попытки держаться спокойно и храбро. Подобная черта характера может оказаться весьма ценной, когда я стану куртизанкой при нем.
— Вдобавок, — сказал он, — пожалуй, я возьмусь с уверенностью заявить следующее: не успеет враг пожаловать к нам в гости, как вскоре все закончится тем или иным образом.
Он не объяснил, что означают его слова. И в тот момент я даже не задумалась над ними.
— Остался всего один вопрос, — сказал он. — Мы получили разрешение на изъятие провианта и прочих необходимых вещей со всех земельных владений. Подвалы и амбары Гурца ломятся от припасов. Полагаю, вы не станете возражать и даже не заметите урона. Но мне показалось, вам будет приятней, если я займусь этим сам.
Я вспомнила, как однажды в сумерки в дом к моей тетушке заявились ополченцы.
— Вы и мужчин заберете?
— Дорогая моя Аара, ваших элегантных управляющих и доблестных работников кухни? Нет, благодарю. Мы не возьмем даже несравненного Мельма, хоть он и сведущ в военном искусстве. К тому же он ни за что не согласится покинуть вас. Мы как-нибудь продержимся силами своих легионеров… опираясь на могущественного императора. А с вас, — заключил он, — и так предостаточно. Вы не хотите вернуться в дом?
— Нет…
— Тогда оставайтесь здесь. Полюбуйтесь на милых птичек, киска. Ей-богу, я переправил бы вас в другое безопасное место, если бы видел в том необходимость. К лету все уже будет позади. И тогда мы с вами совершим обряд. Благодарите богов войны: когда бы не они, я непременно дал бы волю рукам. За пением соловьев вы не услышите ни единого пушечного залпа. Разве я хоть раз сказал неправду?
К обеду я надела серебряного крокодила.
Капитан отряда и его адъютант сели за стол вместе с нами, по просьбе Карулана еду подавали в гостиной, без затей. Он покровительственно относился к этим офицерам, своим подчиненным, а они просто преклонялись перед ним. (Я уже слышала доносившиеся из конюшни восторженные крики целого отряда бойцов и некоторых моих работников, прославлявших принца.) Солдат разместили в помещениях при кухне. Мой нареченный по сердечному преподношению понадеялся на широту моих взглядов: возможно, на следующий год в поместье прибавится детей, ведь уходящим в бой солдатам не свойственны ни строгость нравов, ни сдержанность. «Как жаль, — заметил он, — что мы сами должны безупречно себя вести. Но мы могли бы, по крайней мере, посидеть в гостиной, прикрыв двери, а у мальчишки-истопника тяжелая походка».
Я понятия не имела, что они взяли из продовольствия. Экономка зашла ко мне вечером, но лишь затем, чтобы обсудить в деталях блюда к нашему обеду и к тому, который готовили на кухне для солдат. Роза не удержалась и высказала вслух то, что и без слов было ясно: «Кое-кому из этих парнишек больше не придется попробовать ни цыпленка, ни ватрушки, ни салата». Для них специально испекли торт. Мне кажется, их обед оказался обильней нашего и уж, во всяком случае, проходил в более непринужденной обстановке.
Когда подали бренди, я поднялась, намереваясь оставить мужчин, но Карулан демонстративно схватил меня за запястье, и капитан с адъютантом насупились, запыхтели и поспешно откланялись. Карулан проявил великодушие и налил им по полному бокалу, прежде чем выставить их за дверь.
Мы устроились на диване, полусидя-полулежа, чтобы успеть принять благопристойную позу, если вдруг кто-нибудь постучит, и в этот раз он позволил себе гораздо больше, чем в прошлый. Какие-то неясные огни блуждали по телу, а от прикосновения его рук томительное серебристое желание разлилось в груди, ненавистное мне, невыносимо сладостное… Но, как и еда, его ласки не пробудили во мне аппетита. С тех пор, как Кир Гурц в последний раз обнял меня, прошло намного больше года. Никто ко мне не прикасался, и я воспринимала это как своего рода счастье, словно с каждым месяцем непорочной жизни все меньше оставалось во мне грязи, все надежней затягивались раны. Карулан оказался незваным гостем: он пробудил во мне желание, напомнившее о радостях, которые раньше, когда я была маленькой, доставляли мне лишь собственные руки; о действиях, совершавшихся среди укромной безглазой темноты и, на мой взгляд, никак не связанных с мужчинами, сопряженных лишь с глубоким страстным желанием, слепым, несведущим, едва успевшим родиться, но заключавшим в себе все необходимые знания, неуклонно толкавшим меня к моменту похожего на беззвучный крик самозабвения и таяния. Это волшебное, глубоко интимное явление, происходившее изредка, во тьме и всегда, всегда в одиночестве, не вызывало у меня вопросов, и я не считала его ни нормальным, ни дурным.
Но жизнь, мужчины, их тяжелое дыхание и судорожные движения, жар их рук и тела постепенно изменили мои представления. Ненароком открытое мной чудесное приключение доступно всем. Более того, эта пьеса предназначена для дуэта, а не для сольного исполнения. Что за жуткое зрелище являл собой Гурц, неужто и я способна на такое? Меня это пугало. Меня испугала мысль о том, что этот человек с глазами точь-в-точь как драгоценные камни, которые казались еще зеленей на распаленном настороженном лице, подведет меня к самому краю и столкнет вниз. И тогда я воспротивилась, не захотела принять чувственного удовлетворения, которое он мог бы бескорыстно мне подарить. Недомогание пришлось кстати, и, соскользнув с этого пути, я откинулась назад и пусть не словом и не жестом, а лишь мысленно дала понять, что дальше не пойду.
Спустя некоторое время и он отстранился от меня.
— Вы проявили чрезвычайное великодушие. Все впереди, Аара. Настанет день, настанет ночь. Для нас с вами. — Затем, уже стоя у камина, он проговорил: — Когда над нами будут совершать обряд, скажите, что вам семнадцать лет. И в документах, которые вы подпишете, поставят ту же цифру. Я не ошибся, летом вам исполнится шестнадцать?
— В конце лета, осенью.
— Что ж, этого достаточно. К моменту бракосочетания невеста должна достигнуть возраста шестнадцати лет, а мне хотелось бы, чтобы наш союз имел как можно больше общего с браком, хоть он и не вполне им является.
— А если бы я попросила, — сказала я, — вы женились бы на мне по-настоящему?
— Не просите, — ответил он, — не женился бы, и ваша просьба испортила бы то, что у нас есть. — Он стоял, разжигая одну из длинных глиняных трубок, которую снял со стойки. Синевато-белесый дымок душистого табака поплыл в воздухе. — Именно это вас и тревожит? Вы так горюете о настоящем браке?
— Нет. Для Гурца я была игрушкой, — сказала я. — Он только под конец на мне женился. — Карулан нахмурился, и я поняла, что ему об этом не рассказали. — Это роняет меня в ваших глазах?
— Вовсе нет, — медленно проговорил он, — но заставляет меня снова призадуматься над вопросом: из какого же теста вы сделаны? Впрочем, медведь побери. Вы еще и сами себя не знаете.
И тут, тяжело ступая, явился мальчишка-истопник; исполнив свои обязанности, он удалился, а Карулан заметил, что при подобной медлительности слуг мы могли бы довести дело до конца, но если мальчишка сообщит, что мы сидели по разные стороны от камина, кое-кто в доме поведет бровями, а то и надерет ему уши.
Мы отправились спать. Задержавшись на лестничной площадке, он запечатлел на моей руке целомудренный поцелуй, желая мне спокойной ночи.
— Когда я уеду, вы еще будете спать. Кстати говоря, никто из слуг не хочет покидать вас. В случае каких-либо перемен, я сразу же вас извещу.
— То есть, если переменятся ваши планы относительно меня.
— Нет, опаловые глазки. Если возникнет угроза вашему поместью. Но этого не произойдет. А теперь отправляйтесь в постель, смотрите сны про меня и расскажите в письме, что вам приснилось, за исключением непристойностей, надеюсь получить его через неделю.
Я легла спать, но мне приснился не Карулан, а красный мрак, от которого я убегала, чувствуя рядом с собой присутствие второго беглеца, но я боялась, как бы меня не услышал преследователь, и не посмела его окликнуть, а может, я ощущала лишь отзвук собственных шагов.
Утром ни Карулана, ни солдат уже не было. Он же сказал, что никогда не лжет в подобных случаях.
3
По моей просьбе открыли двери в его покои. Вероятно, они думали, что я попрошу об этом раньше — ключ так и сиял, а замок оказался смазан. Я представила себе, как экономка скажет своим ближайшим подчиненным: «Ей хочется с ним попрощаться, ведь скоро она вступит в новый брак». Но разумеется, дело было не в этом.Я предполагала, что Мельм захочет пойти вместе со мной. Слуги говорили, что он сам заглядывает в эти комнаты, когда нужно прибраться, и разрешает горничным стирать пыль только под своим присмотром. Но Мельм лишь отворил мне дверь, поклонился и ушел. Теперь мы с ним лишь изредка вступали в разговор.
Кабинет хозяина располагался в восточной части дома. В этой большой комнате имелся выход в зал и на веранду, но дверь перекосило, а замок так заржавел, что все, кроме настырных волков, махнули на нее рукой.
По бесчисленным полкам тянулись ряды книг в кожаных и даже металлических переплетах с висячими замочками. В стеклянных сосудах, аккуратно помеченных ярлычками, хранилось несколько древних свитков — труды натуралистов и философов, творивших в эпоху античности. Все соответствовало моим предположениям. На большом письменном столе — стеклянные гири, медные весы, а в нем мириады ящичков с бумагами, антикварными вещицами, фигурками из воска, булавками; на самом виду лежала пара книг — то ли выставленных напоказ, то ли являвших собой душераздирающее зрелище — однажды он встал из-за стола и так их и оставил, надеясь возвратиться из похода с Длантом. Был в комнате и мраморный верстак, прибранный и чистый, только маленькие инструменты для тонкой работы остались непонятны мне, а еще прибор для дистилляции; за несколько недель тщательно наведенный глянец покрыла пыль.
На стенах была развешана коллекция с засушенными листьями и цветами, с записями о характере растений, сделанными рукой ребенка, за ними следовали другие, с почерком взрослого Кира Гурца. Там же я заметила жуков и бабочек, красивых на мой взгляд и в то же время вызывающих ужас, все эти краски — зелень, ярь-медянка, едкая голубизна и желтизна на мумифицированных трупах сливались в очертания черепов и глаз. Он убивал их, потому что питал к ним любовь, хотел получше их разглядеть и изучить. На другой стене меж высоких стеллажей с книгами — длинная желтовато-серая волчья шкура плохой выделки. Надпись гласила: «Я убил волка и выделал шкуру. Он застрелен из кремневого ружья двумя пулями. Сегодня мне исполнилось десять лет».
Обнаружив в углу небольшой клавесин, я удивилась. Мне бы и в голову не пришло, что Гурц умеет на нем играть; правда, инструмент оказался закрыт на ключ. Затем я нашла на крышке записку, подклеенную к засохшей розе: «Клавесин моей матери».
Жуткое впечатление: как будто он побывал здесь и сделал краткие пометки, отвечая на вопросы, которые могли у меня возникнуть.
Из кабинета я поднялась по лестнице в Восточную Башню. На полпути из него находилась ванная комната, но воду там отключили. А наверху — спальня хозяина с расположенной напротив нее молельной. Внутри нее на полу, застланном восточным ковром, стояла старинная курительница благовоний; две-три мухи жужжали, ползая по ней: прельстившись ароматом, они уже не могли или не хотели улетать. Вот вызолоченная ниша, где раньше находились медведь и волк. Согласно традиции, Випарвет являлся богом, покровительствовавшим Гурцу, и в положенное время все, кто хотел, не таясь, совершали ритуалы в зале. А здесь владелец поместья и его жена могли предаваться порывам благочестия, обращаться к богам с просьбами, каяться в грехах. (Я лишь однажды из вежливости посетила усадебного священнослужителя, хотя он довольно часто бывал в доме и совершал различные незатейливые обряды. Я не особенно вдавалась в разговоры с ним. Платил ему Мельм, а я стояла рядом.) Затем господин с госпожой засыпали — или предавались любви — в огромной черной кровати, полые столбики которой украшала резьба в виде ветвей — деревья вновь обрели свойственную им форму.
Матрас и полог сняли, осталась только колоссальная рама. Над деревянным навесом виднелся герб Гурца — щит в форме сердца и увитый белыми цветами жезл. А под ним выписанный золотыми буквами девиз. Я прочла: «Либо Все Сразу, либо Ничего». Я поняла. Жезл — символ стойкости, несгибаемой воинской силы. Вьющиеся цветы, выраставшие из него, означали изобилие и покой, гибкость, мир, священную землю.
Вся эта премудрость была здесь, а его, как ребенка, все тянуло странствовать. Несмотря ни на что, он так и не набрался ума. Все сразу или ничего. Погнавшись за всем сразу, он и потерял все, а в результате: Ничего.
За окном виднелись сосны и небо, весна уже на исходе. На подоконнике в стеклянном ящичке обнаружилась последняя бабочка. Южное насекомое, крохотное, пронзительно-синего цвета. Я видела их в садах возле древнего дворца в Сирениях, а с тех пор ни разу. Как странно. Наверное, кто-то привез ему эту бабочку, и она, словно сирена, заманила его в дальние края.
В тот день, когда мне встретились такие бабочки, я видела еще и пленника, стоявшего на зеленой прогалине, Фенсера.
В классических романах бабочка являлась символом души. Откуда взялось стремление убить душу и надеть ее на булавку? А где теперь твоя душа, Кир Гурц?
Я удалилась, подобно пилигриму, который прикоснулся к мощам, но не нашел облегчения. Я не излечилась. Ни от чего.
4
Ни единого залпа не донеслось до Гурца. Тем ранним летом ни один вражеский солдат, отбившийся от войска, не занимался мародерством среди наших полей и лесов, хотя письмо Карулана (восьмое) доставили люди в черных мундирах. Они не принесли важных известий, и он тоже писал ни о чем. В игривом тоне. На этот раз в письме прозвучал упрек: «Либо Ваши нежные слова, обращенные ко мне, разодраны войной в клочья, либо их украли, и какой-то другой одинокий человек упивается ими; или же Вы — бессердечная нимфа, которая не умеет писать и скрывается среди кустов или вод своей реки, питая добрые чувства к ним одним». Что правда, то правда, я ему не писала.Поместье обеспечивало нас всем полностью, продолжались работы на полях и в садах, где уже начали появляться плоды, среди изобильных виноградников и зарослей деревьев. Озеро так и кишело рыбой. Все говорили, что отлавливая часть ее, мы совершаем добрый поступок, ведь тогда остальным легче выжить.
Время от времени странники сообщали что-то новое. Крестьянские семьи, бежавшие в наши края из районов боевых действий, какие-то конокрады, которым по соседству с пушками пришлось несладко. А однажды экипаж с дамами и кавалерами, спешившими с другого конца страны в Крейз, чтобы принять участие в «достославной осаде» в качестве наблюдателей.
К тому времени, когда десятая часть войск чавро и их союзников окружила стены Крейз Хольна, белые цветы на кустах сирени, охранявших вход в храм Вульмардры, успели отцвести.
В канун Желтой Розы — который в Сазрате не празднуют — в самый разгар лета они сняли осаду.
А я жила, как будто не было ни осады, ни войны.
Его назовут Трехсторонним Договором. Восточная монархия, Альянс Чавро — в который теперь входила и моя родная страна (не враг, так друг поглотил ее) — и Саз-Кронианская империя одновременно подписали его в три часа утра в Саблической Баслии, расположенной у восточных границ, в Золи на южном рубеже и в столице Кронии, во дворце.
Советники императора подняли шумиху, вассальные принцы и правители его земель тоже. Даже сторонники войны заявили, что сейчас необходимо сделать передышку и заключить перемирие, дабы в конце концов одержать победу.
В Крейз вкатили запряженные ослами чаврийские пушки, увенчанные гирляндами цветов, а люди на улицах братались, целовались, клялись друг другу в верности и пили вино; прошел месяц, и Карулан прислал девятое письмо, в котором и поведал мне в непринужденной манере все эти подробности. Он побывал в Баслии и мог бы потешить меня целой повестью, если не вполне пристойные детали истории занимают меня. Разве он не обещал, что все кончится хорошо?
«В этом большом мире все влюблены друг в друга. Чавро в кронианцев, а кронианцы в чавро. Как только могли мы вести войну с такими дивными соседями? Мы устраиваем для них пирушки по всем столицам и разделываем восток на куски к обеду».
Он перестал соблюдать осторожность в письмах. И я поняла: его положение изменилось, он добился некоторой власти.
Опираясь на прочитанные когда-то книги с едва понятным мне содержанием, я принялась раздумывать над всяческими интригами. Тайное союзничество, неразглашаемые договоры. Все это только предположения. Но ведь он знал заранее, как развернутся события драмы. Авторы сценария обсуждали его с Каруланом, если только он не принадлежит его собственному перу. А может, сами боги обратились к нему, решив, что его прагматичная почтительность лучше религиозной неразберихи.
Крония лишилась части владений. Император утратил величие, словно фигурка из свечного сала, подтаявшая от сильного жара. И будет несложно растопить ее совсем и переплавить в человека помоложе, поумнее и поярче.
Но из всего водоворота исторических событий Аару занимало лишь одно: теперь он потребует, чтоб я вступила в супружество сердечного преподношения. Нам с Гурцем придет конец. Не враг, так друг поглотит и меня.
5
Мне снилось, будто кричит женщина. Может, это мой крик? Я проснулась. Стояло утро, последняя четверть лета. Вокруг — бледно-синий свет.Крики стихли — они неслись не из страны сновидений, вырвались не из моего горла. Какой-то ритуал — неужели возле храма Вульмардры, старухи-матери-девушки опять кого-то лишили жизни? Земля дала всходы, приближалось время, когда начинают делать вино и собирать урожай, и до меня донеслось эхо особых приготовлений, звучавшее приглушенно из-за разговоров о войне, из-за уклончивости, быть может, из-за моего присутствия. Прошлым летом меня здесь не было, я им не мешала. День празднества Вульмартии пришелся точно на мой день рождения. Тогда я еще находилась в городе. А теперь? Своеобразный пролог — зарезанный острым ножом зверь или птица… Впрочем, кричала девушка. Но ведь они не… не может быть, чтобы в честь богини проливалась человеческая кровь.
Она приемлет кровь женщин, которую они теряют раз в месяц и во время родов. И кровь мужчин, пролитую на поле боя. Не надо об этом думать.
В голове, словно мухи, замелькали разные картины. Меня бросило в жар, я встала с постели, подошла к западному окну, затем к северному, но сумерки еще не развеялись, и я ничего не разглядела.
Надо подняться на крышу. По узенькой лесенке.
Я набросила шаль поверх ночной рубашки. Вышла из комнаты. В коридоре ни души. Я добралась до лестницы, поднялась наверх и оказалась перед закрытой дверью. Из скважины торчал ключ. Я повернула его. Пьянящий прохладный воздух и небо, такое высокое, что мне показалось, будто оно вытянуло из меня через глаза всю душу.
За парапетом с южной стороны передо мной в сумеречном свете раскинулась летняя земля; все цветовые пятна подсинены, в синих садах — запах синих яблок и слив, а среди синих виноградников — синего винограда (солнце умоет их, и они станут зелеными), синие розы, синяя пшеница, а синей всех деревья и озеро.
Над верхушками сосен стояла сине-белая Веспаль.
Внизу пронесся негромкий шумок, неведомый и знакомый одновременно.
Я посмотрела вдаль и увидела, как из-за леса выезжает тот самый батальон призраков.
Безумное мгновение — я огляделась кругом. Волчья Башня справа от меня, а на востоке Башня Покоя, где живет старая госпожа, — обе целы. Крыша не рушится у меня под ногами. Но там, внизу, из леса рысцой выезжает на мощеную дорогу кавалерия. Призраки. Мне не удалось разглядеть, что на них за мундиры. Лишь синеватый блеск металла; сбруи, галунов, пряжек, мечей и шлемов.