Страница:
Она взглянула с изумлением и отчаянной радостью, протянула ко мне руки и взяла игрушку. Потом мы обе заплакали.
— Да, она очень любит этого кролика. Кто-то ее толкнул, иначе она ни за что не выпустила бы его из рук, — сказала подошедшая мать девочки. — Но что с вами такое? У вас болит что-нибудь?
— Нет-нет, ничего. — Я вся съежилась, прячась за потоками слез, и пошла бы дальше, но она положила руку мне на плечо.
— Скажите мне, — проговорила она, — я могу вам помочь.
Я смахнула с глаз слезы и хмуро поглядела на нее. Эта женщина ниже меня ростом, коренастая, неприметная, а глаза — как у львицы. Ощущая чуть ли не страх, я стряхнула ее руку со своего плеча.
— Ну, я все равно вам скажу, — решила она, — ведь вы так сердечно отнеслись к моей дочке. Возьмите розовую свечу. В день богини, такой, как сегодня, до прихода полуночи намажьте ее чистым оливковым маслом и растертыми цветами фиалки. Задумайте желание. Повторяйте его имя, пока горит свеча. Она должна прогореть до конца. Тогда он придет к вам, но только если сам на это согласен.
Мне стало неловко. Я принялась рыться в поисках еще одной монетки.
— Денег не нужно, — сказала она, — я сделала бы то же самое для любого человека в вашем положении. Пойдем, — добавила она, обращаясь к дочке, которая уже позабыла про нас и увлеченно разговаривала со своим кроликом.
Они ушли, и я осталась одна.
Абсурд. Мне не следует этого делать. Розовая свеча… магазины сегодня закрыты, а впрочем, да, я видела такие свечи, они лежат вместе с прочими в буфете, в столовой у маэстро. Можно запросто взять одну, а назавтра, когда лавки откроются снова, возместить пропажу. И масло… у меня осталось немного для лампы. Фиалки же приколоты к моим волосам.
Завтрак проходил празднично. Мы смеялись, поедая сваренные вкрутую яйца и вульмартовский кекс с лимонным самбуком, запивая все это вином. Мне показалось, что раньше я никогда не смеялась. То же самое показалось и остальным. Один из учеников возложил мне на голову венок из фиалок, провозгласив меня Королевой Праздника. Девушка, обожавшая живописца, который давным-давно скончался, сообщила, что побаивалась меня, но что я все-таки очень славная. Я отпускала шутки. Все веселились до упаду. Я рассказывала истории, в том числе про русалок, из тех, что слышала на «Морской Провидице», а они требовали все новых и новых. Потом все тоже принялись что-нибудь рассказывать. Кувшины с вином казались бездонными, ведь их наполнял хмельной веселый Зандорос Дорной, валявшийся под столом. Даже лицо Дорина излучало слабый свет. Он признался, что с удовольствием нарисовал бы меня, но ему не хотелось просить.
— Тебе придется позировать подолгу, несколько раз. И, возможно, картина придется тебе не по вкусу.
— Ты изобразил бы меня уродливой, — сказала я.
— Нет, — ответил он, — просто ты выглядела бы старше, а еще мне хотелось бы нарисовать тебе совсем светлые волосы.
Я подвыпила и потому не побледнела, а лишь сказала:
— Ты ясновидящий.
— И ты тоже, — ответил Дорин. — Способность к ясновидению встречается куда чаще, чем принято считать.
Завтрак завершился в семь часов вечера. Стемнело, и ученики маэстро позвали меня с собой на танцы. Я отказывалась, но никто меня и слушать не стал. Поэтому я отправилась с ними в один из домов Старой Дженчиры, где попыталась вспомнить па, которые показывала мне мама, и разучить новые. И вспомнила, и разучила, и выделывала курбеты вместе с другими, и все мы смеялись и пили вино в промежутках между променадами и тарасками.
Но за час до полуночи, словно заколдованная принцесса, я вспомнила, отчего мне так радостно, и кинулась прочь.
Город заполонили огни, подсвеченные лица, мольбы о поцелуе, развешанные повсюду гирлянды, жаровни, на которых пекли яблоки. Я пробралась сквозь любовный заслон Исибри и вернулась к себе. Казалось, в доме, кроме меня, никого нет. Я опустила занавеску у себя в комнате и зажгла лампу. Будто воришка — так и есть на самом деле — я вытащила розовую свечу. И приготовила эликсир.
Пусть я веду себя как полоумная, какая разница. Я потеряла рассудок из-за тебя. А кроме того, я чуть ли не наслаждалась, пока готовила масло, вдыхая ароматы, тонкий запах фиалок, а горящая свеча наполнила комнату благоуханием жженого сахара. Наверное, по всему городу женщины заняты тем же. Завтра улицы наводнят толпы влюбленных, которые не прочь встретиться.
Я поставила свечу в миску с водой, и весьма кстати, ведь не успела она прогореть до половины, как я уже заснула. Бормоча словно заклинание его имя, как и положено.
Наутро после Вульмартии я проснулась со сладостным ощущением сбывшегося желания. Потом огляделась вокруг, увидела остатки свечи, и содеянное показалось мне отвратительным. Словно бедняк, я примирилась со своим несчастьем и приняла его.
На пятый день, когда Дорин закончил наброски, я вернулась в лавку; мной овладело беспокойство, работать не хотелось, и я бездельничала. Я сидела, подремывая над листом бумаги, который отчасти успел превратиться в маковое поле со сфинксом. Ассистент Пеллы читал, примостившись за прилавком. Внезапно входная дверь отворилась. В лавку хлынул свет, потом произошло затмение. Стоявший на пороге человек оказался просто великаном.
Он пригнул голову, когда входил, и при этом что-то вспомнилось мне…
— Извините, — сказал он, обращаясь к ассистенту Пеллы, — в витрине магазина выставлена картина с изображением яблока… или скорее драгоценного камня в форме яблока…
— Мне очень жаль, но она не продается.
— А нет ли других работ того же художника?
— Боюсь, в данный момент нет. Он очень подолгу работает над картинами.
— Да, я так и предполагал.
Великан стоял в лучах солнечного света, падавших из моего окна. Тонко очерченное лицо, копна черных волос, величественная осанка. Только мускулы плеч и верхней части спины чудовищно гипертрофированы. Казалось, рабочая блуза может в любой момент лопнуть на вдохе. А вот левая нога немного искривлена и искалечена. При ходьбе он прихрамывал.
Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я поднялась с места. Карандаши со стуком посыпались на пол, и тут волна черных вспышек захлестнула мне глаза. Я подняла руки, пытаясь их прикрыть, и в это мгновение великан подошел ко мне и очень тихо спросил:
— В чем дело? Вы меня знаете?
— Да.
— Вам известно, кто я такой?
— Да. — Зрение мое прояснилось. Я поглядела ему в глаза и прошептала: — Вы Ирменк.
— Откуда вы меня знаете? Мы где-то уже встречались?
— Разве мое лицо кажется вам знакомым?
— В некотором роде.
— Мы никогда раньше не встречались. Я ни разу вас не видела. Но капитан галеры описал мне вашу внешность.
Мы говорили по-тулийски, каждый с иностранным акцентом, только они отличались друг от друга.
— Вы очень бледны, — сказал он. — Чего вы хотите от меня?
— Ничего. Разве только… я вовсе не желаю вам зла, одного лишь добра. Я рада, что вы обрели свободу… от того, что с вами было.
Он тихонько выдохнул воздух. И улыбнулся. Сразу видно, и Фенсер тоже это разглядел: он не из тех, кому по душе кровопролитие или ложь.
— Благодарю. Из-за вас у меня екнуло сердце.
— А у меня из-за вас, — ответила я.
Он вскинул брови, подумав, уж не заигрываю ли я с ним.
— Для меня это полная неожиданность, — проговорил он.
— Человек, освободивший вас… он вас освободил?
— Да, — сказал он, и лицо его посерьезнело.
— Он… он с вами?
— Не здесь. Не в городе. Но я знаю, как его найти. Кто о нем спрашивает? — спросил он, защищая своего защитника.
А что, если они — любовники, как в античных мифах? Вдруг он занял мое место? Я даже не понимала толком, откуда у меня взялись такие мысли. Из обрывков бесед в салонах Крейза… впрочем, этого достало, чтобы я дрогнула в нерешительности. Но я сожгла свечу, и она услышала меня. Нельзя мне отступать.
— Я хотела бы послать с вами записку для него, если можно.
— Можно.
Меня затрясло; я присела, стараясь не выронить карандаш.
(Ассистент Пеллы увидел, что мы поглощены беседой, и снова взялся за свою книгу, хоть я и позабыла подать ему условный знак.)
Я вцепилась в карандаш, но никак не могла пошевельнуть рукой. И вдруг Ирменк протянул ко мне через стол свою огромную лапу и положил ее поверх моей руки. Тепло, исходившее от него, походило скорей на тепло земли-суши, а не какого-либо живого существа, и вместе с теплом от этого человека веяло покоем, который передался и мне. Я снова обрела способность дышать и тогда опять взялась за карандаш и написала: «Фенсер, если ты помнишь меня, я здесь. Если хочешь меня видеть, я здесь. А если нет — позабудь о том, что прочел эти слова. Я вовсе никогда их не писала».
— Тут нет вашего имени.
Я подняла голову. Какая сила духа передалась мне через его руку. Проговорила:
— Скажите ему сами, ладно? Аара.
Медленно проходил день. В Старой Дженчире редко раздается колокольный звон, но наверху в мастерской горела свеча для отсчета времени. В шесть часов юноши с ужасным грохотом, а девушки — бесшумно ступая, спустились вниз.
Дорин так и не появился. Он все еще работает. Хвала богине: Пелла не придет в лавку, не посоветует мне отправляться домой, не пригласит меня к ужину.
Ассистент, которому полагалось оставаться в магазине до восьми, понемногу начал суетливо прибираться.
Я вышла на задний дворик и торопливо набрала из колонки, находившейся под фиговым деревом, воды в чашку. Я вернулась — ничего нового. Даже нет нужды спрашивать, не заходил ли кто-нибудь.
Ассистент не задал мне ни одного вопроса. Я не проронила ни слова с тех пор, как ушел Ирменк.
Стемнело. Ассистент зажег две лампы, одну у прилавка и другую у дверей.
Я сидела среди благословенной темноты и смотрела, как небо меняет цвет корицы на цвет пепла, на фиолетово-зеленую окраску винограда. Здания на другой стороне широкой улицы растворились в небе, а затем оделись в сотканный из светящихся окошек наряд.
Вскоре вниз сошел Пелла и, обнаружив меня в лавке, сказал:
— Дорогая моя Айара, что это вы тут делаете? Отправляйтесь-ка домой. А может, мне удастся уговорить вас задержаться и поужинать вместе с Дорином и девушками?
Но я извинилась и вышла на улицу, еле волоча тяжелые, как свинец, ноги. У меня есть завтрашний день.
Когда я свернула к Форуму, ко мне подбежал оборванец-мальчишка, он сунул мне свернутый листок бумаги. Я прочла: «С восходом луны, в десять. Гробница Леопарда».
Я застыла в изумлении, чуть ли не в отчаянии. А если это чужая записка, адресованная другому человеку, и мне ее вручили по ошибке? Я ведь не знаю почерка Фенсера. У меня даже мысли не возникало, что его рукой…
Когда-то давным-давно по дороге в город, примерно в миле от стены с воротами… среди кипарисов сделали множество гробниц, а на одной из них — действительно каменные леопарды. Значит, там, когда взойдет луна?
Я вдруг снова пришла в возбуждение. Не от радости, от страха.
Я опрометью помчалась к дому, ведь в этом городе молодым женщинам, как и детям, позволено бегать по улицам.
Собираясь на свидание, охваченная упованием возлюбленная подыскала себе самый подходящий наряд. Она собрала волосы в узел и оделась в мужское платье. Хотя на древней дороге уже сто лет никто не совершал преступлений, мне не хотелось послужить причиной для установления вековой вехи. Бродить ночью по безлюдным местам в женском платье — значит искушать и людей, и богов. Мне ни на минуту не пришло в голову, что можно просто никуда не ходить.
Без приключений я прошла по городу, миновав на пути две таверны и ни разу не встретив патрульных из городской охраны, и направилась по вымощенной булыжником аллее к возвышавшимся в конце ее воротам. Каменная колесница над аркой мчалась по выстланному облаками своду. Дул легкий ветерок, а небо было высокое и синее-синее; может, позднее и начнется дождь, но луна уже вот-вот взойдет. Мне едва хватит времени, чтобы прошагать эту милю.
Место оказалось немного дальше, чем мне запомнилось. Лунный шар повис за деревьями, будто белый бумажный фонарь… Я пошла быстрей, боясь, что мне не удастся отыскать гробницу, что она померещилась мне… но вот же она, лунный свет припорошил ее, на высоком постаменте леопарды, а за ней черные кипарисы.
Там никого не оказалось. Лишь растекающиеся очертания деревьев да льющийся на стены гробницы лунный свет.
Я нерешительно подошла поближе. Может, со мной сыграли шутку? Уж не завлек ли меня сюда какой-нибудь безвестный враг?
Он здесь. Я словно почуяла его живое естество, расслышала шум его дыхания среди шороха ветра и листвы — я знала. Фенсер…
Внезапно кто-то обхватил меня сзади руками и с невероятной легкостью приподнял вверх, я ощутила теплое прикосновение великана, целебное даже при насилии.
— Не стоит сопротивляться, — сказал он, — это вам не поможет.
— Знаю, — ответила я.
Он ругнулся. И, вскинув голову, крикнул:
— Это не мужчина… та девушка.
Я тоже запрокинула голову и уперлась затылком в ребра великана. Среди леопардов появился еще один, на задних лапах; стройный мужской силуэт, волосы похожи на серебристое пламя.
— О, — бросил он, наклонившись в мою сторону, — вы и есть та, чьим именем назвались?
Луна стояла за спиной у нас с великаном. Словно софит, она освещала Фенсера, но я оставалась в тени.
— Нет, я не та, кем назвалась. Я не Аара.
— Так я и думал.
Проскользнув меж леопардами, он спрыгнул вниз, мягко приземлился и, выхватив меня из рук Ирменка, повернул лицом к луне. Затем воцарилось молчание.
На самом деле я выглядела иначе, чем во время наших предыдущих встреч; не было краски на лице, завитых и осветленных волос, солнечного света. Теперь я ближе к изначальному образцу. К тому испуганному ребенку. Я задрожала в его руках, но не от любви и уже не от страха, а от беспокойства. Тревоги. Ведь он всего лишь человек. Лишь часть реальности. Мы вместе.
— Фенсер, — проговорила я наконец. — Значит, вы все же знаете меня.
— Я знаю вас. Вы — принцесса Аара Гурц. — Выражение его лица не изменилось. Небрежный, ироничный взгляд. — Где же ваши охранники? Они остановились поблизости, чтобы насладиться сценой нашей с вами встречи?
— Охранники? — переспросила я. Он решил, будто меня используют, чтобы заманить его в ловушку. Значит, он умышленно назначил мне свидание здесь.
— С ней никого нет, — сказал Ирменк, — я увидел бы с дерева. Девушка пришла одна. Ш-ш-ш, — добавил он, обращаясь ко мне, он знал, что меня бьет дрожь, — он не причинит вам зла. Только теперь скажите правду.
— Ах, правду, — бросила я, — она всегда незамысловата, правда.
— Не могу поверить, — сказал Фенсер, — что жажда моей крови заставила родную вам Саз-Кронию протянуть руку так далеко, это весьма лестно. Вы настоящая искательница приключений. Поздравляю. Но в чем же суть сей драмы?
И тогда я увидела выход. С минуту дверца в моем мозгу никак не открывалась, не пускала меня. Потом ключ повернулся. Нащупав рукой надежный ствол яблоньки, я заговорила на языке страны, где мы родились, и он, и я.
— Крония была нашим противником. Я не кронианка. Я вышла замуж за человека из армии Дланта, стараясь защититься. У меня больше никого не осталось. Я участвовала в знаменитом отступлении, в предательском отступлении. Овдовев, я приехала в Крейз, и мне отдали поместье Гурц. Я подыгрывала то одной стороне, то другой, как и ты. Я дважды предательница, как и ты и брошенный ребенок. — В груди, будто молот, тяжело забилось сердце, не давая мне договорить. Но я увидела, как изменилось его лицо, как с него спала маска и его неподдельная красота, его боль пронзили меня насквозь.
— Боги небесные, о чем вы толкуете? — воскликнул он по-тулийски.
— Говори же на нашем родном языке, — выдавила я из себя, пытаясь побороть биение в груди и горле, причинявшее мне боль.
— Так это их затея? Этого проклятого короля, который засел у себя на острове среди разврата и грязи? Этой скотины, — он перешел на наш язык, — этого жирного кровососа, который бросил всех нас на погибель ради собственной шкуры, продал нас… изменники… сам король — изменник…
Он отпустил меня. Теперь уже я схватила его за плечи.
— Король не имеет ко мне отношения. Все это никак не связано со мной.
— Кто вы? — спросил он снова. — Вы похожи на Аару. А она походила на… другую женщину. Которая оказалась одной из жертв скотины-короля. — Его глаза обожгли меня пустотой.
Я раскрыла рот, но мне так и не удалось ничего сказать.
Ирменк, о котором мы позабыли, отошел в сторону, как будто от нас пахнуло невероятным холодом, а может, жаром.
— Послушайте, — сказал мне Фенсер на языке нашего родного города, — я не знаю, кто вы. Мне начинает казаться, будто каждая из женщин, которых я встречал на улице, с которыми был знаком или ложился в постель, и есть вы. — Ему удалось взять себя в руки, и он улыбнулся мне. — Помогите, не дайте мне сойти с ума. Откройте ваше имя.
Это притворное спокойствие (его глаза сверкали так же яростно, как разгневанная луна) позволило мне собраться с силами. Как и прежде, через его посредство.
— Я не шпионка. И не состою ни с кем в заговоре.
— Отлично. И утверждаете, будто вы не Аара?
— Я была Аарой в Гурце. Здесь меня зовут Айарой. А мы с вами познакомились в доме моей тетушки, тогда мое имя звучало иначе.
— Что за тетушка? — спросил он как бы между прочим. — Хорошо бы узнать и ее имя.
— Илайива.
— Да, — сказал он. И закрыл глаза. Я сжимала руками его плечи, но, казалось, все живое испарилось из него.
— А я, — сказала я, — ну я же — я.
— Вы.
— Разумеется, вы позабыли. Я была еще маленькая.
— Вас звали Арадия, — сказал он.
Мои силы окончательно иссякли. Я тоже превратилась в существо из праха.
— Пожалуйста, отведи ее туда, под деревья. Как знать, может, рядом кто-то бродит. Я послежу за дорогой.
— Да, — сказал Фенсер. Его глаза просветлели, он увидел меня и все остальное тоже.
По узенькой тропинке, вьющейся среди кипарисов, мы ушли в тень, скрылись от лучей луны.
— Видишь, как живут беглецы, — тихо сказал он. — Вечно настороже. Может, я и заслужил такую участь. А он нет. — Мы подошли к другой гробнице, небольшой и скрытой зарослями; Фенсер, как любезный кавалер, расстелил плащ и жестом предложил мне сесть. — Ирменк говорил, что этот изверг с «Двексиса» рассказывал тебе о нем. Что ты подумала?
— Если ты счел, что Ирменка осудили несправедливо, значит, так оно и есть.
— Ты все еще ребенок, — сказал Фенсер. И коснулся моих волос, выбившихся из узла.
Его замечание оскорбило меня. Не потому, что оказалось справедливым — во мне действительно еще много осталось от ребенка, — но как он мог принять мою веру в него за детскую неспособность?
Я не стала спорить. И лишь сказала:
— Аара — это тоже я.
— Подобно богине, имеющей множество обличий. Я помню Аару. Цветок, преподнесенный мне судьбой, когда я ждал одних только колючек. Я не заслужил ни того дня в праздник урожая, ни Аары.
Не хочет ли он таким образом сообщить, что у нас с ним все кончено? Похоже на то, уж больно он серьезен и снисходителен. Он стоял рядом с гробницей, отвернувшись от меня и глядя в ночь.
— Ты знал тогда… — заговорила я. И остановилась.
— Я не знал, кто ты на самом деле, Арадия. Я принял тебя за кронианку. И увидел в тебе другую. Илайиву. Самым неожиданным образом ты очень на нее похожа.
— Поэтому ты невзлюбил меня? Потому что я похожа на нее, а все же не она?
— Она мертва.
Его слова резанули меня ножом сквозь темноту. Я сказала:
— Она покончила с собой и бросила нас обоих.
Наступила долгая пауза. А потом он рассказал мне о тюрьме и стражнике, принесшем ему это известие. Его слова послужили лишь дополнением к тому, что я видела во сне. Я бы очень расстроилась, окажись все иначе. Упоминать об этом я не стала.
— А потом, — с тихим вздохом проговорил он, — воины медвежьей армии увезли тебя. Очи. Тебе тогда исполнилось всего… двенадцать лет…
— Четырнадцать. Я должна была искупить грех.
— Такая маленькая. О каком искуплении может идти речь? Ты полюбила человека из вражеского войска и подумала, что согрешила?
Я не могла понять — сказать ему или нет. Полнейшее искупление. Поведать ему о том, как я вычеркнула его имя из списка приговоренных к казни, как вмешалась, сломала и сотворила его заново одним-единственным необдуманным жестом, желая спасти ему жизнь.
Я не успела решиться, не успела раскрыть рта, ведь сердце продолжало биться, нанося удары как кнутом, и я устала, я вконец измучилась, а он уже заговорил:
— Я узнал тебя только здесь, на дороге. И все вспомнил. Такая странная маленькая девочка с длинными шелковистыми волосами, похожими на солнечный свет. Ведь это я сообщил тебе о гибели родителей. Боги мои, до чего же я, верно, стал тебе ненавистен.
Спустя некоторое время я спросила:
— Ты не позволишь мне любить тебя теперь?
Он покачал головой:
— Арадия… Нет. Не надо признаний. Всеми богами молю тебя, не говори, что ты проделала этот путь, разыскивая меня. Подобным мыслям нет места в моей голове. Это фантазия, дурацкая и прекрасная. Ты вполне на такое способна. Я же видел тебя на празднике урожая. Ты походила на вышедшую из чащи робкую лань, она доверчива, но все думает: не убежать ли; у нее глаза богини, и сразу становится понятно, что лань волшебная и душа у нее огненная… Арадия, не вынуждай меня говорить об этом. Праздник урожая и Вульмардры.. соитие в конце лета, о котором потом забывают.
— Ты забыл, а я нет.
— Забыл, но иначе, чем ты предполагаешь. Сокровище тайников памяти. А теперь отпусти меня.
— Я заранее угадала, как мы встретимся и что ты скажешь. Ты согласился повидать меня лишь затем, чтобы расстроить предполагаемую ловушку. А вместо засады встретил всего-навсего ненужную тебе женщину, твердящую про любовное свидание в лесу, о котором лучше просто забыть, ведь для тебя это все равно, что прыщ почесать. А для меня…
Он рассмеялся:
— Я вижу, за время, проведенное среди армейских, ты усвоила два-три отменных выражения.
И снова мне не удалось ничего больше рассказать. Он отгородился от меня щитом. Каждую мою фразу он воспринимал как удар шпаги и парировал их все. От потрясения у меня онемела рука. Я дошла до полного изнеможения, как Ликсандор, упавший на землю под земляничными деревьями, истекая кровью и плача.
Соскользнув с гробницы, я пошла по дорожке среди кипарисов. Каждая частичка моего тела отозвалась криком, как будто наши волосы и кожа срослись, и мне пришлось оторвать их друг от друга. А ночь хранила молчание.
— Арадия, — сказал он, но я не оглянулась, не остановилась. Он предложил проводить меня до городских ворот. Мне не надо, чтобы он меня охранял. А того, что мне нужно, он дать не может.
Когда я поравнялась с гробницей Леопарда, мне навстречу вышел Ирменк.
— Опасности нет, — сказал он, — но я могу проводить вас до ворот.
— В этом нет необходимости. Скажите мне кое-что.
— Может, и скажу, — ответил он. Заметив, что я расстроена, он ласково поглядел на меня.
— Почему вы зашли в магазин к Пелле?
— Из-за картины с зеленым плодом. Она бросилась мне в глаза, когда я стоял на другой стороне улицы.
— А вы прежде бывали в городе?
— Не часто. Подолгу там не появлялся. А первое время вовсе не бывал. Я — человек заметный. И всякий, кому известны приметы, может догадаться, кем я был.
— А сегодня Фенсер попросил вас сходить в город?
— Нет, но недавно он посоветовал мне заглянуть в лавку Пеллы. Он сказал, — Ирменк поколебался, затем договорил до конца, — сказал, что мне, вероятно, захочется посмотреть на выставленные в ней картины. И еще, что лавка эта примечательна, ведь в ней рисует, сидя у витрины, хорошенькая светловолосая девушка.
Я отшатнулась. Значит, Фенсер видел меня. Видел, а я его не заметила. Вероятно, он не узнал меня, ведь я сижу вполоборота к окну, склонив голову над рисунком… впрочем, если бы он меня любил, если бы испытывал во мне потребность, разве тогда мог бы он не узнать меня? Разве смог бы пройти мимо? А мне-то, раз я вижу его во сне и чувствую на расстоянии, мне-то следовало бы знать, что он рядом, но я не знала, и тень его, как сотни других, лишь промелькнула между мной и полуденным солнцем.
Я брела по древней дороге, нимало не заботясь о том, что творится вокруг, но никто не потревожил меня, потому что на всей земле не осталось ни одного живого человека.
От горечи глаза мои стали сухими и холодными.
Все теперь кончено.
Я останусь здесь, куда мне деваться? А летом он уедет отсюда — что еще можно придумать — и остановится в другом месте, чтобы наверняка избежать встреч со мной.
— Да, она очень любит этого кролика. Кто-то ее толкнул, иначе она ни за что не выпустила бы его из рук, — сказала подошедшая мать девочки. — Но что с вами такое? У вас болит что-нибудь?
— Нет-нет, ничего. — Я вся съежилась, прячась за потоками слез, и пошла бы дальше, но она положила руку мне на плечо.
— Скажите мне, — проговорила она, — я могу вам помочь.
Я смахнула с глаз слезы и хмуро поглядела на нее. Эта женщина ниже меня ростом, коренастая, неприметная, а глаза — как у львицы. Ощущая чуть ли не страх, я стряхнула ее руку со своего плеча.
— Ну, я все равно вам скажу, — решила она, — ведь вы так сердечно отнеслись к моей дочке. Возьмите розовую свечу. В день богини, такой, как сегодня, до прихода полуночи намажьте ее чистым оливковым маслом и растертыми цветами фиалки. Задумайте желание. Повторяйте его имя, пока горит свеча. Она должна прогореть до конца. Тогда он придет к вам, но только если сам на это согласен.
Мне стало неловко. Я принялась рыться в поисках еще одной монетки.
— Денег не нужно, — сказала она, — я сделала бы то же самое для любого человека в вашем положении. Пойдем, — добавила она, обращаясь к дочке, которая уже позабыла про нас и увлеченно разговаривала со своим кроликом.
Они ушли, и я осталась одна.
Абсурд. Мне не следует этого делать. Розовая свеча… магазины сегодня закрыты, а впрочем, да, я видела такие свечи, они лежат вместе с прочими в буфете, в столовой у маэстро. Можно запросто взять одну, а назавтра, когда лавки откроются снова, возместить пропажу. И масло… у меня осталось немного для лампы. Фиалки же приколоты к моим волосам.
Завтрак проходил празднично. Мы смеялись, поедая сваренные вкрутую яйца и вульмартовский кекс с лимонным самбуком, запивая все это вином. Мне показалось, что раньше я никогда не смеялась. То же самое показалось и остальным. Один из учеников возложил мне на голову венок из фиалок, провозгласив меня Королевой Праздника. Девушка, обожавшая живописца, который давным-давно скончался, сообщила, что побаивалась меня, но что я все-таки очень славная. Я отпускала шутки. Все веселились до упаду. Я рассказывала истории, в том числе про русалок, из тех, что слышала на «Морской Провидице», а они требовали все новых и новых. Потом все тоже принялись что-нибудь рассказывать. Кувшины с вином казались бездонными, ведь их наполнял хмельной веселый Зандорос Дорной, валявшийся под столом. Даже лицо Дорина излучало слабый свет. Он признался, что с удовольствием нарисовал бы меня, но ему не хотелось просить.
— Тебе придется позировать подолгу, несколько раз. И, возможно, картина придется тебе не по вкусу.
— Ты изобразил бы меня уродливой, — сказала я.
— Нет, — ответил он, — просто ты выглядела бы старше, а еще мне хотелось бы нарисовать тебе совсем светлые волосы.
Я подвыпила и потому не побледнела, а лишь сказала:
— Ты ясновидящий.
— И ты тоже, — ответил Дорин. — Способность к ясновидению встречается куда чаще, чем принято считать.
Завтрак завершился в семь часов вечера. Стемнело, и ученики маэстро позвали меня с собой на танцы. Я отказывалась, но никто меня и слушать не стал. Поэтому я отправилась с ними в один из домов Старой Дженчиры, где попыталась вспомнить па, которые показывала мне мама, и разучить новые. И вспомнила, и разучила, и выделывала курбеты вместе с другими, и все мы смеялись и пили вино в промежутках между променадами и тарасками.
Но за час до полуночи, словно заколдованная принцесса, я вспомнила, отчего мне так радостно, и кинулась прочь.
Город заполонили огни, подсвеченные лица, мольбы о поцелуе, развешанные повсюду гирлянды, жаровни, на которых пекли яблоки. Я пробралась сквозь любовный заслон Исибри и вернулась к себе. Казалось, в доме, кроме меня, никого нет. Я опустила занавеску у себя в комнате и зажгла лампу. Будто воришка — так и есть на самом деле — я вытащила розовую свечу. И приготовила эликсир.
Пусть я веду себя как полоумная, какая разница. Я потеряла рассудок из-за тебя. А кроме того, я чуть ли не наслаждалась, пока готовила масло, вдыхая ароматы, тонкий запах фиалок, а горящая свеча наполнила комнату благоуханием жженого сахара. Наверное, по всему городу женщины заняты тем же. Завтра улицы наводнят толпы влюбленных, которые не прочь встретиться.
Я поставила свечу в миску с водой, и весьма кстати, ведь не успела она прогореть до половины, как я уже заснула. Бормоча словно заклинание его имя, как и положено.
Наутро после Вульмартии я проснулась со сладостным ощущением сбывшегося желания. Потом огляделась вокруг, увидела остатки свечи, и содеянное показалось мне отвратительным. Словно бедняк, я примирилась со своим несчастьем и приняла его.
3
В дневное время по часу, а то и по два я позировала Дорину. С тех пор как мы с учениками Пеллы проявили некоторое доверие друг к другу, они стали намного дружелюбней, хотя за пять дней, прошедших после праздника, снова показали свою несхожесть. Когда Дорин потихоньку спросил, не соглашусь ли я позировать ему, старательно делая вид, будто я никогда не заговаривала о Бесконечности, я ответила положительно.На пятый день, когда Дорин закончил наброски, я вернулась в лавку; мной овладело беспокойство, работать не хотелось, и я бездельничала. Я сидела, подремывая над листом бумаги, который отчасти успел превратиться в маковое поле со сфинксом. Ассистент Пеллы читал, примостившись за прилавком. Внезапно входная дверь отворилась. В лавку хлынул свет, потом произошло затмение. Стоявший на пороге человек оказался просто великаном.
Он пригнул голову, когда входил, и при этом что-то вспомнилось мне…
— Извините, — сказал он, обращаясь к ассистенту Пеллы, — в витрине магазина выставлена картина с изображением яблока… или скорее драгоценного камня в форме яблока…
— Мне очень жаль, но она не продается.
— А нет ли других работ того же художника?
— Боюсь, в данный момент нет. Он очень подолгу работает над картинами.
— Да, я так и предполагал.
Великан стоял в лучах солнечного света, падавших из моего окна. Тонко очерченное лицо, копна черных волос, величественная осанка. Только мускулы плеч и верхней части спины чудовищно гипертрофированы. Казалось, рабочая блуза может в любой момент лопнуть на вдохе. А вот левая нога немного искривлена и искалечена. При ходьбе он прихрамывал.
Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я поднялась с места. Карандаши со стуком посыпались на пол, и тут волна черных вспышек захлестнула мне глаза. Я подняла руки, пытаясь их прикрыть, и в это мгновение великан подошел ко мне и очень тихо спросил:
— В чем дело? Вы меня знаете?
— Да.
— Вам известно, кто я такой?
— Да. — Зрение мое прояснилось. Я поглядела ему в глаза и прошептала: — Вы Ирменк.
— Откуда вы меня знаете? Мы где-то уже встречались?
— Разве мое лицо кажется вам знакомым?
— В некотором роде.
— Мы никогда раньше не встречались. Я ни разу вас не видела. Но капитан галеры описал мне вашу внешность.
Мы говорили по-тулийски, каждый с иностранным акцентом, только они отличались друг от друга.
— Вы очень бледны, — сказал он. — Чего вы хотите от меня?
— Ничего. Разве только… я вовсе не желаю вам зла, одного лишь добра. Я рада, что вы обрели свободу… от того, что с вами было.
Он тихонько выдохнул воздух. И улыбнулся. Сразу видно, и Фенсер тоже это разглядел: он не из тех, кому по душе кровопролитие или ложь.
— Благодарю. Из-за вас у меня екнуло сердце.
— А у меня из-за вас, — ответила я.
Он вскинул брови, подумав, уж не заигрываю ли я с ним.
— Для меня это полная неожиданность, — проговорил он.
— Человек, освободивший вас… он вас освободил?
— Да, — сказал он, и лицо его посерьезнело.
— Он… он с вами?
— Не здесь. Не в городе. Но я знаю, как его найти. Кто о нем спрашивает? — спросил он, защищая своего защитника.
А что, если они — любовники, как в античных мифах? Вдруг он занял мое место? Я даже не понимала толком, откуда у меня взялись такие мысли. Из обрывков бесед в салонах Крейза… впрочем, этого достало, чтобы я дрогнула в нерешительности. Но я сожгла свечу, и она услышала меня. Нельзя мне отступать.
— Я хотела бы послать с вами записку для него, если можно.
— Можно.
Меня затрясло; я присела, стараясь не выронить карандаш.
(Ассистент Пеллы увидел, что мы поглощены беседой, и снова взялся за свою книгу, хоть я и позабыла подать ему условный знак.)
Я вцепилась в карандаш, но никак не могла пошевельнуть рукой. И вдруг Ирменк протянул ко мне через стол свою огромную лапу и положил ее поверх моей руки. Тепло, исходившее от него, походило скорей на тепло земли-суши, а не какого-либо живого существа, и вместе с теплом от этого человека веяло покоем, который передался и мне. Я снова обрела способность дышать и тогда опять взялась за карандаш и написала: «Фенсер, если ты помнишь меня, я здесь. Если хочешь меня видеть, я здесь. А если нет — позабудь о том, что прочел эти слова. Я вовсе никогда их не писала».
— Тут нет вашего имени.
Я подняла голову. Какая сила духа передалась мне через его руку. Проговорила:
— Скажите ему сами, ладно? Аара.
Медленно проходил день. В Старой Дженчире редко раздается колокольный звон, но наверху в мастерской горела свеча для отсчета времени. В шесть часов юноши с ужасным грохотом, а девушки — бесшумно ступая, спустились вниз.
Дорин так и не появился. Он все еще работает. Хвала богине: Пелла не придет в лавку, не посоветует мне отправляться домой, не пригласит меня к ужину.
Ассистент, которому полагалось оставаться в магазине до восьми, понемногу начал суетливо прибираться.
Я вышла на задний дворик и торопливо набрала из колонки, находившейся под фиговым деревом, воды в чашку. Я вернулась — ничего нового. Даже нет нужды спрашивать, не заходил ли кто-нибудь.
Ассистент не задал мне ни одного вопроса. Я не проронила ни слова с тех пор, как ушел Ирменк.
Стемнело. Ассистент зажег две лампы, одну у прилавка и другую у дверей.
Я сидела среди благословенной темноты и смотрела, как небо меняет цвет корицы на цвет пепла, на фиолетово-зеленую окраску винограда. Здания на другой стороне широкой улицы растворились в небе, а затем оделись в сотканный из светящихся окошек наряд.
Вскоре вниз сошел Пелла и, обнаружив меня в лавке, сказал:
— Дорогая моя Айара, что это вы тут делаете? Отправляйтесь-ка домой. А может, мне удастся уговорить вас задержаться и поужинать вместе с Дорином и девушками?
Но я извинилась и вышла на улицу, еле волоча тяжелые, как свинец, ноги. У меня есть завтрашний день.
Когда я свернула к Форуму, ко мне подбежал оборванец-мальчишка, он сунул мне свернутый листок бумаги. Я прочла: «С восходом луны, в десять. Гробница Леопарда».
Я застыла в изумлении, чуть ли не в отчаянии. А если это чужая записка, адресованная другому человеку, и мне ее вручили по ошибке? Я ведь не знаю почерка Фенсера. У меня даже мысли не возникало, что его рукой…
Когда-то давным-давно по дороге в город, примерно в миле от стены с воротами… среди кипарисов сделали множество гробниц, а на одной из них — действительно каменные леопарды. Значит, там, когда взойдет луна?
Я вдруг снова пришла в возбуждение. Не от радости, от страха.
Я опрометью помчалась к дому, ведь в этом городе молодым женщинам, как и детям, позволено бегать по улицам.
Собираясь на свидание, охваченная упованием возлюбленная подыскала себе самый подходящий наряд. Она собрала волосы в узел и оделась в мужское платье. Хотя на древней дороге уже сто лет никто не совершал преступлений, мне не хотелось послужить причиной для установления вековой вехи. Бродить ночью по безлюдным местам в женском платье — значит искушать и людей, и богов. Мне ни на минуту не пришло в голову, что можно просто никуда не ходить.
Без приключений я прошла по городу, миновав на пути две таверны и ни разу не встретив патрульных из городской охраны, и направилась по вымощенной булыжником аллее к возвышавшимся в конце ее воротам. Каменная колесница над аркой мчалась по выстланному облаками своду. Дул легкий ветерок, а небо было высокое и синее-синее; может, позднее и начнется дождь, но луна уже вот-вот взойдет. Мне едва хватит времени, чтобы прошагать эту милю.
Место оказалось немного дальше, чем мне запомнилось. Лунный шар повис за деревьями, будто белый бумажный фонарь… Я пошла быстрей, боясь, что мне не удастся отыскать гробницу, что она померещилась мне… но вот же она, лунный свет припорошил ее, на высоком постаменте леопарды, а за ней черные кипарисы.
Там никого не оказалось. Лишь растекающиеся очертания деревьев да льющийся на стены гробницы лунный свет.
Я нерешительно подошла поближе. Может, со мной сыграли шутку? Уж не завлек ли меня сюда какой-нибудь безвестный враг?
Он здесь. Я словно почуяла его живое естество, расслышала шум его дыхания среди шороха ветра и листвы — я знала. Фенсер…
Внезапно кто-то обхватил меня сзади руками и с невероятной легкостью приподнял вверх, я ощутила теплое прикосновение великана, целебное даже при насилии.
— Не стоит сопротивляться, — сказал он, — это вам не поможет.
— Знаю, — ответила я.
Он ругнулся. И, вскинув голову, крикнул:
— Это не мужчина… та девушка.
Я тоже запрокинула голову и уперлась затылком в ребра великана. Среди леопардов появился еще один, на задних лапах; стройный мужской силуэт, волосы похожи на серебристое пламя.
— О, — бросил он, наклонившись в мою сторону, — вы и есть та, чьим именем назвались?
Луна стояла за спиной у нас с великаном. Словно софит, она освещала Фенсера, но я оставалась в тени.
— Нет, я не та, кем назвалась. Я не Аара.
— Так я и думал.
Проскользнув меж леопардами, он спрыгнул вниз, мягко приземлился и, выхватив меня из рук Ирменка, повернул лицом к луне. Затем воцарилось молчание.
На самом деле я выглядела иначе, чем во время наших предыдущих встреч; не было краски на лице, завитых и осветленных волос, солнечного света. Теперь я ближе к изначальному образцу. К тому испуганному ребенку. Я задрожала в его руках, но не от любви и уже не от страха, а от беспокойства. Тревоги. Ведь он всего лишь человек. Лишь часть реальности. Мы вместе.
— Фенсер, — проговорила я наконец. — Значит, вы все же знаете меня.
— Я знаю вас. Вы — принцесса Аара Гурц. — Выражение его лица не изменилось. Небрежный, ироничный взгляд. — Где же ваши охранники? Они остановились поблизости, чтобы насладиться сценой нашей с вами встречи?
— Охранники? — переспросила я. Он решил, будто меня используют, чтобы заманить его в ловушку. Значит, он умышленно назначил мне свидание здесь.
— С ней никого нет, — сказал Ирменк, — я увидел бы с дерева. Девушка пришла одна. Ш-ш-ш, — добавил он, обращаясь ко мне, он знал, что меня бьет дрожь, — он не причинит вам зла. Только теперь скажите правду.
— Ах, правду, — бросила я, — она всегда незамысловата, правда.
— Не могу поверить, — сказал Фенсер, — что жажда моей крови заставила родную вам Саз-Кронию протянуть руку так далеко, это весьма лестно. Вы настоящая искательница приключений. Поздравляю. Но в чем же суть сей драмы?
И тогда я увидела выход. С минуту дверца в моем мозгу никак не открывалась, не пускала меня. Потом ключ повернулся. Нащупав рукой надежный ствол яблоньки, я заговорила на языке страны, где мы родились, и он, и я.
— Крония была нашим противником. Я не кронианка. Я вышла замуж за человека из армии Дланта, стараясь защититься. У меня больше никого не осталось. Я участвовала в знаменитом отступлении, в предательском отступлении. Овдовев, я приехала в Крейз, и мне отдали поместье Гурц. Я подыгрывала то одной стороне, то другой, как и ты. Я дважды предательница, как и ты и брошенный ребенок. — В груди, будто молот, тяжело забилось сердце, не давая мне договорить. Но я увидела, как изменилось его лицо, как с него спала маска и его неподдельная красота, его боль пронзили меня насквозь.
— Боги небесные, о чем вы толкуете? — воскликнул он по-тулийски.
— Говори же на нашем родном языке, — выдавила я из себя, пытаясь побороть биение в груди и горле, причинявшее мне боль.
— Так это их затея? Этого проклятого короля, который засел у себя на острове среди разврата и грязи? Этой скотины, — он перешел на наш язык, — этого жирного кровососа, который бросил всех нас на погибель ради собственной шкуры, продал нас… изменники… сам король — изменник…
Он отпустил меня. Теперь уже я схватила его за плечи.
— Король не имеет ко мне отношения. Все это никак не связано со мной.
— Кто вы? — спросил он снова. — Вы похожи на Аару. А она походила на… другую женщину. Которая оказалась одной из жертв скотины-короля. — Его глаза обожгли меня пустотой.
Я раскрыла рот, но мне так и не удалось ничего сказать.
Ирменк, о котором мы позабыли, отошел в сторону, как будто от нас пахнуло невероятным холодом, а может, жаром.
— Послушайте, — сказал мне Фенсер на языке нашего родного города, — я не знаю, кто вы. Мне начинает казаться, будто каждая из женщин, которых я встречал на улице, с которыми был знаком или ложился в постель, и есть вы. — Ему удалось взять себя в руки, и он улыбнулся мне. — Помогите, не дайте мне сойти с ума. Откройте ваше имя.
Это притворное спокойствие (его глаза сверкали так же яростно, как разгневанная луна) позволило мне собраться с силами. Как и прежде, через его посредство.
— Я не шпионка. И не состою ни с кем в заговоре.
— Отлично. И утверждаете, будто вы не Аара?
— Я была Аарой в Гурце. Здесь меня зовут Айарой. А мы с вами познакомились в доме моей тетушки, тогда мое имя звучало иначе.
— Что за тетушка? — спросил он как бы между прочим. — Хорошо бы узнать и ее имя.
— Илайива.
— Да, — сказал он. И закрыл глаза. Я сжимала руками его плечи, но, казалось, все живое испарилось из него.
— А я, — сказала я, — ну я же — я.
— Вы.
— Разумеется, вы позабыли. Я была еще маленькая.
— Вас звали Арадия, — сказал он.
Мои силы окончательно иссякли. Я тоже превратилась в существо из праха.
4
Не могу сказать, как долго мы пробыли в этом безвременье, в небытии. Ирменк возвратил нас к действительности. Он тихо, монотонно проговорил:— Пожалуйста, отведи ее туда, под деревья. Как знать, может, рядом кто-то бродит. Я послежу за дорогой.
— Да, — сказал Фенсер. Его глаза просветлели, он увидел меня и все остальное тоже.
По узенькой тропинке, вьющейся среди кипарисов, мы ушли в тень, скрылись от лучей луны.
— Видишь, как живут беглецы, — тихо сказал он. — Вечно настороже. Может, я и заслужил такую участь. А он нет. — Мы подошли к другой гробнице, небольшой и скрытой зарослями; Фенсер, как любезный кавалер, расстелил плащ и жестом предложил мне сесть. — Ирменк говорил, что этот изверг с «Двексиса» рассказывал тебе о нем. Что ты подумала?
— Если ты счел, что Ирменка осудили несправедливо, значит, так оно и есть.
— Ты все еще ребенок, — сказал Фенсер. И коснулся моих волос, выбившихся из узла.
Его замечание оскорбило меня. Не потому, что оказалось справедливым — во мне действительно еще много осталось от ребенка, — но как он мог принять мою веру в него за детскую неспособность?
Я не стала спорить. И лишь сказала:
— Аара — это тоже я.
— Подобно богине, имеющей множество обличий. Я помню Аару. Цветок, преподнесенный мне судьбой, когда я ждал одних только колючек. Я не заслужил ни того дня в праздник урожая, ни Аары.
Не хочет ли он таким образом сообщить, что у нас с ним все кончено? Похоже на то, уж больно он серьезен и снисходителен. Он стоял рядом с гробницей, отвернувшись от меня и глядя в ночь.
— Ты знал тогда… — заговорила я. И остановилась.
— Я не знал, кто ты на самом деле, Арадия. Я принял тебя за кронианку. И увидел в тебе другую. Илайиву. Самым неожиданным образом ты очень на нее похожа.
— Поэтому ты невзлюбил меня? Потому что я похожа на нее, а все же не она?
— Она мертва.
Его слова резанули меня ножом сквозь темноту. Я сказала:
— Она покончила с собой и бросила нас обоих.
Наступила долгая пауза. А потом он рассказал мне о тюрьме и стражнике, принесшем ему это известие. Его слова послужили лишь дополнением к тому, что я видела во сне. Я бы очень расстроилась, окажись все иначе. Упоминать об этом я не стала.
— А потом, — с тихим вздохом проговорил он, — воины медвежьей армии увезли тебя. Очи. Тебе тогда исполнилось всего… двенадцать лет…
— Четырнадцать. Я должна была искупить грех.
— Такая маленькая. О каком искуплении может идти речь? Ты полюбила человека из вражеского войска и подумала, что согрешила?
Я не могла понять — сказать ему или нет. Полнейшее искупление. Поведать ему о том, как я вычеркнула его имя из списка приговоренных к казни, как вмешалась, сломала и сотворила его заново одним-единственным необдуманным жестом, желая спасти ему жизнь.
Я не успела решиться, не успела раскрыть рта, ведь сердце продолжало биться, нанося удары как кнутом, и я устала, я вконец измучилась, а он уже заговорил:
— Я узнал тебя только здесь, на дороге. И все вспомнил. Такая странная маленькая девочка с длинными шелковистыми волосами, похожими на солнечный свет. Ведь это я сообщил тебе о гибели родителей. Боги мои, до чего же я, верно, стал тебе ненавистен.
Спустя некоторое время я спросила:
— Ты не позволишь мне любить тебя теперь?
Он покачал головой:
— Арадия… Нет. Не надо признаний. Всеми богами молю тебя, не говори, что ты проделала этот путь, разыскивая меня. Подобным мыслям нет места в моей голове. Это фантазия, дурацкая и прекрасная. Ты вполне на такое способна. Я же видел тебя на празднике урожая. Ты походила на вышедшую из чащи робкую лань, она доверчива, но все думает: не убежать ли; у нее глаза богини, и сразу становится понятно, что лань волшебная и душа у нее огненная… Арадия, не вынуждай меня говорить об этом. Праздник урожая и Вульмардры.. соитие в конце лета, о котором потом забывают.
— Ты забыл, а я нет.
— Забыл, но иначе, чем ты предполагаешь. Сокровище тайников памяти. А теперь отпусти меня.
— Я заранее угадала, как мы встретимся и что ты скажешь. Ты согласился повидать меня лишь затем, чтобы расстроить предполагаемую ловушку. А вместо засады встретил всего-навсего ненужную тебе женщину, твердящую про любовное свидание в лесу, о котором лучше просто забыть, ведь для тебя это все равно, что прыщ почесать. А для меня…
Он рассмеялся:
— Я вижу, за время, проведенное среди армейских, ты усвоила два-три отменных выражения.
И снова мне не удалось ничего больше рассказать. Он отгородился от меня щитом. Каждую мою фразу он воспринимал как удар шпаги и парировал их все. От потрясения у меня онемела рука. Я дошла до полного изнеможения, как Ликсандор, упавший на землю под земляничными деревьями, истекая кровью и плача.
Соскользнув с гробницы, я пошла по дорожке среди кипарисов. Каждая частичка моего тела отозвалась криком, как будто наши волосы и кожа срослись, и мне пришлось оторвать их друг от друга. А ночь хранила молчание.
— Арадия, — сказал он, но я не оглянулась, не остановилась. Он предложил проводить меня до городских ворот. Мне не надо, чтобы он меня охранял. А того, что мне нужно, он дать не может.
Когда я поравнялась с гробницей Леопарда, мне навстречу вышел Ирменк.
— Опасности нет, — сказал он, — но я могу проводить вас до ворот.
— В этом нет необходимости. Скажите мне кое-что.
— Может, и скажу, — ответил он. Заметив, что я расстроена, он ласково поглядел на меня.
— Почему вы зашли в магазин к Пелле?
— Из-за картины с зеленым плодом. Она бросилась мне в глаза, когда я стоял на другой стороне улицы.
— А вы прежде бывали в городе?
— Не часто. Подолгу там не появлялся. А первое время вовсе не бывал. Я — человек заметный. И всякий, кому известны приметы, может догадаться, кем я был.
— А сегодня Фенсер попросил вас сходить в город?
— Нет, но недавно он посоветовал мне заглянуть в лавку Пеллы. Он сказал, — Ирменк поколебался, затем договорил до конца, — сказал, что мне, вероятно, захочется посмотреть на выставленные в ней картины. И еще, что лавка эта примечательна, ведь в ней рисует, сидя у витрины, хорошенькая светловолосая девушка.
Я отшатнулась. Значит, Фенсер видел меня. Видел, а я его не заметила. Вероятно, он не узнал меня, ведь я сижу вполоборота к окну, склонив голову над рисунком… впрочем, если бы он меня любил, если бы испытывал во мне потребность, разве тогда мог бы он не узнать меня? Разве смог бы пройти мимо? А мне-то, раз я вижу его во сне и чувствую на расстоянии, мне-то следовало бы знать, что он рядом, но я не знала, и тень его, как сотни других, лишь промелькнула между мной и полуденным солнцем.
Я брела по древней дороге, нимало не заботясь о том, что творится вокруг, но никто не потревожил меня, потому что на всей земле не осталось ни одного живого человека.
От горечи глаза мои стали сухими и холодными.
Все теперь кончено.
Я останусь здесь, куда мне деваться? А летом он уедет отсюда — что еще можно придумать — и остановится в другом месте, чтобы наверняка избежать встреч со мной.