Страница:
У меня нет никаких прав на него. Нуждаться в человеке — вовсе не значит иметь на него право, а любить — вовсе не значит обладать.
Я шла, с трудом передвигая ноги, а оказавшись вблизи городских стен, на неровно вымощенной дороге, стала часто спотыкаться. Я немного постояла, прислонившись к арке ворот, как будто гранитное одеяние придавило меня своей тяжестью. Мне страшно хотелось уснуть, но я едва сумела припомнить дорогу к своему временному жилью. У меня нет дома.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— На самом деле уже давно следовало бы платить вам, — сказал Пелла, — ведь вы стали достопримечательностью заведения.
Вообще-то я намеревалась исчезнуть. Стоило мне зайти в магазин, как тоска накатила на меня, я еле устояла на ногах. Но я почувствовала, что не в силах отказать маэстро. Ничего мне не сделается.
Я строго держала себя в руках все время, пока сидела в магазине, беседовала с заходившими покупателями, пока полдничала с маэстро и его питомцами. Я не плакала. Слезы поставили бы на всем точку. Вероятно, я еще не убедилась до конца. И, видимо, надеялась, что со временем человек, которому навсегда отдано мое сердце, смягчится. Но такая картина оказалась не по силам даже моему воображению.
Вместо этого я стала представлять себе новую квартиру или хотя бы зеленые занавески и красно-розовую лампу. Раз у меня нет дома, нужно его создать. И надо как-нибудь сходить в гавань и разузнать в доме, где живет тетушка Эмальдо… пепел. Пустота. Ну ладно, этого я не обязана делать, но мне следует по крайней мере забыть о другом человеке.
Чем больше я старалась отрешиться от мыслей о нем, тем чаще и ярче вспыхивал в моей памяти его образ. Он являлся мне в разных обличьях: то обаятельным капитаном, то потрепанным бойцом со стен осажденного города, то приговоренным к смерти узником, то блистательным игроком и дуэлянтом, то призраком с сумеречной дороги, пьющим вино топаз, то любовником, то отвергшей меня тенью.
На следующую ночь я улеглась в постель и стала ждать, когда же я заплачу, зарыдаю. Слез не было. Колодец мой высох и потрескался. Заснуть мне тоже не удалось. Поэтому я принялась (весьма разумное решение) читать книгу. А наутро вышла из дому — глаза, будто тлеющая зола, да жажда, как у обезумевшего среди пустыни странника, — купила на рынке фунт винограду, чтобы смочить горло, и повстречала Дорина; тот зашагал рядом со мной.
— Как рано ты встала сегодня, Айара.
— Я не позировала тебе вчера. Ты закончил наброски?
— Нет, но теперь ты выглядишь иначе.
Мы дружно принялись за виноград. Я сказала:
— У меня тоже бывают видения. Ты не один такой. Да ты же сам говорил мне об этом. Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Да, так мне и сказали. Но ты ведь старше?
— В душе. И… мне помнится другое.
— Не рассказывай! — крикнула я.
— Нет. Не буду. Не хотелось бы.
Мы шли, пересекая Форум.
— Айара, — сказал Дорин, — по-моему, Больмо вовсе не болен.
Больмо, так звали ассистента. Я поначалу не поняла, о чем он говорит.
— Не болен?
— На рассвете я видел его на улице с незнакомым человеком. Они укрылись в какой-то из подворотен. Больмо убежден, что я ничего вокруг не замечаю, а значит, и их не заметил.
— Н-да, — пробормотала я. И вдруг до меня дошел смысл сказанного. — С незнакомым человеком… что за человек?
— Он похож на моряка. Мне думается, из гавани Дженчира.
— Где ты их встретил?
— Я снимаю комнату около Ворот с Колесницей. Мы оба застыли у поворота на улицу, в которой находилась мастерская Пеллы.
— Позапрошлой ночью… — начала было я.
— Я видел, как ты выходила из города, — сказал Дорин. — Ты была в мужской одежде. Рост у тебя довольно высокий, и тебя нетрудно принять за молодого человека. Но я узнал тебя. За тобой кто-то крался. Он не подходил близко. Я подумал, уж не замышляет ли он дурное, но потом решил, что он выполняет твою просьбу. Это был Больмо.
— Ох, матерь наша.
— Он ступал так тихо, что ты не слышала шагов. И держался поодаль. Может, он о чем-нибудь проведал.
— Я шла не на свидание, — заявила я. И, сбившись с толку, добавила: — Свобода человека…
Такой безликий, неприметный, суетливый ассистент Пеллы, я даже позабыла, как его зовут. Он поджидал меня неподалеку от дома, в котором я живу, а потом прокрался следом. Надежно где-то спрятался и подглядел за нами во время встречи. Он и бровью не повел, когда великан зашел в лавку, но тут же навострил уши. И вознамерился поймать Ирменка. Как глупо упустить из виду такую возможность. Высадившийся с «Двексиса» отряд, эти люди или их сообщники могли добраться до старого города, пообещать вознаграждение; вероятно, кто-то из них остался для наблюдения в порту. До сих пор беглому невольнику удавалось скрыться от слежки. Но я, мое дурацкое желание, да еще колдовство вдобавок, выманили его из укрытия, и в конце концов по моей милости он угодил в ловушку, которой остерегался Фенсер.
Неужели Больмо выследил их до конца? Они его не заметили, это точно, ведь он до сих пор жив и сегодня на рассвете прятался в подворотне с каким-то незнакомцем.
Я застыла в нерешительности, не зная, что мне делать.
— Пелла откроет лавку только через полчаса, — проговорила я, размышляя вслух. — Где Больмо снимает квартиру?
— Он живет у матери, в белом доме у Храмовых Ступеней.
Я не сумела придумать ничего иного, как отправиться туда.
Мы расстались с Дорином, он выглядел почти как всегда. Он так много рассказал мне, и это чрезвычайно важно, ведь он — ясновидящий.
Вернувшись на рынок, я купила еще винограду, два больших спелых яблока и цветов. Я поднялась по ступеням, убегавшим вверх от храма; на террасах слева и справа от лестницы стояли, будто бы в застенчивости, современные дома: лестница совсем древняя, а они так молоды, что им страшно пересечь ее.
Белый дом был там явно не к месту, довольно маленький, убогий и неопрятный. Я позвонила в колокольчик, думая, что никто не откликнется, но тут вышла домоправительница. Я справилась о здоровье Больмо. Она сказала, что он встал и теперь на веранде; я с радостным видом прошмыгнула мимо нее.
— Как я рада, что вам полегчало, — воскликнула я, ворвавшись к нему. Веранда имела жалкий вид и выходила окнами на жалкий клочок земли, заросший сорняками, где стоял бак с дождевой водой. Я застала Больмо в домашнем ситцевом халате; он поспешно растянулся на диване, сделав кислую мину и старательно притворяясь больным.
— Колики, легкий приступ. Бывает из-за погоды, — сказал он. — Скоро пройдет.
Я вручила ему цветы и фрукты. Он изумился и все держал их в руках, пока суетливая домоправительница не избавила его от обузы.
— Вы очень добры, — сказал Больмо, — тем более что мы ведь не стали близкими друзьями.
— В чем я глубоко раскаиваюсь, — ответила я.
Домоправительнице надоело выжидать в надежде услышать что-либо интересное, она вышла. Больмо бросил мрачный взгляд на книгу, которую, видимо, читал перед моим приходом. А я решила, что подобраться к нему можно лишь одним-единственным способом.
— Но я здесь по иной причине, — сказала я.
— Ах… да?
— Позапрошлой ночью я выходила за пределы города. Вы следовали за мной.
— Я? — Ожидая обвинений, он тут же изобразил на лице негодование, причем изрядно перестарался. — Если вам нравится бродить по ночам, вполне возможно, кто-то и пошел за вами, но только не я.
— Вы. И не будем спорить. Я порадовалась вашему обществу, поскольку предполагала, что мне понадобится помощь. В конце концов я обошлась без нее, но добиться желаемого мне не удалось. Негодяи дали мне от ворот поворот, моим доводам они не поверили, а потом я уже не осмелилась пойти за ними. Но вы-то, наверное, выследили их? И послали весточку в порт или сами там побывали?
— О чем это вы…
— Я полна решимости отомстить, — сказала я. — Эта парочка доставила мне немало хлопот. Не стану оскорблять ваш слух рассказом о подробностях случившегося. Скажите, вы тоже состоите на службе у капитана?
Больмо крайне удивился.
— Хорошенькое получается дельце, — сказал он.
— Я того же мнения.
— То есть вы хотите сказать, будто тоже имеете отношение к… — он запнулся, — к галере?
— А как же иначе? Но мы впустую теряем время. Ограничьтесь ответом на вопросы. Вы их выследили?
— Не до конца. Тяжеловес-каторжник услышал, что за ними кто-то идет, и без конца оглядывался, хотя второго парня вы повергли в полное смятение, если судить по его виду. Я оставил слежку, когда определил, куда они направились.
— Куда же?
— С какой стати я буду сообщать вам об этом?
— С той стати, что другим людям вы уже сообщили, а мне из личных соображений хочется увидеть, как схватят этих свиней.
Больмо опустил глаза.
— Мне бы не хотелось, чтобы эта история дошла до ушей Пеллы. Я не единственный в городе, к кому обратились с подобным предложением; некоторые тут же сморщили нос, а я не очень-то богат. Но Пелла — человек высоконравственный. Из уважения к матушке он взял меня на работу, но если мое поведение придется ему не по вкусу, я потеряю место.
— То же самое касается и меня, ведь я тоже получаю деньги с «Двексиса» и жажду крови.
Больмо криво улыбнулся мне:
— Да, вы всем преподнесли сюрприз.
— Вы тоже. Говорите же, а не то я сообщу капитану, что обнаружила, как вы пытаетесь его надуть.
— Разве он поверит, после того как я помог его агенту? Десять человек уже, наверное, отправились в погоню.
Я чуть не закричала. Но ледяным, как ключевая вода, тоном заявила:
— Капитан скорей поверит моим словам. Смею заверить, я нравлюсь ему больше, чем вы.
— Ну и потаскуха, — сказал Больмо. — Дайте двадцать лильдов, тогда скажу.
Пропадай моя телега. Я бросила ему на колени несколько монет и побренчала остальными.
— Усадьба Дженча, — сказал Больмо.
— Что это такое?
— Любой вам скажет. Ферма, которая принадлежит богатому человеку. Они наверняка там работают. От гробницы, где вы с ними встречались, через поля тянется дорога. Четыре или пять миль.
Я уже хотела бросить ему недостающие десять лильдов. Но потом передумала. Вместо этого я взяла со стола спелое яблочко да подбила ему глаз. Он разорался, а я убежала.
Вскоре я почувствовала в боку жгучую боль и подумала, что, вероятно, была не права. Я бежала, сколько хватало сил, сменяя время от времени бег на быструю ходьбу.
Я заглянула в лавку, но успела только крикнуть Дорину, что мне опять придется уйти. Я прихватила с рабочего стола нож, которым чинила карандаши, и отрезала кусочки от брусков акварели: я наточила его как раз накануне. Несмотря на всю отчаянность положения, меня мучили угрызения совести, ведь я подведу маэстро Пеллу. Я не знала, что придумать, и вообще не отдавала себе отчета в том, что делаю.
Но пока я пробиралась по холмам среди оливковых рощ и засеянных полей, никто не повстречался мне на пути, лишь стадо кочующих овец и при них мальчишка-пастух; он ничего не понял, когда я, задыхаясь от бега, спросила по-тулийски насчет десятерых человек, и неторопливо продолжил свой путь, а я со всех ног кинулась дальше.
Впереди показались красные крыши приземистых строений усадьбы, и от ужаса на меня навалились слабость и тошнота. Держась рукой за бок, спотыкаясь на ходу, я прошла через открытые ворота, миновала беспорядочные скопления сараев, давильный пресс, от которого пахло уксусом и вином, пробралась сквозь стоявшие стеной апельсиновые деревья. Казалось, ферма ничуть не стала ближе, а может, я кружила на месте, но с холма открылся обзор, и я заметила дом, несколько сеновалов и безмятежный пруд под старым кедром, но нигде ни единого признака каких-либо насильственных действий или чего-то подобного. Быть может, их уже схватили. Или — цепочка кошмаров, — а вдруг Больмо соврал?
Теперь дорога пошла под гору, и я чуть не покатилась по ней кувырком. На близлежащих полях шли работы, и люди оборачивались в мою сторону, когда я, прихрамывая, проходила мимо; мне ни с того ни с сего припомнилось поместье Гурц. Но я уже не принцесса. Я — предвестница дурных событий.
Из амбара на дорогу широкими шагами вышел могучий рослый человек, чуть припадавший на левую ногу. Он тащил огромный мешок с овсом раза в три тяжелей обычного; увидев меня, он остановился и вроде бы совершенно позабыл о своей поклаже.
— Ирменк… Ирменк… — Я подбежала к нему, хрипя и задыхаясь, пытаясь вразумительно все объяснить. Похоже, каким-то чудесным образом я успела вовремя.
В конце концов ничего объяснять не пришлось.
— Сюда направляются люди с «Двексиса»?
— Да, да… не понимаю, как они меня не опередили… десять человек…
— Они сидят в питейном заведении, — сказал Ирменк, — набираются храбрости для такого дела. — Царственная мощь звучала в его голосе, и я вдруг поняла: он не уступит им в силе, даже если они будут вооружены.
Он скинул мешок с плеч и бережно положил его на обочину.
— И все из-за меня, — сказала я, — но кроме того, человек из лавки Пеллы…
— Не терзайся, рано или поздно это должно было случиться.
— Что же вы будете делать?
— У нас есть лошади. Может, подадимся в горы. Мы бывали там прежде.
— Уходите. Ох, Ирменк, только скорей.
— Но тебе придется отправиться с нами, — сказал он.
Я с изумлением поняла, что все время надеялась на такое предложение.
— Тебе достанется от них, если кто-то узнает или хотя бы предположит, что ты предупредила нас.
— Со мной вам будет трудней, — сказала я.
— Совсем чуть-чуть.
Мне стало неловко.
— Но я не могу присоединиться к вам, из-за Фенсера. Отправляйтесь вдвоем, без меня.
— Не глупи, девочка, — чуть насмешливо возразил Ирменк. А потом добавил: — Впрочем, они уже тут как тут.
Я обернулась, подумав со злостью: какое же я ничтожество… я опять отняла у него время своим дурацким пустым лепетом.
— Беги, Ирменк. Оставь меня. Они ничего мне не сделают.
Их кони миновали гряду апельсиновых деревьев и рысью скакали по дороге, по которой недавно проковыляла я. Не десять человек, а дюжина. Они походили на черный дым. Один из них заметил нас. Он взмахнул рукой — странная алая вспышка — красный рукав, только он был точь-в-точь как кровь.
Ирменк схватил меня за руку, он продвигался вперед широкими неровными шагами, таща меня за собой, и кричал во все горло, зовя Фенсера.
На окнах боковой стены побеленного строения друг за другом распахнулись створки ставень. На двор выскакивали молодые люди, по виду ничем не отличавшиеся от школяров из Старой Дженчиры, но кое-кто из них сжимал в руке шпагу. А вот еще один, у него не застегнут ворот на рубашке — я увидела человека, которого, думала, никогда больше не встречу. Он тоже держал в руке шпагу. Взгляд его скользнул в ту сторону, куда развернулся клинок, остановился на холме.
— Дерьмо медвежье, — сказал Фенсер по-крониански. Повернул голову, посмотрел на Ирменка и закричал: — Выводи лошадей!
Фенсер скрылся из виду, пробираясь сквозь толпу молодых фехтовальщиков; все юноши с фермы, которых он обучал искусству сражения на дуэли, взволнованно кричали ему вслед, выражая свою преданность, путаясь под ногами и отнимая время, вроде меня.
Ирменк протащил меня за угол, в другой двор и наконец в конюшню. Он вывел из стойла двух коней, перекинул через холку одного из них седла и уздечки, хотя поначалу придется обойтись без седла, и усадил меня на второго.
— Вы, видимо, не обучены верховой езде. Он вас прихватит. А вот и он сам.
Я сидела на огромном, полном жизни коне и даже не успела понять, что происходит, как Фенсер прыжком уже взлетел на него, обхватил меня руками и уцепился за лошадиную гриву.
— Держись за меня, чтобы не упасть, — сказал он. — Берись за запястья. Так-то. Я не рассыплюсь.
Он ударил коня пятками, тот заржал и сорвался с места; будто языки пламени заиграли в лошадином теле, и в моем тоже.
Я не успела сориентироваться, а кони уже мчались прочь со двора, перепрыгивая на скаку через изгороди. За нами по пятам следовал Ирменк, а позади Ирменка неслись преследователи.
Впереди снова вспыхнула белизной дорога. Она вскинулась на дыбы, а мы притоптали ее, прижали к земле. Затем дорога пропала, кони мчались, рассекая грудью высокие травы, будто взметая брызги. Я крепко держалась за запястья Фенсера, ничего другого мне не оставалось. Казалось, они из какой-то живой и упругой стали, просто чудо.
Мы не оказывались так близко друг к другу с тех пор, как стали любовниками в лесу. Я не притрагивалась, не прикасалась к нему с той минуты, как он назвал меня настоящим именем. Я не нужна ему, он взял меня с собой по необходимости, дюжина мстителей гонится за нами… и все же, какой восторг!
Лошади галопом пронеслись сверх по склону холма, и, когда мы добрались до вершины, Фенсер оглянулся.
— Хорошо, — отрывисто бросил он, натянул поводья и развернул коня.
Подъехавший следом Ирменк поступил так же. Внизу, среди дворов, на пути у всадников появилось множество домашних животных — козы, гуси, большая бурая свинья и несколько охотничьих собак пестрой окраски; возникла неразбериха.
— Я предложил им выпустить часть собак. Но они оказались куда изобретательней. — Ирменк коротко хохотнул. По двору метались юные фехтовальщики, они изо всех сил извинялись, старательно забрасывая всадников вопросами, мешая им двигаться. Вот выбежали женщины и замахали фартуками на гусей. — Поскачем к каменной крестовине, а если они до тех пор не отстанут, нам лучше разделиться. Потом встретимся в обычном месте. Твой нож при тебе?
— При мне. А у тебя?
— Нож и шпага. Ай да свинья, надо же. Она всегда была неравнодушна к лошадям.
Бурая свиноматка ткнулась носом в лошадь одного из преследователей, и тот вылетел из седла.
Фенсер опять развернул коня, и мы помчались вперед. Он сказал мне:
— Надо было оставить тебя на ферме.
— Извини. Я говорила Ирменку об этом.
— Да, там было бы безопасней — а вдруг все они погонятся за нами. Хозяйка фермы спрятала бы тебя с глаз подальше. Ладно. Теперь уже поздно. Держись покрепче, девочка, я не хочу, чтобы ты свалилась в канаву.
За округлым холмом открылась широкая панорама нагорья. Оливковые деревья, словно приросшие к наклонному помосту танцоры; виноградник, белая стена, а дальше — буйная мешанина лоскутьев на подъемах и на спусках, присыпанная розовато-лиловыми анемонами; прямолинейные хребты, а на них тополя и пинии, и за всем этим высокие столбовидные скалы из базальта, чуть припорошенные зеленью, на которые опирался небосвод.
Мне следовало остаться на ферме. Я ему в тягость.
Если выпустить из рук его запястья, я скорей всего свалюсь на землю, где и останусь. Но ведь он не бросит меня, не отдаст на волю преследователей, я только лишний раз задержу его и, вероятно, ушибусь или поранюсь, а это ни к чему. И мне вовсе не хочется, чтобы меня сбыли с рук. Побуду с ним сколько можно и стану думать лишь об этом стремительном бегстве, о зеленых, рыжеватых и сиреневых холмах, об облаках в вышине…
Мы добрались до глыбы, которую Фенсер назвал каменной крестовиной. Покосившийся древний монолит. И, оглянувшись, поняли, что травля продолжается.
Фенсер зычно гаркнул. Ирменк рявкнул в ответ. Они тут же разъехались, и кони понеслись, пересекая склон холма, каждый в свою сторону. Мы выехали на другую дорогу, едва приметную овечью тропу, усыпанную вдобавок обломками породы после обвала, лошадь кидалась из стороны в сторону, а Фенсер гнал ее вперед и вдруг опять свернул с дороги на уходящий вверх склон.
Я вряд ли могла бы обернуться, и меня это вполне устраивало, пусть только он крепко-крепко меня держит, ведь мне уже кажется, что мы с ним слились воедино. Но Фенсер сказал:
— Восемь человек погнались за Ирменком. Они его боятся, и не зря. Четверо осталось на мою долю. — Спустя минуту он добавил: — Мне придется прикончить всех, если получится. Чтобы «Двексису» досталась пустая коробка из-под конфет…
Мы стрелой кинулись в лес. Запах растоптанных, как виноград, листьев, крокусов и молодых побегов шафрана захлестнул меня волной.
Наверное, какой-то звук вырвался из моего горла.
— Что такое? — спросил он. — Ты испугалась?
— Нет.
— А должна бы.
— Знаю.
Конь перескочил через ствол упавшего дерева, через сверкающий поток зеркальных осколков за ним и, резко свернув, вырвался на открытое место, залитое солнцем.
Мы взбирались все выше, на очередной вершине Фенсер оглянулся.
— Ну до чего же докучливые у нас поклонники. Наш конь почти выбился из сил. Там, наверху, у тополей… мы спешимся, пусть он бежит дальше налегке.
Конь задыхался, хрипя легкими. С одним седоком он продержался бы дольше. А кобыла, на которой скачет Ирменк, — каково ей приходится, ведь ее наездник — великан?
Мы миновали тополя; оказавшись за колышущейся завесой, Фенсер спешился и ссадил меня с коня. Потом шлепнул его по боку, и тот стремглав понесся прочь.
— Заберись вверх по склону, — велел он мне. — Заляг среди высокой травы. Постарайся, чтобы тебя не заметили. В крайнем случае, если я… попаду в сложное положение… ну, тебе лучше убежать. У тебя есть чем защищаться?
— Небольшой нож.
— Умница, Арадия. Пусти его в ход, если понадобится. И пусть совесть тебя не мучает: эти твари — адское отродье. Без них мир станет только лучше. — Он старался говорить, не проявляя чувств. Собственные доводы не убедили его, но я приободрилась.
Не тратя ни секунды на пререкания, я забралась наверх и распласталась среди зарослей аниса.
А Фенсер словно растворился среди стволов тополей, как лесной дух.
После стремительного, как водопад, движения дневной покой поверг меня в дрожь. Среди верхушек тополей трепетал ветер, солнечный свет разлетался на осколки и рассыпался кругом. А где-то извечным многоязыким голосом пел хор древесных лягушек: «Кекс-коакс-бре-кеке-кекс».
На фоне кардамонового облака плавал в небе ястреб.
И тут я услышала топот копыт.
Скакавшие впереди всадники — двое-четверо — пронеслись мимо, обламывая на скаку ветви. Они погнались за нашим конем, еще не понимая, что он так быстро мчится, потому что остался без седоков.
Еще двое ехали довольно медленно, они то ли что-то заподозрили, то ли устали.
Как будто золотисто-зеленая часть дерева отделилась, заскользила вниз и обрушилась на них. Оба наездника свалились с лошадей, причем один из них стянул за собой седло и стремена. Они покатились к корням тополей навстречу тени, внезапно послышался шум, который так же внезапно стих.
Мне не удалось ничего больше разглядеть, только как лошади попятились, вращая глазами, и, всхрапывая, забили копытами. Затем сверкнула белая рубашка Фен-сера, его волосы. Он выпрямился. Опять вспышка — нож; Фенсер отошел в сторону. Он спрыгнул на преследователей с дерева. Наверное, они уже мертвы. Там, в заснеженном лесу, чаврийцы зачастую прибегали к такой уловке.
Жуткая радость охватила меня; я сознавала, что она ужасна… Но в следующее мгновение опять раздался стук копыт — возвращались остальные.
Они промчались во весь опор вниз по склону, их четверо — нет, пятеро человек. Скакавший первым крикнул по-крониански со странным акцентом:
— Здесь, этот мерзавец здесь!
Затем он пискнул и, словно птица, взмыл в воздух, вытянув руки вперед, перекувырнулся и распластался прямо на пути у остальных. Из груди торчала рукоятка ножа Фенсера, она появилась там совсем внезапно, как будто выскочила из тела, а не воткнулась в него снаружи.
Волной во мне поднялась тошнота. Казалось, она передалась мне от Фенсера.
Лошади вскинулись на дыбы. Второй наездник попытался совладать с конем, но в это время человек со шпагой подбежал к нему, прыгнул как кошка и проткнул его клинком.
Они завопили, заголосили в слепой ярости и растерянности.
Эти люди вооружены не шпагами, а длинными ножами, которые на вид ничуть не короче шпаг; в воздухе мелькали лезвия, прорезая в нем огненные желоба.
Похожие на трещины отблески движений, мерцание длинных, как нити, ветвей — я не сумела разглядеть, что произошло потом.
Выпрямившись, я встала на склоне холма, и меня понесло вниз. Из длинного деревянного ящичка я извлекла опасный инструмент художника — нож. Обогнув гряду деревьев, я увидела, что впереди стоит человек, тот самый, с красным рукавом. Я изо всех сил размахнулась и швырнула ящичек ему в голову. Он угодил в цель, человек вскрикнул, резко обернулся и уставился на меня. Я подумала, что он, верно, рассмеется, но этого не произошло. Он снова хотел повернуться ко мне спиной, как будто этот взгляд был лишь обещанием мне на будущее. И тогда я подскочила к нему и ударила его ножом в грудь.
Чудовищное ощущение — все очень просто, но до чего же трудно вытащить короткое лезвие; человек подался в сторону и чуть не вырвал нож у меня из рук. Но каким-то образом мне все же удалось его извлечь, и тогда я ударила наотмашь по кроваво-красной руке. Он набросился на меня, я увидела, как вверх взметнулся стальной тесак, и, с первого урока усвоив характер движений, тоже вскинула руку с ножом повыше и полоснула его по шее, прямо под ухом.
Я шла, с трудом передвигая ноги, а оказавшись вблизи городских стен, на неровно вымощенной дороге, стала часто спотыкаться. Я немного постояла, прислонившись к арке ворот, как будто гранитное одеяние придавило меня своей тяжестью. Мне страшно хотелось уснуть, но я едва сумела припомнить дорогу к своему временному жилью. У меня нет дома.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ассистент маэстро Пеллы занемог, и меня попросили присмотреть за лавкой.— На самом деле уже давно следовало бы платить вам, — сказал Пелла, — ведь вы стали достопримечательностью заведения.
Вообще-то я намеревалась исчезнуть. Стоило мне зайти в магазин, как тоска накатила на меня, я еле устояла на ногах. Но я почувствовала, что не в силах отказать маэстро. Ничего мне не сделается.
Я строго держала себя в руках все время, пока сидела в магазине, беседовала с заходившими покупателями, пока полдничала с маэстро и его питомцами. Я не плакала. Слезы поставили бы на всем точку. Вероятно, я еще не убедилась до конца. И, видимо, надеялась, что со временем человек, которому навсегда отдано мое сердце, смягчится. Но такая картина оказалась не по силам даже моему воображению.
Вместо этого я стала представлять себе новую квартиру или хотя бы зеленые занавески и красно-розовую лампу. Раз у меня нет дома, нужно его создать. И надо как-нибудь сходить в гавань и разузнать в доме, где живет тетушка Эмальдо… пепел. Пустота. Ну ладно, этого я не обязана делать, но мне следует по крайней мере забыть о другом человеке.
Чем больше я старалась отрешиться от мыслей о нем, тем чаще и ярче вспыхивал в моей памяти его образ. Он являлся мне в разных обличьях: то обаятельным капитаном, то потрепанным бойцом со стен осажденного города, то приговоренным к смерти узником, то блистательным игроком и дуэлянтом, то призраком с сумеречной дороги, пьющим вино топаз, то любовником, то отвергшей меня тенью.
На следующую ночь я улеглась в постель и стала ждать, когда же я заплачу, зарыдаю. Слез не было. Колодец мой высох и потрескался. Заснуть мне тоже не удалось. Поэтому я принялась (весьма разумное решение) читать книгу. А наутро вышла из дому — глаза, будто тлеющая зола, да жажда, как у обезумевшего среди пустыни странника, — купила на рынке фунт винограду, чтобы смочить горло, и повстречала Дорина; тот зашагал рядом со мной.
— Как рано ты встала сегодня, Айара.
— Я не позировала тебе вчера. Ты закончил наброски?
— Нет, но теперь ты выглядишь иначе.
Мы дружно принялись за виноград. Я сказала:
— У меня тоже бывают видения. Ты не один такой. Да ты же сам говорил мне об этом. Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Да, так мне и сказали. Но ты ведь старше?
— В душе. И… мне помнится другое.
— Не рассказывай! — крикнула я.
— Нет. Не буду. Не хотелось бы.
Мы шли, пересекая Форум.
— Айара, — сказал Дорин, — по-моему, Больмо вовсе не болен.
Больмо, так звали ассистента. Я поначалу не поняла, о чем он говорит.
— Не болен?
— На рассвете я видел его на улице с незнакомым человеком. Они укрылись в какой-то из подворотен. Больмо убежден, что я ничего вокруг не замечаю, а значит, и их не заметил.
— Н-да, — пробормотала я. И вдруг до меня дошел смысл сказанного. — С незнакомым человеком… что за человек?
— Он похож на моряка. Мне думается, из гавани Дженчира.
— Где ты их встретил?
— Я снимаю комнату около Ворот с Колесницей. Мы оба застыли у поворота на улицу, в которой находилась мастерская Пеллы.
— Позапрошлой ночью… — начала было я.
— Я видел, как ты выходила из города, — сказал Дорин. — Ты была в мужской одежде. Рост у тебя довольно высокий, и тебя нетрудно принять за молодого человека. Но я узнал тебя. За тобой кто-то крался. Он не подходил близко. Я подумал, уж не замышляет ли он дурное, но потом решил, что он выполняет твою просьбу. Это был Больмо.
— Ох, матерь наша.
— Он ступал так тихо, что ты не слышала шагов. И держался поодаль. Может, он о чем-нибудь проведал.
— Я шла не на свидание, — заявила я. И, сбившись с толку, добавила: — Свобода человека…
Такой безликий, неприметный, суетливый ассистент Пеллы, я даже позабыла, как его зовут. Он поджидал меня неподалеку от дома, в котором я живу, а потом прокрался следом. Надежно где-то спрятался и подглядел за нами во время встречи. Он и бровью не повел, когда великан зашел в лавку, но тут же навострил уши. И вознамерился поймать Ирменка. Как глупо упустить из виду такую возможность. Высадившийся с «Двексиса» отряд, эти люди или их сообщники могли добраться до старого города, пообещать вознаграждение; вероятно, кто-то из них остался для наблюдения в порту. До сих пор беглому невольнику удавалось скрыться от слежки. Но я, мое дурацкое желание, да еще колдовство вдобавок, выманили его из укрытия, и в конце концов по моей милости он угодил в ловушку, которой остерегался Фенсер.
Неужели Больмо выследил их до конца? Они его не заметили, это точно, ведь он до сих пор жив и сегодня на рассвете прятался в подворотне с каким-то незнакомцем.
Я застыла в нерешительности, не зная, что мне делать.
— Пелла откроет лавку только через полчаса, — проговорила я, размышляя вслух. — Где Больмо снимает квартиру?
— Он живет у матери, в белом доме у Храмовых Ступеней.
Я не сумела придумать ничего иного, как отправиться туда.
Мы расстались с Дорином, он выглядел почти как всегда. Он так много рассказал мне, и это чрезвычайно важно, ведь он — ясновидящий.
Вернувшись на рынок, я купила еще винограду, два больших спелых яблока и цветов. Я поднялась по ступеням, убегавшим вверх от храма; на террасах слева и справа от лестницы стояли, будто бы в застенчивости, современные дома: лестница совсем древняя, а они так молоды, что им страшно пересечь ее.
Белый дом был там явно не к месту, довольно маленький, убогий и неопрятный. Я позвонила в колокольчик, думая, что никто не откликнется, но тут вышла домоправительница. Я справилась о здоровье Больмо. Она сказала, что он встал и теперь на веранде; я с радостным видом прошмыгнула мимо нее.
— Как я рада, что вам полегчало, — воскликнула я, ворвавшись к нему. Веранда имела жалкий вид и выходила окнами на жалкий клочок земли, заросший сорняками, где стоял бак с дождевой водой. Я застала Больмо в домашнем ситцевом халате; он поспешно растянулся на диване, сделав кислую мину и старательно притворяясь больным.
— Колики, легкий приступ. Бывает из-за погоды, — сказал он. — Скоро пройдет.
Я вручила ему цветы и фрукты. Он изумился и все держал их в руках, пока суетливая домоправительница не избавила его от обузы.
— Вы очень добры, — сказал Больмо, — тем более что мы ведь не стали близкими друзьями.
— В чем я глубоко раскаиваюсь, — ответила я.
Домоправительнице надоело выжидать в надежде услышать что-либо интересное, она вышла. Больмо бросил мрачный взгляд на книгу, которую, видимо, читал перед моим приходом. А я решила, что подобраться к нему можно лишь одним-единственным способом.
— Но я здесь по иной причине, — сказала я.
— Ах… да?
— Позапрошлой ночью я выходила за пределы города. Вы следовали за мной.
— Я? — Ожидая обвинений, он тут же изобразил на лице негодование, причем изрядно перестарался. — Если вам нравится бродить по ночам, вполне возможно, кто-то и пошел за вами, но только не я.
— Вы. И не будем спорить. Я порадовалась вашему обществу, поскольку предполагала, что мне понадобится помощь. В конце концов я обошлась без нее, но добиться желаемого мне не удалось. Негодяи дали мне от ворот поворот, моим доводам они не поверили, а потом я уже не осмелилась пойти за ними. Но вы-то, наверное, выследили их? И послали весточку в порт или сами там побывали?
— О чем это вы…
— Я полна решимости отомстить, — сказала я. — Эта парочка доставила мне немало хлопот. Не стану оскорблять ваш слух рассказом о подробностях случившегося. Скажите, вы тоже состоите на службе у капитана?
Больмо крайне удивился.
— Хорошенькое получается дельце, — сказал он.
— Я того же мнения.
— То есть вы хотите сказать, будто тоже имеете отношение к… — он запнулся, — к галере?
— А как же иначе? Но мы впустую теряем время. Ограничьтесь ответом на вопросы. Вы их выследили?
— Не до конца. Тяжеловес-каторжник услышал, что за ними кто-то идет, и без конца оглядывался, хотя второго парня вы повергли в полное смятение, если судить по его виду. Я оставил слежку, когда определил, куда они направились.
— Куда же?
— С какой стати я буду сообщать вам об этом?
— С той стати, что другим людям вы уже сообщили, а мне из личных соображений хочется увидеть, как схватят этих свиней.
Больмо опустил глаза.
— Мне бы не хотелось, чтобы эта история дошла до ушей Пеллы. Я не единственный в городе, к кому обратились с подобным предложением; некоторые тут же сморщили нос, а я не очень-то богат. Но Пелла — человек высоконравственный. Из уважения к матушке он взял меня на работу, но если мое поведение придется ему не по вкусу, я потеряю место.
— То же самое касается и меня, ведь я тоже получаю деньги с «Двексиса» и жажду крови.
Больмо криво улыбнулся мне:
— Да, вы всем преподнесли сюрприз.
— Вы тоже. Говорите же, а не то я сообщу капитану, что обнаружила, как вы пытаетесь его надуть.
— Разве он поверит, после того как я помог его агенту? Десять человек уже, наверное, отправились в погоню.
Я чуть не закричала. Но ледяным, как ключевая вода, тоном заявила:
— Капитан скорей поверит моим словам. Смею заверить, я нравлюсь ему больше, чем вы.
— Ну и потаскуха, — сказал Больмо. — Дайте двадцать лильдов, тогда скажу.
Пропадай моя телега. Я бросила ему на колени несколько монет и побренчала остальными.
— Усадьба Дженча, — сказал Больмо.
— Что это такое?
— Любой вам скажет. Ферма, которая принадлежит богатому человеку. Они наверняка там работают. От гробницы, где вы с ними встречались, через поля тянется дорога. Четыре или пять миль.
Я уже хотела бросить ему недостающие десять лильдов. Но потом передумала. Вместо этого я взяла со стола спелое яблочко да подбила ему глаз. Он разорался, а я убежала.
2
Я отправилась в путь пешком. На улицах обоих городов под названием Дженчира встречались только портшезы да изредка лошади. Я ни разу самостоятельно не сидела в седле, а от портшеза, как мне показалось, скорости не прибавится.Вскоре я почувствовала в боку жгучую боль и подумала, что, вероятно, была не права. Я бежала, сколько хватало сил, сменяя время от времени бег на быструю ходьбу.
Я заглянула в лавку, но успела только крикнуть Дорину, что мне опять придется уйти. Я прихватила с рабочего стола нож, которым чинила карандаши, и отрезала кусочки от брусков акварели: я наточила его как раз накануне. Несмотря на всю отчаянность положения, меня мучили угрызения совести, ведь я подведу маэстро Пеллу. Я не знала, что придумать, и вообще не отдавала себе отчета в том, что делаю.
Но пока я пробиралась по холмам среди оливковых рощ и засеянных полей, никто не повстречался мне на пути, лишь стадо кочующих овец и при них мальчишка-пастух; он ничего не понял, когда я, задыхаясь от бега, спросила по-тулийски насчет десятерых человек, и неторопливо продолжил свой путь, а я со всех ног кинулась дальше.
Впереди показались красные крыши приземистых строений усадьбы, и от ужаса на меня навалились слабость и тошнота. Держась рукой за бок, спотыкаясь на ходу, я прошла через открытые ворота, миновала беспорядочные скопления сараев, давильный пресс, от которого пахло уксусом и вином, пробралась сквозь стоявшие стеной апельсиновые деревья. Казалось, ферма ничуть не стала ближе, а может, я кружила на месте, но с холма открылся обзор, и я заметила дом, несколько сеновалов и безмятежный пруд под старым кедром, но нигде ни единого признака каких-либо насильственных действий или чего-то подобного. Быть может, их уже схватили. Или — цепочка кошмаров, — а вдруг Больмо соврал?
Теперь дорога пошла под гору, и я чуть не покатилась по ней кувырком. На близлежащих полях шли работы, и люди оборачивались в мою сторону, когда я, прихрамывая, проходила мимо; мне ни с того ни с сего припомнилось поместье Гурц. Но я уже не принцесса. Я — предвестница дурных событий.
Из амбара на дорогу широкими шагами вышел могучий рослый человек, чуть припадавший на левую ногу. Он тащил огромный мешок с овсом раза в три тяжелей обычного; увидев меня, он остановился и вроде бы совершенно позабыл о своей поклаже.
— Ирменк… Ирменк… — Я подбежала к нему, хрипя и задыхаясь, пытаясь вразумительно все объяснить. Похоже, каким-то чудесным образом я успела вовремя.
В конце концов ничего объяснять не пришлось.
— Сюда направляются люди с «Двексиса»?
— Да, да… не понимаю, как они меня не опередили… десять человек…
— Они сидят в питейном заведении, — сказал Ирменк, — набираются храбрости для такого дела. — Царственная мощь звучала в его голосе, и я вдруг поняла: он не уступит им в силе, даже если они будут вооружены.
Он скинул мешок с плеч и бережно положил его на обочину.
— И все из-за меня, — сказала я, — но кроме того, человек из лавки Пеллы…
— Не терзайся, рано или поздно это должно было случиться.
— Что же вы будете делать?
— У нас есть лошади. Может, подадимся в горы. Мы бывали там прежде.
— Уходите. Ох, Ирменк, только скорей.
— Но тебе придется отправиться с нами, — сказал он.
Я с изумлением поняла, что все время надеялась на такое предложение.
— Тебе достанется от них, если кто-то узнает или хотя бы предположит, что ты предупредила нас.
— Со мной вам будет трудней, — сказала я.
— Совсем чуть-чуть.
Мне стало неловко.
— Но я не могу присоединиться к вам, из-за Фенсера. Отправляйтесь вдвоем, без меня.
— Не глупи, девочка, — чуть насмешливо возразил Ирменк. А потом добавил: — Впрочем, они уже тут как тут.
Я обернулась, подумав со злостью: какое же я ничтожество… я опять отняла у него время своим дурацким пустым лепетом.
— Беги, Ирменк. Оставь меня. Они ничего мне не сделают.
Их кони миновали гряду апельсиновых деревьев и рысью скакали по дороге, по которой недавно проковыляла я. Не десять человек, а дюжина. Они походили на черный дым. Один из них заметил нас. Он взмахнул рукой — странная алая вспышка — красный рукав, только он был точь-в-точь как кровь.
Ирменк схватил меня за руку, он продвигался вперед широкими неровными шагами, таща меня за собой, и кричал во все горло, зовя Фенсера.
На окнах боковой стены побеленного строения друг за другом распахнулись створки ставень. На двор выскакивали молодые люди, по виду ничем не отличавшиеся от школяров из Старой Дженчиры, но кое-кто из них сжимал в руке шпагу. А вот еще один, у него не застегнут ворот на рубашке — я увидела человека, которого, думала, никогда больше не встречу. Он тоже держал в руке шпагу. Взгляд его скользнул в ту сторону, куда развернулся клинок, остановился на холме.
— Дерьмо медвежье, — сказал Фенсер по-крониански. Повернул голову, посмотрел на Ирменка и закричал: — Выводи лошадей!
Фенсер скрылся из виду, пробираясь сквозь толпу молодых фехтовальщиков; все юноши с фермы, которых он обучал искусству сражения на дуэли, взволнованно кричали ему вслед, выражая свою преданность, путаясь под ногами и отнимая время, вроде меня.
Ирменк протащил меня за угол, в другой двор и наконец в конюшню. Он вывел из стойла двух коней, перекинул через холку одного из них седла и уздечки, хотя поначалу придется обойтись без седла, и усадил меня на второго.
— Вы, видимо, не обучены верховой езде. Он вас прихватит. А вот и он сам.
Я сидела на огромном, полном жизни коне и даже не успела понять, что происходит, как Фенсер прыжком уже взлетел на него, обхватил меня руками и уцепился за лошадиную гриву.
— Держись за меня, чтобы не упасть, — сказал он. — Берись за запястья. Так-то. Я не рассыплюсь.
Он ударил коня пятками, тот заржал и сорвался с места; будто языки пламени заиграли в лошадином теле, и в моем тоже.
Я не успела сориентироваться, а кони уже мчались прочь со двора, перепрыгивая на скаку через изгороди. За нами по пятам следовал Ирменк, а позади Ирменка неслись преследователи.
Впереди снова вспыхнула белизной дорога. Она вскинулась на дыбы, а мы притоптали ее, прижали к земле. Затем дорога пропала, кони мчались, рассекая грудью высокие травы, будто взметая брызги. Я крепко держалась за запястья Фенсера, ничего другого мне не оставалось. Казалось, они из какой-то живой и упругой стали, просто чудо.
Мы не оказывались так близко друг к другу с тех пор, как стали любовниками в лесу. Я не притрагивалась, не прикасалась к нему с той минуты, как он назвал меня настоящим именем. Я не нужна ему, он взял меня с собой по необходимости, дюжина мстителей гонится за нами… и все же, какой восторг!
Лошади галопом пронеслись сверх по склону холма, и, когда мы добрались до вершины, Фенсер оглянулся.
— Хорошо, — отрывисто бросил он, натянул поводья и развернул коня.
Подъехавший следом Ирменк поступил так же. Внизу, среди дворов, на пути у всадников появилось множество домашних животных — козы, гуси, большая бурая свинья и несколько охотничьих собак пестрой окраски; возникла неразбериха.
— Я предложил им выпустить часть собак. Но они оказались куда изобретательней. — Ирменк коротко хохотнул. По двору метались юные фехтовальщики, они изо всех сил извинялись, старательно забрасывая всадников вопросами, мешая им двигаться. Вот выбежали женщины и замахали фартуками на гусей. — Поскачем к каменной крестовине, а если они до тех пор не отстанут, нам лучше разделиться. Потом встретимся в обычном месте. Твой нож при тебе?
— При мне. А у тебя?
— Нож и шпага. Ай да свинья, надо же. Она всегда была неравнодушна к лошадям.
Бурая свиноматка ткнулась носом в лошадь одного из преследователей, и тот вылетел из седла.
Фенсер опять развернул коня, и мы помчались вперед. Он сказал мне:
— Надо было оставить тебя на ферме.
— Извини. Я говорила Ирменку об этом.
— Да, там было бы безопасней — а вдруг все они погонятся за нами. Хозяйка фермы спрятала бы тебя с глаз подальше. Ладно. Теперь уже поздно. Держись покрепче, девочка, я не хочу, чтобы ты свалилась в канаву.
За округлым холмом открылась широкая панорама нагорья. Оливковые деревья, словно приросшие к наклонному помосту танцоры; виноградник, белая стена, а дальше — буйная мешанина лоскутьев на подъемах и на спусках, присыпанная розовато-лиловыми анемонами; прямолинейные хребты, а на них тополя и пинии, и за всем этим высокие столбовидные скалы из базальта, чуть припорошенные зеленью, на которые опирался небосвод.
Мне следовало остаться на ферме. Я ему в тягость.
Если выпустить из рук его запястья, я скорей всего свалюсь на землю, где и останусь. Но ведь он не бросит меня, не отдаст на волю преследователей, я только лишний раз задержу его и, вероятно, ушибусь или поранюсь, а это ни к чему. И мне вовсе не хочется, чтобы меня сбыли с рук. Побуду с ним сколько можно и стану думать лишь об этом стремительном бегстве, о зеленых, рыжеватых и сиреневых холмах, об облаках в вышине…
Мы добрались до глыбы, которую Фенсер назвал каменной крестовиной. Покосившийся древний монолит. И, оглянувшись, поняли, что травля продолжается.
Фенсер зычно гаркнул. Ирменк рявкнул в ответ. Они тут же разъехались, и кони понеслись, пересекая склон холма, каждый в свою сторону. Мы выехали на другую дорогу, едва приметную овечью тропу, усыпанную вдобавок обломками породы после обвала, лошадь кидалась из стороны в сторону, а Фенсер гнал ее вперед и вдруг опять свернул с дороги на уходящий вверх склон.
Я вряд ли могла бы обернуться, и меня это вполне устраивало, пусть только он крепко-крепко меня держит, ведь мне уже кажется, что мы с ним слились воедино. Но Фенсер сказал:
— Восемь человек погнались за Ирменком. Они его боятся, и не зря. Четверо осталось на мою долю. — Спустя минуту он добавил: — Мне придется прикончить всех, если получится. Чтобы «Двексису» досталась пустая коробка из-под конфет…
Мы стрелой кинулись в лес. Запах растоптанных, как виноград, листьев, крокусов и молодых побегов шафрана захлестнул меня волной.
Наверное, какой-то звук вырвался из моего горла.
— Что такое? — спросил он. — Ты испугалась?
— Нет.
— А должна бы.
— Знаю.
Конь перескочил через ствол упавшего дерева, через сверкающий поток зеркальных осколков за ним и, резко свернув, вырвался на открытое место, залитое солнцем.
Мы взбирались все выше, на очередной вершине Фенсер оглянулся.
— Ну до чего же докучливые у нас поклонники. Наш конь почти выбился из сил. Там, наверху, у тополей… мы спешимся, пусть он бежит дальше налегке.
Конь задыхался, хрипя легкими. С одним седоком он продержался бы дольше. А кобыла, на которой скачет Ирменк, — каково ей приходится, ведь ее наездник — великан?
Мы миновали тополя; оказавшись за колышущейся завесой, Фенсер спешился и ссадил меня с коня. Потом шлепнул его по боку, и тот стремглав понесся прочь.
— Заберись вверх по склону, — велел он мне. — Заляг среди высокой травы. Постарайся, чтобы тебя не заметили. В крайнем случае, если я… попаду в сложное положение… ну, тебе лучше убежать. У тебя есть чем защищаться?
— Небольшой нож.
— Умница, Арадия. Пусти его в ход, если понадобится. И пусть совесть тебя не мучает: эти твари — адское отродье. Без них мир станет только лучше. — Он старался говорить, не проявляя чувств. Собственные доводы не убедили его, но я приободрилась.
Не тратя ни секунды на пререкания, я забралась наверх и распласталась среди зарослей аниса.
А Фенсер словно растворился среди стволов тополей, как лесной дух.
После стремительного, как водопад, движения дневной покой поверг меня в дрожь. Среди верхушек тополей трепетал ветер, солнечный свет разлетался на осколки и рассыпался кругом. А где-то извечным многоязыким голосом пел хор древесных лягушек: «Кекс-коакс-бре-кеке-кекс».
На фоне кардамонового облака плавал в небе ястреб.
И тут я услышала топот копыт.
Скакавшие впереди всадники — двое-четверо — пронеслись мимо, обламывая на скаку ветви. Они погнались за нашим конем, еще не понимая, что он так быстро мчится, потому что остался без седоков.
Еще двое ехали довольно медленно, они то ли что-то заподозрили, то ли устали.
Как будто золотисто-зеленая часть дерева отделилась, заскользила вниз и обрушилась на них. Оба наездника свалились с лошадей, причем один из них стянул за собой седло и стремена. Они покатились к корням тополей навстречу тени, внезапно послышался шум, который так же внезапно стих.
Мне не удалось ничего больше разглядеть, только как лошади попятились, вращая глазами, и, всхрапывая, забили копытами. Затем сверкнула белая рубашка Фен-сера, его волосы. Он выпрямился. Опять вспышка — нож; Фенсер отошел в сторону. Он спрыгнул на преследователей с дерева. Наверное, они уже мертвы. Там, в заснеженном лесу, чаврийцы зачастую прибегали к такой уловке.
Жуткая радость охватила меня; я сознавала, что она ужасна… Но в следующее мгновение опять раздался стук копыт — возвращались остальные.
Они промчались во весь опор вниз по склону, их четверо — нет, пятеро человек. Скакавший первым крикнул по-крониански со странным акцентом:
— Здесь, этот мерзавец здесь!
Затем он пискнул и, словно птица, взмыл в воздух, вытянув руки вперед, перекувырнулся и распластался прямо на пути у остальных. Из груди торчала рукоятка ножа Фенсера, она появилась там совсем внезапно, как будто выскочила из тела, а не воткнулась в него снаружи.
Волной во мне поднялась тошнота. Казалось, она передалась мне от Фенсера.
Лошади вскинулись на дыбы. Второй наездник попытался совладать с конем, но в это время человек со шпагой подбежал к нему, прыгнул как кошка и проткнул его клинком.
Они завопили, заголосили в слепой ярости и растерянности.
Эти люди вооружены не шпагами, а длинными ножами, которые на вид ничуть не короче шпаг; в воздухе мелькали лезвия, прорезая в нем огненные желоба.
Похожие на трещины отблески движений, мерцание длинных, как нити, ветвей — я не сумела разглядеть, что произошло потом.
Выпрямившись, я встала на склоне холма, и меня понесло вниз. Из длинного деревянного ящичка я извлекла опасный инструмент художника — нож. Обогнув гряду деревьев, я увидела, что впереди стоит человек, тот самый, с красным рукавом. Я изо всех сил размахнулась и швырнула ящичек ему в голову. Он угодил в цель, человек вскрикнул, резко обернулся и уставился на меня. Я подумала, что он, верно, рассмеется, но этого не произошло. Он снова хотел повернуться ко мне спиной, как будто этот взгляд был лишь обещанием мне на будущее. И тогда я подскочила к нему и ударила его ножом в грудь.
Чудовищное ощущение — все очень просто, но до чего же трудно вытащить короткое лезвие; человек подался в сторону и чуть не вырвал нож у меня из рук. Но каким-то образом мне все же удалось его извлечь, и тогда я ударила наотмашь по кроваво-красной руке. Он набросился на меня, я увидела, как вверх взметнулся стальной тесак, и, с первого урока усвоив характер движений, тоже вскинула руку с ножом повыше и полоснула его по шее, прямо под ухом.