Страница:
Его тесак все еще скользил ко мне — мимо меня — и улетел в заросли папоротника, а человек уже зашатался. Я не видела, что сталось с ним потом: я метнулась к лошади, которая словно выросла из-под земли и ухватилась за продетую в стремя ногу в сапоге. Нога попыталась отпихнуть меня. Я сделала на ней зарубку, она принадлежала кукле, способной истекать кровью. Решив прикончить меня, человек с руганью склонился ко мне, но стоявший над телом четвертого преследователя Фенсер отвлек его, насмешливо крикнув: «Ай, да будет тебе». И не успел пятый преследователь отвернуться от меня, как Фенсер уже оказался рядом с ним на коне и, пока эта живая гора с громким ржанием брыкалась, прикончил всадника так быстро, будто жизнь его была сущей безделицей.
Птичьи и лягушачьи песни стихли. Но потом, словно не считая нужным обращать внимание на наши мерзости и ужасы, они снова завели свое «кекс-коакс-бре-ке-кекекс». С вершины холма донесся голос соловья.
Фенсер схватил меня и стал трясти.
— Ах ты, сучка, ты же вся вымазалась в их крови… или это твоя? Ты ранена? Зачем ты это сделала? Как бешеная тварь…
— Их было так много…
— Да, да. Но убийство… ты даже не понимаешь, что наделала. Клянусь богами, по мне все было б лучше, чем вынуждать тебя творить такое…
— Я убивала и раньше. Я убила человека. Я его убила! — Мой тонкий голос донесся откуда-то издали. Мы боролись друг с другом, будто отмахивались от незримых мух.
— Арадия…
Я закрыла лицо руками. Не стану смотреть, не хочу ничего видеть. Он вспомнил про девочку, игравшую с цветами и игрушками, которая не могла пролить кровь ради него, не могла убить. Он меня ненавидит.
— Арадия, — сказал он. — Тише. Не надо.
— Я умираю.
— Нет. Ни у тебя, ни у меня нет ни одной царапины. Видишь?
— Я ничего не вижу. Мне нечем дышать.
— Тихо. — Он обнял меня. — Я запомнил этот крик. Зловредный корсет с желтыми лентами. Я здесь. Обопрись на меня.
И тогда я прислонилась к нему, и паника исчезла, растаяла. Остался лишь зеленый свет, жужжание насекомых, кваканье лягушек, певец на холме, запах аниса, его кожи, и ни следа крови и ненависти. Я успокоилась, как он и просил.
— Прости, — сказал он. — Я всякий раз забываю, что ты прошла тогда через осаду и войну… У тебя такой вид, будто ты спустилась с небес. Спасибо, что выручила в трудную минуту.
— Не отпускай меня. Подожди еще чуть-чуть.
— Конечно. Бедная малышка. Столько отваги, а я накинулся на тебя с руганью.
— Еще немножко. Потом я уйду. Я знаю дорогу на ферму.
— Забудь и думать об этом, — сказал он. — Возможно, кто-то из мерзавцев еще рыщет по округе. Мы не знаем даже, что сталось с Ирменком. Но я видел, на что он способен. Я не тревожусь за него.
Я высвободилась из объятий, которые несли пьянящий покой. Вот и все, в последний раз, и больше никогда. Но нам нельзя расставаться, как в прошлый раз.
— Мне лучше, — сказала я.
Но и тогда не посмотрела на него. Стоит мне взглянуть, увидеть его лицо, глаза, и я никогда уже не смогу отвернуться. Я должна оставаться на земле. Прирасти к ней. Должна произнести слова, которые придутся ему не по нраву.
— Что ждет тебя по возвращении? — спросил он.
— Моя жизнь.
— Какая она?
— Размеренная и вполне счастливая.
— Как это?
— Я не могу объяснить.
— Ты говорила, что любишь меня, — сказал он. — Это правда?
— Повторить еще раз? Фенсер, ты ведь сказал тогда, что я не нужна тебе.
— Нет, ты неправильно поняла. По-моему, я говорил, что моя жизнь — моя окаянная измаранная жизнь, — как я могу предложить тебе стать частью этой катастрофы?
Среди папоротников на земле валялись трупы, лошади пощипывали ростки крокусов меж корней деревьев. Как странно, как странно.
— Арадия, — попросил он, — ответь мне. Теперь же.
Я смотрела только на его губы, знакомые мне; они шевелились, разговаривая со мной. Я сказала:
— Моя жизнь покатилась под гору с того же момента, что и твоя. Каждый мой поступок — нечто вроде глухого отголоска. Обман, предательство, и ложь, и всяческая неразбериха. И вечная неприкаянность. Как будто я родилась в пустоте, в воздухе и жила там. Иногда мне случалось попасть на землю, то в одном месте, то в другом. И ни души рядом. Не к кому прислониться… разве что сейчас к тебе. — И тогда я посмотрела ему в глаза, вгляделась в них. Он слушал очень внимательно и серьезно. — Что будет со мной без тебя?
— Так оставайся со мной, — сказал он.
— Нет, если ты предложил из жалости, если я нежеланна тебе, если ты просто хочешь наказать себя — нет.
— Какая жалость, какое наказание? Ты мне желанна. Перед тобой несчастный дурак, которого среди сосновых лесов Кронии внезапно застигла любовь. Я часто поминал Аару, Ирменк подтвердит тебе. А после того, как я снова повстречал тебя, у бедного Ирменка голова, верно, совсем пошла кругом от моих бесконечных рассказов о тебе — Он улыбнулся. В улыбке сквозила печаль, сожаление. — Но, Арадия, при этом ты получишь подарок с изъяном. Если бы все случилось между нами тогда… там… в городе, где мы родились. На каком-нибудь балу. Если бы ход истории не затронул нас. Ах, до чего же модная вышла бы из нас пара, и все бесконечно судачили бы на наш счет, пока вконец бы нам не опостылели. Но вино пролито, а роза с корнем вырвана из земли. Это предложение не из чудесных. Я не подарок. Мертвецы скачут за мной следом, Арадия, поутру в предрассветной мгле — батальон призраков.
— Я знаю, любимый мой, любимый, — сказала я, — знаю.
Обвив его шею руками, я тихо поцеловала его.
А соловей все не смолкал, как будто на свете нет любви, лишь красота и музыка.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Похоже, Фенсер ничуть не сомневался в том, что Ирменк тоже одержит победу. Но спутник мой стал очень молчалив. Оба мы стали очень молчаливы и вели себя сдержанно, ведь теперь между нами не было ни одного из привычных барьеров. Подобная незащищенность слегка тревожила меня. Один лишь знак — недолгие объятия в лесу среди трупов и солнечного света, больше ничего.
Как и предсказывал Фенсер, конь вернулся к нам, и он взнуздал его, сняв оголовье с другой лошади. Остальных коней он не стал трогать и к покойникам тоже не прикоснулся. Он упомянул о том, что несколько позднее их, вероятно, похоронят. Фенсер заговорил об этом не из религиозных побуждений и, уж конечно, не из сочувствия. Он сказал, что ему не по душе оставлять гниющие трупы, которые будут пугать овец и детишек с фермы, ведь можно поступить иначе.
Он усадил меня на коня и повел его на поводу. А потому мы больше не дотрагивались друг до друга.
Я выкупалась в реке, деликатно укрывшись за миртовым навесом. Вместе со сдержанностью пришла и странная стеснительность. Я не знала, что произойдет между нами теперь.
К седлу, которое Фенсер снял с чужой лошади, оказалась приторочена фляжка с резким на вкус вином. Оно да еще чистая вода помогли нам поддержать силы.
Спустя некоторое время Фенсер растянулся на земле и заснул.
Он выглядел как всякий молодой человек во сне. Лишь тени вокруг закрытых глаз стерлись не до конца. Мне хотелось поцеловать его, но я его не знала, не представляла, насколько чутко он спит, не хотела злоупотреблять возможностью или создавать впечатление, будто хочу его к чему-то подстрекнуть. Я смыла с юбки кровь, ткань постепенно высохла на солнце. Над колокольчиками кружили пчелы. Неподвижные камни застыли, словно неизбывное неясное знамение.
У меня возникло ощущение пустоты, не от счастья и не от грусти. Мне казалось, что я в одиночестве, но в то же время я со всей полнотой чувствовала присутствие Фенсера. Как будто до сих пор со мной ничегошеньки не происходило, как будто у меня не было прошлого.
На закате появился Ирменк.
Он держал губы крепко сжатыми до той минуты, пока не раскрыл рот и не сказал:
— Сколько жизней насмарку.
— Все? — спросил Фенсер.
— И у тебя тоже?
— Да.
— Может, люди Мейи возьмут эти заботы на себя. Я могу отвести их на место.
Кобыла Ирменка осталась при нем, и он привел ее с собой; она обнюхала мерина и принялась щипать вместе с ним травку у реки.
— Мы прекрасно доберемся, — сказал Ирменк, — если поведем лошадей на поводу. Через часок-другой уже будем в деревне.
— Арадия, ты сможешь пройти пешком еще несколько миль? — спросил меня Фенсер.
Я ответила, что смогу.
Без лишнего шума мы прошли вершину холма и начали спускаться в котловину, где солнце клонилось к горизонту. Край неба расцветили разнообразные оттенки красного цвета, а у нас за спиной, на востоке, рождалась темнота. Деревья и земля источали буйный аромат. Сверчки застрекотали, смолкли и застрекотали вновь.
Внезапно в расселине меж двух холмов под небосводом показалось море. Солнце как раз начало уходить под воду, еще мгновение назад оно было на месте, огромное, сияющее, а теперь уже скрылось. Все огни постепенно побледнели, и падавший на наши лица свет угас.
— Деревня там, внизу, — сказал мне Фенсер, — деревня Дженчира. Поначалу нас с Ирменком вынесло туда.
— Ну и ночка была, — сказал Ирменк, и оба рассмеялись.
Я понадеялась, что они расскажут об этом, но они не стали.
Вместо этого Фенсер спросил:
— Скажи, Ирменк, что ты намерен предпринять?
— Пожалуй, я приму ее предложение. Посмотрю, как люди живут в Кирении.
— Да, Мейя не глупа.
— А ты? — спросил Ирменк.
— Поищу другое место, — ответил Фенсер. — Кажется, Китэ может оказаться интересен.
Больше они ничего не сказали.
По темнеющей земле мы стали спускаться к морю.
Мне не рассказывали подробностей ее встречи с Ирменком. Возможно, она произошла невзначай, на рынке, или же при романтических обстоятельствах — ей случилось проходить по берегу вскоре после того, как он, этот великолепно сложенный великан с черными волосами, с которых струями стекала соленая вода, подобно богу вышел из моря. Но несомненно, они давно уже стали любовниками.
Мейя была киренийка, точнее говоря, тройянка — жительница старых провинций, расположенных у реки Тройос. Там находились ее поместья, но кто-то из знакомых ее семьи помог ей приобрести землю и в Дженчире, где она прожила затворницей несколько лет.
Она обладала поразительной внешностью. Золотые, как само золото, волосы, глаза цвета спелого меда, а на золотистой коже летней позолотой еще лежал загар. В росте она не уступала мужчинам и была выше многих. Но Ирменк перещеголял ее. Нетрудно было заметить, что в конце концов это пришлось ей по вкусу.
Стоило нам постучать в ворота, как нас тут же впустили.
Дом с двумя внутренними дворами и лишь половинкой верхнего этажа, где располагалась спальня хозяйки и служебные помещения, казался воздушным, пасторальным.
Но у нее целых три поместья, так что золотая у нее не только внешность.
Я всегда отличалась застенчивостью, а Мейя окончательно смутила меня. Она держалась, как королева, а увидев Ирменка, поцеловала его при нас и при всех слугах, нимало никого не стесняясь.
За обедом они с Ирменком принялись обсуждать детали его отъезда, явно продуманного заранее. Она все устроит, и он отправится с одним из надежных рыбачьих судов вдоль побережья, а затем по реке Тройос, ведь установилась хорошая погода. А через некоторое время она его нагонит. Они улыбались друг другу.
Мейя сказала Фенсеру, что готова рабски ему служить, пусть только отдаст распоряжения.
Он снова проговорил:
— Пожалуй, Китэ представляет собой некоторый интерес.
Мейя ответила, что кое-что слышала об этом.
— Как ты будешь туда добираться?
— Через порт Тули, — сказал Фенсер. Он не предвидел осложнений. «Двексис» уже выпустил стрелу, и она пролетела мимо цели.
— Без меня ему ничто не угрожает. Он бросается в глаза только в компании со мной, — сказал Ирменк.
— Да, — согласилась Мейя, — тебя под зонтиком не спрячешь.
И все же она решила, что Фенсеру лучше слегка замаскироваться. В этих местах его уже знают. И поинтересовалась, отправится ли дама вместе с ним.
Дама (то есть я) отвела глаза, словно чувствуя себя виноватой.
— Да, — беззаботно бросил Фенсер. — Она отправится со мной. Арадия — моя жена.
Это заявление ошеломило меня. Я даже не поняла, испугалась я или приободрилась. Это — ложь, которая не может законным путем превратиться в правду. Причиной тому союз с Каруланом. Да и возможно, эти слова — лишь подачка в мой адрес, чтобы немного меня потешить. Ведь я до сих пор не знаю, что же такое мы пообещали друг другу.
Меж тем на столе горела желтая лампа, они продолжали беседу, и когда я опять стала следить за разговором, то выяснила, что мы отправимся в дорогу, нарядившись крестьянами.
— Ты не хочешь послать кому-нибудь в городе письмо? — спросил меня Фенсер. — И не нужно ли доставить оттуда что-либо из твоих вещей?
— Там все мои пожитки. Крайне скудные.
Я представила себе, как какой-нибудь крепыш из слуг Мейи станет рыться в моем белье и вместо меня укладывать чулки и запасной корсет. Разве я могу просить об этом? Придется мне обойтись. А вещи пригодятся той, что поселится там после меня. И кубки цветного стекла на окне, и камелии в горшке… и нитка жемчуга в муслиновом мешочке. Наслаждение, доставшийся в наследство подарок.
Но я должна написать маэстро Пелле, он так по-доброму ко мне отнесся и будет беспокоиться, если я просто возьму и исчезну. При этом необходимо соблюдать осторожность, упоминать о Фенсере ни к чему.
Не прошло и часа, как слуга Мейи уже отправился в путь, унося мое осторожное письмо. Другим слугам поручили захоронить тела преследователей. К моменту нашего отъезда нужно повсюду навести порядок.
А Мейя отвела меня в сторону и сказала, что вскоре пришлет ко мне прислугу с бельем и прочими необходимыми вещами, ведь мне пришлось все бросить. Она добавила, что ее собственная одежда, к сожалению, будет мне великовата, но ее личная горничная одевается весьма прилично, может быть, мне удастся подобрать что-нибудь для себя.
Я предположила, что мы будем ночевать в одной спальне с Фенсером, раз я его «жена». Мейя предложила мне отправиться туда, заметив, что у меня вид «как у маленькой девочки, которую заставили чересчур долго просидеть за обедом». Потом я испытала глубокое потрясение, встретив в комнате с розовыми стенами надменную горничную, которая разложила на широкой кровати целый ворох кружев с розочками и лентами, которыми не побрезговали бы и принцессы из Крейза.
Оставшись в одиночестве, я отобрала несколько предметов попроще, надеясь, что никто из-за меня особенно не обеднеет. Потом попила воды из хрустального стакана, стоявшего подле хрустального кувшина, выглянула из маленького зарешеченного окошка и увидела ветви магнолии. Я пересчитала на них все почки. Не помню, сколько их оказалось. Как бы там ни было, я пересчитывала несколько раз, и число все время выходило разное.
Он долго не появлялся в комнате. Пламя светильника, стоявшего на столе рядом с кувшином, ярко вспыхнуло и заструилось светом, когда он вошел и прикрыл за собой дверь.
— Вот видишь, — сказал он, — пять минут в моем обществе, и ты уже стала соучастницей обмана и побега. Склонна ли ты посетить Китэ?
— Разумеется.
— Почему разумеется? Потому что ты будешь со мной, а ты уже как бы принадлежишь мне и, значит, все прекрасно?
Он говорил без злости, не выражая презрения к моей участи. Судя по тону его голоса, он ощущал такую же пустоту, как я, и пребывал в замешательстве.
— Фенсер, если мое присутствие прибавит тебе хлопот, мне следует остаться, — осторожно проговорила я.
— Мы обсуждали этот вариант, — сказал он. — Я хочу взять тебя с собой. Но смотри, при этом ты угодишь в самую гущу событий.
— Я уже привыкла, — пробормотала я.
— Прекрасно.
— Зачем ты сказал, что я тебе жена? — спросила я, когда он присел и стал стаскивать сапоги.
— Для удобства. Но мы можем сделать так, чтобы это стало правдой.
— Мы никогда этого не сможем. Я состою в своего рода брачном союзе — кронианский обычай. Это не имеет значения, разве что номинально, по закону.
— Понятно. Что ж, ты будешь мне женой по всем статьям, кроме номинальной.
Он сохранил невозмутимость. По каким-то глупым детским соображениям отсутствие более бурной реакции показалось мне тревожным. Или это — обычная для него манера, непринужденная, чуть безразличная? Когда он обнимал меня, стоя под тополями среди разлитой крови и потоков света, я точно знала, что он не отречется от данного слова. Наверное, все уже решено, мне пора умиротвориться и обрести умение владеть собой. Я ушла за ширму и стала раздеваться, у меня дрожали руки. Я не испытывала страстного желания, я позабыла, что это такое. А я сама вызываю в нем желание? Как-то непохоже.
В конце концов я надела шелковую ночную рубашку горничной и потихоньку вышла из укрытия.
Он по-прежнему сидел у стола, скинув сапоги и расстегнув рубашку, но еще не раздевшись. Руки его безвольно лежали на подлокотниках кресла, а глаза уставились в пустоту.
Ужасное гнетущее чувство охватило меня. Быстрыми бесшумными шагами я подошла к кровати, забралась в постель, скрылась среди подушек и одеял. И замерла, будто камень. Пусть думает, что я сплю.
Вот и опять я заплутала среди дорожек в мире взрослых. Я приняла его за другого человека. За того, кем он мог бы стать…
Прошло много времени, я почувствовала, что он рядом со мной в постели, и возвратилась из полубессознательного бессонного состояния, в котором пребывала до тех пор.
И тут же вернулось все: тяжелые размеренные движения Гурца, умелые ласки миловидного Кристена среди диванов и даже мой демон Драхрис — все возвратилось, взбудоражило меня и в наказание принесло способность чувствовать.
Фенсер не походил ни на кого другого. Он плавно погрузился в глубины постели, словно в тихие воды. Я услышала его негромкий голос, живой шепот среди глубин рядом со мной:
— Только завитки русалочьих волос на подушке. — Рука его скользнула и обвилась вокруг моих бедер. — Она отгородилась от меня броней из шелка.
Стоило мне услышать его голос, ощутить прикосновение, как желание тут же проснулось во мне. Я ничего не могла поделать, я повернулась к нему — бездумная морская тварь на вздыбившемся океанском ложе. Он поцеловал меня в губы, а потом принялся твердить мое имя, скользя губами по моей шее, расправляя складки никчемных шелков на груди, по всему телу. Я лежала в ночной рубашке, обнажавшей плечи, впитывая каждой клеточкой кожи тончайшие изысканные ласки, уже не зная, где я нахожусь, и мне казалось только, что оба мы погребены в толще белой темноты. А когда он обнимал меня, когда тяжесть его тела придавила меня и он проник внутрь, неся наслаждение себе и мне, я не видела его лица и только чувствовала, как прижимается ко мне его тело, и все его тепло, и хлынувший поток, растворение и погружение обратно, в прохладу черного моря.
Я лежала в его объятиях. Движение ночи прекратилось, но до меня по-прежнему доносился шум моря, вселенских вод, и еще шепот прибойной волны крови, слышный только мне одной.
— Арадия, — проговорил он так тихо, что я едва расслышала, — милая, хочу предупредить тебя на всякий случай: иногда мне снятся дурные сны. Ты не… пусть тебя это не пугает.
Кто ты, неведомый знакомый незнакомец, сородич мой, человек иного пола, иного племени земного, даритель наслаждения, пламенное тепло, что обнимает меня и укачивает на пути среди ночных морей?
Я спала, не зная, что ему снится.
Я спала так, будто мне не нужно больше просыпаться.
Потом он улыбнулся и привлек меня к себе. Он поцеловал мои волосы и, уткнувшись в них, проговорил:
— Никаких снов. Ты просто волшебница.
— Как будто ты не знал, — ответила я.
— Что ты меня приворожила? Ну как же я мог не знать об этом? — Он обнял меня. — Поколдуй еще. Может, тебе и удастся меня спасти. Если я того стою. — И позже, после паузы: — Нужно как-то искупить все, что я наделал.
— Ты освободил Ирменка, желая загладить вину? — спросила я.
— Да Я совершил приношение богам. Жизнь чистого доброго человека, вырванная из ада на земле. Ты видела, какой он. Он может даже убивать, не совершая при том греха. Одним богам известно, что я имею в виду. Но сам я увяз по горло. В смертях. О нет, не когда убивал на войне, будучи солдатом, но те, другие жизни… — Он резко смолк, а на улице среди ветвей магнолии запела птица. — Ты позволишь, — спросил он, — рассказать тебе об этом на Китэ? И ты поведаешь мне историю своей жизни. Я ничего о ней не знаю. Ты была девочкой, потом беловолосой принцессой, а теперь… теперь ты такая, как на самом деле.
— Но прошлым вечером ты с радостью был готов отделаться от всех троих.
Не успев еще закончить фразу, я услышала, какой невыносимой фальшью отдают мои слова. Я вовсе не хотела вынуждать его говорить неправду, просто не знала, что еще сказать.
— Отделаться от тебя? Мне кажется, скорей от самого себя. На меня порой находит. Я же говорил тебе, человек я никудышный. Что за урод тебе достался в результате всех трудов.
Мне хотелось бы лежать и лежать, вдыхая его тепло, ощущая изгибы его тела, не снимая упавших мне на плечо волос, но внезапно мне припомнилась моя заботливая мама.
— Может, встать и попросить горничную принести чаю? — спросила я.
Он засмеялся:
— Ну, разумеется, тебя пугает, как бы чего не случилось, если ты останешься. Но нет, мадам, вы поздно спохватились.
И моя ночная рубашка тут же полетела через всю комнату и упала у двери; позднее, когда Фенсер ушел, принесшая мне завтрак горничная споткнулась об нее.
Нам удалось отогнать тучи — таким же способом от них отмахиваются все любовники. И тогда они повисают у горизонта. Они видны, но только вдалеке.
В полдень в спальню вошла уроженка Кирении. Она огляделась вроде бы невзначай, словно желая выяснить, как я обошлась с ее имуществом: может, внесла какие-то улучшения или же устроила беспорядок. Затем она сказала:
— Фенсер еще не вернулся? Он должен был встретиться в деревне с одним человеком. — И, помолчав, добавила: — На одном из кораблей согласились перевезти его на Китэ, но, боюсь, они не возьмут на борт женщину. — Я смотрела на нее. — Некоторые моряки с маленьких судов суеверны. Мне и самой раньше приходилось сталкиваться с подобными препятствиями А впрочем, там грязно, неудобно и поспать негде. С другой стороны, мы собирались переправить его именно таким способом. Лучше бы ему воспользоваться случаем и поскорей скрыться.
Похоже, секрет известен всем, кроме меня.
— Я уже говорила Фенсеру, чтобы он непременно отправлялся в путь без меня, если так лучше для него.
— О, значит, он уже получил ваше разрешение? — сказала она. Ее светло-желтые глаза внимательно оглядели меня. Мне захотелось встряхнуться всем телом на кошачий манер. — Ну, прекрасно. Теперь он знает, что волен выбрать наилучший способ. — У меня упало сердце, и вся кровь отхлынула к пяткам. Но возражать я не стала. — Итак, вас нужно перебросить туда же, — продолжала она. — Я могла бы отправить вас в Летай на телеге. Так вас будет трудней всего заметить, если слежка еще продолжается. Вдобавок мы нарядим вас крестьянкой.
Когда вернулся Фенсер, он застал меня уже в простонародном платье с полосатым шарфом на голове. Он поцеловал меня и надел мне на палец медное обручальное колечко, купленное на рынке, — такие носят рыбачки.
— Ну вот, жена, теперь ты выглядишь прилично.
Кольцо оказалось замечательное, хоть и не из благородного металла, отлитое в форме двух дельфинов, чьи тела переплелись друг с другом; согласно поверью, они приносят удачу. Я принялась крутить его в руках, а Фенсер спросил:
— Мейя сказала тебе насчет корабля?
— Ты отправишься одной дорогой, а я другой.
— Это разумный план.
— Ты не рассчитывал на меня.
— И правда. Неожиданность, словно весна посреди зимы.
Он обнял меня, наговорил мне ласковых слов и между делом объяснил, когда и как мы отправимся в чуть, и сказал, что мы снова встретимся уже на Китэ. Невкусные таблетки растворились в сладком вине.
Он ушел еще до захода солнца, а я пустилась в путь перед восходом. Мне предстояло четырехдневное путешествие, а мальчик-возница не отличался разговорчивостью. У меня выдалось время и для радости, и для тревоги. Примерно в сорока милях от порта Тули находилось селение, известное под названием Летай. Его прозвали так не случайно, ведь именно оттуда отправлялись по воздуху на остров диковинные летучие корабли, о которых однажды упомянул Эмальдо. Это не выдумка, они существуют на самом деле и к тому же надежны, как колесницы, надежней морских судов, — настойчиво убеждала меня Мейя, — ведь за все годы, что она прожила в Дженчире, не случилось ни одного крушения. А я подумала: уж не посылает ли она меня на верную погибель, чтобы помочь Фенсеру избавиться от меня.
Птичьи и лягушачьи песни стихли. Но потом, словно не считая нужным обращать внимание на наши мерзости и ужасы, они снова завели свое «кекс-коакс-бре-ке-кекекс». С вершины холма донесся голос соловья.
Фенсер схватил меня и стал трясти.
— Ах ты, сучка, ты же вся вымазалась в их крови… или это твоя? Ты ранена? Зачем ты это сделала? Как бешеная тварь…
— Их было так много…
— Да, да. Но убийство… ты даже не понимаешь, что наделала. Клянусь богами, по мне все было б лучше, чем вынуждать тебя творить такое…
— Я убивала и раньше. Я убила человека. Я его убила! — Мой тонкий голос донесся откуда-то издали. Мы боролись друг с другом, будто отмахивались от незримых мух.
— Арадия…
Я закрыла лицо руками. Не стану смотреть, не хочу ничего видеть. Он вспомнил про девочку, игравшую с цветами и игрушками, которая не могла пролить кровь ради него, не могла убить. Он меня ненавидит.
— Арадия, — сказал он. — Тише. Не надо.
— Я умираю.
— Нет. Ни у тебя, ни у меня нет ни одной царапины. Видишь?
— Я ничего не вижу. Мне нечем дышать.
— Тихо. — Он обнял меня. — Я запомнил этот крик. Зловредный корсет с желтыми лентами. Я здесь. Обопрись на меня.
И тогда я прислонилась к нему, и паника исчезла, растаяла. Остался лишь зеленый свет, жужжание насекомых, кваканье лягушек, певец на холме, запах аниса, его кожи, и ни следа крови и ненависти. Я успокоилась, как он и просил.
— Прости, — сказал он. — Я всякий раз забываю, что ты прошла тогда через осаду и войну… У тебя такой вид, будто ты спустилась с небес. Спасибо, что выручила в трудную минуту.
— Не отпускай меня. Подожди еще чуть-чуть.
— Конечно. Бедная малышка. Столько отваги, а я накинулся на тебя с руганью.
— Еще немножко. Потом я уйду. Я знаю дорогу на ферму.
— Забудь и думать об этом, — сказал он. — Возможно, кто-то из мерзавцев еще рыщет по округе. Мы не знаем даже, что сталось с Ирменком. Но я видел, на что он способен. Я не тревожусь за него.
Я высвободилась из объятий, которые несли пьянящий покой. Вот и все, в последний раз, и больше никогда. Но нам нельзя расставаться, как в прошлый раз.
— Мне лучше, — сказала я.
Но и тогда не посмотрела на него. Стоит мне взглянуть, увидеть его лицо, глаза, и я никогда уже не смогу отвернуться. Я должна оставаться на земле. Прирасти к ней. Должна произнести слова, которые придутся ему не по нраву.
— Что ждет тебя по возвращении? — спросил он.
— Моя жизнь.
— Какая она?
— Размеренная и вполне счастливая.
— Как это?
— Я не могу объяснить.
— Ты говорила, что любишь меня, — сказал он. — Это правда?
— Повторить еще раз? Фенсер, ты ведь сказал тогда, что я не нужна тебе.
— Нет, ты неправильно поняла. По-моему, я говорил, что моя жизнь — моя окаянная измаранная жизнь, — как я могу предложить тебе стать частью этой катастрофы?
Среди папоротников на земле валялись трупы, лошади пощипывали ростки крокусов меж корней деревьев. Как странно, как странно.
— Арадия, — попросил он, — ответь мне. Теперь же.
Я смотрела только на его губы, знакомые мне; они шевелились, разговаривая со мной. Я сказала:
— Моя жизнь покатилась под гору с того же момента, что и твоя. Каждый мой поступок — нечто вроде глухого отголоска. Обман, предательство, и ложь, и всяческая неразбериха. И вечная неприкаянность. Как будто я родилась в пустоте, в воздухе и жила там. Иногда мне случалось попасть на землю, то в одном месте, то в другом. И ни души рядом. Не к кому прислониться… разве что сейчас к тебе. — И тогда я посмотрела ему в глаза, вгляделась в них. Он слушал очень внимательно и серьезно. — Что будет со мной без тебя?
— Так оставайся со мной, — сказал он.
— Нет, если ты предложил из жалости, если я нежеланна тебе, если ты просто хочешь наказать себя — нет.
— Какая жалость, какое наказание? Ты мне желанна. Перед тобой несчастный дурак, которого среди сосновых лесов Кронии внезапно застигла любовь. Я часто поминал Аару, Ирменк подтвердит тебе. А после того, как я снова повстречал тебя, у бедного Ирменка голова, верно, совсем пошла кругом от моих бесконечных рассказов о тебе — Он улыбнулся. В улыбке сквозила печаль, сожаление. — Но, Арадия, при этом ты получишь подарок с изъяном. Если бы все случилось между нами тогда… там… в городе, где мы родились. На каком-нибудь балу. Если бы ход истории не затронул нас. Ах, до чего же модная вышла бы из нас пара, и все бесконечно судачили бы на наш счет, пока вконец бы нам не опостылели. Но вино пролито, а роза с корнем вырвана из земли. Это предложение не из чудесных. Я не подарок. Мертвецы скачут за мной следом, Арадия, поутру в предрассветной мгле — батальон призраков.
— Я знаю, любимый мой, любимый, — сказала я, — знаю.
Обвив его шею руками, я тихо поцеловала его.
А соловей все не смолкал, как будто на свете нет любви, лишь красота и музыка.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Приметой места, где они обычно встречались, служили три высоких камня, расположенных причудливым прерывистым полукругом. Холм порос деревьями, и в ровном свете дня мы увидели камни, лишь поравнявшись с ними. Среди увенчанных белыми гирляндами колокольчиков скал сверкала речка. В пушистой поверхности склонов скрывались трещины и пещеры. В одной из таких пещер они и приютились поначалу, пили воду из речки и добывали пропитание, охотясь на зайцев.Похоже, Фенсер ничуть не сомневался в том, что Ирменк тоже одержит победу. Но спутник мой стал очень молчалив. Оба мы стали очень молчаливы и вели себя сдержанно, ведь теперь между нами не было ни одного из привычных барьеров. Подобная незащищенность слегка тревожила меня. Один лишь знак — недолгие объятия в лесу среди трупов и солнечного света, больше ничего.
Как и предсказывал Фенсер, конь вернулся к нам, и он взнуздал его, сняв оголовье с другой лошади. Остальных коней он не стал трогать и к покойникам тоже не прикоснулся. Он упомянул о том, что несколько позднее их, вероятно, похоронят. Фенсер заговорил об этом не из религиозных побуждений и, уж конечно, не из сочувствия. Он сказал, что ему не по душе оставлять гниющие трупы, которые будут пугать овец и детишек с фермы, ведь можно поступить иначе.
Он усадил меня на коня и повел его на поводу. А потому мы больше не дотрагивались друг до друга.
Я выкупалась в реке, деликатно укрывшись за миртовым навесом. Вместе со сдержанностью пришла и странная стеснительность. Я не знала, что произойдет между нами теперь.
К седлу, которое Фенсер снял с чужой лошади, оказалась приторочена фляжка с резким на вкус вином. Оно да еще чистая вода помогли нам поддержать силы.
Спустя некоторое время Фенсер растянулся на земле и заснул.
Он выглядел как всякий молодой человек во сне. Лишь тени вокруг закрытых глаз стерлись не до конца. Мне хотелось поцеловать его, но я его не знала, не представляла, насколько чутко он спит, не хотела злоупотреблять возможностью или создавать впечатление, будто хочу его к чему-то подстрекнуть. Я смыла с юбки кровь, ткань постепенно высохла на солнце. Над колокольчиками кружили пчелы. Неподвижные камни застыли, словно неизбывное неясное знамение.
У меня возникло ощущение пустоты, не от счастья и не от грусти. Мне казалось, что я в одиночестве, но в то же время я со всей полнотой чувствовала присутствие Фенсера. Как будто до сих пор со мной ничегошеньки не происходило, как будто у меня не было прошлого.
На закате появился Ирменк.
Он держал губы крепко сжатыми до той минуты, пока не раскрыл рот и не сказал:
— Сколько жизней насмарку.
— Все? — спросил Фенсер.
— И у тебя тоже?
— Да.
— Может, люди Мейи возьмут эти заботы на себя. Я могу отвести их на место.
Кобыла Ирменка осталась при нем, и он привел ее с собой; она обнюхала мерина и принялась щипать вместе с ним травку у реки.
— Мы прекрасно доберемся, — сказал Ирменк, — если поведем лошадей на поводу. Через часок-другой уже будем в деревне.
— Арадия, ты сможешь пройти пешком еще несколько миль? — спросил меня Фенсер.
Я ответила, что смогу.
Без лишнего шума мы прошли вершину холма и начали спускаться в котловину, где солнце клонилось к горизонту. Край неба расцветили разнообразные оттенки красного цвета, а у нас за спиной, на востоке, рождалась темнота. Деревья и земля источали буйный аромат. Сверчки застрекотали, смолкли и застрекотали вновь.
Внезапно в расселине меж двух холмов под небосводом показалось море. Солнце как раз начало уходить под воду, еще мгновение назад оно было на месте, огромное, сияющее, а теперь уже скрылось. Все огни постепенно побледнели, и падавший на наши лица свет угас.
— Деревня там, внизу, — сказал мне Фенсер, — деревня Дженчира. Поначалу нас с Ирменком вынесло туда.
— Ну и ночка была, — сказал Ирменк, и оба рассмеялись.
Я понадеялась, что они расскажут об этом, но они не стали.
Вместо этого Фенсер спросил:
— Скажи, Ирменк, что ты намерен предпринять?
— Пожалуй, я приму ее предложение. Посмотрю, как люди живут в Кирении.
— Да, Мейя не глупа.
— А ты? — спросил Ирменк.
— Поищу другое место, — ответил Фенсер. — Кажется, Китэ может оказаться интересен.
Больше они ничего не сказали.
По темнеющей земле мы стали спускаться к морю.
2
В целом деревня Дженчира являла собой беспорядочное скопление рыбацких домиков на берегу залива. На скалистом мысу в вышине образовалась квадратная площадка; там стоял храм, посвященный повелителю моря, и три-четыре красивых дома. Пятый находился чуть подальше, возле полей и виноградника, в нем и жила Мейя.Мне не рассказывали подробностей ее встречи с Ирменком. Возможно, она произошла невзначай, на рынке, или же при романтических обстоятельствах — ей случилось проходить по берегу вскоре после того, как он, этот великолепно сложенный великан с черными волосами, с которых струями стекала соленая вода, подобно богу вышел из моря. Но несомненно, они давно уже стали любовниками.
Мейя была киренийка, точнее говоря, тройянка — жительница старых провинций, расположенных у реки Тройос. Там находились ее поместья, но кто-то из знакомых ее семьи помог ей приобрести землю и в Дженчире, где она прожила затворницей несколько лет.
Она обладала поразительной внешностью. Золотые, как само золото, волосы, глаза цвета спелого меда, а на золотистой коже летней позолотой еще лежал загар. В росте она не уступала мужчинам и была выше многих. Но Ирменк перещеголял ее. Нетрудно было заметить, что в конце концов это пришлось ей по вкусу.
Стоило нам постучать в ворота, как нас тут же впустили.
Дом с двумя внутренними дворами и лишь половинкой верхнего этажа, где располагалась спальня хозяйки и служебные помещения, казался воздушным, пасторальным.
Но у нее целых три поместья, так что золотая у нее не только внешность.
Я всегда отличалась застенчивостью, а Мейя окончательно смутила меня. Она держалась, как королева, а увидев Ирменка, поцеловала его при нас и при всех слугах, нимало никого не стесняясь.
За обедом они с Ирменком принялись обсуждать детали его отъезда, явно продуманного заранее. Она все устроит, и он отправится с одним из надежных рыбачьих судов вдоль побережья, а затем по реке Тройос, ведь установилась хорошая погода. А через некоторое время она его нагонит. Они улыбались друг другу.
Мейя сказала Фенсеру, что готова рабски ему служить, пусть только отдаст распоряжения.
Он снова проговорил:
— Пожалуй, Китэ представляет собой некоторый интерес.
Мейя ответила, что кое-что слышала об этом.
— Как ты будешь туда добираться?
— Через порт Тули, — сказал Фенсер. Он не предвидел осложнений. «Двексис» уже выпустил стрелу, и она пролетела мимо цели.
— Без меня ему ничто не угрожает. Он бросается в глаза только в компании со мной, — сказал Ирменк.
— Да, — согласилась Мейя, — тебя под зонтиком не спрячешь.
И все же она решила, что Фенсеру лучше слегка замаскироваться. В этих местах его уже знают. И поинтересовалась, отправится ли дама вместе с ним.
Дама (то есть я) отвела глаза, словно чувствуя себя виноватой.
— Да, — беззаботно бросил Фенсер. — Она отправится со мной. Арадия — моя жена.
Это заявление ошеломило меня. Я даже не поняла, испугалась я или приободрилась. Это — ложь, которая не может законным путем превратиться в правду. Причиной тому союз с Каруланом. Да и возможно, эти слова — лишь подачка в мой адрес, чтобы немного меня потешить. Ведь я до сих пор не знаю, что же такое мы пообещали друг другу.
Меж тем на столе горела желтая лампа, они продолжали беседу, и когда я опять стала следить за разговором, то выяснила, что мы отправимся в дорогу, нарядившись крестьянами.
— Ты не хочешь послать кому-нибудь в городе письмо? — спросил меня Фенсер. — И не нужно ли доставить оттуда что-либо из твоих вещей?
— Там все мои пожитки. Крайне скудные.
Я представила себе, как какой-нибудь крепыш из слуг Мейи станет рыться в моем белье и вместо меня укладывать чулки и запасной корсет. Разве я могу просить об этом? Придется мне обойтись. А вещи пригодятся той, что поселится там после меня. И кубки цветного стекла на окне, и камелии в горшке… и нитка жемчуга в муслиновом мешочке. Наслаждение, доставшийся в наследство подарок.
Но я должна написать маэстро Пелле, он так по-доброму ко мне отнесся и будет беспокоиться, если я просто возьму и исчезну. При этом необходимо соблюдать осторожность, упоминать о Фенсере ни к чему.
Не прошло и часа, как слуга Мейи уже отправился в путь, унося мое осторожное письмо. Другим слугам поручили захоронить тела преследователей. К моменту нашего отъезда нужно повсюду навести порядок.
А Мейя отвела меня в сторону и сказала, что вскоре пришлет ко мне прислугу с бельем и прочими необходимыми вещами, ведь мне пришлось все бросить. Она добавила, что ее собственная одежда, к сожалению, будет мне великовата, но ее личная горничная одевается весьма прилично, может быть, мне удастся подобрать что-нибудь для себя.
Я предположила, что мы будем ночевать в одной спальне с Фенсером, раз я его «жена». Мейя предложила мне отправиться туда, заметив, что у меня вид «как у маленькой девочки, которую заставили чересчур долго просидеть за обедом». Потом я испытала глубокое потрясение, встретив в комнате с розовыми стенами надменную горничную, которая разложила на широкой кровати целый ворох кружев с розочками и лентами, которыми не побрезговали бы и принцессы из Крейза.
Оставшись в одиночестве, я отобрала несколько предметов попроще, надеясь, что никто из-за меня особенно не обеднеет. Потом попила воды из хрустального стакана, стоявшего подле хрустального кувшина, выглянула из маленького зарешеченного окошка и увидела ветви магнолии. Я пересчитала на них все почки. Не помню, сколько их оказалось. Как бы там ни было, я пересчитывала несколько раз, и число все время выходило разное.
Он долго не появлялся в комнате. Пламя светильника, стоявшего на столе рядом с кувшином, ярко вспыхнуло и заструилось светом, когда он вошел и прикрыл за собой дверь.
— Вот видишь, — сказал он, — пять минут в моем обществе, и ты уже стала соучастницей обмана и побега. Склонна ли ты посетить Китэ?
— Разумеется.
— Почему разумеется? Потому что ты будешь со мной, а ты уже как бы принадлежишь мне и, значит, все прекрасно?
Он говорил без злости, не выражая презрения к моей участи. Судя по тону его голоса, он ощущал такую же пустоту, как я, и пребывал в замешательстве.
— Фенсер, если мое присутствие прибавит тебе хлопот, мне следует остаться, — осторожно проговорила я.
— Мы обсуждали этот вариант, — сказал он. — Я хочу взять тебя с собой. Но смотри, при этом ты угодишь в самую гущу событий.
— Я уже привыкла, — пробормотала я.
— Прекрасно.
— Зачем ты сказал, что я тебе жена? — спросила я, когда он присел и стал стаскивать сапоги.
— Для удобства. Но мы можем сделать так, чтобы это стало правдой.
— Мы никогда этого не сможем. Я состою в своего рода брачном союзе — кронианский обычай. Это не имеет значения, разве что номинально, по закону.
— Понятно. Что ж, ты будешь мне женой по всем статьям, кроме номинальной.
Он сохранил невозмутимость. По каким-то глупым детским соображениям отсутствие более бурной реакции показалось мне тревожным. Или это — обычная для него манера, непринужденная, чуть безразличная? Когда он обнимал меня, стоя под тополями среди разлитой крови и потоков света, я точно знала, что он не отречется от данного слова. Наверное, все уже решено, мне пора умиротвориться и обрести умение владеть собой. Я ушла за ширму и стала раздеваться, у меня дрожали руки. Я не испытывала страстного желания, я позабыла, что это такое. А я сама вызываю в нем желание? Как-то непохоже.
В конце концов я надела шелковую ночную рубашку горничной и потихоньку вышла из укрытия.
Он по-прежнему сидел у стола, скинув сапоги и расстегнув рубашку, но еще не раздевшись. Руки его безвольно лежали на подлокотниках кресла, а глаза уставились в пустоту.
Ужасное гнетущее чувство охватило меня. Быстрыми бесшумными шагами я подошла к кровати, забралась в постель, скрылась среди подушек и одеял. И замерла, будто камень. Пусть думает, что я сплю.
Вот и опять я заплутала среди дорожек в мире взрослых. Я приняла его за другого человека. За того, кем он мог бы стать…
Прошло много времени, я почувствовала, что он рядом со мной в постели, и возвратилась из полубессознательного бессонного состояния, в котором пребывала до тех пор.
И тут же вернулось все: тяжелые размеренные движения Гурца, умелые ласки миловидного Кристена среди диванов и даже мой демон Драхрис — все возвратилось, взбудоражило меня и в наказание принесло способность чувствовать.
Фенсер не походил ни на кого другого. Он плавно погрузился в глубины постели, словно в тихие воды. Я услышала его негромкий голос, живой шепот среди глубин рядом со мной:
— Только завитки русалочьих волос на подушке. — Рука его скользнула и обвилась вокруг моих бедер. — Она отгородилась от меня броней из шелка.
Стоило мне услышать его голос, ощутить прикосновение, как желание тут же проснулось во мне. Я ничего не могла поделать, я повернулась к нему — бездумная морская тварь на вздыбившемся океанском ложе. Он поцеловал меня в губы, а потом принялся твердить мое имя, скользя губами по моей шее, расправляя складки никчемных шелков на груди, по всему телу. Я лежала в ночной рубашке, обнажавшей плечи, впитывая каждой клеточкой кожи тончайшие изысканные ласки, уже не зная, где я нахожусь, и мне казалось только, что оба мы погребены в толще белой темноты. А когда он обнимал меня, когда тяжесть его тела придавила меня и он проник внутрь, неся наслаждение себе и мне, я не видела его лица и только чувствовала, как прижимается ко мне его тело, и все его тепло, и хлынувший поток, растворение и погружение обратно, в прохладу черного моря.
Я лежала в его объятиях. Движение ночи прекратилось, но до меня по-прежнему доносился шум моря, вселенских вод, и еще шепот прибойной волны крови, слышный только мне одной.
— Арадия, — проговорил он так тихо, что я едва расслышала, — милая, хочу предупредить тебя на всякий случай: иногда мне снятся дурные сны. Ты не… пусть тебя это не пугает.
Кто ты, неведомый знакомый незнакомец, сородич мой, человек иного пола, иного племени земного, даритель наслаждения, пламенное тепло, что обнимает меня и укачивает на пути среди ночных морей?
Я спала, не зная, что ему снится.
Я спала так, будто мне не нужно больше просыпаться.
3
На заре я проснулась и увидела его. Мы долго лежали, глядя друг на друга. Я не испытала удивления, оказавшись вместе с ним. Хотя и не забыла о сомнениях, мучивших меня накануне вечером.Потом он улыбнулся и привлек меня к себе. Он поцеловал мои волосы и, уткнувшись в них, проговорил:
— Никаких снов. Ты просто волшебница.
— Как будто ты не знал, — ответила я.
— Что ты меня приворожила? Ну как же я мог не знать об этом? — Он обнял меня. — Поколдуй еще. Может, тебе и удастся меня спасти. Если я того стою. — И позже, после паузы: — Нужно как-то искупить все, что я наделал.
— Ты освободил Ирменка, желая загладить вину? — спросила я.
— Да Я совершил приношение богам. Жизнь чистого доброго человека, вырванная из ада на земле. Ты видела, какой он. Он может даже убивать, не совершая при том греха. Одним богам известно, что я имею в виду. Но сам я увяз по горло. В смертях. О нет, не когда убивал на войне, будучи солдатом, но те, другие жизни… — Он резко смолк, а на улице среди ветвей магнолии запела птица. — Ты позволишь, — спросил он, — рассказать тебе об этом на Китэ? И ты поведаешь мне историю своей жизни. Я ничего о ней не знаю. Ты была девочкой, потом беловолосой принцессой, а теперь… теперь ты такая, как на самом деле.
— Но прошлым вечером ты с радостью был готов отделаться от всех троих.
Не успев еще закончить фразу, я услышала, какой невыносимой фальшью отдают мои слова. Я вовсе не хотела вынуждать его говорить неправду, просто не знала, что еще сказать.
— Отделаться от тебя? Мне кажется, скорей от самого себя. На меня порой находит. Я же говорил тебе, человек я никудышный. Что за урод тебе достался в результате всех трудов.
Мне хотелось бы лежать и лежать, вдыхая его тепло, ощущая изгибы его тела, не снимая упавших мне на плечо волос, но внезапно мне припомнилась моя заботливая мама.
— Может, встать и попросить горничную принести чаю? — спросила я.
Он засмеялся:
— Ну, разумеется, тебя пугает, как бы чего не случилось, если ты останешься. Но нет, мадам, вы поздно спохватились.
И моя ночная рубашка тут же полетела через всю комнату и упала у двери; позднее, когда Фенсер ушел, принесшая мне завтрак горничная споткнулась об нее.
Нам удалось отогнать тучи — таким же способом от них отмахиваются все любовники. И тогда они повисают у горизонта. Они видны, но только вдалеке.
В полдень в спальню вошла уроженка Кирении. Она огляделась вроде бы невзначай, словно желая выяснить, как я обошлась с ее имуществом: может, внесла какие-то улучшения или же устроила беспорядок. Затем она сказала:
— Фенсер еще не вернулся? Он должен был встретиться в деревне с одним человеком. — И, помолчав, добавила: — На одном из кораблей согласились перевезти его на Китэ, но, боюсь, они не возьмут на борт женщину. — Я смотрела на нее. — Некоторые моряки с маленьких судов суеверны. Мне и самой раньше приходилось сталкиваться с подобными препятствиями А впрочем, там грязно, неудобно и поспать негде. С другой стороны, мы собирались переправить его именно таким способом. Лучше бы ему воспользоваться случаем и поскорей скрыться.
Похоже, секрет известен всем, кроме меня.
— Я уже говорила Фенсеру, чтобы он непременно отправлялся в путь без меня, если так лучше для него.
— О, значит, он уже получил ваше разрешение? — сказала она. Ее светло-желтые глаза внимательно оглядели меня. Мне захотелось встряхнуться всем телом на кошачий манер. — Ну, прекрасно. Теперь он знает, что волен выбрать наилучший способ. — У меня упало сердце, и вся кровь отхлынула к пяткам. Но возражать я не стала. — Итак, вас нужно перебросить туда же, — продолжала она. — Я могла бы отправить вас в Летай на телеге. Так вас будет трудней всего заметить, если слежка еще продолжается. Вдобавок мы нарядим вас крестьянкой.
Когда вернулся Фенсер, он застал меня уже в простонародном платье с полосатым шарфом на голове. Он поцеловал меня и надел мне на палец медное обручальное колечко, купленное на рынке, — такие носят рыбачки.
— Ну вот, жена, теперь ты выглядишь прилично.
Кольцо оказалось замечательное, хоть и не из благородного металла, отлитое в форме двух дельфинов, чьи тела переплелись друг с другом; согласно поверью, они приносят удачу. Я принялась крутить его в руках, а Фенсер спросил:
— Мейя сказала тебе насчет корабля?
— Ты отправишься одной дорогой, а я другой.
— Это разумный план.
— Ты не рассчитывал на меня.
— И правда. Неожиданность, словно весна посреди зимы.
Он обнял меня, наговорил мне ласковых слов и между делом объяснил, когда и как мы отправимся в чуть, и сказал, что мы снова встретимся уже на Китэ. Невкусные таблетки растворились в сладком вине.
Он ушел еще до захода солнца, а я пустилась в путь перед восходом. Мне предстояло четырехдневное путешествие, а мальчик-возница не отличался разговорчивостью. У меня выдалось время и для радости, и для тревоги. Примерно в сорока милях от порта Тули находилось селение, известное под названием Летай. Его прозвали так не случайно, ведь именно оттуда отправлялись по воздуху на остров диковинные летучие корабли, о которых однажды упомянул Эмальдо. Это не выдумка, они существуют на самом деле и к тому же надежны, как колесницы, надежней морских судов, — настойчиво убеждала меня Мейя, — ведь за все годы, что она прожила в Дженчире, не случилось ни одного крушения. А я подумала: уж не посылает ли она меня на верную погибель, чтобы помочь Фенсеру избавиться от меня.