Липатов Виль Владимирович. Лев на лужайке

   – Никита, садитесь, если хотите, посумерничаем.
   Никита Ваганов сказал:
   – Давайте посумерничаем, Габриэль Матвеевич.
   А было уже здорово темно, они плохо различали лица друг друга, однако чувствовалось, что Габриэль Матвеевич успокоился, – этого за ним последние полгода не наблюдалось, ну и славно! Никита Ваганов радовался за тестя, тещу, успокоенную успокоением мужа, внешней покладистостью дочери. Одним словом, все было как в лучших домах Филадельфии и Чикаго. Не так уж плохо посумерничать в домашней обстановке! После длинной-длинной паузы Габриэль Матвеевич сказал:
   – Чем дольше живешь, тем больше хочется жить. Вот уж несообразность!
   – Начал философствовать, Емеля! – сказала теща, а Никита Ваганов дипломатично промолчал: он еще не мог по времени и по существу прожитой жизни разделить утверждение тестя, но уже догадывался, что Габриэль Матвеевич прав на все сто процентов, и ему, Ваганову, совсем немного времени – мгновение! – оставалось до полнейшего понимания пессимизма тестя.
   Жена Ника сказала:
   – А мне вспоминается детство, папа, ты тогда часто сажал меня себе на колени. Это было так хорошо, папа!
   Они замолкли надолго… В жизни Никиты Ваганова не было семейного сумерничания, сидения на отцовских коленях, ласкового молчания – многого не было в его короткой и скудной жизни; он об этом жалел и не жалел, и когда жизнь больно ударяла Никиту Ваганова, он думал: «Хорошо, что я не вырос мимозой!»
   Славно было в темном, свежем от притока чистого воздуха пространстве, Никита Ваганов отдыхал душой и телом. Он думал, что завтра-послезавтра начнут происходить самые важные и решающие события…
   Их сумерничание прервал звонок в дверь, вошла домработница, протянула телеграмму Никите Ваганову.
   «Сердечно поздравляю утопом или махинацией Желаю дальнейшего Твой Валентин».
   Никита Ваганов сказал:
   – Поздравляет московский товарищ. По поводу Черногорска, – соврал он. – Это Валентин Иванович Грачев, Валька Грачев, студенческий неразлучага… – Он подошел к телефону, набрал номер подачи телеграмм по телефону и минуты через три диктовал. – Спасибо, Валентин. Хочу свидеться, здорово соскучился. Твой Никита.
   Теперь он не лгал: он скучал по Вальке Грачеву…. Это не значит, что они не схватятся с Валькой Грачевым, когда будет решаться, кому редакторствовать в «Заре». Победит Никита Ваганов – не только благодаря важным связям, но и своим талантом, организаторскими способностями, умением сплачивать коллектив. Не найдется человека, даже среди злопыхателей, кто бы сказал, что Никита Ваганов занимает принадлежащее ему место не по праву, и тот же Валентин Грачев, Валька Грачев однажды скажет:
   – Завидую, но понимаю!
   Он станет первым заместителем главного редактора, как говорится, правой рукой Никиты Ваганова, и никогда и нигде уже не будет его подсиживать, раз и навсегда решив, что теперь его судьба – следовать за талантливым и сильным Никитой Вагановым. Как первый заместитель главного редактора он будет иметь все привилегии и все блага, включая материальные. Мало того, Валюн будет жить разнообразнее Никиты Ваганова; не вылезать из-за границ, вовремя пользоваться отпусками и в конце-то концов, наверное, станет редактором «Зари», когда Никита Ваганов…

* * *

   Сумерничая, в доме Габриэля Матвеевича понемногу, как всегда бывает, разговорились в полутемноте. Беседа развивалась так:
   ВАГАНОВ. Спасибо Валюну за поздравление!
   ЖЕНА НИКА. (Она догадалась, о чем идет речь.) Да, ты своего добился, Ваганов.
   АСТАНГОВ. Не злись! (Он тоже все понял.)
   ТЕЩА. Вот уж не думала, что выращу такую бессердечную!
   АСТАНГОВ. Она рисуется.
   ВАГАНОВ. Ну и пусть ее рисуется.
   АСТАНГОВ. Перемелется – мука будет. Ника станет вам прекрасной женой, Никита… Как вы думаете, Одинцова возьмут в Москву?
   ВАГАНОВ. Будь я на месте высокого начальства, я бы его давно посадил в большой дом.
   ЖЕНА НИКА. Ах, какой у меня умный и прозорливый муж. Только на собственную жену не хватает мудрости.
   ТЕЩА. Отвяжись от Никиты! Он – человек государственный, хотя ему так мало лет… Впрочем, папа начинал в таком же возрасте. Да! Да!
   АСТАНГОВ. Не хвастайся, Соня. Я начинал на пять лет позже. Теперь молодежь созревает быстрее.
   ВАГАНОВ. Точно! Не смейте каяться, Габриэль Матвеевич.
   АСТАНГОВ. Хорошо, хорошо!
   ЖЕНА НИКА (с внезапной страстью). Тем хуже для Никиты, папочка! Его разделают, как селедку…
   ТЕЩА. Действуйте по своему усмотрению, Никита! Наша песенка спета.
   ВАГАНОВ. Ну, уж чертушки! Мы еще посражаемся, мы еще… О, я прямо не знаю, что сделаю я! Я… Ох, что я сделаю!
   ЖЕНА НИКА. Давайте зажжем электричество.

III

   Все главные события, связанные с Никитой Борисовичем Вагановым во время его пребывания в городе Сибирске и поблизости, происходят по странной случайности весной, летом и осенью; на зимние месяцы приходится, так сказать, время медвежьей спячки. Впрочем, он так и был задуман генетически, что три зимних месяца был малоактивным, пребывал в меланхолии, сплине. Временем его наступательной активности была осень – ранняя или поздняя, безразлично, и, конечно, его статья «Утоп? Или махинация!» была опубликована осенью – под журавлиный крик, мельтешение желтых листьев, тихоструйность обмелевших рек, сквозную прозрачность сосновых боров, звон лиственниц в городском саду.
   Центральная газета «Заря», напечатанная с матриц в Новосибирске, пришла вовремя, статья «Утоп? Или махинация!» стояла на третьей полосе, и примерно в половине десятого утра город Сибирск, центр лесного края, пришел в движение; повсюду, в жилых квартирах, учрежденческих комнатах, кабинетах, шуршали газетные страницы, раздавались восклицания, аханья и оханья, стоны и смех. Уж очень ловко системой железных крупных фактов автор статьи Никита Ваганов «припечатал» руководство комбината «Сибирсклес» и, кажется, кое-кого повыше. Фамилия Пермитина в статье повторялась трижды, о стиле его негожего руководства, собственно, и рассказывалось в статье.
   Первым на статью, как ни странно, откликнулся Боб Гришков. В телефонной трубке прохрипело: «Идиотика! Через час я буду у тебя!»
   В статье автору не все, оказывается, нравилось. Он начинал с вопроса, сколько это будет, если ноль помножить на восемь тысяч. И сам отвечал: восемь тысяч, если следовать арифметике, потом приводились бухгалтерские цифры, подводилось сальдо-бульдо и – шли живые зарисовки с мест, дающие картину действительно омерзительную. Габриэль Матвеевич Астангов «проходил» один раз, но без фамилии, как главный инженер. Два больших абзаца были посвящены вырубке кедровых лесов, и употреблено слово «преступная», середина очерка была обыкновенной, подчеркнуто серенькой, а вся статья кончалась рефреном: «Сколько это будет, если восемь тысяч кубометров леса помножить на ноль?» Ответ был таков: «Корреспонденту не удалось найти и бревнышка, обсушенного на берегах сплавных рек!» Пожалуй, только сам автор понял, что статью нельзя было обрамлять рефреном: подозрительно попахивало фельетоном…
   Сибирский обком партии! За что тебя наказал бог бывшим замечательным шахтером, знатным горняком, блистательным машинистом угольного комбайна, – Арсентием Васильевичем Пермитиным? Почему, Сибирский обком, ты отдал под его начало лесозаготовительную промышленность, в которой он ничего не понимает, зачем его, самодура, больше похожего на подвыпившего купчика, чем на партийно-хозяйственного работника, сделал кандидатом в члены бюро обкома? Это ошибка, описка, вопиющее недоразумение? Это предельно плохо, когда обкомом партии прикрывается такой человек, как Пермитин.
   Выслушав но телефону очередное поздравление, Никита Ваганов сам пошел к Бобу Гришкову. Редакционный коридор гудел: пробежала на тонких ножках взволнованная Виктория Бубенцова, ожесточенно скребла приемную техничка, сквозь двери слышался кабинетный вопль; сунув руки в карманы, по коридору победоносно шлялся Борис Ганин – пожиратель начальства всех степеней и рангов. Да, большой переполох был в редакции «Знамени», но в нем участия не принимал только один человек – собственный корреспондент «Зари» Егор Тимошин, который на службу в этот день не явился.
   Боб Гришков полулежал на диване, газета валялась на полу, сам толстяк и жуир возмущенно таращился в потолок. Он набросился на Никиту Ваганова.
   – Почему, идиотство, писал статью сам? Какого хрена не передал материал Тимошину? Ты что, не понимаешь, в какое положение ставишь его? Не знает области, проморгал, прошляпил и прочая идаотистика! Ах, идиот, ах, идиотство, ах, идиотика! Нет, ты мне отвечай: подсиживаешь Тимошина? Ты и вправду карьерист?
   Никита Ваганов, присаживаясь на подоконник, ответил:
   – А ты не ори!
   – Ору и буду орать! Зачем ты это сделал без Егора?
   Боб Гришков поднял с пола газету, всю изрисованную красным карандашом; саркастически улыбаясь и сам себе подмигивая, он начал квохтать над статьей курицей, увидевшей в небе коршуна.
   – Допрос окончен?
   – Какое идиотство! Егор может схлопотать большие неприятности!
   «И поделом! – спокойно подумал Никита Ваганов. – Журналисту надо заниматься чем-то одним – романом о покорении Сибири или утопом леса!»
   Тихая в громкая паника в редакционном коридоре продолжалась. Хлопали двери и гремели мужские голоса, за закрытой дверью – слышно каждое слово – разорялась Мария Ильинична Тихова, в приемной редактора Кузичева читала «Зарю» секретарша Нина Петровна и облизывала острым языком сохнущие от волнения губы – вот какая она была, эта статья «Утоп? Или махинация!». Когда Никита Ваганов вошел в кабинет редактора, Кузичев стоял у окна, барабанил пальцами левой руки по стеклу, мычал что-то лирическое.
   – Здравствуйте, Никита, садитесь, пожалуйста.
   Помолчали оба. Затем редактор сел на стол, вздохнул:
   – Надо готовиться, Никита! Думаю, что Первый вынесет вопрос Пермитина на пленум обкома.
   … Спустя десятилетия вспоминая об этом разговоре, Никита Ваганов не припомнит ни одного слова редактора Кузичева, но увидит как наяву хорошую и молодую улыбку на худощавом лице редактора, вместе с Никитой Вагановым выигравшего тяжелую схватку с Пермитиным. Он вспомнит и себя – молодую радость и, простите за банальность, окрыленность человека, который, считая по-крупному, поставил на место Арсентия Васильевича Пермитина – человека, губящего дело зазнайством, невежеством. Статья была опубликована шестого сентября, и в этот же день произойдет еще одно памятное событие: по взаимному желанию, втайне от редакционной челяди, произойдет свидание Никиты Ваганова и Егора Тимошина.
   Они встретились у центральной почты, где стояла короткая и широкая скамейка, недавно покрашенная, но отлично просохшая. Было это теплым и лучистым вечером, городской шум стихал, автомобильный поток редел, купола Воскресенской церкви светились фонарями, большими золотыми фонарями, и было звучным все вокруг, словно воздух проредился.
   … Итак, они встретились. Никита Ваганов пришел первым, сел на удобную скамью в затишке и стал терпеливо дожидаться Егора Тимошина, имеющего обыкновение опаздывать – везде и всегда. Это говорило о его независимости, умении высоко стоять над обстоятельствами, быть раскрепощенным от рабства современной жизни, суетной и напряженной до фельетонности. На Егоре Тимошине были модные брюки, югославские башмаки, еще летняя рубашка – он держал в руках свернутую трубочкой газету «Заря», которой помахивал по-дачному, с удовольствием. "И этот – актер! – насмешливо подумал Никита Ваганов. – Ну, как не вспомнишь пресловутое: «Мир – театр, люди – актеры…»
   – Добрый вечер, Никита!
   – Привет, Егор! Садись!
   Егор Тимошин не сел. В последние годы он старался похудеть, питался целесообразно, много занимался гантельной гимнастикой, был невысоким, коренастым, широкоплечим; кряж, сказал бы какой-нибудь писатель, работающий над так называемой деревенской темой.
   Они молчали.
   – Послушай, Егор, может быть, ты мне объяснишь феномен Егора Тимошина?
   Он не отвечал, разглядывая маковки Воскресенской церкви, и был таким, словно слышал колокольный звон недавно снятых колоколов. Наконец он свежо улыбнулся и сказал:
   – Хорошо, Ваганов, я скажу и все сделаю для твоего душевного комфорта. – Он еще раз улыбнулся. – Пусть будет по-твоему, Ваганов. Ох, как ты далеко пойдешь! Ты даже сам не знаешь, как высоко! – И попросил: – Вспомни потом о старике Тимошине… Впрочем, обо мне-то ты никогда не забудешь. Преступников тянет на место преступления.
   – Нам надо все-таки объясниться! – прямо и резко заявил Никита Ваганов. – Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но мне надо выговориться.
   Тимошин разулыбался.
   – В этом ты весь, Никита! Тебе надо выговориться, ты не можешь не выговориться – и в этом все дело! И все-таки валяй, устраивай душевный стриптиз, ты и на это горазд.
   Как видите, Егор Тимошин понимал роль Ваганова в грозах, что собирались над Сибирской землей, накопитель фактов и фактиков так расположил их, в такой последовательности, что его гороскоп оказался правдивым, как небо, что висело над их головами.
   Егор Тимошин сказал задумчиво:
   – Значит, ты хочешь признаться, что сделал все возможное, чтобы я ничего не знал об утопе? Ты заткнул все щели в моем кабинете.
   Никита Ваганов сухо ответил:
   – Роман пишется полным ходом?
   – Не так быстро, как хотелось, но пишется, – как ни в чем не бывало вдруг ответил Тимошин. – И теперь, конечно, дело пойдет быстрее… Весь уйду в роман.
   Святая простота, доброжелательность, детскость – это, наверное, и есть добродетели таланта, дарования. Никита Ваганов сказал:
   – Не сяду я на твое место, Егор.
   – Я удивлен. Почему?
   – Не сяду! Неужели я должен объяснять все мои поступки? Хочешь быть свободным – дай свободу другим… Одним словом, не сяду.
   При этом он подумал о Нелли Озеровой, встреча с которой была назначена двумя часами позже.

IV

   Кандидатом в члены партии Никита Ваганов стал легко: его хвалили, выражали надежду на еще большие свершения, советовали не зазнаваться, не останавливаться на достигнутом. Голосовали единогласно, подчеркнуто доброжелательно и торжественно; было видно, что коллеги рады увеличению числа членов партии – это должно было произойти через год. И вот время наступило. Никита Ваганов спокойно съел в редакционном буфете три разных бутерброда, никакого сверхобычного волнения не чувствовал, а скорее всего, наоборот, ждал триумфа. Ведь в этот же день, сегодняшним же утром на «летучке» его безостановочно хвалили.
   Закрытое партийное собрание… Это было такое собрание, которое Никита Ваганов до смерти не забудет, как кошмар, от которого станет просыпаться с бьющимся о ребра сердцем и пульсирующей от боли головой. Второго такого испытания, как это партийное собрание, в жизни Никиты Ваганова больше не будет, если не вспомнить… Правда, и на собрании он не вспомнит льдистое весеннее утро, когда Иван Иосифович Мазгарев не подал ему руки – или по забывчивости, или нарочно.
   А ведь этот факт важен для предвидения событий, развернувшихся на закрытом партийном собрании, на повестке которого стояли два вопроса: «Итоги работы редакции за первое полугодие» – первый пункт и «Прием в партию Н. Б. Ваганова» – второй пункт. Кандидат в члены партии Никита Ваганов, всегда такой мудрый и дальновидный, самодовольно позволил себе не обратить внимания на поведение в то льдистое утро Ивана Мазгарева – совести всей редакции газеты «Знамя», и только поэтому не сможет предвидеть миллионной доли того нравственного испытания, которое выпадет на его бедную голову. Хуже всего оказались спокойно съеденные в редакционном буфете бутерброды, потому что Никита Ваганов считал перевод из кандидатов в члены партии чуть ли не пустой формальностью – кто мог предполагать, что на сегодняшнем партсобрании пробудятся скрытые силы, разыграются страсти-мордасти? Громкий получится шум, дойдет до ушей тестя Никиты Ваганова, отзовется в обкоме партии, в кабинете Арсентия Васильевича Пермитина, который, конечно, скажет свое, пермитинское: «Завидуют тебе, завидуют, Ваганов! Наплюй! Говорю, боятся и завидуют, Ваганов!»
   Партийное собрание проходило в красном уголке редакции «Знамени». Место председательствующего занял секретарь партийной организации Иван Иосифович Мазгарев, редактор забился в угол и пока еще блаженно посапывал. Впереди расположилась боевая сила коллектива: ответственный секретарь редакции Виктория Бубенцова, литраб отдела партийной жизни Василий Семенович Леванов, подлая баба Мария Ильинична Тихова, Нелли Озерова, заведующий промышленным отделом Яков Борисович Неверов и так далее. Боба Гришкова и Бориса Ганина – беспартийных – на закрытом партийном собрании, естественно, не было.
   – Обсуждаем первый вопрос, – сказал Мазгарев. – Сообщение сделает редактор Владимир Александрович.
   Никита Ваганов – вот кто был героем сообщения редактора Кузичева, делающего обзор работы «Знамени» за полугодие: статья «Былая слава» и очерки, зарисовки и аналитические статьи позитивного порядка – это было в центре внимания редактора Кузичева, взявшего Никиту Ваганова в сообщники в борьбе с Арсентием Васильевичем Пермитиным. По праву считающий интересной работу Никиты Ваганова, не щадящего себя, не жалеющего ничего для газеты «Знамя», редактор Кузичев неплохо отозвался и об очерке Бориса Ганина «Директор», но тут же пропел гимн двум очеркам Ваганова о простых незамысловатых людях, на первый взгляд не имеющих за спиной броских подвигов и свершений. Редактор сказал:
   – Именно тяга к простому человеку, умение без украшательства писать о советском образе жизни делает очерки Никиты Борисовича событием…
   Стоило наблюдать за реакцией возлюбленного Виктории Бубенцовой литературного работника отдела партийной жизни Василия Леванова! Он погибал от зависти: то бледнел, то краснел, а редактор все говорил да говорил, но имя Леванова так и не слышалось. «Никита Борисович да Никита Борисович!..» Стоило посмотреть и на подлую бабу Марию Ильиничну Тихову. Она цвела и расцветала, молодела на глазах оттого, что возносили на щит ее любимого ученика, как она считала! Ведь Никита Ваганов, внедрившийся в редакцию «Знамени» москвич, первый год работал вместе с Тиховой и действительно кое-чему научился у подлой бабы, хотя исправно подчищал ее писания.
   – Великолепные очерки Никиты Борисовича, – говорил редактор Кузичев, сам не ведая того, что захваливанием обрекает своего любимца и соратника на гибель, что дифирамбами ставит его в такие условия, когда может случиться страшное – создание оппозиции.
   – Очерки Никиты Борисовича по-новому трактуют, собственно, и самое жизнь, – продолжал губить Ваганова редактор газеты «Знамя». – Мы привыкли, товарищи, видеть поверхностный, так сказать, только героический или трудовой слой, а Никита Борисович проникает глубже…
   Василий Леванов, мистер Левзн, сидел зеленый.
   Проникновение в глубь характеров, проникновение…
   Стоило наблюдать и за Нелли Озеровой – опытной конспиранткой, но сейчас начисто утерявшей всегдашнюю бдительность. Она, черт ее подери, вела себя так, точно находилась в объятиях Никиты Ваганова. Он немедленно послал ей записку: «Закрой поддувало!». Она оглянулась с исиугом. А редактор Кузичев продолжал добивать Никиту Ваганова, продолжал его уничтожать похвалами и восторгами и делал это так неумело, что Никита Ваганов ужаснулся: «Неужели я так заметен?» День закрытого партийного собрания навсегда запомнится именно тем, что Никита Ваганов напряженно размышлял на тему «серость и карьера», «посредственность и руководящий пост», «безликость и яркость» и так далее. Величайшей школой для Никиты Ваганова будут два с половиной часа этого собрания, два с половиной часа, стиснув зубы, он критически, словно постороннего, разглядывал себя и понимал, что жил неправильно. По ненависти Леванова, по восторгам подлой бабы Тиховой было ясно, что страсти разыграются, так как злой дух выпущен из глиняного сосуда: мистер Левэн готовил увесистую дубину, выступление подлой бабы Тиховой окажет на собрание обратное действие, вполне понятное – того, кого хвалит Тихова, в партию принимать категорически не следует! Одного не сумел смоделировать Никита Ваганов – позиции Ивана Мазгарева. Поэтому он готовился только к тому, чтобы отбиться от Леванова, то есть мистера Левэна; отбиться от него и от Бубенцовой, которая, конечно, сломя голову, бросится на поддержку возлюбленного, тем более что Никита Ваганов не так давно оскорбил ее. «Нет, нет, мне определенно не хватает серости и посредственности! Так я далеко не уеду», – думал Никита Ваганов…
   Прения по первому вопросу опять для Никиты Ваганова были победительными. И Неверов, и Озерова с похвалой отозвались о его газетной работе. Леванов, то есть мистер Левэн, сказал, что очерки Ваганова заслуживают внимания, хотя в них есть недостатки, о которых он не будет говорить из-за регламента. Взахлеб хвалила очерки Тихова и – прочие. Одним словом, прения по первому пункту повестки дня были триумфальными, и Никита Ваганов почувствовал облегчение от того, что после первого вопроса – его обсудили быстро – решили перерыв не делать. Это значило, что второй пункт повестки собрания займет мало времени. И все-таки Никита Ваганов дважды посмотрел в угол, где сладостно опять дремал редактор Кузичев, а когда наконец-то поймал его взгляд, то прочел: «Вот как все хорошо, Никита!»

* * *

   … Несколько лет спустя, собственно, два-три года спустя, Никита Ваганов признается самому себе, что если бы не было выступления Мазгарева на партийном собрании, его следовало бы выдумать, чтобы суметь так быстро продвинуться вперед и вверх. Выступление Мазгарева наталкивало на те проблемы, которыми Никита Ваганов – вот такой молодой, но умный – занимался еще до того, как Мазгарев поднялся со своего председательского места: проблемы «серость и карьера», «посредственность и карьера», «безликость и карьера». Сам не зная, что он творит, Иван Мазгарев приглушит молодую вызывающую яркость Никиты Ваганова, заставит его всерьез заниматься вопросами МИМИКРИИ, и за это Никита Ваганов мысленно поставит памятник Ивану Мазгареву… Однако на партийном собрании ему было тяжелехонько.
   Иван Мазгарев деловито объявил:
   – Продолжаем собрание. На повестке – прием в члены КПСС. Прошу высказываться, товарищи!
   И наступила пауза, длинная и тяжелая пауза, не простая, не вызванная тем, что люди обдумывали, как удачнее выступить, а пауза, устрашающе переполненная желанием двух-трех человек говорить негативное; такое всегда передается от человека к человеку, электризует пространство, как бы нервным облаком висит над головами. Еще до первого «разрешите» Никита Ваганов ощутил, что такое эта пауза, но первое «разрешите» еще не было громовым раскатом, а было похуже – слово взял Яков Борисович Неверов, поклонник Никиты Ваганова, восторженный поклонник. Он еще долил масла в огонь, и без того раздутый редактором Кузичевым. Оратор сказал:
   – Товарищи, я не понимаю, почему нужно так долго молчать, если мы принимаем в партию хорошего человека? Разве это не радость, что мы принимаем человека в партию? Это же праздник для того, кто понимает в таких вещах. А мы отмалчиваемся, переглядываемся. Иван кивает на Петра…
   Худшей услуги Никите Ваганову не мог оказать и самый злейший враг! Кто просил Неверова говорить о том, что члены партии молчат и переглядываются? Какого дьявола он концентрировал внимание на том, что не было веселых лиц при приеме в партию Никиты Ваганова? Что он говорил, этот добрый дурак? Какую плел околесицу!
   – Иван кивает на Петра, Петр пожимает плечами. Тот, кто хочет иметь праздник, тот его всегда будет иметь, а мы с постными лицами принимаем в партию хорошего человека. Что такое товарищ Ваганов? Нет, кто такой товарищ Ваганов? Это молодой человек новой формации, тот самый молодой человек, в руку которого нам надо вложить эстафету. Что я могу сказать о товарище Ваганове? Только хорошее, и хотел бы посмотреть на тех, кто не скажет хорошее. Я бы хотел на них посмотреть!
   Через пять минут он их увидит и услышит! Однако Неверов продолжал наворачивать и наворачивать: очерки Никиты Ваганова ему нравились чрезмерно, статьи Никиты Ваганова он обожал, стилю работы Никиты Ваганова он завидовал и прочее, и прочее. Слово за словом, фраза за фразой, а Никита Ваганов все глубже и глубже увязал в черной тине глаз Виктории Бубенцовой, нацеленных на него неотступно. Последней молодости женщина смотрела на него так, словно простенько предлагала: «Сдавайся сам, Ваганов! Лучше уйти с достоинством, чем оставаться!» Этот взгляд Никита Ваганов не раз вспомнит впоследствии и ужаснется тому, что могло бы произойти, если бы его тогда не приняли в партию.
   – Я с гордостью проголосую за товарища Ваганова, за члена партии товарища Ваганова! – пафосно произнес Яков Борисович Неверов. – Голосую!
   Теперь пауза была недолгой. Поднялась Виктория Бубенцова и сразу взяла быка за рога:
   – Возьму частный случай, а именно работу товарища Ваганова с письмами трудящихся! – Виктория Бубенцова рассеянно и добродушно щурилась. – Приятно, конечно, что в адрес Никиты Борисовича поступает много писем трудящихся, но… – Бубенцова сейчас походила на ангела во плоти. – Позапрошлый квартал для товарища Ваганова ознаменовался тридцатью шестью письмами трудящихся. Проследим их судьбу…