Страница:
А про себя сказал: «… Твой отец, твой замечательный отец Габриэль Матвеевич хочет, чтобы история с утопом стала гласной. Ему невозможно трудно жить с ношей преступления, твоему папе хочется очиститься от скверны, и я помогу, помогу. Он сам дал мне понять, что хочет этого, ты понимаешь, хочет! Не бойся ты за отца, Ника, не бойся! Он один из самых компетентнейших людей в Российской Федерации, он не останется без дела, он, возможно, займет еще более высокое положение, когда все тяжелое останется позади, пойми и знай это, знай и помни…»
И он шептал и говорил еще долго, до тех пор, пока жена его не успокоилась, пока она не улыбнулась, а потом расхохоталась, когда Никита Ваганов начал рассказывать армянские анекдоты, рассказывать их с пресмешным акцентом и вылупленными от старательности глазами. Ника начала смеяться, плечи у нее затряслись сильнее, чем от плача, и вскоре, припудрившись и припомадившись, смогла вместе с мужем выйти на верхнюю капитанскую палубу, и это произошло в тот чудесный момент, когда «Пролетарий» хлопотливо, точно курица крыльями, колотя плицами по темной еще воде Соми, выплывал на зеленую воду великой реки Обь. Уже открылся справа когда-то рыбацкий поселок Брагино, уже занизился и стал песчаным левый берег, уже крупные чайки с криком бросались в воду и атаковали шумно пароход, и уже можно было наблюдать чудесное явление: темная вода Соми не перемешивалась с зеленой водой Оби, а шли они отдельными контрастными слоями – красиво было и занимательно, непонятно и загадочно. Ника аплодировала и смеялась, откидывая голову назад, хотя не впервые видела двухслойную воду.
– Замечательно, Никита, ой, как замечательно!
А Никита Ваганов занимался наблюдениями над молоденьким матросом, который делал вид, что тщательно швабрит палубу, а на самом деле поглядывал за молодоженами, и на его лице читалось откровенное: «Неужели это тот самый Ваганов? Неужели это живая дочь Астангова?» Матрос был хорошенький и ладный, форма на нем сидела преотлично…… И кто мог знать, что год спустя Никита Ваганов напишет о нем один из своих удачных очерков «Сине-белое»! После очерка матрос пойдет уверенно вперед: станет старшим матросом, затем поступит в училище, закончит его, несколько лет проплавает штурманом, потом сделается капитаном судна на подводных крыльях, и уж с него перейдет на капитанский мостик белоснежного красавца «Маршал Конев» – лучшего пассажирского теплохода в те времена. Это произойдет за несколько лет до того, как Никита Ваганов взойдет на синтетический ковер…
Взбесишься, станешь с опасностью для жизни пикировать на пассажирский пароход, чтобы подхватить крошки хлебного батона, если в великой реке Оби с каждым днем становится все меньше и меньше рыбы, если вода пахнет нефтью и химией, если мальки осетра погибают, еще не появившись на свет, если… Никита Ваганов сказал:
– Спасибо, Ника! Ты подарила мне заголовок и статью. «Бешеные чайки»! Неплохо для материала о загрязнении Оби. – И слегка так вздохнул: – Не первостатейного, впрочем, материала, но из-за заголовка я его таки накропаю, иначе – на-пи-сю! В этом же месяце…
– Запомните этот час, ребятишки. Большего счастья не будет!
– Приглашаю вас, ребятки, на капитанский обед. Если хотите, будет мой первый штурман, порядочно играет на гитаре и поет.
Никита Ваганов неторопливо сказал:
– Семен Семенович, а ведь вы должны много знать о сплавных делах. Наверное, знаете и о неимоверно большом утопе леса на реке Блудная?
– О чем речь, Никита? Капитан «Латвии» Валов – мой давнишний дружочек. Так как насчет обеда и штурмана?
Никита Ваганов раздумчиво ответил:
– Не знаю. Конечно, приглашение к обеду мы принимаем. Да, Ника?
– Принимаем, принимаем!
– Однако зачем… зачем штурман? Мы гитару не любим. Да, Ника?
– Не любим, не любим!
Никита Ваганов ошибся в своих ожиданиях: капитан «Пролетария» Семен Семенович Пекарский не рассказал за обеденным столом об афере с утопом, которую наблюдал его друг Валов – капитан буксирного парохода.
После обеда у капитана Пекарского, в их огромной каюте, каюте, испещренной тенями от жалюзи, Никита Ваганов вдруг спросил:
– Как отец? – Вопрос об отце Ники возник из ничего, Никита Ваганов не смог бы даже объяснить, по какой ассоциации вспомнился Габриэль Матвеевич Астангов.
– Как здоровье и дела папы? Ты слышишь, Ника?
– Слышу. Папа здоров, дела идут, кажется, хорошо, но… Ах, Никита, только я и мама понимаем, как папе плохо. Сестра что? Сестра – отрезанный ломоть. А вот мы не спим ночей.
– А что случилось, Ника?
– Что случилось? – Ника резко повернулась на бок, стала смотреть прямо в глаза Никите Ваганову. – Ты женился на мне, ты свой, родной. Тебе поэтому все нужно знать, правда, Никита? Правда?
Подумав, он ответил:
– Разумеется.
Она сказала:
– Папа не спит ночами, ждет несчастья. – И перешла на шепот: – Ты понимаешь, комбинату пришлось под каким-то, я не поняла каким, давлением вырубить кедровый массив и завысить процент утопа леса. Для чего это делается, я тоже не понимаю, но папа тает, как восковая свечка. Нос заострился.
Так! Ника говорила о том самом, о чем Никита Ваганов написал в статье «Утоп? Или махинация!». Так! Поздним летом и ранней осенью некоторые сплавконторы увеличили количество якобы утонувшего леса, затем эту якобы утопшую древесину включали в производственный план года, перевыполняли годовое задание, получали премии и славу.
– Предельно худо, Ника! – осторожно сказал Никита Ваганов. – Хуже не придумаешь… Почему папа не идет к Первому? Будет трудно, но это – единственно правильный путь.
Это Никите Ваганову кажется, что поход к Первому – спасение! Молодой и горячий, он не может еще понять своего будущего тестя, не разумеет, что в предпенсионном возрасте люди не так смелы, что им надо думать о завтрашнем дне, что у них нет будущего, когда можно начинать жизнь наново: упасть и подняться после головокружительного падения. Под шестьдесят – это не двадцать пять!
– Перемелется – мука будет! – тихо сказал Никита Ваганов. – Не надо умирать раньше смерти, Ника! Перемелется – мука будет, ты слышишь меня?
– Слышу, Никита! Что произошло, я плохо понимаю, но папа на глазах сдает. Мы с мамой не спим ночи.
А что? Сойдешь с ума, если родной отец по ночам ходит из угла в угол своего домашнего кабинета и – некурящий! – прикуривает сигарету от сигареты, губы у него горько опущены, спина сутула, а ведь Габриэль Матвеевич такой сильный человек, опытный руководитель, честный. Доведешь себя до изнеможения, наблюдая за тем, как страдает такой человек, как… Отец! Ах, как нехорошо все складывалось! Правда, в статье «Утоп? Или махинация!» говорилось, что главный инженер комбината «Сибирсклес», узнав о готовящейся махинации, заявил Пермитину, что больше не хочет слушать об этом подсудном деле и вообще умывает руки, но это вместо того, чтобы немедленно идти в обком партии. В статье было: «Главный инженер комбината тоже оказался не на высоте».
– И все-таки надо пойти к Первому, – машинально повторил Никита Ваганов. – Надо пытаться действовать, сбивать сметану в масло! Ника, Ника!
Она обреченно ответила:
– Папа все понимает! Более того… более того, он считает, что уже поздно, преступно поздно. Слово «преступно» употребил папа. Как мы с мамой плакали!
Можно все это представить. Ходил по гостиной седой человек в красивой, накрахмаленной и проглаженной пижаме, сутулился и горько опускал губы, руки держал за спиной, как арестант, на жену и дочь не смотрел, не мог на них смотреть – было стыдно и страшно смотреть. И правильно: сильный человек, опытный человек, умный человек, поддавшийся минутной слабости и оказавшийся в паутине.
– Я тебя прекрасно слышу. Но на это папа не пойдет! Он не вор и не предатель. Он сейчас старается понять, почему сразу не пошел к Первому…
Они помолчали, не глядя друг на друга.
– Значит, ничем Габриэлю Матвеевичу, по-вашему, помочь нельзя? – сказал Ваганов. – Чепуха! Ты должна помочь отцу победить слабость, жизнь не кончена. Место главного инженера за ним, уверен, останется. Помоги отцу, Ника, помоги!
Ах, как это страшно, когда человек слаб! Люди, не бойтесь сильных! Люди, бойтесь слабых! Бойтесь особенно тех слабых, которые случайно заняли высокое положение, – бойтесь таких слабых, люди, бойтесь!
– Ника, ты должна понять меня, Ника!
– Я понимаю.
Он не даст эту женщину никому в обиду, он женился на ней, будет ее любить, по-своему верно, до своей смерти, сделает ее жизнь обеспеченной: с автомобилями и дачами, курортами и санаториями, кругом интересных и крупных знакомых; он все сделает для того, чтобы падение Габриэля Матвеевича Астангова – недолгое падение – не было для нее крахом, не оставило у дочери на всю жизнь шрама в душе.
– Ника! – сказал он на ухо жене. – Ты можешь взять обратно твое решение стать моей женой…
– Почему? – приподнимаясь, спросила Ника. – Я тебя не понимаю.
Он лег на спину, глядя в иллюминатор, отыскал в небе коршуна и стал следить за его мирным падением. Через минуты три он сказал:
– Всю эту историю с утопом древесины и вырубкой кедровника я раскопал. Так бы все и ушло в небытие, если бы я с прошлой весны не засек одну из сплавконтор… На подобное корреспондент центральной газеты «Заря» Егор Тимошин не был способен: плохо знает дело. И значит…
– Значит, ты опубликуешь это в «Заре», узнает вся страна… Боже, так ведь папа не переживет этого!
Переживет, распрекрасно переживет, только с большими потерями и убытками, которые можно было бы смягчить, но Габриэль Матвеевич не пойдет с повинной. Ох, уж эти чистюли!
– Кончай реветь, Ника! – сказал Никита Ваганов. Он поцеловал ее в гладко-бархатистое плечо. – Тебе надо действовать, маленькая, действовать и действовать.
Ника с размаху припечатала пощечину Никите Ваганову, хотела еще одну, но он уже стоял в трех шагах от нее.
– Ты, значит, продолжаешь бороться с папой? Я тебя спрашиваю: продолжаешь бороться?
Он сдержанно ответил:
– Я изучаю вопрос об утопе леса, и, насколько понимаю, Габриэль Матвеевич хочет, чтобы эта история раскрылась.
Она шепотом вскрикнула:
– Но не твоими руками, не твоими! Неужели ты не понимаешь?
– Как не понять! Между тем мне кажется, что Габриэль Матвеевич предпочитает именно мои руки. И он прав. Я по крайней мере разоблачение проведу так, что весь удар обрушится на Пермитина, а посторонний человек…
Ника схватила его за рукав, потянула, ожесточилась… Восточная кровь текла в ней, восточная кровь с небольшой примесью русской сибирской крови, и это было таким сочетанием, что первый год супружеской жизни – особенно первый – был сущим мучением для Никиты Ваганова; потом Ника успокоится, притихнет, а сейчас она штурмовала мужа, разносила его в клочки и клочья:
– Ты умеешь придумывать основания для своей подлости! О, как ловко ты это делаешь! Как ловко! Я не верю в бога и от тебя не требую, но есть высший разум, высшая инстанция. Она все видит, все считает. Ты будешь наказан, ты не уйдешь от кары, ты от нее не уйдешь…
Что же, дальнейшее покажет ее правоту. Может быть, на самом деле некая высшая инстанция поставила Никиту Ваганова на синтетический ковер, заставила его, такого холодного и смелого, сжаться в утлый комок в ожидании приговора, смертного приговора. Он встретил его, как выяснится впоследствии, мужественно, но только слегка побледнел, не дыша. «Отринь, сухорукая стерва! Я сделал в тысячу раз больше добра, чем зла! Отрипь и скройся, исчезни на долгие годы, падаль костлявая!» И никто его не смог бы упрекнуть в зазнайстве – столько добрых дел совершит в своей недолгой жизни Никита Ваганов, столько добрых дел и поступков. Взять хотя бы историю со старушкой в вуали и пенсне, со старушкой, что бежала по Первомайской улице столицы к трамваю, чтобы, наверное, доехать до ярмарки, – она держала в левой руке такую же, как она сама, допотопную кошелку. Накрапывал или уже шел мелкий дождь, машины влажно плыли по асфальту, поток ходоков устремлялся к прогулочному Измайловскому парку, а старушка бежала к трамваю, который уже готовился закрыть двери. И вагоновожатая хорошо видела бегущую старушку, отлично видела, как старушка бежит, бежит, бежит, открывая рот и нелепо взмахивая кошелкой, как ее ноги в туфлях на высоком каблуке разъезжаются и подкашиваются, как шляпка с вуалеткой сползает на разверстый рот; вагоновожатая, эта крепкая и коротконогая девчонка в короткой юбке, именно в короткой юбке, эта девчонка с упругим розовым лицом и глазами палача, круглыми и немигающими, закроет двери трамвая перед самым носом старушки в вуалетке, двинет трамвай вперед, почти задев падающую на мокрый асфальт старушку. Первым упадет пенсне со шнурком, затем повалится шляпка с вуалеткой, затем начнет медленно падать на асфальт сама старушка. Она упадет лицом на осколки разбитого пенсне, трамвай красным боком едва не полоснет по лысой ее голове; опустевший с уходом трамвая клочок асфальта онемеет от страха и немощи. Но не пройдет и трех секунд, как к старушке бросится выскочивший из такси Никита Ваганов – совсем молодой человек. Он еще до падения старушки предвосхитит это событие, чтобы успеть подхватить старушку. Он поднимет плоть ее, а лицо старушки обольется кровью от удара об асфальт, она не то умрет, не то потеряет сознание, по крайней мере толпа завопит, что старушка померла, отдала концы, преставилась, кончилась. И действительно, глаза стекленели, дыхание улетучивалось, а осколок от пенсне впился в глаз. Толпа на трамвайной остановке увеличивалась, но любая «скорая помощь», будь она самой скорой, не опередила бы Никиту Ваганова, который действовал молниеносно. Он расстегнул ворот платья, отважно отодвинул в сторону то, что некогда было грудью, и начал массировать сердце, сильно и беспощадно массировать продавливающуюся и хрустящую плоть…
– Знаю, знаю, для чего ты это делаешь! Тебе надо отличиться! Ты спишь и видишь себя большим работником «Зари», ты спишь и видишь Москву, а она мне не нужна, не нужна. Расчетливый и коварный человек! Я не хочу в твою Москву, не хочу! Понимаю теперь, о чем ты пишешь этому Грачеву! Ты ему аккуратно отвечаешь! Понимаю!
… А чего не понимать, если Валентин Иванович Грачев, Валька Грачев считал, что подниматься вверх и двигаться вперед можно только и только в Москве, а Никита Ваганов полагал, что в столицу надо въезжать из периферии на белом коне. Жизнь покажет, что оба способа возможны. Правда, Никита Ваганов по сравнению с Валькой Грачевым будет иметь одно существенное преимущество: глубинное понимание жизни, которое позволит ему возглавить газету «Заря», а Валька Грачев поднимется высоко, но так и не сможет претендовать на роль главного редактора…
Молодожены уже стояли на прогулочной палубе, когда Ника жалобно и моляще спросила:
– Что же будет с папой, Никита? Ты его убьешь!
Он серьезно и неторопливо ответил:
– Габриэль Матвеевич умирает и без того, разве ты не видишь? Лучше будет для Габриэля Матвеевича, если дело до конца раскроется. Лучше сразу, чем медленно-медленно… Ника, ты поймешь позже, что я совершенно прав. Пожалей родного отца!
Ника бесшумно плакала, а Никита Ваганов думал об Егоре Тимошине, который, никому не признаваясь, все-таки писал роман, писал исторический роман… Несколько лет спустя он покажет рукопись Никите Ваганову, потом подарит книгу, а потом газета «Заря» опубликует панегирическую рецензию на роман об освоении Сибири, и правильно сделает. За несколько недель до появления рецензии Егор Тимошин три дня проживет на барской даче редактора «Зари», на той самой даче, где лев па лужайке. Впрочем, лев на лужайке, бедный заблудший лев, оставшийся от старинных времен, этот лев сыграет в жизни Никиты Ваганова особенную роль, ничуть не меньшую, чем меловой лев на стене. Но это будет, это еще только будет…
III
И он шептал и говорил еще долго, до тех пор, пока жена его не успокоилась, пока она не улыбнулась, а потом расхохоталась, когда Никита Ваганов начал рассказывать армянские анекдоты, рассказывать их с пресмешным акцентом и вылупленными от старательности глазами. Ника начала смеяться, плечи у нее затряслись сильнее, чем от плача, и вскоре, припудрившись и припомадившись, смогла вместе с мужем выйти на верхнюю капитанскую палубу, и это произошло в тот чудесный момент, когда «Пролетарий» хлопотливо, точно курица крыльями, колотя плицами по темной еще воде Соми, выплывал на зеленую воду великой реки Обь. Уже открылся справа когда-то рыбацкий поселок Брагино, уже занизился и стал песчаным левый берег, уже крупные чайки с криком бросались в воду и атаковали шумно пароход, и уже можно было наблюдать чудесное явление: темная вода Соми не перемешивалась с зеленой водой Оби, а шли они отдельными контрастными слоями – красиво было и занимательно, непонятно и загадочно. Ника аплодировала и смеялась, откидывая голову назад, хотя не впервые видела двухслойную воду.
– Замечательно, Никита, ой, как замечательно!
А Никита Ваганов занимался наблюдениями над молоденьким матросом, который делал вид, что тщательно швабрит палубу, а на самом деле поглядывал за молодоженами, и на его лице читалось откровенное: «Неужели это тот самый Ваганов? Неужели это живая дочь Астангова?» Матрос был хорошенький и ладный, форма на нем сидела преотлично…… И кто мог знать, что год спустя Никита Ваганов напишет о нем один из своих удачных очерков «Сине-белое»! После очерка матрос пойдет уверенно вперед: станет старшим матросом, затем поступит в училище, закончит его, несколько лет проплавает штурманом, потом сделается капитаном судна на подводных крыльях, и уж с него перейдет на капитанский мостик белоснежного красавца «Маршал Конев» – лучшего пассажирского теплохода в те времена. Это произойдет за несколько лет до того, как Никита Ваганов взойдет на синтетический ковер…
* * *
– Ой, Никита, чайки совсем взбесились!Взбесишься, станешь с опасностью для жизни пикировать на пассажирский пароход, чтобы подхватить крошки хлебного батона, если в великой реке Оби с каждым днем становится все меньше и меньше рыбы, если вода пахнет нефтью и химией, если мальки осетра погибают, еще не появившись на свет, если… Никита Ваганов сказал:
– Спасибо, Ника! Ты подарила мне заголовок и статью. «Бешеные чайки»! Неплохо для материала о загрязнении Оби. – И слегка так вздохнул: – Не первостатейного, впрочем, материала, но из-за заголовка я его таки накропаю, иначе – на-пи-сю! В этом же месяце…
* * *
… Статью «Бешеные чайки» Никита Ваганов напишет значительно позже, много лет спустя, и не на материале Оби, а Волги; он напишет, уже будучи редактором газеты «Заря», тряхнет, как говорится, стариной, поучит своих ребят работать наступательно, хватко, сильно…* * *
По-медвежьи ступая, весь в белом, широкий и сероглазый, к ним подошел капитан «Пролетария» Семен Семенович Пекарский, остановился, покачиваясь с пяток на носки, протяжно сказал:– Запомните этот час, ребятишки. Большего счастья не будет!
* * *
… И не ошибся. На синтетическом ковре Никита Ваганов ничего иного в их молодой любви не вспомнит, кроме верхней палубы парохода «Пролетарий», бешеных чаек, теплого ветра в лицо, боя деревянных плиц, двух берегов – низкого и высокого, белого капитана, белой – во всем белом – молодой жены Ники, своей клятвы ей на верность; вспомнится запах пароходного угля и пара, сырых и тинистых канатов, рыбы и ягод, что будут продавать на пристанях… Это было счастье, настоящее счастье, но к словам капитана Пекарского тогда Никита Ваганов отнесся… Он к ним никак не отнесся, вернее, просто не поверил капитану, так как несколько иным представлял себе настоящее счастье… Семен Семенович Пекарский, капитан, старинный друг Габриэля Матвеевича Астангова, продолжал:– Приглашаю вас, ребятки, на капитанский обед. Если хотите, будет мой первый штурман, порядочно играет на гитаре и поет.
Никита Ваганов неторопливо сказал:
– Семен Семенович, а ведь вы должны много знать о сплавных делах. Наверное, знаете и о неимоверно большом утопе леса на реке Блудная?
– О чем речь, Никита? Капитан «Латвии» Валов – мой давнишний дружочек. Так как насчет обеда и штурмана?
Никита Ваганов раздумчиво ответил:
– Не знаю. Конечно, приглашение к обеду мы принимаем. Да, Ника?
– Принимаем, принимаем!
– Однако зачем… зачем штурман? Мы гитару не любим. Да, Ника?
– Не любим, не любим!
Никита Ваганов ошибся в своих ожиданиях: капитан «Пролетария» Семен Семенович Пекарский не рассказал за обеденным столом об афере с утопом, которую наблюдал его друг Валов – капитан буксирного парохода.
После обеда у капитана Пекарского, в их огромной каюте, каюте, испещренной тенями от жалюзи, Никита Ваганов вдруг спросил:
– Как отец? – Вопрос об отце Ники возник из ничего, Никита Ваганов не смог бы даже объяснить, по какой ассоциации вспомнился Габриэль Матвеевич Астангов.
– Как здоровье и дела папы? Ты слышишь, Ника?
– Слышу. Папа здоров, дела идут, кажется, хорошо, но… Ах, Никита, только я и мама понимаем, как папе плохо. Сестра что? Сестра – отрезанный ломоть. А вот мы не спим ночей.
– А что случилось, Ника?
– Что случилось? – Ника резко повернулась на бок, стала смотреть прямо в глаза Никите Ваганову. – Ты женился на мне, ты свой, родной. Тебе поэтому все нужно знать, правда, Никита? Правда?
Подумав, он ответил:
– Разумеется.
Она сказала:
– Папа не спит ночами, ждет несчастья. – И перешла на шепот: – Ты понимаешь, комбинату пришлось под каким-то, я не поняла каким, давлением вырубить кедровый массив и завысить процент утопа леса. Для чего это делается, я тоже не понимаю, но папа тает, как восковая свечка. Нос заострился.
Так! Ника говорила о том самом, о чем Никита Ваганов написал в статье «Утоп? Или махинация!». Так! Поздним летом и ранней осенью некоторые сплавконторы увеличили количество якобы утонувшего леса, затем эту якобы утопшую древесину включали в производственный план года, перевыполняли годовое задание, получали премии и славу.
– Предельно худо, Ника! – осторожно сказал Никита Ваганов. – Хуже не придумаешь… Почему папа не идет к Первому? Будет трудно, но это – единственно правильный путь.
Это Никите Ваганову кажется, что поход к Первому – спасение! Молодой и горячий, он не может еще понять своего будущего тестя, не разумеет, что в предпенсионном возрасте люди не так смелы, что им надо думать о завтрашнем дне, что у них нет будущего, когда можно начинать жизнь наново: упасть и подняться после головокружительного падения. Под шестьдесят – это не двадцать пять!
– Перемелется – мука будет! – тихо сказал Никита Ваганов. – Не надо умирать раньше смерти, Ника! Перемелется – мука будет, ты слышишь меня?
– Слышу, Никита! Что произошло, я плохо понимаю, но папа на глазах сдает. Мы с мамой не спим ночи.
А что? Сойдешь с ума, если родной отец по ночам ходит из угла в угол своего домашнего кабинета и – некурящий! – прикуривает сигарету от сигареты, губы у него горько опущены, спина сутула, а ведь Габриэль Матвеевич такой сильный человек, опытный руководитель, честный. Доведешь себя до изнеможения, наблюдая за тем, как страдает такой человек, как… Отец! Ах, как нехорошо все складывалось! Правда, в статье «Утоп? Или махинация!» говорилось, что главный инженер комбината «Сибирсклес», узнав о готовящейся махинации, заявил Пермитину, что больше не хочет слушать об этом подсудном деле и вообще умывает руки, но это вместо того, чтобы немедленно идти в обком партии. В статье было: «Главный инженер комбината тоже оказался не на высоте».
– И все-таки надо пойти к Первому, – машинально повторил Никита Ваганов. – Надо пытаться действовать, сбивать сметану в масло! Ника, Ника!
Она обреченно ответила:
– Папа все понимает! Более того… более того, он считает, что уже поздно, преступно поздно. Слово «преступно» употребил папа. Как мы с мамой плакали!
Можно все это представить. Ходил по гостиной седой человек в красивой, накрахмаленной и проглаженной пижаме, сутулился и горько опускал губы, руки держал за спиной, как арестант, на жену и дочь не смотрел, не мог на них смотреть – было стыдно и страшно смотреть. И правильно: сильный человек, опытный человек, умный человек, поддавшийся минутной слабости и оказавшийся в паутине.
* * *
– Плакать – бред! – резко произнес Никита Ваганов. – Надо не плакать, а действовать и действовать! Тебя отец любит, тебя и послушается, уговори его немедленно сделать заявление на бюро обкома, а то будет поздно, фатально поздно! Ты опять не слышишь меня, Ника?– Я тебя прекрасно слышу. Но на это папа не пойдет! Он не вор и не предатель. Он сейчас старается понять, почему сразу не пошел к Первому…
Они помолчали, не глядя друг на друга.
– Значит, ничем Габриэлю Матвеевичу, по-вашему, помочь нельзя? – сказал Ваганов. – Чепуха! Ты должна помочь отцу победить слабость, жизнь не кончена. Место главного инженера за ним, уверен, останется. Помоги отцу, Ника, помоги!
Ах, как это страшно, когда человек слаб! Люди, не бойтесь сильных! Люди, бойтесь слабых! Бойтесь особенно тех слабых, которые случайно заняли высокое положение, – бойтесь таких слабых, люди, бойтесь!
– Ника, ты должна понять меня, Ника!
– Я понимаю.
Он не даст эту женщину никому в обиду, он женился на ней, будет ее любить, по-своему верно, до своей смерти, сделает ее жизнь обеспеченной: с автомобилями и дачами, курортами и санаториями, кругом интересных и крупных знакомых; он все сделает для того, чтобы падение Габриэля Матвеевича Астангова – недолгое падение – не было для нее крахом, не оставило у дочери на всю жизнь шрама в душе.
– Ника! – сказал он на ухо жене. – Ты можешь взять обратно твое решение стать моей женой…
– Почему? – приподнимаясь, спросила Ника. – Я тебя не понимаю.
Он лег на спину, глядя в иллюминатор, отыскал в небе коршуна и стал следить за его мирным падением. Через минуты три он сказал:
– Всю эту историю с утопом древесины и вырубкой кедровника я раскопал. Так бы все и ушло в небытие, если бы я с прошлой весны не засек одну из сплавконтор… На подобное корреспондент центральной газеты «Заря» Егор Тимошин не был способен: плохо знает дело. И значит…
– Значит, ты опубликуешь это в «Заре», узнает вся страна… Боже, так ведь папа не переживет этого!
Переживет, распрекрасно переживет, только с большими потерями и убытками, которые можно было бы смягчить, но Габриэль Матвеевич не пойдет с повинной. Ох, уж эти чистюли!
– Кончай реветь, Ника! – сказал Никита Ваганов. Он поцеловал ее в гладко-бархатистое плечо. – Тебе надо действовать, маленькая, действовать и действовать.
Ника с размаху припечатала пощечину Никите Ваганову, хотела еще одну, но он уже стоял в трех шагах от нее.
– Ты, значит, продолжаешь бороться с папой? Я тебя спрашиваю: продолжаешь бороться?
Он сдержанно ответил:
– Я изучаю вопрос об утопе леса, и, насколько понимаю, Габриэль Матвеевич хочет, чтобы эта история раскрылась.
Она шепотом вскрикнула:
– Но не твоими руками, не твоими! Неужели ты не понимаешь?
– Как не понять! Между тем мне кажется, что Габриэль Матвеевич предпочитает именно мои руки. И он прав. Я по крайней мере разоблачение проведу так, что весь удар обрушится на Пермитина, а посторонний человек…
Ника схватила его за рукав, потянула, ожесточилась… Восточная кровь текла в ней, восточная кровь с небольшой примесью русской сибирской крови, и это было таким сочетанием, что первый год супружеской жизни – особенно первый – был сущим мучением для Никиты Ваганова; потом Ника успокоится, притихнет, а сейчас она штурмовала мужа, разносила его в клочки и клочья:
– Ты умеешь придумывать основания для своей подлости! О, как ловко ты это делаешь! Как ловко! Я не верю в бога и от тебя не требую, но есть высший разум, высшая инстанция. Она все видит, все считает. Ты будешь наказан, ты не уйдешь от кары, ты от нее не уйдешь…
Что же, дальнейшее покажет ее правоту. Может быть, на самом деле некая высшая инстанция поставила Никиту Ваганова на синтетический ковер, заставила его, такого холодного и смелого, сжаться в утлый комок в ожидании приговора, смертного приговора. Он встретил его, как выяснится впоследствии, мужественно, но только слегка побледнел, не дыша. «Отринь, сухорукая стерва! Я сделал в тысячу раз больше добра, чем зла! Отрипь и скройся, исчезни на долгие годы, падаль костлявая!» И никто его не смог бы упрекнуть в зазнайстве – столько добрых дел совершит в своей недолгой жизни Никита Ваганов, столько добрых дел и поступков. Взять хотя бы историю со старушкой в вуали и пенсне, со старушкой, что бежала по Первомайской улице столицы к трамваю, чтобы, наверное, доехать до ярмарки, – она держала в левой руке такую же, как она сама, допотопную кошелку. Накрапывал или уже шел мелкий дождь, машины влажно плыли по асфальту, поток ходоков устремлялся к прогулочному Измайловскому парку, а старушка бежала к трамваю, который уже готовился закрыть двери. И вагоновожатая хорошо видела бегущую старушку, отлично видела, как старушка бежит, бежит, бежит, открывая рот и нелепо взмахивая кошелкой, как ее ноги в туфлях на высоком каблуке разъезжаются и подкашиваются, как шляпка с вуалеткой сползает на разверстый рот; вагоновожатая, эта крепкая и коротконогая девчонка в короткой юбке, именно в короткой юбке, эта девчонка с упругим розовым лицом и глазами палача, круглыми и немигающими, закроет двери трамвая перед самым носом старушки в вуалетке, двинет трамвай вперед, почти задев падающую на мокрый асфальт старушку. Первым упадет пенсне со шнурком, затем повалится шляпка с вуалеткой, затем начнет медленно падать на асфальт сама старушка. Она упадет лицом на осколки разбитого пенсне, трамвай красным боком едва не полоснет по лысой ее голове; опустевший с уходом трамвая клочок асфальта онемеет от страха и немощи. Но не пройдет и трех секунд, как к старушке бросится выскочивший из такси Никита Ваганов – совсем молодой человек. Он еще до падения старушки предвосхитит это событие, чтобы успеть подхватить старушку. Он поднимет плоть ее, а лицо старушки обольется кровью от удара об асфальт, она не то умрет, не то потеряет сознание, по крайней мере толпа завопит, что старушка померла, отдала концы, преставилась, кончилась. И действительно, глаза стекленели, дыхание улетучивалось, а осколок от пенсне впился в глаз. Толпа на трамвайной остановке увеличивалась, но любая «скорая помощь», будь она самой скорой, не опередила бы Никиту Ваганова, который действовал молниеносно. Он расстегнул ворот платья, отважно отодвинул в сторону то, что некогда было грудью, и начал массировать сердце, сильно и беспощадно массировать продавливающуюся и хрустящую плоть…
* * *
Так было на Первомайской улице столицы, так было и не иначе, а теперь речь идет о городе Сибирске и о том, что Никита Ваганов выслушивал вопли молодой жены о своем бездушии. Ника ему пощады не давала!– Знаю, знаю, для чего ты это делаешь! Тебе надо отличиться! Ты спишь и видишь себя большим работником «Зари», ты спишь и видишь Москву, а она мне не нужна, не нужна. Расчетливый и коварный человек! Я не хочу в твою Москву, не хочу! Понимаю теперь, о чем ты пишешь этому Грачеву! Ты ему аккуратно отвечаешь! Понимаю!
… А чего не понимать, если Валентин Иванович Грачев, Валька Грачев считал, что подниматься вверх и двигаться вперед можно только и только в Москве, а Никита Ваганов полагал, что в столицу надо въезжать из периферии на белом коне. Жизнь покажет, что оба способа возможны. Правда, Никита Ваганов по сравнению с Валькой Грачевым будет иметь одно существенное преимущество: глубинное понимание жизни, которое позволит ему возглавить газету «Заря», а Валька Грачев поднимется высоко, но так и не сможет претендовать на роль главного редактора…
Молодожены уже стояли на прогулочной палубе, когда Ника жалобно и моляще спросила:
– Что же будет с папой, Никита? Ты его убьешь!
Он серьезно и неторопливо ответил:
– Габриэль Матвеевич умирает и без того, разве ты не видишь? Лучше будет для Габриэля Матвеевича, если дело до конца раскроется. Лучше сразу, чем медленно-медленно… Ника, ты поймешь позже, что я совершенно прав. Пожалей родного отца!
Ника бесшумно плакала, а Никита Ваганов думал об Егоре Тимошине, который, никому не признаваясь, все-таки писал роман, писал исторический роман… Несколько лет спустя он покажет рукопись Никите Ваганову, потом подарит книгу, а потом газета «Заря» опубликует панегирическую рецензию на роман об освоении Сибири, и правильно сделает. За несколько недель до появления рецензии Егор Тимошин три дня проживет на барской даче редактора «Зари», на той самой даче, где лев па лужайке. Впрочем, лев на лужайке, бедный заблудший лев, оставшийся от старинных времен, этот лев сыграет в жизни Никиты Ваганова особенную роль, ничуть не меньшую, чем меловой лев на стене. Но это будет, это еще только будет…
III
Через полтора-два месяца после регистрации брака с Никой Астанговой молодой муж Никита Ваганов, живущий в доме тестя, невзирая на то, что статья «Утоп? Или махинация!» уже была написана и находилась там, где находилась, решил отправиться в дальнюю, но короткую командировку, выбор которой был хитрым дипломатическим ходом. По непроверенным, но точным данным, в Анисимковской сплавной конторе, где молевой сплав леса производили только по одной речушке, списали на утоп восемь тысяч кубометров леса: число курьезно большое. Поездка в Анисимковку была сама по себе интересной, но главное произошло – на это и рассчитывал Никита Ваганов – во время официальной встречи Никиты Ваганова с главным инженером комбината «Сибирсклес» Габриэлем Матвеевичем Астанговым в его деловито-скромном кабинете. Тесть сразу зятя принять не мог, Никита Ваганов около десяти минут просидел в большой приемной, посмеиваясь отчего-то и разглядывая хорошенькую секретаршу в черных колготках. С главным инженером он виделся часов десять назад, распивал с ним вечерние чаи и обсуждал международное положение; беседа была по-семейному милой, хотя тесть временами вздыхал и казался отсутствующим – так глубоко уходил в свои тяжелые думы…
Наконец секретарша в черных колготках, секретарша, знающая, кого держит в приемной, быстро проговорила:
– Никита Борисович, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста!
Главный инженер комбината принял Никиту Ваганова стоя, но не выходя из-за стола для рукопожатия, – естественно и правильно, однако было заметно, что Габриэль Матвеевич смущен, собственно, не знает, как себя вести, когда с блокнотом в руках – на диктофон Никита Ваганов не решился – зять сел на одно из двух кресел для посетителей.
– Простите, Никита! Представьте, раньше не мог принять. Ну, ладно, Никита. С чем пришли? – говорил Габриэль Матвеевич, не поднимая взгляда на зятя. – Так с чем пришли, Никита?
Смуглый, интеллигентный, в темно-синем костюме, совсем маленький за большим столом, Габриэль Матвеевич являл тип того руководителя-сидельца, который никогда не устает от стола, неторопливо и беспрерывно, интенсивно и напряженно все работает да работает, ежеминутно обязанный принимать ответственные решения; он являл законченный тип кабинетного руководителя, не пытающегося делать вид, что он может или даже способен быть иным. И славно! Работники масштаба Астангова, считающие себя не кабинетными затворниками, запутываются в трех соснах, когда пытаются кабинет сочетать со стремительными и потому часто бесплодными вылазками в жизнь. Возраст и опыт главного инженера Астангова достаточно широко и точно позволяли ему видеть жизнь, пройденную по широким во времени ступеням: мастер лесозаготовок, технорук лесопункта, начальник лесопункта, главный инженер леспромхоза и так далее…
– Меня вот что интересует, Габриэль Матвеевич, – медленно проговорил Никита Ваганов. – Ах, если бы знать точно, что меня интересует!.. – Он по-родственному улыбнулся. – Я хочу испросить вашего разрешения на изучение вопроса сочетания молевого сплава и сплава леса в плотах на примере, скажем, Анисимковской сплавной конторы…
Его вопрос можно было бы считать обычным, если бы он не относился именно к Анисимковской конторе, так как были еще те времена, когда в Сибирской области только начиналась широкая борьба с отсталым и преступным, в сущности, молевым сплавом леса, когда даже в таких конторах, как Тагарская, где директорствовал прогрессивный Олег Олегович Прончатов, на трех реках не водили лес в плотах.
– Вот что еще меня интересует, Габриэль Матвеевич! – продолжал Никита Ваганов. – Анисимковскии лесхоз жаловался в несколько инстанций на вырубку прибрежного кедрового массива, но ни одной жалобе ход не дан. Как это могло получиться?
Габриэль Матвеевич по-прежнему не поднимал взгляд на зятя, маленькие руки были стиснуты, зубы стиснуты, и теперь весь главный инженер казался совсем маленьким в своем высоком кресле – сострадание и жалость вызывал он, и Никита Ваганов с гневом думал о том человеке: «Сволочь, сволочь», – не зная, как и чем можно помочь тестю.
Габриэль Матвеевич Астангов сорванным голосом произнес:
– Займитесь Анисимковской сплавной конторой, займитесь ею вплотную… – Он посмотрел на Никиту Ваганова по-птичьи искоса. – Надо, надо заняться…
Казалось, слово «займитесь» он может повторять бесчисленное количество раз, мало того, Габриэль Матвеевич сейчас не помнит или не понимает, кто перед ним сидит и для чего. – Займитесь, займитесь Анпсимковской конторой…
И все это было так легко объяснимо!
– Я поеду в Анисимковскую сплавную контору, Габриэль Матвеевич! – пообещал Никита Ваганов. – Однако перед поездкой мне надо, чтобы работники вашего аппарата снабдили меня некоторыми сведениями.
– Какими именно?
– Хотя бы по утопу леса, Габриэль Матвеевич. Анисимковцы – это само собой, а картина по комбинату в целом – само собой!
– По комбинату в целом! Данные по утопу леса в целом по комбинату? – во второй раз повторил Габриэль Матвеевич. – Но ведь они известны. И в годовом отчете, и в речи Пермитина на областном совещании работников лесной промышленности.
Беда, что Никита Ваганов до сих пор не знал точно, хочет ли тесть освободиться от тяжести преступления или собирается всю оставшуюся жизнь горбатиться, вздыхать, бесцельно ходить по комнатам своей большой квартиры. Скоро Никита Ваганов узнает, что Габриэль Матвеевич Астангов только этого и хотел – разоблачения, что сейчас, откинувшись на спинку кресла, как бы удалившись от Никиты Ваганова, главный инженер комбината молчал, глядя в одну точку – на портьеру за спиной Никиты Ваганова, и думал о том, что разоблачение и избавление придет из рук молодого человека, почти мальчишки, что этот мальчишка – муж его младшей дочери, что он вошел в дом, будет жить в самой большой комнате квартиры, сидеть за одним обеденным столом с тестем, который долго-долго не сможет смотреть прямо в глаза зятя, будет стесняться его и – даже так! – робеть перед Никитой Вагановым. Вот какой фокус показал ему, Астангову, этот безумный, безумный, безумный мир! Габриэль Матвеевич Астангов сказал:
– Что же, это очень интересный вопрос, Никита! Займитесь им, если хватит сил и знаний.
Никита Ваганов прижал руки к груди, чувствуя невозможность больше молчать, сказал:
– Я все уже знаю, Габриэль Матвеевич. Все! И даже написал разгромную статью… – Он помолчал. – Правильно ли я понял, что вы хотите скорейшего завершения этой истории?
– Правильно! – с облегчающей готовностью ответил тесть. – И чем скорее, тем лучше!
– Тогда распорядитесь, Габриэль Матвеевич, чтобы начальник производственно-технического уделил мне часок-другой. Хочется, чтобы и он принял меня в спокойной рабочей обстановке.
– Хорошо!
Пока тесть через селектор хриплым голосом приказывал начальнику производственно-технического отдела Лиминскому быть внимательным при встрече со специальным корреспондентом областной газеты «Знамя», Никита Ваганов, в свою очередь, думал о том, какой невыносимой станет жизнь тестя и жизнь в их доме вообще, в городе, когда в газете «Заря» – центральной, влиятельной газете – появится его материал об афере с вырубками кедровников, с утопом и обсыханием леса. Что касается Владимира Владимировича Лиминского, то, если говорить правду, встречаться с ним в стенах кабинета Никите Ваганову не следовало – интереснее было бы провести вечерок за преферансным столом; начальник производственного отдела, ходили слухи, был великолепным партнером. Никита Ваганов не собирал факты для разгромной статьи, она под названием «Утоп? Или махинация!», как вам известно, уже была готова, и только сверхбдительность настоящего журналиста да желание узнать, хочет ли разоблачения тесть, привели его в стены этого комбината.
Наконец секретарша в черных колготках, секретарша, знающая, кого держит в приемной, быстро проговорила:
– Никита Борисович, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста!
Главный инженер комбината принял Никиту Ваганова стоя, но не выходя из-за стола для рукопожатия, – естественно и правильно, однако было заметно, что Габриэль Матвеевич смущен, собственно, не знает, как себя вести, когда с блокнотом в руках – на диктофон Никита Ваганов не решился – зять сел на одно из двух кресел для посетителей.
– Простите, Никита! Представьте, раньше не мог принять. Ну, ладно, Никита. С чем пришли? – говорил Габриэль Матвеевич, не поднимая взгляда на зятя. – Так с чем пришли, Никита?
Смуглый, интеллигентный, в темно-синем костюме, совсем маленький за большим столом, Габриэль Матвеевич являл тип того руководителя-сидельца, который никогда не устает от стола, неторопливо и беспрерывно, интенсивно и напряженно все работает да работает, ежеминутно обязанный принимать ответственные решения; он являл законченный тип кабинетного руководителя, не пытающегося делать вид, что он может или даже способен быть иным. И славно! Работники масштаба Астангова, считающие себя не кабинетными затворниками, запутываются в трех соснах, когда пытаются кабинет сочетать со стремительными и потому часто бесплодными вылазками в жизнь. Возраст и опыт главного инженера Астангова достаточно широко и точно позволяли ему видеть жизнь, пройденную по широким во времени ступеням: мастер лесозаготовок, технорук лесопункта, начальник лесопункта, главный инженер леспромхоза и так далее…
– Меня вот что интересует, Габриэль Матвеевич, – медленно проговорил Никита Ваганов. – Ах, если бы знать точно, что меня интересует!.. – Он по-родственному улыбнулся. – Я хочу испросить вашего разрешения на изучение вопроса сочетания молевого сплава и сплава леса в плотах на примере, скажем, Анисимковской сплавной конторы…
Его вопрос можно было бы считать обычным, если бы он не относился именно к Анисимковской конторе, так как были еще те времена, когда в Сибирской области только начиналась широкая борьба с отсталым и преступным, в сущности, молевым сплавом леса, когда даже в таких конторах, как Тагарская, где директорствовал прогрессивный Олег Олегович Прончатов, на трех реках не водили лес в плотах.
– Вот что еще меня интересует, Габриэль Матвеевич! – продолжал Никита Ваганов. – Анисимковскии лесхоз жаловался в несколько инстанций на вырубку прибрежного кедрового массива, но ни одной жалобе ход не дан. Как это могло получиться?
Габриэль Матвеевич по-прежнему не поднимал взгляд на зятя, маленькие руки были стиснуты, зубы стиснуты, и теперь весь главный инженер казался совсем маленьким в своем высоком кресле – сострадание и жалость вызывал он, и Никита Ваганов с гневом думал о том человеке: «Сволочь, сволочь», – не зная, как и чем можно помочь тестю.
Габриэль Матвеевич Астангов сорванным голосом произнес:
– Займитесь Анисимковской сплавной конторой, займитесь ею вплотную… – Он посмотрел на Никиту Ваганова по-птичьи искоса. – Надо, надо заняться…
Казалось, слово «займитесь» он может повторять бесчисленное количество раз, мало того, Габриэль Матвеевич сейчас не помнит или не понимает, кто перед ним сидит и для чего. – Займитесь, займитесь Анпсимковской конторой…
И все это было так легко объяснимо!
– Я поеду в Анисимковскую сплавную контору, Габриэль Матвеевич! – пообещал Никита Ваганов. – Однако перед поездкой мне надо, чтобы работники вашего аппарата снабдили меня некоторыми сведениями.
– Какими именно?
– Хотя бы по утопу леса, Габриэль Матвеевич. Анисимковцы – это само собой, а картина по комбинату в целом – само собой!
– По комбинату в целом! Данные по утопу леса в целом по комбинату? – во второй раз повторил Габриэль Матвеевич. – Но ведь они известны. И в годовом отчете, и в речи Пермитина на областном совещании работников лесной промышленности.
Беда, что Никита Ваганов до сих пор не знал точно, хочет ли тесть освободиться от тяжести преступления или собирается всю оставшуюся жизнь горбатиться, вздыхать, бесцельно ходить по комнатам своей большой квартиры. Скоро Никита Ваганов узнает, что Габриэль Матвеевич Астангов только этого и хотел – разоблачения, что сейчас, откинувшись на спинку кресла, как бы удалившись от Никиты Ваганова, главный инженер комбината молчал, глядя в одну точку – на портьеру за спиной Никиты Ваганова, и думал о том, что разоблачение и избавление придет из рук молодого человека, почти мальчишки, что этот мальчишка – муж его младшей дочери, что он вошел в дом, будет жить в самой большой комнате квартиры, сидеть за одним обеденным столом с тестем, который долго-долго не сможет смотреть прямо в глаза зятя, будет стесняться его и – даже так! – робеть перед Никитой Вагановым. Вот какой фокус показал ему, Астангову, этот безумный, безумный, безумный мир! Габриэль Матвеевич Астангов сказал:
– Что же, это очень интересный вопрос, Никита! Займитесь им, если хватит сил и знаний.
Никита Ваганов прижал руки к груди, чувствуя невозможность больше молчать, сказал:
– Я все уже знаю, Габриэль Матвеевич. Все! И даже написал разгромную статью… – Он помолчал. – Правильно ли я понял, что вы хотите скорейшего завершения этой истории?
– Правильно! – с облегчающей готовностью ответил тесть. – И чем скорее, тем лучше!
– Тогда распорядитесь, Габриэль Матвеевич, чтобы начальник производственно-технического уделил мне часок-другой. Хочется, чтобы и он принял меня в спокойной рабочей обстановке.
– Хорошо!
Пока тесть через селектор хриплым голосом приказывал начальнику производственно-технического отдела Лиминскому быть внимательным при встрече со специальным корреспондентом областной газеты «Знамя», Никита Ваганов, в свою очередь, думал о том, какой невыносимой станет жизнь тестя и жизнь в их доме вообще, в городе, когда в газете «Заря» – центральной, влиятельной газете – появится его материал об афере с вырубками кедровников, с утопом и обсыханием леса. Что касается Владимира Владимировича Лиминского, то, если говорить правду, встречаться с ним в стенах кабинета Никите Ваганову не следовало – интереснее было бы провести вечерок за преферансным столом; начальник производственного отдела, ходили слухи, был великолепным партнером. Никита Ваганов не собирал факты для разгромной статьи, она под названием «Утоп? Или махинация!», как вам известно, уже была готова, и только сверхбдительность настоящего журналиста да желание узнать, хочет ли разоблачения тесть, привели его в стены этого комбината.