Липатов Виль Владимирович. Лев на лужайке

   – Делать мне не хрена, вот я и забежал на огонек, – сказал Никита Ваганов. – Запросто можешь выставить за дверь, пойду шакалить по другим кабинетам.
   Егор Тимошин укоризненно сказал:
   – Вместо того чтобы шакалить, писал бы очерк для «Зари». Где твой старец Евдоким – паромщик и солдат?
   Никита Ваганов ударил себя кулаком по груди, затем полоснул ладонью по горлу.
   – Гад буду!
   И вынул из кармана пиджака очерк, напечатанный на тонкой папиросной бумаге и озаглавленный лихо – «Соединяющий берега».
   – Посиди, Никита! – обрадовался Егор Тимошин. – Я немедленно прочту.
   – Вот этого ты не сделаешь! – ответил Никита Ваганов. – Терпеть не могу, когда при мне читают Никиту Ваганова. Я буду страдать. Ты этого хочешь, а, Тимошин?
   – Я этого не хочу, Ваганов!
   – Тогда пойдем по линии легкого трепа… Начинаю! Боб Гришков отмочил номерочек.
   – Что же он совершил?
   – Кощунство! Проспал ночь на чужом диване. Мало ему дивана в отделе информации, так они, забредши в открытый кабинет мистера Левэна, легши на диван, проспавши до прихода мистера. Те были пришедши в отчаяние.
   – Отчего?
   – Боб Гришков проспавши на рукописях. Они их сунувши под головку и на них проспавши. Скандал! Мистер Левэн, надо сказать к их чести, еще не пожаловавшись редактору, но собиравшись. – Он плотоядно потер руки. – Предвижу ве-е-е-е-селую редколлегию! Пойдешь? Я предупредю.
   – Брось трепаться, Никита!
   – Я сроду не треплюсь. Чистая правда. Проспавши на рукописях, но не описавши, что случается, как говорят.
   Егор Тимошин возмутился:
   – Клевета!
   – Совершенно с вами согласен, но… Я в порядке буйной фантазии. Это разрешается.
   Почему-то Никиту Ваганова именно во время этого дурацкого трепа так и подмывало спросить, верно ли, что Егор Тимошин пишет исторический роман о заселении Сибири. По внешности Егора Тимошина версия о романе была правдоподобной – фундаментальный, несуетный, серьезный. Этот загадочный роман еще долго будет фигурировать в слухах и сплетнях об Егоре Тимошине, но правда выяснится поздно, очень поздно. Написать роман о заселении и освоении Сибири – об этом можно было только мечтать, так понимал дело Никита Ваганов. Он насмешливо продолжал:
   – У мистера Левэна погибши передовая статья с броским заголовком «Организационной работе – новые высоты!». Сказывали, что потерялся абзац агромадной важности. Боб Гришков его заспал, как мать засыпает робеночка. Скандал!
   Егор Тимошин хохотал и вытирал слезы. Он был охоч посмеяться, и Никита Ваганов не давал пощады собкору «Зари», глушил его, как сонную рыбу толом.
   – Скандал! Редактор Кузичев потребовавши передовую статью, а абзац корова языком слизнула, а мистер Левэн, вложивши в абзац всю душу, его восстановить не могут. Оне не помнют, чем кончается фраза: «Организовав организационную работу так, что работа находится на высоте, необходимо…» Так вот, они не помнют, что «необходимо»… Редактор им пригрозивши. Редактор им сделавши четыреста сорок третье серьезное предупреждение.
   Никита Ваганов наслаждался трепом.
   – Никита, ох, Никита, ты, конечно, все врешь, Никита!
   – Кто врет? Я вру! Ах, оставьте меня вдовой! Счас позову Боба, и они сами будут рассказавши, как заспали абзац. – Никита Ваганов вдруг сделался важным, надулся индюком. – Боб Гришков знают, какой это был абзац.
   – Ох, Никита, ох, Никита! Как, ка-а-а-к кончалась фраза?!
   – Они сложно кончавши: «…необходимо, преодолевая трудности, находиться на высоте с пониманием того, что высота требует постоянной, кропотливой, тщательной, повседневной работы». Уф! Мы вспотевши от напряжения. Мы сказавши, как кончается фраза мистеру Левэну, а оне говорят: «Опрощаете! Было значительнее и шире! Упрощаете!» Скандал!
   Это был предпоследний раз, когда Никита Ваганов хорошо и легко чувствовал себя в кабинете Егора Тимошина. Короткое время спустя он уже не будет хохмить и забавляться, его будет терзать и заживо пожирать совесть – эта ненужная приставка к человеческой сущности. Он будет мучиться, хотя мог бы не мучиться, если бы призвал на помощь элементарный здравый смысл, разложил бы случившееся на полочки простейшей логики, но он будет страдать больше Егора Тимошина, несравненно больше, и думать о том, что Раскольниковы до сих пор бродят по Руси, переживающей научно-техническую революцию.
   Сегодня Никите Ваганову было легко и даже весело в кабинете, странном кабинете Егора Тимошина, так похожем на своего хозяина.
   – Ты все наврал, Никита, ты все наврал, да, Никита?
   За пятьдесят было Егору Тимошину, но он иногда был ребенком, наивным ребенком – приятная черта, дьявол его побери! И смеялся, как он смеялся! Любо-дорого было хохмить на слуху у такого человека, одно сплошное удовольствие, наслаждение. В своем рациональном, давно обдуманном, решенном и выверенном стремлении вперед и вверх Никита Ваганов чуть ли не решающую роль отводит Егору Тимошину, но он заранее казнится, страдает и кается. Впрочем, в иные минуты и часы Никите Ваганову кажется, что он нарочно преувеличивает свое преступление, чтобы сладостно кататься слоеным пирожком в масле собственной честности. Как здесь не вспомнить Достоевского!
   – Все чистая правда, Егор! – сказал Никита Ваганов. – Все правда, кроме содержания фразы. Она чуточку иная, но, поверь, уровень такой же. Он ведь бездарь, Леванов!
   Это было неправдой. Василия Семеновича Леванова, литературного работника отдела партийной жизни, бездарью назвать мог только Никита Ваганов – блестящий журналист. Да, по сравнению с Никитой Вагановым литсотрудник здорово проигрывал, но был толковым журналистом, а вот тот факт, что Никита Ваганов считает Василия Леванова бездарью, будет опасным для первого. Это выяснится очень скоро, а пока Никита Ваганов держит Леванова в бездарях, не считает его и за человека, высмеивает и разыгрывает. Это ошибка. Позднее Никита Ваганов получит веский удар от «бездарного» Леванова и на всю жизнь запомнит урок: нет людей неопасных! Все зависит от места, времени, действия. Иногда под серой оболочкой кроется такая центростремительная сила, что приходишь в изумление: «Да не может быть?!» А вот может быть и даже очень может…
   – Я прочту твой очерк, Никита! – отсмеявшись, сказал Егор Тимошин.
   Егор Егорович Тимошин очерки писал редко, но по-своему неплохо. Это были только исторические очерки, очерки, когда факты и фактики из жизни какого-то человека составлялись в картину, иногда впечатляющую. Одним словом, Егор Тимошин охотнее писал все что угодно, кроме очерков о современности, и Никита Ваганов здесь тоже считал себя осчастливленным. Мог же ведь работать собственным корреспондентом «Зари» не Тимошин, а какой-нибудь сильный очеркист, который не пустил бы на страницы газеты Никиту Ваганова. А Никита Ваганов за год с хвостиком опубликовал в центральной газете четыре очерка, по словам Егора Тимошина, принятых редактором «Зари» под аплодисменты. В газете «Заря» теперь хорошо знали Никиту Ваганова, а очерк о паромщике, как и предполагал Никита Ваганов, ожидал триумф. Старик Евдоким Иванович был на фронте разведчиком, совершил дальний рейс в тыл врага, заслужил большой орден, счастливо окончил войну – вернулся даже нераненым – и о нем забыли. Не каждый день встречаются Герои Советского Союза, получающие награду через двадцать лет после войны… Так и произойдет, очерк будет встречен восторженно, пойдут многочисленные письма трудящихся, очерк откроет тоненькую, пока еще первую книгу Никиты Ваганова, которая выйдет в издательстве «Зари» под заголовком «Соединяющий берега», и эта книжка будет тоже встречена хорошо – небольшой рецензией на страницах самой «Правды»…
   – Читай очерк, Егор, а я поплетусь. У меня сегодня какое-то игривое, жеребячье настроение.
   В предвкушении глобальной удачи настроение было легким, хорошим, почти восторженным, и, выйдя из кабинета Тимошина и встретив в коридоре Василия Леванова, литературного сотрудника партийного отдела, Никита Ваганов прореагирует на него радостно, то есть возьмет мистера Левэна за локоток и скажет:
   – Рад видеть вас, Василий Семенович! Чы-ри-звы-чай-но! Как дельишки?
   Человек с бледным лицом, с залысинами на высоком челе, тонкий, стройный, прекрасно играющий в пинг-понг и способный над одним газетным материалом работать месяц, ответит спокойно и доброжелательно:
   – Порядок. А ты чего такой возбужденный, Никита? Уши пылают.
   Никита Ваганов досадливо махнет рукой:
   – Засиделся у Тимошина. Обхохотались.
   После этих слов они разойдутся, разойдутся без всяких осложнений, каждый в свою нору-кабинет, и Никита по-прежнему не будет подозревать, какую роль сыграет в дальнейших событиях Василий Леванов.

VI

   И было лето, жаркое лето. Расплавился и прогибался под каблуками асфальт, никли тополя, прятались воробьи и сороки; на решетках парка лежал тусклый отблеск солнца, троллейбусы задыхались, асфальт под их колесами липко шелестел, а небо было таким безоблачным, таким белесым, что троллейбусные провода не виделись, исчезли. Было жарко, очень жарко, а вот Никита Ваганов и в ус не дул. Они – Никита Ваганов и его невеста Ника Астангова, – рассчитав время до заседания бюро, уехали на пляж, вынули из багажника «Москвича» небольшой брезент, закрепили его на колышках и лежали в сладостной тени, подремывая, изредка обмениваясь словами.
   На фигуру Ники смотрел весь пляж, да и было на что посмотреть, черт побери! Может быть, лицо Ники, восточное лицо, было на любителя, но фигура – юнцы обмирали и переставали дышать. Итальянской была у нее фигура, вернее такой, какие любят итальянские кинорежиссеры и рыщут в поисках младых красавиц, так как южные женщины фигуру сохраняют недолго. Точно так же произойдет и с Никой – она скоро располнеет, здорово располнеет! А жаль! Нелли Озерова до старости сохранит тонкую талию, юную грудь и детородные бедра!
   – Тебе не жарко, Никита?
   – Мне хорошо, Ника.
   Никита Ваганов лежал на спине, закрыв глаза, руки сложив на груди, согнув колени. Он ни о чем конкретном не думал, но в то же время думал, что ему действительно хорошо, по-настоящему хорошо лежать подле Ники, от фигуры которой не отводил глаз весь пляж.
   – Надо еще раз выкупаться, – лениво сказал он.
   – Позже! – откликнулась Ника.
   У нее был красивый голос – низкий и темный, как бы ночной, чуточку душный. Красивая фигура, красивый голос, красивое – на любителя – лицо, доброта, хозяйственность, мягкость – все это было у Ники, состояло при ней, и Никита Ваганов уже три раза за неделю думал о том, что ему надо не размышлять, а просто взять да и жениться на Нике Астанговой, что лучшей жены он не найдет, да и искать не станет – занятой человек. Что касается Нелли Озеровой, то она от своего верного и перспективного «господина научного профессора» никогда не уйдет – тоже неплохо при условии, что Неллп останется верной и долговременной любовью Никиты Ваганова, такой длинной, как его жизнь.
   – Почему бы нам не искупаться сейчас, Ника?
   – Давай искупаемся.
   Он хорошо улыбнулся… Вот так, со временем, будет всегда, то есть Ника пойдет навстречу всем его желаниям, станет делать это неизменно; правда, сначала взрывы будут – редкие, но зато громоподобные, а дело кончится рабским, восточным, полным подчинением. И она будет ощущать себя счастливой женой, по-настоящему счастливой женой, вплоть до того дня, когда профессорский синклит не объявит свое трусливое решение, но имея привычки общаться с такими людьми, как Никита Ваганов. Ему не нужна была сладкая ложь, он привык знать о себе правду, правду и только правду, какой бы она ни была…
   Безвозмездно светило солнце, катилась на север Сибь, синел, или, вернее, зеленел кедрач на горизонте, серели башни хлебного элеватора, похожего на обойму патронов, – все было на месте, и жизнь била ключом, била мощным ключом: хотелось обнять сразу и башни, и кедрачи, и стальную излучину реки, и речной порт с его реактивным гулом, и спрятавшееся в белесости от самого себя солнце…
   – Вот что, Ника, вот что! – тихо сказал Никита Ваганов. – Давай, как говорится, оставим факсимиле в загсе. А?!
   Сначала показалось, что Ника не поняла слов Никиты Ваганова, пропустила их мимо ушей, но Ника, вздохнув, тихо сказала:
   – Мне будет трудно с тобой, Никита, очень трудно! Нам обоим будет нечеловечески трудно.
   Он тоже помолчал, затем спросил:
   – Однако идея здоровая?
   Она ответила:
   – Конечно. А ты уверен, что любишь меня?
   – Да. Я тебя люблю. А ты?
   – Я люблю тебя, Никита, люблю и согласна хоть завтра…
   – Завтра невозможно, Ника. Теперь брачующимся дают время одуматься, но заявление мы подадим завтра…
   Полчасика походили они по берегу Сиби, на них смотрели еще охотнее и настырнее прежнего. Но их ждала неприятность: пока они гуляли, украли вельветовые туфли Никиты Ваганова. Сначала он рассердился, потом захохотал, представив, как пойдет босым по коридору своей коммунальной квартиры. Улица ему была не страшна: будущая жена сидела за рулем собственного «Москвича», купленного не на свои и не на отцовские деньги, а на бабушкины. Бабушка Ники много лет складывала на сберегательную книжку довольно большую пенсию, ведя хозяйство сына Габриэля Матвеевича Астангова, кормилась и одевалась на деньги сына, так как была восточной матерью, а он восточным сыном. Все сбереженные деньги бабушка отдала внучке, она их и копила для нее, для ее семейной жизни, для любой ее прихоти.
   – Украли – хорошая примета! – сказал Никита Ваганов и охнул: – Мамочка родная, а где мои часы, мои замечательные часы «Победа» еще школьных времен?
   Часы тоже украли. Никита Ваганов совсем развеселился. Упал спиной на песок, смеясь беззвучно, заявил, что бог – молодец. Часы давно надо было сменить, туфли жали и мозолили пятку. Воры, говорил Никита Ваганов, круглые идиоты, если увели часы, за которые не дадут и на бутылку. А туфли, хоть и венгерские, но самые дешевые из всех венгерских туфель!
   – Что украли – хорошая примета! – повторял восторженно Никита Ваганов. – Ах, куда смотрели товарищи воры? Почему они не увели предельно длинную юбку моей будущей жены? Ой! Я, кажется, не ахти как тактичен? Это предельно плохо для молодого мужа, с которым жене будет и без того трудно…

* * *

   … Эта глупышка будет считать себя счастливой, очень счастливой женой, когда жизнь Никиты Ваганова, крутые горки и глубокие ямы укатают ее до полного равновесия, до того, что она будет часто и искренне говорить о своем семейном счастье, но это произойдет не скоро, не сразу, а постепенно – камешек за камешком, шаг за шагом… Сейчас Никита Ваганов долго резвился по поводу краденых вещей, так и этак поворачивал тему, пока не обыграл ее полностью. Затем он лег на песок животом, взял в зубы травинку и многозначительно замолчал, длинно и важно посматривая на будущую жену.
   Ника Астангова еще только начинала понимать, что ей сделали предложение, что она ответила согласием на это предложение, и ей скоро придется менять фамилию, привычки, пристрастия, быт, еду и питье – все менять ради мужа, Никиты Ваганова, человека требовательного в крупном и совершенно безразличного к мелочам быта, то есть, в сущности, удобного мужа. Это поймет не сразу, а сейчас продолжает думать, как ей трудно и тяжко придется на посту жены Никиты Ваганова. Это было видно по ее застекленевшим глазам и тоненькой складочке на лбу.

VII

   За час до бюро обкома партии Никита Ваганов без всякой причины, просто так, на огонек, зашел в промышленный отдел газеты «Зиамя», где все были на местах. И Яков Борисович Неверов, и Борис Яковлевич Ганин, и Нелли Озерова. Он сел на диван, мрачно сложил руки на груди и стал исподлобья смотреть на мрачного Бориса Ганина, который был мрачен давно и глобально, а здесь еще и накладка: его крупный и сильный очерк о директоре сплавконторы Александре Марковиче Шерстобитове до сих пор лежал набранным в секретариате. Редактор Кузичев не ставил его в номер и не мог поставить раньше, чем отзаседает бюро обкома по статье Никиты Ваганова «Былая слава», рассказывающей об ошибках и упущениях директора Владимира Яковлевича Майорова. Редактор замариновал очерк о Шерстобитове, попридержал, чтобы дать сразу же после битвы за статью «Былая слава», – почему такую детскую головоломку не мог решить симпатичный парнюга Борис Ганин, с которым у Никиты Ваганова, как и с Бобом Гришковым, были славные отношения, не обремененные признаниями и дружескими излияниями, необходимостью повседневно поддерживать связь.
   – Моменто мори! – провозгласил Никита Ваганов. – Латинское изречение, которое можно перевести как «Мойте руки перед едой!». Не слышу в ответ обычного бодрого смеха товарища Бориса Яковлевича, а также Якова Борисовича. Варум? Переводится как «Не горюйте», очерк об Александре Шерстобитове пойдет. Это я понял давно. Очерк пойдет, но не сразу, хотя… – Он поджал губы. – Хотя – шеф может дать срочную команду опубликовать по-ло-жи-тельный очерк о человеке положительном. Ит ыз? Что означает: «Меня нет среди вас!»
   На заседании бюро обкома, где одним из вопросов было обсуждение выступления областной партийной газеты по директору Тимирязевской сплавконторы Майорову, царили покой и порядок, было так тихо и так шелестели вентиляторы, что вспоминались пульты управления крупными электростанциями. Первый секретарь обкома, который вскоре должен был уходить на другую работу, – сменит его Сергей Юрьевич Седлов, – этот первый секретарь поступил неожиданно: попросил первым выступить автора статьи Никиту Ваганова, хотя полагалось бы выслушать претензии кандидата в члены бюро обкома товарища Пермитина, по настоянию которого вопрос о выступлении газеты был вынесен на бюро.
   В зале заседаний зигзагом стояли маленькие столики, накрытые стеклами, громадные окна были вымыты до сияния, пахло мастикой и коврами. На Никите Ваганове были светлые брюки, черная рубашка, кожаная куртка, уже модная в то время среди писателей, журналистов, художников, одним словом, служителей муз. Он поднялся, посмотрел на редактора Кузичева – редактор одобрительно смежил ресницы – и перевел взгляд на Пермитина, красного и надутого от злости, разгневанного тем, что первое слово было предоставлено не ему, Пермитину. Ох, он был еще предельно опасен, какая толстая стопа бумаги лежала перед ним, как переглядывался он с еще верными ему работниками обкома! «Бог не выдаст, Пермитин не съест!» – зло подумал Никита Ваганов, чтобы быть на самом деле злым и нахальным, – иначе пропадешь, пропадешь иначе, мальчишечка! Ему нравилось, как члены бюро смотрят на него, такого молодого и непривычно одетого для строгой атмосферы заседания. Они, члены бюро, смотрели мягко, понимающе и одобрительно: «Ничего, ничего! Не надо робеть, и все будет хорошо!» Пермитина не любили в обкоме.
   – Владимир Яковлевич Майоров – хороший директор и человек! – позорно пошатнувшимся голосом произнес Никита Ваганов. – Если бы он не был таким, вряд ли следовало писать статью о теперешнем, наверняка временном отставании тимирязевцев. За крупные ошибки его надо было бы просто снимать. – Он простецки улыбнулся. – Понимаете, я верю в Майорова! – Он прижал руки к груди чисто мальчишеским жестом. – Знаете, товарищи, мне больше нечего сказать…
   Редактор Кузичев ясно улыбался, благодарный Никите Ваганову за то, что именно так и надо было говорить, так и надо было вести себя на заседании бюро обкома автору статьи о Владимире Майорове. Одновременно с этим он впервые подумал о Никите Ваганове как о предельно ловком и расчетливом человеке. И актер он был превосходный: чего стоили руки, по-мальчишески прижатые к груди. Когда первый секретарь решил выслушать Пермитина, кандидат в члены бюро повел себя глупо и непристойно, как выражаются китайцы, потерял лицо. Разгневанный, ненавидящий всех и вся, взвинченный, он начал с того, что объявил статью клеветнической. Как только он употребил это слово, редактор газеты «Знамя» Кузичев откинулся на спинку стула, зевнул и закрыл глаза – отдыхал.
   Пермитин сказал:
   – Статья клеветническая и несвоевременная для данного момента лесозаготовок! Что это получается, товарищи? Областная партийная организация перешла на новый этап борьбы за перевыполнение плана, а партийная газета критикует лучшего директора сплавконторы. – Он вскинул руку. – Да! Значительно перевыполнив план прошлого года, тимирязевцы сейчас временно отстали, но они имеют громадные производственные ресурсы и к концу года займут одно из первых мест. Да! Да! – Он повернулся к редактору Кузичеву. – Вы неправильно понимаете роль партийной печати, товарищ Кузичев! Печать существует не для того, чтобы ставить палки в колеса, не для того, товарищи члены бюро…
   И потекла словесная жижа, потекли призывы и заклинания, обвинения и упреки в несуществующих грехах – поток демагогии, лжи и патоки. Пермитин истекал словами, нескончаемыми фразами, и члены бюро, и Никита Ваганов слушали его с молчаливым, тщательно затаенным отвращением, с желанием, чтобы Пермитин провалился в тартарары, исчез, испарился, растаял в свежем воздухе, что притекал в распахнутые окна. Он закончил через семь минут, а показалось, что говорил Пермитин день, сутки, месяц, вечность…

* * *

   … Много лет спустя, вспомнив выступление Пермитина, его рычащий голос, размахивание руками, вспомнив, как он облизывает губы, как жадно пьет воду и как смотрит на окружающих, Никита Ваганов, внутренне веселясь, найдет способ разделаться с одним из своих заместителей, которого долго, очень долго не мог убрать, хотя заместитель был объективно вреден для газеты «Заря». Его Никита Ваганов заставит выступить вместо себя в отделе пропаганды и агитации ЦК партии, и этого будет вполне достаточно, чтобы в отделе схватились за голову: «Кого мы поддерживаем?» Вообще, надо заметить, что Никита Ваганов оснастится таким опытом и таким знанием жизни, работая в газетах «Знамя» и «Заря», что ему и черт с клюкой не будет страшен. Все, что происходит с ним сейчас, в будущем используется больше чем полно. И когда он впервые услышит «прагматик» по отношению к себе, он будет вспоминать о Сибири, о прекрасной молодости…
   А сейчас Пермитин закончил выступление, выпил еще стакан воды, и только после этого тяжело шмякнулся на свое постоянное место. Первый секретарь обкома партии после длинной паузы спросил:
   – Не может же быть статья целиком и полностью клеветнической? Может быть, вы укажете конкретику, Арсентий Васильевич?
   – Мелочиться не стоит! – ляпнул Пермитин. – В статье написано, что Майоров руководил штурмом, а он в это время был на бюллетене. Не вранье?
   – Нет! – быстро ответил Никита Ваганов. – Он был болен, но не выпускал из рук телефонную трубку. Это раз. А во-вторых, штурмом бестолково руководила вся дирекция. Плох тот руководитель, у которого плохие помощники. – Никита Ваганов повысил голос, и он хорошо звучал. – Скажу вам больше… – Он сделал паузу, посмотрел на редактора Кузичева, который тоже не знал, какой еще факт против Майорова приберег Никита Ваганов. – Скажу вам больше, товарищ Майоров с температурой тридцать восемь выезжал на лесосеку.
   Первый секретарь обкома партии задумчиво глядел в угол зала. Он уезжал из области, решение о его переводе уже состоялось, но он вел бюро обкома и должен был вести его дальше, хотя все было ясным, как божий день. Первый секретарь обкома сказал:
   – Считаю реплику товарища Ваганова серьезной. Что еще, Арсентий Васильевич?
   – Я же говорил: вся статья клеветническая!
   – Как видите, не вся!
   – Мелочи! Пустяки! Бюро должно прислушаться к моей основной мысли. Не время для таких статей, не вре-е-е-мя! Мы бьем по рукам лучших работников – это что-то не похоже на партийные установки!
   – Ну а по существу?
   – По существу клеветническая статья!
   – Ну, Арсентий Васильевич, полно же вам! Нужны и факты.
   – Фактов сколько угодно! Почему не сказано, что тимирязевцы выполнили план по сортиментам?
   Первый секретарь посмотрел на Никиту Ваганова.
   – План по сортиментам не выполнен, – сказал Никита Ваганов и неожиданно для себя сделал то, что останется в памяти членов бюро обкома. Он еще раз повернулся к Пермитину и улыбнулся по-доброму, открыто и ясно. – Арсентий Васильевич, мы с вами не в равных положениях! Вы – созидаете, я – уничтожаю. Ну, ведь действительно легче набрать полную суму обвинений, чем кошелек – добра.
   «Умный парень! Славный парень!» – вот что читалось на лицах членов бюро обкома, дружно повернутых к Никите Ваганову, и сразу после этого Арсентий Васильевич Пермитин начал притихать: понял наконец-то, остолоп проклятый, что никогда не взять ему крепость – редактор Кузичев плюс спецкорреспондент Никита Ваганов. Именно с этой минуты и началась езда под гору, медленное, но верное сгибание, в сущности, несгибаемого Пермитина…
   Так оно и было. Именно с бюро обкома партии, с этой минуты начнется отсчет времени, положенного Пермитину судьбой на партийных весах. Вместо шага вперед сделал шаг назад и покатился вниз, вниз, вниз, тогда как Никита Ваганов пойдет вперед и вверх, и точкой отсчета его побед можно, пожалуй, считать вот это заседание бюро обкома.