Страница:
Множество Зеленых на левой стороне цирка отвечали друг другу знаками, перекидывались шутками в радостном предвкушении приближающегося состязания. В веселье их чувствовалась угроза, направленная на кафизму, величественную, надменно равнодушную и верховновысшую. И спокойствие кафизмы, тяжелый взор Константина V, смех сановников – весь этот беспечный облик Власти весьма радовал Зеленых, на которых, сильно озабоченный, с грустью смотрел теперь Гибреас, окруженный своими монахами, словно бледные призраки бормотавшими неясные слова молитвы.
Под трибунами на одном уровне с ареной, в притворах конюшен за решетчатой оградой снарядились возницы Зеленых и Голубых со своими союзниками, выжидающими, осторожными Красными и Белыми. Они стояли на колесницах, запряженных четверками коней в золотых попонах, держали в зубах бичи, а в руках вожжи, обвитые вокруг стана, на котором оттопыривался камзол, опоясанный крестообразно шарфом цвета партии. Между ними виднелся Солибас, спокойный, могучий, с костистым упругим телом, с красным лицом в рамке черной бороды; он молчал и не слушал, что говорили кругом другие возницы, коротая время. Демархи Зеленых и Голубых, сопровождаемые демархами Красных и Белых, торжественно обозначали путь; их нотарии и хартюларии вступили уже в спор; спешили мандаторы, поэты принимали задумчивый вид, художники и ваятели со вниманием старались получше рассмотреть лики хоругвей, развеваемых тихим ветром жаркого дня; стражи, неумолимо вооруженные бичами, ударяли время от времени зрителей, чтобы те держали себя спокойно под властным взглядом Константина V; акробаты, мимики, вожаки медведей и собак готовились к представлению, которого с тревогой в широко раскрытых глазах ожидали сто тысяч византийцев.
II
III
Под трибунами на одном уровне с ареной, в притворах конюшен за решетчатой оградой снарядились возницы Зеленых и Голубых со своими союзниками, выжидающими, осторожными Красными и Белыми. Они стояли на колесницах, запряженных четверками коней в золотых попонах, держали в зубах бичи, а в руках вожжи, обвитые вокруг стана, на котором оттопыривался камзол, опоясанный крестообразно шарфом цвета партии. Между ними виднелся Солибас, спокойный, могучий, с костистым упругим телом, с красным лицом в рамке черной бороды; он молчал и не слушал, что говорили кругом другие возницы, коротая время. Демархи Зеленых и Голубых, сопровождаемые демархами Красных и Белых, торжественно обозначали путь; их нотарии и хартюларии вступили уже в спор; спешили мандаторы, поэты принимали задумчивый вид, художники и ваятели со вниманием старались получше рассмотреть лики хоругвей, развеваемых тихим ветром жаркого дня; стражи, неумолимо вооруженные бичами, ударяли время от времени зрителей, чтобы те держали себя спокойно под властным взглядом Константина V; акробаты, мимики, вожаки медведей и собак готовились к представлению, которого с тревогой в широко раскрытых глазах ожидали сто тысяч византийцев.
II
Самодержец встал со своего трона; наклонившись и окинув испытующим взором весь Ипподром, он медленно трижды благословил его и золотой ветвью сделал знак сановникам, сидящим на соседних трибунах. Сразу все огласилось пронзительными звуками органов, рокотом поэтов, читавших стихи как прелюдию к выезду; раздались ритмические удары бубен из туго натянутой кожи, рыдание восточных зурн, щелканье тимпанов величиною в пядь, – грянула яростная буря струнных и духовых, к неописуемому ужасу стражи, бросившейся на музыкантов, чтобы заставить их умолкнуть. Наконец, раздвинулись железные решетки конюшен, расступилась стража, и беспрепятственно, как ураган, вылетели колесницы, блистающие золотом и слоновой костью. Народ встал и сел снова. Наклоненные станы, руки с развевающимися на ветру рукавами вдруг застыли. Четыре колесницы стремглав мчались вперед. В них, правее, сидели возницы. Стан их откинулся назад, на голове сверкал серебряный сборчатый убор, одна рука держала бесконечные шитые золотом шелковые вожжи, другая сыпала удары бича. За ними подымалось, окутывая их, густое облако пыли, скрывая крупы лошадей, крепкие колеса, всю упряжь, вздымаясь до выложенных слоновой костью полукруглых передков, до самых голов возниц, которые едва виднелись в пыли; зубы их были стиснуты, глаза горели, лоб покрылся потом, и повторяющиеся свисты бичей совершенно утопали в раздирающих звуках органов, сильных ударах бубен, щелканий тимпанов, во всей неистовой буре инструментов, прерываемой пронзительными звуками золотых труб экскубиторов, схолариев и кандидатов.
Солибас мчался, выделяясь неподвижной шеей на тяжелом стане; откинув локоть, он придерживал одной рукой жесткие вожжи, другая его рука поднялась и сжимала рукоятку бича; он описывал им невероятные круги и овалы, колол вздрагивающие уши своей великолепной четверки, завязывал в воздухе узлы, которые при ударе мгновенно развязывались и рассыпались с дробным треском. При оглушительном шуме арены бега продолжались. Солибас мчался впереди, трое других возниц следовали на расстоянии, они уже обогнули обелиск и змеевидную колонну, кони летели, как птицы; четыре колесницы обогнули мету Зеленых, затем мету Голубых, и бег коней, безумный, страстный, задыхающийся встречен был музыкой органов, бубен, балалаек, всех оркестров, которые все же не могла заставить умолкнуть усердная стража, – у подножия кафизмы, откуда началось состязание, под белым, к ним наклоненным носом Константина V, стоявшего в белом скарамангионе, в шитом золотом пурпурном сагионе и золотой хламиде, ниспадающей прямыми складками, словно на изваянии, в противоположность развевающимся одеждам неподвижных сановников.
Победителем снова был Солибас. Его шарф издали зеленел, словно ветка растения. Толстый демарх, увешанный золотым шитьем и драгоценностями, в желтом сборчатом головном уборе и желтых башмаках, вручил Солибасу белый пергамент с красными печатями, висевшими на красных же нитях; затем он надел на его чресла драгоценный пояс и в поцелуе прикоснулся к нему своими щетинистыми усами. Народ встал снова; Зеленые кричали от радости; союзники, – умеренные Красные, разделявшие заговор Зеленых лишь постольку, поскольку тем улыбнулось счастье, чуть не прыгали, ликуя; Голубые, поддерживаемые Белыми, грозили яростными жестами победителю, на которого смотрел своим лицемерным взглядом Патриарх, его растленные помазанники и великий Папий Дигенис с лицом, выражающим насмешку посреди казавшихся озлобленными сановников; Сепеос выпрямился в волнении; поодаль поднялся Гараиви; люди инстинктивно смутились; органист Зеленых ослабил металлические звуки своего инструмента, и вопли послышались в ответ на их трепетные переливы; все монахи стройно запели гимн, быть может, акафист, знаменовавший торжество юного Управды; Гибреас делал им озабоченные знаки, по-видимому, приведенный в отчаяние решимостью Сепеоса, не ждавшего, пока игумен снабдит его своим таинственным оружием, свойства которого еще не были открыты.
А тот тряхнул головой, согнул плечи, по которым развевались волны его волос под лиловым вуалем игуменского клобука, и серебряным крестом своим посылал направо и налево благословение, в которых чувствовалось что-то скорбное.
Взор его беспрерывно устремлялся на кафизму, к ее подножью и к конюшням, куда все в поту вернулись кони и где другие возницы и кони ждали своей очереди, чтобы выполнить остальные семь забегов из восьми, назначенных на этот день. Эта часть арены была запружена многочисленной стражей, но уже не экскубиторами, схолариями и кандидатами, а простыми ловкими воинами, маглабитами в кожаных кафтанах, буккелариями, провинциальной милицией, миртаитами-копьеносцами с железными пиками, которые они в дни празднеств украшали миртовыми ветками; были здесь люди из отряда Аритмоса с четырехугольными щитами, окаймленными кожей гиппопотама, с палицей и круглым шлемом, воины варанги, вождь которых Акалутос выставлял свое варварское лицо росса, способного на всякое злодейство; виднелось, наконец, много людей, подымавших руки под темными сводами конюшен и махавших бесчисленными бичами, похожими на лианы, обвивающие лес и колеблемые сильным ветром. Рядом с кафизмой сановники смеялись злобным смехом. Своей тыквообразной головой Дигенис делал знаки Патриарху, который отвечал ему мерным покачиванием золотой тиары и указывал значительным взглядом на наружную галерею, где мелькали серые тени воинов из отряда Сепеоса, который смотрел на них с веселою улыбкой, словно глубоко в них уверенный. Но вдруг Зеленые умолкли ошеломленные, услышав гимн-акафист, общий для обеих партий, но в котором пятидесятитысячная толпа Голубых и Белых громко восславляла Константина V, неожиданную победу Базилевса, их устами предупреждавшего Зеленых и православных, смутно обеспокоенных, и Красных, которые насторожились. Все возницы удалились; в числе их Солибас, исчезнувший в конюшнях в мерцании серебряного венка на голове, брошенного ему Зелеными. Даже животные, приведенные для представления между отдельными забегами, вместе с жирными гиппопотамами, медведями и лохматыми собаками – исчезли, прогнанные железными прутьями при непрерывной музыке пронзительных органов. Опять задвинулись решетки, и повсюду показались мощные фигуры стражей; изрыгнутые конюшнями выстроились сплошной колонной, удлиняясь до самого края камптер, воины Базилевса, и ряды блестящих экскубиторов, схолариев и кандидатов вытянулись у подножия кафизмы; первые были в чешуйчатых кольчугах и с золотыми пиками, вторые с овальными щитами и золотыми секирами, составлявшими также вооружение кандидатов наравне с золотыми мечами. А на галерее, населенной статуями, кишели в изобилии спафарии; они прогоняли людей, осыпали их ударами и перебрасывали некоторых через стены к великому ужасу толпы, испускавшей вопли.
Сепеос, к несчастью, устремился вперед в безумной надежде, что Зеленые последуют за ним; он не понимал, почему воины, которых он убеждал речами, склонял обещаниями, так яростно низвергали византийцев вместо того, чтобы броситься на Самодержца. Но его держали чьи-то руки, чьи-то дружеские руки, желавшие спасти его от безумного шага, который, без сомнения, был бы для него гибельным. Очевидно, что этот захват Ипподрома был лишь началом тех грозных мер, которые поразят союзников Управды и Евстахии, Зеленых и Православных, монастыри, презирающие власть, и Гибреаса – противника Святой Премудрости. Злобно кричали все Голубые. Помазанники-иконоборцы, архимандрит, сакелларий, синкелларий, скевофилакс, хартофилакс, протодиакон, иеромнемон, периодевт, протопсалтий, лаосинакт – все казались очень довольными; взоры их были устремлены на монахов обителей Калистрата, Дексикрата, Приснодевы и прославленного святого Студита, Осьмиугольного Креста, святой Параскевы и Пантепопта, Ареобиндской и святого Мамия, Святых Апостолов, Бога-Слова, архангела Михаила, святого Трифона, святого Пантелеймона, на всех врагов своих разного звания; Патриарх между тем внимательно следил за движениями изливавшихся из конюшен воинов, бросал злые взгляды на бесстрастных монахов Святой Пречистой, переводил их на Дигениса, который, покачивая своей тыквообразной головой, указывал на Сепеоса, смешавшегося с толпой заговорщиков, которым, как и Гибреасу, вооруженная схватка казалась преждевременной.
И произошло следующее: первые ряды стражей давили на скамьи Зеленых, очень спокойно двигаясь военным строем; маглабиты выставили свои пики острием вперед, а копьеносцы скрестили над ними свои копья; воины Аритмоса простирали свои палицы; грозила острыми рогатинами варанга, свистели бичи, переплетаясь, как лианы, колеблемые сильным ветром. Зеленые разбегались; многие из них извлекали спрятанные под одеждой короткие сверкавшие кинжалы, православные молились о спасении тех, кому в этот день грозила смерть, и в немой мольбе взывали к ликам, сиявшим на хоругвях и к серебряным крестам на длинных рукоятках, которые держали монахи. Столкновение казалось неизбежным; в нем православные были бы побеждены, а Зеленые перебиты почти без сопротивления, – такие искусные меры принял Самодержец, по-прежнему неподвижно восседавший в своей кафизме.
Гибреас встал; подняв благословляющую руку, с лицом озабоченным и грустным, он повелительно приказал Зеленым и православным не двигаться с мест, не противиться Власти, что было бы бесцельно! Очевидно, не настал еще час свергнуть Самодержца, изгнать Патриарха и ополчиться на иконоборцев, стремящихся господствовать через избиение своих противников. Лучше ожидать, когда оружие, коего туманную силу он искал, вручится – а это настанет скоро – в руки византийского народа – борцов Добра, лелеющих мечту дать империи Базилевса, воплощающего их идеал. Таким будет Управда, который сочетается с Евстахией, чтобы объединить в возрожденной империи Востока племена славянское и эллинское и спасти истинную религию Иисуса. Гибреаса поняли, ему повиновались, и всюду прекратилось начавшееся сопротивление.
– Сын мой во Христе, брат мой во Христе! Не противься, не сражайся, ибо я еще не мог вооружить тебя так, как бы хотел! И вы, Зеленые, повремените. Я не подал знака, зачем биться преждевременно?
Необычный голос Гибреаса обращался к Сепеосу, которого старались схватить первые маглабиты, варангийцы и воины Аритмоса, несмотря на отчаянное его сопротивление. Но было поздно. Ему в голову бросилась яростная кровь; схватив палицу, он отступал и наскакивал прыжками; дырявило ряды тяжелое оружие, сплющивало круглые шлемы, бронзовые латы, рассекало лезвия и крошило лица воинов, устремивших на него рогатины, копья и стегающие бичи. Легко поднялся он до вершины Ипподрома, словно смертоносной косой нанося мощные удары. Зеленые бросились ему на помощь, несмотря на Гибреаса, молившего их не губить себя вместе с Сепеосом, в гибели которого он был уверен, и не предать преждевременно святого и великого заговора во славу Управды и Евстахии. Вокруг них скоро образовалось пустое пространство. Смелые Зеленые пытались прорвать живой поток почти бесчисленного войска, которое подкреплялось теперь сошедшими с подножья кафизмы могучими экскубиторами, схолариями и кандидатами, присоединившимся к маглабитам, буккелариям, копьеносцам, варангийцам, отряду Аритмоса и кнутовщикам. Ведомые вождями и прикрытые с тыла пышными сановниками, они все шли и шли из-под кафизмы; сбоку бежал, потрясая своим серебряным ключом Дигенис, и волновались, притекая, секиры, мечи, копья, овальные щиты и конические золотые шлемы. Арена была запружена воинами; едва виднелась линия камптер с обелиском, пирамидионом и змеевидной колонной; все исчезли с Ипподрома: Патриарх и его помощники, Голубые и Белые, монахи и Православные, кроме Гибреаса с его братией, кроме войска, Сепеоса с Зелеными и самого Константина V, который своим тяжелым взглядом наблюдал за этим безудержным сопротивлением.
– Сыновья во Христе! Братья мои во Христе! Зеленые, союзники Добра, не сопротивляйтесь! Ждите оружия, которое грянет разрушительным огнем, с помощью которого мы бесповоротно сокрушим зло!
Гибреас хотел удержать их. Печальное, исполненное жалости лицо его повернулось в их сторону. Он говорил им о грозном оружии, которого не мог еще даровать. Но они не слушали его. Бились сначала своими короткими кинжалами, потом завладели копьями и палицами, разбивали черепа, из которых с кровавыми брызгами разлетались бледно-розовые мозги. Пока их настигнуть было еще нельзя, они отступали, переходя со ступени на ступень, подымаясь к верхней галерее Ипподрома, сверкавшей спафариями, приготовившимися их схватить. И хотя вокруг них уже был целый лес сверкающего оружия, они продолжали биться, – радостные, сильные, ловкие, смелые, самоуверенные, с неустрашимым Сепеосом во главе. Наконец, их окружили, прижав к колоннам верхней галереи.
Все они были схвачены и смяты, пронзены копьями, размозжены палицами или обезглавлены секирами; иных стражи искрошили концами мечей, и осыпая ударами без промаха. Лишь Сепеос схвачен был живым – за шею, за стан, за бившиеся ноги. Обезоруженного, подняли его чьи-то цепкие руки и понесли через гущу сплоченных плеч, спин и латами закрытых грудей. Он не был ранен; видел, что его несут вниз с тех самых ступеней, на которые взобрался он так проворно; видел отвесные линии стен, облитых солнечным светом и высоко в них углубление кафизмы, в которой восседал, полусклонившись, Константин V. Затем потянулись ходы, мрачные и длинные; ступени, железные и бронзовые двери, ткани, ниспадавшие со стен, шпалерами стоявшие люди, которые сторонились перед несущими его стражами. Сколько их было? Наверное, сотни! Молчаливые и запыхавшиеся, поспешали они куда-то неровными шагами. Кто знает, куда!
Разъяренные резней кандидаты, во главе которых бежал, покачиваясь, Великий Папий, устремились на Гибреаса и его иноков, окруженных Зелеными во главе с Гараиви и Солибасом, который поспешил из конюшен, увенчанный серебряным венком. Повинуясь игумену, не желавшему испытывать судьбу заговора в безрассудной битве, в которой застигнутые врасплох Зеленые наверно были бы побеждены, – не выручили они Сепеоса. Им не нравилась их сдержанность; особенно трепетал от волнения Солибас, лицо которого покраснело, и Гараиви, который насупился со свирепым видом. Они бросились вперед; когда подступили, бряцая секирами и золотыми мечами, кандидаты. Но возвышаясь над ними, на одной из ступеней, медленным жестом встретил их Гибреас; рука его указала на Великого Папия и поднялась потом отвесно к лазурному небу, осенявшему этот обагренный кровью день. Он творил непонятные знаки, вероятно, проклятие и вскоре, о чудо! голубоватое пламя, словно сияние, окутало его с головы до ног. Медленно опустили тогда воины свое оружие и отступили с мягкотелым евнухом, который обратился вспять, выставляя напоказ постыдные чресла под голубой одеждой, обшитой фиолетовыми галунами, и оттопыренные уши, выглядывавшие из-под камилавки, украшенной пером цапли. Другие стражи пытались обрушиться на Гибреаса, но торжествующий игумен в своей сияющей пелене, которая ошеломляла их, все также встречал их таинственными знаками, и воины отступили, бряцая латами и овальными щитами. Поднялся Константин V, не отдавший доселе ни единого приказания, и велел всем удалиться, не трогая Гибреаса, иноков его, Зеленых, Солибаса и Гараиви, как бы признавая тем, что сан помазанника облекает игумена неприкосновенностью и вместе с ним спасает остальных.
Пустел Ипподром. Развевалась хоругвь Святой Пречистой, сияя серебряными крестами, один из которых ронял тень на лохматую голову Иоанна, шествовавшего перед братией, гнусаво напевавшего гимн, слабо поддерживаемый монахами. Скорбно взглянул Гибреас на подножье кафизмы, поглотившее Сепеоса, и сокрушенно потряс волнами волос, в уборе развевающейся ткани; исчезло облекавшее его сияние. Беспощадно дрались снаружи гонимые стражей Зеленые и Голубые в присутствии Красных и Белых, которые, не вмешиваясь, созерцали схватку, как осторожные свидетели. Один Голубой умертвил Зеленого и пал сам, опрокинутый на другого Зеленого. Раздавались пронзительные крики, всюду струилась и капала алая кровь.
В глубине дороги, окаймленной высокими дворцами, где спускались уже серовато-зеленые сумерки, прорезаемые лиловыми лучами закатного солнца, обрисовались очертания чьего-то торса; то был Солибас в мерцании серебряного венца на голове, тихо реявшей над толпой Зеленых, которые несли своего победителя под вещие созвучия акафиста, воспеваемого устами многих, которые, несмотря на пленение Сепеоса, не считали себя побежденными.
Солибас мчался, выделяясь неподвижной шеей на тяжелом стане; откинув локоть, он придерживал одной рукой жесткие вожжи, другая его рука поднялась и сжимала рукоятку бича; он описывал им невероятные круги и овалы, колол вздрагивающие уши своей великолепной четверки, завязывал в воздухе узлы, которые при ударе мгновенно развязывались и рассыпались с дробным треском. При оглушительном шуме арены бега продолжались. Солибас мчался впереди, трое других возниц следовали на расстоянии, они уже обогнули обелиск и змеевидную колонну, кони летели, как птицы; четыре колесницы обогнули мету Зеленых, затем мету Голубых, и бег коней, безумный, страстный, задыхающийся встречен был музыкой органов, бубен, балалаек, всех оркестров, которые все же не могла заставить умолкнуть усердная стража, – у подножия кафизмы, откуда началось состязание, под белым, к ним наклоненным носом Константина V, стоявшего в белом скарамангионе, в шитом золотом пурпурном сагионе и золотой хламиде, ниспадающей прямыми складками, словно на изваянии, в противоположность развевающимся одеждам неподвижных сановников.
Победителем снова был Солибас. Его шарф издали зеленел, словно ветка растения. Толстый демарх, увешанный золотым шитьем и драгоценностями, в желтом сборчатом головном уборе и желтых башмаках, вручил Солибасу белый пергамент с красными печатями, висевшими на красных же нитях; затем он надел на его чресла драгоценный пояс и в поцелуе прикоснулся к нему своими щетинистыми усами. Народ встал снова; Зеленые кричали от радости; союзники, – умеренные Красные, разделявшие заговор Зеленых лишь постольку, поскольку тем улыбнулось счастье, чуть не прыгали, ликуя; Голубые, поддерживаемые Белыми, грозили яростными жестами победителю, на которого смотрел своим лицемерным взглядом Патриарх, его растленные помазанники и великий Папий Дигенис с лицом, выражающим насмешку посреди казавшихся озлобленными сановников; Сепеос выпрямился в волнении; поодаль поднялся Гараиви; люди инстинктивно смутились; органист Зеленых ослабил металлические звуки своего инструмента, и вопли послышались в ответ на их трепетные переливы; все монахи стройно запели гимн, быть может, акафист, знаменовавший торжество юного Управды; Гибреас делал им озабоченные знаки, по-видимому, приведенный в отчаяние решимостью Сепеоса, не ждавшего, пока игумен снабдит его своим таинственным оружием, свойства которого еще не были открыты.
А тот тряхнул головой, согнул плечи, по которым развевались волны его волос под лиловым вуалем игуменского клобука, и серебряным крестом своим посылал направо и налево благословение, в которых чувствовалось что-то скорбное.
Взор его беспрерывно устремлялся на кафизму, к ее подножью и к конюшням, куда все в поту вернулись кони и где другие возницы и кони ждали своей очереди, чтобы выполнить остальные семь забегов из восьми, назначенных на этот день. Эта часть арены была запружена многочисленной стражей, но уже не экскубиторами, схолариями и кандидатами, а простыми ловкими воинами, маглабитами в кожаных кафтанах, буккелариями, провинциальной милицией, миртаитами-копьеносцами с железными пиками, которые они в дни празднеств украшали миртовыми ветками; были здесь люди из отряда Аритмоса с четырехугольными щитами, окаймленными кожей гиппопотама, с палицей и круглым шлемом, воины варанги, вождь которых Акалутос выставлял свое варварское лицо росса, способного на всякое злодейство; виднелось, наконец, много людей, подымавших руки под темными сводами конюшен и махавших бесчисленными бичами, похожими на лианы, обвивающие лес и колеблемые сильным ветром. Рядом с кафизмой сановники смеялись злобным смехом. Своей тыквообразной головой Дигенис делал знаки Патриарху, который отвечал ему мерным покачиванием золотой тиары и указывал значительным взглядом на наружную галерею, где мелькали серые тени воинов из отряда Сепеоса, который смотрел на них с веселою улыбкой, словно глубоко в них уверенный. Но вдруг Зеленые умолкли ошеломленные, услышав гимн-акафист, общий для обеих партий, но в котором пятидесятитысячная толпа Голубых и Белых громко восславляла Константина V, неожиданную победу Базилевса, их устами предупреждавшего Зеленых и православных, смутно обеспокоенных, и Красных, которые насторожились. Все возницы удалились; в числе их Солибас, исчезнувший в конюшнях в мерцании серебряного венка на голове, брошенного ему Зелеными. Даже животные, приведенные для представления между отдельными забегами, вместе с жирными гиппопотамами, медведями и лохматыми собаками – исчезли, прогнанные железными прутьями при непрерывной музыке пронзительных органов. Опять задвинулись решетки, и повсюду показались мощные фигуры стражей; изрыгнутые конюшнями выстроились сплошной колонной, удлиняясь до самого края камптер, воины Базилевса, и ряды блестящих экскубиторов, схолариев и кандидатов вытянулись у подножия кафизмы; первые были в чешуйчатых кольчугах и с золотыми пиками, вторые с овальными щитами и золотыми секирами, составлявшими также вооружение кандидатов наравне с золотыми мечами. А на галерее, населенной статуями, кишели в изобилии спафарии; они прогоняли людей, осыпали их ударами и перебрасывали некоторых через стены к великому ужасу толпы, испускавшей вопли.
Сепеос, к несчастью, устремился вперед в безумной надежде, что Зеленые последуют за ним; он не понимал, почему воины, которых он убеждал речами, склонял обещаниями, так яростно низвергали византийцев вместо того, чтобы броситься на Самодержца. Но его держали чьи-то руки, чьи-то дружеские руки, желавшие спасти его от безумного шага, который, без сомнения, был бы для него гибельным. Очевидно, что этот захват Ипподрома был лишь началом тех грозных мер, которые поразят союзников Управды и Евстахии, Зеленых и Православных, монастыри, презирающие власть, и Гибреаса – противника Святой Премудрости. Злобно кричали все Голубые. Помазанники-иконоборцы, архимандрит, сакелларий, синкелларий, скевофилакс, хартофилакс, протодиакон, иеромнемон, периодевт, протопсалтий, лаосинакт – все казались очень довольными; взоры их были устремлены на монахов обителей Калистрата, Дексикрата, Приснодевы и прославленного святого Студита, Осьмиугольного Креста, святой Параскевы и Пантепопта, Ареобиндской и святого Мамия, Святых Апостолов, Бога-Слова, архангела Михаила, святого Трифона, святого Пантелеймона, на всех врагов своих разного звания; Патриарх между тем внимательно следил за движениями изливавшихся из конюшен воинов, бросал злые взгляды на бесстрастных монахов Святой Пречистой, переводил их на Дигениса, который, покачивая своей тыквообразной головой, указывал на Сепеоса, смешавшегося с толпой заговорщиков, которым, как и Гибреасу, вооруженная схватка казалась преждевременной.
И произошло следующее: первые ряды стражей давили на скамьи Зеленых, очень спокойно двигаясь военным строем; маглабиты выставили свои пики острием вперед, а копьеносцы скрестили над ними свои копья; воины Аритмоса простирали свои палицы; грозила острыми рогатинами варанга, свистели бичи, переплетаясь, как лианы, колеблемые сильным ветром. Зеленые разбегались; многие из них извлекали спрятанные под одеждой короткие сверкавшие кинжалы, православные молились о спасении тех, кому в этот день грозила смерть, и в немой мольбе взывали к ликам, сиявшим на хоругвях и к серебряным крестам на длинных рукоятках, которые держали монахи. Столкновение казалось неизбежным; в нем православные были бы побеждены, а Зеленые перебиты почти без сопротивления, – такие искусные меры принял Самодержец, по-прежнему неподвижно восседавший в своей кафизме.
Гибреас встал; подняв благословляющую руку, с лицом озабоченным и грустным, он повелительно приказал Зеленым и православным не двигаться с мест, не противиться Власти, что было бы бесцельно! Очевидно, не настал еще час свергнуть Самодержца, изгнать Патриарха и ополчиться на иконоборцев, стремящихся господствовать через избиение своих противников. Лучше ожидать, когда оружие, коего туманную силу он искал, вручится – а это настанет скоро – в руки византийского народа – борцов Добра, лелеющих мечту дать империи Базилевса, воплощающего их идеал. Таким будет Управда, который сочетается с Евстахией, чтобы объединить в возрожденной империи Востока племена славянское и эллинское и спасти истинную религию Иисуса. Гибреаса поняли, ему повиновались, и всюду прекратилось начавшееся сопротивление.
– Сын мой во Христе, брат мой во Христе! Не противься, не сражайся, ибо я еще не мог вооружить тебя так, как бы хотел! И вы, Зеленые, повремените. Я не подал знака, зачем биться преждевременно?
Необычный голос Гибреаса обращался к Сепеосу, которого старались схватить первые маглабиты, варангийцы и воины Аритмоса, несмотря на отчаянное его сопротивление. Но было поздно. Ему в голову бросилась яростная кровь; схватив палицу, он отступал и наскакивал прыжками; дырявило ряды тяжелое оружие, сплющивало круглые шлемы, бронзовые латы, рассекало лезвия и крошило лица воинов, устремивших на него рогатины, копья и стегающие бичи. Легко поднялся он до вершины Ипподрома, словно смертоносной косой нанося мощные удары. Зеленые бросились ему на помощь, несмотря на Гибреаса, молившего их не губить себя вместе с Сепеосом, в гибели которого он был уверен, и не предать преждевременно святого и великого заговора во славу Управды и Евстахии. Вокруг них скоро образовалось пустое пространство. Смелые Зеленые пытались прорвать живой поток почти бесчисленного войска, которое подкреплялось теперь сошедшими с подножья кафизмы могучими экскубиторами, схолариями и кандидатами, присоединившимся к маглабитам, буккелариям, копьеносцам, варангийцам, отряду Аритмоса и кнутовщикам. Ведомые вождями и прикрытые с тыла пышными сановниками, они все шли и шли из-под кафизмы; сбоку бежал, потрясая своим серебряным ключом Дигенис, и волновались, притекая, секиры, мечи, копья, овальные щиты и конические золотые шлемы. Арена была запружена воинами; едва виднелась линия камптер с обелиском, пирамидионом и змеевидной колонной; все исчезли с Ипподрома: Патриарх и его помощники, Голубые и Белые, монахи и Православные, кроме Гибреаса с его братией, кроме войска, Сепеоса с Зелеными и самого Константина V, который своим тяжелым взглядом наблюдал за этим безудержным сопротивлением.
– Сыновья во Христе! Братья мои во Христе! Зеленые, союзники Добра, не сопротивляйтесь! Ждите оружия, которое грянет разрушительным огнем, с помощью которого мы бесповоротно сокрушим зло!
Гибреас хотел удержать их. Печальное, исполненное жалости лицо его повернулось в их сторону. Он говорил им о грозном оружии, которого не мог еще даровать. Но они не слушали его. Бились сначала своими короткими кинжалами, потом завладели копьями и палицами, разбивали черепа, из которых с кровавыми брызгами разлетались бледно-розовые мозги. Пока их настигнуть было еще нельзя, они отступали, переходя со ступени на ступень, подымаясь к верхней галерее Ипподрома, сверкавшей спафариями, приготовившимися их схватить. И хотя вокруг них уже был целый лес сверкающего оружия, они продолжали биться, – радостные, сильные, ловкие, смелые, самоуверенные, с неустрашимым Сепеосом во главе. Наконец, их окружили, прижав к колоннам верхней галереи.
Все они были схвачены и смяты, пронзены копьями, размозжены палицами или обезглавлены секирами; иных стражи искрошили концами мечей, и осыпая ударами без промаха. Лишь Сепеос схвачен был живым – за шею, за стан, за бившиеся ноги. Обезоруженного, подняли его чьи-то цепкие руки и понесли через гущу сплоченных плеч, спин и латами закрытых грудей. Он не был ранен; видел, что его несут вниз с тех самых ступеней, на которые взобрался он так проворно; видел отвесные линии стен, облитых солнечным светом и высоко в них углубление кафизмы, в которой восседал, полусклонившись, Константин V. Затем потянулись ходы, мрачные и длинные; ступени, железные и бронзовые двери, ткани, ниспадавшие со стен, шпалерами стоявшие люди, которые сторонились перед несущими его стражами. Сколько их было? Наверное, сотни! Молчаливые и запыхавшиеся, поспешали они куда-то неровными шагами. Кто знает, куда!
Разъяренные резней кандидаты, во главе которых бежал, покачиваясь, Великий Папий, устремились на Гибреаса и его иноков, окруженных Зелеными во главе с Гараиви и Солибасом, который поспешил из конюшен, увенчанный серебряным венком. Повинуясь игумену, не желавшему испытывать судьбу заговора в безрассудной битве, в которой застигнутые врасплох Зеленые наверно были бы побеждены, – не выручили они Сепеоса. Им не нравилась их сдержанность; особенно трепетал от волнения Солибас, лицо которого покраснело, и Гараиви, который насупился со свирепым видом. Они бросились вперед; когда подступили, бряцая секирами и золотыми мечами, кандидаты. Но возвышаясь над ними, на одной из ступеней, медленным жестом встретил их Гибреас; рука его указала на Великого Папия и поднялась потом отвесно к лазурному небу, осенявшему этот обагренный кровью день. Он творил непонятные знаки, вероятно, проклятие и вскоре, о чудо! голубоватое пламя, словно сияние, окутало его с головы до ног. Медленно опустили тогда воины свое оружие и отступили с мягкотелым евнухом, который обратился вспять, выставляя напоказ постыдные чресла под голубой одеждой, обшитой фиолетовыми галунами, и оттопыренные уши, выглядывавшие из-под камилавки, украшенной пером цапли. Другие стражи пытались обрушиться на Гибреаса, но торжествующий игумен в своей сияющей пелене, которая ошеломляла их, все также встречал их таинственными знаками, и воины отступили, бряцая латами и овальными щитами. Поднялся Константин V, не отдавший доселе ни единого приказания, и велел всем удалиться, не трогая Гибреаса, иноков его, Зеленых, Солибаса и Гараиви, как бы признавая тем, что сан помазанника облекает игумена неприкосновенностью и вместе с ним спасает остальных.
Пустел Ипподром. Развевалась хоругвь Святой Пречистой, сияя серебряными крестами, один из которых ронял тень на лохматую голову Иоанна, шествовавшего перед братией, гнусаво напевавшего гимн, слабо поддерживаемый монахами. Скорбно взглянул Гибреас на подножье кафизмы, поглотившее Сепеоса, и сокрушенно потряс волнами волос, в уборе развевающейся ткани; исчезло облекавшее его сияние. Беспощадно дрались снаружи гонимые стражей Зеленые и Голубые в присутствии Красных и Белых, которые, не вмешиваясь, созерцали схватку, как осторожные свидетели. Один Голубой умертвил Зеленого и пал сам, опрокинутый на другого Зеленого. Раздавались пронзительные крики, всюду струилась и капала алая кровь.
В глубине дороги, окаймленной высокими дворцами, где спускались уже серовато-зеленые сумерки, прорезаемые лиловыми лучами закатного солнца, обрисовались очертания чьего-то торса; то был Солибас в мерцании серебряного венца на голове, тихо реявшей над толпой Зеленых, которые несли своего победителя под вещие созвучия акафиста, воспеваемого устами многих, которые, несмотря на пленение Сепеоса, не считали себя побежденными.
III
– Пресвятая Матерь Божия! Великий Вседержитель! Помолимся за Сепеоса; помолимся за мученика, за исповедника, за восставшего на ад, снишедший в душу Константина V. Помолимся, помолимся! Казни предадут Сепеоса. Отсекут длань, которую Иисус хотел зреть с оружием; ногу, которую Иисус хотел зреть проворною; выколют глаз, который Приснодева хотела зреть видящим. Пусть умрет он, но архангелы, ангелы, силы, власти, апостолы, девы и блаженные встретят его у преддверия семи сфер небесных, кои наполняешь Ты Собою – Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой!
Это происходило на Гебдомоне, площади, упиравшейся в стены, фасадом своим обращенные к Золотому Рогу, – обширной, светлой, опаленной солнцем бухте, с песчаным дном, подобным арене, которое лизали волны. Всюду столпотворение народа: карабкались мужчины, толкались женщины, дети, и над головами их в беспорядке мелькали кресты и хоругви. Золотой Рог изборожден был многовесельными паландриями; словно вспахан носами судов, медленно вонзавшимися в его волны; во все стороны изрезан тысячами палубных барок, вмещавших безмолвных людей в четырехгранных скуфьях, в одеждах, украшенных расцветившимися образками Иисуса и Приснодевы; словно отточенный в извилистых очертаниях, как будто приготовился Золотой Рог лицезреть муки Сепеоса, присужденного Константином V к утрате глаза, отсечению руки и ноги.
И вещали о неумолимой муке сто тысяч уст, превращая ее в слезы всего народа; толпа изливала в глухой угрозе похоронный напев, незаметно могущий перейти в военную песнь. Мощно врезались в звуки его псалмы, выкрикиваемые роями многочисленных монастырских иноков, которые топали при этом ногами с такой силой, что трепетали кресты и хоругви.
Подхваченные откликами, насыщались ужасом, облекались проклятиями и все сильней разносились, отражаясь в камне стен, несметные жалобные и мрачные причитания:
– Да вознесут апостолы, в лучезарном сиянии окружающие Теоса и Иисуса, душу Сепеоса, ибо умрет он! – к стопам Приснодевы. Да начертают они ей путь, по которому достигнет она престола вечной чистоты, где мечи ангелов и архангелов сверкают, сокрушая бездны ада! Свят! Свят! Свят! Примите душу, которая отойдет скоро из тела страдальца; украсьте ее добродетелью и мудростью, уготовьте ей место меж вас, дабы победила она мрак, питающий все злодеяния богомерзкого и гнусного Константина V!
Мощный поток отнес толпу к Влахерну, и она разлилась оттуда до стен, прямыми углами огибающих местность, над которой высилась близ устья залива Святая Пречистая. Серый и розовый, с срединным куполом, живой и как бы смущенный, возносился в свежей синеве раннего утра храм этот со своими двумя трансептами, скрывавшими закругленность свода; и виднелся на наружном его нарфексе, под круглым разрезом фасада Вседержитель, восседающий на троне, строгий, неподвижный и благословляющий. За Кенегионом расстилалась равнина, зеленели холмики терпентина и сикоморы, а вдали возвышался целый лес стройного камыша, увенчанного перистой шапкой.
Из ворот Карсийских вышли спафарии, те самые, которым Сепеос открыл тайну заговора и на которых возлагал свои надежды. Многочисленным войском проходили они отдельными гетериями из лагеря, с длинными мечами, в конических шлемах без забрала, осенявших железные кольчуги стана; во главе выступали полемархи и кюропалаты; сбоку выделялись гетериархи и повсюду – аколиты. Гибкие, стройные, мощные, они, по-видимому, недоумевали. Без сомнения, они совершенно не поняли речей Сепеоса, так как предуведомили власть о замыслах Зеленых, Православных и Гибреаса.
Константин V, уже насторожившийся после доноса, полученного Дигенисом от Гераиска, Пампрепия и Палладия, приказал допросить некоторых из них и скоро узнал таким путем, что замыслил совершить на бегах Сепеос. Не предпринимая дальнейших розысков, он ограничился пока заточением спафария и тем пресек заговор в самом его зародыше, решив заняться им впоследствии, если бы оказалась в этом надобность.
Длинное шествие, предводимое очень высоким всадником, следовало от Великого Дворца и Святой Премудрости, все облитое блеском золота, металлов, хоругвей и крестов; величаво выделялся облик Константина V с овалом белого носа над окладистой черной бородой, державшего в одной руке голубой глобус, в другой золотой меч. Голова Константина венчалась неподвижностью сарикиона, покрывала хламида его плечи. Толпа тихо застенала, молитвенно сложив руки, и женщины, простершись, целовали землю.
Напротив, на возвышенном берегу, зеленом и тенистом, где было Сикоэ, берегу, изрытом бухточками, на чистом песке которых отдыхали плоскодонные барки, чернел ожидающий народ, – чужестранцы и варвары, укрытые под сенью грозных стен.
Повсюду росло волнение, лились слезы и звучали жалобные, глухие причитания, в которых звенела трогательная скорбь.
Константин V остановился, и вздрогнул конь его, колыша попоной, покрывавшей его от ушей до самого хвоста. Сияли скипетр его и золотой меч. Прорезав толпу окружающих его сановников – мягких, жирных евнухов или воинов с лицами, изборожденными строгими складками – он выдвинулся вперед, провожаемый с Гебдомона полными ужаса взорами многочисленного народа.
Казалось, что шествию не будет конца. За сановниками шли стражи Великого Дворца: сперва схоларии в вооружении овальных щитов и золотых секир, а за ними экскубиторы в чешуйчатых панцирях и с золотыми копьями, затем кандидаты с золотыми мечами и секирами; они выступали сомкнутыми рядами, сверкая доспехами, предназначенными и для атаки, и для защиты. Следом растянулись воины Аритмоса и пышной варанги, миртаиты, буккеларии и маглабиты; спафарокандидаты и спафарокубилярии, превращавшиеся в кубиляриев в походе, и много других воинов, вооруженных палицами и луками. Конница в остроконечных шлемах обрамляла ряды войск.
Их сопровождали оркестры железных и бронзовых тимпанов, напевы цитр сливались с пронзительными звуками балалайки и зурны; инструменты соответствовали разноплеменности воинов, которые были из Европы, Азии и Африки. Кольцо спафариев окаймляло площадь. И воины строились на примыкающих дорогах и как бы парили клубком золотистых облаков, горевших остриями копий и чередовавших очертания луков с блеском секир и золотистых мечей!
– Пресвятая Матерь Божия! Великий Вседержитель! Примите в лоно свое душу Сепеоса, если суждено умереть ему, – Сепеоса, за веру страдальца и мученика. Иисусе, Иисусе! Простри к нему всемогущие длани Твои! Укрепи его снести муку и страданья свои, или вознестись в превысшие сферы, где узрит млечные реки, сияние золотых дворцов и зеленую дубраву, под сенью которой обрящет он отдохновение вдали от Аспида и Василиска, от богомерзкого и гнусного, который присудил выколоть ему глаз, отсечь руку и ногу!
Так толпа, полная православных и монахов, слагала скорбные моления, и усилилась их душераздирающая грусть, когда вдали, окруженный маглабитами, показался Сепеос, связанный веревками, державшими его по рукам и ногам, скудно прикрытый чешуйчатой кольчугой, с профилем, оттененным усами, падающими вниз, и сильно отросшей в дни заключения бородой. Он приближался, влекомый маглабитами, и взоры всех обратились на него с нескрываемым нежным сочувствием, которого он намеренно не замечал. Издалека обрисовалась Святая Пречистая, и ярко отражались на светлом фоне неба ее серо-розовые очертания, приковавшие к себе взгляд Сепеоса, шествовавшего с обнаженной головой, палимой солнцем, с копной неприбранных волос.
Это происходило на Гебдомоне, площади, упиравшейся в стены, фасадом своим обращенные к Золотому Рогу, – обширной, светлой, опаленной солнцем бухте, с песчаным дном, подобным арене, которое лизали волны. Всюду столпотворение народа: карабкались мужчины, толкались женщины, дети, и над головами их в беспорядке мелькали кресты и хоругви. Золотой Рог изборожден был многовесельными паландриями; словно вспахан носами судов, медленно вонзавшимися в его волны; во все стороны изрезан тысячами палубных барок, вмещавших безмолвных людей в четырехгранных скуфьях, в одеждах, украшенных расцветившимися образками Иисуса и Приснодевы; словно отточенный в извилистых очертаниях, как будто приготовился Золотой Рог лицезреть муки Сепеоса, присужденного Константином V к утрате глаза, отсечению руки и ноги.
И вещали о неумолимой муке сто тысяч уст, превращая ее в слезы всего народа; толпа изливала в глухой угрозе похоронный напев, незаметно могущий перейти в военную песнь. Мощно врезались в звуки его псалмы, выкрикиваемые роями многочисленных монастырских иноков, которые топали при этом ногами с такой силой, что трепетали кресты и хоругви.
Подхваченные откликами, насыщались ужасом, облекались проклятиями и все сильней разносились, отражаясь в камне стен, несметные жалобные и мрачные причитания:
– Да вознесут апостолы, в лучезарном сиянии окружающие Теоса и Иисуса, душу Сепеоса, ибо умрет он! – к стопам Приснодевы. Да начертают они ей путь, по которому достигнет она престола вечной чистоты, где мечи ангелов и архангелов сверкают, сокрушая бездны ада! Свят! Свят! Свят! Примите душу, которая отойдет скоро из тела страдальца; украсьте ее добродетелью и мудростью, уготовьте ей место меж вас, дабы победила она мрак, питающий все злодеяния богомерзкого и гнусного Константина V!
Мощный поток отнес толпу к Влахерну, и она разлилась оттуда до стен, прямыми углами огибающих местность, над которой высилась близ устья залива Святая Пречистая. Серый и розовый, с срединным куполом, живой и как бы смущенный, возносился в свежей синеве раннего утра храм этот со своими двумя трансептами, скрывавшими закругленность свода; и виднелся на наружном его нарфексе, под круглым разрезом фасада Вседержитель, восседающий на троне, строгий, неподвижный и благословляющий. За Кенегионом расстилалась равнина, зеленели холмики терпентина и сикоморы, а вдали возвышался целый лес стройного камыша, увенчанного перистой шапкой.
Из ворот Карсийских вышли спафарии, те самые, которым Сепеос открыл тайну заговора и на которых возлагал свои надежды. Многочисленным войском проходили они отдельными гетериями из лагеря, с длинными мечами, в конических шлемах без забрала, осенявших железные кольчуги стана; во главе выступали полемархи и кюропалаты; сбоку выделялись гетериархи и повсюду – аколиты. Гибкие, стройные, мощные, они, по-видимому, недоумевали. Без сомнения, они совершенно не поняли речей Сепеоса, так как предуведомили власть о замыслах Зеленых, Православных и Гибреаса.
Константин V, уже насторожившийся после доноса, полученного Дигенисом от Гераиска, Пампрепия и Палладия, приказал допросить некоторых из них и скоро узнал таким путем, что замыслил совершить на бегах Сепеос. Не предпринимая дальнейших розысков, он ограничился пока заточением спафария и тем пресек заговор в самом его зародыше, решив заняться им впоследствии, если бы оказалась в этом надобность.
Длинное шествие, предводимое очень высоким всадником, следовало от Великого Дворца и Святой Премудрости, все облитое блеском золота, металлов, хоругвей и крестов; величаво выделялся облик Константина V с овалом белого носа над окладистой черной бородой, державшего в одной руке голубой глобус, в другой золотой меч. Голова Константина венчалась неподвижностью сарикиона, покрывала хламида его плечи. Толпа тихо застенала, молитвенно сложив руки, и женщины, простершись, целовали землю.
Напротив, на возвышенном берегу, зеленом и тенистом, где было Сикоэ, берегу, изрытом бухточками, на чистом песке которых отдыхали плоскодонные барки, чернел ожидающий народ, – чужестранцы и варвары, укрытые под сенью грозных стен.
Повсюду росло волнение, лились слезы и звучали жалобные, глухие причитания, в которых звенела трогательная скорбь.
Константин V остановился, и вздрогнул конь его, колыша попоной, покрывавшей его от ушей до самого хвоста. Сияли скипетр его и золотой меч. Прорезав толпу окружающих его сановников – мягких, жирных евнухов или воинов с лицами, изборожденными строгими складками – он выдвинулся вперед, провожаемый с Гебдомона полными ужаса взорами многочисленного народа.
Казалось, что шествию не будет конца. За сановниками шли стражи Великого Дворца: сперва схоларии в вооружении овальных щитов и золотых секир, а за ними экскубиторы в чешуйчатых панцирях и с золотыми копьями, затем кандидаты с золотыми мечами и секирами; они выступали сомкнутыми рядами, сверкая доспехами, предназначенными и для атаки, и для защиты. Следом растянулись воины Аритмоса и пышной варанги, миртаиты, буккеларии и маглабиты; спафарокандидаты и спафарокубилярии, превращавшиеся в кубиляриев в походе, и много других воинов, вооруженных палицами и луками. Конница в остроконечных шлемах обрамляла ряды войск.
Их сопровождали оркестры железных и бронзовых тимпанов, напевы цитр сливались с пронзительными звуками балалайки и зурны; инструменты соответствовали разноплеменности воинов, которые были из Европы, Азии и Африки. Кольцо спафариев окаймляло площадь. И воины строились на примыкающих дорогах и как бы парили клубком золотистых облаков, горевших остриями копий и чередовавших очертания луков с блеском секир и золотистых мечей!
– Пресвятая Матерь Божия! Великий Вседержитель! Примите в лоно свое душу Сепеоса, если суждено умереть ему, – Сепеоса, за веру страдальца и мученика. Иисусе, Иисусе! Простри к нему всемогущие длани Твои! Укрепи его снести муку и страданья свои, или вознестись в превысшие сферы, где узрит млечные реки, сияние золотых дворцов и зеленую дубраву, под сенью которой обрящет он отдохновение вдали от Аспида и Василиска, от богомерзкого и гнусного, который присудил выколоть ему глаз, отсечь руку и ногу!
Так толпа, полная православных и монахов, слагала скорбные моления, и усилилась их душераздирающая грусть, когда вдали, окруженный маглабитами, показался Сепеос, связанный веревками, державшими его по рукам и ногам, скудно прикрытый чешуйчатой кольчугой, с профилем, оттененным усами, падающими вниз, и сильно отросшей в дни заключения бородой. Он приближался, влекомый маглабитами, и взоры всех обратились на него с нескрываемым нежным сочувствием, которого он намеренно не замечал. Издалека обрисовалась Святая Пречистая, и ярко отражались на светлом фоне неба ее серо-розовые очертания, приковавшие к себе взгляд Сепеоса, шествовавшего с обнаженной головой, палимой солнцем, с копной неприбранных волос.