Лоуэлл Элизабет. Только ты

   На всем протяжении пути ее преследовало воспоминание об этом, приводя в изумление и возбуждение и подтачивая ее гнев против Рено.
   Как она могла сердиться на человека, чья душа и тело находились в гармонии с ее собственными?
   «Он чувствовал то же самое, что и я.
   Он не может равнять меня с этим дешевым темно-красным платьем.
   Конечно же, он понимает, что ошибался. Он просто упрям, как мул, и не хочет этого признать».
   Эта мысль привлекала Еву не меньше, чем испанское золото, которое было спрятано столетия назад в неведомой дикой местности и ждет того часа, когда найдется какой-нибудь храбрец или глупец, рискнувший пройти через опаснейший лабиринт.
 
   – Подожди здесь.
   Рено не сказал больше ничего. Большего и не требовалось.
   Ева остановила свою усталую лошадь, взяла за повод Длинногривого и, не задавая никаких вопросов, смотрела, как Рено удаляется. Она просто сидела на своей лошади и терпеливо ждала его возвращения. Это терпение во многом объяснялось усталостью. Гасли последние краски дня, надвигались сумерки.
   Было совсем темно, когда бесшумно появился Рено. Оба Длинногривых и мышастая были заняты тем, что щипали скудную траву и не стали отвлекаться на приветствие своего товарища. Чалая тоже не была склонна тратить время на церемонии; едва Рено позволил, она набросилась на траву с жадностью мустанга, который привык сам заботиться о корме.
   Рено подождал, пока Ева спросит, где он был. Не услышав вопроса, он в раздражении сжал губы.
   – Ты собираешься всю ночь дуться? – спросил он.
   – Что тебе за дело до шулерши, лгуньи и девчонки из салуна? – строптиво ответила Ева.
   Она притворилась, что не слышит слов, которые шепотом произнес Рено, слезая с коня. Он снял седло с Любимицы и положил его на землю, давая подсохнуть шерсти, затем повернулся к Еве, уперев руки в поджарые бедра.
   – Меня удивляет, почему женщины так расстраиваются, когда мужчины говорят о них правду, – сказал он без обиняков.
   Ева слишком устала, чтобы быть вежливой или осторожной.
   – Других рассуждений нечего и ожидать от такого грубого, слепого, упрямого, бесчувственного развратника, как ты! – выплеснулась она.
   Возникла напряженная, наэлектризованная пауза.
   А затем Рено рассмеялся.
   – Спрячь свои когти, gata. Этой ночью я на тебя не посягну.
   Ева искоса настороженно взглянула на него.
   – Возможно, что я развратник, но я не осел. С тех пор как Слейтер сел нам на хвост, я не хочу, чтобы меня застали врасплох с расстегнутыми штанами.
   Ева сказала себе, что она ничуть не разочарована тем, что ее не будут беспокоить ласки Рено этой ночью или в ближайшее время. Так было лучше.
   «От женщины мужчина хочет только одного, здесь не надо заблуждаться. Если ты это ему позволила, тебе лучше выйти за него замуж, иначе он рано или поздно увильнет и найдет себе другую».
   Но даже горькие слова донны Лайэн не могли вытравить из памяти улыбающегося заботливого Рено, каким он был с племянником и сестрой. Его любовь к ним, казалось, можно было потрогать рукой.
   Еве хотелось ее потрогать. Ей хотелось создать с Рено дом, о котором она всегда мечтала, убежище от жестокого мира, и завести детей, которых никто не сможет отнять и отправить в неизвестность.
   Когда она поняла, насколько сильно она тянулась к Рено, она испугалась. В отличие от испанских стержней, она была не из железа. Им не причиняли боль неведомые токи. Она же весьма сомневалась, что уступит своему мучительному и неожиданному чувству к Рено.
   Ева спешилась. Когда она перебрасывала стремя через выступ на седле, Рено обвил руку вокруг ее талии и притянул к себе. Она оказалась прижатой к мускулистому телу. На ее бедро давила твердая мужская плоть.
   – Только я никак не бесчувственный, – сказал Рено. – Особенно когДа ты постоянно меня воспламеняешь.
   Он пощекотал ей ухо усами, затем коснулся языком, наконец слегка прикусил зубами. Сдержанность его ласки не соответствовала силе его возбуждения.
   Сочетание колоссального желания и одновременно самообладания обезоруживало и притягивало Еву. Ей не приходилось встречать мужчину, который демонстрировал бы подобную сдержанность, когда мог взять то, что хотел.
   За исключением Рено.
   «Может быть, если он дольше побудет со мной, он убедится, что я не потаскушка, которую можно купить и продать».
   Идея была очень привлекательной. Ева хотела, чтобы Рено увидел в ней женщину, на которую можно положиться, которую можно уважать и с которой можно создать дом, семью, воспитывать детей и идти по жизни.
   Женщину, которую он мог полюбить.
   «Может быть, если он убедится, что я держу слово, он будет смотреть на меня не просто как на предмет вожделения, – мечтала Ева. – Может быть, может быть, может быть…
   Если я не попробую, я никогда не узнаю.
   Ставки на кон. Сдача по пять карт. Шум крови в ушах. Понятно, что я волнуюсь – ведь речь идет о моем счастье».
   Рено почувствовал, что тело Евы слегка расслабилось и испытал облегчение, и одновременно неимоверное желание. Он не предназначал сказанное в беседе с Калебом для ее ушей. Он не хотел ее обидеть, когда сказал Калебу, что Ева отнюдь не невинная деревенская простушка, как это могло показаться. Просто Калеб не оставил Рено иного выбора.
   – Означает ли это, что Слейтер достаточно далеко и ты не боишься… э-э… отвлечься от него? – спросила Ева.
   – Нет, – неохотно признался Рено, отпуская ее. – Боюсь, нам сегодня придется устроить холодный лагерь.
   – Слейтер так близко?
   – Да.
   – Господи, как это могло произойти? При такой гонке даже наши тени жалуются, что не поспевают за нами.
   На освещенном луной лице Рено появилась улыбка.
   – Откуда он мог знать, где нас найти, после того как потерял мой след при выезде из Каньон-Сити? – удивилась Ева.
   – Не так уж много маршрутов через Великий Водораздел.
   Ева вздохнула.
   – Пожалуй, страна не так пустынна, как кажется.
   – Нет, она-таки пустынна. Я месяцами бродил по высокогорью, не встречая ни души. Только перекрестки и перевалы можно считать населенными.
   – Похоже, если даже мы пойдем кратчайшим путем через Великий Водораздел, с помощью Горбатого Медведя и женщины, которая водит дружбу с одним из людей Калеба, Слейтер узнает, где я была.
   – Я тоже так рассуждал. Но у нас есть одно преимущество.
   – Какое?
   – Мустанги. Большинство ребят Слейтера едут на теннессийских лошадях.
   – Эти лошади превосходят любых четвероногих в Каньон-Сити, – возразила Ева.
   Улыбка Рено была строгой, как и его голос.
   – Мы сейчас не в Каньон-Сити. Наши мустанги загонят лошадей Слейтера.

9

   Днем Рено ехал, держа ружье на седле. Ночью он и Ева спали под охраной мустангов, выбрав самое укромное место. В качестве дополнительной меры предосторожности он разбрасывал сухие ветви в местах возможных подходов к лагерю.
   Несколько раз в день Рено отправлял Еву и вьючных лошадей вперед, а сам возвращался по старому следу. На высоких точках он слезал с коня, доставал бинокль и вел наблюдение.
 
   Лишь дважды он обнаружил Слейтера. Первый раз с ним было шестеро, второй раз – пятнадцать.
   Рено сложил бинокль, сел на лошадь и резвым галопом поскакал догонять Еву с вьючными лошадьми. Услышав топот, она обернулась. Из-под шляпы блеснули золотые глаза, заколыхались роскошные медно-золотистые волосы, освещенные горячим августовским солнцем. Рено заметил также складку усталости, залегшую возле губ.
   Когда Рено остановился рядом с Евой, у него возникло искушение нагнуться и снова ощутить привкус соли и сладости на своих губах. Он отругал себя за постоянно растущее неуправляемое влечение к девушке из салуна «Золотая пыль».
   – Они приблизились? – озабоченно спросила Ева, изучая мрачное лицо Рено.
   Она облизала сухие губы.
   Зеленые глаза проследили за движением кончика языка.
   – Они отстают? – с надеждой полуутвердительно сказала Ева.
   – Нет.
   Она скривила губы.
   – Видно, теннессийские лошади оказались лучше, чем ты думал.
   – Мы еще не в пустыне.
   Ева удивленно посмотрела по сторонам. Они двигались по котлообразной долине, по бокам которой тянулись высокие кряжи. Растительность на кряжах была столь скудная, что не могла скрыть каменистые участки среди разбросанных тут и там чахлых кустов и сосенок. В целом кряжи казались пустыми, что объяснялось преобладанием каменных пород.
   – Ты уверен, что мы еще не в пустыне? – спросила Ева. – Здесь так сухо.
   Рено недоверчиво глянул на нее.
   – Сухо? А что ты скажешь об этом? – произнес он и ткнул куда-то пальцем.
   Ева взглянула в указанном направлении. По центру долины петлял ручей, вода в котором имела коричневый оттенок, а сам он был настолько узким, что лошадь, пересекая его, вряд ли могла одновременно замочить все четыре ноги.
   – Это какое-то жалкое подобие ручья, – сказала Ева. – В нем больше песка, чем воды.
   Чуть улыбнувшись, Рено снял шляпу, вытер пот рукавом и снова надел ее.
   – Настанет время, когда ты увидишь такое количество воды и скажешь, что это божья благодать, – пообещал он.
   Ева с сомнением смотрела на узкую грязную ленточку, извивающуюся по долине.
   – Неужели так будет? – спросила она с недоверием.
   – Если мы найдем кратчайший путь… А в противном случае мы увидим реку, которая создана скорее чертом, чем богом.
   – Реку Колорадо?
   Рено кивнул.
   – Я встречал многих, кто любил и знал эту страну, но не видел человека, который пересек бы Колорадо в том месте, где она вытекает из каменного лабиринта, а потом вернулся и рассказал бы об этом.
   Бросив искоса взгляд на Рено, Ева поняла, что он не шутит. Да и то сказать, кто бы стал тратить энергию на розыгрыш по такой адской жаре и при такой пыли.
   Даже на Рено жара оказывала свое действие. Рукава его вылинявшей голубой рубашки были закатаны, воротник расстегнут на несколько пуговиц. Капельки пота крошечными алмазами поблескивали среди густой черной поросли, которая проглядывала в вырезе полурасстегнутой рубашки. За три дня пути Рено оброс такой щетиной, что его улыбка казалась скорее дикой, чем приветливой.
   Сейчас ни у кого не возникло бы сомнений относительно того, что он собой представляет: сильный человек, призванный выходить победителем из схваток и перестрелок.
   И тем не менее, несмотря на устрашающую внешность своего спутника и токи чувственной напряженности, которые невидимо проходили через них, Ева никогда не спала более спокойно, чем в последние несколько суток.
   Впервые с того времени, как она себя помнит, она спала глубоким сном, не прислушиваясь к каждому шуму, не хватаясь за оружие, которое всегда было у нее под рукой, чтобы защитить себя и тех, кто был слабее ее, от хищников, что бродят вокруг костра.
   Положиться на кого-нибудь – это ведь такая простая вещь, но как она меняет человека!
   Рено увидел, как Ева сделала глубокий вдох, затем еще и еще, словно упиваясь этим воздухом.
   – Похоже, что будущие засухи тебя не очень беспокоят, – сказал Рено.
   – Что? А-а, – Ева слегка улыбнулась. – Дело не в этом. Я просто думала о том, как это здорово – спать ночью и ни о чем не беспокоиться.
   – О чем не беспокоиться?
   – О том, что какой-нибудь хулиган или развратник похитит малолетку из сиротского приюта, или о том, что какой-то бродяга шляется около костра Лайэнов.
   Рено нахмурился.
   – А это часто случалось?
   – Хулиганы и развратники?
   Он молча кивнул.
   – Они скоро поняли, что меня нужно оставить в покое… Но вот дети поменьше… – Ева замолчала. – Я делала, что могла. Но этого было недостаточно.
   – А старый Лайэн был развратником?
   – Совсем нет. Он был добрым и деликатным, но…
   – Но не силен в драках, – закончил Рено фразу Евы.
   – Я этого от него и не ожидала.
   Рено удивленно прищурил глаза.
   – Почему? Он был трус?
   Теперь пришла очередь Евы удивляться.
   – Нет. Он просто был добрым. Он не был сильным или твердым, или подлым, как большинство мужчин. Он был слишком… цивилизованным.
   – Ему надо было поехать жить на Восток, – пробормотал Рено.
   – Он жил там. Но когда у него руки стали совсем плохими, а донна постарела и подурнела, они снова вернулись на Запад. Здесь легче обслуживать людей.
   – Особенно когда они купили тебя в сиротском поезде и научили отвлекать мужчин и жульничать в картах, – грубо сказал Рено.
   Ева сжала губы, но не стала спорить.
   – Да, – подтвердила она, – им стало легче, когда у них появилась я.
   Выражение лица у Рено было такое, что Ева поняла: он не испытывал сострадания к Лайэнам за то, что им трудно жилось.
   Поколебавшись, она заговорила снова, пытаясь объяснить ему, что Лайэны не были порочными или жестокими с ней.
   – Мне не нравилось то, что они заставляли меня делать, – медленно сказала Ева, – но это было лучше, чем сиротский приют. Лайэны были добрыми.
   – Есть слово, применимое для таких людей, как дон Лайэн, но это вовсе не слово «добрый»!
   Рено натянул повод и пустил лошадь галопом, не дожидаясь ответа Евы. Он не доверял себе и не хотел слушать, как она защищает своего сутенера.
   «Он был добрый и деликатный».
   Но, несмотря на быструю езду, он не мог отделаться от голоса Евы, который как эхо звучал в нем.
   «Им стало легче, когда у них появилась я.
   Мне Не нравилось то, что они заставляли меня делать.
   Он был добрым».
   Мысль о том, что Ева была настолько одинокой, что радовалась даже крупицам человеческого отношения и называла это добротой, непонятно почему разволновала Рено. Он не знал, откуда в нем возникло желание защитить девушку из салуна, которую учили лгать, жульничать и «отвлекать» мужчин.
   «Я просто думала о том, как это здорово – спать ночью и ни о чем не беспокоиться».
   Рено знал: мысль о том, что он принес девушке из салуна подобный покой, не должна его трогать.
   Но она почему-то трогала.
 
   Горы остались позади, и можно было лишь вспоминать о вершинах, об источниках с кристалльно чистой водой, о деревьях, растущих так густо, что лошадь не могла преодолеть эту чащу. Здесь, в сухих балках и на вершинах плато, лошадям было где разгуляться. Насколько хватало взгляда, не было ничего, кроме простора.
   – Смотри! – воскликнула Ева.
   Она подъехала к лошади Рено и показала рукой:
   – Вон там.
   Рено стал всматриваться, но видел лишь рыжевато-коричневые полосы песчаника, просвечивающиеся, словно кости, сквозь тонкую кожу земли.
   – Что там? – спросил он.
   – Да вот же, – сказала Ева. – Неужели ты не видишь? Какие-то каменные здания. Это те руины, о которых ты говорил?
   Наконец Рено понял, что Ева имела в виду.
   – Это не руины, – объяснил он. – Это пласты песчаника, отшлифованные ветром и бурями.
   Ева хотела было возразить, но затем задумалась. Когда Рено впервые сказал ей, что они двинутся по долине, где не будет ни ручейка, ни крохотной лужицы в низине, она решила, что он разыгрывает ее.
   Но он говорил вполне серьезно. Такие долины были. Она видела их, она проезжала по ним, ощущая во рту привкус прокаленной солнцем пыли. По такой долине она ехала и сейчас.
   Перемены в ландшафте были постоянным источником удивления для Евы. Все те годы, в течение которых она читала журнал Кристобаля Леона, она никогда по-настоящему не понимала, что значило для испанских первопроходцев ехать в неизвестность через пустыню, видя, как речки мелели на глазах, затем совсем исчезли и путников охватила жажда.
   Но не в меньшей степени, чем отсутствие воды, ее поражали голые, диковинной формы скалы, поднимающиеся из земли. Они были выше самых высоких зданий, которые Ева когда-либо видела, самых разнообразных цветов и оттенков – господствовали ржавые, кремовые, золотые тона, отличались массивностью и полным отсутствием швов.
   Иная скала была похожа на спящего зверя, другая – на гриб. А вот сейчас группа скал напоминала Еве готический собор с контрфорсами из монолитного камня.
   Рено встал в стременах и посмотрел назад. Горы виднелись темно-голубым пятном на горизонте. Он мог закрыть их рукой. Пустая сухая долина, по которой они ехали, не давала никакой возможности укрыться ни им, ни их преследователям.
   – Похоже, что лошади Слейтера окончательно сдались, – сказала Ева, вглядываясь в даль.
   Рено неопределенно хмыкнул.
   – Означает ли это, что мы можем разбить лагерь пораньше? – с надеждой спросила Ева.
   Он посмотрел на нее и улыбнулся.
   – Это зависит… – начал он.
   – От чего?
   – От того, бьет ли еще родник, который отец Кэла отметил на карте. Если он существует, мы наполним канистры и разобьем лагерь подальше от него.
   – Подальше? – удивилась Ева, полагая, что ослышалась.
   – Да, девочка. В пустынях только дурак либо армия разбивает лагерь рядом с водой.
   Ева подумала и вздохнула.
   – Я понимаю, – с несчастным видом сказала она. – Остановиться у воды – все равно что оказаться на перекрестке.
   Рено кивнул.
   – А далеко до родника?
   – Несколько часов езды.
   Когда Ева замолчала, Рено посмотрел на нее. Несмотря на трудное путешествие, выглядела она хорошо: все такие же блестящие и эффектные волосы… та же живость ума…
   Но особенно радовало Рено то, что Ева разделяла его влюбленность в эту суровую страну. Об этом свидетельствовали и ее вопросы, и сосредоточенное молчание, когда она рассматривала каменные скалы, изваянные природой, на которые он ей указывал.
   – А родник этот большой? – спросила она.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ванну.
   Мысль увидеть Еву нагой у воды мгновенно сказалась на теле Рено. Чертыхнувшись про себя, он заставил выбросить из головы воспоминание о тугих коралловых сосках, напрягшихся от его ласк.
   Рено запрещал себе подобные картины, ибо это лишало его всяких сил. Он отличался недюжинным самообладанием, но в то раннее утро он практически потерял контроль над собой.
   – Ты можешь набрать в ручье воды и принять ванну, – произнес он ровным голосом.
   Ева мурлыкнула от удовольствия, отчего по телу Рено пробежала чувственная волна.
   – Это в конце долины?
   – Это не долина, это верх плоскогорья.
   Она посмотрела на Рено, затем оглянулась назад.
   – Мне показалось, что это долина, – сказала она.
   – Так кажется, если идешь в этом направлении. Если же ты идешь из пустыни, сомнения отпадают. Это похоже на карабканье по большой, широкой лестнице, затем по второй, по третьей, пока не подойдешь к предгорью и настоящим горам.
   Ева закрыла глаза, припоминая карты из журналов и думая о том, насколько иной эта земля казалась испанским экспедициям.
   – Вот почему они назвали это Меса Верде, – сказала она вдруг.
   – Кто?
   – Испанцы. Они увидели этот плоский холм, когда были в пустыне. По сравнению с пустыней он казался зеленым, как трава.
   Рено приподнял шляпу, снова надел ее и посмотрел на Еву с улыбкой.
   – Это и беспокоило тебя несколько дней? – спросил он.
   – Больше не беспокоит, – с удовлетворением ответила она.
   – Испанцы были профанами в поисках золота, но не дальтониками. Все видится в разном цвете в зависимости от того, откуда идешь.
   – Даже красное платье?
   Ева тут же пожалела, что эти слова сорвались у нее с языка.
   – Ты никогда не сдаешься? – произнес Рено холодно. – Что ж, могу сообщить тебе дурные вести: я тоже.
   После этого долго ничто не нарушало тишины, кроме ритмичного цокота копыт, который, как и стук сердца, замечаешь лишь тогда, когда его ритм внезапно изменяется.
   Долина, которая на самом деле не была таковой, пошла все круче под гору. По мере того как она спускалась к каменному лабиринту, пейзаж менялся. По обе стороны пересохшего русла, вдоль которого они двигались, постепенно вырастали холмы.
   Русло окаймляли чахлые тополя. Их пыльные листья давали кое-какую тень, но не прохладу. Растения, которым требуется наружная влага, давно отцвели, вышли в семена и умерли, превратившись в ломкие стебли, шелестящие под ветерком в ожидании сезонных дождей.
   Проход между холмами становился все уже. Рено снял ремешок с шестизарядного револьвера и вынул ружье из седельного чехла. Он загнал в патронник патрон и ехал, держа ружье на коленях.
   Действия Рено подсказали Еве, что у них не было другого пути, кроме как вперед. И что они все глубже проникали в эту сужающуюся расселину в иссушенном теле земли. Она достала старый двуствольный дробовик из чехла и проверила его.
   Услышав лязганье дробовика, Рено повернул голову. Зарядив оба ствола, Ева положила ружье поперек седла, направив ствол в сторону, противоположную той, куда было нацелено ружье Рено. Ее лицо казалось сосредоточенным, но отнюдь не испуганным.
   В этот момент Рено вспомнил о Виллоу, которая однажды стояла с ним спиной к спине, ожидая, кто выйдет из леса – Калеб или кто-то из банды Джеда Слейтера.
   Тогда из леса вышел Калеб, но у Рено не было сомнений, что любого другого Виллоу застрелила бы.
   Не сомневался он и в мужестве Евы. Ей в течение многих лет приходилось себя защищать.
   «Они поняли, что меня нужно оставить в покое».
   Глаза Рено постоянно следили за поворотами сухого русла. Чалой обстановка также не нравилась. Она прядала ушами, настораживаясь при малейшем шорохе. Несмотря на долгий утомительный путь, она шла легко, упруго играла мышцами, готовая умчаться и унести седока при первом признаке опасности.
   Мышастая тоже была начеку. Ева чувствовала напряженность ее движений и видела, что она нервно помахивает хвостом. Даже оба Длинногривых казались настороженными. Они по пятам следовали за мышастой, словно опасаясь, что их оставят одних.
   Справа и слева в основное сухое русло впадали другие, такие же сухие. Ущелье все больше сужалось, вгрызаясь в тело земли. С обеих сторон появились утесы, которые загораживали солнце.
   Внезапно Рено направил лошадь в одно из боковых ущелий. Когда Ева хотела заговорить, он жестом призвал ее к молчанию.
   Спустя несколько минут небольшой табун диких лошадей проследовал мимо путешественников. Лошади направлялись туда, откуда пришли Ева и Рено.
   Ева почувствовала, что круп мышастой напрягся. Она набрала воздуха, чтобы приветливо заржать. Ева мгновенно наклонилась в седле, и зажала пальцами ноздри лошади.
   Рено заметил движение Евы, увидел, что она сделала, одобрительно кивнул и продолжил наблюдение. Он не спешил прервать его еще долго после того, как скрылся последний мустанг.
   Вокруг воцарилась тишина.
   Рено подумал об усталости лошадей, о позднем часе и сверился с картой, которую держал в уме. Решение пришло быстро:
   – Разобьем лагерь здесь.
 
   Родник был отмечен зеленью, которая в этих местах способна была потрясти путника. Там, где разливалась вода, виднелась узкая ленточка папоротников и мхов, которая сразу же сменялась растениями, более приспособленными к безжалостному солнцу. Но даже они жили недолго, потому что воздух выпивал из них влагу раньше, чем они успевали вырасти. В пятидесяти футах от родника журчанье воды прекращалось, она исчезала в песке и гальке.
   Рено присел на корточки, изучая следы, ведущие к роднику и от него. Сюда приходили пить олени. Были также койоты, кролики, вороны и лошади. Следов подкованных лошадей не было, но кое-что Рено все-таки беспокоило.
   Он нередко использовал табуны диких лошадей, чтобы замаскировать следы своих собственных. У Слейтера вполне хватит ума для той же уловки. Однако прямых доказательств у него не было.
   Рено неохотно взобрался на Любимицу и направился вдоль русла к тому месту, где ожидали Ева и вьючные лошади. На рыхлой, мягкой почве четко отпечатались следы подкованных копыт. Рено недовольно вздохнул.
   – Ну как, Слейтер был здесь? – внешне спокойно спросила Ева, когда подъехал Рено.
   Он ожидал этого вопроса. Долгие часы и дни их совместного путешествия показали ему, что Ева привыкла наблюдать и делать выводы. И хотя в журналах не было сведений о существовании маршрута, которым Слейтер мог опередить их, подобная вероятность все же не исключалась.
   Испанцам не были известны все пути через дикую страну. Так же как американской армии. А вот индейцы могли знать такие проходы, о которых не подозревал никто из белых. Некоторые из команчи находились в банде Слейтера.
   – Следы не подтверждают этого, – сказал Рено.
   Ева издала вздох облегчения.
   – Но и не опровергают, – продолжил он. – Не все люди Слейтера ездят на подкованных лошадях.
   – Так было в Каньон-Сити. – Затем, упреждая Рено, Ева добавила: – Но мы сейчас не в Каньон-Сити.
   Уголки его усов приподнялись в улыбке.
   – А эти следы не могут принадлежать мустангам?
   – Некоторые могут. А вот некоторые слишком глубокие.
   – Как у лошади с всадником? – спросила Ева.
   – Или как у лошади, которая хочет отделаться от раздражающего соседа. У этого маленького родника бывает много суеты и разборок.
   Ева издала возглас разочарования и облизала сухие губы.
   – Не беспокойся, gata, – сказал Рено, – я не намерен лишать тебя ванны.
   Ева счастливо улыбнулась. И подумала, что за время трудного путешествия к испанскому золоту она как-то перестала раздражаться из-за клички, которую дал ей Рено.
   Или это объяснялось тем, что в его голосе исчезли колкие нотки, когда он называл ее gata. Сейчас его голос звучал ласково, словно она и впрямь была боязливой кошкой, которую упрашивали подойти поближе, чтобы приласкать.