Лоуренс Джеймс. Любовник леди Чаттерли

- Подожди, - сказал он и пошел открыть дверь. Флосси, лежавшая на
пороге, поднялась и посмотрела на него.
- Лежи, лежи, это я! - сказал он.
Дождь перестал. Всюду был разлит влажный, тяжелый, полный весенних
ароматов покой. Заметно вечерело.
Он вышел и двинулся в сторону, противоположную верховой тропе. Конни
провожала взглядом его тонкую белую фигуру, и он показался ей призраком,
привидением, уходящим от нее, готовым раствориться в воздухе.
Вот его фигуру поглотил лес, и сердце у нее екнуло. Она стояла в двери
сторожки, завернувшись в одеяло, вглядываясь во влажную, неподвижную
тишину.
А он уже возвращался легкой пружинистой походкой. Она немного
побаивалась его, он представлялся ей неким мифическим существом. Подойдя
ближе, он взглянул ей прямо в глаза, но она еще не умела читать его
взгляд.
Чего только он не набрал в лесу: водосбор, смолевки, пучок
свежескошенной травы, еще нераспустившуюся жимолость, дубовую ветку в
нежных листочках. Веткой он убрал ей грудь, в волосы воткнул несколько
колокольчиков, в пупок розовую смолевку, а темный треугольник под животом
украсил незабудками и ясменником.
- Царица во всей своей славе! - рассмеялся он. - Леди Джейн празднует
свадьбу с Джоном Томасом.
И принялся украшать себя. Обвил вьюнком свою мышцу, сунул в пупок
колокольчик гиацинта. Конни, затаив дыхание, следила за его странной
игрой. Но потом и сама включилась в нее, воткнула ему в усы смолевку, и
она смешно закачалась под носом.
- Джон Томас женится на леди Джейн, - сказал он. - А Оливер с
Констанцией пусть делают что хотят. Может, все-таки...
Он сделал торжественный жест и вдруг чихнул, стряхнув цветы из-под носа
и из пупка. И снова чихнул.
- Может, что? - спросила Конни.
- Что? - он удивленно взглянул на нее.
- Может - что? Ну, говори же, что? Что ты хотел сказать?
- А что я хотел сказать?
Он начисто забыл конец оборванной фразы. И это осталось для Конни одним
из самых больших разочарований в жизни.
Над деревьями вспыхнул последний солнечный луч.
- Солнце! - сказал он. - Помнишь, когда ты пришла? Время, ваша милость,
время! Что без крыльев, а летит - не догонишь? Неуловимое время!
Он потянулся за своей рубашкой.
- Скажи до свидания Джону Томасу.
Он в крепких путах вьюнков. Сейчас его вряд ли назовешь: "Рыцарь
пламенеющего пестика".
И он стал натягивать через голову фланелевую рубашку.
- Самый опасный миг для мужчины, - сказал он, высунув из ворота голову,
- когда он натягивает рубашку. Это все равно, что лезть головой в мешок.
Вот почему я люблю американские рубашки. Их надеваешь как пиджак.
Конни все стояла и смотрела на него. Затем он натянул короткие кальсоны
и застегнул на животе.
- Поглядите на Джейн! - воскликнул он. - Осыпана цветами! А кто будет
осыпать ее цветами через год? Я или кто другой? "Прощай, мой колокольчик,
и помни обо мне!" Терпеть не могу эту песню. Напоминает мне начало войны.
Он сел и стал натягивать носки. Конни все еще не двигалась места. Он
положил ладонь ей на бедро.
- Милая маленькая леди Джейн! - сказал он. - Может, в Венеции ты
встретишь мужчину, который украсит тебя жасмином и гранатовым цветом!
Бедная маленькая леди Джейн.
- Не говори глупости, - сказала Конни. - Ты говоришь это, чтобы сделать
мне больно.
Он опустил голову. Потом сказал на своем диалекте:
- Может, и так... Ну да ладно. Сказано и забыто. А ты давай одевайся и
ступай в свои хоромы, богатые да просторные. Вышел срок сэру Джону и
маленькой Джейн. Надевайте свой пеньюар, леди Чаттерли! А то ведь поди без
пеньюара-то в одних цветочках не сразу и признают. Вот я сейчас возьму и
раздену тебя, бесхвостая трясогузка.
Он вынул колокольчики из влажных еще волос, поцеловал их, убрал ветки с
грудей и поцеловал груди. Незабудок, однако, не тронул.
- Пусть они тут и останутся. Вот ты и опять голая, ласонька моя, леди
Джейн. А теперь одевайся, тебе пора поспешать отсюда. Не то леди Чаттерли
опоздает к ужину. И будет ей, моей голубушке, хорошая взбучка.
Конни всегда терялась, когда он переходил на свой диалект. Она молча
оделась и заспешила домой, чувствуя, что провинилась.
Он пошел проводить ее до верховой тропы. По дороге заглянул к
фазанятам: вид у них был довольный, точно никакой грозы не было. Свернули
на тропу и нос к носу столкнулись с побледневшей, испуганной миссис
Болтон.
- О, ваша милость, - запричитала она, - мы думали, с вами что
приключилось.
- Что со мной могло приключиться?
Миссис Болтон посмотрела в лицо мужчины и не узнала его, такой любовью
оно светилось. Глаза чуть насмешливо улыбались, впрочем, он всегда смеялся
в неловкую минуту, но была в них и явная приветливость.
- Добрый вечер, миссис Болтон! Я больше не нужен вашей милости?
Позвольте мне откланяться. До свидания, ваша милость. До свидания, миссис
Болтон!
Егерь козырнул и пошел обратно.

16

Дома Конни ожидала пытка перекрестного допроса.
Клиффорд выехал из дому часов в пять, вернулся перед самой грозой. Ее
милости дома не было. И никто не знал, куда она делась. Миссис Болтон
предположила, что она вышла прогуляться в лес. В лес? В такую грозу?
Клиффорд взвинтил себя почти до нервического припадка. Вздрагивал при
каждой вспышке молнии и белел как полотно от каждого раската грома. Он
глядел в окно на потоки проливного дождя с таким ужасом, будто пришел
конец света. Нервы у него расходились все сильнее.
Миссис Болтон пыталась успокоить его.
- Ее милость укрылась в сторожке. Не беспокойтесь, с ней ничего не
случилось.
- Я не хочу, чтобы она гуляла по лесу в такую грозу. Я вообще не хочу,
чтобы она одна уходила в лес! Ее нет уже больше двух часов. Когда она
вышла из дома?
- За несколько минут до вашего возвращения.
- Но я не встретил ее в парке. Один Бог знает, где она теперь и что с
ней случилось.
- Да ничего с ней не случилось. Вот увидите, гроза пройдет и она
явится. Не может же она идти домой по такому дождю.
Но гроза унялась, а ее милость не появилась. Время шло, вспыхнули
последние лучи, а, ее все не было. Наконец солнце село, сгустились тени,
ударил первый гонг, зовущий к обеду.
- Это невыносимо, - бушевал Клиффорд. - Надо послать Филда с Беттсом на
поиски.
- Не делайте этого! - воскликнула миссис Болтон. - Они еще подумают про
самоубийство. Пойдут всякие разговоры... Я лучше сама пойду посмотрю, не в
сторожке ли она. Я уверена, что найду ее.
После недолгих уговоров Клиффорд отпустил ее.
Так вот Конни и встретилась с миссис Болтон, бледной, спотыкающейся,
одиноко бредущей по лесу.
- Не сердитесь, что я пошла искать вас, ваша милость. Сэр Клиффорд на
грани истерики. Он уверил себя, что вас либо поразила молния, либо убило
рухнувшее дерево. И решил послать Филда с Беттсом на поиски вашего тела. Я
и подумала, лучше уж мне пойти. А то какой бы поднялся переполох, -
говорила, волнуясь, миссис Болтон. Она видела и в лице Конни тот же свет,
ту же отрешенность, которые рождает только любовь. И чувствовала, что
Конни недовольна ею, даже раздражена.
- Хорошо, - сказала Конни, не прибавив больше ни слова.
Две женщины молча шли по умытому грозой лесу, слушая, как падают
тяжелые капли, взрываясь хлопушками. Когда вошли в парк, Конни ускорила
шаг, и миссис Болтон, пыхтя, поплелась сзади - она стала заметно тучнеть.
- Как глупо со стороны Клиффорда поднимать такой шум, - наконец сказала
она в сердцах скорее самой себе, чем миссис Болтон.
- Вы же знаете, ваша милость, что такое мужчины. Они любят взвинтить
себя. Но как только он увидит вас в целости-сохранности, он тут же и
успокоится.
Конни очень досадовала, что миссис Болтон разгадала ее тайну. В этом не
было никакого сомнения.
- Нет, это возмутительно! - Она неожиданно остановилась. - Послать за
мной шпионить! - Конни глядела на миссис Болтон пылающими глазами.
- О, ваша милость! Не говорите так. Он действительно послал бы Филда с
Беттсом, и они сразу пошли бы в сторожку. А я даже и не знаю толком, где
она находится.
Лицо Конни стало пунцовым - она поняла намек миссис Болтон. Но в таком
состоянии не могла лгать. Не могла притвориться, что между ней и егерем
ничего нет. Она поглядела на стоящую перед ней женщину - голова опущена,
лукавства в глазах не видно. Но, конечно, оно там есть. Ладно, в таких
делах женщина женщине чаще всего союзник.
- Так тому и быть, - сказала она. - В конце концов меня это мало
волнует.
- Полноте, ваша милость! Ничего страшного не случилось. Вы спрятались
от грозы в хижине. Вот и все.
Вошли в дом. Конни сразу устремилась в комнату Клиффорда, клокоча
яростью; ее бесило все - Клиффорд, его выпученные глаза, бледное,
дергающееся лицо.
- Я должна сказать, у тебя нет причин посылать слуг на мои поиски, -
выговаривала она ему резко.
- Боже правый! - возопил он - Где ты была, женщина! Тебя не было дома
несколько часов, несколько! Гулять в такую грозу! Какого дьявола тебя
понесло в этот чертов лес? Что это тебе взбрело в голову? Гроза уже давно
прошла, давно. Ты знаешь, сколько сейчас времени? Да от этого можно сойти
с ума. Где ты была? Что ты, черт возьми, все это время делала?
- И не подумаю ничего объяснять, - сказала она и, сняв шляпку, тряхнула
волосами.
Он глядел на нее выкатившимися глазами, белки глаз налились желтизной.
Ему были вредны приступы такого гнева, миссис Болтон потом мучилась с ним
несколько дней. И Конни вдруг устыдилась.
- Ну что это ты, в самом деле, - сказала она мягче, - можно подумать, я
была Бог весть где. Я просто сидела в сторожке, разожгла в очаге огонь;
лил дождь, а я была счастлива.
Она лгала легко. Зачем еще больше гневить его, какой смысл? Он поглядел
на нее с подозрением.
- Посмотри на свои волосы! - все еще кипятился он. - Посмотри на себя!
- Да, - сказала она. - Я бегала нагая под дождем.
Клиффорд лишился дара речи от изумления.
- Ты сошла с ума, - наконец вымолвил он.
- А что такого! Разве плохо принять в лесу дождевой душ?
- Чем же ты вытиралась?
- Старым полотенцем. Нашла в сторожке. Волосы посушила над огнем.
Он все продолжал ошалело глядеть на нее.
- А если бы кто вошел?
- Кто мог бы войти?
- Да кто угодно. Хотя бы и Меллорс. Он, случайно, не заглянул туда? По
вечерам он бывает в сторожке.
- Заглянул. Только позже, когда гроза кончилась. Дал фазанятам корму.
Она говорила с поразительной непринужденностью. Миссис Болтон слушала
ее в соседней комнате и восхищалась. Подумать только, как естественно
может держать себя женщина в такой ситуации.
- А если бы он увидел, как ты носишься голая под дождем, точно сбежала
из сумасшедшего дома? Что бы тогда было?
- Он до смерти перепугался бы и дал деру.
Клиффорд все не мог опамятоваться. Что делалось у него в подсознании,
он так никогда потом и не разобрал. Сейчас же на ум не шла ни одна здравая
мысль. Он просто принял объяснения Конни, принял, как рыба заглатывает
крючок. Он восхищался ею, не мог не восхищаться. Она была такая красивая,
румяная, свежая и вся светилась любовью.
- Будет большая удача, - сказал он, смягчаясь, - если ты не сляжешь с
сильной простудой.
- А я ведь не простужаюсь, - сказала Конни, вспомнив слова другого
мужчины: "Не попка, а печка, ладная, круглая, теплая". Ей так захотелось
сказать Клиффорду - вот что она услышала во время этой божественной грозы.
Но все-таки лучше попридержать язык. И вести себя, как подобает обиженной
королеве. И Конни отправилась наверх переодеваться.
Клиффорд решил вечером быть с Конни ласковее. Он читал сейчас одно из
новейших научно-религиозных сочинений. В Клиффорде была псевдорелигиозная
жилка: он, как и все эгоцентрики, тревожился о будущем своего эго.
Клиффорд уже давно взял за правило беседовать с Конни о читаемых книгах.
Беседы в их жизни были насущным делом, чуть ли не биологической
потребностью. И Клиффорд готовился к ним, как к сложным биохимическим
опытам.
- Что бы ты сказала на это? - спросил Клиффорд, потянувшись за книгой.
- Будь позади нас еще несколько эонов эволюции, тебе бы не пришлось
остужать под дождем свое пышущее здоровьем тело. Вот слушай: "Вселенная
предстает перед нами двояко - физически она истощается, духовно же
воспаряет".
Конни молчала, ожидая продолжения. А Клиффорд ожидал отклика на первый
же постулат. Помолчав немного, Конни вопросительно взглянула на мужа.
- Значит, духовно Вселенная воспаряет, - наконец сказала она. - А что,
же остается внизу? Там, где у нее мягкое место?
- Господи! Не ищи ты в сказанном больше того, что там есть, -
проговорил он с легкой досадой. - "Воспаряет" здесь, по-видимому, антоним
"истощается".
- То есть духовно Вселенная разбухает?
- Я спрашиваю тебя серьезно: как по-твоему, есть что-нибудь в этой
фразе?
- А физически, значит, она истощается? - сказала Конни, опять взглянув
на него. - Но, по-моему, ты явно полнеешь. И я далека от истощения. А
разве солнце уменьшилось в размерах за последнее тысячелетие? И, наверное,
Ева предложила Адаму яблоко, которое было не больше наших красных пепинов?
Ты не согласен?
- Нет, ты послушай, что он говорит дальше: "Таким образом, Вселенная
очень медленно, неуловимо для глаза в нашем временном измерении, стремится
к новым творческим энергетическим состояниям, так что наш физический мир,
такой, каким мы его знаем сегодня, в конце концов станет некоей
пульсацией, почти не отличимой от небытия".
Конни слушала, едва сдерживая смех. В ответ напрашивалось столько
всяких непристойностей. Но она только сказала:
- Что это за чепуха! Как будто крошечным самовлюбленным сознанием
автора можно постигнуть сверхдлительные космические процессы. Это может
значить только одно. Автор - какой-нибудь физический урод, потому и хочет,
чтобы материальный мир постигла катастрофа. Какое беспардонное нахальство!
- Да ты послушай дальше. Негоже прерывать великого человека на
полуслове. "Нынешний тип миропорядка возник в невообразимом прошлом и
погибнет в невообразимом будущем. Останется неистощимое множество
абстрактных форм плюс творческий импульс, вечно меняющийся и вечно готовый
к творению, побуждаемый собственными порождениями и Богом, от чьей
мудрости зависят все упорядоченные формы". Каково закручено!
Конни слушала и не могла справиться с раздражением.
- Господи, какая чушь! - не выдержала она. - Вот уж кто духовно разбух!
Невообразимости, нынешний тип миропорядка, неистощимое множество
абстрактных форм, вечно меняющийся творческий импульс и Бог вперемежку с
упорядоченными формами. Но ведь это просто идиотизм.
- Должен признать, несколько туманный подбор сущностей. Смесь, так
сказать, различных газов, - проговорил Клиффорд. - И все-таки мне кажется,
что-то в этой идее есть - "Вселенная духовно воспаряет, а физически
истощается".
- Да? Ну и пусть воспаряет. Лишь бы здесь внизу физически со мной
ничего не случилось.
- Тебе так нравится твое физическое тело? - спросил он.
- Я люблю его. - И опять в ее памяти прозвучали слова: "Не попка, а
печка, ладная, круглая, теплая".
- Странное заявление, ведь общепризнано, что тело - это оковы для духа.
Хотя женщинам заказаны высшие радости ума.
- Высшие радости? - переспросила она, взглянув прямо ему в глаза. - И
это тарабарщина, по-твоему, может доставить уму высшую радость? Нет уж,
уволь меня от таких радостей. Оставь мне мое тело. Я уверена, жизнь тела,
если оно действительно пробудилось к жизни, куда реальнее, чем жизнь ума.
Но вокруг нас ходит столько мертвецов, у которых жив один мозг.
Клиффорд слушал ее и не верил своим ушам.
- Но жизнь ради тела - животная жизнь.
- Она в тысячу раз лучше, чем жизнь профессиональных мертвецов. К
сожалению, человеческое тело только начинает пробуждаться. Древние греки
были прекрасной вспышкой. Но Платон и Аристотель нанесли ему смертельный
удар. А Иисус довершил дело. Но теперь человеческое тело опять воспрянуло
к жизни. Оно, действительно, выходит на свет из могильного склепа. Любовь
скоро восторжествует на земле. И настанет царство живых людей.
- И ты выступаешь как провозвестница новой жизни. Согласен, тебя ждет
отдых, море, Венеция, но, пожалуйста, не надо так откровенно ликовать. Это
неприлично. Поверь мне. Бог, кто бы он ни был, медленно, очень медленно,
но упраздняет внутренности, пищеварительную систему в человеческом
существе, выпестывая в нем более возвышенное, более духовное существо.
- Почему я должна верить тебе, Клиффорд, когда я чувствую, что Бог, кто
бы он ни был, проснулся, наконец, в моем теле и так радостно трепещет там,
как первый луч зари.
- Вот именно! И что произвело в тебе эту разительную перемену? Твоя
обнаженная пляска под дождем, игра в вакханку? Это что, жажда чувственных
радостей, предвкушение Венеции?
- И то и другое! По-твоему, это ужасно, что я загодя предаюсь восторгу?
- Я бы сказал, ужасно так откровенно его обнаруживать.
- Ну что ж, тогда я буду скрывать свои чувства.
- Пожалуйста, не утруждайся! Ты почти заразила меня своим настроением.
Мне вдруг показалось, что это я еду.
- Так давай поедем вместе.
- Это мы уже с тобой обсудили. К тому же, если уж совсем честно, твой
восторг в значительной мере объясняется еще и другим: завтра ты скажешь
"прости", правда на время, всему, что видишь здесь изо дня в день многие
годы. В этом заключается особая сладость: "Прощай, все и вся!" Но всякое
расставание в одном месте сулит встречи в другом. А новая встреча - всегда
новое бремя.
- Вот уж не собираюсь взваливать на себя никакого бремени.
- Не заносись, когда боги слушают...
- А я и не заношусь, - резко оборвала Конни.
Но поездка все-таки манила ее; какое счастье обрести давно утраченную
свободу, хотя бы и ненадолго. Она ничего не могла с собой поделать. В ту
ночь Клиффорд так и не смог заснуть: до самого утра играли они с миссис
Болтон в карты, пока сиделка чуть не свалилась со стула.
И вот наконец наступил день приезда Хильды, Конни условилась с
Меллорсом, что, если судьба напоследок улыбнется им, она повесит на окне
зеленую шаль. Если дело сорвется - красную.
Миссис Болтон помогла Конни укладываться.
- Ваша милость будет так счастлива перемене обстановки.
- Наверное. А вам не обременительно одной ухаживать за сэром
Клиффордом?
- Конечно нет! Я с ним прекрасно управляюсь. Ведь я могу оказать ему
помощь буквально во всем. Вам не кажется, что его самочувствие заметно
улучшилось?
- Действительно, улучшилось. Вы сделали чудо.
- Нет, правда? Мужчины ведь все одинаковы. Как малые дети, их надо
хвалить, ублажать, им надо поддакивать. Они всегда должны чувствовать, что
за ними последнее слово. Вы согласны со мной, ваша милость?
- Боюсь, что в этой области у меня слишком маленький опыт.
Оторвавшись от сборов, Конни взглянула на миссис Болтон и вдруг
спросила:
- А ваш муж? Вы его умели ублажить?
Миссис Болтон тоже отвлеклась на секунду.
- Да, конечно, - сказала она. - Умела. И хотя он видел все мои
хитрости, я всегда делала что хотела.
- И он никогда не командовал вами?
- Почти никогда. Изредка, правда, мелькнет у него в глазах что-то
такое, а уж я знаю - прекословить нельзя. Но обычно он покорялся. И
никогда не командовал. Но и я не командовала. Знала, когда уступить, и
уступала. Хотя иногда мне это было и нелегко.
- Ну, а если бы вы не уступили? Что тогда было бы?
- Не знаю, мы никогда не ссорились. Даже если он бывал и не прав, но
начинал артачиться, я всегда ему уступала. Я очень им дорожила. Есть
женщины, которые всегда хотят настоять на своем, я таким не завидую. Если
любишь мужчину, уступи, когда он уперся; прав ли он, нет ли - уступи. Это
в супружеской жизни первое правило. А вот мой Тед, случалось, уступал мне,
когда я уж точно была не права. Видно, тоже дорожил мной. Так что в общем
то на то и получалось.
- И вы так же обращаетесь со своими пациентами? - спросила Конни.
- Пациенты - другое дело. Тут ведь любви-то нет. Но я знаю, что им на
пользу, и соответственно веду себя. А когда любишь, совсем другое дело.
Правда, любовь к одному мужчине научает, как обходиться со всеми другими.
Но это, конечно, совсем не то. И вообще, я не верю, что можно любить
второй раз.
Эти слова напугали Конни.
- Вы думаете, любят только один раз?
- Или вообще ни разу. Сколько женщин ни разу не любили, даже не знают,
что это такое. А сколько мужчин не знает! Но когда я встречаю настоящую
любовь, я всегда стою за нее горой.
- А как вы думаете, мужчины легко обижаются?
- Да, если вы задели их гордость. Но ведь и с женщинами то же самое.
Правда, гордость гордости - рознь.
Конни призадумалась, опять стало точить сомнение, правильно ли она
делает, что едет. В сущности, она бросает мужчину, пусть ненадолго. И он
понимает это. Вот почему и ведет себя так неловко и так обидно.
Но что поделаешь! Человек в плену у постоянно меняющихся обстоятельств.
И не ей с ними бороться.
Хильда приехала утром в четверг в юрком двухместном автомобильчике с
привязанным сзади багажом. Она выглядела, как всегда, по-девичьи скромно,
и, как всегда, в ней чувствовалась неукротимая воля. Эта женщина была
наделена адской силой воли, в чем пришлось неоднократно убедиться ее
супругу. Сейчас они находились на одной из стадий развода. Она даже
согласилась на кое-какие шаги, чтобы облегчить судебную процедуру, хотя
любовника как такового у нее не было. Она решила на время выбыть из этой
игры полов. Хильда была счастлива обретенной независимости; у нее было
двое детей, и она задалась целью воспитать их "надлежащим образом" - что
бы это ни значило.
Констанции было позволено взять с собой небольшой чемодан. Большой
чемодан с вещами она отправила отцу, ехавшему поездом. В Венецию, по его
мнению, нет смысла ехать летом в автомобиле. В июле на дорогах Италии
пыльно и жарко. И он решил добираться до Венеции самым покойным и удобным
образом - в спальном вагоне. Сэр Малькольм был уже в Лондоне и ожидал
дочерей. Всю материальную часть путешествия Хильда взяла на себя. Сестры
сидели наверху и разговаривали.
- Видишь ли, Хильда, - с легкой нервозностью говорила Конни. - Я хочу
эту ночь провести недалеко отсюда. Не здесь, а поблизости.
Хильда сверлила сестру серыми стальными глазами. Вид у нее был
безмятежный, но как часто она при этом внутренне кипела от злости!
- Где это поблизости? - тихо спросила Хильда.
- Ты же знаешь, я люблю одного человека.
- Догадываюсь.
- Ну вот, он живет рядом. Я хотела бы эту последнюю ночь провести с
ним. Я должна, понимаешь! Я обещала.
Конни явно проявляла настойчивость.
Не ответив ни слова, Хильда опустила свою голову Минервы. И опять
вскинула.
- Ты скажешь мне, кто он? - спросила она.
- Это наш егерь, - запинаясь проговорила Конни и, как пристыженная
школьница, залилась краской.
- Конни! - Хильда в негодовании слегка вздернула носик - движение,
унаследованное от матери.
- Да, понимаю. Но он очень красивый. И он умеет быть нежным, - сказала
Конни, как бы оправдывая его.
Хильда - яркая, рыжеволосая Афина - склонила голову и задумалась. Она
была, мягко говоря, в ярости. Но не решалась этого показать, Конни могла
мгновенно впасть в буйство - неуправляема, вся в отца.
Верно, Хильда не любит Клиффорда, его холодную самоуверенность - мнит
себя Бог знает кем. Она считала, что он эксплуатирует Конни бесстыдно и
безжалостно, и втайне надеялась, что сестра рано или поздно уйдет от него.
Но, принадлежа к шотландскому среднему классу, приверженному устоям, она
не могла допустить такого позора для себя и семьи. Наконец она подняла
глаза на Конни.
- Ты очень пожалеешь об этом.
- Никогда, - крикнула Конни, краснея. - Он - исключение. Я очень люблю
его. Он необыкновенный любовник.
Хильда опять задумалась.
- Ты очень скоро разочаруешься в нем, - сказала она. - И тебе будет
стыдно.
- Не будет! Я надеюсь родить от него ребенка.
- Конни! - сказала, как кулаком грохнула, Хильда, побелев от ярости.
- Да, рожу, если забеременею. И буду счастлива и горда иметь от него
ребенка.
Сейчас с ней говорить бесполезно, решила Хильда.
- А Клиффорд что-нибудь подозревает?
- Нет, с чего бы ему подозревать?
- Не сомневаюсь, что ты дала ему не один повод для подозрения.
- Ничего подобного.
- Твоя затея мне кажется бессмысленной глупостью. Где этот егерь живет?
- В коттедже, за лесом.
- Он холост?
- Нет. Но жена ушла от него.
- Сколько ему лет?
- Не знаю. Он старше меня.
С каждым ответом Хильда ярилась все больше - точь-в-точь их мать. Она
была на грани взрыва, но привычно это скрывала.
- Я бы на твоем месте отказалась от этого безумного плана, - сказала
она внешне невозмутимо.
- Не могу. Я должна провести с ним эту ночь, или я вообще не поеду в
Венецию.
Хильда, опять различила интонации отца и сдалась исключительно из
дипломатических соображений. Даже согласилась поехать в Мэнсфилд, там
пообедать, а потом, как стемнеет, отвезти Конни обратно к ее егерю. И
приехать за ней рано утром. Сама она переночует в Мэнсфилде, это всего
полчаса езды. Но внутри она вся кипела от ярости. Она еще припомнит сестре
это ее упрямство - так нарушить все планы!
И Конни вывесила за окно зеленую шаль.
Гневаясь на сестру, Хильда потеплела к Клиффорду. У этого человека хоть
есть мозги. А то, что отсутствует мужская способность, так это прекрасно -
меньше оснований для ссор. Сама Хильда решила больше не иметь дел с
мужчинами; как партнеры по сексу они мелкие, омерзительные эгоисты. Конни
повезло, она избавлена от многого такого, что приходится терпеть бедным
женщинам. Она не ценит своего счастья.
И Клиффорд пришел вдруг к выводу, что Хильда, что ни говори, очень
неглупая женщина и могла бы составить счастье мужчины, стремящегося
отличиться ну хотя бы на политическом поприще. В ней нет всех этих
глупостей, которых хоть отбавляй в сестре. Конни почти ребенок. Приходится