Страница:
… И вот я на полях хозяйства, беседую с его комендантом – работающим здесь фоторепортером ленинградского отделения ТАСС Михаилом Антоновичем Мицкевичем, который, если надо, и рубит капусту и полет: каждому служащему хозяйства было задано прополоть двадцать пять соток огородных культур, независимо от должности.
И – с вдовой недавно убитого в 81-м гаубичном полку полкового комиссара Клавдией Михайловной Селезневой, – она рабочая в засольном цехе, солит овощи.
И – со стенографисткой Ниной Васильевной Подушко, украинкой, бывшей секретаршей начальника управления, а теперь бригадиром засольного цеха. Она жена сменного инженера Ленинградской городской водопроводной станции. Ее бригада выполняет норму на сто двадцать процентов: режут бузу для закваски, вшестером за смену нарезают до трех с половиной тонн – последнее время на приспособленной для того соломорезке, а еще недавно – сечками…
Беседую и с другими людьми: стекольщиком, сторожем Е. А. Смольской, по образованию техником; с бывшей домохозяйкой, а теперь бригадиром парникового хозяйства Е. К. Бейдун и с агрономом Н. Ф. Барановым из Пушкинского сельскохозяйственного института…
Интеллигенция Ленинграда в блокаде достойна имени своего гордого города!..
За вчерашний день мы объездили и обошли пешком с полдюжины пригородных хозяйств. Впечатлений и записей у меня много. Оставив Прозорова в подсобном хозяйстве треста столовых, в Красной Горке, мы прошли сюда вдвоем с Жежелем последние четыре километра бывшей лесной дорогой, – «бывшей» потому, что весь лес за лето вырублен, торчат только отдельные сосны. И казалось, что мы одни среди красивых, темных холмов.
Но мы знали: все вокруг насыщено землянками и блиндажами, в которых живут красноармейцы вновь формируемой 67-й армии, которая включит в свой состав части Невской оперативной группы и, пополнившись другими частями, займет ее место на правобережье Невы. О том, что здесь множество землянок и блиндажей, мы только знали, а заметить в темноте решительно ничего было нельзя.
Топая по грязи и пробираясь обочинами по мокрой, жухлой траве, по косогорам, и беседуя о прошлой голодной зиме, из которой оба едва выкарабкались, мы, предельно усталые, добрели наконец до дома Жежеля и вошли в его обжитую комнату. Нас встретила жена Н. Г. Жежеля Елена Ивановна – худощавая, миловидная ленинградка. Она сразу стала кормить нас капустным супом и жиденькой пшенной кашей.
Проголодав в Ленинграде блокадную зиму, спасая от смерти ребенка и мужа, который уже не вставал, Елена Ивановна пошла на службу, работала в Ленинграде милиционером. Поздней весной ее отпустили на работу по специальности, она стала агрономом подсобного хозяйства треста No 40 и там добилась перевыполнения плана: вместо двадцати восьми назначенных по плану гектаров были засеяны все земли хозяйства – сорок один гектар.
Комната Жежеля и Пантелеевой в колхозной избе чистенькая, оклеенная синими, дорогими, с серебряными блестками обоями; на полках и столах – книги, городские вещицы, самовар, патефон. На стенах под потолком сушатся пучки укропа, сельдерея, ботвы, рябина…
В соседней комнате, где русская печь и на стене коптилка, где на полу спали три пущенных ею ночевать связиста-красноармейца из дивизии Донскова, Елена Ивановна застелила мне кровать, положив две чистых простыни, подушку и одеяло. Я спал, как «дома», которого у меня нет, в тепле и чистоте.
А утром играл с Юрой, – он оказался забавным, смышленым ребенком, знающим названия всех овощей. На все вопросы он уверенно отвечает «да», а когда просит, например, хлеба с маслом и в масле ему отказывают, сокрушенно повторяет «нет?» и успокоенно ест сухой черный хлеб. Вчера отец привез ему из города бутерброд с красной икрой. Эту икру он назвал «рябиной», потому что рябину знает, а икры еще никогда не пробовал.
Зимой он съедал все, что могли достать для него и для себя родители, – свою еду они отдавали ему.
А сами едва не умерли, когда у них – в феврале и в марте – были украдены продкарточки.
– Понимаете, были моменты, когда, любя его больше собственной жизни, отдавая ему последнее, я его почти ненавидел!.. Поймите меня правильно, ведь это общая наша, ленинградская трагедия! Но все-таки мы выходили его, смотрите: нормальный ребенок!
Сегодня утром, чтобы составить себе картину работы пригородного хозяйства треста No 40, я обошел его поля, беседовал со многими бригадирами, звеньевыми, служащими и рабочими.
Все бригадиры и звеньевые живут между собой в дружбе; чем и как могут, помогают один другому. Такой же дружбой сплочена с ними Елена Ивановна, работники хозяйства для нее – родная семья, все личные дела рабочие идут решать к ней, – в этом я убедился вчера же вечером: народ до ночи, как говорится, валом валил к ней в дом… Сама она день и ночь на полях…
А работать приходится в восемнадцати, а то и в двенадцати километрах от передовой линии фронта, это только у нас, в Ленинграде, может называться тылом. Боевая обстановка возникала не раз и здесь.
В то время когда на полях хозяйства рабочие занимались массовой уборкой урожая, в двенадцати километрах от них, на Неве, шли ожесточенные бои. И вот, к примеру, над свекловичным полем, где шла массовая уборка урожая, в воздухе разыгрался бой между десятками самолетов. Это было 30 сентября. На свекловичном поле работали и бригады с других полей, школьники, шести-семилетние ребята из детского сада вместе с педагогами, бойцы батальона выздоравливающих, пришедшие помогать.
Несмотря на стрельбу близких зенитных батарей, на опасность от падающих осколков, никто, вопреки приказанию, с поля не ушел, кроме детей.
Хозяйство треста No 40 – на первом месте среди тридцати одного хозяйства Куйбышевского района. О нем писали в передовице «Ленинградской правды»; его отмечал в своих приказах Ленгорисполком и благодарил, при присуждении знамени, П. С. Попков.
Всего в хозяйстве собрано триста с лишком тонн овощей. Сдали госпоставки и себе оставили часть урожая, которой для полутора тысяч человек хватит примерно на восемь месяцев… Зима им теперь не страшна!..
Обедал у Н. Г. Жежеля: пшенная «супо-каша», квашеная капуста на второе и немного вареной картошки – все, конечно, без масла.
Н. Г. Жежель подсчитал:
Средний урожай с гектара овощей (всяких) в Ленинграде – восемь тонн. Заготовлено по Ленинграду примерно пятьдесят шесть – шестьдесят тысяч тонн.
Выдавать населению будут по триста граммов овощей в день.
Если рассчитывать только на овощи, то их нужно съесть три килограмма в сутки, чтоб в организм поступило достаточное количество белков и углеводов. Но ведь, конечно, нужны и жиры. Хуже всего дело обстоит с жирами…
Сейчас – три часа дня. После обеда у Жежеля покидаю гостеприимных хозяев, мой курс – на Ленинград…
Писателями Ленинграда сделано большое дело: вышел (еще 15 сентября подписан к печати) первый номер иллюстрированного литературно-художественного журнала «Ленинград».
В условиях блокады создать прекрасно оформленный, отпечатанный на хорошей бумаге двухнедельник большого формата с тиражом в 15 000 экземпляров!
Уже сам по себе факт этот – примечательный и удивительный – демонстрирует величайшее презрение ленинградцев к осаждающим город гитлеровцам!
Члены редколлегии журнала – А. Прокофьев, А. Голубева и В. Саянов (он же – ответственный секретарь).
В номере рассказы, стихи, статьи, очерки Вс. Вишневского, Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Шефнера, Н. Брауна, В. Инбер, А. Крона, Е. Рывиной, записи Б. Лихарева о партизанском крае (где он недавно побывал) и много другого.
В Гослитиздате выпущен 1 – 2 номер журнала «Звезда», выход которого блокадная зима прервала только на недолгое время. В «Звезде» почти все те же знакомые имена, да еще стихи О. Берггольц, В. Лившица, А. Решетова, рассказы Тоболякова, пьеса М. Тевелева о балтийцах-моряках и статья бригадного комиссара К. П. Кулика – начальника Политуправления Ленфронта.
Издательства Ленинграда уже выпустили в этом году и выпускают в ближайшее время ряд книг наших писателей и поэтов. Это книжки Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Инбер, О. Берггольц. Это поэма «Ночь накануне бессмертия» И. Авраменко, это ряд сборников (в которые входят и мои фронтовые очерки) и многие другие книжки. Сборники, составленные писателями и военными журналистами, вышли и выходят в отделении Военного издательства, под маркою ПУЛФ (Политуправления Ленинградского фронта) и в Военно-морском издательстве.
Вс. Вишневский, В. Азаров и А. Крон пишут на балтийском материале пьесу, которую будет ставить театр Музыкальной комедии (единственный работающий сейчас в городе театр), – премьера этой пьесы[51] состоится 7 ноября в помещении Большого драматического театра имени Пушкина.
Писатели и журналисты Ленинграда работают много, энергично, честно и хорошо. Так же работают и художники.
Первая выставка Союза художников была открыта в самый тяжелый месяц блокады – в январе этого года, когда, казалось, жизнь в городе совсем замерла. Картины и скульптуры, выставленные тогда, казались (да и были на самом деле) дерзким вызовом всей гитлеровской Германии, рассчитывавшей именно в то время насмерть удушить голодом наш город. Не было хлеба, по были эти картины, и они помогали посетителям выставки воспрянуть духом, согревали души замерзавших, физически обессиленных людей.
В марте выставка была расширена – многие художники, работавшие в городе, в военных частях, на Балтике и на Ладоге, в авиации, дали свои новые полотна. В мае появилось немало картин, посвященных действиям партизан.
На выставке (недавно отправленной в Москву) было представлено сорок два художника. Репродукции лучших картин недавно выпущены серией открыток. Они дороги сердцам ленинградцев и раскупаются прямо-таки с восторгом.
Художественные открытки эти лежат сейчас передо мною на столе в «Астории», и, вглядываясь в них, я знаю: после войны все они станут одной из самых больших исторических ценностей в музеях нашего города…
Композиторы, музыканты наши работают с такой же, заслуживающей бессмертного признания энергией, с удивительным, не знаемым прежде людьми искусства, я бы сказал, – гордым и мстительным – вдохновением…
Какой нищетою духа, каким ничтожеством мысли надо обладать, чтобы рассчитывать, как это делают гитлеровские генералы, сломить, победить и покорить нас, русских людей, ленинградцев!..
Трудны они и у меня. Положение с питанием – скверное. Никаких «академических», «писательских», «подарочных» и т. п. пайков я не имею (конечно, только потому, что я – не прикрепленный никуда «фронтовой бродяга»!). Почти три месяца, со дня отъезда из редакции армейской газеты «Ленинский путь», мне в скитаниях моих не выдаются и командирский паек и обмундирование: не состою в штатах никакой воинской части. ТАСС – учреждение «гражданское» – не удосужился схлопотать мне такой паек (как это для своих спецвоенкоров сделали «Правда», «Красная звезда», «Известия», «Ленинградская правда» и другие газеты). Особенно далек от всякого довольствия я теперь, став спецвоенкором всесоюзного ТАСС: ленинградское отделение ТАСС «обижено» на меня и за мою критику в Москве его работы, и за нынешнюю независимость от него. Центральное (московское) руководство ТАСС должно бы действовать через ГлавПУРККА, но оно, конечно, не понимает истинного положения с питанием в Ленинграде и не знает здешних строжайших законов, обусловливающих его распределение. Потому мои телеграммы в ТАСС – безрезультатны. Питаюсь по обычному аттестату (в частях, или по талончикам в Доме Красной Армии) раз в сутки, да и то обновление аттестата сопряжено с исключительными трудностями. Когда, особенно в конце каждого месяца, я предъявляю его в какое-нибудь тыловое АХО, то рискую лишиться его совсем. «Тассовский корреспондент? А что за воинская часть – ТАСС? Не воинская? Ну, пусть там вас и кормят!» – «Но я же старший командир! В кадрах ГлавПУРККА!..» – «Значит, туда и обращайтесь, а мы при чем?..»
Чем «тыловее», чем дальше от пуль АХО – тем холоднее, тем беспощадней «ахойский» бюрократизм!
Самый страшный бюрократизм я видел в интендантстве Комендантского управления в Москве. У меня сохранилось командировочное предписание в Москву. На нем – двадцать московских штампиков и подписей! Не лучше дело и в наших городских АХО и, например, Дома Красной Армии.
В передовых частях – куда проще! Там котловое довольствие, там добрый армейский котелок, а для гостя – черпак улыбчивого старшины всегда размашист!.. Но ведь то – на «передке», где всякий счет и всякий расчет ведутся по единому слову все на свете испытавшего боевого командира и совсем по другим – человеколюбивым, товарищеским, фронтовым законам!
Ничего! Когда пойдем вперед на Берлин – и положение с питанием станет иным, и многим буквоедским «аховцам» придется тоже трепать подметки! На победном шаге самый дотошный крючкотвор научится любить и уважать людей!
Все эти дни испытываю чувство голода, – был сытым только в двухдневной поездке по пригородным хозяйствам. Не «полагается» мне и зимнего обмундирования. Нет даже мыла и табака. В «Астории» – ни отопления, ни света. С трудом добыл «летучую мышь», но керосин? Пойди-ка добудь его! Да и некогда заниматься «бытом».
Последнее время чувствую, что от недоедания и холода ослабел физически. Поднимаюсь по лестницам с трудом, с одышкой. Хожу медленно, останавливаясь.
Но работаю по-прежнему напряженно. За эти дни отправил в ТАСС шесть больших корреспонденции, пишу брошюру для Политуправления. Сколько еще нужно сделать!
Обстрелы города – каждый день. Сильны и часты. Просто скучно о них записывать. Вчера, когда шел в ДКА, надо мной на улице Чайковского полетели стекла, снаряд грохнул рядом, другие – подальше.
Сейчас, ночью, вернувшись в «Асторию», разговаривал с ее администратором – молодой еще женщиной, с чуть подкрашенными ресницами.
– Я иду по лестнице, – говорила она, – и песни пою. Меня спрашивают: «Галина Алексеевна, что вы такая веселая?» А я и сама не знаю. Обстрел идет, а я иду и песню пою. Раньше я вообще никогда утром не напевала, – знаете, говорят, с утра нехорошо петь. Да раньше я вообще такой не была… Жила хорошо, а плакала часто, от чего только я не плакала! А теперь мне смешно даже подумать – теперь я никогда не плачу. Казалось бы, странно это, ведь я чего только не пережила за этот год, чего только не испытала! И самое большее, что я потеряла, – потеряла близкого, самого близкого мне человека… И вообще мне казалось, что я не переживу всего этого. А теперь я ко всему готова. Думаю: жива я, чего же мне печалиться? Суждено будет умереть – умру, а не боюсь я смерти теперь. Раньше страшно было даже подумать, что могу умереть! Теперь – ничего не страшно. И какая бы бомбежка или обстрел ни были, я в убежище не бегу. «Стоит еще беспокоиться! – думаю – Утомлять себя!» Вот вчера, знаете, сильный обстрел был, а я пришла домой после дежурства, разделась, легла в постель и так сладко заснула! А ведь в начале войны бегала в убежище, беспокоилась!..
Как изменилось за последнее время настроение ленинградцев! Уже никто не говорит теперь об угрозе штурма. Я слушал выступления партийных руководителей и представителей военного командования на больших городских собраниях, а три дня назад на торжественном вечере в ДКА, посвященном героям Сталинградского фронта. Не об опасности штурма речь! Наша бдительная готовность ни на минуту не ослабевает и не должна ослабевать. Военное обучение в городе продолжается. Но прямая опасность (во всяком случае, на ближайшее время) схлынула! Все зависит теперь от положения на юге. Там напряжение – крайнее!.. Воронеж, Новороссийск, Туапсе, Минеральные воды и Пятигорск, бои под Моздоком, немцы подбираются к Грозному, углубляются в Кавказские горы, стремятся к Баку…
А узел событий – в самом Сталинграде. На город, на Волгу ежедневно сыплются многие десятки тысяч бомб и снарядов, тысячи танков штурмуют дымящиеся руины. Но защитники города держатся, прижатые этими окровавленными руинами к издырявленному берегу кипящей, горящей Волги. И как держатся!.. «За Волгой для нас земли нет!..»
Замирает сердце мое в каждодневных мыслях об этих людях, в изучении утренних и вечерних («… продолжаются упорные бои…») сводок. Но темп наступления немцев резко снизился. Они продвигаются в сутки уже не на километры и даже не на сотни метров, а на метры!.. Как и все ленинградцы, верю: наши воины выстоят!
Не зря в печати промелькнули слова: «Разгромить немцев под Сталинградом!..» Что-то новое – бодрое, обнадеживающее – чувствуется!.. Не зря в недавнем обращении к ленинградцам по радио защитников Сталинграда сказано: «В трудный момент перед нами был пример Ленинграда, мы учились у вас. Ваш великий пример вдохновляет!..»
Мы сорвали штурм города Ленина. Верю: сорвут и они!.. Мы – я уже это знаю – готовимся к решительному новому наступлению… А они?..
Секретарь горкома партии А. Кузнецов, выступая в филармонии, сказал (я записал дословно):
– Враг недавно создал большую группировку из тех дивизий, что действовали под Севастополем. Но благодаря синявинской операции и действиям войск Ленинградского фронта – эта группировка разбита. И недалек тот час, когда наши войска получат приказ: прорвать кольцо блокады…
Эти слова встречены были овацией.
Три дня назад в большом зале ДКА о том же говорил командир 45-й гвардейской дивизии полковник А. А. Краснов.
Тонус ленинградцев нынче высок. Гигантскими усилиями готовя свой город к зиме: заготовляя топливо, заполняя овощами хранилища, заканчивая ремонт жилищ, – люди сейчас работают уверенно и спокойно.
Как придирчивый хозяин наблюдает за каждым уголком своего дома, как врач мерит пульс на руке выздоравливающего больного, так я хочу знать каждый день все, что делается в моем Ленинграде. Он сейчас – исполинский, живой организм, одержимый страстью: встать на обе ноги и, забыв о ранах своих, размахнуться и уж так отдубасить врага, чтоб тому неповадно было вновь подкрадываться к нам поволчьи!..
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
И – с вдовой недавно убитого в 81-м гаубичном полку полкового комиссара Клавдией Михайловной Селезневой, – она рабочая в засольном цехе, солит овощи.
И – со стенографисткой Ниной Васильевной Подушко, украинкой, бывшей секретаршей начальника управления, а теперь бригадиром засольного цеха. Она жена сменного инженера Ленинградской городской водопроводной станции. Ее бригада выполняет норму на сто двадцать процентов: режут бузу для закваски, вшестером за смену нарезают до трех с половиной тонн – последнее время на приспособленной для того соломорезке, а еще недавно – сечками…
Беседую и с другими людьми: стекольщиком, сторожем Е. А. Смольской, по образованию техником; с бывшей домохозяйкой, а теперь бригадиром парникового хозяйства Е. К. Бейдун и с агрономом Н. Ф. Барановым из Пушкинского сельскохозяйственного института…
Интеллигенция Ленинграда в блокаде достойна имени своего гордого города!..
В деревне Сельцы
22 октября. СельцыЗа вчерашний день мы объездили и обошли пешком с полдюжины пригородных хозяйств. Впечатлений и записей у меня много. Оставив Прозорова в подсобном хозяйстве треста столовых, в Красной Горке, мы прошли сюда вдвоем с Жежелем последние четыре километра бывшей лесной дорогой, – «бывшей» потому, что весь лес за лето вырублен, торчат только отдельные сосны. И казалось, что мы одни среди красивых, темных холмов.
Но мы знали: все вокруг насыщено землянками и блиндажами, в которых живут красноармейцы вновь формируемой 67-й армии, которая включит в свой состав части Невской оперативной группы и, пополнившись другими частями, займет ее место на правобережье Невы. О том, что здесь множество землянок и блиндажей, мы только знали, а заметить в темноте решительно ничего было нельзя.
Топая по грязи и пробираясь обочинами по мокрой, жухлой траве, по косогорам, и беседуя о прошлой голодной зиме, из которой оба едва выкарабкались, мы, предельно усталые, добрели наконец до дома Жежеля и вошли в его обжитую комнату. Нас встретила жена Н. Г. Жежеля Елена Ивановна – худощавая, миловидная ленинградка. Она сразу стала кормить нас капустным супом и жиденькой пшенной кашей.
Проголодав в Ленинграде блокадную зиму, спасая от смерти ребенка и мужа, который уже не вставал, Елена Ивановна пошла на службу, работала в Ленинграде милиционером. Поздней весной ее отпустили на работу по специальности, она стала агрономом подсобного хозяйства треста No 40 и там добилась перевыполнения плана: вместо двадцати восьми назначенных по плану гектаров были засеяны все земли хозяйства – сорок один гектар.
Комната Жежеля и Пантелеевой в колхозной избе чистенькая, оклеенная синими, дорогими, с серебряными блестками обоями; на полках и столах – книги, городские вещицы, самовар, патефон. На стенах под потолком сушатся пучки укропа, сельдерея, ботвы, рябина…
В соседней комнате, где русская печь и на стене коптилка, где на полу спали три пущенных ею ночевать связиста-красноармейца из дивизии Донскова, Елена Ивановна застелила мне кровать, положив две чистых простыни, подушку и одеяло. Я спал, как «дома», которого у меня нет, в тепле и чистоте.
А утром играл с Юрой, – он оказался забавным, смышленым ребенком, знающим названия всех овощей. На все вопросы он уверенно отвечает «да», а когда просит, например, хлеба с маслом и в масле ему отказывают, сокрушенно повторяет «нет?» и успокоенно ест сухой черный хлеб. Вчера отец привез ему из города бутерброд с красной икрой. Эту икру он назвал «рябиной», потому что рябину знает, а икры еще никогда не пробовал.
Зимой он съедал все, что могли достать для него и для себя родители, – свою еду они отдавали ему.
А сами едва не умерли, когда у них – в феврале и в марте – были украдены продкарточки.
– Понимаете, были моменты, когда, любя его больше собственной жизни, отдавая ему последнее, я его почти ненавидел!.. Поймите меня правильно, ведь это общая наша, ленинградская трагедия! Но все-таки мы выходили его, смотрите: нормальный ребенок!
Сегодня утром, чтобы составить себе картину работы пригородного хозяйства треста No 40, я обошел его поля, беседовал со многими бригадирами, звеньевыми, служащими и рабочими.
Все бригадиры и звеньевые живут между собой в дружбе; чем и как могут, помогают один другому. Такой же дружбой сплочена с ними Елена Ивановна, работники хозяйства для нее – родная семья, все личные дела рабочие идут решать к ней, – в этом я убедился вчера же вечером: народ до ночи, как говорится, валом валил к ней в дом… Сама она день и ночь на полях…
А работать приходится в восемнадцати, а то и в двенадцати километрах от передовой линии фронта, это только у нас, в Ленинграде, может называться тылом. Боевая обстановка возникала не раз и здесь.
В то время когда на полях хозяйства рабочие занимались массовой уборкой урожая, в двенадцати километрах от них, на Неве, шли ожесточенные бои. И вот, к примеру, над свекловичным полем, где шла массовая уборка урожая, в воздухе разыгрался бой между десятками самолетов. Это было 30 сентября. На свекловичном поле работали и бригады с других полей, школьники, шести-семилетние ребята из детского сада вместе с педагогами, бойцы батальона выздоравливающих, пришедшие помогать.
Несмотря на стрельбу близких зенитных батарей, на опасность от падающих осколков, никто, вопреки приказанию, с поля не ушел, кроме детей.
Хозяйство треста No 40 – на первом месте среди тридцати одного хозяйства Куйбышевского района. О нем писали в передовице «Ленинградской правды»; его отмечал в своих приказах Ленгорисполком и благодарил, при присуждении знамени, П. С. Попков.
Всего в хозяйстве собрано триста с лишком тонн овощей. Сдали госпоставки и себе оставили часть урожая, которой для полутора тысяч человек хватит примерно на восемь месяцев… Зима им теперь не страшна!..
Обедал у Н. Г. Жежеля: пшенная «супо-каша», квашеная капуста на второе и немного вареной картошки – все, конечно, без масла.
Н. Г. Жежель подсчитал:
Средний урожай с гектара овощей (всяких) в Ленинграде – восемь тонн. Заготовлено по Ленинграду примерно пятьдесят шесть – шестьдесят тысяч тонн.
Выдавать населению будут по триста граммов овощей в день.
Если рассчитывать только на овощи, то их нужно съесть три килограмма в сутки, чтоб в организм поступило достаточное количество белков и углеводов. Но ведь, конечно, нужны и жиры. Хуже всего дело обстоит с жирами…
Сейчас – три часа дня. После обеда у Жежеля покидаю гостеприимных хозяев, мой курс – на Ленинград…
Творческая работа
28 октября. Ленинград. «Астория»Писателями Ленинграда сделано большое дело: вышел (еще 15 сентября подписан к печати) первый номер иллюстрированного литературно-художественного журнала «Ленинград».
В условиях блокады создать прекрасно оформленный, отпечатанный на хорошей бумаге двухнедельник большого формата с тиражом в 15 000 экземпляров!
Уже сам по себе факт этот – примечательный и удивительный – демонстрирует величайшее презрение ленинградцев к осаждающим город гитлеровцам!
Члены редколлегии журнала – А. Прокофьев, А. Голубева и В. Саянов (он же – ответственный секретарь).
В номере рассказы, стихи, статьи, очерки Вс. Вишневского, Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Шефнера, Н. Брауна, В. Инбер, А. Крона, Е. Рывиной, записи Б. Лихарева о партизанском крае (где он недавно побывал) и много другого.
В Гослитиздате выпущен 1 – 2 номер журнала «Звезда», выход которого блокадная зима прервала только на недолгое время. В «Звезде» почти все те же знакомые имена, да еще стихи О. Берггольц, В. Лившица, А. Решетова, рассказы Тоболякова, пьеса М. Тевелева о балтийцах-моряках и статья бригадного комиссара К. П. Кулика – начальника Политуправления Ленфронта.
Издательства Ленинграда уже выпустили в этом году и выпускают в ближайшее время ряд книг наших писателей и поэтов. Это книжки Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Инбер, О. Берггольц. Это поэма «Ночь накануне бессмертия» И. Авраменко, это ряд сборников (в которые входят и мои фронтовые очерки) и многие другие книжки. Сборники, составленные писателями и военными журналистами, вышли и выходят в отделении Военного издательства, под маркою ПУЛФ (Политуправления Ленинградского фронта) и в Военно-морском издательстве.
Вс. Вишневский, В. Азаров и А. Крон пишут на балтийском материале пьесу, которую будет ставить театр Музыкальной комедии (единственный работающий сейчас в городе театр), – премьера этой пьесы[51] состоится 7 ноября в помещении Большого драматического театра имени Пушкина.
Писатели и журналисты Ленинграда работают много, энергично, честно и хорошо. Так же работают и художники.
Первая выставка Союза художников была открыта в самый тяжелый месяц блокады – в январе этого года, когда, казалось, жизнь в городе совсем замерла. Картины и скульптуры, выставленные тогда, казались (да и были на самом деле) дерзким вызовом всей гитлеровской Германии, рассчитывавшей именно в то время насмерть удушить голодом наш город. Не было хлеба, по были эти картины, и они помогали посетителям выставки воспрянуть духом, согревали души замерзавших, физически обессиленных людей.
В марте выставка была расширена – многие художники, работавшие в городе, в военных частях, на Балтике и на Ладоге, в авиации, дали свои новые полотна. В мае появилось немало картин, посвященных действиям партизан.
На выставке (недавно отправленной в Москву) было представлено сорок два художника. Репродукции лучших картин недавно выпущены серией открыток. Они дороги сердцам ленинградцев и раскупаются прямо-таки с восторгом.
Художественные открытки эти лежат сейчас передо мною на столе в «Астории», и, вглядываясь в них, я знаю: после войны все они станут одной из самых больших исторических ценностей в музеях нашего города…
Композиторы, музыканты наши работают с такой же, заслуживающей бессмертного признания энергией, с удивительным, не знаемым прежде людьми искусства, я бы сказал, – гордым и мстительным – вдохновением…
Какой нищетою духа, каким ничтожеством мысли надо обладать, чтобы рассчитывать, как это делают гитлеровские генералы, сломить, победить и покорить нас, русских людей, ленинградцев!..
Два слова о бюрократах
Конечно, условия для работы у большинства еще очень трудные…Трудны они и у меня. Положение с питанием – скверное. Никаких «академических», «писательских», «подарочных» и т. п. пайков я не имею (конечно, только потому, что я – не прикрепленный никуда «фронтовой бродяга»!). Почти три месяца, со дня отъезда из редакции армейской газеты «Ленинский путь», мне в скитаниях моих не выдаются и командирский паек и обмундирование: не состою в штатах никакой воинской части. ТАСС – учреждение «гражданское» – не удосужился схлопотать мне такой паек (как это для своих спецвоенкоров сделали «Правда», «Красная звезда», «Известия», «Ленинградская правда» и другие газеты). Особенно далек от всякого довольствия я теперь, став спецвоенкором всесоюзного ТАСС: ленинградское отделение ТАСС «обижено» на меня и за мою критику в Москве его работы, и за нынешнюю независимость от него. Центральное (московское) руководство ТАСС должно бы действовать через ГлавПУРККА, но оно, конечно, не понимает истинного положения с питанием в Ленинграде и не знает здешних строжайших законов, обусловливающих его распределение. Потому мои телеграммы в ТАСС – безрезультатны. Питаюсь по обычному аттестату (в частях, или по талончикам в Доме Красной Армии) раз в сутки, да и то обновление аттестата сопряжено с исключительными трудностями. Когда, особенно в конце каждого месяца, я предъявляю его в какое-нибудь тыловое АХО, то рискую лишиться его совсем. «Тассовский корреспондент? А что за воинская часть – ТАСС? Не воинская? Ну, пусть там вас и кормят!» – «Но я же старший командир! В кадрах ГлавПУРККА!..» – «Значит, туда и обращайтесь, а мы при чем?..»
Чем «тыловее», чем дальше от пуль АХО – тем холоднее, тем беспощадней «ахойский» бюрократизм!
Самый страшный бюрократизм я видел в интендантстве Комендантского управления в Москве. У меня сохранилось командировочное предписание в Москву. На нем – двадцать московских штампиков и подписей! Не лучше дело и в наших городских АХО и, например, Дома Красной Армии.
В передовых частях – куда проще! Там котловое довольствие, там добрый армейский котелок, а для гостя – черпак улыбчивого старшины всегда размашист!.. Но ведь то – на «передке», где всякий счет и всякий расчет ведутся по единому слову все на свете испытавшего боевого командира и совсем по другим – человеколюбивым, товарищеским, фронтовым законам!
Ничего! Когда пойдем вперед на Берлин – и положение с питанием станет иным, и многим буквоедским «аховцам» придется тоже трепать подметки! На победном шаге самый дотошный крючкотвор научится любить и уважать людей!
Все эти дни испытываю чувство голода, – был сытым только в двухдневной поездке по пригородным хозяйствам. Не «полагается» мне и зимнего обмундирования. Нет даже мыла и табака. В «Астории» – ни отопления, ни света. С трудом добыл «летучую мышь», но керосин? Пойди-ка добудь его! Да и некогда заниматься «бытом».
Последнее время чувствую, что от недоедания и холода ослабел физически. Поднимаюсь по лестницам с трудом, с одышкой. Хожу медленно, останавливаясь.
Но работаю по-прежнему напряженно. За эти дни отправил в ТАСС шесть больших корреспонденции, пишу брошюру для Политуправления. Сколько еще нужно сделать!
Настроение наше
Ночь на 29 октября. «Астория»Обстрелы города – каждый день. Сильны и часты. Просто скучно о них записывать. Вчера, когда шел в ДКА, надо мной на улице Чайковского полетели стекла, снаряд грохнул рядом, другие – подальше.
Сейчас, ночью, вернувшись в «Асторию», разговаривал с ее администратором – молодой еще женщиной, с чуть подкрашенными ресницами.
– Я иду по лестнице, – говорила она, – и песни пою. Меня спрашивают: «Галина Алексеевна, что вы такая веселая?» А я и сама не знаю. Обстрел идет, а я иду и песню пою. Раньше я вообще никогда утром не напевала, – знаете, говорят, с утра нехорошо петь. Да раньше я вообще такой не была… Жила хорошо, а плакала часто, от чего только я не плакала! А теперь мне смешно даже подумать – теперь я никогда не плачу. Казалось бы, странно это, ведь я чего только не пережила за этот год, чего только не испытала! И самое большее, что я потеряла, – потеряла близкого, самого близкого мне человека… И вообще мне казалось, что я не переживу всего этого. А теперь я ко всему готова. Думаю: жива я, чего же мне печалиться? Суждено будет умереть – умру, а не боюсь я смерти теперь. Раньше страшно было даже подумать, что могу умереть! Теперь – ничего не страшно. И какая бы бомбежка или обстрел ни были, я в убежище не бегу. «Стоит еще беспокоиться! – думаю – Утомлять себя!» Вот вчера, знаете, сильный обстрел был, а я пришла домой после дежурства, разделась, легла в постель и так сладко заснула! А ведь в начале войны бегала в убежище, беспокоилась!..
Как изменилось за последнее время настроение ленинградцев! Уже никто не говорит теперь об угрозе штурма. Я слушал выступления партийных руководителей и представителей военного командования на больших городских собраниях, а три дня назад на торжественном вечере в ДКА, посвященном героям Сталинградского фронта. Не об опасности штурма речь! Наша бдительная готовность ни на минуту не ослабевает и не должна ослабевать. Военное обучение в городе продолжается. Но прямая опасность (во всяком случае, на ближайшее время) схлынула! Все зависит теперь от положения на юге. Там напряжение – крайнее!.. Воронеж, Новороссийск, Туапсе, Минеральные воды и Пятигорск, бои под Моздоком, немцы подбираются к Грозному, углубляются в Кавказские горы, стремятся к Баку…
А узел событий – в самом Сталинграде. На город, на Волгу ежедневно сыплются многие десятки тысяч бомб и снарядов, тысячи танков штурмуют дымящиеся руины. Но защитники города держатся, прижатые этими окровавленными руинами к издырявленному берегу кипящей, горящей Волги. И как держатся!.. «За Волгой для нас земли нет!..»
Замирает сердце мое в каждодневных мыслях об этих людях, в изучении утренних и вечерних («… продолжаются упорные бои…») сводок. Но темп наступления немцев резко снизился. Они продвигаются в сутки уже не на километры и даже не на сотни метров, а на метры!.. Как и все ленинградцы, верю: наши воины выстоят!
Не зря в печати промелькнули слова: «Разгромить немцев под Сталинградом!..» Что-то новое – бодрое, обнадеживающее – чувствуется!.. Не зря в недавнем обращении к ленинградцам по радио защитников Сталинграда сказано: «В трудный момент перед нами был пример Ленинграда, мы учились у вас. Ваш великий пример вдохновляет!..»
Мы сорвали штурм города Ленина. Верю: сорвут и они!.. Мы – я уже это знаю – готовимся к решительному новому наступлению… А они?..
Секретарь горкома партии А. Кузнецов, выступая в филармонии, сказал (я записал дословно):
– Враг недавно создал большую группировку из тех дивизий, что действовали под Севастополем. Но благодаря синявинской операции и действиям войск Ленинградского фронта – эта группировка разбита. И недалек тот час, когда наши войска получат приказ: прорвать кольцо блокады…
Эти слова встречены были овацией.
Три дня назад в большом зале ДКА о том же говорил командир 45-й гвардейской дивизии полковник А. А. Краснов.
Тонус ленинградцев нынче высок. Гигантскими усилиями готовя свой город к зиме: заготовляя топливо, заполняя овощами хранилища, заканчивая ремонт жилищ, – люди сейчас работают уверенно и спокойно.
Как придирчивый хозяин наблюдает за каждым уголком своего дома, как врач мерит пульс на руке выздоравливающего больного, так я хочу знать каждый день все, что делается в моем Ленинграде. Он сейчас – исполинский, живой организм, одержимый страстью: встать на обе ноги и, забыв о ранах своих, размахнуться и уж так отдубасить врага, чтоб тому неповадно было вновь подкрадываться к нам поволчьи!..
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БАТАЛЬОН КАРАБАНОВА
ГАЗЕТА И ПОЛИТОТДЕЛ 67 й АРМИИ.
ОПЯТЬ У МОСКОВСКОЙ ДУБРОВКИ.
НА БЕРЕГУ НЕВЫ.
БЕСЕДЫ С ЛЮДЬМИ.
БЛИНДАЖ КАРАБАНОВА,
КОНТУЗИЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛЕНИНГРАД.
(11-я отдельная стрелковая бригада 67-й армии. 29 октября – 5 ноября 1942 года)
Вчера решил выехать в 67-ю армию. Сговорился ехать вместе с Кесарем Ваниным, работающим там в армейской газете, и с батальонным комиссаром Литвиновым – из отдела агитации и пропаганды Ленфронта.
Сегодня, трамваями до Пороховых, пешком и на попутных грузовиках до Павлова и опять пешком, по грязи, сдирающей с ног сапоги, – в Сельцы, а оттуда – в Озерки добирались с утра до вечера. Шли, однако, весело, ложились на сырую траву, курили…
В полной тьме, в тумане, а потом при ясных звездах и восходящей луне, миновав все контрольно-пропускные пункты и КП армии, к девяти часам вечера дошли до Озерков, где теперь политотдел армии и редакция только что организованной армейской газеты, сегодня получившей название «В бой за Родину». Устали дьявольски и были грязны, как черти, пройдя в общем пешком километров двадцать…
Высокие сосны на бугре, лунная ясь, землянки – все давно знакомое, фронтовое. В одной из землянок – редактор газеты батальонный комиссар Соловьев, прошедший за день тоже километров тридцать пешком, в поисках по деревням места для базы редакции, и другие газетчики. Обсуждение ими новостей, споры вкруг жарко натопленной «буржуйки», а я борюсь со сном, сидя на табуретке, – глаза слипаются.
Но вот наконец столовая. Ванин кормит меня ужином на свой завтрашний талон, обсуждаем с Соловьевым, откуда и какие добывать типографские машины, откуда тянуть свет?.. Решаем: редакции быть во Всеволожской.
67-я армия вся в становлении, в оборудовании зимних жилищ, в укомплектовании. Прибывают из-за Ладоги и с финского участка, дислоцируются, занимаются войсковыми учениями дивизии, бригады, технические, артиллерийские части. Сегодня все в армии получают зимнее обмундирование. Разговоры об этом, деловая жизнь – в этом.
А еще приметны у всех политработников разговоры, связанные с приказом об упразднении института комиссаров и полном единоначалии в армии: кого переаттестовали, кому дали «шпал» больше, у кого сняли «шпалу», и как по-новому строить политработу, и взаимоотношения с командирами частей… Командиры все оживлены, веселы, настроение у всех отличное, бодрое…
30 октября. Озерки
Хорошо здесь: с утра солнце, высоки и шумливы сосны…
Сижу на втором этаже дома-дачи. Литвинов и прочие – у бригадного комиссара Шаншиашвили, начальника политотдела 67-й армии. Жду своей очереди.
Все утро грохот канонады. И бьют зенитки, и гудят самолеты – наши и немецкие.
Позавчера один прорвавшийся к Ленинграду самолет сбросил четыре бомбы в районе 5-й ГЭС. Попал в школу и в огород. Жертвы! ГЭС – цела. А здесь мне рассказали, что слышали и видели в тот же день сильный огонь зениток, выпущено было не меньше четырехсот – пятисот снарядов.
… И вот Шаншиашвили, по-грузински любезный. Характеризует происходившие операции, характеризует людей. В уклончивом отзыве о командире 45-й гвардейской дивизии А. А. Краснове улавливаю нотки, настораживающие меня: не слишком ли быстро и рановато прославлен, не слишком ли много ему воздано? Храбр, конечно, но разве для командира дивизии это должно быть – все? С большим уважением говорит о командире 11-й стрелковой бригады полковнике Харитонове и его заместителе – полковом комиссаре Антонове. Советует ближе познакомиться – на самом «передке» – с подразделениями этой бригады, с их замечательными людьми и, в частности, с комиссаром первого батальона Карабановым, – он сейчас на самом берегу Невы, против «пятачка».
Я до сих пор не знал – мне это сказал Шаншиашвили, – что 11-я отдельная стрелковая бригада сформирована 20 сентября 1941 года из народного ополчения – комсомольцев Электротехнической и Медицинской академий. Много раз пополнялась, хорошо обученная и испытанная в боях на Неве, она уже давно стала кадровой…
31 октября
Мимо по дороге, гудя линкольновским басистым сигналом, прокатил гвардии полковник А. А. Краснов – усатый, отдавший на днях приказ по своей дивизии: «Во исполнение традиций гвардейцев, приказываю всем отрастить усы». Это не анекдот.
В воздухе, над облаками проносятся самолеты. Вчера в Ленинграде четыре часа подряд была воздушная тревога, – давно их не было в Ленинграде!
Сижу, жду на пеньке машину: ее по телефону обещал прислать мне полковой комиссар Антонов…
Первый батальон 11-й отдельной стрелковой бригады занимает участок передовых позиций на Неве, против Московской Дубровки. Землянка командира и комиссара батальона, которых нет: комбат С. И. Уверский лежит в госпитале, а комиссар И. И. Карабанов уехал навестить его в Ленинград. В отсутствие Карабанова, который приедет завтра, я спал на его кровати, у него в блиндаже своя «комната». Встретили, как старого знакомого, хорошо. Узенькое оконце, тусклый утренний свет, а утро – туманное, серое. Вокруг, на пустыре вырубленного леса, – такие же бугорки землянок, воронки, пни. Вдали полукругом – лес.
Вчера, дождавшись наконец «эмочки», доехал до КП бригады. Оказалось около десяти километров, а не шесть, как уверяли меня те, кто советовал дойти пешком. Километры эти из-за свирепой грязи можно удвоить.
В большой землянке у командира бригады полковника Харитонова и комиссара его Антонова шел прием командиров по разным делам. Потом приняли меня и предоставили мне себя целиком. Просидел я с ними часа четыре и, пообедав (даже с разведенным спиртом, за «маленькой» которого посылали куда-то далеко), ушел сюда, на передовую, пешком, так как «эмочка» по грязи и не могла бы пробраться. Шел засветло все по той же непролазной грязи, в сопровождении длинноногого бойца с автоматом – «офицера связи» (или, как еще недавно говорили, – «делегата связи»). Миновал Большое Манушкино и Малое и здесь свернул влево, а потом опять вправо по той много повидавшей дороге, на которой и сейчас еще лежат черные смоленые ящики понтонов и отдельно – треугольники их носов. И в некоторых из этих понтонов уже живут какие-то работающие здесь красноармейцы. Прошел километров десять, а вот сердце болит еще и сегодня, и болело весь вечер. Это уже не просто усталость, это, увы, болезнь.
ГАЗЕТА И ПОЛИТОТДЕЛ 67 й АРМИИ.
ОПЯТЬ У МОСКОВСКОЙ ДУБРОВКИ.
НА БЕРЕГУ НЕВЫ.
БЕСЕДЫ С ЛЮДЬМИ.
БЛИНДАЖ КАРАБАНОВА,
КОНТУЗИЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛЕНИНГРАД.
(11-я отдельная стрелковая бригада 67-й армии. 29 октября – 5 ноября 1942 года)
Газета и политотдел 67-й армии
29 октября. Деревня Озерки Всеволожского районаВчера решил выехать в 67-ю армию. Сговорился ехать вместе с Кесарем Ваниным, работающим там в армейской газете, и с батальонным комиссаром Литвиновым – из отдела агитации и пропаганды Ленфронта.
Сегодня, трамваями до Пороховых, пешком и на попутных грузовиках до Павлова и опять пешком, по грязи, сдирающей с ног сапоги, – в Сельцы, а оттуда – в Озерки добирались с утра до вечера. Шли, однако, весело, ложились на сырую траву, курили…
В полной тьме, в тумане, а потом при ясных звездах и восходящей луне, миновав все контрольно-пропускные пункты и КП армии, к девяти часам вечера дошли до Озерков, где теперь политотдел армии и редакция только что организованной армейской газеты, сегодня получившей название «В бой за Родину». Устали дьявольски и были грязны, как черти, пройдя в общем пешком километров двадцать…
Высокие сосны на бугре, лунная ясь, землянки – все давно знакомое, фронтовое. В одной из землянок – редактор газеты батальонный комиссар Соловьев, прошедший за день тоже километров тридцать пешком, в поисках по деревням места для базы редакции, и другие газетчики. Обсуждение ими новостей, споры вкруг жарко натопленной «буржуйки», а я борюсь со сном, сидя на табуретке, – глаза слипаются.
Но вот наконец столовая. Ванин кормит меня ужином на свой завтрашний талон, обсуждаем с Соловьевым, откуда и какие добывать типографские машины, откуда тянуть свет?.. Решаем: редакции быть во Всеволожской.
67-я армия вся в становлении, в оборудовании зимних жилищ, в укомплектовании. Прибывают из-за Ладоги и с финского участка, дислоцируются, занимаются войсковыми учениями дивизии, бригады, технические, артиллерийские части. Сегодня все в армии получают зимнее обмундирование. Разговоры об этом, деловая жизнь – в этом.
А еще приметны у всех политработников разговоры, связанные с приказом об упразднении института комиссаров и полном единоначалии в армии: кого переаттестовали, кому дали «шпал» больше, у кого сняли «шпалу», и как по-новому строить политработу, и взаимоотношения с командирами частей… Командиры все оживлены, веселы, настроение у всех отличное, бодрое…
30 октября. Озерки
Хорошо здесь: с утра солнце, высоки и шумливы сосны…
Сижу на втором этаже дома-дачи. Литвинов и прочие – у бригадного комиссара Шаншиашвили, начальника политотдела 67-й армии. Жду своей очереди.
Все утро грохот канонады. И бьют зенитки, и гудят самолеты – наши и немецкие.
Позавчера один прорвавшийся к Ленинграду самолет сбросил четыре бомбы в районе 5-й ГЭС. Попал в школу и в огород. Жертвы! ГЭС – цела. А здесь мне рассказали, что слышали и видели в тот же день сильный огонь зениток, выпущено было не меньше четырехсот – пятисот снарядов.
… И вот Шаншиашвили, по-грузински любезный. Характеризует происходившие операции, характеризует людей. В уклончивом отзыве о командире 45-й гвардейской дивизии А. А. Краснове улавливаю нотки, настораживающие меня: не слишком ли быстро и рановато прославлен, не слишком ли много ему воздано? Храбр, конечно, но разве для командира дивизии это должно быть – все? С большим уважением говорит о командире 11-й стрелковой бригады полковнике Харитонове и его заместителе – полковом комиссаре Антонове. Советует ближе познакомиться – на самом «передке» – с подразделениями этой бригады, с их замечательными людьми и, в частности, с комиссаром первого батальона Карабановым, – он сейчас на самом берегу Невы, против «пятачка».
Я до сих пор не знал – мне это сказал Шаншиашвили, – что 11-я отдельная стрелковая бригада сформирована 20 сентября 1941 года из народного ополчения – комсомольцев Электротехнической и Медицинской академий. Много раз пополнялась, хорошо обученная и испытанная в боях на Неве, она уже давно стала кадровой…
31 октября
Мимо по дороге, гудя линкольновским басистым сигналом, прокатил гвардии полковник А. А. Краснов – усатый, отдавший на днях приказ по своей дивизии: «Во исполнение традиций гвардейцев, приказываю всем отрастить усы». Это не анекдот.
В воздухе, над облаками проносятся самолеты. Вчера в Ленинграде четыре часа подряд была воздушная тревога, – давно их не было в Ленинграде!
Сижу, жду на пеньке машину: ее по телефону обещал прислать мне полковой комиссар Антонов…
Опять у Московской Дубровки
1 ноября. 8 часов утра. Первый батальон 11-й осбрПервый батальон 11-й отдельной стрелковой бригады занимает участок передовых позиций на Неве, против Московской Дубровки. Землянка командира и комиссара батальона, которых нет: комбат С. И. Уверский лежит в госпитале, а комиссар И. И. Карабанов уехал навестить его в Ленинград. В отсутствие Карабанова, который приедет завтра, я спал на его кровати, у него в блиндаже своя «комната». Встретили, как старого знакомого, хорошо. Узенькое оконце, тусклый утренний свет, а утро – туманное, серое. Вокруг, на пустыре вырубленного леса, – такие же бугорки землянок, воронки, пни. Вдали полукругом – лес.
Вчера, дождавшись наконец «эмочки», доехал до КП бригады. Оказалось около десяти километров, а не шесть, как уверяли меня те, кто советовал дойти пешком. Километры эти из-за свирепой грязи можно удвоить.
В большой землянке у командира бригады полковника Харитонова и комиссара его Антонова шел прием командиров по разным делам. Потом приняли меня и предоставили мне себя целиком. Просидел я с ними часа четыре и, пообедав (даже с разведенным спиртом, за «маленькой» которого посылали куда-то далеко), ушел сюда, на передовую, пешком, так как «эмочка» по грязи и не могла бы пробраться. Шел засветло все по той же непролазной грязи, в сопровождении длинноногого бойца с автоматом – «офицера связи» (или, как еще недавно говорили, – «делегата связи»). Миновал Большое Манушкино и Малое и здесь свернул влево, а потом опять вправо по той много повидавшей дороге, на которой и сейчас еще лежат черные смоленые ящики понтонов и отдельно – треугольники их носов. И в некоторых из этих понтонов уже живут какие-то работающие здесь красноармейцы. Прошел километров десять, а вот сердце болит еще и сегодня, и болело весь вечер. Это уже не просто усталость, это, увы, болезнь.