было не подхватили дорогого московского гостя под белы рученьки, но он не
дался. Сумку тоже не отдавал, там еще оставалась пара пирожков на завтрак.
- В гостиницу или к нам, Николай Константинович, - спросил Медведев,
старый приятель Нестерова по прокуратуре. - Пацан все равно еще спит.
- Разбудим. Я с вами тут долго чикаться не буду.
- Ишь как заматерел, Коля. Ну, хорошо, поехали в управление.
Рассказывай, что нового в Москве. Наших никого не видел?
- Кого-то видел... Наташку Мартыканову, она - заведующая собесом, я
соседку к ней водил, матушкину старую приятельницу.
- Как сама?
- Матушка в Италии. На Памир никак не соберусь, вспомнить юность...
Володька растет. Дочь замуж хочет. Костю Железнова - старосту помнишь.
Погиб. Он был начальником Калай-Хумбского пограничного отряда, полковником.
Вдову его, взял к себе помощницей? - Нестеров чувствовал недосып. Говорить
больше не хотелось.
За окном "Волги" проносился его любимый величественный Петербург:
Невский, львы, кони, каналы, мосты, острова...
Нестеров прошел в обшарпанную комнату для допросов. Она была похожа на
утлые комнатенки судебных заседаний, в которых Нестеров и Медведев когда-то
обучались административному праву: кафедра института арендовала помещения
нарсудов для занятий студентов. Двое оперов распрямились над лежащим на полу
телом. Николай Константинович грозно рявкнул на них и сел за стол. Приказал
посадить парня на стул напротив. Оперативники, несколько озадаченные
начальственным тоном вошедшего, одернули пиджаки, подняли скрюченное, как
креветка, тело, и бросили его на стул.
- Вон отсюда, - брезгливо процедил Нестеров.
Парень поднял глаза. В Нестерова впились два глубоко посаженных черных
зрачка с каким-то печальным огоньком на дне хрусталиков. Парень был явно из
кавказцев. На вид лет двадцати пяти. Кудрявый, небольного роста. За ночь
полностью заросший черной шерстью, он затаенно косился на Нестерова. От
таких следаков можно ожидать не только ударов, тем более, когда
подследственный в наручниках. Такие белокожие фраера могут и иголки под
ногти засовывать.
- Невеселое же впечатление у вас от органов безопасности останется, -
словно читая мысли парня, произнес Нестеров. - Вам привет.
- От кого? - спросил парень.
- От Москвы, - улыбнулся Нестеров. - Я из следственного управления ФСБ,
только что с поезда, по вашу душу. Зовут меня Николай Константинович. А вас?
- Гоча, - отозвался парень.
Лицо его, к удивлению Нестерова, сохраняло некоторые черты интеллекта и
выразительности.
- А фамилия Губеладзе, так? - доспросил Нестеров.
Парень кивнул.
- Вы, Гоча, не сердитесь на меня за моих коллег. Всякий народ
попадается. Не могу принести вам свои извинения за эту разбитую губу, так
как я из другой школы.
Парень ждал, когда закончатся расшаркиванья и пойдут вопросы про
засаду. Нестеров не заставил себя ждать.
- Гоча, вас кто попросил на квартире Самохваловой с оружием дежурить?
Сколько дней вы там обитали?
- Нисколько.
- В смысле: не хотите отвечать?
- Хочу. Нисколько, - повторил парень. - Только вчера утром поставили.
- А кто?
Парень отвернулся. Повернулся обратно, закусив раненную губу так, что
из нее снова полилась кровь. Глаза его были полны слез. Он сглотнул ком и
проговорил:
- Знаю - кого ждали, знаю - кто велел. Знаю - почему. Но здесь говорить
не буду. Я ненавижу такие маленькие комнаты. Мне простор нужен. Прошу.
Нестеров растерялся. Везти парня на свежий воздух? Что он задумал?
Нестеров вспомнил свою вокзальную трясучку и подумал, что и сам не смог бы
дать никаких показаний в таком состоянии.
Он взял помощника Медведева, из тех, кто встречал его на вокзале, и
вывел Губеладзе на улицу. Они поехали по спящему городу, в сторону улицы
Алексея Толстого. По дороге, подпертый с правой стороны помощником
следователя, Губеладзе стал рассказывать все, что анонсировал в душном
смрадном кабинете управления. Нестеров перегнулся к нему и слушал в оба уха.
Живописное лицо кавказца приковало его взгляд.
- Мы ждали самохваловского мужика, сожителя по фамилии Тупокинский. Нам
велели его просто кончит, когда появится, а все, что принесет с собой, -
доставит в Москву, в пансионат.
- Как же ты, Гоча, среди голицинских оказался, - перебил его Нестеров,
догадавшись, что речь идет о голицинском пансионате "Покровское".
- Я к брату приехал год назад. Меня отец послал. Отец умер. Брат попал
в тюрму за наркотик. ГАИшники остановили машину, отобрали паспорт и права.
Пошел ОВИР. Стал денги просит у меня. Хочу уехат - нелзя. Машину продал.
Пошел к Собаке. Собака взял к себе в памят о брате, брат умерл в турме.
Замкнутый круг, а Кутаиси я институт кончил, хотел работать. Жена там. Тепер
сяду - убьют.
- Почему убьют? - удивился Нестеров, замечая, как парень,
разволновавшись, переходит на традиционный грузинский акцент.
- Что выдаю все. Собака найдет меня из-под земли.
- Кто такой этот Собака? Голицинский?
- Собака - голицинский? - переспросил Гоча, - Собака - не голицинский,
Собака - смоленский...
До Нестерова медленно доходила неожиданная аллегория.
- Со Смоленской площади, что ли?
Парень кивнул.
- Фамилию не знаю. Я его мельком видел: в окно, в пансионате. Он этот
пансионат полностью выкупил. Там у него свой коттедж, своя бордель, своя
притон, наркота. Это он брата погубил. Брат его не завалил, получил срок
маленький, но умерл.
- Почему ты так говоришь? Что было бы, если бы он выдал следствию
продавца?
- Ты что - вообще? - парень поднял пальцы кверху, - у ментов все
продавцы давно в паханах. А для отчетности они вот таких, как Мурман, это
мой брат, берут. Понял?
Они притормозили у какого-то дома и повернули во двор. Это был
небольшой немецкий домик, жилой, темно желтого, почти розового цвета. Было
еще только семь часов утра. Нестеров решил, что еще рано будить старого
отчима Самохваловой, и предложил Губеладзе пройти на детскую площадку.
Накинув свой пиджак на наручники Губеладзе, он повел его к железным низким
каруселям. Сзади шли водитель "Волги" и помощник Медведева. Нестеров
почему-то был уверен, что Губеладзе сейчас не до побега. Но помощник,
подведя того к каруселям, технично перестегнул руку парня к ржавой
перекладине.
Нестерову ничего не оставлось, как забрать пиджак и накинуть его на
себя: утро было холодное. В такие утренники особенно не хочется, чтобы
уходило лето. Он поставил охранника рядом с Губеладзе, чтобы загородить от
прохожих наручники, надетые на него.
- Не боишься, что твои сейчас за тобой наблюдают? - поинтересовался
Нестеров и напрасно. Губеладзе чуть было не взорвался уязвленным кавказским
самолюбием. Тогда Нестеров переключился на Самохваловский дом, - ты знал
парня по имени Зайцев Александр Федорович?
- Александр Фйодорович? Знал Зайца Сашу.
- А человека с татуировкой: "Поцелуй меня в зад".
Губеладзе улыбнулся:
- Жорик. Голубой. Любимчик Собаки.
- Эти сгорели в Переделкино. Откуда Заяц мог знать, что Тупокин приедет
в этот дом? Из чего сделали такой вывод?
Это был пожалуй основной вопрос, за ответ на который Нестеров мог бы
катать Губеладзе по городу весь день. Тем более, что Николаю Константиновичу
это тоже доставляло удовольствие.
- Можно, я воды выпью? - спросил Губеладзе, - там в машине я видел.
Нестеров попросил водителя и помощника сходить по воду, минут на
десять. Те, видимо, решив, что с каруселью Губеладзе далеко не убежит, даже,
если вырвет ее из бетонного основания, послушались Нестерова. Тот уже встал
на место медведевского помощника, загораживая Губеладзе непонятно от чего.
- Заяц и Жорик сгорели? - коротко уточнил Гоча.
- Заяц ваш сказал: "Толстого - Желтый"... и вот я здесь, - объяснил
Нестеров.
- Тупокин жадный, не захотел ни одной копейкой делиться. То через
Собаку нас пахать заставлял, то сам. Самохвалова его бывшая жена.
- Тупокина? - удивился Нестеров.
- Собаки.
"Значит, вот что имел ввиду Атташев, советуя покопаться в биографии
Самохваловой. Василий Ксенофонтович Трещетко, Собака, бывший муж убитой
Самохваловой. Тут уж, действительно, по каждому капризу за кордон гулять
можно."
- Погоди, но ты же сказал, что Тупокин - Самохваловский сожитель.
- Одно другому не мешал. У Собаки теперь другиие привязанности, а
проституток целый штат. Самохвалова ему для другого нужна была. Она у него
баба образованная, с экономическим институтом. Тупокин с ней жил, а с
Собакой они не жили - "Фору" раскручивали. Мы общаком туда и свои денги
отдали, и Яблонка Самохваловой доверял. Утонул, а денги все исчезли. Все.
Братва на похоронах была, Тупокина увезли. Он сказал, что несчастный случай,
а денги во Италии. Обещал найти. Сам собрался там сесть.
- В тюрьму, что ли? - не понял Нестеров.
- Сам ты турму. Собака его должен бил посадит на место консула. А уж
убрат передыдущего мужика - Тупокинский сам достался.
- Ага, - кивнул Нестеров. - А кто в Переделкино собачника застрелил,
это ж профессионал делал?
Парень снова улыбнулся белыми мелкими зубами с особенно крошечными
остренькими верхними клыками.
- Жорик и завалил, он у Собаки телохранителем был. Пидорас. Собачник
бил свазным Тупокина и Собаки. Пешком со своей сворой до пансионата ходил
километров тридцать напрямую через леса. Чем-то он Тупокина озадачил. Может,
решил потянут денги... там еще одно было, что может к делцу не относится.
Они писателей поджигали, ну не самих писателей, арендные дачи, а потом
предлагали ихнему началству восстанавливать, но за процент от площади
земелных участков. Переделькино стало уже не културным центром, а центром
братвы. Нашему там музей открыли. Поэт. Стихи писал, песни. Слыхали может?
Недалеко от дачи Тупокина. Солнцевские его любят.
Парень приумолк, понимая, что заехал в ненужную следствию тему.
Нестеров все больше удивлялся откровенности кавказца. Может быть, еще
что-то попросит за это, но сведения дает первоклассные. Нужно будет его
забрать с собой, в Москву.
Вскоре подошли помошник и водитель, без воды, встали за спиной
Нестерова.
- Николай Константинович, есть поручения?
Нестеров решил, что остальное парень доскажет ему потом, а теперь
главное - увидеть самохваловский дом и отчима. Он отпустил машину, приказал
отвезти парня в ИВС, охранять и не трогать.
Губеладзе с надеждой посмотрел на Нестерова.
11.
Нестеров поднялся на этаж и, не удивившись трехзначному номеру квартиры
в четырехэтажном доме, позвонил в квартиру "пятьсот сорок три".
Странный номер квартиры! Но в питерских домах и не такое бывает: в
подъезде, где жил с матерью после войны Нестеров было восемь квартир:
шестьсот пятьдесят третья, восьмая, пятнадцатая, и первые пять по порядку...
Дверь распахнулась бесшумно, и какой-то парень в камуфляжной форме
втащил Нестерова за руку в квартиру и захлопнул дверь. Нестеров, чья шея
была уже зажата сильно согнутой рукой десантника, почувствовал за
собственным ухом холодный ствол пистолета.
- Здрассьте, - просипел он, - у меня во внутреннем кармане документы,
ребятки. Я генерал ФСБ.
- Мы тебя и поджидаем, генерал, - пробасил высоченный качок с детскими
голубыми глазами, - Тупокин?
- Да нет же. Нестеров. Веду это дело.
-Что ж вы, товарищ генерал, вводите молодежь в заблуждение, - снова
пробасил лейтенант и захлопнул Нестеровское удостоверение, - какие будут
указания?
- Старик проснулся? - спросил Нестеров, не обидевшись.
- Кто его знает. Его не поймешь, он в каком-то анабиозе: лежит, смотрит
в одну точку.
Нестеров вошел в указанную ему комнату. Квартира была большая, старая.
Высокие потолки, полукруглые арки, лепнина. Обои серые, создающие полумрак.
На окнах высокие белые гардины. Старая, но отреставрированная мебель:
сервизный шкаф - посуда, если не Екатерининского фарфорового завода, то ее
родственница, обеденный стол, в углу столик для преферанса, гобеленовый
диванчик. На комоде старинные канделябры.
Нестеров попал в другой мир. Все здесь было - литература и история. В
левой стене столовой рядом с преферансным столиком была дверь с стариковскую
спальню. В узкой длинной комнате головой к окну возлежал на высокой постели
старый князь Балконский. Это был желтокожий мертвенно неподвижный старик.
Глубокие складки возле рта и между бровей делали его лицо отпугивающе
грозным. Он поднял одно веко, потом второе и прошелся взглядом сквозь
Нестерова.
- Вы ко мне? - высокомерно спросил старик и зашевелил нижней челюстью,
словно разминая ее после долгого молчания. - Слышал, некоторые пожилые люди
в одиночестве разучаются говорить. Очевидно, это правда. Что вас привело в
эту гробницу? - старик произносил "что" по-петербужски, напирая на букву
"ч".
- Как вы себя чувствуете, Павел Иванович, - спросил Нестеров, за пять
минут до этого узнав, как зовут старика.
Его звали Павел Иванович Осипов. Больше голубоглазый страж ничего не
знал.
- Вы врач? - спросил Павел Иванович.
- Я следователь из Москвы, - Нестеров отрекомендовался.
- МВД?
- ФСБ.
- Я так и думал, - кивнул старик, - Зачем же вам знать, каково мое
здоровье, это важно для безопасности государства?
- Это, - ответил Нестеров, - важно, да.
- Не мелите ерунды, молодой человек. Помогите мне, пожалуйста, встать.
Скоро должна прийти сестричка. А пока вам придется немного прислужить
больному человеку.
Павел Иванович принял сидячую позу, но с кровати не встал.
- Меня, знаете ли, эти ваши потомки почти сутки продержали привязанным
к стулу.
- Почему же наши потомки? - вступил в полемику Нестеров, чувствуя, что
для него это принципиальный вопрос.
- Да потому что я, молодой человек, численность этого государства,
слава Богу, не приумножал. Принципиально, заметьте.
- Тем не менее, разве вы что-нибудь предпринимали для воспитания этих
потомков иными, чем они есть.
- Да. - Ответствовал Павел Иванович, - это я делал. Сорок пять лет им
отдал в Ленинградском университете. Но система победила. Духовность и
нравственность и любовь к отечественной истории были этой системой извращены
- вашей системой, господин следователь. Вот почему вчерашние молодчики - это
продукт ваших секреций, а не моих.
Нестерова до слез обидела правота старика. Он выложил последний
решающих довод:
- Но, выходит, вы даже собственную падчерицу не смогли отвоевать у этой
системы, не потому ли, что сила ваша иссякла за мелкими соглашательствами и
уступками этой системе. Ведь борцы - погибли.
Старик сдвинул брови, и зажмурил глаза.
- Да, да. Конечно, этого упрека нужно было ожидать. Извините, что не
погиб в блокаду, в концлагере, на Колыме. Извините, что, рассказывая о
победе на Куликовом поле, приплетал марксизм-ленинизм. Еще извините, что
Патриарх Всея Руси ездит не на мулле, а с джипом сопровождения НКВД... Но
разве это я погубил Наташу?
Нестеров проиграл. Старик, чувствовалось, очень горевал после смерти
падчерицы.
- Подайте, пожалуйста, тот стакан. Почему вы замолчали?
Нестеров протянул стакан, пахнущий валокордином Павлу Ивановичу.
- Скажите, - спросил он, - когда вы последний раз ее видели, падчерицу?
- Наташу? - удивленно вскинулся старик, - перед отъездом в путешествие
на пароходе. Она так много вещей с собой забрала, я уж было решил, что хочет
навсегда остаться у матери. Может быть, она бы и осталась, если бы не
утонула.
- У ка-акой м-матери, - запинаясь, спросил Нестеров, - где остаться?
- Ее мать живет в Венеции. Моя бывшая супруга. Я вам сейчас все
объясню. Дело в том, что я женился на матери Наташи, Розе Исааковне
Самохваловой-Койфман в семидесятом году. Наташе было уже семь лет. Она дочь
Розы Исааковны от второго брака. А ее первый муж, он был еврей по фамилии
Койфман, так вот этот ее муж пропал без вести во время Великой
Отечественной. И не было никакой возможности даже установить в каком месте
это произошло. Она его любила всю жизнь. Своя кровь, молодость, первое
чувство. Она очень рано за него вышла, чуть ли не в пятнадцать лет. Я ее
понимал. И не стал препятствовать отъезду в Венецию. Дело в том, что Койфман
в девяносто пятом году отыскался. Им обоим уже было за семьдесят, а сейчас
уже ближе к восьмидесяти, но это им не помешало. Роза звала Наташу с собой,
но она меня не покинула. Конечно, я ее воспитал. Отца она никогда не знала,
а Роза никогда не рассказывала. Наташа у нее была - поздний ребенок. Может
быть, я это допускаю, она родила ее без мужа, для себя. А потом судьба свела
ее со мной. Мы жили счастливо, я ни в чем ее не упрекаю и думаю, что такой
эпилог и следовало ожидать.
- Скажите, Павел Иванович, а кто-нибудь знал о том, что ваша жена
уехала на постоянное жительство в Венецию. Кто-нибудь из Наташиных мужчин.
- Вы имеете в виду Леонида Александровича? Видите ли, он очень редко
приезжал к ней в Петербург, то есть сюда к нам. Она его, кажется, ждала
каждую секундочку. Мне было больно смотреть, как она увядает без нормальной
жизни, все время на работе, какие-то разъезды, банкеты, всегда нужно
выглядеть, быть хорошо экипированной. Городские власти ей прохода не давали,
то одно, то другое.
- Налоговые органы? - подсказал Нестеров.
- Что вы! Наоборот, это они все пользовались ее услугами. Вы ведь,
наверное, знаете, кто был ее первый муж. Вернее, кто он сейчас. Большая
шишка в Министерстве иностранных дел. А пятнадцать лет назад он первый раз
пришел в этот дом таким заморышем. Как блокадный мальчик. Он был постарше
Наташи, а она всегда была миниатюрной. Так что визуально разница в возрасте
была заметна еще больше. Но он выглядел моложе ее, вы знаете. Учился у меня
на филологическом факультете. Хотел писать исследовательскую работу об
авторстве "Слова о полку Игореве". Так я и стал виновником их знакомства. Он
потом очень продвинулся по партийной линии, Василий. Жалко, что она не
родила ему детей. Да. Так вот я думаю, они оба, конечно, знали о Наташиной
маме, о Розочке. Наташа общалась и с Васенькой и с Леонидом. Леонид
Александрович приезжал на ее похороны. Плакал. Да. Вася не приезжал,
занятость, государственные дела.
- Как же вы пережили смерть Натальи Борисовны?
- Молодой человек, вы когда-нибудь наблюдали за стариками, которые
приходят на кладбище? Понаблюдайте, мой вам совет. Сразу поймете, что такое
старость и смерть. А если вы человек проницательный, вы также поймете, что
страшна не смерть, не потеря, человек привыкает к старости, а потом
привыкает к смерти.
- А что страшно? - спросил Нестеров.
- Страшно, что с собой нельзя унести свою память.
12.
Нестеров уходил от старика в философском настроении, размышляя о его
словах. Он не стал говорить старику об основаниях подозревать, что гибель
Самохваловой произошла иначе, нежели он представлял себе. Он лишь успокоил
старика, что оперативники находятся здесь из-за того, что Самохвалова
погибла за границей, и предупреждал, что во второй половине дня приедет
следователь Медведев с "осмотром" квартиры. Старик безразлично махнул рукой.
На квартире остался наряд оперативников.
В управлении Нестерова ждала неприятная новость. Машину, доставлявшую
Губеладзе в изолятор временного содержания, обстреляли. Гоча Губеладзе
смертельно раненный в голову, скончался в операционной, не приходя в
сознание. Мотоцикл задержать не смогли. Нестеров только сейчас осознал, что
Губеладзе все утро ждал предназначенной ему пули.
Нестеров связался с Женечкой из медведевского кабинета и велел ей
собираться в Венецию. Но добираться туда ей предстояло на круизном
теплоходе. Та сообщила, что теплоход "Раиса Горбачева" отправлялся в рейс из
Петербурга.
На завтра Нестеров назначил эксгумацию трупа Самохваловой,
похороненного на Волковом кладбище в семейной могиле Осиповых.
Он попросил Медведева обеспечить понятых, судмедэксперта, криминалистов
и биологов. Сам отправился в ведомственную гостиницу устраиваться.
Потом отправился на проспект Обуховской Обороны на Речной вокзал.
Начальник вокзала навел справки. Теплоход, как и сказала Женечка,
принадлежал Ленинградскому морскому пароходству и сейчас находился на пути в
Венецию, где-то в районе Гибралтарского пролива. Значит, в течение трех
суток прибудет в Венецию.
Нестеров решил во что бы то ни стало командировать Женечку на борт, а
потом к матери Самохваловой.
За два дня ему предстояло выяснить, кто похоронен на Волковом, и
действительно ли Самохвалова была в Венеции в июне, когда Мамонтов совершил
наезд. Это открывало возможность установить, вывезла ли Самохвалова
банковские деньги, среди которых была и доля Яблоньки. Конечно, она везла не
валюту, а быть может пластиковые карточки или просто чековую книжку. Но в
доме Розы Исааковны Самохваловой-Койфман могли быть какие-то ее вещи. Те же
кредитки. Хотя, с другой стороны, если Самохвалова возвратилась в июне в
Россию, значит, июньская поездка была только разведывательной, плюс
инсценировка дорожно-транспортного происшествия по просьбе Тупокина. Если
она решилась помочь ему в этом деле, значит, Тупокин обещал ей взамен
что-нибудь вроде финансового и дипломатического прикрытия после того, как
станет консулом. Конечно. Так и было. Должна же она была как-то перевезти
припрятанные деньги за границу.
Нестеров почти был уверен, что Тупокин пока отсиживается где-то и через
границу перейти не успел. Значит, сидит себе где-нибудь с папками по
Атташевскому банку, с деньгами Яблоньки - салют голицинской братве, с
деньгами Самохваловой - салют Трещетко. И те и другие мечтают сделать из
него котлеты и подкинуть в "Общепит". Если и выдастся Тупокину возможность
пересечь границу, то только с помощью Трещетко. Но тот скорее не паспорт
новый ему сделает, а "дырочку в правом боку". Из номера он позвонил Алтухову
домой.
Трубку взяла Женечка.
-Алтухов поселился в "Покровском", - сказала она. Я очень беспокоюсь,
ведь Трещетко может его узнать. Одна надежда, что тот приезжает с работы
поздно и по номерам основного корпуса не ходит. Полез Костя в самое пекло.
- Все правильно, Женюра. Мы пока ничего Трещетко предъявить не можем,
нужны основания, чтобы не позориться и не брать его на десять суток за
незаконную парковку.
- Он там с нашими ребятами. Они-то его и засветят, Николай
Константинович, - причитала Женечка. - Их ведь за километр можно узнать по
голубым рубашкам и выправке.
- Что ты ворчишь, как старуха! А кто будет врага народа Тупокина
караулить и на Трещетко оперативный материал собирать? Кто-то ведь должен.
- Я все понимаю, Николай Константинович.
- Ничего, я тебе скоро устрою отдых на Средиземном море. У Самохваловой
мать в Венеции. Думаю, что сразу после закрытия филиала "Фора" Самохвалова
была у нее. В июне. Поедешь одна, будешь работать под прикрытием
консульских. К бабуле надо подъехать с правдоподобной легендой. Вот тебе
задание до моего возвращения: пофантазируй. В четверг, двадцатого полетишь.
Ты за границей-то была, старушка?
- Нет, - проскулила Женечка, растроганная высочайшим званием, которым
Нестеров награждал только своих друзей: "старик и старушка".
Нестеров решил не брать старика на кладбище. Тот еще плохо ходил, да и
объяснение причин этого следственного действия он отложил на потом. По
фотографии, по отпечаткам пальцев, в крайнем случае, по зубам и
анатомическим особенностям тоже можно опознать двухмесячный труп.
Старик упомянул во вчерашнем разговоре, что падчерицу привезли в гробу
уже из Венеции, гроб был забит, и он опознавал Наташу через небольшое стекло
в крышке.
Ранним утром за Нестеровым заехал Медведев. Следом на "РАФике" ехала
вся криминалистическая лаборатория. Понятыми согласились стать двое ночных
портье в Нестеровской гостинице. Их тоже посадили в "Волгу".
- Зайдешь к своим? - спросил Медведев, выходя из машины.
- После, - сказал Нестеров, но тут же передумал, представив, что
нелегко будет стоять у могилы отца, наглядевшись перед этим на разложившуюся
утопленницу. - Хотя нет, подождите меня, я недолго. Можете отрывать и
доставать гроб на поверхность. Да ты еще с администрацией кладбища
провозишься невесть сколько.
Он отделился от группы "черных плащей" и пошел на свою аллею. Вскоре
криминалисты во главе с Медведевым исчезли за высокими склепами, толстыми
черными стволами деревьев, и резными оградами могил. Монотонная тишина
давила на барабанные перепонки. С аллеи он свернул направо и потом еще
немного прошел вперед.
- Здравствуй, папочка, - сказал он, подойдя к могильной раме, и
дотронулся до черного прямоугольного монумента.
В ветвях деревьев еще стоял туман, вскоре они по-особому зашумели:
пошел дождь. Но густые еще кроны долго не пропускали капли на землю, только
желтая, рано увядающая кладбищенская листва посыпалась на плечи Нестерова.
Ему захотелось прижаться щекой к полированной гранитной плите, но он подавил
нарастающую боль и вспомнил старика Осипова. Он всегда знал, что родители
наблюдают за ним с неба, и не мог поверить, что они не знают: кто пришел их
проведать. Память - это все, что остается у человека, когда он умирает...
Нестеров долго простоял за оградой, то держась за калитку, то опершись
на металлическую решетку, то оглядывая соседние могилы, давно знакомые ему:
все чисто и пустынно. Только листья начинают утеплять постели мертвых,
готовя их к зиме.
13.
Вечером следующего дня он, прихватив в вокзальном киоске мясной салат,
колбасу, стограммовую бутылочку водки и газировку, сел на свое место, достал
дался. Сумку тоже не отдавал, там еще оставалась пара пирожков на завтрак.
- В гостиницу или к нам, Николай Константинович, - спросил Медведев,
старый приятель Нестерова по прокуратуре. - Пацан все равно еще спит.
- Разбудим. Я с вами тут долго чикаться не буду.
- Ишь как заматерел, Коля. Ну, хорошо, поехали в управление.
Рассказывай, что нового в Москве. Наших никого не видел?
- Кого-то видел... Наташку Мартыканову, она - заведующая собесом, я
соседку к ней водил, матушкину старую приятельницу.
- Как сама?
- Матушка в Италии. На Памир никак не соберусь, вспомнить юность...
Володька растет. Дочь замуж хочет. Костю Железнова - старосту помнишь.
Погиб. Он был начальником Калай-Хумбского пограничного отряда, полковником.
Вдову его, взял к себе помощницей? - Нестеров чувствовал недосып. Говорить
больше не хотелось.
За окном "Волги" проносился его любимый величественный Петербург:
Невский, львы, кони, каналы, мосты, острова...
Нестеров прошел в обшарпанную комнату для допросов. Она была похожа на
утлые комнатенки судебных заседаний, в которых Нестеров и Медведев когда-то
обучались административному праву: кафедра института арендовала помещения
нарсудов для занятий студентов. Двое оперов распрямились над лежащим на полу
телом. Николай Константинович грозно рявкнул на них и сел за стол. Приказал
посадить парня на стул напротив. Оперативники, несколько озадаченные
начальственным тоном вошедшего, одернули пиджаки, подняли скрюченное, как
креветка, тело, и бросили его на стул.
- Вон отсюда, - брезгливо процедил Нестеров.
Парень поднял глаза. В Нестерова впились два глубоко посаженных черных
зрачка с каким-то печальным огоньком на дне хрусталиков. Парень был явно из
кавказцев. На вид лет двадцати пяти. Кудрявый, небольного роста. За ночь
полностью заросший черной шерстью, он затаенно косился на Нестерова. От
таких следаков можно ожидать не только ударов, тем более, когда
подследственный в наручниках. Такие белокожие фраера могут и иголки под
ногти засовывать.
- Невеселое же впечатление у вас от органов безопасности останется, -
словно читая мысли парня, произнес Нестеров. - Вам привет.
- От кого? - спросил парень.
- От Москвы, - улыбнулся Нестеров. - Я из следственного управления ФСБ,
только что с поезда, по вашу душу. Зовут меня Николай Константинович. А вас?
- Гоча, - отозвался парень.
Лицо его, к удивлению Нестерова, сохраняло некоторые черты интеллекта и
выразительности.
- А фамилия Губеладзе, так? - доспросил Нестеров.
Парень кивнул.
- Вы, Гоча, не сердитесь на меня за моих коллег. Всякий народ
попадается. Не могу принести вам свои извинения за эту разбитую губу, так
как я из другой школы.
Парень ждал, когда закончатся расшаркиванья и пойдут вопросы про
засаду. Нестеров не заставил себя ждать.
- Гоча, вас кто попросил на квартире Самохваловой с оружием дежурить?
Сколько дней вы там обитали?
- Нисколько.
- В смысле: не хотите отвечать?
- Хочу. Нисколько, - повторил парень. - Только вчера утром поставили.
- А кто?
Парень отвернулся. Повернулся обратно, закусив раненную губу так, что
из нее снова полилась кровь. Глаза его были полны слез. Он сглотнул ком и
проговорил:
- Знаю - кого ждали, знаю - кто велел. Знаю - почему. Но здесь говорить
не буду. Я ненавижу такие маленькие комнаты. Мне простор нужен. Прошу.
Нестеров растерялся. Везти парня на свежий воздух? Что он задумал?
Нестеров вспомнил свою вокзальную трясучку и подумал, что и сам не смог бы
дать никаких показаний в таком состоянии.
Он взял помощника Медведева, из тех, кто встречал его на вокзале, и
вывел Губеладзе на улицу. Они поехали по спящему городу, в сторону улицы
Алексея Толстого. По дороге, подпертый с правой стороны помощником
следователя, Губеладзе стал рассказывать все, что анонсировал в душном
смрадном кабинете управления. Нестеров перегнулся к нему и слушал в оба уха.
Живописное лицо кавказца приковало его взгляд.
- Мы ждали самохваловского мужика, сожителя по фамилии Тупокинский. Нам
велели его просто кончит, когда появится, а все, что принесет с собой, -
доставит в Москву, в пансионат.
- Как же ты, Гоча, среди голицинских оказался, - перебил его Нестеров,
догадавшись, что речь идет о голицинском пансионате "Покровское".
- Я к брату приехал год назад. Меня отец послал. Отец умер. Брат попал
в тюрму за наркотик. ГАИшники остановили машину, отобрали паспорт и права.
Пошел ОВИР. Стал денги просит у меня. Хочу уехат - нелзя. Машину продал.
Пошел к Собаке. Собака взял к себе в памят о брате, брат умерл в турме.
Замкнутый круг, а Кутаиси я институт кончил, хотел работать. Жена там. Тепер
сяду - убьют.
- Почему убьют? - удивился Нестеров, замечая, как парень,
разволновавшись, переходит на традиционный грузинский акцент.
- Что выдаю все. Собака найдет меня из-под земли.
- Кто такой этот Собака? Голицинский?
- Собака - голицинский? - переспросил Гоча, - Собака - не голицинский,
Собака - смоленский...
До Нестерова медленно доходила неожиданная аллегория.
- Со Смоленской площади, что ли?
Парень кивнул.
- Фамилию не знаю. Я его мельком видел: в окно, в пансионате. Он этот
пансионат полностью выкупил. Там у него свой коттедж, своя бордель, своя
притон, наркота. Это он брата погубил. Брат его не завалил, получил срок
маленький, но умерл.
- Почему ты так говоришь? Что было бы, если бы он выдал следствию
продавца?
- Ты что - вообще? - парень поднял пальцы кверху, - у ментов все
продавцы давно в паханах. А для отчетности они вот таких, как Мурман, это
мой брат, берут. Понял?
Они притормозили у какого-то дома и повернули во двор. Это был
небольшой немецкий домик, жилой, темно желтого, почти розового цвета. Было
еще только семь часов утра. Нестеров решил, что еще рано будить старого
отчима Самохваловой, и предложил Губеладзе пройти на детскую площадку.
Накинув свой пиджак на наручники Губеладзе, он повел его к железным низким
каруселям. Сзади шли водитель "Волги" и помощник Медведева. Нестеров
почему-то был уверен, что Губеладзе сейчас не до побега. Но помощник,
подведя того к каруселям, технично перестегнул руку парня к ржавой
перекладине.
Нестерову ничего не оставлось, как забрать пиджак и накинуть его на
себя: утро было холодное. В такие утренники особенно не хочется, чтобы
уходило лето. Он поставил охранника рядом с Губеладзе, чтобы загородить от
прохожих наручники, надетые на него.
- Не боишься, что твои сейчас за тобой наблюдают? - поинтересовался
Нестеров и напрасно. Губеладзе чуть было не взорвался уязвленным кавказским
самолюбием. Тогда Нестеров переключился на Самохваловский дом, - ты знал
парня по имени Зайцев Александр Федорович?
- Александр Фйодорович? Знал Зайца Сашу.
- А человека с татуировкой: "Поцелуй меня в зад".
Губеладзе улыбнулся:
- Жорик. Голубой. Любимчик Собаки.
- Эти сгорели в Переделкино. Откуда Заяц мог знать, что Тупокин приедет
в этот дом? Из чего сделали такой вывод?
Это был пожалуй основной вопрос, за ответ на который Нестеров мог бы
катать Губеладзе по городу весь день. Тем более, что Николаю Константиновичу
это тоже доставляло удовольствие.
- Можно, я воды выпью? - спросил Губеладзе, - там в машине я видел.
Нестеров попросил водителя и помощника сходить по воду, минут на
десять. Те, видимо, решив, что с каруселью Губеладзе далеко не убежит, даже,
если вырвет ее из бетонного основания, послушались Нестерова. Тот уже встал
на место медведевского помощника, загораживая Губеладзе непонятно от чего.
- Заяц и Жорик сгорели? - коротко уточнил Гоча.
- Заяц ваш сказал: "Толстого - Желтый"... и вот я здесь, - объяснил
Нестеров.
- Тупокин жадный, не захотел ни одной копейкой делиться. То через
Собаку нас пахать заставлял, то сам. Самохвалова его бывшая жена.
- Тупокина? - удивился Нестеров.
- Собаки.
"Значит, вот что имел ввиду Атташев, советуя покопаться в биографии
Самохваловой. Василий Ксенофонтович Трещетко, Собака, бывший муж убитой
Самохваловой. Тут уж, действительно, по каждому капризу за кордон гулять
можно."
- Погоди, но ты же сказал, что Тупокин - Самохваловский сожитель.
- Одно другому не мешал. У Собаки теперь другиие привязанности, а
проституток целый штат. Самохвалова ему для другого нужна была. Она у него
баба образованная, с экономическим институтом. Тупокин с ней жил, а с
Собакой они не жили - "Фору" раскручивали. Мы общаком туда и свои денги
отдали, и Яблонка Самохваловой доверял. Утонул, а денги все исчезли. Все.
Братва на похоронах была, Тупокина увезли. Он сказал, что несчастный случай,
а денги во Италии. Обещал найти. Сам собрался там сесть.
- В тюрьму, что ли? - не понял Нестеров.
- Сам ты турму. Собака его должен бил посадит на место консула. А уж
убрат передыдущего мужика - Тупокинский сам достался.
- Ага, - кивнул Нестеров. - А кто в Переделкино собачника застрелил,
это ж профессионал делал?
Парень снова улыбнулся белыми мелкими зубами с особенно крошечными
остренькими верхними клыками.
- Жорик и завалил, он у Собаки телохранителем был. Пидорас. Собачник
бил свазным Тупокина и Собаки. Пешком со своей сворой до пансионата ходил
километров тридцать напрямую через леса. Чем-то он Тупокина озадачил. Может,
решил потянут денги... там еще одно было, что может к делцу не относится.
Они писателей поджигали, ну не самих писателей, арендные дачи, а потом
предлагали ихнему началству восстанавливать, но за процент от площади
земелных участков. Переделькино стало уже не културным центром, а центром
братвы. Нашему там музей открыли. Поэт. Стихи писал, песни. Слыхали может?
Недалеко от дачи Тупокина. Солнцевские его любят.
Парень приумолк, понимая, что заехал в ненужную следствию тему.
Нестеров все больше удивлялся откровенности кавказца. Может быть, еще
что-то попросит за это, но сведения дает первоклассные. Нужно будет его
забрать с собой, в Москву.
Вскоре подошли помошник и водитель, без воды, встали за спиной
Нестерова.
- Николай Константинович, есть поручения?
Нестеров решил, что остальное парень доскажет ему потом, а теперь
главное - увидеть самохваловский дом и отчима. Он отпустил машину, приказал
отвезти парня в ИВС, охранять и не трогать.
Губеладзе с надеждой посмотрел на Нестерова.
11.
Нестеров поднялся на этаж и, не удивившись трехзначному номеру квартиры
в четырехэтажном доме, позвонил в квартиру "пятьсот сорок три".
Странный номер квартиры! Но в питерских домах и не такое бывает: в
подъезде, где жил с матерью после войны Нестеров было восемь квартир:
шестьсот пятьдесят третья, восьмая, пятнадцатая, и первые пять по порядку...
Дверь распахнулась бесшумно, и какой-то парень в камуфляжной форме
втащил Нестерова за руку в квартиру и захлопнул дверь. Нестеров, чья шея
была уже зажата сильно согнутой рукой десантника, почувствовал за
собственным ухом холодный ствол пистолета.
- Здрассьте, - просипел он, - у меня во внутреннем кармане документы,
ребятки. Я генерал ФСБ.
- Мы тебя и поджидаем, генерал, - пробасил высоченный качок с детскими
голубыми глазами, - Тупокин?
- Да нет же. Нестеров. Веду это дело.
-Что ж вы, товарищ генерал, вводите молодежь в заблуждение, - снова
пробасил лейтенант и захлопнул Нестеровское удостоверение, - какие будут
указания?
- Старик проснулся? - спросил Нестеров, не обидевшись.
- Кто его знает. Его не поймешь, он в каком-то анабиозе: лежит, смотрит
в одну точку.
Нестеров вошел в указанную ему комнату. Квартира была большая, старая.
Высокие потолки, полукруглые арки, лепнина. Обои серые, создающие полумрак.
На окнах высокие белые гардины. Старая, но отреставрированная мебель:
сервизный шкаф - посуда, если не Екатерининского фарфорового завода, то ее
родственница, обеденный стол, в углу столик для преферанса, гобеленовый
диванчик. На комоде старинные канделябры.
Нестеров попал в другой мир. Все здесь было - литература и история. В
левой стене столовой рядом с преферансным столиком была дверь с стариковскую
спальню. В узкой длинной комнате головой к окну возлежал на высокой постели
старый князь Балконский. Это был желтокожий мертвенно неподвижный старик.
Глубокие складки возле рта и между бровей делали его лицо отпугивающе
грозным. Он поднял одно веко, потом второе и прошелся взглядом сквозь
Нестерова.
- Вы ко мне? - высокомерно спросил старик и зашевелил нижней челюстью,
словно разминая ее после долгого молчания. - Слышал, некоторые пожилые люди
в одиночестве разучаются говорить. Очевидно, это правда. Что вас привело в
эту гробницу? - старик произносил "что" по-петербужски, напирая на букву
"ч".
- Как вы себя чувствуете, Павел Иванович, - спросил Нестеров, за пять
минут до этого узнав, как зовут старика.
Его звали Павел Иванович Осипов. Больше голубоглазый страж ничего не
знал.
- Вы врач? - спросил Павел Иванович.
- Я следователь из Москвы, - Нестеров отрекомендовался.
- МВД?
- ФСБ.
- Я так и думал, - кивнул старик, - Зачем же вам знать, каково мое
здоровье, это важно для безопасности государства?
- Это, - ответил Нестеров, - важно, да.
- Не мелите ерунды, молодой человек. Помогите мне, пожалуйста, встать.
Скоро должна прийти сестричка. А пока вам придется немного прислужить
больному человеку.
Павел Иванович принял сидячую позу, но с кровати не встал.
- Меня, знаете ли, эти ваши потомки почти сутки продержали привязанным
к стулу.
- Почему же наши потомки? - вступил в полемику Нестеров, чувствуя, что
для него это принципиальный вопрос.
- Да потому что я, молодой человек, численность этого государства,
слава Богу, не приумножал. Принципиально, заметьте.
- Тем не менее, разве вы что-нибудь предпринимали для воспитания этих
потомков иными, чем они есть.
- Да. - Ответствовал Павел Иванович, - это я делал. Сорок пять лет им
отдал в Ленинградском университете. Но система победила. Духовность и
нравственность и любовь к отечественной истории были этой системой извращены
- вашей системой, господин следователь. Вот почему вчерашние молодчики - это
продукт ваших секреций, а не моих.
Нестерова до слез обидела правота старика. Он выложил последний
решающих довод:
- Но, выходит, вы даже собственную падчерицу не смогли отвоевать у этой
системы, не потому ли, что сила ваша иссякла за мелкими соглашательствами и
уступками этой системе. Ведь борцы - погибли.
Старик сдвинул брови, и зажмурил глаза.
- Да, да. Конечно, этого упрека нужно было ожидать. Извините, что не
погиб в блокаду, в концлагере, на Колыме. Извините, что, рассказывая о
победе на Куликовом поле, приплетал марксизм-ленинизм. Еще извините, что
Патриарх Всея Руси ездит не на мулле, а с джипом сопровождения НКВД... Но
разве это я погубил Наташу?
Нестеров проиграл. Старик, чувствовалось, очень горевал после смерти
падчерицы.
- Подайте, пожалуйста, тот стакан. Почему вы замолчали?
Нестеров протянул стакан, пахнущий валокордином Павлу Ивановичу.
- Скажите, - спросил он, - когда вы последний раз ее видели, падчерицу?
- Наташу? - удивленно вскинулся старик, - перед отъездом в путешествие
на пароходе. Она так много вещей с собой забрала, я уж было решил, что хочет
навсегда остаться у матери. Может быть, она бы и осталась, если бы не
утонула.
- У ка-акой м-матери, - запинаясь, спросил Нестеров, - где остаться?
- Ее мать живет в Венеции. Моя бывшая супруга. Я вам сейчас все
объясню. Дело в том, что я женился на матери Наташи, Розе Исааковне
Самохваловой-Койфман в семидесятом году. Наташе было уже семь лет. Она дочь
Розы Исааковны от второго брака. А ее первый муж, он был еврей по фамилии
Койфман, так вот этот ее муж пропал без вести во время Великой
Отечественной. И не было никакой возможности даже установить в каком месте
это произошло. Она его любила всю жизнь. Своя кровь, молодость, первое
чувство. Она очень рано за него вышла, чуть ли не в пятнадцать лет. Я ее
понимал. И не стал препятствовать отъезду в Венецию. Дело в том, что Койфман
в девяносто пятом году отыскался. Им обоим уже было за семьдесят, а сейчас
уже ближе к восьмидесяти, но это им не помешало. Роза звала Наташу с собой,
но она меня не покинула. Конечно, я ее воспитал. Отца она никогда не знала,
а Роза никогда не рассказывала. Наташа у нее была - поздний ребенок. Может
быть, я это допускаю, она родила ее без мужа, для себя. А потом судьба свела
ее со мной. Мы жили счастливо, я ни в чем ее не упрекаю и думаю, что такой
эпилог и следовало ожидать.
- Скажите, Павел Иванович, а кто-нибудь знал о том, что ваша жена
уехала на постоянное жительство в Венецию. Кто-нибудь из Наташиных мужчин.
- Вы имеете в виду Леонида Александровича? Видите ли, он очень редко
приезжал к ней в Петербург, то есть сюда к нам. Она его, кажется, ждала
каждую секундочку. Мне было больно смотреть, как она увядает без нормальной
жизни, все время на работе, какие-то разъезды, банкеты, всегда нужно
выглядеть, быть хорошо экипированной. Городские власти ей прохода не давали,
то одно, то другое.
- Налоговые органы? - подсказал Нестеров.
- Что вы! Наоборот, это они все пользовались ее услугами. Вы ведь,
наверное, знаете, кто был ее первый муж. Вернее, кто он сейчас. Большая
шишка в Министерстве иностранных дел. А пятнадцать лет назад он первый раз
пришел в этот дом таким заморышем. Как блокадный мальчик. Он был постарше
Наташи, а она всегда была миниатюрной. Так что визуально разница в возрасте
была заметна еще больше. Но он выглядел моложе ее, вы знаете. Учился у меня
на филологическом факультете. Хотел писать исследовательскую работу об
авторстве "Слова о полку Игореве". Так я и стал виновником их знакомства. Он
потом очень продвинулся по партийной линии, Василий. Жалко, что она не
родила ему детей. Да. Так вот я думаю, они оба, конечно, знали о Наташиной
маме, о Розочке. Наташа общалась и с Васенькой и с Леонидом. Леонид
Александрович приезжал на ее похороны. Плакал. Да. Вася не приезжал,
занятость, государственные дела.
- Как же вы пережили смерть Натальи Борисовны?
- Молодой человек, вы когда-нибудь наблюдали за стариками, которые
приходят на кладбище? Понаблюдайте, мой вам совет. Сразу поймете, что такое
старость и смерть. А если вы человек проницательный, вы также поймете, что
страшна не смерть, не потеря, человек привыкает к старости, а потом
привыкает к смерти.
- А что страшно? - спросил Нестеров.
- Страшно, что с собой нельзя унести свою память.
12.
Нестеров уходил от старика в философском настроении, размышляя о его
словах. Он не стал говорить старику об основаниях подозревать, что гибель
Самохваловой произошла иначе, нежели он представлял себе. Он лишь успокоил
старика, что оперативники находятся здесь из-за того, что Самохвалова
погибла за границей, и предупреждал, что во второй половине дня приедет
следователь Медведев с "осмотром" квартиры. Старик безразлично махнул рукой.
На квартире остался наряд оперативников.
В управлении Нестерова ждала неприятная новость. Машину, доставлявшую
Губеладзе в изолятор временного содержания, обстреляли. Гоча Губеладзе
смертельно раненный в голову, скончался в операционной, не приходя в
сознание. Мотоцикл задержать не смогли. Нестеров только сейчас осознал, что
Губеладзе все утро ждал предназначенной ему пули.
Нестеров связался с Женечкой из медведевского кабинета и велел ей
собираться в Венецию. Но добираться туда ей предстояло на круизном
теплоходе. Та сообщила, что теплоход "Раиса Горбачева" отправлялся в рейс из
Петербурга.
На завтра Нестеров назначил эксгумацию трупа Самохваловой,
похороненного на Волковом кладбище в семейной могиле Осиповых.
Он попросил Медведева обеспечить понятых, судмедэксперта, криминалистов
и биологов. Сам отправился в ведомственную гостиницу устраиваться.
Потом отправился на проспект Обуховской Обороны на Речной вокзал.
Начальник вокзала навел справки. Теплоход, как и сказала Женечка,
принадлежал Ленинградскому морскому пароходству и сейчас находился на пути в
Венецию, где-то в районе Гибралтарского пролива. Значит, в течение трех
суток прибудет в Венецию.
Нестеров решил во что бы то ни стало командировать Женечку на борт, а
потом к матери Самохваловой.
За два дня ему предстояло выяснить, кто похоронен на Волковом, и
действительно ли Самохвалова была в Венеции в июне, когда Мамонтов совершил
наезд. Это открывало возможность установить, вывезла ли Самохвалова
банковские деньги, среди которых была и доля Яблоньки. Конечно, она везла не
валюту, а быть может пластиковые карточки или просто чековую книжку. Но в
доме Розы Исааковны Самохваловой-Койфман могли быть какие-то ее вещи. Те же
кредитки. Хотя, с другой стороны, если Самохвалова возвратилась в июне в
Россию, значит, июньская поездка была только разведывательной, плюс
инсценировка дорожно-транспортного происшествия по просьбе Тупокина. Если
она решилась помочь ему в этом деле, значит, Тупокин обещал ей взамен
что-нибудь вроде финансового и дипломатического прикрытия после того, как
станет консулом. Конечно. Так и было. Должна же она была как-то перевезти
припрятанные деньги за границу.
Нестеров почти был уверен, что Тупокин пока отсиживается где-то и через
границу перейти не успел. Значит, сидит себе где-нибудь с папками по
Атташевскому банку, с деньгами Яблоньки - салют голицинской братве, с
деньгами Самохваловой - салют Трещетко. И те и другие мечтают сделать из
него котлеты и подкинуть в "Общепит". Если и выдастся Тупокину возможность
пересечь границу, то только с помощью Трещетко. Но тот скорее не паспорт
новый ему сделает, а "дырочку в правом боку". Из номера он позвонил Алтухову
домой.
Трубку взяла Женечка.
-Алтухов поселился в "Покровском", - сказала она. Я очень беспокоюсь,
ведь Трещетко может его узнать. Одна надежда, что тот приезжает с работы
поздно и по номерам основного корпуса не ходит. Полез Костя в самое пекло.
- Все правильно, Женюра. Мы пока ничего Трещетко предъявить не можем,
нужны основания, чтобы не позориться и не брать его на десять суток за
незаконную парковку.
- Он там с нашими ребятами. Они-то его и засветят, Николай
Константинович, - причитала Женечка. - Их ведь за километр можно узнать по
голубым рубашкам и выправке.
- Что ты ворчишь, как старуха! А кто будет врага народа Тупокина
караулить и на Трещетко оперативный материал собирать? Кто-то ведь должен.
- Я все понимаю, Николай Константинович.
- Ничего, я тебе скоро устрою отдых на Средиземном море. У Самохваловой
мать в Венеции. Думаю, что сразу после закрытия филиала "Фора" Самохвалова
была у нее. В июне. Поедешь одна, будешь работать под прикрытием
консульских. К бабуле надо подъехать с правдоподобной легендой. Вот тебе
задание до моего возвращения: пофантазируй. В четверг, двадцатого полетишь.
Ты за границей-то была, старушка?
- Нет, - проскулила Женечка, растроганная высочайшим званием, которым
Нестеров награждал только своих друзей: "старик и старушка".
Нестеров решил не брать старика на кладбище. Тот еще плохо ходил, да и
объяснение причин этого следственного действия он отложил на потом. По
фотографии, по отпечаткам пальцев, в крайнем случае, по зубам и
анатомическим особенностям тоже можно опознать двухмесячный труп.
Старик упомянул во вчерашнем разговоре, что падчерицу привезли в гробу
уже из Венеции, гроб был забит, и он опознавал Наташу через небольшое стекло
в крышке.
Ранним утром за Нестеровым заехал Медведев. Следом на "РАФике" ехала
вся криминалистическая лаборатория. Понятыми согласились стать двое ночных
портье в Нестеровской гостинице. Их тоже посадили в "Волгу".
- Зайдешь к своим? - спросил Медведев, выходя из машины.
- После, - сказал Нестеров, но тут же передумал, представив, что
нелегко будет стоять у могилы отца, наглядевшись перед этим на разложившуюся
утопленницу. - Хотя нет, подождите меня, я недолго. Можете отрывать и
доставать гроб на поверхность. Да ты еще с администрацией кладбища
провозишься невесть сколько.
Он отделился от группы "черных плащей" и пошел на свою аллею. Вскоре
криминалисты во главе с Медведевым исчезли за высокими склепами, толстыми
черными стволами деревьев, и резными оградами могил. Монотонная тишина
давила на барабанные перепонки. С аллеи он свернул направо и потом еще
немного прошел вперед.
- Здравствуй, папочка, - сказал он, подойдя к могильной раме, и
дотронулся до черного прямоугольного монумента.
В ветвях деревьев еще стоял туман, вскоре они по-особому зашумели:
пошел дождь. Но густые еще кроны долго не пропускали капли на землю, только
желтая, рано увядающая кладбищенская листва посыпалась на плечи Нестерова.
Ему захотелось прижаться щекой к полированной гранитной плите, но он подавил
нарастающую боль и вспомнил старика Осипова. Он всегда знал, что родители
наблюдают за ним с неба, и не мог поверить, что они не знают: кто пришел их
проведать. Память - это все, что остается у человека, когда он умирает...
Нестеров долго простоял за оградой, то держась за калитку, то опершись
на металлическую решетку, то оглядывая соседние могилы, давно знакомые ему:
все чисто и пустынно. Только листья начинают утеплять постели мертвых,
готовя их к зиме.
13.
Вечером следующего дня он, прихватив в вокзальном киоске мясной салат,
колбасу, стограммовую бутылочку водки и газировку, сел на свое место, достал