несдержанности, - в том-то и дело. Я уже два дня как должен был снять с
Тупокина вашего подписку о невыезде. Тишина. Тоже, на мою голову!
- Может быть, я не вовремя, но, простите, в Переделкино что-то неладное
опять. Мама повезла сегодня Пашку на выходные к жене, а сейчас позвонила -
там, еще раз простите, убийство.
- Кто!? - вырвалось у Нестерова.
- Не знаю, сами понимаете, в каком она состоянии. Я беру машину, еду
срочно к ней.
- Да, кто: мужчина или женщина хотя бы!?
- Нет-нет, это не Ирина. Мама бы сказала. Видимо, мужчина.
Нестеров стоял теперь над трупом Леснина-Каревского, смотрел на него,
щурясь, как смотрят вдаль, на горизонт. Он никак не мог овладеть собой, пока
Полторецкий не сказал ему на ухо:
- Стреляли издалека. Представляешь, каким надо быть снайпером, чтобы
ночью в темноте среди деревьев с далекого расстояния попасть поэту прямо в
сердце!
Нестеров очнулся, в голове его отчетливо вырисовывалась картина
произошедшего здесь накануне убийства: Леснин-Каревский, устав от вечного
недовольства соседей, выгуливал стаю ночью. Конечно, выгуливать этих бродяг
было смешно, но, очевидно, быть предводителем стаи бездомных собачар
доставляло забытому песеннику особое удовольствие. Кто же мог подступиться к
нему с оружием. Эта дворня, наверняка, злодея почувствовала бы за версту. А
вот за "полторы версты" вряд ли.
Не смогли защитить кормильца.
Впрочем, даже профессиональные телохранители - не всесильны.
Обернувшись, Нестеров остолбенел: роща кишела людьми, все лица были ему
хорошо знакомы, их было даже больше, чем деревьев.
Как в авторском кино, они приближались к нему, Нестерову, со всех
сторон, сходились, стекались к нему. Впереди справа Мамонтов подводил Ксению
Петровну, гладя ее голову своей надутой лапой, та прижималась к его груди,
плакала. Сзади кралась Ирина Игоревна, двое милиционеров шли по роще, словно
собирая грибы, Тупокин переходил от дерева к дереву. По тропинке со станции
бежала Женечка. Невдалеке кружил Полторецкий.
Из "скорой" высыпали санитары.
Странное было зрелище - белые санитары с носилками на фоне белых
стволов берез.
Нестеров кивнул Мамонтову. Ирина Игоревна встала поодаль, прислонившись
к дереву, засунув руки в карманы куртки, рассеянно смотрела перед собой, как
будто для нее важно было не убийство Леснина-Каревского, а ее здесь
присутствие.
Нестеров подозвал оперативника и Женечку. Затяжным взглядом поглядел на
них, словно не знал, с чего начать. Потом все-таки решился:
- Он, - Нестеров взглядом указал на Леснинка-Каревского, - видел, как
подозреваемый Бикчентаев подбрасывал недостающие вещи, словом, улики...
Женечка, воспользовавшись паузой, хотела пояснить майору-оперативнику
суть дела, но Нестеров перебил ее.
- Подозреваемый гуляет по Москве... А ну-ка, майор, отойдем-ка в
сторонку.
Он повел милиционера под локоток на соседнюю лужайку.
- Его, подозреваемого вот в этом самом убийстве, я собственноручно
выписал двенадцатого из гостиницы в Лефортово: мне велели, понимаешь, майор?
Майор, эдакий Джеймс Бонд российского разлива, симпатичный современный
парень, внимательно всматривался в лицо Нестерова. Но тут опустил глаза:
- Понимаю.
- Он... в общем, наш, но темная лошадка, они его выгораживают, а,
может, сами не ведают, кого... Поезжай за ним, а ? Можешь?
- Задержать? - спросил майор, - до выяснения?
- Под любым предлогом. Я приеду, заберу его, под свою, значит, мою,
ответственность. Мне только нужно с ним с глазу на глаз поговорить только, -
разволновался Нестеров, - И чтобы нас никто не нашел. Ты не бойся, никто не
узнает, а?
Майор оказался человеком. Вошел в положение Нестрова. Тот остался
составлять бумаги, опрашивать народ, а Женечку отправил с милиционером,
показывать дорогу к Бикчентаеву.
19.
Вечером того же дня, когда семья Мамонтовых сидела за круглым обеденным
столом на своей даче, слушая телевизор, на лестнице послышались шаги.
- Там же звонок есть, - заранее обижаясь незваному гостю, сказала
Ксения Петровна, а увидев вошедшего Нестерова, сладкоголосо добавила, -
чайку, Николай Константинович?
Все, как по команде, встали и засуетились.
Пашка, наконец-то, вырвался из бабушкиных объятий и стремглав унесся на
веранду. Ксения Петровна пошла ставить чайник, Мамонтов, протянув руку,
пошел приветствовать Нестерова, а Ирина Игоревна, наоборот, отошла в глубину
гостиной, в темный угол.
Мамонтов несказанно обрадовался. Долго тряс руку Нестерова,
приговаривая:
- Вот и замечательно, вот и прекрасно...
Ирина Игоревна, замерев, ждала, когда же Нестеров наденет на запястья
мужа наручники. Ей сердце подсказывало, что этот Нестеров способен на
непредсказуемые, непрогнозируемые действия. Наверняка, у него на каждого из
членов семьи Мамонтовых, имеется досье.
Вот ведь какой коллективчик образовался: "проходящие по делу". Ирина
Игоревна уже давно не волновалась за себя, и уж тем более за мужа. Услышав
от него печальный рассказ о его бесчеловечном низком бегстве от убитой им
девушки, она стала его презирать.
От такого презрения уже не возвращаются к теплоте супружеских уз. Не
могла же она теперь волноваться за совершенно чужого человека, с которым ее
ничего, кроме сына, не связывало. Рассудив, что ей не в чем себя упрекнуть,
она вышла из своей засады. Села за стол, прямо под абажур.
Мамонтов продолжал свободно размахивать руками.
Нестеров медлил со словами.
- Николай Константинович! - позвала Ирина Игоревна, - что вы там
стоите? Проходите, садитесь. Скажите, а я могу у вас поинтересоваться ходом
расследования? Это позволительно?
- На усмотрение следователя, Ирина Игоревна, - Нестеров подсел к
столу... - Кстати, Ирина Игоревна, итальянка-то ожила, - вздохнул Нестеров,
а Мамонтов прыснул в кулак.
Ирина Игоревна недоверчиво посмотрела на генерала.
Нестеров повторил:
- Та, настоящая, которую ваш муж малость погладил бампером, ожила. А
эта, которую вот здесь в двух метрах от вас обнаружили - не итальянка.
Ирина Игоревна поняла, что ее только что растерли по полу, как
мотылька.
Ксения Петровна вошла с подносом, попросила невестку помочь, но та как
раз - в этот самый момент, когда важно помочь свекрови, - выбежала в
соседнюю комнату, хлопнув дверью так, что та немедленно снова приоткрылась.
Ксения Петровна смуглой в пятнышках и вздутых венах рукою протягивала
чашки на блюдечках Нестерову и сыну.
-Вы успокоились уже Ксения Петровна, - спросил Нестеров, принимая чай.
Та ответила пространно:
- В какое время мы живем! Это же хуже, чем при культе личности, как же
теперь на улицу выходить, как детей спасать, даже в собственном доме нет
защиты, Лаврик.
- Ну, что ты ерунду говоришь, мам! - скривился Лаврентий Михайлович, -
все это когда-нибудь пройдет. Николай Константинович разберется. Что-то
удалось выяснить? Вы видели его?
Нестеров понял вопрос.
Кивнул.
Ирина Игоревна, видимо прислушиваясь, зашуршала в своей комнате вещами.
- Он сознался? Ведь у него одного был мотив. Это точно он. Жестоко. Как
жестоко. Его ведь никто у нас в консульстве не любил, верите?
- К сожалению, это не он.
- Как не он, - удивился Мамонтов. - Как не он? Что, улик не достает?
Мотивы не веские? Что там еще... причинно-следственные связи ... У меня по
уголовному процессу была пятерка. Правда, давно.
Мамонтов злился. Если преступник вновь дал о себе знать, следовательно,
он где-то здесь, рядом, его даже можно поймать, как лягушку, и
препарировать.
- Я говорю, может, все-таки вам потрудиться раскинуть мозгами - кому
нужно было убивать Леснина-Каревского; не обществу же защиты кошек... Вы же
сами сказали, что Леснин-Каревский вам этого субчика сдал. Вот он и убрал
свидетеля. Осталось только попросить господина Бикчентаева смотреть вам в
глаза и отвечать, где он был этой ночью. Вот и все!
- Оп-па! - Крикнул Нестеров, - что же вы, юрист, а главного не учли.
Или меня не считаете профессионалом. Алиби, голубчик, алиби - такой вот
гадкий термин, вроде "амебы".
Мамонтов еще злее поглядел на собеседника. Ксения Петровна, подперев
лоб рукою, слегка покачиваясь, сидела и глядела на сына.
- Алиби эти ребята могут, как католические индульгенции штамповать и
продавать. Вам какое алиби? Бармен в казино? Проститутка? Ваша родная
собака? Хотя - родственники не подходят.
- Это точно не он, Лаврентий Михайлович. Руслан Ильич Бикчентаев
позавчера был ранен при невыясненных обстоятельствах и находится в больнице,
в какой не скажу, а то еще проверять ринетесь. Он без сознания, но я клянусь
вам, что это он и есть, и я его сегодня сам видел. Если бы не вчерашний
майор и Женечка, так никто бы и не опознал Штирлица: его выбросили посреди
улицы из машины, с простреленным животом. Между прочим, из такого же
револьвера был убит ваш сосед. Кстати, проезжал сейчас мимо его дома, там
факельное шествие - поклонники собрались, поют что-то знакомое. Из
Леснина-Каревского. Как вам это нравится?
- А это покушение не спланировано случайно? Он на все способен.
- Выстрел в живот, следы пыток... не думаю.
Ксения Петровна закрыла ладонями глаза. Ирина Игоревна, складывая
какой-то халат, вышла из своей комнаты и остановилась в дверях.
- Что же делать думаете, Николай Константинович? - спросил Мамонтов, -
вы ведь понимаете, что это звенья одной цепи. А где же ваш Алтухов? И почему
вы не проверяете Тупокина?
Ирина Игоревна насторожилась.
-Никаких известий от Алтухова нет, я ждал его еще к понедельнику. Он
как раз и проверяет там некоторые данные о Тупокине и Бикчентаеве.
- А почему вы тогда приехали? - неожиданно спросила Ирина Игоревна.
- Не понял.
- Зачем вы к нам сюда сейчас приехали, - четко повторила она вопрос.
В этот вечер она казалась прозрачной, кожа ее была белее обыкновенного,
глаза провалились, стали заметнее морщинки возле глаз и рта. После
длительного молчания Нестеров неуклюже отшутился:
- В гости. У меня завтра выходной, а вот Лаврентий Михайлович меня
приглашал.
Мамонтов чувствовал, что сегодня утром Нестеров был огорчен какими-то
семейными проблемами. Ему захотелось приобщиться к этим проблемам,
поделиться с Нестеровым своими, посоветоваться.
Не к маме же бежать жаловаться на жену.
Он пригласил Нестерова прогуляться по участку. На улице уже стемнело,
но двор и поляна за домом были освещены ярким светом мамонтовских окон.
Ирина Игоревна хотела уйти к себе, но потом передумала и преградила дорогу
Нестерову.
- А вы не спросили, есть ли алиби у Лаврентия Михайловича. Забыли? Так
спросите сейчас. Спрашивайте здесь, при мне.
Она говорила таким тоном, какого еще не позволял себе ни один человек,
знакомый Нестерову. Это был тон глубоко уверенной в своей правоте обиженной
женщины, знающей, что она переступает опасную черту, и... идущей на это.
Нестеров оглянулся на Мамонтова.
Тот кусал ус и раздувал ноздри. Нестеров понимал, что слова "я ночевал
дома" никогда еще не принимались как бесспорное доказательство
непричастности.
- Что вы делали сегодня ночью, Лаврентий Михайлович, не припомните? -
спросил Нестеров.
- Я был дома с матерью и сыном.
Вдруг Нестерова что-то осенило, и он решительно прошел в детскую.
Пашка, возивший машинку по полу, обернулся.
- Не входить! - приказал Нестеров подпирающим сзади родителям, и закрыл
дверь.
- Паш, можно тебя отвлечь?
- Да.
- А папа вчера домой во сколько приехал?
Ребенок пожал плечами и сказал, что папа был весь день дома.
- А вечером?
- А вечером папа ушел, а потом я заснул, - тихо сказал мальчик.
Нестеров вошел в гостиную, поставил стул на середину комнаты и сел на
него верхом.
- Ксения Петровна, а где ночевал ваш сын? - ехидно спросил Николай
Константинович.
- Дома, - ответила она.
- У меня похожая ситуация, знаете ли, с дочерью. Моя дочь тоже дома
ночует, знаете ли, а оказывается, что мы с матерью принимаем желаемое за
действительное.
Ксения Петровна потупилась.
Ирина Игоревна, довольная своей местью, сложила руки на груди. Все в
ней кипело ненавистью к нежеланному мужчине.
Нестеров не верил в причастность Мамонтова к убийству
Леснина-Каревского, а к покушению на Бикчентаева и подавно. Психологически,
это было установлено пять минут назад, когда Мамонтов настаивал на
виновности помощника, и узнал, что тот ранен.
Женечка дежурила в госпитале, на случай, если помощник очнется и
скажет, кто его подстрелил.
- У меня в детстве был друг, - сказал Нестеров, - так он отвечал, когда
кто-нибудь стучал в его дверь: "Входите-жалуйтесь". Так вот я вам, Лаврентий
Михайлович, говорю "входите-жалуйтесь", что там у вас произошло, только все
честно.
- Это глубоко семейное. Я не желаю вас в это посвящать.
Ирине Игоревне трудно было представить мужа в роли убийцы
поэта-собачника. Она только недавно видела Леснина-Каревского у калитки
Тупокинской дачи. Леонид Александрович о чем-то беседовал с собачником,
потом последний пошел своей дорогой. При чем тут муж, и какую опасность
вообще мог представлять для истинного убийцы этот опустившийся шансонье, она
не понимала.
Она намеренно подводила Мамонтова под монастырь, жалила его
пронзительным презрительным взглядом, а если бы была змеей, еще бы и
зашипела, высовывая язык. Но она не думала, что ее провокации дадут такой
реальный опасный для мужа поворот. Теперь Нестерову самому стало интересно,
где был Мамонтов в ночь убийства.
Первой не выдержала Ксения Петровна. Плача, она попросила сына обо всем
поведать следователю, "ведь не чужой человек". Мамонтов, испугав Ирину,
схватил ее повыше запястья и вывел на середину комнаты, прямо пред светлые
очи Нестерова.
- Ты не догадываешься, где я был?! - обратился он к жене. - Ты хочешь,
чтобы я при постороннем человеке рассказал, где я был и что я видел? Мы с
тобой двадцать лет вместе. Всякое бывало, но такой грязи моя семья испокон
веку не видывала. Я тебя так любил, так боялся потерять. Что тебя не
устраивало? Я сойду с ума, наверное. Но у нас больше нет будущего. Весь
вечер вчерашний я просидел здесь в Переделкино, да. Под Тупокинскими окнами.
Вы верите мне, Николай Константинович?
Ирина вспыхнула, Нестеров заметил, какой страх прокатился по ее лицу.
- Зачем же вы за ним следили?
- Да не за ним. Я жену свою оплакивал, - Мамонтов глядел в пол, из носа
его текла жижица, глаза покраснели. - И мог бы убить кого-нибудь. Да-да,
очень даже. Но не убивал. Весь вечер ждал, может она случайно выглянет на
улицу, увидит меня, поймет, какую боль она мне причиняет. - Он, наконец,
выдохнул рыдания, - А она, на моих глазах с этим... Предательство. Как же
это низко! Куда ты скатилась?
- Сыночек, успокойся - взревела Ксения Петровна, - она не стоит этого.
Мне страшно за тебя. Николай, остановите его, ему будет плохо...
Ирина Игоревна была холодна и, по-прежнему, надменна. Ни один мускул
больше не дрогнул на ее лице. Она парировала:
- Не надо мне устраивать судилище. Это моя жизнь, я разберусь в ней без
вас. Особенно, без вас, Ксения Петровна.
После чего развернулась и ушла в спальню.
Мамонтов закричал ей вслед что-то очень неприятное и интимное.
- О, Господи! - простонала Ксения Петровна, ребенок же все слышит,
интеллигенция.
Ирина Игоревна выскочила из спальни разъяренная, в зеленой мохеровой
кофте, с сумкой в руках.
- Мне здесь делать больше нечего! Сына я заберу позже. А вы,
следователь, черт вас дери, не моргайте глазами, а зовите наряд милиции. До
вас что еще не дошло, что он этой ночью был в поселке?!
- Это ты, потаскуха, была в поселке ночью с твоим Тупокиным, а Лаврик
приехал домой в двенадцатом часу, - закричала Ксения Петровна. - Убирайся из
моего дома - к этому выродку. Ты еще не все о нем знаешь. Это страшный
человек, страшная семья, то-то вы нашли друг друга.
Ирина Игоревна подбоченилась и ответила:
- У Леонида есть алиби, и это алиби - я. Уж поверьте, мы все десять
дней не вставали с постели. Может быть, и не поверят любящей женщине. Но и
ваше свидетельство, как матери, никуда не годится.
У Нестерова в конце-концов разболелась шея, как у теннисного
болельщика. Он уже устал вертеть головой то влево, то вправо в зависимости
от того, чья подача. Когда Ирина Игоревна вылетела из дома, бабахнув на этот
раз входной дверью на весь поселок, он чуть было не зааплодировал
любопытному спектаклю, но оказалось, что финальная сцена еще впереди.
В литературе это называется эпилогом.
К Нестерову подошел Мамонтов и, судорожно тряся руками, стал пихать
какие-то бумажки, которые перед этим нашарил в карманах брюк.
Нестеров взял их и увидел бесспорно реабилитирующие Мамонтова
документы, необходимые скорее для следствия, чем для следователя. Это был
билет на электричку до Переделкино и обратно, датированный вчерашним
вечером, а также проездной на метро, только позавчера открытый. На обороте
проездного метрополитеновский пропускной механизм турникета отбил время двух
предпоследних и единственных вчера поездок: 20.45, 23.45.
Леснин-Каревский был убит в час ночи. Даже ближе к двум, если верить
Полторецкому. Мамонтов без четверти двенадцатого ночи был на станции метро
"Киевская", направлялся в центр, домой. Наверняка, консъерж подтвердит, что
он прибыл домой около часа ночи.
Как раз в это время стреляли в Леснина-Каревского.
-Ну, что, повеселились? - спросил Нестерова Мамонтов, - Счастливы?
- Лаврентий Михайлович, этот нарыв рано или поздно все равно прорвался
бы.
- Да я люблю ее!
Нестеров виновато помолчал и спросил:
- А что вас заставило ехать к Тупокину на дачу?
- Да я все чувствую. Все: что с ней происходит, чем она взволнована, в
каком настроении. Все чувствую. Вы не представляете, каково сидеть в Москве
и представлять себе, как она там тебе изменяет, и одновременно, сомневаться
в этом. Уж лучше удостовериться.
- А почему уехали тогда так рано: удостоверились?
Мамонтов не ожидал подобного вопроса и простодушно ответил:
- Так свет же погасили!
- Ничего особенного не заметили? Леснина-Каревского не видели?
Мамонтов развел руками.
- Нет, только какое-то шевеление все-таки в поселке было. Что-то
необычное, освещение что ли... Нет, нет... не помню...
Ирина Игоревна шла к даче Тупокина с тяжелой сумкой и набитой камнями
душой. Слезы отчаяния душили ее. Она ничуть не сомневалась в своей страсти к
Леониду Александровичу, но и жалость к мужу раздирала ее. Она плакала в
голос на пустынной дачной улице. И эта улица была улицей Лермонтова.
По левую ее руку темнели дачи классиков, имена которых мало что теперь
говорят школьникам: Пархоменко, Кожевникова, Авдеенко, Лавренева, Лавровых,
Софронова, Кешокова, Серебряковой, Штейна...
По правую - переливались огнями особняки новых, неведомых еще граждан
великой страны, коим чуждо и неуютно было самое понятие: книга.
Где уж ей Ирине Игоревне в ее расстроенности было заметить, что в доме
Яблоньки (по правую руку), уже больше полугода опечатанном, на чердаке
подрагивает оранжевый свет, очевидно, какого-то огарка свечки.
Повернув на улицу, именуемую Довженко, где некогда, уверовавшие и
сомневающиеся в непогрешимости социалистического реализма, уживались в одном
пространстве Захарченко и Перцов, Алигер и Крон, Лесючевский и Ошанин,
Васильев и Олеша, Еремин и Зелинский, Владыкин и Луконин, Казакевич и Львов,
Яшин и Татьяничева, другой Смирнов и Никулин, Ахмадулина и Лукницкий, и,
подходя к даче Тупокина, выкупленной им недавно у заместителя главного
редактора "Литературной газеты", того самого, что жил напротив и чуть левее
наискосок дачи Щекочихина, - она вдруг остановилась у странного крыльца,
немного не дойдя до дачи Рыбакова.
В окошечке возле ее коленей горел свет, она отступила на шаг и
нагнулась к окну. Тупокин был в душевой. Он был одет, стоял к ней спиной и
что-то ремонтировал в углу помещения.
Ей показалось, что он зачем-то отдирает доски, и за его рукой
открывается полый проем величиной с обувную коробку. Она не обратила на это
внимания.
Ирина Игоревна вошла в дом и спустилась в подпол.
За козлами, там, где вдоль стен были сложены березовые бруски и
инструменты, лежала груда папок и несколько больших целлофановых пакетов.
Она уставилась на все эти предметы и, слегка всхлипывая от пронзившего
ее сердце испуга, стала пятиться к лестнице. Внезапно над ее ухом прозвучал
резкий баритон:
- Стучаться надо, голубушка.
20.
Нестерову нужно было что-то говорить, он понимал это. Влип в неловкое
положение, теперь Мамонтов ждал от него слов соболезнования. На глазах
следователя только что распалась семья. Это неприятней любой перестрелки.
И тут Нестеров вдруг вспомнил, зачем на самом деле на ночь глядя
приехал к Мамонтовым. Ему самому нужно было отомстить жене за утренний
скандал. Ну, пусть не отомстить; пусть попугать.
Они сидели на ступеньках крыльца. Ночь была сыра и холодна. Мамонтов
покуривал длинную тонкую сигаретку. Живот его опал, рубашка казалась грязной
и помятой. Нестеров, уже сполоснувшийся из бочки с дождевой водой, сидел
рядом, с полотенцем на шее, в одной футболке, не замечая выступивших
мурашек.
- Не думал, что вы такой щупленький, - заметил Мамонтов. - Под пиджаком
не видно. Да и за счет роста, наверное, кажетесь крупнее.
- За счет должности скорее, - отозвался Нестеров.
- А я вот брюшко себе наел, - Мамонтов похлопал себя по животу.
Лицо его было печально, он задумчиво всматривался в ночную темень.
Ничего не было видно за пределами светового шара, образуемого лампочкой над
их головами.
- Руслан выживет? - спросил Мамонтов, - как вы думаете?
- Наверное. Врачи толковые, да и доставили его вовремя. Какой-то
дальнобойщик подобрал.
- А где же это случилось?
- Я с ним успел побеседовать, с шофером. Подобрал он Бикчентаева на
трассе, на обочине, недалеко от Голицына. Уже за Голициным, на повороте в
Покровское. Деревня такая и пансионат неплохой, известный. Бикчентаева прямо
перед его рефрижератором выбросили, чуть было не под колеса. Он запомнил
номера.
Машина в угоне: черный БМВ, московские номера. В машине сидели двое:
водитель и пассажир на заднем сиденье. Такие вот дела. Задета селезенка,
отбиты почки, несколько швов на лице и голове. Почему он без сознания-то,
головой при падении из машины о столб ударился. Проломил малость кость.
- Кошмар, - вздохнул Лаврентий Михайлович, - ...А она ведь к нему
пошла.
Нестеров посмотрел в сторону Тупокинской дачи. Завтра с утра он решил
идти к Тупокину, решать, что с ним делать. Никаких улик против него нет, но
упускать его никак нельзя. Если в Леснина-Каревского стрелял не Бикчентаев,
а без причины старика убивать не стали бы - даже издалека и в темноте можно
различить человека, окруженного собаками, ошибки здесь не было, хотели убить
именно его - то кому же еще из причастных к делу понадобилось убирать его.
Не Мамонтову же.
А кто остается? Был бы Алтухов, было бы кому ходить за Тупокиным
хвостиком. Но "семерку" официально вызывать для этого товарища -у Нестерова
нет оснований. К каждому жителю поселка слежку не приставишь.
- Вы Леснина-Каревского хорошо знали, Лаврентий Михайлович?
- Никогда с ним не общался. Хотя он и живет здесь с оттепели, я имею
ввиду с хрущевской оттепели. Тогда он был в моде. Сейчас не публикуется
почти. Последний сборник стихов издал на деньги местной братвы. Шекспиру,
или там Пастернаку, или Тихонову такое и не снилось.
- Да, - сказал Нестеров. - У него были неплохие песенки... Может,
помиритесь еще, - ни с того ни с сего произнес Нестеров: это он вновь
вспомнил о жене. - Моя вот тоже не знает, что я к вам поехал. Надо бы
выдержать, не звонить, как вы думаете?
- Зачем? Зачем мучить друг друга, если любите.
Мамонтов казался теперь Николаю Константиновичу головастым карапузом.
- Вот вы много стран повидали, Лаврентий Михайлович, сладка она, другая
жизнь?
Мамонтов не ответил на отвлекающий вопрос Нестерова, он всматривался в
одну точку за стволами деревьев, потом встал и погасил лампочку. Нестеров
решил, что он пытается разглядеть Тупокинские окна, но, оказывается,
Мамонтов смотрел не туда.
- Посмотрите, Николай Константинович, кажется, в доме Яблоньки свет
мелькает. Вон там.
Нестеров вгляделся. Решил, что просто окна закрытой дачи отражают свет
со стороны, откуда-нибудь с соседнего дома. Не станет же блатная компания
так себя раскрывать. Хотя, кто их знает. Да и кого здесь бояться,
Нестеров-то в Переделкино инкогнито.
- Надо бы проверить, прогуляемся? - спросил он Лаврентия Михайловича.
- Я принесу куртки.
- Мой пиджак, пожалуйста, и сумку.
Нестеров взял из принесенной Мамонтовым сумки табельный пистолет, сунул
его сзади за пояс, дулом в копчик, и надел пиджак. Мамонтова потряхивало от
предстоящего приключения, в правой руке он сжимал небольшой фонарик - для
обороны. Они тихонько вышли за калитку и направились вглубь улицы.
- Мои уже заснули, - сообщил шепотом Мамонтов. - Как вы думаете, кто
там может быть?
- По- моему, вы ошиблись, - так же шепотом ответил Нестеров, - это
обычное привидение.
Мамонтов неожиданно резко остановился и шлепнул себя ладонью по лбу.
- Ну, конечно же, как я забыл!
- Что, Лаврентий Михайлович?
- Ну, точно. Здесь же куча призраков. Останетесь ночевать, увидите
сами, - абсолютно серьезно сообщил Мамонтов. - Здесь в тридцатые годы
расстреливали прямо во дворах. Да и своей смертью немало жильцов поумирало.
Тупокина вашего подписку о невыезде. Тишина. Тоже, на мою голову!
- Может быть, я не вовремя, но, простите, в Переделкино что-то неладное
опять. Мама повезла сегодня Пашку на выходные к жене, а сейчас позвонила -
там, еще раз простите, убийство.
- Кто!? - вырвалось у Нестерова.
- Не знаю, сами понимаете, в каком она состоянии. Я беру машину, еду
срочно к ней.
- Да, кто: мужчина или женщина хотя бы!?
- Нет-нет, это не Ирина. Мама бы сказала. Видимо, мужчина.
Нестеров стоял теперь над трупом Леснина-Каревского, смотрел на него,
щурясь, как смотрят вдаль, на горизонт. Он никак не мог овладеть собой, пока
Полторецкий не сказал ему на ухо:
- Стреляли издалека. Представляешь, каким надо быть снайпером, чтобы
ночью в темноте среди деревьев с далекого расстояния попасть поэту прямо в
сердце!
Нестеров очнулся, в голове его отчетливо вырисовывалась картина
произошедшего здесь накануне убийства: Леснин-Каревский, устав от вечного
недовольства соседей, выгуливал стаю ночью. Конечно, выгуливать этих бродяг
было смешно, но, очевидно, быть предводителем стаи бездомных собачар
доставляло забытому песеннику особое удовольствие. Кто же мог подступиться к
нему с оружием. Эта дворня, наверняка, злодея почувствовала бы за версту. А
вот за "полторы версты" вряд ли.
Не смогли защитить кормильца.
Впрочем, даже профессиональные телохранители - не всесильны.
Обернувшись, Нестеров остолбенел: роща кишела людьми, все лица были ему
хорошо знакомы, их было даже больше, чем деревьев.
Как в авторском кино, они приближались к нему, Нестерову, со всех
сторон, сходились, стекались к нему. Впереди справа Мамонтов подводил Ксению
Петровну, гладя ее голову своей надутой лапой, та прижималась к его груди,
плакала. Сзади кралась Ирина Игоревна, двое милиционеров шли по роще, словно
собирая грибы, Тупокин переходил от дерева к дереву. По тропинке со станции
бежала Женечка. Невдалеке кружил Полторецкий.
Из "скорой" высыпали санитары.
Странное было зрелище - белые санитары с носилками на фоне белых
стволов берез.
Нестеров кивнул Мамонтову. Ирина Игоревна встала поодаль, прислонившись
к дереву, засунув руки в карманы куртки, рассеянно смотрела перед собой, как
будто для нее важно было не убийство Леснина-Каревского, а ее здесь
присутствие.
Нестеров подозвал оперативника и Женечку. Затяжным взглядом поглядел на
них, словно не знал, с чего начать. Потом все-таки решился:
- Он, - Нестеров взглядом указал на Леснинка-Каревского, - видел, как
подозреваемый Бикчентаев подбрасывал недостающие вещи, словом, улики...
Женечка, воспользовавшись паузой, хотела пояснить майору-оперативнику
суть дела, но Нестеров перебил ее.
- Подозреваемый гуляет по Москве... А ну-ка, майор, отойдем-ка в
сторонку.
Он повел милиционера под локоток на соседнюю лужайку.
- Его, подозреваемого вот в этом самом убийстве, я собственноручно
выписал двенадцатого из гостиницы в Лефортово: мне велели, понимаешь, майор?
Майор, эдакий Джеймс Бонд российского разлива, симпатичный современный
парень, внимательно всматривался в лицо Нестерова. Но тут опустил глаза:
- Понимаю.
- Он... в общем, наш, но темная лошадка, они его выгораживают, а,
может, сами не ведают, кого... Поезжай за ним, а ? Можешь?
- Задержать? - спросил майор, - до выяснения?
- Под любым предлогом. Я приеду, заберу его, под свою, значит, мою,
ответственность. Мне только нужно с ним с глазу на глаз поговорить только, -
разволновался Нестеров, - И чтобы нас никто не нашел. Ты не бойся, никто не
узнает, а?
Майор оказался человеком. Вошел в положение Нестрова. Тот остался
составлять бумаги, опрашивать народ, а Женечку отправил с милиционером,
показывать дорогу к Бикчентаеву.
19.
Вечером того же дня, когда семья Мамонтовых сидела за круглым обеденным
столом на своей даче, слушая телевизор, на лестнице послышались шаги.
- Там же звонок есть, - заранее обижаясь незваному гостю, сказала
Ксения Петровна, а увидев вошедшего Нестерова, сладкоголосо добавила, -
чайку, Николай Константинович?
Все, как по команде, встали и засуетились.
Пашка, наконец-то, вырвался из бабушкиных объятий и стремглав унесся на
веранду. Ксения Петровна пошла ставить чайник, Мамонтов, протянув руку,
пошел приветствовать Нестерова, а Ирина Игоревна, наоборот, отошла в глубину
гостиной, в темный угол.
Мамонтов несказанно обрадовался. Долго тряс руку Нестерова,
приговаривая:
- Вот и замечательно, вот и прекрасно...
Ирина Игоревна, замерев, ждала, когда же Нестеров наденет на запястья
мужа наручники. Ей сердце подсказывало, что этот Нестеров способен на
непредсказуемые, непрогнозируемые действия. Наверняка, у него на каждого из
членов семьи Мамонтовых, имеется досье.
Вот ведь какой коллективчик образовался: "проходящие по делу". Ирина
Игоревна уже давно не волновалась за себя, и уж тем более за мужа. Услышав
от него печальный рассказ о его бесчеловечном низком бегстве от убитой им
девушки, она стала его презирать.
От такого презрения уже не возвращаются к теплоте супружеских уз. Не
могла же она теперь волноваться за совершенно чужого человека, с которым ее
ничего, кроме сына, не связывало. Рассудив, что ей не в чем себя упрекнуть,
она вышла из своей засады. Села за стол, прямо под абажур.
Мамонтов продолжал свободно размахивать руками.
Нестеров медлил со словами.
- Николай Константинович! - позвала Ирина Игоревна, - что вы там
стоите? Проходите, садитесь. Скажите, а я могу у вас поинтересоваться ходом
расследования? Это позволительно?
- На усмотрение следователя, Ирина Игоревна, - Нестеров подсел к
столу... - Кстати, Ирина Игоревна, итальянка-то ожила, - вздохнул Нестеров,
а Мамонтов прыснул в кулак.
Ирина Игоревна недоверчиво посмотрела на генерала.
Нестеров повторил:
- Та, настоящая, которую ваш муж малость погладил бампером, ожила. А
эта, которую вот здесь в двух метрах от вас обнаружили - не итальянка.
Ирина Игоревна поняла, что ее только что растерли по полу, как
мотылька.
Ксения Петровна вошла с подносом, попросила невестку помочь, но та как
раз - в этот самый момент, когда важно помочь свекрови, - выбежала в
соседнюю комнату, хлопнув дверью так, что та немедленно снова приоткрылась.
Ксения Петровна смуглой в пятнышках и вздутых венах рукою протягивала
чашки на блюдечках Нестерову и сыну.
-Вы успокоились уже Ксения Петровна, - спросил Нестеров, принимая чай.
Та ответила пространно:
- В какое время мы живем! Это же хуже, чем при культе личности, как же
теперь на улицу выходить, как детей спасать, даже в собственном доме нет
защиты, Лаврик.
- Ну, что ты ерунду говоришь, мам! - скривился Лаврентий Михайлович, -
все это когда-нибудь пройдет. Николай Константинович разберется. Что-то
удалось выяснить? Вы видели его?
Нестеров понял вопрос.
Кивнул.
Ирина Игоревна, видимо прислушиваясь, зашуршала в своей комнате вещами.
- Он сознался? Ведь у него одного был мотив. Это точно он. Жестоко. Как
жестоко. Его ведь никто у нас в консульстве не любил, верите?
- К сожалению, это не он.
- Как не он, - удивился Мамонтов. - Как не он? Что, улик не достает?
Мотивы не веские? Что там еще... причинно-следственные связи ... У меня по
уголовному процессу была пятерка. Правда, давно.
Мамонтов злился. Если преступник вновь дал о себе знать, следовательно,
он где-то здесь, рядом, его даже можно поймать, как лягушку, и
препарировать.
- Я говорю, может, все-таки вам потрудиться раскинуть мозгами - кому
нужно было убивать Леснина-Каревского; не обществу же защиты кошек... Вы же
сами сказали, что Леснин-Каревский вам этого субчика сдал. Вот он и убрал
свидетеля. Осталось только попросить господина Бикчентаева смотреть вам в
глаза и отвечать, где он был этой ночью. Вот и все!
- Оп-па! - Крикнул Нестеров, - что же вы, юрист, а главного не учли.
Или меня не считаете профессионалом. Алиби, голубчик, алиби - такой вот
гадкий термин, вроде "амебы".
Мамонтов еще злее поглядел на собеседника. Ксения Петровна, подперев
лоб рукою, слегка покачиваясь, сидела и глядела на сына.
- Алиби эти ребята могут, как католические индульгенции штамповать и
продавать. Вам какое алиби? Бармен в казино? Проститутка? Ваша родная
собака? Хотя - родственники не подходят.
- Это точно не он, Лаврентий Михайлович. Руслан Ильич Бикчентаев
позавчера был ранен при невыясненных обстоятельствах и находится в больнице,
в какой не скажу, а то еще проверять ринетесь. Он без сознания, но я клянусь
вам, что это он и есть, и я его сегодня сам видел. Если бы не вчерашний
майор и Женечка, так никто бы и не опознал Штирлица: его выбросили посреди
улицы из машины, с простреленным животом. Между прочим, из такого же
револьвера был убит ваш сосед. Кстати, проезжал сейчас мимо его дома, там
факельное шествие - поклонники собрались, поют что-то знакомое. Из
Леснина-Каревского. Как вам это нравится?
- А это покушение не спланировано случайно? Он на все способен.
- Выстрел в живот, следы пыток... не думаю.
Ксения Петровна закрыла ладонями глаза. Ирина Игоревна, складывая
какой-то халат, вышла из своей комнаты и остановилась в дверях.
- Что же делать думаете, Николай Константинович? - спросил Мамонтов, -
вы ведь понимаете, что это звенья одной цепи. А где же ваш Алтухов? И почему
вы не проверяете Тупокина?
Ирина Игоревна насторожилась.
-Никаких известий от Алтухова нет, я ждал его еще к понедельнику. Он
как раз и проверяет там некоторые данные о Тупокине и Бикчентаеве.
- А почему вы тогда приехали? - неожиданно спросила Ирина Игоревна.
- Не понял.
- Зачем вы к нам сюда сейчас приехали, - четко повторила она вопрос.
В этот вечер она казалась прозрачной, кожа ее была белее обыкновенного,
глаза провалились, стали заметнее морщинки возле глаз и рта. После
длительного молчания Нестеров неуклюже отшутился:
- В гости. У меня завтра выходной, а вот Лаврентий Михайлович меня
приглашал.
Мамонтов чувствовал, что сегодня утром Нестеров был огорчен какими-то
семейными проблемами. Ему захотелось приобщиться к этим проблемам,
поделиться с Нестеровым своими, посоветоваться.
Не к маме же бежать жаловаться на жену.
Он пригласил Нестерова прогуляться по участку. На улице уже стемнело,
но двор и поляна за домом были освещены ярким светом мамонтовских окон.
Ирина Игоревна хотела уйти к себе, но потом передумала и преградила дорогу
Нестерову.
- А вы не спросили, есть ли алиби у Лаврентия Михайловича. Забыли? Так
спросите сейчас. Спрашивайте здесь, при мне.
Она говорила таким тоном, какого еще не позволял себе ни один человек,
знакомый Нестерову. Это был тон глубоко уверенной в своей правоте обиженной
женщины, знающей, что она переступает опасную черту, и... идущей на это.
Нестеров оглянулся на Мамонтова.
Тот кусал ус и раздувал ноздри. Нестеров понимал, что слова "я ночевал
дома" никогда еще не принимались как бесспорное доказательство
непричастности.
- Что вы делали сегодня ночью, Лаврентий Михайлович, не припомните? -
спросил Нестеров.
- Я был дома с матерью и сыном.
Вдруг Нестерова что-то осенило, и он решительно прошел в детскую.
Пашка, возивший машинку по полу, обернулся.
- Не входить! - приказал Нестеров подпирающим сзади родителям, и закрыл
дверь.
- Паш, можно тебя отвлечь?
- Да.
- А папа вчера домой во сколько приехал?
Ребенок пожал плечами и сказал, что папа был весь день дома.
- А вечером?
- А вечером папа ушел, а потом я заснул, - тихо сказал мальчик.
Нестеров вошел в гостиную, поставил стул на середину комнаты и сел на
него верхом.
- Ксения Петровна, а где ночевал ваш сын? - ехидно спросил Николай
Константинович.
- Дома, - ответила она.
- У меня похожая ситуация, знаете ли, с дочерью. Моя дочь тоже дома
ночует, знаете ли, а оказывается, что мы с матерью принимаем желаемое за
действительное.
Ксения Петровна потупилась.
Ирина Игоревна, довольная своей местью, сложила руки на груди. Все в
ней кипело ненавистью к нежеланному мужчине.
Нестеров не верил в причастность Мамонтова к убийству
Леснина-Каревского, а к покушению на Бикчентаева и подавно. Психологически,
это было установлено пять минут назад, когда Мамонтов настаивал на
виновности помощника, и узнал, что тот ранен.
Женечка дежурила в госпитале, на случай, если помощник очнется и
скажет, кто его подстрелил.
- У меня в детстве был друг, - сказал Нестеров, - так он отвечал, когда
кто-нибудь стучал в его дверь: "Входите-жалуйтесь". Так вот я вам, Лаврентий
Михайлович, говорю "входите-жалуйтесь", что там у вас произошло, только все
честно.
- Это глубоко семейное. Я не желаю вас в это посвящать.
Ирине Игоревне трудно было представить мужа в роли убийцы
поэта-собачника. Она только недавно видела Леснина-Каревского у калитки
Тупокинской дачи. Леонид Александрович о чем-то беседовал с собачником,
потом последний пошел своей дорогой. При чем тут муж, и какую опасность
вообще мог представлять для истинного убийцы этот опустившийся шансонье, она
не понимала.
Она намеренно подводила Мамонтова под монастырь, жалила его
пронзительным презрительным взглядом, а если бы была змеей, еще бы и
зашипела, высовывая язык. Но она не думала, что ее провокации дадут такой
реальный опасный для мужа поворот. Теперь Нестерову самому стало интересно,
где был Мамонтов в ночь убийства.
Первой не выдержала Ксения Петровна. Плача, она попросила сына обо всем
поведать следователю, "ведь не чужой человек". Мамонтов, испугав Ирину,
схватил ее повыше запястья и вывел на середину комнаты, прямо пред светлые
очи Нестерова.
- Ты не догадываешься, где я был?! - обратился он к жене. - Ты хочешь,
чтобы я при постороннем человеке рассказал, где я был и что я видел? Мы с
тобой двадцать лет вместе. Всякое бывало, но такой грязи моя семья испокон
веку не видывала. Я тебя так любил, так боялся потерять. Что тебя не
устраивало? Я сойду с ума, наверное. Но у нас больше нет будущего. Весь
вечер вчерашний я просидел здесь в Переделкино, да. Под Тупокинскими окнами.
Вы верите мне, Николай Константинович?
Ирина вспыхнула, Нестеров заметил, какой страх прокатился по ее лицу.
- Зачем же вы за ним следили?
- Да не за ним. Я жену свою оплакивал, - Мамонтов глядел в пол, из носа
его текла жижица, глаза покраснели. - И мог бы убить кого-нибудь. Да-да,
очень даже. Но не убивал. Весь вечер ждал, может она случайно выглянет на
улицу, увидит меня, поймет, какую боль она мне причиняет. - Он, наконец,
выдохнул рыдания, - А она, на моих глазах с этим... Предательство. Как же
это низко! Куда ты скатилась?
- Сыночек, успокойся - взревела Ксения Петровна, - она не стоит этого.
Мне страшно за тебя. Николай, остановите его, ему будет плохо...
Ирина Игоревна была холодна и, по-прежнему, надменна. Ни один мускул
больше не дрогнул на ее лице. Она парировала:
- Не надо мне устраивать судилище. Это моя жизнь, я разберусь в ней без
вас. Особенно, без вас, Ксения Петровна.
После чего развернулась и ушла в спальню.
Мамонтов закричал ей вслед что-то очень неприятное и интимное.
- О, Господи! - простонала Ксения Петровна, ребенок же все слышит,
интеллигенция.
Ирина Игоревна выскочила из спальни разъяренная, в зеленой мохеровой
кофте, с сумкой в руках.
- Мне здесь делать больше нечего! Сына я заберу позже. А вы,
следователь, черт вас дери, не моргайте глазами, а зовите наряд милиции. До
вас что еще не дошло, что он этой ночью был в поселке?!
- Это ты, потаскуха, была в поселке ночью с твоим Тупокиным, а Лаврик
приехал домой в двенадцатом часу, - закричала Ксения Петровна. - Убирайся из
моего дома - к этому выродку. Ты еще не все о нем знаешь. Это страшный
человек, страшная семья, то-то вы нашли друг друга.
Ирина Игоревна подбоченилась и ответила:
- У Леонида есть алиби, и это алиби - я. Уж поверьте, мы все десять
дней не вставали с постели. Может быть, и не поверят любящей женщине. Но и
ваше свидетельство, как матери, никуда не годится.
У Нестерова в конце-концов разболелась шея, как у теннисного
болельщика. Он уже устал вертеть головой то влево, то вправо в зависимости
от того, чья подача. Когда Ирина Игоревна вылетела из дома, бабахнув на этот
раз входной дверью на весь поселок, он чуть было не зааплодировал
любопытному спектаклю, но оказалось, что финальная сцена еще впереди.
В литературе это называется эпилогом.
К Нестерову подошел Мамонтов и, судорожно тряся руками, стал пихать
какие-то бумажки, которые перед этим нашарил в карманах брюк.
Нестеров взял их и увидел бесспорно реабилитирующие Мамонтова
документы, необходимые скорее для следствия, чем для следователя. Это был
билет на электричку до Переделкино и обратно, датированный вчерашним
вечером, а также проездной на метро, только позавчера открытый. На обороте
проездного метрополитеновский пропускной механизм турникета отбил время двух
предпоследних и единственных вчера поездок: 20.45, 23.45.
Леснин-Каревский был убит в час ночи. Даже ближе к двум, если верить
Полторецкому. Мамонтов без четверти двенадцатого ночи был на станции метро
"Киевская", направлялся в центр, домой. Наверняка, консъерж подтвердит, что
он прибыл домой около часа ночи.
Как раз в это время стреляли в Леснина-Каревского.
-Ну, что, повеселились? - спросил Нестерова Мамонтов, - Счастливы?
- Лаврентий Михайлович, этот нарыв рано или поздно все равно прорвался
бы.
- Да я люблю ее!
Нестеров виновато помолчал и спросил:
- А что вас заставило ехать к Тупокину на дачу?
- Да я все чувствую. Все: что с ней происходит, чем она взволнована, в
каком настроении. Все чувствую. Вы не представляете, каково сидеть в Москве
и представлять себе, как она там тебе изменяет, и одновременно, сомневаться
в этом. Уж лучше удостовериться.
- А почему уехали тогда так рано: удостоверились?
Мамонтов не ожидал подобного вопроса и простодушно ответил:
- Так свет же погасили!
- Ничего особенного не заметили? Леснина-Каревского не видели?
Мамонтов развел руками.
- Нет, только какое-то шевеление все-таки в поселке было. Что-то
необычное, освещение что ли... Нет, нет... не помню...
Ирина Игоревна шла к даче Тупокина с тяжелой сумкой и набитой камнями
душой. Слезы отчаяния душили ее. Она ничуть не сомневалась в своей страсти к
Леониду Александровичу, но и жалость к мужу раздирала ее. Она плакала в
голос на пустынной дачной улице. И эта улица была улицей Лермонтова.
По левую ее руку темнели дачи классиков, имена которых мало что теперь
говорят школьникам: Пархоменко, Кожевникова, Авдеенко, Лавренева, Лавровых,
Софронова, Кешокова, Серебряковой, Штейна...
По правую - переливались огнями особняки новых, неведомых еще граждан
великой страны, коим чуждо и неуютно было самое понятие: книга.
Где уж ей Ирине Игоревне в ее расстроенности было заметить, что в доме
Яблоньки (по правую руку), уже больше полугода опечатанном, на чердаке
подрагивает оранжевый свет, очевидно, какого-то огарка свечки.
Повернув на улицу, именуемую Довженко, где некогда, уверовавшие и
сомневающиеся в непогрешимости социалистического реализма, уживались в одном
пространстве Захарченко и Перцов, Алигер и Крон, Лесючевский и Ошанин,
Васильев и Олеша, Еремин и Зелинский, Владыкин и Луконин, Казакевич и Львов,
Яшин и Татьяничева, другой Смирнов и Никулин, Ахмадулина и Лукницкий, и,
подходя к даче Тупокина, выкупленной им недавно у заместителя главного
редактора "Литературной газеты", того самого, что жил напротив и чуть левее
наискосок дачи Щекочихина, - она вдруг остановилась у странного крыльца,
немного не дойдя до дачи Рыбакова.
В окошечке возле ее коленей горел свет, она отступила на шаг и
нагнулась к окну. Тупокин был в душевой. Он был одет, стоял к ней спиной и
что-то ремонтировал в углу помещения.
Ей показалось, что он зачем-то отдирает доски, и за его рукой
открывается полый проем величиной с обувную коробку. Она не обратила на это
внимания.
Ирина Игоревна вошла в дом и спустилась в подпол.
За козлами, там, где вдоль стен были сложены березовые бруски и
инструменты, лежала груда папок и несколько больших целлофановых пакетов.
Она уставилась на все эти предметы и, слегка всхлипывая от пронзившего
ее сердце испуга, стала пятиться к лестнице. Внезапно над ее ухом прозвучал
резкий баритон:
- Стучаться надо, голубушка.
20.
Нестерову нужно было что-то говорить, он понимал это. Влип в неловкое
положение, теперь Мамонтов ждал от него слов соболезнования. На глазах
следователя только что распалась семья. Это неприятней любой перестрелки.
И тут Нестеров вдруг вспомнил, зачем на самом деле на ночь глядя
приехал к Мамонтовым. Ему самому нужно было отомстить жене за утренний
скандал. Ну, пусть не отомстить; пусть попугать.
Они сидели на ступеньках крыльца. Ночь была сыра и холодна. Мамонтов
покуривал длинную тонкую сигаретку. Живот его опал, рубашка казалась грязной
и помятой. Нестеров, уже сполоснувшийся из бочки с дождевой водой, сидел
рядом, с полотенцем на шее, в одной футболке, не замечая выступивших
мурашек.
- Не думал, что вы такой щупленький, - заметил Мамонтов. - Под пиджаком
не видно. Да и за счет роста, наверное, кажетесь крупнее.
- За счет должности скорее, - отозвался Нестеров.
- А я вот брюшко себе наел, - Мамонтов похлопал себя по животу.
Лицо его было печально, он задумчиво всматривался в ночную темень.
Ничего не было видно за пределами светового шара, образуемого лампочкой над
их головами.
- Руслан выживет? - спросил Мамонтов, - как вы думаете?
- Наверное. Врачи толковые, да и доставили его вовремя. Какой-то
дальнобойщик подобрал.
- А где же это случилось?
- Я с ним успел побеседовать, с шофером. Подобрал он Бикчентаева на
трассе, на обочине, недалеко от Голицына. Уже за Голициным, на повороте в
Покровское. Деревня такая и пансионат неплохой, известный. Бикчентаева прямо
перед его рефрижератором выбросили, чуть было не под колеса. Он запомнил
номера.
Машина в угоне: черный БМВ, московские номера. В машине сидели двое:
водитель и пассажир на заднем сиденье. Такие вот дела. Задета селезенка,
отбиты почки, несколько швов на лице и голове. Почему он без сознания-то,
головой при падении из машины о столб ударился. Проломил малость кость.
- Кошмар, - вздохнул Лаврентий Михайлович, - ...А она ведь к нему
пошла.
Нестеров посмотрел в сторону Тупокинской дачи. Завтра с утра он решил
идти к Тупокину, решать, что с ним делать. Никаких улик против него нет, но
упускать его никак нельзя. Если в Леснина-Каревского стрелял не Бикчентаев,
а без причины старика убивать не стали бы - даже издалека и в темноте можно
различить человека, окруженного собаками, ошибки здесь не было, хотели убить
именно его - то кому же еще из причастных к делу понадобилось убирать его.
Не Мамонтову же.
А кто остается? Был бы Алтухов, было бы кому ходить за Тупокиным
хвостиком. Но "семерку" официально вызывать для этого товарища -у Нестерова
нет оснований. К каждому жителю поселка слежку не приставишь.
- Вы Леснина-Каревского хорошо знали, Лаврентий Михайлович?
- Никогда с ним не общался. Хотя он и живет здесь с оттепели, я имею
ввиду с хрущевской оттепели. Тогда он был в моде. Сейчас не публикуется
почти. Последний сборник стихов издал на деньги местной братвы. Шекспиру,
или там Пастернаку, или Тихонову такое и не снилось.
- Да, - сказал Нестеров. - У него были неплохие песенки... Может,
помиритесь еще, - ни с того ни с сего произнес Нестеров: это он вновь
вспомнил о жене. - Моя вот тоже не знает, что я к вам поехал. Надо бы
выдержать, не звонить, как вы думаете?
- Зачем? Зачем мучить друг друга, если любите.
Мамонтов казался теперь Николаю Константиновичу головастым карапузом.
- Вот вы много стран повидали, Лаврентий Михайлович, сладка она, другая
жизнь?
Мамонтов не ответил на отвлекающий вопрос Нестерова, он всматривался в
одну точку за стволами деревьев, потом встал и погасил лампочку. Нестеров
решил, что он пытается разглядеть Тупокинские окна, но, оказывается,
Мамонтов смотрел не туда.
- Посмотрите, Николай Константинович, кажется, в доме Яблоньки свет
мелькает. Вон там.
Нестеров вгляделся. Решил, что просто окна закрытой дачи отражают свет
со стороны, откуда-нибудь с соседнего дома. Не станет же блатная компания
так себя раскрывать. Хотя, кто их знает. Да и кого здесь бояться,
Нестеров-то в Переделкино инкогнито.
- Надо бы проверить, прогуляемся? - спросил он Лаврентия Михайловича.
- Я принесу куртки.
- Мой пиджак, пожалуйста, и сумку.
Нестеров взял из принесенной Мамонтовым сумки табельный пистолет, сунул
его сзади за пояс, дулом в копчик, и надел пиджак. Мамонтова потряхивало от
предстоящего приключения, в правой руке он сжимал небольшой фонарик - для
обороны. Они тихонько вышли за калитку и направились вглубь улицы.
- Мои уже заснули, - сообщил шепотом Мамонтов. - Как вы думаете, кто
там может быть?
- По- моему, вы ошиблись, - так же шепотом ответил Нестеров, - это
обычное привидение.
Мамонтов неожиданно резко остановился и шлепнул себя ладонью по лбу.
- Ну, конечно же, как я забыл!
- Что, Лаврентий Михайлович?
- Ну, точно. Здесь же куча призраков. Останетесь ночевать, увидите
сами, - абсолютно серьезно сообщил Мамонтов. - Здесь в тридцатые годы
расстреливали прямо во дворах. Да и своей смертью немало жильцов поумирало.