дачи живых классиков. Когда еще придется. А что там дальше?
- Там лес начинается... А вот если бы вы по главной дальше пошли -
дорога там поворачивает в прекрасную березовую рощу, за ней цепь прудов.
Раньше тут жили классики, теперь - много новых русских.
-Писателей?
-Да. Их с литературой роднит полное отсутствие книг в доме. Пруды. Да,
знаете ли, небольшие прудики, но живописно. Правда, дачи весь ландшафт
попортили. Коверкают русскую землю.
- Вы преувеличиваете, - сказал Нестеров, - любое строительство приносит
некоторые неудобства, некрасивость, разбитые дороги и так далее. Но ведь в
России, как говориться, из-за плохих дорог...
- Как вам у нас? Вы по делу? У Мамонтовых только мать на даче. -
предупредил Тупокин.
- Да-да, спасибо. Я предполагал. Воздух у вас тут замечательный,
хвойный.
- Когда же ко мне заглянете? Ведь у вас, наверняка, есть вопросы?
Милости прошу.
Нестерову стало неудобно здесь стоять и трепаться с одним из возможных
подозреваемых.
- Вы уж не обессудьте, Леонид (отчество он забыл - но не лесть же в
записную книжку), придется вам ко мне в гости приехать. Извините.
- Вот оно как! - Тупокин деланно рассмеялся. - С сухарями прикажете?
- Это как вам угодно, смотрите сами, можете с шампанским.
Тупокин еще слабо усмехнулся, и веселость слетела с его лица.
- Прошу, в таком случае, учесть, что в ближайшие два дня я жду звонка
оттуда, - он поднял глаза к небу.
- А у вас с Ним, - Нестеров тоже посмотрел на небо, - прямая связь, -
не дадите ли номерочек, мне несколько теологических вопросов нужно обсудить.
Тупокин косо улыбнулся, продолжил:
- Назначение я получил уже, осталось только ждать стартового выстрела.
- Поздравляю. Однако, думаю, что вам не стоит пренебрегать интересами
следствия. Убит человек. - Нестеров начинал сердиться.
- Да я-то тут причем? Ну, Николай Константинович! Поставьте себя на мое
место.
- Хорошо. Ваш вызов на завтра я отменяю. Если случайно принесут
повестку, не обращайте внимания. Но ответьте тогда на один вопрос.
- Давайте.
- Почему так долго не возвращали коробки владельцу.
- Да какому ж владельцу, Мамонтов был в Венеции, я весь в делах.
- А сколько вы перевозили коробок?
- Всего семь коробок, - ответил Тупокин.
- Почему же тогда вернули именно двадцать четвертого. Ведь приезд
Мамонтова планировался на конец сентября.
Тупокин покачал головой.
- Почему я все это терплю? Вы всем такие уродские вопросы задаете или
только дипломатическому корпусу?
Нестеров настырно ждал объяснения.
- Да потому что назначение получил. Дорогой мой. Мне уж самому
собираться надо было. Вон, зайдите в дом, сижу на чемоданах. В любой момент
могу стартовать. Понимаете?
- Нет. Не понимаю.
- Что же вы не понимаете, Николай Константинович?
- Не понимаю, как вы можете куда-либо уехать, если вы проходите по
уголовному делу и вам вручено постановление следователя о выбранной для вас
мере пресечения - до окончания следствия по делу - подписке о невыезде.
Тупокин удивился было, заявив, что никакой такой подписки он не давал.
Нестеров вынул из кармана постановление и протянул его Тупокину:
- В течение десяти дней прошу вас не выезжать из страны и за пределы
Московской области, и о своих передвижениях сообщать мне.
Тупокин побагровел и процедил сквозь зубы, что это не ему, Нестерову,
решать.
Они сдержанно попрощались, и Нестеров, кипя внутри, зашагал в обратном
направлении.
"Может, он и не причастен к преступлению, но уж больно наглый. А потом
его непричастность еще не доказана", - думал он, пытаясь оправдать свою
излишнюю горячность.
Трели радостных птиц разливались вокруг. Высокие сосны склонялись
своими верхушками над улицей Серафимовича дачного поселка Переделкино, где
прожили и живут свой век Чуковский, и Вирта, Беляев, и Соболев, Лидин, и
Рождественский, Катаев, и Искандер, Чаковский и Смирнов.
За поворотом глазам его предстала прозрачная легкая стайка берез,
тонких, но высоких, плавно раскачивающих своими крепдешиновыми кронами в
одном порыве. Что-то величественное было в дыхании рощи, ветерок доносил до
него грибной запах, потом пахнуло речной водой. Нестеров дошел до прудов, на
берегах которых колосился камыш, и повернул обратно. Он думал о новом
неприятном ему лице в этом деле, о высокомерии Тупокина, о том, что теперь,
наверняка, начнется давление на следствие и о том, что он должен в течение
десяти дней предъявить ему обвинение, чего, конечно, не случится, потому что
виновный человек не стал бы ссориться со следователем с первой встречи.
Ксения Петровна, предупрежденная ранним звонком следователя,
высматривала его в окно второго этажа. Когда тот показался из-за поворота,
она пошла его встречать вместе с пуделем, трясущимся, как цуцик, от всего
нового, что досталось ему на его собачьем веку. Он шарахался от собственной
тени, от листиков, начинавших опадать с деревьев, от травинок, на которые
наскакивал. И никому не было дела до того, что после перемены образа жизни у
несчастной собаки была травмирована психика.
Ксения Петровна проводила следователя в дом. Охрана еще дежурила на
территории дачи, очевидно, Мамонтовы теперь платили ей из своего кармана.
Коробки стояли в той же комнате, казалось к ним никто не притрагивался.
Он сразу увидел инородное тело. Это, действительно, была тридцать шестая
коробка. Как он мог раньше не заметить, что одна из коробок совершенно
другого размера: эти все плоские, широкие, а она почти квадратная, и скотч
на ней другой. Для чего же здесь эта коробка, откуда?
- Ксения Петровна, давайте посмотрим, что в этой коробке, - предложил
он, - вы ничего не перекладывали?
- Что вы, что вы? Мы люди законопослушные.
Нестеров заглянул в коробку. Там в опилках и стружке лежали сервизные
принадлежности: чашки, блюдца, чайничек и сахарница.
- Ну, что? Как? - поинтересовалась Ксения Петровна.
- Наверное, я зря волновался. Вы не могли бы позвонить невестке,
спросить был ли куплен и отправлен этот сервиз, с кем.
Ксения Петровна, вернувшись из каминной, сказала, что это - вещи
Мамонтовых, а с кем они отправлены - неизвестно.
- Николай Константинович, - добавила она, - Ирина уверяет, что все
коробки были одинаковые. Я ничего не понимаю, - она прикусила губу, и слезы
брызнули из ее глаз, - да, скажите же, наконец, кто проделывает это все с
нами? За что?
- Обязательно, Ксения Петровна, - успокоил Нестеров, - Может быть с
этой тридцать шестой просто недоразумение... Но, на всякий случай... Сколько
у вас охранников? - спросил Нестеров.
- Трое, два сменных, один вроде бригадира.
- Я зайду к ним, не провожайте меня. Да вот еще что, скажите, Ксения
Петровна, Лаврентий Михайлович сам просил вас начинать распаковывать
коробки?
Женщина задумалась, как бы своим ответом не навредить сыну. Так и не
решив, что лучше, она сказала правду:
- Сынуля мой ни в чем, поверьте, и ничего он не просил. Просто я
решила, что к его приезду нужно навести порядок на даче. Сама-то я человек
городской, не очень я, знаете ли, люблю комаров и отсутствие цивилизации.
На том и распрощались.
"Значит, консул не ожидал, что мать залезет в коробки, - подумал
Нестеров. - Наверное, отвык от материнской опеки и любознательности".
В сторожке охраны работал телевизор. Паренек, тот же самый, знакомый
Нестерову по первому выезду на место, жевал бублик, закинув ноги на
письменный стол. По телевизору шел боевик. Белобрысый охранничек был
полностью погружен в фильм.
- Привет, Санек, - сказал Нестеров и увидел, как парень скатился со
стула, вытащил бублик изо рта, вскочил на ноги и отдал ему честь.
- Вольно, Саня. Ну что, спугнул я тебя. То-то. Не спи на
государственной границе.
- Здравствуйте, товарищ генерал. - Саня добродушно улыбнулся. - Вы до
меня?
- К тебе. - Нестеров присел на кушетку. - Вот ты мне журнал тогда
отдал, помнишь?
- Ну.
- Вы там посетителей записываете.
- Ну.
- А могло такое случиться, чтобы кого-то не записали. В каких случаях
вы не записываете?
Парень долго осмысливал вопрос. Вспоминал или делал вид, что
вспоминает, как это часто случается на экзамене.
- Это нужно у старшего спросить, товарищ генерал. Может, и не записали
кого, врать не буду. Лично я только Бикчентаева вот этого и Алтухова в дом
провожал.
- Может ты и количество их багажа помнишь? - на всякий случай спросил
Нестеров.
- А как же, - неожиданно ответил Саня, - и у того, и у другого по пять
коробок, чего ж тут запоминать, если помогал таскать. Да потом они на моей
памяти, единственные посетители за последний месяц, тут дурак запомнит.
Нестеров довольно потер руки. Похвалил паренька.
- А про третьего вам может Генка рассказать, он его принимал. Он живет
рядом со мной, в Москве, дружбан с детства. Это он меня сюда устроил.
Нестеров взял адрес и поехал к охраннику Геннадию.
11.
Гена жил на окраине Москвы, в Гольяново, Нестерову пришлось
путешествовать через весь город. По дороге он заехал в управление. В его
приемной сидела Женечка в новом черном костюме с кружевной вставкой,
открывающей плечи и грудь. Нестеров, несколько запыхавшийся, предупредил
Женечку, чтобы Тупокина та не вызывала, а вызвала вместо него Мамонтова
Лаврентия Михайловича. Женечка подняла на начальника удивленные глаза.
- Соскучились, Николай Константинович, или есть новости?
- Угу,- ответил Нестеров, - Вы сегодня очаровательно свежи, Женечка.
Загляденье. Не хотите отобедать в ведомственной столовой?
Женечка сослалась на диету, и Нестерову пришлось идти одному. В
столовой уже толклись его голодные коллеги. Он встал в очередь.
- Это ты, Никола, ведешь дело Мамонтова? - спросил подошедший
подполковник Сазонов.
Сазонов был из тех балагуров, которые постоянно рассказывают всем
известные с детства анекдоты и сами же над ними хохочат. Именно такие хлопцы
обычно разделяют коллектив на "простых мужиков" и "заумных интеллигентов",
примыкая к первым.
- А кто эта кошка в мешке, еще не ясно? - спросил Сазонов и ткнул
пальцем под ребро Нестерова.
- Больно, Василий Григорьевич.
Сазонов, довольный собой, захрюкал.
- Слухай, батько, сюда, шо я тебе гутарю. Поделикатней ты с этими б....
Это ж правительство, они могут и по миру пустить.
- Кого ты имеешь в виду, заботливый ты наш, - прищурился Нестеров.
- Так твой консул - уже ж не консул. А что ты будешь новому-то, забыл
фамилию, что ты ему будешь жизнь осложнять. Ты ж понимаешь, что это наш
человек.
- ?
- Так того и сняли, что от него как от козла молока проку. Он же
теоретик. Нэ развэдчык. А зачем там такой нужен - налево от жены бегать?
Пузо чесать?
Сазонов постучал пальцем в свой лоб, что должно было означать, что
Нестерву дана информация для размышления. Нестерову захотелось есть, подойдя
к раздаче, его глаза разбежались, он взял три закуски, борщ по-украински,
три огромных сочных чебурека и два стакана компота.
Подполковник Сазонов, на правах приятеля, сел с ним за один столик и
отравил Нестерову весь обед. Не разговорами - разговаривать и есть
одновременно Сазонов не умел. Но балагур так чавкал открытым ртом, что
Нестерову стало неприятно это зрелище, и он, завернув чебуреки, и наскоро
запив салат компотом, ушел из столовой.
- Алтухову своему скажи, - кинул он Женечке, влетая в кабинет, - чтобы
вечером зашел ко мне.
По пути в Гольяново Нестеров думал, что через какие-нибудь тридцать
минут охранник Гена может благополучно завершить следствие, показав, что
Тупокин привез не семь, а восемь коробок. Но надежды обманули Николая
Константиновича.
Это было бы слишком просто. Преступник не дурак, чтобы рассчитывать на
всеобщую ненаблюдательность. Тем более, если он разведчик. А Тупокин,
оказывается... Именно этим пытался подполковник Сазонов аргументировать
просьбу не мешать Тупокину с его выездом в Венецию. Как это все быстро
делается.
Не успел Нестеров проголодаться, а его уже по пустому желудку щелкнули.
А если и впрямь Тупокин причастен? Каким же лопухом тогда окажется Нестеров,
отпустив преступника на волю, потом ищи его свищи на европейском общем
рынке...
Ему открыла дверь худенькая девушка в летнем халатике, бледная и
усталая. Не любезно спросила, что нужно.
- Мне нужно поговорить с Геннадием Ивановичем Тюриным. Он дома?
- Вы, наверное, по поводу случившегося?
- Наверное, - уклончиво ответил Нестеров.
- Я его сейчас разбужу, проходите на кухню.
С кухонного балкона, где расположился Нестеров открывался вид на
зеленую лесную пригородную зону, уходившую далеко за окружную автодорогу,
заметно оевропеевшуюся в последнее время.
К нему вышел мужчина лет тридцати, усатый, заспанный, в майке и трусах.
- Геннадий Иванович Тюрин?
- Он самый. - Ответил мужчина, - а что нужно-то?
- Увидим. - Нестеров попросил у хозяйки чаю. - Я следователь ФСБ -
Нестеров Николай Константинович.
- Я же все уже рассказал, слушайте.
Нестеров растерялся. Ему протянули чашку. Он отхлебнул и обжог рот.
- Настя, что же ты? - скривился Геннадий, - не хватало еще следователя
покалечить, вообще не отстанут.
- Да кто к вам пристает-то? - не выдержал Нестеров.
- Ну, извините, неправильно выразился. Только я вашим вчера три часа
показания давал. Уже все по минутам рассказал. Всю ночь не спал. Еще
неизвестно, что теперь с работой будет.
- С какой работой?
- Ну, возить-то теперь больше некого. У заместителей его свои водилы.
Нестеров молча допил чай и предложил все начать сначала.
- Вы Тюрин Геннадий Иванович?
- Да, Тюрин я.
- Вы работаете у Мамонтова Лаврентия Михайловича охранником на даче в
писательском поселке Переделкино?
Нестеров старался как можно тщательнее выговаривать буквы, чтобы до
парня дошло все точно.
- Тьфу, ты. Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Работаю, конечно.
- Кого же вам больше некого возить, - начал заговариваться Нестеров.
Парень очень смешно хихикнул, спрятав голову в плечи и зорко и лукаво
глянув на Нестерова, потом на жену.
- У меня ж начальника убили вчера.
Нестеров подпер рукой щеку и предложил начать по третьему кругу.
- Мужик, я щас те все объясню, ты главное не волнуйся, - успокоил
парень. - Я у Мамонтовых сутки через трое работаю.
- Ну.
- А в те два дня, что я дома... я на самом деле не дома. Я возил
директора одного. Его вчера убило. Ну?
- А! - Нестеров, конечно, все понял, но ему казалось, что он попал в
замкнутый круг, вроде другого измерения.
- И я говорю, все так просто! - радостно подхватил Гена.
- А что случилось?
- Темная история. Не знаю, как жив остался. После работы завез
человека, директора своего, в один дом, у него там вторая квартира, вроде бы
для деловых встреч. Стою жду. А он выбегает весь в крови и орет мне, чтобы
звонил в милицию. А сам - все! Помер от пулевых ранений!
- Ладно. Допустим. Скажите, вам всегда так не везет с начальниками?
Парень улыбнулся и посмотрел вдаль. Посмаковал цигарку.
- Не-е, это только пятый случай. Шучу. Второй. Говорят, Лаврентию
Михайловичу тоже не повезло. А ведь мимо нас убийца проходил. Коробку с
трупом вносил. Или это он сам? Расскажите, интересно же.
Он нравился Нестерову. Без придури парень, с юморком и, судя по
разговору, развитой, не то, чтоб сильно образованный, но смышленый. Мозги
работают. Надо же в такую передрягу влипнуть.
- Я как раз по этому делу следователь. Скажите, Гена, могли вы или
другой кто-то из охраны пропустить еще кого-нибудь в дом, кроме указанных в
журнале.
- Исключено. Я - никогда. Всех могу по пальцам пересчитать, кто
приходил в мое дежурство. Вот тогда приезжал этот важный такой, Тупокин.
- Сколько коробок привез? Вы видели?
- Семь коробок. Точно. Это ж моя работа.
Нестеров покачал головой, не получилось с быстрым исходом дела.
- И потом еще другой сосед, собачник, через два дома живет. Он коробку
передал.
- Что? Еще раз повторите.
Нестеров сглотнул слюну, и едва не высунул от удовольствия язык.
- Да уж числа двадцать седьмого. Стучится. Я открываю. Он сует мне
коробку. Говорит, просили вам передать. А я смотрю коробка какая-то
непонятная.
- Нестандартная.
- Ага, другая. Я его спрашиваю, кто просил, что в коробке, почему через
вас. А он мне: ничего не знаю, вышел утром во двор, а на крыльце коробка и
бумага, прошу, дескать, передать моим, не откажите в любезности. Ну, я вижу
стиль Мамонтова. Он любит такие записочки писать. Я и отнес.
- Значит, старик в дом не заходил?
- Не-а. Все. Отдал и зашагал со своей отарой. Вечно собаками народ
шугает. Больше никого не было. Даже почтальона.
- Что же вы в журнал не записали?
Парень щелкнул языком:
- Эх, надо было. Да ведь он в дом не заходил.
- А Тупокин?
- Этот? Вообще-то и этот не заходил. Задницу свою не мог от сиденья
оторвать. Я, как лох, его коробки таскал.
- Тяжелые?
- Три тяжеленные. Остальные - пух.
Нестеров взял адрес собачника и уехал, окончательно озадаченный. По
дороге вспомнил про чебуреки в кейсе. Остановился у обочины. Открыл, съел,
не прожевывая, только тогда немножко полегчало.
12.
Вот еще какой-то собачник на его шею! Ну, почему он выбрал такую
профессию? Вечные шарады и лабиринты. Наверняка, какой-нибудь замасленный
злой старец, в пастушеском халате с клюкой. Если он принес ту тридцать
шестую коробку, и, между прочим, из рук в руки передал ее охраннику Гене, а
последнему не верить нельзя, то старик, конечно, не причем. Что же это
получается? Так-с, так-с. Господин, хозяин, барин, товарищ Мамонтов вздумал
шутки шутить с правосудием. Передает коробку... с кем? Неважно, в ней же
всего лишь чайный сервиз. Показания Гены не противоречат виденному
Нестеровым собственными глазами: в коробке позвякивала посуда. Охранник и
смотреть не стал, что внутри, раз от хозяина записка. Найти бы записочку у
старика. Старые люди все сохраняют подолгу, понимают, что ничего случайного
в этом мире нет. Но, судя по событиям сегодняшнего дня, надеяться на
благоприятные стечения обстоятельств не приходится.
Нестеров вообще ненавидел понедельники. Он снял куртку, закатал рукава
рубашки и нацепил темные очки. Стал похож на подхалтуривающего в рекламных
роликах актера, сыгравшего великого Холмса. Он снова ехал в Переделкино.
День был облачный, но и солнечный одновременно. Нестеров больше всего любил
такую погоду. Было тепло. Проехав мимо дачи Мамонтова, он повернул налево и
проехал несколько участков. Остановился возле единственного в округе дома,
построенного на деревенский лад: одноэтажного с чердаком, но высокого,
бревенчатого, со ставнями и высоким крыльцом.
Мамонтов, Мамонтов. Сам давал подсказки, наводил на себя следователя.
Видно, или совесть велела, или хитер, проверял Нестерова, зомбировал.
Получается, передал с кем-то посылку, которую ранее придержал в Венеции, а
какую-то девицу здесь угрохали, и он знал об этом. Для чего тогда эта
дополнительная коробка?
Но с другой стороны, он может быть и непричастен. Убийца принес труп в
одной из тех коробок, которые ему выдали, а потом дослал сервиз через
старика. Как бы то ни было, но Мамонтов не совсем чист. Все решит записка,
если она сохранилась. Нестеров наблюдал за домом. На всякий случай
расстегнул кобуру пистолета, приятно согревавшего правый бок. Накинул
куртку.
Участок был странный, словно в иной мир попал Нестеров, в другую дачную
культуру. Лишь по кромке участка, обнесенного деревенским дощатым забором,
росли кусты малины и высокие сосны. Вся остальная территория была густо
засажена яблонями. Это были старые корявые яблони, усыпанные плодами. Где
красные, где светло -зеленые, а где штрихованные яблочки аппетитно горели на
солнце, но под их кронами лежала абсолютно голая влажная земля, солнце не
проходило сюда, не давало жизни ни единой травинке. Фундамент дома был
покрыт мхом, земля кое-где тоже. На черной невскопанной ее поверхности
лежали опавшие яблоки, лопата, шланг, старые ботики. Собак не было видно
нигде. Единственное, что указывало на их наличие - большой алюминиевый таз с
едой возле крыльца: геркулес вперемежку с сосисками.
Нестеров постучал в дверь. В доме никто не ответил. Ни единого признака
жизни. Он постучал еще раз. Он собрался уже уходить, когда в доме
послышалось какое-то шевеление и дверь стали отпирать. Каково же было его
удивление, когда перед ним возник хозяин дачи. Перед ним стоял кумир его
молодости, поэт, шестидесятник, бард, Валентин Леснин-Каревский. Нестеров
смутился. Он не мог ошибиться с домом, да и по описанию Гены, это был тот
самый собачник, которого боялась вся округа.
Леснин-Каревский много постарел, поседел. Обросший белой щетиной,
бледный, немощный, он доживал свой век один, в этом заброшенном яблочном
царстве с собаками и книгами. Даже сейчас, выйдя к Нестерову, он держал в
руках томик Фета. Бормотал он, впрочем не фетовское:
Мне прозой воздается за грехи,
И крест тяжелый я несу при этом.
Я слишком хорошо пишу стихи,
Чтобы всерьез считать себя поэтом.
- Чем могу служить? - поинтересовался он наконец, когда оба они изучили
облик друг друга.
- Простите за беспокойство, Валентин Дмитриевич, - произнес Нестеров и
представился.
- Милости прошу в дом, - пригласил Леснин-Каревский.
Он немного шепелявил, это придавало в старые времена изюминку его
пению. В большой сырой комнате, разделенной ширмой на две части, все стены
были увешаны полками с книгами, а в красном углу, на коврике, висела гитара.
- Валентин Дмитриевич, - начал Нестеров, - а я очень люблю ваши песни.
Ваш поклонник. Вся моя юность...
- Уважаемый Николай Константинович, - перебил его Леснин-Каревский, - у
самодеятельной песни не может быть поклонников, у нее могут быть только
друзья.
- Да, извините, я это и имел в виду.
- Так все-таки, чем обязан? И... простите меня за этот бардак.
- А где же ваши собаки? - не вытерпел и спросил Нестеров. - Мне
говорили, у вас целая стая.
- Так вот вы о чем! Любезнейший, по поводу собак я вам вот что скажу.
Не человеку определять судьбу животных. Помните, у Мильтона в "Потерянном
рае" - Адам и тот пытался спастись от одиночества в общении со зверями. Но
Бог одинок, а человек - его образ и подобие. Из чего следует, что животные
независимы от человека, но могут облегчить страх последнего перед
бесконечностью...
- Да, у меня у самого - собака. Никто на вас не жаловался по этому
поводу, зря вы подозреваете соседей в таком вероломстве. Лишь бы вы им не
мешали. Это я из любопытства спросил. Не могу же я двадцать четыре часа в
сутки говорить о насильственной смерти, согласитесь?
- Ах, простите. Я, было, подумал, что пора защищать своих питомцев.
Ведь они имеют право жить у меня? Не так ли? Впрочем, извините за трепотню.
- Господи, ну, конечно же.
- Чаю с повидлом? - предложил на радостях Леснин-Каревский.
Нестеров отказался. На чужих неухоженных дачах - все кажется
непромытым, пыльным.
Леснин-Каревский вовсе не казался волевым, знатным человеком. Он
заискивающе смотрел на Нестерова, чрезмерно философствовал и лебезил.
Нестеров ненавидел, когда лебезили. Противное, но точное словцо. Ему стало
до отчаяния грустно.
Первый энергетический всплеск при виде человека, на чьи концерты в
Горбушку в Фили приезжал он из дальних районов России, где проходил свою
прокурорскую службу, от чьих песен он плакал и вдохновлялся, чьими стихами
влюблял в себя девушек, этот взрыв вспыхнувших как звезда эмоций, растаял
без следа: разве мог так опуститься, так растеряться перед преобразованиями
в стране, спрятаться в этой яблочной чащобе человек, олицетворяющий его
молодость?.. Нестерову захотелось побыстрей закончить.
- Скажите, Валентин Дмитриевич, что вы приносили на дачу Мамонтовых
совсем недавно, на прошлой неделе.
- Скажу. Коробку приносил.
- Что в ней было, Валентин Дмитриевич?
- А вот больше я ничего не знаю. А что случилось? Чего-нибудь не
достает? Так ведь с меня взятки гладки, мог бы вообще этого не делать.
- Отчего же сделали? - Нестеров начинал чувствовать неприязнь к барду.
То ли спертый воздух немытого тела поэта, то ли его небритость, беззубость и
нарочитая шепелявость особенно сильно раскачивали в нем раздражение.
- Может, думаю, пригодится - воды напиться. Раз попросил человек...
- А какой человек вас попросил об этом?
- Как какой? Мы же о Мамонтове говорим. Я и отца его знал. Между прочим
- генерал КГБ, и знал, что тут Солженицина прятали, а не донес. Такие вот
бывают генералы. И Лаврика знал маленьким. Теперь он большой человек. А мне
вот телефон нужно провести. Может быть, не откажет в помощи, раз сам обо мне
вспомнил с этой посылкой.
- Как он вас попросил об услуге?
- Привезли коробку, видно, не достучались или не дождались, поставили
на крыльцо и уехали.
- Вспомните, Валентин Дмитриевич, это очень важно, вы не заметили
машину... Ну, может быть, в окошко видели...
Леснин-Каревский насторожился. Если бы Нестеров знал, что у барда можно
спросить и про посыльного, все могло бы повернуться иначе. Но и то, что
ответил Леснин-Каревский, захватило его.
- Когда я подошел к двери, она уже мелькала далеко, вон там... Синее
крыло. Синего цвета машинка. Вроде не русская. Я дверь открыл, а там
коробка, сверху бумажка со словами, вот и все.
- А бумажку вы выбросили?
- Зачем же я буду документ выбрасывать? Сейчас я вам его покажу.
Нестеров облегченно вздохнул. Но при этом подумал, что
Леснин-Каревский, судя по только что сказанным словам, действительно,
старик.
Леснин-Каревский поднес к глазам Нестерова не просто лист бумаги: это
- Там лес начинается... А вот если бы вы по главной дальше пошли -
дорога там поворачивает в прекрасную березовую рощу, за ней цепь прудов.
Раньше тут жили классики, теперь - много новых русских.
-Писателей?
-Да. Их с литературой роднит полное отсутствие книг в доме. Пруды. Да,
знаете ли, небольшие прудики, но живописно. Правда, дачи весь ландшафт
попортили. Коверкают русскую землю.
- Вы преувеличиваете, - сказал Нестеров, - любое строительство приносит
некоторые неудобства, некрасивость, разбитые дороги и так далее. Но ведь в
России, как говориться, из-за плохих дорог...
- Как вам у нас? Вы по делу? У Мамонтовых только мать на даче. -
предупредил Тупокин.
- Да-да, спасибо. Я предполагал. Воздух у вас тут замечательный,
хвойный.
- Когда же ко мне заглянете? Ведь у вас, наверняка, есть вопросы?
Милости прошу.
Нестерову стало неудобно здесь стоять и трепаться с одним из возможных
подозреваемых.
- Вы уж не обессудьте, Леонид (отчество он забыл - но не лесть же в
записную книжку), придется вам ко мне в гости приехать. Извините.
- Вот оно как! - Тупокин деланно рассмеялся. - С сухарями прикажете?
- Это как вам угодно, смотрите сами, можете с шампанским.
Тупокин еще слабо усмехнулся, и веселость слетела с его лица.
- Прошу, в таком случае, учесть, что в ближайшие два дня я жду звонка
оттуда, - он поднял глаза к небу.
- А у вас с Ним, - Нестеров тоже посмотрел на небо, - прямая связь, -
не дадите ли номерочек, мне несколько теологических вопросов нужно обсудить.
Тупокин косо улыбнулся, продолжил:
- Назначение я получил уже, осталось только ждать стартового выстрела.
- Поздравляю. Однако, думаю, что вам не стоит пренебрегать интересами
следствия. Убит человек. - Нестеров начинал сердиться.
- Да я-то тут причем? Ну, Николай Константинович! Поставьте себя на мое
место.
- Хорошо. Ваш вызов на завтра я отменяю. Если случайно принесут
повестку, не обращайте внимания. Но ответьте тогда на один вопрос.
- Давайте.
- Почему так долго не возвращали коробки владельцу.
- Да какому ж владельцу, Мамонтов был в Венеции, я весь в делах.
- А сколько вы перевозили коробок?
- Всего семь коробок, - ответил Тупокин.
- Почему же тогда вернули именно двадцать четвертого. Ведь приезд
Мамонтова планировался на конец сентября.
Тупокин покачал головой.
- Почему я все это терплю? Вы всем такие уродские вопросы задаете или
только дипломатическому корпусу?
Нестеров настырно ждал объяснения.
- Да потому что назначение получил. Дорогой мой. Мне уж самому
собираться надо было. Вон, зайдите в дом, сижу на чемоданах. В любой момент
могу стартовать. Понимаете?
- Нет. Не понимаю.
- Что же вы не понимаете, Николай Константинович?
- Не понимаю, как вы можете куда-либо уехать, если вы проходите по
уголовному делу и вам вручено постановление следователя о выбранной для вас
мере пресечения - до окончания следствия по делу - подписке о невыезде.
Тупокин удивился было, заявив, что никакой такой подписки он не давал.
Нестеров вынул из кармана постановление и протянул его Тупокину:
- В течение десяти дней прошу вас не выезжать из страны и за пределы
Московской области, и о своих передвижениях сообщать мне.
Тупокин побагровел и процедил сквозь зубы, что это не ему, Нестерову,
решать.
Они сдержанно попрощались, и Нестеров, кипя внутри, зашагал в обратном
направлении.
"Может, он и не причастен к преступлению, но уж больно наглый. А потом
его непричастность еще не доказана", - думал он, пытаясь оправдать свою
излишнюю горячность.
Трели радостных птиц разливались вокруг. Высокие сосны склонялись
своими верхушками над улицей Серафимовича дачного поселка Переделкино, где
прожили и живут свой век Чуковский, и Вирта, Беляев, и Соболев, Лидин, и
Рождественский, Катаев, и Искандер, Чаковский и Смирнов.
За поворотом глазам его предстала прозрачная легкая стайка берез,
тонких, но высоких, плавно раскачивающих своими крепдешиновыми кронами в
одном порыве. Что-то величественное было в дыхании рощи, ветерок доносил до
него грибной запах, потом пахнуло речной водой. Нестеров дошел до прудов, на
берегах которых колосился камыш, и повернул обратно. Он думал о новом
неприятном ему лице в этом деле, о высокомерии Тупокина, о том, что теперь,
наверняка, начнется давление на следствие и о том, что он должен в течение
десяти дней предъявить ему обвинение, чего, конечно, не случится, потому что
виновный человек не стал бы ссориться со следователем с первой встречи.
Ксения Петровна, предупрежденная ранним звонком следователя,
высматривала его в окно второго этажа. Когда тот показался из-за поворота,
она пошла его встречать вместе с пуделем, трясущимся, как цуцик, от всего
нового, что досталось ему на его собачьем веку. Он шарахался от собственной
тени, от листиков, начинавших опадать с деревьев, от травинок, на которые
наскакивал. И никому не было дела до того, что после перемены образа жизни у
несчастной собаки была травмирована психика.
Ксения Петровна проводила следователя в дом. Охрана еще дежурила на
территории дачи, очевидно, Мамонтовы теперь платили ей из своего кармана.
Коробки стояли в той же комнате, казалось к ним никто не притрагивался.
Он сразу увидел инородное тело. Это, действительно, была тридцать шестая
коробка. Как он мог раньше не заметить, что одна из коробок совершенно
другого размера: эти все плоские, широкие, а она почти квадратная, и скотч
на ней другой. Для чего же здесь эта коробка, откуда?
- Ксения Петровна, давайте посмотрим, что в этой коробке, - предложил
он, - вы ничего не перекладывали?
- Что вы, что вы? Мы люди законопослушные.
Нестеров заглянул в коробку. Там в опилках и стружке лежали сервизные
принадлежности: чашки, блюдца, чайничек и сахарница.
- Ну, что? Как? - поинтересовалась Ксения Петровна.
- Наверное, я зря волновался. Вы не могли бы позвонить невестке,
спросить был ли куплен и отправлен этот сервиз, с кем.
Ксения Петровна, вернувшись из каминной, сказала, что это - вещи
Мамонтовых, а с кем они отправлены - неизвестно.
- Николай Константинович, - добавила она, - Ирина уверяет, что все
коробки были одинаковые. Я ничего не понимаю, - она прикусила губу, и слезы
брызнули из ее глаз, - да, скажите же, наконец, кто проделывает это все с
нами? За что?
- Обязательно, Ксения Петровна, - успокоил Нестеров, - Может быть с
этой тридцать шестой просто недоразумение... Но, на всякий случай... Сколько
у вас охранников? - спросил Нестеров.
- Трое, два сменных, один вроде бригадира.
- Я зайду к ним, не провожайте меня. Да вот еще что, скажите, Ксения
Петровна, Лаврентий Михайлович сам просил вас начинать распаковывать
коробки?
Женщина задумалась, как бы своим ответом не навредить сыну. Так и не
решив, что лучше, она сказала правду:
- Сынуля мой ни в чем, поверьте, и ничего он не просил. Просто я
решила, что к его приезду нужно навести порядок на даче. Сама-то я человек
городской, не очень я, знаете ли, люблю комаров и отсутствие цивилизации.
На том и распрощались.
"Значит, консул не ожидал, что мать залезет в коробки, - подумал
Нестеров. - Наверное, отвык от материнской опеки и любознательности".
В сторожке охраны работал телевизор. Паренек, тот же самый, знакомый
Нестерову по первому выезду на место, жевал бублик, закинув ноги на
письменный стол. По телевизору шел боевик. Белобрысый охранничек был
полностью погружен в фильм.
- Привет, Санек, - сказал Нестеров и увидел, как парень скатился со
стула, вытащил бублик изо рта, вскочил на ноги и отдал ему честь.
- Вольно, Саня. Ну что, спугнул я тебя. То-то. Не спи на
государственной границе.
- Здравствуйте, товарищ генерал. - Саня добродушно улыбнулся. - Вы до
меня?
- К тебе. - Нестеров присел на кушетку. - Вот ты мне журнал тогда
отдал, помнишь?
- Ну.
- Вы там посетителей записываете.
- Ну.
- А могло такое случиться, чтобы кого-то не записали. В каких случаях
вы не записываете?
Парень долго осмысливал вопрос. Вспоминал или делал вид, что
вспоминает, как это часто случается на экзамене.
- Это нужно у старшего спросить, товарищ генерал. Может, и не записали
кого, врать не буду. Лично я только Бикчентаева вот этого и Алтухова в дом
провожал.
- Может ты и количество их багажа помнишь? - на всякий случай спросил
Нестеров.
- А как же, - неожиданно ответил Саня, - и у того, и у другого по пять
коробок, чего ж тут запоминать, если помогал таскать. Да потом они на моей
памяти, единственные посетители за последний месяц, тут дурак запомнит.
Нестеров довольно потер руки. Похвалил паренька.
- А про третьего вам может Генка рассказать, он его принимал. Он живет
рядом со мной, в Москве, дружбан с детства. Это он меня сюда устроил.
Нестеров взял адрес и поехал к охраннику Геннадию.
11.
Гена жил на окраине Москвы, в Гольяново, Нестерову пришлось
путешествовать через весь город. По дороге он заехал в управление. В его
приемной сидела Женечка в новом черном костюме с кружевной вставкой,
открывающей плечи и грудь. Нестеров, несколько запыхавшийся, предупредил
Женечку, чтобы Тупокина та не вызывала, а вызвала вместо него Мамонтова
Лаврентия Михайловича. Женечка подняла на начальника удивленные глаза.
- Соскучились, Николай Константинович, или есть новости?
- Угу,- ответил Нестеров, - Вы сегодня очаровательно свежи, Женечка.
Загляденье. Не хотите отобедать в ведомственной столовой?
Женечка сослалась на диету, и Нестерову пришлось идти одному. В
столовой уже толклись его голодные коллеги. Он встал в очередь.
- Это ты, Никола, ведешь дело Мамонтова? - спросил подошедший
подполковник Сазонов.
Сазонов был из тех балагуров, которые постоянно рассказывают всем
известные с детства анекдоты и сами же над ними хохочат. Именно такие хлопцы
обычно разделяют коллектив на "простых мужиков" и "заумных интеллигентов",
примыкая к первым.
- А кто эта кошка в мешке, еще не ясно? - спросил Сазонов и ткнул
пальцем под ребро Нестерова.
- Больно, Василий Григорьевич.
Сазонов, довольный собой, захрюкал.
- Слухай, батько, сюда, шо я тебе гутарю. Поделикатней ты с этими б....
Это ж правительство, они могут и по миру пустить.
- Кого ты имеешь в виду, заботливый ты наш, - прищурился Нестеров.
- Так твой консул - уже ж не консул. А что ты будешь новому-то, забыл
фамилию, что ты ему будешь жизнь осложнять. Ты ж понимаешь, что это наш
человек.
- ?
- Так того и сняли, что от него как от козла молока проку. Он же
теоретик. Нэ развэдчык. А зачем там такой нужен - налево от жены бегать?
Пузо чесать?
Сазонов постучал пальцем в свой лоб, что должно было означать, что
Нестерву дана информация для размышления. Нестерову захотелось есть, подойдя
к раздаче, его глаза разбежались, он взял три закуски, борщ по-украински,
три огромных сочных чебурека и два стакана компота.
Подполковник Сазонов, на правах приятеля, сел с ним за один столик и
отравил Нестерову весь обед. Не разговорами - разговаривать и есть
одновременно Сазонов не умел. Но балагур так чавкал открытым ртом, что
Нестерову стало неприятно это зрелище, и он, завернув чебуреки, и наскоро
запив салат компотом, ушел из столовой.
- Алтухову своему скажи, - кинул он Женечке, влетая в кабинет, - чтобы
вечером зашел ко мне.
По пути в Гольяново Нестеров думал, что через какие-нибудь тридцать
минут охранник Гена может благополучно завершить следствие, показав, что
Тупокин привез не семь, а восемь коробок. Но надежды обманули Николая
Константиновича.
Это было бы слишком просто. Преступник не дурак, чтобы рассчитывать на
всеобщую ненаблюдательность. Тем более, если он разведчик. А Тупокин,
оказывается... Именно этим пытался подполковник Сазонов аргументировать
просьбу не мешать Тупокину с его выездом в Венецию. Как это все быстро
делается.
Не успел Нестеров проголодаться, а его уже по пустому желудку щелкнули.
А если и впрямь Тупокин причастен? Каким же лопухом тогда окажется Нестеров,
отпустив преступника на волю, потом ищи его свищи на европейском общем
рынке...
Ему открыла дверь худенькая девушка в летнем халатике, бледная и
усталая. Не любезно спросила, что нужно.
- Мне нужно поговорить с Геннадием Ивановичем Тюриным. Он дома?
- Вы, наверное, по поводу случившегося?
- Наверное, - уклончиво ответил Нестеров.
- Я его сейчас разбужу, проходите на кухню.
С кухонного балкона, где расположился Нестеров открывался вид на
зеленую лесную пригородную зону, уходившую далеко за окружную автодорогу,
заметно оевропеевшуюся в последнее время.
К нему вышел мужчина лет тридцати, усатый, заспанный, в майке и трусах.
- Геннадий Иванович Тюрин?
- Он самый. - Ответил мужчина, - а что нужно-то?
- Увидим. - Нестеров попросил у хозяйки чаю. - Я следователь ФСБ -
Нестеров Николай Константинович.
- Я же все уже рассказал, слушайте.
Нестеров растерялся. Ему протянули чашку. Он отхлебнул и обжог рот.
- Настя, что же ты? - скривился Геннадий, - не хватало еще следователя
покалечить, вообще не отстанут.
- Да кто к вам пристает-то? - не выдержал Нестеров.
- Ну, извините, неправильно выразился. Только я вашим вчера три часа
показания давал. Уже все по минутам рассказал. Всю ночь не спал. Еще
неизвестно, что теперь с работой будет.
- С какой работой?
- Ну, возить-то теперь больше некого. У заместителей его свои водилы.
Нестеров молча допил чай и предложил все начать сначала.
- Вы Тюрин Геннадий Иванович?
- Да, Тюрин я.
- Вы работаете у Мамонтова Лаврентия Михайловича охранником на даче в
писательском поселке Переделкино?
Нестеров старался как можно тщательнее выговаривать буквы, чтобы до
парня дошло все точно.
- Тьфу, ты. Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Работаю, конечно.
- Кого же вам больше некого возить, - начал заговариваться Нестеров.
Парень очень смешно хихикнул, спрятав голову в плечи и зорко и лукаво
глянув на Нестерова, потом на жену.
- У меня ж начальника убили вчера.
Нестеров подпер рукой щеку и предложил начать по третьему кругу.
- Мужик, я щас те все объясню, ты главное не волнуйся, - успокоил
парень. - Я у Мамонтовых сутки через трое работаю.
- Ну.
- А в те два дня, что я дома... я на самом деле не дома. Я возил
директора одного. Его вчера убило. Ну?
- А! - Нестеров, конечно, все понял, но ему казалось, что он попал в
замкнутый круг, вроде другого измерения.
- И я говорю, все так просто! - радостно подхватил Гена.
- А что случилось?
- Темная история. Не знаю, как жив остался. После работы завез
человека, директора своего, в один дом, у него там вторая квартира, вроде бы
для деловых встреч. Стою жду. А он выбегает весь в крови и орет мне, чтобы
звонил в милицию. А сам - все! Помер от пулевых ранений!
- Ладно. Допустим. Скажите, вам всегда так не везет с начальниками?
Парень улыбнулся и посмотрел вдаль. Посмаковал цигарку.
- Не-е, это только пятый случай. Шучу. Второй. Говорят, Лаврентию
Михайловичу тоже не повезло. А ведь мимо нас убийца проходил. Коробку с
трупом вносил. Или это он сам? Расскажите, интересно же.
Он нравился Нестерову. Без придури парень, с юморком и, судя по
разговору, развитой, не то, чтоб сильно образованный, но смышленый. Мозги
работают. Надо же в такую передрягу влипнуть.
- Я как раз по этому делу следователь. Скажите, Гена, могли вы или
другой кто-то из охраны пропустить еще кого-нибудь в дом, кроме указанных в
журнале.
- Исключено. Я - никогда. Всех могу по пальцам пересчитать, кто
приходил в мое дежурство. Вот тогда приезжал этот важный такой, Тупокин.
- Сколько коробок привез? Вы видели?
- Семь коробок. Точно. Это ж моя работа.
Нестеров покачал головой, не получилось с быстрым исходом дела.
- И потом еще другой сосед, собачник, через два дома живет. Он коробку
передал.
- Что? Еще раз повторите.
Нестеров сглотнул слюну, и едва не высунул от удовольствия язык.
- Да уж числа двадцать седьмого. Стучится. Я открываю. Он сует мне
коробку. Говорит, просили вам передать. А я смотрю коробка какая-то
непонятная.
- Нестандартная.
- Ага, другая. Я его спрашиваю, кто просил, что в коробке, почему через
вас. А он мне: ничего не знаю, вышел утром во двор, а на крыльце коробка и
бумага, прошу, дескать, передать моим, не откажите в любезности. Ну, я вижу
стиль Мамонтова. Он любит такие записочки писать. Я и отнес.
- Значит, старик в дом не заходил?
- Не-а. Все. Отдал и зашагал со своей отарой. Вечно собаками народ
шугает. Больше никого не было. Даже почтальона.
- Что же вы в журнал не записали?
Парень щелкнул языком:
- Эх, надо было. Да ведь он в дом не заходил.
- А Тупокин?
- Этот? Вообще-то и этот не заходил. Задницу свою не мог от сиденья
оторвать. Я, как лох, его коробки таскал.
- Тяжелые?
- Три тяжеленные. Остальные - пух.
Нестеров взял адрес собачника и уехал, окончательно озадаченный. По
дороге вспомнил про чебуреки в кейсе. Остановился у обочины. Открыл, съел,
не прожевывая, только тогда немножко полегчало.
12.
Вот еще какой-то собачник на его шею! Ну, почему он выбрал такую
профессию? Вечные шарады и лабиринты. Наверняка, какой-нибудь замасленный
злой старец, в пастушеском халате с клюкой. Если он принес ту тридцать
шестую коробку, и, между прочим, из рук в руки передал ее охраннику Гене, а
последнему не верить нельзя, то старик, конечно, не причем. Что же это
получается? Так-с, так-с. Господин, хозяин, барин, товарищ Мамонтов вздумал
шутки шутить с правосудием. Передает коробку... с кем? Неважно, в ней же
всего лишь чайный сервиз. Показания Гены не противоречат виденному
Нестеровым собственными глазами: в коробке позвякивала посуда. Охранник и
смотреть не стал, что внутри, раз от хозяина записка. Найти бы записочку у
старика. Старые люди все сохраняют подолгу, понимают, что ничего случайного
в этом мире нет. Но, судя по событиям сегодняшнего дня, надеяться на
благоприятные стечения обстоятельств не приходится.
Нестеров вообще ненавидел понедельники. Он снял куртку, закатал рукава
рубашки и нацепил темные очки. Стал похож на подхалтуривающего в рекламных
роликах актера, сыгравшего великого Холмса. Он снова ехал в Переделкино.
День был облачный, но и солнечный одновременно. Нестеров больше всего любил
такую погоду. Было тепло. Проехав мимо дачи Мамонтова, он повернул налево и
проехал несколько участков. Остановился возле единственного в округе дома,
построенного на деревенский лад: одноэтажного с чердаком, но высокого,
бревенчатого, со ставнями и высоким крыльцом.
Мамонтов, Мамонтов. Сам давал подсказки, наводил на себя следователя.
Видно, или совесть велела, или хитер, проверял Нестерова, зомбировал.
Получается, передал с кем-то посылку, которую ранее придержал в Венеции, а
какую-то девицу здесь угрохали, и он знал об этом. Для чего тогда эта
дополнительная коробка?
Но с другой стороны, он может быть и непричастен. Убийца принес труп в
одной из тех коробок, которые ему выдали, а потом дослал сервиз через
старика. Как бы то ни было, но Мамонтов не совсем чист. Все решит записка,
если она сохранилась. Нестеров наблюдал за домом. На всякий случай
расстегнул кобуру пистолета, приятно согревавшего правый бок. Накинул
куртку.
Участок был странный, словно в иной мир попал Нестеров, в другую дачную
культуру. Лишь по кромке участка, обнесенного деревенским дощатым забором,
росли кусты малины и высокие сосны. Вся остальная территория была густо
засажена яблонями. Это были старые корявые яблони, усыпанные плодами. Где
красные, где светло -зеленые, а где штрихованные яблочки аппетитно горели на
солнце, но под их кронами лежала абсолютно голая влажная земля, солнце не
проходило сюда, не давало жизни ни единой травинке. Фундамент дома был
покрыт мхом, земля кое-где тоже. На черной невскопанной ее поверхности
лежали опавшие яблоки, лопата, шланг, старые ботики. Собак не было видно
нигде. Единственное, что указывало на их наличие - большой алюминиевый таз с
едой возле крыльца: геркулес вперемежку с сосисками.
Нестеров постучал в дверь. В доме никто не ответил. Ни единого признака
жизни. Он постучал еще раз. Он собрался уже уходить, когда в доме
послышалось какое-то шевеление и дверь стали отпирать. Каково же было его
удивление, когда перед ним возник хозяин дачи. Перед ним стоял кумир его
молодости, поэт, шестидесятник, бард, Валентин Леснин-Каревский. Нестеров
смутился. Он не мог ошибиться с домом, да и по описанию Гены, это был тот
самый собачник, которого боялась вся округа.
Леснин-Каревский много постарел, поседел. Обросший белой щетиной,
бледный, немощный, он доживал свой век один, в этом заброшенном яблочном
царстве с собаками и книгами. Даже сейчас, выйдя к Нестерову, он держал в
руках томик Фета. Бормотал он, впрочем не фетовское:
Мне прозой воздается за грехи,
И крест тяжелый я несу при этом.
Я слишком хорошо пишу стихи,
Чтобы всерьез считать себя поэтом.
- Чем могу служить? - поинтересовался он наконец, когда оба они изучили
облик друг друга.
- Простите за беспокойство, Валентин Дмитриевич, - произнес Нестеров и
представился.
- Милости прошу в дом, - пригласил Леснин-Каревский.
Он немного шепелявил, это придавало в старые времена изюминку его
пению. В большой сырой комнате, разделенной ширмой на две части, все стены
были увешаны полками с книгами, а в красном углу, на коврике, висела гитара.
- Валентин Дмитриевич, - начал Нестеров, - а я очень люблю ваши песни.
Ваш поклонник. Вся моя юность...
- Уважаемый Николай Константинович, - перебил его Леснин-Каревский, - у
самодеятельной песни не может быть поклонников, у нее могут быть только
друзья.
- Да, извините, я это и имел в виду.
- Так все-таки, чем обязан? И... простите меня за этот бардак.
- А где же ваши собаки? - не вытерпел и спросил Нестеров. - Мне
говорили, у вас целая стая.
- Так вот вы о чем! Любезнейший, по поводу собак я вам вот что скажу.
Не человеку определять судьбу животных. Помните, у Мильтона в "Потерянном
рае" - Адам и тот пытался спастись от одиночества в общении со зверями. Но
Бог одинок, а человек - его образ и подобие. Из чего следует, что животные
независимы от человека, но могут облегчить страх последнего перед
бесконечностью...
- Да, у меня у самого - собака. Никто на вас не жаловался по этому
поводу, зря вы подозреваете соседей в таком вероломстве. Лишь бы вы им не
мешали. Это я из любопытства спросил. Не могу же я двадцать четыре часа в
сутки говорить о насильственной смерти, согласитесь?
- Ах, простите. Я, было, подумал, что пора защищать своих питомцев.
Ведь они имеют право жить у меня? Не так ли? Впрочем, извините за трепотню.
- Господи, ну, конечно же.
- Чаю с повидлом? - предложил на радостях Леснин-Каревский.
Нестеров отказался. На чужих неухоженных дачах - все кажется
непромытым, пыльным.
Леснин-Каревский вовсе не казался волевым, знатным человеком. Он
заискивающе смотрел на Нестерова, чрезмерно философствовал и лебезил.
Нестеров ненавидел, когда лебезили. Противное, но точное словцо. Ему стало
до отчаяния грустно.
Первый энергетический всплеск при виде человека, на чьи концерты в
Горбушку в Фили приезжал он из дальних районов России, где проходил свою
прокурорскую службу, от чьих песен он плакал и вдохновлялся, чьими стихами
влюблял в себя девушек, этот взрыв вспыхнувших как звезда эмоций, растаял
без следа: разве мог так опуститься, так растеряться перед преобразованиями
в стране, спрятаться в этой яблочной чащобе человек, олицетворяющий его
молодость?.. Нестерову захотелось побыстрей закончить.
- Скажите, Валентин Дмитриевич, что вы приносили на дачу Мамонтовых
совсем недавно, на прошлой неделе.
- Скажу. Коробку приносил.
- Что в ней было, Валентин Дмитриевич?
- А вот больше я ничего не знаю. А что случилось? Чего-нибудь не
достает? Так ведь с меня взятки гладки, мог бы вообще этого не делать.
- Отчего же сделали? - Нестеров начинал чувствовать неприязнь к барду.
То ли спертый воздух немытого тела поэта, то ли его небритость, беззубость и
нарочитая шепелявость особенно сильно раскачивали в нем раздражение.
- Может, думаю, пригодится - воды напиться. Раз попросил человек...
- А какой человек вас попросил об этом?
- Как какой? Мы же о Мамонтове говорим. Я и отца его знал. Между прочим
- генерал КГБ, и знал, что тут Солженицина прятали, а не донес. Такие вот
бывают генералы. И Лаврика знал маленьким. Теперь он большой человек. А мне
вот телефон нужно провести. Может быть, не откажет в помощи, раз сам обо мне
вспомнил с этой посылкой.
- Как он вас попросил об услуге?
- Привезли коробку, видно, не достучались или не дождались, поставили
на крыльцо и уехали.
- Вспомните, Валентин Дмитриевич, это очень важно, вы не заметили
машину... Ну, может быть, в окошко видели...
Леснин-Каревский насторожился. Если бы Нестеров знал, что у барда можно
спросить и про посыльного, все могло бы повернуться иначе. Но и то, что
ответил Леснин-Каревский, захватило его.
- Когда я подошел к двери, она уже мелькала далеко, вон там... Синее
крыло. Синего цвета машинка. Вроде не русская. Я дверь открыл, а там
коробка, сверху бумажка со словами, вот и все.
- А бумажку вы выбросили?
- Зачем же я буду документ выбрасывать? Сейчас я вам его покажу.
Нестеров облегченно вздохнул. Но при этом подумал, что
Леснин-Каревский, судя по только что сказанным словам, действительно,
старик.
Леснин-Каревский поднес к глазам Нестерова не просто лист бумаги: это