посылал, а я пришла.
- Очень интересно. Значит, вчера все-таки, посылали?
- Ну, да, да. Что с того? Бывает не такое! Разве тебе со мной
неинтересно?
Алтухов поднял глаза на девушку и увидел на лице ее страх - это был
умоляющий, виноватый взгляд наполненных слезами глаз. Он смягчился (терпеть
не мог женские слезы), и подумал, что девчонке досталась не самая чистая
работенка, и может быть она не виновата, что попала в такую передрягу. В
конце концов она же не из мафии, а всего лишь из его родной конторы.
- Тебя как зовут-то, Санечка? - спросил он, притянув ее к себе.
- Женечкой, - по-детски надувая губы, ответила та, и оба они
рассмеялись.
- Что будем делать, Женечка? Что же мы с тобой будем делать?
- Ты езжай, Костя. Но знаешь, если Мамонтов твой друг, постарайся
помочь ему. Помоги ему не просто выпутаться, а доказать, что он не при чем.
Если это, действительно, так и есть, - добавила она.
В небольшом частном ресторанчике "Сирены", что в Садовом переулке,
известном всей элитной верхушке Москвы, в этот час было много народа.
Алтухова и Мамонтова там хорошо знали, и им не пришлось столкнуться с
восторженным возгласом администратора: "Мест нет".
На стенках в гардеробе висели фотографии наиболее известных посетителей
ресторана, в том числе и умильная толстогубая физиономия консула. Они вошли
в малый зал, где под стеклянными квадратами пола, в подсвеченной снизу
зеленой воде плавали молодые осетры. По периметру стен были встроены
светящиеся в темноте огромные аквариумы, с каменными пещерами, дворцами и
играющими среди искусственных пузырьков разноцветными рыбками. Рыбки были
рассортированы по видам: у одной стены мелькали оранжевые шифоновые хвостики
и плавнички, у другой грациозно плавали стайки синих, мерцающих рыбешек, у
третьей в зеленых зарослях водорослей в ярком освещении фонариков пряталась
черная глотающая воздух амфибия.
- Так, что Алтухов. Скажешь, чиста твоя девочка?
Алтухов не дал ему договорить:
- Стоп токинг. Я разобрался. Нужно, Лаврик, верить людям.
- Я чувствую, ты изменился, Костя, - сказал Мамонтов, - а я хотел тебе
как другу открыться.
- Говорят, рыбки успокаивают. Ты прости меня, Лаврентий Михайлович,
прости, старик. Она же еще ничего плохого не сделала. А потом, сам знаешь,
работа такая. Сейчас почему-то до того договорились, что комитет - просто
центр всемирного зла. Ты посмотри, о чем фильмы, книги - как чекисты своих
убивают, организуют провокации, контролируют власть. А мы в это время на
страну пашем и жизнью того... - он остановился. - Посмотри, я от стула не
оторвался?
- Я все понимаю, Костик. И это правильно. Ладно.
Принесли угощение от шеф-повара, и заказанный Алтуховым аперитив.
Мальчик в матросской форме и белых перчатках разлил вино по бокалам.
- Что ты маешься, Лаврентий Михайлович? Колись. Уж если Женечка тебя
просекла, то я-то и подавно тебя насквозь вижу.
Мамонтов долго думал. Он уже по дороге сюда решился поделиться с другом
своей бедой, терзающей его вот уже второй, нет третий месяц, а сейчас,
словно застрял в каком-то остром капкане. Наконец, он проговорил.
- Это случилось после твоего отпуска, помнишь, когда ты на Капри ездил?
Через пару - тройку недель, стало быть, в конце июня, начале июля у меня был
Тупокин. Тогда в Генуе умер Башилов, писатель, диссидент, да и мой личный
знакомый. Мне тоже нужно было быть на похоронах. Тупокин это знал, попросил
подбросить его. Ну, мы и поехали.
Мамонтов рассказал Алтухову все, что произошло затем. Как они
поругались в машине, как он высадил Тупокина у "проката автомобилей", и что
было потом.
Друзья съели принесенные блюда и приступили к сладкому. Мамонтов на
нервной почве всегда много ел и хорошо, крепко спал после стычек с
начальством или семейных ссор. Такова уж была натура. К сожалению, на сей
раз разговор не облегчил душу Мамонтова. Он, по-прежнему, не знал, что
делать и с надеждой смотрел на Алтухова. Тот обещал помочь выяснить
обстоятельства той страшной истории, в которую влип Мамонтов.
Ранним утром второго сентября в сквере на улице Спиридоновке возле
высокого спящего дома, балконы которого были обиты коричневой деревянной
рейкой, сидел человек. Он был похож на памятник Блоку, стоявший в центре
этого скверика, что, в свою очередь, походил на большую клумбу с
асфальтовыми дорожками в виде запятых, во всяком случае руки его были также
засунуты в карманы, а воротничок плаща приподнят от холодного рассветного
ветра. Человек отсвечивал своей загорелой ухоженной лысиной, глядя в никуда,
но лицо его говорило о тяжелых воспоминаниях, одолевавших его память.
Тогда в машине, Тупокин неожиданно вспомнил детство. Совсем не к месту
он вдруг спросил, помнит ли Мамонтов его отца. Мамонтов ответил, что почти
не помнит, и это было правдой. Он, вообще-то, навсегда запомнил
отвратительный скандал, который устроила однажды Ксении Петровне мать
Леньки. Она кричала, что муж ее не был пьян, что следователи подкуплены,
чтобы Мамонтовы не платили пенсию семье погибшего водителя.
Малограмотная женщина, она потом еще полгода не приходила за пенсией по
случаю потери кормильца в собес, думая, что деньги ей должны выплачивать
Мамонтовы. Отец Мамонтова, вышедший из больницы, намерен был пристроить
Леньку в академический детский сад, но Тупокина отказалась.
Так и висело всю жизнь на Мамонтове-младшем необъявленное обязательство
перед Ленькой, а тот не упускал случая воспользоваться услугами "мнимого
должника".
Тупокин в машине повел себя странно. Начал говорить, что если бы не
академик, вынувший его отца из кровати в тот вечер, отец его был бы жив.
Стал скалиться и обзывать отца Лаврентия Михайловича лизоблюдом и
рогоносцем. Мамонтов не выдержал. На выезде из Венеции он увидел фирму по
прокату автомобилей. Он остановил машину. Тупокин все понял, не стал
дожидаться, пока его попросят, и вышел, громоподобно хлопнув дверцей.
Мамонтов недоумевал, откуда в его приятеле столько ненависти к нему, и
почему Тупокин никак не успокоится и не простит прошлое.
Он ехал вдоль берега моря. Лишь изредка дорога уходила вдаль от
побережья, цепляя мелкие прогнутые, как огромные зеленые тарелки, южные
деревушки и пустынные долины.
Большей частью за окнами мелькали виноградники, зеленые холмы и
придорожные овраги. Мамонтов выехал на дорогу поднимавшуюся в гору, справа
от него вырастал серый амбар или хлев, слева значился некрутой склон
переходивший в цветастый сочный луг, в конце которого начинался небольшой
каменный городишко. Он не сразу понял, что произошло. Она выскочила на
дорогу, как раз когда Мамонтов загляделся пейзажем. Машина только поднялась
вровень с амбаром, что-то белое мелькнуло справа и Мамонтов почувствовал,
что не машина, а он сам своим железным телом ударил и отбросил что-то в
канаву. Он резко затормозил и выскочил из машины. На обочине лежала девушка,
ссадины кровоточили на ее лице, руке и коленке.
- Ох! - простонала она, - не беспокойтесь, я жива.
- Вы живы? - спросил консул, абсолютно не знавший итальянского.
- Да, да, - закивала девушка, и добавила - О`кей. May name - Rossella.
- Извините меня, - сказал тогда Консул по-английски - Excuse me. It my
terrible inattention. Can I help you?
Она попыталась подняться, но в тот же миг потеряла сознание. Он летел к
городку через луг по какой-то едва различимой тропинке. Росселла не
приходила в сознание, постанывала на заднем сиденье. К счастью на окраине,
выдаваясь за границу города, он увидел ферму. Полная, вся в складках
широкого платья, повязанного фартуком, женщина, стояла с тазом посреди двора
и смотрела на пылящий по лугу автомобиль. Потом она обернулась и крикнула
мужу:
- Серджио, посмотри, там какой-то ненормальный едет прямо к нашему
дому. Серджио, заканчивай с Достоевским, ты надорвешь свою психику!
Когда Мамонтов подъехал, фермеры уже встречали его вдвоем. Обросший
щетиной Серджио выскочил из дома без майки и босиком.
Мамонтов вынес Росселлу из машины и супруги, подхватив девушку, помогли
ему занести ее в дом. Мамонтов кинулся к машине, они было подумали, что он
сбегает и закричали что-то ему вслед. Но он обернулся уже со двора и жестами
показал им, чтобы они звонили в больницу, приговаривая:
- Дзинь, дзинь to hospital.
Потом он вернулся к ним с разговорником, кошельком и аптечкой. Он отдал
аптечку женщине и открыл разговорник на главе "медицинская помощь".
- Фэт-муа транспортэ а лепиталь, - прочитал он и нервно поправился - то
есть: фэт- Rossella транспортэ.
Ему даже не пришло в голову, что он пользуется в Италии французским
разговорником.
Тут небритый безмускульный Серджио просиял и схватил его руку:
- О! Достоевский! Bonjour! Je suis heureux de faire votre
connaissance,- стал бормтотать он, полагая, что этот великоросс говорит
по-французски. Но и французского Мамонтов не знал.
- We, We, - бормотал Мамонтов, посматривая на Росселлу, - но я не
Достоевский, вы меня с кем-то спутали. Ну, как она? А?
Женщина обернулась и улыбнулась ему:
- Etes-vous croyant? (Вы верите в бога?)
- Же не парль па франсэ - ответил Мамонтов.
Тогда женщина сложила перед собой ладошки и подняла кверху глаза.
Мамонтов распрямился и помертвел. "Она умерла, - решил он. - И мне во
что бы то ни стало нужно заставить себя уехать". Он достал деньги. Супруги
все поняли.
- Комбьен селя куттиль? (Сколько я вам должен) - спросил он по
разговорнику - ну похороны, все такое...
Они пожали плечами, следя взглядом за его руками. Он достал пять
миллионов лир. Потом еще столько же. Третьей бумажки не было. Развернулся и
уехал в Геную.
Тупокин первый подошел к нему:
- Что же ты так отстал? Муки совести?
У Мамонтова подогнулись колени. Он сел боком в машину, обхватил себя
руками и стал, раскачиваться, тихо повторять:
- Я подлец, Леня, какой же я подлец!
Тупокин удовлетворенно улыбался.
Сейчас в скверике на Спиридоновке Мамонтов подумал, а что если все это
подстроено изначально.
Может быть и Тупокин руку приложил.
А что если он все видел. Ведь Мамонтов не мог точно утверждать, что ни
одной машины не проезжало тогда по шоссе. Тупокин на каком-то отрезке должен
же был обогнать его. На каком же? Но так или иначе, он узнал Росселлу на
фото Нестерова, на том самом, вчерашнем фото. Это была она. Или Мамонтов
сошел с ума. Сейчас он пойдет домой к Нестерову, пока тот не уехал на дачу,
и во всем ему сознается. Алтухов - лучший друг - посоветовал ему именно это.
И он прав. За такое нужно платить, нужно раскаиваться и страдать за невинную
жертву. И неважно зачем и кто прислал ее в таком виде Мамонтову на дачу. Это
не имеет значения. Вдруг над его головой раздался тихий голос:
Тайно сердце просит гибели,
Сердце легкое, скользи...
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези...
Мамонтов поднял глаза. Над ним стоял Нестеров, держа на поводке
добродушного коккер-спаниеля. Нестеров продолжал:
Как над тою дальней прорубью
Тихий пар струит вода,
Так своею тихой поступью
Ты свела меня сюда.
Он подсел к Мамонтову.
Завела, сковала взорами
И рукою обняла
И холодными призорами
Белой смерти предала...
Мамонтов принял вызов:
И в какой иной обители
Мне влачиться суждено,
Если сердце хочет гибели,
тайно просится на дно?
- Доброе утро Лаврентий Михайлович? Гуляете?
Мамонтов многозначительно покивал головой.
- И у меня вот - обязанность, семейный долг - выгул Кряка.
- Смешная кличка, - заметил Мамонтов и погладил пса. - У меня тоже, у
жены, пудель. Морока. Я ведь, собственно, к вам, Николай Константинович. Вы
уж извините, что в выходной. Вы, наверное, на дачу едете?
- Хотелось бы. Хоть телефон отключай. - Нестеров выжидательно помолчал,
потом хитро улыбнулся, так, что сеточка морщинок образовалась у глаз, словно
паутинка, - А у меня для вас информация. Кое-кто просил передать. Вот только
что звонил, весь дом перебудил.
Он встал и предложил. Мамонтову пройтись в сторону пруда. Мамонтов
нетерпеливо ждал.
- У вас хорошая команда, Лаврентий Михайлович. Поздравляю. Алтухов
просил передать, что вы переплатили. Больше ничего. Остальное уж я от себя
лично добавлю. Вам, как заинтересованному лицу, нужно знать. И учтите, я
нарушаю не только порядок следствия, но и собственные принципы. Словом,
жертве тридцать лет, убита она в Москве и вряд ли является итальянкой. Ни
следов переломов, ни следов ударов на ней не обнаружено. Так что я, в своем
роде, исключение из правил: следователь, который сам растолковывает
подозреваемому, что у того есть алиби. Хотя, вы не являетесь подозреваемым.
- А, как, как вы установили, что она была убита в Москве? - не веря
своим ушам, спрашивал Мамонтов, - и что значит переплатил?
- В желудке у жертвы родные советские, то есть российские продукты, а
убита она две недели назад не позже, но и не раньше. А вы, дорогой, Фома
неверующий, последнюю коробку отправили когда? Двадцать дней назад. К вам,
конечно, будут вопросы, особенно к вашей жене. Но, в основном, мы нуждаемся
в ваших с нею консультациях. Но это потом, в рабочем порядке.
Нестеров обернулся и воскликнул:
- Да что же это вы, голубчик, на грязный парапет уселись?!
Размякшего Мамонтова Нестерову пришлось отвести к себе домой. Мамонтов
всю обратную дорогу твердил, что уже признался во всем жене, и что она от
него уходит, и что он ее искренне любит всю жизнь, а она из него веревки
вьет, и что все женщины лживы и никому верить нельзя...
Нестеров посоветовал ему пососать эффералган у пса его собственной
жены...
9.
Через несколько часов в рыбацком домике Нестеровых, на берегу Волги,
плескавшейся за гаражами, омывая их тыльную часть, точнее в круглой
деревянной беседке, увитой плющом, цветущим в эту пору, сидела шумная
кампания. Анна Михайловна возилась на кухне, Женечка помогала накрывать на
стол в беседке, плавая туда-сюда в коротенькой джинсовочке и еще более
короткой черной маечке.
Нестеров и Алтухов убеждали Мамонтова в его невиновности. Тот не
соглашался, приводя все новые и новые доводы.
- Костя, - обратился Нестеров к Алтухову, - запомни, узнаешь для меня:
материал по Бикчентаеву и Тупокину. Мне нужно знать любое самое
незначительное пересечение этих людей с нашей фирмой. Не забудь, любое.
- Нет, Николай Константинович, - встрял Мамонтов, - ты говоришь, что
фирма, ну, эта не твоя, а по лифчикам - где куплено белье, прямо на улице
нашего Отелло, то есть, я хотел сказать, на нашей улице Отелло.
- Да, - подтвердил вопрос и Алтухов.
- Да. - Ответил Нестеров. - Это-то и интересно. Твоя жена, Лаврентий
Михайлович, наверняка, там отоваривалась.
Мамонтов кивнул.
- Там, поди, все наши дамы отоваривались. Это единственное, что они
никак не признают в итальянках.
- Что не признают, - спросили в голос собеседники.
-Ну... без нижнего белья ходить. У нас все мадам такие...
содержательные, тяжелые. В общем, без белья трудно.
- Так. Выходит, что этот гарнитур с этикеткой прямо указывает на меня.
- Ну, во-первых, не прямо, а косвенно, а во-вторых, это же не ты!
- Не ты, - Алтухов ткнул Мамонтова пальцем в лоб. - Уймись. Жива твоя
девица. Отделалась легким испугом. Я звонил, проверял. А спасители твои себе
квартиру в городе купили. В городе Бринцио. Могу дать адрес.
- Ты не понимаешь, что тебе могли все, что угодно, ответить, если это
подстроено, - возразил Мамонтов, начиная, впрочем, верить в свою чистоту. -
А если я никого не убивал, то, значит, еще не все в жизни потеряно. Вы
только докопайтесь, Нестеров, кто мне эту свинью подложил в упаковке.
- Это ты зря, Лаврентий. Во-первых, женщина была ничего.
- Какая женщина - ничего? - подключилась Женечка.
- Не беспокойся, дорогая, - улыбнулся Алтухов, - она меня меньше всего
теперь интересует.
И он обнял одной рукой, подсевшую к нему Женечку.
- Николай Константинович, вы это все санкционировали? - мягко спросил
Мамонтов. - Он коварен и бороду бреет, потому что она у него синяя. Женечка,
у меня рыженькая, добрая бородка - лопаткой. И семейные узы лопнули.
Обратите внимание.
В это время Алтухов всматривался в речную гладь.
- Что-то мне это не нравится, ребята, - сказал он. - Приехали на Волгу,
а рыбачить не идем. Вон - он многозначительно и серьезно указал взглядом на
далекого рыбака, - люди битый час с удочкой блаженствуют!
Нестеров всмотрелся в точку на свинцовых сияющих водах. Удочка рыбака,
направленная в их сторону, сверкнула металлическим стеблем.
- Может быть, - согласился он. - Да чего уж там. Бери лодку, надувай,
вдвоем, а то и втроем уместимся.
- Я пас, - спохватился Мамонтов. - Я воды боюсь.
- А мы поплаваем.
- Николай Константинович, а ведь советской едой ее могли накормить и в
консульстве, - тихо прошептал, было консул.
Они обернулись, и Мамонтов понял, что его сейчас растерзают.
Когда они стащили лодку в воду, далекая моторка фыркнула и унеслась в
сторону железнодорожного моста.
Вечером варили уху. Костер стрелял древесными искрами. Женечка сидела
на ступеньках крошечной дачки Нестерова и издали смотрела на огонь.
Мамонтов с обеда спал в доме. Домик маленький, крохотный даже,
симпатичный. В одной комнатушке только диван и уместился. Над ним окно в
другую полукомнату-полуверанду. В той стол кухонный, сервант, скамейка - все
впритык. В доме пахнет сыростью, покрывало на диване, подушка - влажные.
Обои отсырели. Словом, дом тоже часть природы. Мамонтова решено не будить.
Намаялся человек. После такой смены обстановки и моральной и натуральной не
всякий выстоит. А что ему еще предстоит?
Алтухов мастерски справлялся с костром, с большим чугунным чаном,
подвешенным на железную перекладину.
- В условиях первобытного общества вы бы отлично сдали экзамен на
выживаемость, - похвалила его Анна Михайловна.
Нестеров обратился к Женечке очень тихо, почти шепотом. В округе уже
стемнело.
- Завтра повестку Мамонтовой, Бикчентаеву, Тупокину. Всех на вторник,
на утро, на одно время. Посмотри по плану - на десять или одиннадцать.
- Следственный приемчик или очная ставка?
- Угу. - Нестеров повернулся к Алтухову, - Костя, раз уж ты подключился
на общественных началах, с учетом сегодняшней рыбалки, - он кивнул в сторону
Волги, - запусти руку в карман Бикчентаева и Тупокина. Пошуруй там.
- А почему ты меня не проверяешь? Я не возражаю. У меня алиби нет.
- Да, согласен, - невозмутимо подхватил Нестеров, как-будто речь шла не
о сидящем перед ним товарище. - Журнал. В нем три записи. Ты привез коробки
первым, несмотря на то, что получил самую последнюю порцию.
- Но и то с опозданием. Привез на дачу, говорю, с опозданием. Числа
пятнадцатого-семнадцатого, нужно посмотреть по календарю, был четверг. А из
Венеции приехал девятого.
- Пятнадцатого был четверг. Запись о тебе сделана пятнадцатого.
- Черт дернул меня эти коробки таскать. Понятно, что не я эту курицу
приволок, но от этого не легче.
- Легче. Зная, что женщину никто не привозил из Италии, нам легче
отследить действия всех вас троих здесь в Москве в последние три недели.
- Только-то и всего.
Алтухов помешивал половником варево. Пробовал на вкус.
- Бикчентаев приезжал в Переделкино в субботу восемнадцатого, хотя
привез коробки в Москву пятого августа.
- Тупокин еще раньше, - подсказал Костя.
- Да этот вообще: привез коробки на дачу Мамонтова двадцать четвертого,
а пролежали они у него почти все лето, с июня. Хотя его дача на соседней
улице.
- А ведь я только сейчас осознала, - вздохнула Женечка, - началась
осень. Вы, Николай Константинович, сказали "почти все лето", и я вдруг
поняла: лето закончилось, скоро журавли закурлыкают.
Женечка печально улыбнулась и посмотрела на Костю, на его освещенное
пламенем костра обветренное мужественное лицо, посмотрела так, словно и эту
наступившую пору, только что осознала его реальным неизбежным фактом своей
жизни. Этот чужой, зрелый человек, с первыми морщинками возле глаз,
таинственный, непроницаемый, как камень, бесконечно нежный в постели, будет
родным и единственным ее человеком на всю жизнь, и он уже вошел в эту жизнь,
как этот вечер, как эта, связавшая их, криминальная история. Она подошла и
прильнула к нему сзади, поцеловала в затылок.
- Если времена года можно было национализировать, осень стала бы
русским достоянием, - сказала она.
- Когда же ваши мальки сварятся? - подцепила мужчин Анна Михайловна.
- Как это мальки? Костя, ты слышал, как она назвала наших превосходных
жирненьких плотвичек? Женщина, будешь умалять достоинства добытчика -
придется тебя посадить на хлеб и воду.
- Ты ее сначала сходи принеси, - рассмеялась Анна Михайловна, - и хлеб
не забудь, все этим заморышам скормил. Они скоро будут к тебе сами по
графику приходить: в завтрак, обед и ужин, приучил все рыбное царство к
своим мякишам. Лучше, Костенька, ответьте жене генерала, а кто-нибудь вообще
знает, сколько было всего коробок отправлено с вами тремя?
- Вот умница! - Вскричал Нестеров, - жена генерала, - мозговой центр,
ничего не попишешь. Учись, Женечка.
Анна Михайловна, польщенная похвалой мужа, разошлась:
- И нужно знать точно: кому и сколько коробок давали, и сколько кто
привез, и чего из вещей не достает. Если ваш друг вспомнит, что именно кому
поручалось отвезти, то сразу можно установить, кто подменил имущество в
своей коробке на эту несчастную.
- Твоими бы устами медовуху бы пить. Кстати, у нас там еще есть
бутылочка сухого.
- Это где же? Хотя, я догадываюсь.
Анна Михайловна сходила в дом и принесла вино.
- Анют, ну ты меня просто обижаешь. Я же все-таки сыщик, как ты нашла?
Проследила?
- Колюшка, если мягкий рыбацкий резиновый ботфорт не валится на пол, а
стоит, как чей-то протез, похожий на настоящую ногу, значит в нем либо нога,
либо бутылка, заначеная рыбаком от жены.
- Надо совершенствовать методы, Николай Константинович, - улыбнулся
Костя. - Переходите в наше управление, научим. А вас, Анна Михайловна,
должен огорчить, весь ваш план расходится по швам: никто не записывал что
лежит в коробках, не нумеровал их, не выписывал нам накладные и так далее.
Сколько соберут к моменту отъезда человека, столько и дадут. А то и из общей
кучи. Мне так и выдали. У них там целая гора была коробок. Конечно, каждый
знает точное количество багажа: у меня в последний раз было пять коробок, у
Тупокина - семь, у Бикчентаева - тоже пять. В июне мне дали тоже пять. В
июле я их завез вместе с тринадцатью, которые привез сам консул в свой
короткий визит. Никто сейчас не скажет, чья коробка была подменена, повторяю
никто не выяснял, у кого что в коробках - обычная родная безалаберность.
Правда, Лаврентий сказал, что всего коробок, которые я перечислил, было
передано - тридцать пять. Это, скорее всего верно. Пять, пять, семь, пять,
тринадцать - да, так и получается.
- Как тридцать пять? Николай Константинович, не тридцать пять, нет, -
зашептала Женечка из-за плеча Алтухова, - там на даче, во время последнего
осмотра было тридцать шесть коробок. Я же вам сразу об этом доложила.
По лицу Нестерова пробежала тень тревоги, он что-то быстро
анализировал.
- Вот что. Все коробки я просил Мамонтовых оставить до моего приезда.
Завтра с утра я разберусь. Как это я пропустил?..
С этой минуты Нестеров думал только о возвращении в Москву.
- Ну, давайте ложки и миски, вроде навар готов, - сказал Алтухов, взбил
волосы на макушке и потер руки.
Мамонтов, разбуженный звоном ложек и посуды, ошалевший от чистого
воздуха, похожий на смешного домовенка из мультфильма, выполз на крыльцо.
Борода его свалялась, словно в ней был репей, глаза сонно шурились на
костер. Потом он задрал голову и обомлел.
-Господа, звезды, господа, - он потянулся, - Николай Константинович, а
у нас в Переделкино звезд не видно.
- Что, спать мешают? Я говорю, наши звезды вам спать мешают? Идите к
огню, у нас сегодня подают уху.
Мамонтов поежился и поспешил к костру.
- А вы махнитесь, - предложил Алтухов, - Ты, Лаврентий, в самострой
"Строитель", а вы с Анной Михайловной - в Переделкино.
- Тогда на работу можно будет ходить в соседнюю комнату, - невесело
пошутил Нестеров. - А вообще-то, это идея. Надо подумать. Только ведь я
много запрошу за неравный обмен, хотя, впрочем, стать сегодня писателем и
интеллигентом просто. Надо только научиться к месту и не к месту говорить
некоторые слова: "так сказать", "окончательно", "по-хорошему", "шутка
шуткой", "очень четко дифференцировать", "однозначно", "по крайней мере", "в
известной степени". Но королем словосочетаний, дающим право на проживание в
Переделкино, и пестующим рафинированность, - остается: "как бы"...
10.
- Здравствуйте, Николай Константинович, к Мамонтовым? - спросил
незнакомый человек, в шелковой куртке и джинсах, положив локоть на
перекладину зеленой металлической калитки.
Он издалека наблюдал за Нестеровым, идущим по асфальтированной широкой
дачной тропинке. Тот не замечал его, поскольку с двух сторон ограды росли
кусты. Теперь Нестеров увидел его и остановился. Мужчине было лет под
пятьдесят.
Он с первого взгляда приятно поражал своей холеностью, загар шел ему,
дополнял его облику шарм, синие глаза нагловато-насмешливо смотрели на
Нестерова. За его спиной, в глубине зеленого лесного участка высился
свежевыкрашенный домик, похожий на горный австрийский кемпинг.
- Здравствуйте, - учтиво ответил Нестеров, и, наконец, догадался, - Вы
Леонид Тупокин, наверное.
- Угадали. А вы неправильно идете, Николай Константинович.
- Это я специально. Решил составить план местности. Заодно поглядеть на
- Очень интересно. Значит, вчера все-таки, посылали?
- Ну, да, да. Что с того? Бывает не такое! Разве тебе со мной
неинтересно?
Алтухов поднял глаза на девушку и увидел на лице ее страх - это был
умоляющий, виноватый взгляд наполненных слезами глаз. Он смягчился (терпеть
не мог женские слезы), и подумал, что девчонке досталась не самая чистая
работенка, и может быть она не виновата, что попала в такую передрягу. В
конце концов она же не из мафии, а всего лишь из его родной конторы.
- Тебя как зовут-то, Санечка? - спросил он, притянув ее к себе.
- Женечкой, - по-детски надувая губы, ответила та, и оба они
рассмеялись.
- Что будем делать, Женечка? Что же мы с тобой будем делать?
- Ты езжай, Костя. Но знаешь, если Мамонтов твой друг, постарайся
помочь ему. Помоги ему не просто выпутаться, а доказать, что он не при чем.
Если это, действительно, так и есть, - добавила она.
В небольшом частном ресторанчике "Сирены", что в Садовом переулке,
известном всей элитной верхушке Москвы, в этот час было много народа.
Алтухова и Мамонтова там хорошо знали, и им не пришлось столкнуться с
восторженным возгласом администратора: "Мест нет".
На стенках в гардеробе висели фотографии наиболее известных посетителей
ресторана, в том числе и умильная толстогубая физиономия консула. Они вошли
в малый зал, где под стеклянными квадратами пола, в подсвеченной снизу
зеленой воде плавали молодые осетры. По периметру стен были встроены
светящиеся в темноте огромные аквариумы, с каменными пещерами, дворцами и
играющими среди искусственных пузырьков разноцветными рыбками. Рыбки были
рассортированы по видам: у одной стены мелькали оранжевые шифоновые хвостики
и плавнички, у другой грациозно плавали стайки синих, мерцающих рыбешек, у
третьей в зеленых зарослях водорослей в ярком освещении фонариков пряталась
черная глотающая воздух амфибия.
- Так, что Алтухов. Скажешь, чиста твоя девочка?
Алтухов не дал ему договорить:
- Стоп токинг. Я разобрался. Нужно, Лаврик, верить людям.
- Я чувствую, ты изменился, Костя, - сказал Мамонтов, - а я хотел тебе
как другу открыться.
- Говорят, рыбки успокаивают. Ты прости меня, Лаврентий Михайлович,
прости, старик. Она же еще ничего плохого не сделала. А потом, сам знаешь,
работа такая. Сейчас почему-то до того договорились, что комитет - просто
центр всемирного зла. Ты посмотри, о чем фильмы, книги - как чекисты своих
убивают, организуют провокации, контролируют власть. А мы в это время на
страну пашем и жизнью того... - он остановился. - Посмотри, я от стула не
оторвался?
- Я все понимаю, Костик. И это правильно. Ладно.
Принесли угощение от шеф-повара, и заказанный Алтуховым аперитив.
Мальчик в матросской форме и белых перчатках разлил вино по бокалам.
- Что ты маешься, Лаврентий Михайлович? Колись. Уж если Женечка тебя
просекла, то я-то и подавно тебя насквозь вижу.
Мамонтов долго думал. Он уже по дороге сюда решился поделиться с другом
своей бедой, терзающей его вот уже второй, нет третий месяц, а сейчас,
словно застрял в каком-то остром капкане. Наконец, он проговорил.
- Это случилось после твоего отпуска, помнишь, когда ты на Капри ездил?
Через пару - тройку недель, стало быть, в конце июня, начале июля у меня был
Тупокин. Тогда в Генуе умер Башилов, писатель, диссидент, да и мой личный
знакомый. Мне тоже нужно было быть на похоронах. Тупокин это знал, попросил
подбросить его. Ну, мы и поехали.
Мамонтов рассказал Алтухову все, что произошло затем. Как они
поругались в машине, как он высадил Тупокина у "проката автомобилей", и что
было потом.
Друзья съели принесенные блюда и приступили к сладкому. Мамонтов на
нервной почве всегда много ел и хорошо, крепко спал после стычек с
начальством или семейных ссор. Такова уж была натура. К сожалению, на сей
раз разговор не облегчил душу Мамонтова. Он, по-прежнему, не знал, что
делать и с надеждой смотрел на Алтухова. Тот обещал помочь выяснить
обстоятельства той страшной истории, в которую влип Мамонтов.
Ранним утром второго сентября в сквере на улице Спиридоновке возле
высокого спящего дома, балконы которого были обиты коричневой деревянной
рейкой, сидел человек. Он был похож на памятник Блоку, стоявший в центре
этого скверика, что, в свою очередь, походил на большую клумбу с
асфальтовыми дорожками в виде запятых, во всяком случае руки его были также
засунуты в карманы, а воротничок плаща приподнят от холодного рассветного
ветра. Человек отсвечивал своей загорелой ухоженной лысиной, глядя в никуда,
но лицо его говорило о тяжелых воспоминаниях, одолевавших его память.
Тогда в машине, Тупокин неожиданно вспомнил детство. Совсем не к месту
он вдруг спросил, помнит ли Мамонтов его отца. Мамонтов ответил, что почти
не помнит, и это было правдой. Он, вообще-то, навсегда запомнил
отвратительный скандал, который устроила однажды Ксении Петровне мать
Леньки. Она кричала, что муж ее не был пьян, что следователи подкуплены,
чтобы Мамонтовы не платили пенсию семье погибшего водителя.
Малограмотная женщина, она потом еще полгода не приходила за пенсией по
случаю потери кормильца в собес, думая, что деньги ей должны выплачивать
Мамонтовы. Отец Мамонтова, вышедший из больницы, намерен был пристроить
Леньку в академический детский сад, но Тупокина отказалась.
Так и висело всю жизнь на Мамонтове-младшем необъявленное обязательство
перед Ленькой, а тот не упускал случая воспользоваться услугами "мнимого
должника".
Тупокин в машине повел себя странно. Начал говорить, что если бы не
академик, вынувший его отца из кровати в тот вечер, отец его был бы жив.
Стал скалиться и обзывать отца Лаврентия Михайловича лизоблюдом и
рогоносцем. Мамонтов не выдержал. На выезде из Венеции он увидел фирму по
прокату автомобилей. Он остановил машину. Тупокин все понял, не стал
дожидаться, пока его попросят, и вышел, громоподобно хлопнув дверцей.
Мамонтов недоумевал, откуда в его приятеле столько ненависти к нему, и
почему Тупокин никак не успокоится и не простит прошлое.
Он ехал вдоль берега моря. Лишь изредка дорога уходила вдаль от
побережья, цепляя мелкие прогнутые, как огромные зеленые тарелки, южные
деревушки и пустынные долины.
Большей частью за окнами мелькали виноградники, зеленые холмы и
придорожные овраги. Мамонтов выехал на дорогу поднимавшуюся в гору, справа
от него вырастал серый амбар или хлев, слева значился некрутой склон
переходивший в цветастый сочный луг, в конце которого начинался небольшой
каменный городишко. Он не сразу понял, что произошло. Она выскочила на
дорогу, как раз когда Мамонтов загляделся пейзажем. Машина только поднялась
вровень с амбаром, что-то белое мелькнуло справа и Мамонтов почувствовал,
что не машина, а он сам своим железным телом ударил и отбросил что-то в
канаву. Он резко затормозил и выскочил из машины. На обочине лежала девушка,
ссадины кровоточили на ее лице, руке и коленке.
- Ох! - простонала она, - не беспокойтесь, я жива.
- Вы живы? - спросил консул, абсолютно не знавший итальянского.
- Да, да, - закивала девушка, и добавила - О`кей. May name - Rossella.
- Извините меня, - сказал тогда Консул по-английски - Excuse me. It my
terrible inattention. Can I help you?
Она попыталась подняться, но в тот же миг потеряла сознание. Он летел к
городку через луг по какой-то едва различимой тропинке. Росселла не
приходила в сознание, постанывала на заднем сиденье. К счастью на окраине,
выдаваясь за границу города, он увидел ферму. Полная, вся в складках
широкого платья, повязанного фартуком, женщина, стояла с тазом посреди двора
и смотрела на пылящий по лугу автомобиль. Потом она обернулась и крикнула
мужу:
- Серджио, посмотри, там какой-то ненормальный едет прямо к нашему
дому. Серджио, заканчивай с Достоевским, ты надорвешь свою психику!
Когда Мамонтов подъехал, фермеры уже встречали его вдвоем. Обросший
щетиной Серджио выскочил из дома без майки и босиком.
Мамонтов вынес Росселлу из машины и супруги, подхватив девушку, помогли
ему занести ее в дом. Мамонтов кинулся к машине, они было подумали, что он
сбегает и закричали что-то ему вслед. Но он обернулся уже со двора и жестами
показал им, чтобы они звонили в больницу, приговаривая:
- Дзинь, дзинь to hospital.
Потом он вернулся к ним с разговорником, кошельком и аптечкой. Он отдал
аптечку женщине и открыл разговорник на главе "медицинская помощь".
- Фэт-муа транспортэ а лепиталь, - прочитал он и нервно поправился - то
есть: фэт- Rossella транспортэ.
Ему даже не пришло в голову, что он пользуется в Италии французским
разговорником.
Тут небритый безмускульный Серджио просиял и схватил его руку:
- О! Достоевский! Bonjour! Je suis heureux de faire votre
connaissance,- стал бормтотать он, полагая, что этот великоросс говорит
по-французски. Но и французского Мамонтов не знал.
- We, We, - бормотал Мамонтов, посматривая на Росселлу, - но я не
Достоевский, вы меня с кем-то спутали. Ну, как она? А?
Женщина обернулась и улыбнулась ему:
- Etes-vous croyant? (Вы верите в бога?)
- Же не парль па франсэ - ответил Мамонтов.
Тогда женщина сложила перед собой ладошки и подняла кверху глаза.
Мамонтов распрямился и помертвел. "Она умерла, - решил он. - И мне во
что бы то ни стало нужно заставить себя уехать". Он достал деньги. Супруги
все поняли.
- Комбьен селя куттиль? (Сколько я вам должен) - спросил он по
разговорнику - ну похороны, все такое...
Они пожали плечами, следя взглядом за его руками. Он достал пять
миллионов лир. Потом еще столько же. Третьей бумажки не было. Развернулся и
уехал в Геную.
Тупокин первый подошел к нему:
- Что же ты так отстал? Муки совести?
У Мамонтова подогнулись колени. Он сел боком в машину, обхватил себя
руками и стал, раскачиваться, тихо повторять:
- Я подлец, Леня, какой же я подлец!
Тупокин удовлетворенно улыбался.
Сейчас в скверике на Спиридоновке Мамонтов подумал, а что если все это
подстроено изначально.
Может быть и Тупокин руку приложил.
А что если он все видел. Ведь Мамонтов не мог точно утверждать, что ни
одной машины не проезжало тогда по шоссе. Тупокин на каком-то отрезке должен
же был обогнать его. На каком же? Но так или иначе, он узнал Росселлу на
фото Нестерова, на том самом, вчерашнем фото. Это была она. Или Мамонтов
сошел с ума. Сейчас он пойдет домой к Нестерову, пока тот не уехал на дачу,
и во всем ему сознается. Алтухов - лучший друг - посоветовал ему именно это.
И он прав. За такое нужно платить, нужно раскаиваться и страдать за невинную
жертву. И неважно зачем и кто прислал ее в таком виде Мамонтову на дачу. Это
не имеет значения. Вдруг над его головой раздался тихий голос:
Тайно сердце просит гибели,
Сердце легкое, скользи...
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези...
Мамонтов поднял глаза. Над ним стоял Нестеров, держа на поводке
добродушного коккер-спаниеля. Нестеров продолжал:
Как над тою дальней прорубью
Тихий пар струит вода,
Так своею тихой поступью
Ты свела меня сюда.
Он подсел к Мамонтову.
Завела, сковала взорами
И рукою обняла
И холодными призорами
Белой смерти предала...
Мамонтов принял вызов:
И в какой иной обители
Мне влачиться суждено,
Если сердце хочет гибели,
тайно просится на дно?
- Доброе утро Лаврентий Михайлович? Гуляете?
Мамонтов многозначительно покивал головой.
- И у меня вот - обязанность, семейный долг - выгул Кряка.
- Смешная кличка, - заметил Мамонтов и погладил пса. - У меня тоже, у
жены, пудель. Морока. Я ведь, собственно, к вам, Николай Константинович. Вы
уж извините, что в выходной. Вы, наверное, на дачу едете?
- Хотелось бы. Хоть телефон отключай. - Нестеров выжидательно помолчал,
потом хитро улыбнулся, так, что сеточка морщинок образовалась у глаз, словно
паутинка, - А у меня для вас информация. Кое-кто просил передать. Вот только
что звонил, весь дом перебудил.
Он встал и предложил. Мамонтову пройтись в сторону пруда. Мамонтов
нетерпеливо ждал.
- У вас хорошая команда, Лаврентий Михайлович. Поздравляю. Алтухов
просил передать, что вы переплатили. Больше ничего. Остальное уж я от себя
лично добавлю. Вам, как заинтересованному лицу, нужно знать. И учтите, я
нарушаю не только порядок следствия, но и собственные принципы. Словом,
жертве тридцать лет, убита она в Москве и вряд ли является итальянкой. Ни
следов переломов, ни следов ударов на ней не обнаружено. Так что я, в своем
роде, исключение из правил: следователь, который сам растолковывает
подозреваемому, что у того есть алиби. Хотя, вы не являетесь подозреваемым.
- А, как, как вы установили, что она была убита в Москве? - не веря
своим ушам, спрашивал Мамонтов, - и что значит переплатил?
- В желудке у жертвы родные советские, то есть российские продукты, а
убита она две недели назад не позже, но и не раньше. А вы, дорогой, Фома
неверующий, последнюю коробку отправили когда? Двадцать дней назад. К вам,
конечно, будут вопросы, особенно к вашей жене. Но, в основном, мы нуждаемся
в ваших с нею консультациях. Но это потом, в рабочем порядке.
Нестеров обернулся и воскликнул:
- Да что же это вы, голубчик, на грязный парапет уселись?!
Размякшего Мамонтова Нестерову пришлось отвести к себе домой. Мамонтов
всю обратную дорогу твердил, что уже признался во всем жене, и что она от
него уходит, и что он ее искренне любит всю жизнь, а она из него веревки
вьет, и что все женщины лживы и никому верить нельзя...
Нестеров посоветовал ему пососать эффералган у пса его собственной
жены...
9.
Через несколько часов в рыбацком домике Нестеровых, на берегу Волги,
плескавшейся за гаражами, омывая их тыльную часть, точнее в круглой
деревянной беседке, увитой плющом, цветущим в эту пору, сидела шумная
кампания. Анна Михайловна возилась на кухне, Женечка помогала накрывать на
стол в беседке, плавая туда-сюда в коротенькой джинсовочке и еще более
короткой черной маечке.
Нестеров и Алтухов убеждали Мамонтова в его невиновности. Тот не
соглашался, приводя все новые и новые доводы.
- Костя, - обратился Нестеров к Алтухову, - запомни, узнаешь для меня:
материал по Бикчентаеву и Тупокину. Мне нужно знать любое самое
незначительное пересечение этих людей с нашей фирмой. Не забудь, любое.
- Нет, Николай Константинович, - встрял Мамонтов, - ты говоришь, что
фирма, ну, эта не твоя, а по лифчикам - где куплено белье, прямо на улице
нашего Отелло, то есть, я хотел сказать, на нашей улице Отелло.
- Да, - подтвердил вопрос и Алтухов.
- Да. - Ответил Нестеров. - Это-то и интересно. Твоя жена, Лаврентий
Михайлович, наверняка, там отоваривалась.
Мамонтов кивнул.
- Там, поди, все наши дамы отоваривались. Это единственное, что они
никак не признают в итальянках.
- Что не признают, - спросили в голос собеседники.
-Ну... без нижнего белья ходить. У нас все мадам такие...
содержательные, тяжелые. В общем, без белья трудно.
- Так. Выходит, что этот гарнитур с этикеткой прямо указывает на меня.
- Ну, во-первых, не прямо, а косвенно, а во-вторых, это же не ты!
- Не ты, - Алтухов ткнул Мамонтова пальцем в лоб. - Уймись. Жива твоя
девица. Отделалась легким испугом. Я звонил, проверял. А спасители твои себе
квартиру в городе купили. В городе Бринцио. Могу дать адрес.
- Ты не понимаешь, что тебе могли все, что угодно, ответить, если это
подстроено, - возразил Мамонтов, начиная, впрочем, верить в свою чистоту. -
А если я никого не убивал, то, значит, еще не все в жизни потеряно. Вы
только докопайтесь, Нестеров, кто мне эту свинью подложил в упаковке.
- Это ты зря, Лаврентий. Во-первых, женщина была ничего.
- Какая женщина - ничего? - подключилась Женечка.
- Не беспокойся, дорогая, - улыбнулся Алтухов, - она меня меньше всего
теперь интересует.
И он обнял одной рукой, подсевшую к нему Женечку.
- Николай Константинович, вы это все санкционировали? - мягко спросил
Мамонтов. - Он коварен и бороду бреет, потому что она у него синяя. Женечка,
у меня рыженькая, добрая бородка - лопаткой. И семейные узы лопнули.
Обратите внимание.
В это время Алтухов всматривался в речную гладь.
- Что-то мне это не нравится, ребята, - сказал он. - Приехали на Волгу,
а рыбачить не идем. Вон - он многозначительно и серьезно указал взглядом на
далекого рыбака, - люди битый час с удочкой блаженствуют!
Нестеров всмотрелся в точку на свинцовых сияющих водах. Удочка рыбака,
направленная в их сторону, сверкнула металлическим стеблем.
- Может быть, - согласился он. - Да чего уж там. Бери лодку, надувай,
вдвоем, а то и втроем уместимся.
- Я пас, - спохватился Мамонтов. - Я воды боюсь.
- А мы поплаваем.
- Николай Константинович, а ведь советской едой ее могли накормить и в
консульстве, - тихо прошептал, было консул.
Они обернулись, и Мамонтов понял, что его сейчас растерзают.
Когда они стащили лодку в воду, далекая моторка фыркнула и унеслась в
сторону железнодорожного моста.
Вечером варили уху. Костер стрелял древесными искрами. Женечка сидела
на ступеньках крошечной дачки Нестерова и издали смотрела на огонь.
Мамонтов с обеда спал в доме. Домик маленький, крохотный даже,
симпатичный. В одной комнатушке только диван и уместился. Над ним окно в
другую полукомнату-полуверанду. В той стол кухонный, сервант, скамейка - все
впритык. В доме пахнет сыростью, покрывало на диване, подушка - влажные.
Обои отсырели. Словом, дом тоже часть природы. Мамонтова решено не будить.
Намаялся человек. После такой смены обстановки и моральной и натуральной не
всякий выстоит. А что ему еще предстоит?
Алтухов мастерски справлялся с костром, с большим чугунным чаном,
подвешенным на железную перекладину.
- В условиях первобытного общества вы бы отлично сдали экзамен на
выживаемость, - похвалила его Анна Михайловна.
Нестеров обратился к Женечке очень тихо, почти шепотом. В округе уже
стемнело.
- Завтра повестку Мамонтовой, Бикчентаеву, Тупокину. Всех на вторник,
на утро, на одно время. Посмотри по плану - на десять или одиннадцать.
- Следственный приемчик или очная ставка?
- Угу. - Нестеров повернулся к Алтухову, - Костя, раз уж ты подключился
на общественных началах, с учетом сегодняшней рыбалки, - он кивнул в сторону
Волги, - запусти руку в карман Бикчентаева и Тупокина. Пошуруй там.
- А почему ты меня не проверяешь? Я не возражаю. У меня алиби нет.
- Да, согласен, - невозмутимо подхватил Нестеров, как-будто речь шла не
о сидящем перед ним товарище. - Журнал. В нем три записи. Ты привез коробки
первым, несмотря на то, что получил самую последнюю порцию.
- Но и то с опозданием. Привез на дачу, говорю, с опозданием. Числа
пятнадцатого-семнадцатого, нужно посмотреть по календарю, был четверг. А из
Венеции приехал девятого.
- Пятнадцатого был четверг. Запись о тебе сделана пятнадцатого.
- Черт дернул меня эти коробки таскать. Понятно, что не я эту курицу
приволок, но от этого не легче.
- Легче. Зная, что женщину никто не привозил из Италии, нам легче
отследить действия всех вас троих здесь в Москве в последние три недели.
- Только-то и всего.
Алтухов помешивал половником варево. Пробовал на вкус.
- Бикчентаев приезжал в Переделкино в субботу восемнадцатого, хотя
привез коробки в Москву пятого августа.
- Тупокин еще раньше, - подсказал Костя.
- Да этот вообще: привез коробки на дачу Мамонтова двадцать четвертого,
а пролежали они у него почти все лето, с июня. Хотя его дача на соседней
улице.
- А ведь я только сейчас осознала, - вздохнула Женечка, - началась
осень. Вы, Николай Константинович, сказали "почти все лето", и я вдруг
поняла: лето закончилось, скоро журавли закурлыкают.
Женечка печально улыбнулась и посмотрела на Костю, на его освещенное
пламенем костра обветренное мужественное лицо, посмотрела так, словно и эту
наступившую пору, только что осознала его реальным неизбежным фактом своей
жизни. Этот чужой, зрелый человек, с первыми морщинками возле глаз,
таинственный, непроницаемый, как камень, бесконечно нежный в постели, будет
родным и единственным ее человеком на всю жизнь, и он уже вошел в эту жизнь,
как этот вечер, как эта, связавшая их, криминальная история. Она подошла и
прильнула к нему сзади, поцеловала в затылок.
- Если времена года можно было национализировать, осень стала бы
русским достоянием, - сказала она.
- Когда же ваши мальки сварятся? - подцепила мужчин Анна Михайловна.
- Как это мальки? Костя, ты слышал, как она назвала наших превосходных
жирненьких плотвичек? Женщина, будешь умалять достоинства добытчика -
придется тебя посадить на хлеб и воду.
- Ты ее сначала сходи принеси, - рассмеялась Анна Михайловна, - и хлеб
не забудь, все этим заморышам скормил. Они скоро будут к тебе сами по
графику приходить: в завтрак, обед и ужин, приучил все рыбное царство к
своим мякишам. Лучше, Костенька, ответьте жене генерала, а кто-нибудь вообще
знает, сколько было всего коробок отправлено с вами тремя?
- Вот умница! - Вскричал Нестеров, - жена генерала, - мозговой центр,
ничего не попишешь. Учись, Женечка.
Анна Михайловна, польщенная похвалой мужа, разошлась:
- И нужно знать точно: кому и сколько коробок давали, и сколько кто
привез, и чего из вещей не достает. Если ваш друг вспомнит, что именно кому
поручалось отвезти, то сразу можно установить, кто подменил имущество в
своей коробке на эту несчастную.
- Твоими бы устами медовуху бы пить. Кстати, у нас там еще есть
бутылочка сухого.
- Это где же? Хотя, я догадываюсь.
Анна Михайловна сходила в дом и принесла вино.
- Анют, ну ты меня просто обижаешь. Я же все-таки сыщик, как ты нашла?
Проследила?
- Колюшка, если мягкий рыбацкий резиновый ботфорт не валится на пол, а
стоит, как чей-то протез, похожий на настоящую ногу, значит в нем либо нога,
либо бутылка, заначеная рыбаком от жены.
- Надо совершенствовать методы, Николай Константинович, - улыбнулся
Костя. - Переходите в наше управление, научим. А вас, Анна Михайловна,
должен огорчить, весь ваш план расходится по швам: никто не записывал что
лежит в коробках, не нумеровал их, не выписывал нам накладные и так далее.
Сколько соберут к моменту отъезда человека, столько и дадут. А то и из общей
кучи. Мне так и выдали. У них там целая гора была коробок. Конечно, каждый
знает точное количество багажа: у меня в последний раз было пять коробок, у
Тупокина - семь, у Бикчентаева - тоже пять. В июне мне дали тоже пять. В
июле я их завез вместе с тринадцатью, которые привез сам консул в свой
короткий визит. Никто сейчас не скажет, чья коробка была подменена, повторяю
никто не выяснял, у кого что в коробках - обычная родная безалаберность.
Правда, Лаврентий сказал, что всего коробок, которые я перечислил, было
передано - тридцать пять. Это, скорее всего верно. Пять, пять, семь, пять,
тринадцать - да, так и получается.
- Как тридцать пять? Николай Константинович, не тридцать пять, нет, -
зашептала Женечка из-за плеча Алтухова, - там на даче, во время последнего
осмотра было тридцать шесть коробок. Я же вам сразу об этом доложила.
По лицу Нестерова пробежала тень тревоги, он что-то быстро
анализировал.
- Вот что. Все коробки я просил Мамонтовых оставить до моего приезда.
Завтра с утра я разберусь. Как это я пропустил?..
С этой минуты Нестеров думал только о возвращении в Москву.
- Ну, давайте ложки и миски, вроде навар готов, - сказал Алтухов, взбил
волосы на макушке и потер руки.
Мамонтов, разбуженный звоном ложек и посуды, ошалевший от чистого
воздуха, похожий на смешного домовенка из мультфильма, выполз на крыльцо.
Борода его свалялась, словно в ней был репей, глаза сонно шурились на
костер. Потом он задрал голову и обомлел.
-Господа, звезды, господа, - он потянулся, - Николай Константинович, а
у нас в Переделкино звезд не видно.
- Что, спать мешают? Я говорю, наши звезды вам спать мешают? Идите к
огню, у нас сегодня подают уху.
Мамонтов поежился и поспешил к костру.
- А вы махнитесь, - предложил Алтухов, - Ты, Лаврентий, в самострой
"Строитель", а вы с Анной Михайловной - в Переделкино.
- Тогда на работу можно будет ходить в соседнюю комнату, - невесело
пошутил Нестеров. - А вообще-то, это идея. Надо подумать. Только ведь я
много запрошу за неравный обмен, хотя, впрочем, стать сегодня писателем и
интеллигентом просто. Надо только научиться к месту и не к месту говорить
некоторые слова: "так сказать", "окончательно", "по-хорошему", "шутка
шуткой", "очень четко дифференцировать", "однозначно", "по крайней мере", "в
известной степени". Но королем словосочетаний, дающим право на проживание в
Переделкино, и пестующим рафинированность, - остается: "как бы"...
10.
- Здравствуйте, Николай Константинович, к Мамонтовым? - спросил
незнакомый человек, в шелковой куртке и джинсах, положив локоть на
перекладину зеленой металлической калитки.
Он издалека наблюдал за Нестеровым, идущим по асфальтированной широкой
дачной тропинке. Тот не замечал его, поскольку с двух сторон ограды росли
кусты. Теперь Нестеров увидел его и остановился. Мужчине было лет под
пятьдесят.
Он с первого взгляда приятно поражал своей холеностью, загар шел ему,
дополнял его облику шарм, синие глаза нагловато-насмешливо смотрели на
Нестерова. За его спиной, в глубине зеленого лесного участка высился
свежевыкрашенный домик, похожий на горный австрийский кемпинг.
- Здравствуйте, - учтиво ответил Нестеров, и, наконец, догадался, - Вы
Леонид Тупокин, наверное.
- Угадали. А вы неправильно идете, Николай Константинович.
- Это я специально. Решил составить план местности. Заодно поглядеть на