Страница:
Он рассказал ей о Блевинсе, о тюрьме Кастелар, о том, что произошло с Ролинсом, и, наконец, о кучильеро, который скончался у него на руках со сломанным ножом в сердце. Он ничего не утаил. Какое-то время они сидели и молчали. Когда Алехандра подняла голову, он увидел, что она плачет.
Говори, сказал он.
Не могу.
Говори, повторил он.
Откуда я знаю, кто ты? Откуда я знаю, что ты за человек? Откуда я знаю, что за человек мой отец? Я не знаю, пьешь ли ты виски, ходишь ли к шлюхам… Я не знаю, делает ли это он. Я не знаю, что представляют собой мужчины. Я не знаю ровным счетом ничего.
Я рассказал тебе то, что никогда никому бы не рассказал. Я рассказал тебе все, что только мог.
Что толку? К чему это приведет?
Не знаю. Просто мне нужно было тебе это рассказать…
Наступило долгое молчание. Потом она посмотрела на него.
Я сказала ему, что мы любовники, произнесла она.
Внезапно его пронзило холодом. Вокруг сделалось очень тихо. Она произнесла эту фразу еле слышно, и он вдруг почувствовал, как вокруг него сгустилось безмолвие.
Зачем, произнес он убитым голосом.
Она грозилась все ему рассказать. Моя тетка… Она потребовала, чтобы мы прекратили встречаться, иначе она все ему расскажет.
Она бы этого не сделала.
Не знаю. Но я не могла допустить, чтобы она получила надо мной такую власть. Потому-то я и рассказала ему все сама.
Но зачем?
Не знаю.
Это правда? Ты рассказала про нас отцу?
Рассказала…
Он откинулся назад, закрыл руками лицо, потом снова посмотрел на нее.
Откуда она узнала?
Трудно сказать. Кто-то мог нас увидеть. Может, Эстебан… Она слышала, как я уходила из дома. Слышала, как я возвращалась.
Ты ничего не отрицала?
Нет.
Ну и что сказал твой отец?
Ничего. Ровным счетом ничего.
Почему ты не сказала об этом мне?
Ты был на горе. Я обязательно все рассказала бы. Но когда ты вернулся, тебя сразу арестовали.
Это он устроил?
Он…
Как ты могла ему в этом признаться?!
Не знаю… Я повела себя глупо. Но ее высокомерие… Я заявила ей, что не дам себя шантажировать. Я была в бешенстве.
Ты ее ненавидишь?
Нет, вовсе нет. Но она постоянно твердит мне, что я должна принадлежать только себе, и в то же время старается подчинить меня своей воле… Нет, я не испытываю к ней ненависти. Просто она не в силах удержаться от соблазна… Но я разбила сердце отца… Я разбила его сердце.
Он так ничего тебе и не сказал?
Нет.
Что он сделал?
Встал из-за стола. И ушел к себе.
Ты рассказала ему все, когда вы сидели за столом?
Да.
При ней?
Да. Он встал, ушел к себе, а на следующий день до рассвета уехал. Заседлал лошадь и уехал… Взял собак и отправился в горы. Я решила, он хочет отыскать тебя и убить…
Она заплакала. Люди за другими столиками бросали на них удивленные взгляды. Она сидела опустив голову и беззвучно рыдала. Только плечи ее чуть вздрагивали и по щекам катились слезы.
Не плачь, Алехандра… Не надо.
Она покачала головой.
Я все разрушила… Я хотела умереть.
Не плачь. Я все исправлю.
У тебя ничего не выйдет, возразила она и посмотрела на Джона Грейди. До этого он никогда не видел, что такое отчаяние. Он только теперь понял, что это такое.
Он отправился на гору? Так почему же он не убил меня?
Не знаю. Может, он боялся, что тогда я покончу с собой.
Ты бы это сделала?
Не знаю.
Я все исправлю. Ты должна мне позволить…
Она покачала головой.
Ты ничего не понимаешь.
О чем ты?
Я не подозревала, что он может разлюбить меня. Я думала, что он на такое не способен. Теперь я убедилась, что ошибалась.
Она вынула из сумочки платок.
Извини… На нас смотрят…
Ночью шел дождь, ветер вносил шторы в комнату, и было слышно, как дождь шумит по каменным плитам дворика. Он крепко прижимал к себе ее нагое бледное тело, а она плакала и говорила, что любит его. Он предложил ей стать его женой, говорил, что может зарабатывать на жизнь, что они уедут к нему на родину, будут жить там и ничего плохого с ними не случится. Она так и не смогла заснуть, и когда он проснулся поутру, то увидел, что она стоит у окна в его рубашке.
Вьене ла мадругада,[153] сказала она.
Да.
Алехандра подошла к кровати, села на краешек.
Я видела тебя во сне. Мне приснилось, что ты умер.
Вчера?
Нет, давно. Еще до всего этого… Исе уна манда[154]…
Чтобы сохранить мне жизнь?
Да. Тебя пронесли по улицам города, в котором я никогда не бывала. На рассвете. Дети молились… Льо-раба ту мадре… Кон мас расон ту пута.[155]
Он прижал ладонь к ее рту.
Не надо говорить такое…
Они вышли в город спозаранку, слоняясь по улицам без цели. Они заговаривали с метельщиками, с женщинами, которые мыли ступеньки своих маленьких магазинчиков. Они позавтракали в кафе, а потом пошли бродить по маленьким улочкам, где торговки раскладывали на лотках свой товар. Джон Грейди купил клубники у мальчишки, который взвесил ягоды на медных весах и положил в кулек. Они зашли в парк Независимости, где на высоком пьедестале стоял ангел с одним крылом. С его запястий свисали разорванные оковы. Джон Грейди отсчитывал про себя часы, оставшиеся до прихода поезда с юга, который увезет – или, может, не увезет – ее. Он сказал ей, что если она доверит свою жизнь ему, то он никогда не подведет ее и не обидит и будет любить до самой смерти, и она сказала, что верит ему.
Ближе к полудню на пути в гостиницу Алехандра взяла его за руку и повела через улицу.
Пойдем, я что-то тебе покажу, сказала она.
Они прошли вдоль стены собора, а потом, войдя в сводчатые ворота, вышли на другую улицу.
Куда ты меня ведешь?
В одно место.
Они шли по узкой извилистой улочке, миновали кожевенную мастерскую, лавку жестянщика, потом оказались на маленькой площади.
Здесь погиб мой дед. Отец мамы.
Где?
Вот здесь, на площади Пласуэла-де-Гвадалахарита.
Во время революции?
Да. В тысяча девятьсот четырнадцатом году. Двадцать третьего июня. Он сражался под началом Рауля Мадеро. Бригада из Сарагосы. Ему было двадцать четыре года. Они пришли сюда с севера. Дальше тогда уже никакого города не было… Он умер в чужом, незнакомом месте. Эскина де-ла-Калье-дель-Десео и эль-Каль-ехон-дель-Пенсадор-Мехикано.[156] И матери не оказалось рядом, чтобы оплакать сына. Все как на корридах. И птичка не вспорхнула… Только кровь. Кровь на камнях. Ну вот, я показала тебе, что хотела. Пошли.
Кто такой Мексиканский Мыслитель?
Поэт. Хоакин Фернандес де Лисарди. Он прожил тяжелую жизнь и умер совсем молодым. Ну а что касается улицы Желаний, то, как и улица Печальной Ночи, это все названия Мексики. Ну, пойдем.
Когда они пришли в номер, там убирала горничная, но она тотчас же удалилась, и они, задернув шторы, легли в постель. Они любили друг друга и заснули, обнявшись. Когда они проснулись, уже наступил вечер. Алехандра вышла из душа, завернутая в полотенце, села на край постели, взяла его за руку.
Я не могу сделать то, о чем ты просишь. Я люблю тебя, но я не могу.
Джон Грейди вдруг ясно увидел, как всю жизнь свою шел к этому моменту, а дальше идти уже было не куда. В него вселилось что-то холодное и бездушное. Какое-то чужое существо. Ему даже показалось, что оно злобно улыбается, и трудно было поверить, что это чудовище когда-нибудь покинет его. Когда Алехандра снова вышла из ванной, то была уже полностью одета, и он опять усадил ее на кровать, взял обе руки в свои и начал говорить, но она только качала головой и отворачивала от него заплаканное лицо. А потом сказала, что ей пора и что она не имеет права опоздать на поезд.
Они шли к вокзалу, она держала его за руку, а он нес ее чемоданчик. Они прошли по аллее над старой ареной, где устраивались бои быков, спустились по ступенькам мимо каменной, украшенной резьбой эстрады для оркестра. Дул сухой ветер с юга, шурша листья ми эвкалиптов. Солнце уже село, парк погружался в голубые сумерки, и по стенам акведука и на аллеях загорались желтые уличные фонари.
На платформе она прижалась к нему, уткнувшись в плечо. Он говорил, говорил, но она молчала. Потом с юга появился поезд. Выпуская клубы дыма и пара и громко пыхтя и отдуваясь, мимо них прошел паровоз, потом остановился, отчего по всему составу, от головы к хвосту, прокатился грохот. Изгибаясь вдоль перрона, вагоны уходили в темноту, и лишь их окна тихо светились. Джон Грейди вспомнил, как двадцать четыре часа назад такой же поезд подошел к этой платформе Алехандра коснулась пальцами серебряного ожерелья на шее, наклонилась, чтобы взять свой коричневый чемоданчик, поцеловала Джона Грейди, прижалась к нему мокрым лицом, потом направилась к вагону и скрылась в нем. Джон Грейди смотрел ей вслед и думал, что все это сон. Вокруг родные и близкие здоровались и прощались друг с другом. Джон Грейди бросил взгляд на мужчину с девочкой на руках, которая весело смеялась, но вдруг увидела лицо Джона Грейди, и ее веселье как ветром сдуло. Джон Грейди стоял и удивлялся, как у него хватает сил дожидаться отхода поезда. Но он выдержал до конца и, когда поезд растворился в сумерках, повернулся и зашагал прочь.
Расплатившись в гостинице и забрав свою сумку, Джон Грейди отправился в бар в ближайшем переулке, из открытой двери которого доносилась веселая американская музыка. Там он страшно напился, ввязался в драку и проснулся на железной кровати в незнакомой комнате с зелеными обоями и бумажными занавесками. За окном серел рассвет и пели петухи.
Джон Грейди осмотрел свое лицо в тусклом зеркале. Челюсть распухла, виднелся огромный синяк. Лицо в зеркале делалось относительно симметричным, только если чуть повернуть голову. Попытки приоткрыть рот отзывались резкой болью. Рубашка порвана и запачкана кровью, сумка исчезла. Мало-помалу в его памяти начали возникать фрагменты этой ночи, сильно походившей на дурной сон. Джон Грейди вспомнил силуэт человека на улице, вдалеке, который стоял, как тогда Ролинс на автостанции – вполоборота, накинув на плечо куртку, словно желая бросить прощальный взгляд. Человек, который уходит, не осквернив чужого дома, не посягнув на дочь хозяина… Джон Грейди вспомнил свет в дверном проеме складского помещения с крышей из рифленого железа, куда никто не заходил и откуда никто не выходил… Городской пустырь под дождем. В тусклом свете фонаря из какого-то ящика выбралась бездомная собака, до которой никому не было дела, постояла и побрела дальше среди куч мусора и камней, а потом скрылась за темными домами.
Джон Грейди вышел на улицу. Стал снова накрапывать дождь. Джон Грейди не знал, где находится, попытался найти дорогу к центру, но быстро заблудился в лабиринте узких улочек. Он спросил у какой-то женщины, как пройти к центру, та показала рукой направление, а потом долго смотрела ему вслед. Наконец он вышел на улицу Идальго. Навстречу бежала собачья свора. Когда собаки оказались совсем рядом, одна из них вдруг поскользнулась на мокрых камнях и упала. Другие, скаля зубы и угрожающе рыча, обернулись к незадачливой псине, но та успела встать на все четыре лапы, прежде чем остальные могли наброситься на нее. Затем свора как ни в чем не бывало удалилась.
Джон Грейди дошел до северной окраины Сакатекаса и вышел на шоссе. Когда появлялась машина, он поднимал руку. Деньги были на исходе, а путь предстоял неблизкий.
Весь день он ехал в старом фаэтоне «ла салль». Водитель в белом костюме с гордостью поведал пассажиру, что это единственный автомобиль такой марки во всей Мексике. Он рассказал Джону Грейди, что в молодости странствовал по всему белому свету и учился вокальному искусству в Милане и Буэнос-Айресе. Водитель исполнил несколько арий, энергично при этом жестикулируя.
К середине следующего дня Джон Грейди добрался на попутках до Торреона. Он забрал свои одеяла в гостинице, потом отправился за конем. Он был небрит, немыт и в той самой порванной и запачканной кровью рубашке, в которой покинул Сакатекас. Увидев его, хозяин конюшни сочувственно покачал головой, но ничего не сказал. Джон Грейди вывел своего мышастого, сел в седло и влился в оживленный поток уличного движения. Конь сильно нервничал, пугался, то и дело принимался гарцевать и лягаться. Однажды, осерчав на автобус, он лягнул и его и проделал в борту вмятину, к большому удовольствию пассажиров, которые, чувствуя себя в полной безопасности, весело поощряли его на новые подвиги.
На улице Дегольадо Джон Грейди приметил оружейную лавку, остановил коня, спешился, привязал его к фонарному столбу и вошел внутрь. Он купил коробку патронов для кольта сорок пятого калибра. Вторую остановку он сделал на окраине у продуктового магазинчика, где приобрел несколько банок фасоли, тортильи и сыр, а также доверху наполнил водой фляжку. Уложив все это добро в скатку, он сел в седло и поехал на север. Недавние дожди заметно освежили окрестности: у самой дороги весело зеленела трава, луга были усеяны цветами. Ночь Джон Грейди провел в чистом поле, подальше от жилых мест. Он не стал разводить костер, а наскоро перекусил и, улегшись на одеяло, слушал, как похрустывает травой его конь, как шумит ветер. Джон Грейди лежал, смотрел на звездное небо и испытывал такое чувство, будто в сердце ему вбили кол. И еще ему казалось, что вся боль в этом мире исходит от бесформенного существа-паразита, любящего погреться теплом от человеческих душ и потому норовящего украдкой заползти в них и там поселиться. Джон Грейди думал, что он понимает, когда человек делается беззащитен перед такими вторжениями. Но существо было безмозглым и не могло постичь границы этих душ. Впрочем, Джон Грейди опасался, что эти границы не существуют.
К середине следующего дня он очутился в большой котловине, потом потянулись холмы и предгорья. Конь был плохо подготовлен к столь тяжелому переходу, и потому они часто делали остановки. Джон Грейди ехал по ночам, чтобы копыта мышастого отдыхали на влажной по-ночному почве – или, по крайней мере, не нагретой, как днем. Вдалеке мелькали огоньки деревень, и Джону Грейди чудилось, что жизнь там течет какая-то особая, загадочная. Пять дней спустя вечером он подъехал к большой развилке у безымянного поселка. Остановив коня на перекрестке, он стал читать при свете луны названия городов и поселков, выжженные по дереву раскаленным железом: Сан-Херо-нимо, Лос-Пинтос, Ла-Росита. На нижнем указателе значилось: Энкантада. Джон Грейди надолго задержался у этого указателя, время от времени наклоняясь и сплевывая. Затем уставился на запад, в темноту.
К черту! Не оставлять же им коня, пробормотал он.
Он ехал всю ночь и, когда забрезжил рассвет, вывел сильно притомившегося жеребца на холм, с которого хорошо просматривались очертания Энкантады. В старых глинобитных домиках желтели первые утренние огни, из труб совершенно вертикально поднимались полосы дыма, отчего казалось, что городок висит на, нитях, уходящих ввысь, в темноту.
Джон Грейди спешился, развернул скатку, достал коробку с патронами, половину высыпал в карман, проверил, все ли шесть патронов в барабане кольта, поставил его на предохранитель, заткнул за пояс, потом опять скатал одеяла, приладил за седлом и отправился в Энкантаду.
На улицах не было ни души. Привязав коня у магазина, Джон Грейди двинулся к зданию бывшей школы, поднялся по ступенькам, заглянул в окошко, подергал дверь. Убедившись, что она заперта, он зашел с тыла, осторожно выдавил стекло в задней двери и, просунув руку в отверстие, поднял задвижку. Он вошел, держа в руке кольт, и, оказавшись в классной комнате, выглянул из окна на улицу. Затем подошел к столу капитана, выдвинул верхний ящик, извлек наручники и положил их на стол. Потом сел и закинул ноги на серую крышку-столешницу.
Час спустя появилась уборщица, которая открыла дверь своим ключом. Увидев за столом незнакомого человека, женщина испуганно вздрогнула.
Пасале, пасале. Эста бьен,[157] сказал Джон Грейди. Уборщица собиралась пройти через классную комнату и скрыться за дверью, но Джон Грейди велел ей остаться и сесть на один из металлических стульев у стены. Она подчинилась, не задавая никаких вопросов. В таком ожидании прошло немало времени, пока Джон Грейди не увидел наконец капитана. Тот переходил улицу. Вскоре послышались шаги за стеной, и в комнату вошел капитан с чашкой кофе в правой руке и связкой ключей в левой. Под мышкой он зажимал письма и газету. Он резко остановился, увидев Джона Грейди, который наставил на него револьвер, уперев рукоятку в столешницу.
Сьера ла пуэрта,[158] распорядился Джон Грейди.
Капитан покосился на дверь. Джон Грейди встал и взвел курок. В общем безмолвии щелчок показался особенно зловещим. Уборщица зажмурилась и зажала уши руками. Капитан толкнул дверь локтем, и она закрылась.
Что тебе надо?
Я пришел за лошадью.
За лошадью?
Да.
У меня ее нет.
Советую тебе вспомнить, где она.
Капитан посмотрел на уборщицу. Она по-прежнему сидела зажав уши, но уже открыла глаза и смотрела на них.
Подойди сюда и положи все это на стол, приказал Джон Грейди.
Капитан послушно подошел к столу, положил почту поставил чашку, но с ключами расставаться не спешил.
Положи ключи.
Капитан подчинился.
Повернись.
Ты накличешь на себя беду, предупредил капитан.
Я знаю про беду такое, что тебе отродясь не снилось. Повернись, кому говорят.
Капитан повернулся. Джон Грейди нагнулся к нему, отстегнул кобуру, вытащил пистолет, поставил на предохранитель и сунул себе за ремень.
Повернись, снова приказал он.
Капитан опять подчинился. Хотя Джон Грейди не велел ему поднять руки вверх, капитан на всякий случай вскинул их. Джон Грейди взял со стола наручники и тоже сунул за ремень.
Куда денем уборщицу?
А?
Ладно, пошли.
Джон Грейди взял ключи, вышел из-за стола и толкнул капитана вперед. Он кивнул головой в сторону женщины.
Вамонос, сказал он.
Задняя дверь оставалась распахнутой, и они вышли из здания и двинулись по дорожке к тюрьме. Джон Грейди отомкнул замок, открыл дверь. В бледном треугольнике света он увидел старика. Тот сидел и щурился.
Йа эстас, вьехо?[159]
Си, комо но.[160]
Вен аки.[161]
Старик долго поднимался с пола. Потом, держась рукой за стену, заковылял к выходу. Джон Грейди сказал, что он свободен и волен идти куда хочет. Потом он жестом велел уборщице войти. Он извинился, что причиняет ей такие неудобства, но она ответила, что он может не беспокоиться. Тогда он закрыл дверь и снова навесил замок
Когда он обернулся, старик по-прежнему стоял у двери. Джон Грейди сказал, чтобы он отправлялся домой. Старик вопросительно посмотрел на капитана.
Но ло мире а эль,[162] сказал Джон Грейди. Те ло диго йо. Андале.[163]
Старик схватил его руку и хотел было поцеловать, но Джон Грейди резко убрал ее.
Проваливай отсюда. И не пялься на него. Ну, вперед!
Старик шаркающей походкой двинулся к воротам, открыл засов, вышел на улицу и аккуратно закрыл их за собой.
Когда на улице появились Джон Грейди и капитан, то капитан вел лошадь под уздцы, а Джон Грейди сидел в седле. На его руках виднелись наручники, а оба пистолета были заткнуты за ремень и их не было заметно под курткой. Они свернули на улицу к голубому дому, в котором жил чарро, и капитан постучал в дверь. Вышла женщина, посмотрела на капитана, снова скрылась в доме, и вскоре появился чарро. Он кивнул капитану и застыл на месте, ковыряя в зубах. Он посмотрел на Джона Грейди, потом на капитана. Потом снова на Джона Грейди.
Тенемос уна проблема,[164] сказал капитан.
Тот продолжал работать зубочисткой. Он не заметил револьвера под курткой Джона Грейди, и он никак не мог понять, почему так странно ведет себя капитан.
Вен аки, сказал Джон Грейди. Сьера ла пуэрта.[165]
Когда мексиканец глянул в револьверное дуло, то Джон Грейди прямо-таки увидел, как в голове у него завертелись колесики и все стало на свои места. Чарро протянул руку и закрыл дверь. Потом посмотрел на американца на лошади. Солнце било ему в глаза, и он сделал шаг в сторону и чуть наклонил голову.
Кьеро ми кабальо,[166] сказал Джон Грейди.
Чарро посмотрел на капитана, который только пожал плечами. Тогда он посмотрел на американца, покосился вправо, потом уставился в землю. Джону Грейди сверху были видны через забор глинобитные сараи, а также ржавая железная крыша строения побольше. Он спрыгнул с лошади, и наручники повисли на одном запястье.
Вамонос, сказал он.
Конь Ролинса стоял в глинобитном сарае за домом. Джон Грейди заговорил с жеребцом, и тот поднял голову, узнал его и тихо заржал. Джон Грейди велел Чарро принести уздечку и, пока тот нуздал Малыша, держал его под прицелом, а затем взял у него поводья. Чарро судорожно сглотнул и покосился на капитана. Джон Грейди взял одной рукой капитана за шиворот, другой приставил револьвер к затылку и сообщил Чарро, что если он еще хоть раз посмотрит на капитана, то получит пулю в голову. Чарро уставился в землю. Джон Грейди сообщил ему, что лично у него кончилось терпение и времени в обрез, что капитанова песенка спета, но Чарро еще может спасти свою шкуру. Он также сообщил, что Блевинс был ему братом и что он пообещал не возвращаться в отчий дом без головы капитана. Он добавил, что в их семье есть еще братья и если ему не удастся выполнить задуманного, то остальные ждут не дождутся, когда настанет их черед. Тут Чарро не справился со своими чувствами и снова посмотрел на капитана, затем поспешно отвел глаза в сторону и закрыл их ладонью. Джон Грейди теперь сам посмотрел на капитана и заметил, что тот впервые за это время помрачнел. Капитан попытался что-то сказать Чарро, но Джон Грейди потряс его за шиворот и пригрозил, что если тот хоть пикнет, то он пристрелит его на месте.
Ту! Донде эстан лос отрос кабальос,[167] обратился он к Чарро.
Чарро посмотрел на сарай. Он очень напоминал статиста, который произносит свои единственные строки в спектакле.
Эн ла асьенда де дон Рафаэль,[168] сказал он.
Они поехали по городу – впереди, на лошади Ролинса, капитан и чарро, без седла, а сзади Джон Грейди, по-прежнему как бы в наручниках. Через плечо у него была перекинута еще одна уздечка. Старухи, подметавшие улицы с утра пораньше, смотрели им вслед.
До асьенды, о которой шла речь, было километров десять, и они оказались там через час. Проехав в открытые ворота, они направились мимо дома к конюшням в сопровождении целой стаи собак, которые лаяли, вставали на задние лапы, забегали вперед.
У корраля Джон Грейди остановил своего коня, убрал в карман наручники и вытащил из-за пояса револьвер. Затем он спешился, открыл ворота и знаком велел им проезжать. Он ввел под уздцы своего жеребца, закрыл ворота и велел мексиканцам слезть с лошади и идти к конюшне.
Это было новое строение из саманного кирпича с железной крышей. Противоположный выход был закрыт, стойла тоже. В проходе было темно. Подталкивая стволом револьвера то капитана, то чарро, Джон Грейди слышал, как в стойлах возились лошади, а где-то под крышей ворковали голуби. Редбо, крикнул он.
Из дальнего конца конюшни послышалось ржание.
Вамонос, сказал он, подталкивая своих пленников.
В этот момент сзади, в дверях, появился человек и застыл в проеме.
Кьен эста,[169] спросил он.
Джон Грейди подошел к чарро и ткнул его револьвером в ребра.
Респонделе![170]
Луис, сказал чарро.
Луис?
Си.
Кьен мас?[171]
Рауль. Эль капитан.
Человек в нерешительности переминался с ноги на ногу. Джон Грейди подошел к капитану сзади.
Тенемос ун прессо,[172] прошипел он ему.
Тенемос ун пресо, послушно повторил капитан.
Ун ладрон,[173] прошептал Джон Грейди.
Ун ладрон…
Тенемос ке вер ун кабальо.[174]
Тенемос ке вер ун кабальо, повторил капитан.
Куаль кабальо?[175]
Ун кабальо американо.[176]
Человек постоял, потом убрался с прохода. Никто ничего не говорил.
Ке паса, омбре,[177] подал голос человек.
Никто не подумал ему ответить. Джон Грейди посмотрел на залитое солнцем пространство у конюшни. Сначала на нем виднелась тень того, кто стоял у входа сбоку. Потом тень пропала. Джон Грейди прислушался и подтолкнул револьвером своих пленников.
Говори, сказал он.
Не могу.
Говори, повторил он.
Откуда я знаю, кто ты? Откуда я знаю, что ты за человек? Откуда я знаю, что за человек мой отец? Я не знаю, пьешь ли ты виски, ходишь ли к шлюхам… Я не знаю, делает ли это он. Я не знаю, что представляют собой мужчины. Я не знаю ровным счетом ничего.
Я рассказал тебе то, что никогда никому бы не рассказал. Я рассказал тебе все, что только мог.
Что толку? К чему это приведет?
Не знаю. Просто мне нужно было тебе это рассказать…
Наступило долгое молчание. Потом она посмотрела на него.
Я сказала ему, что мы любовники, произнесла она.
Внезапно его пронзило холодом. Вокруг сделалось очень тихо. Она произнесла эту фразу еле слышно, и он вдруг почувствовал, как вокруг него сгустилось безмолвие.
Зачем, произнес он убитым голосом.
Она грозилась все ему рассказать. Моя тетка… Она потребовала, чтобы мы прекратили встречаться, иначе она все ему расскажет.
Она бы этого не сделала.
Не знаю. Но я не могла допустить, чтобы она получила надо мной такую власть. Потому-то я и рассказала ему все сама.
Но зачем?
Не знаю.
Это правда? Ты рассказала про нас отцу?
Рассказала…
Он откинулся назад, закрыл руками лицо, потом снова посмотрел на нее.
Откуда она узнала?
Трудно сказать. Кто-то мог нас увидеть. Может, Эстебан… Она слышала, как я уходила из дома. Слышала, как я возвращалась.
Ты ничего не отрицала?
Нет.
Ну и что сказал твой отец?
Ничего. Ровным счетом ничего.
Почему ты не сказала об этом мне?
Ты был на горе. Я обязательно все рассказала бы. Но когда ты вернулся, тебя сразу арестовали.
Это он устроил?
Он…
Как ты могла ему в этом признаться?!
Не знаю… Я повела себя глупо. Но ее высокомерие… Я заявила ей, что не дам себя шантажировать. Я была в бешенстве.
Ты ее ненавидишь?
Нет, вовсе нет. Но она постоянно твердит мне, что я должна принадлежать только себе, и в то же время старается подчинить меня своей воле… Нет, я не испытываю к ней ненависти. Просто она не в силах удержаться от соблазна… Но я разбила сердце отца… Я разбила его сердце.
Он так ничего тебе и не сказал?
Нет.
Что он сделал?
Встал из-за стола. И ушел к себе.
Ты рассказала ему все, когда вы сидели за столом?
Да.
При ней?
Да. Он встал, ушел к себе, а на следующий день до рассвета уехал. Заседлал лошадь и уехал… Взял собак и отправился в горы. Я решила, он хочет отыскать тебя и убить…
Она заплакала. Люди за другими столиками бросали на них удивленные взгляды. Она сидела опустив голову и беззвучно рыдала. Только плечи ее чуть вздрагивали и по щекам катились слезы.
Не плачь, Алехандра… Не надо.
Она покачала головой.
Я все разрушила… Я хотела умереть.
Не плачь. Я все исправлю.
У тебя ничего не выйдет, возразила она и посмотрела на Джона Грейди. До этого он никогда не видел, что такое отчаяние. Он только теперь понял, что это такое.
Он отправился на гору? Так почему же он не убил меня?
Не знаю. Может, он боялся, что тогда я покончу с собой.
Ты бы это сделала?
Не знаю.
Я все исправлю. Ты должна мне позволить…
Она покачала головой.
Ты ничего не понимаешь.
О чем ты?
Я не подозревала, что он может разлюбить меня. Я думала, что он на такое не способен. Теперь я убедилась, что ошибалась.
Она вынула из сумочки платок.
Извини… На нас смотрят…
Ночью шел дождь, ветер вносил шторы в комнату, и было слышно, как дождь шумит по каменным плитам дворика. Он крепко прижимал к себе ее нагое бледное тело, а она плакала и говорила, что любит его. Он предложил ей стать его женой, говорил, что может зарабатывать на жизнь, что они уедут к нему на родину, будут жить там и ничего плохого с ними не случится. Она так и не смогла заснуть, и когда он проснулся поутру, то увидел, что она стоит у окна в его рубашке.
Вьене ла мадругада,[153] сказала она.
Да.
Алехандра подошла к кровати, села на краешек.
Я видела тебя во сне. Мне приснилось, что ты умер.
Вчера?
Нет, давно. Еще до всего этого… Исе уна манда[154]…
Чтобы сохранить мне жизнь?
Да. Тебя пронесли по улицам города, в котором я никогда не бывала. На рассвете. Дети молились… Льо-раба ту мадре… Кон мас расон ту пута.[155]
Он прижал ладонь к ее рту.
Не надо говорить такое…
Они вышли в город спозаранку, слоняясь по улицам без цели. Они заговаривали с метельщиками, с женщинами, которые мыли ступеньки своих маленьких магазинчиков. Они позавтракали в кафе, а потом пошли бродить по маленьким улочкам, где торговки раскладывали на лотках свой товар. Джон Грейди купил клубники у мальчишки, который взвесил ягоды на медных весах и положил в кулек. Они зашли в парк Независимости, где на высоком пьедестале стоял ангел с одним крылом. С его запястий свисали разорванные оковы. Джон Грейди отсчитывал про себя часы, оставшиеся до прихода поезда с юга, который увезет – или, может, не увезет – ее. Он сказал ей, что если она доверит свою жизнь ему, то он никогда не подведет ее и не обидит и будет любить до самой смерти, и она сказала, что верит ему.
Ближе к полудню на пути в гостиницу Алехандра взяла его за руку и повела через улицу.
Пойдем, я что-то тебе покажу, сказала она.
Они прошли вдоль стены собора, а потом, войдя в сводчатые ворота, вышли на другую улицу.
Куда ты меня ведешь?
В одно место.
Они шли по узкой извилистой улочке, миновали кожевенную мастерскую, лавку жестянщика, потом оказались на маленькой площади.
Здесь погиб мой дед. Отец мамы.
Где?
Вот здесь, на площади Пласуэла-де-Гвадалахарита.
Во время революции?
Да. В тысяча девятьсот четырнадцатом году. Двадцать третьего июня. Он сражался под началом Рауля Мадеро. Бригада из Сарагосы. Ему было двадцать четыре года. Они пришли сюда с севера. Дальше тогда уже никакого города не было… Он умер в чужом, незнакомом месте. Эскина де-ла-Калье-дель-Десео и эль-Каль-ехон-дель-Пенсадор-Мехикано.[156] И матери не оказалось рядом, чтобы оплакать сына. Все как на корридах. И птичка не вспорхнула… Только кровь. Кровь на камнях. Ну вот, я показала тебе, что хотела. Пошли.
Кто такой Мексиканский Мыслитель?
Поэт. Хоакин Фернандес де Лисарди. Он прожил тяжелую жизнь и умер совсем молодым. Ну а что касается улицы Желаний, то, как и улица Печальной Ночи, это все названия Мексики. Ну, пойдем.
Когда они пришли в номер, там убирала горничная, но она тотчас же удалилась, и они, задернув шторы, легли в постель. Они любили друг друга и заснули, обнявшись. Когда они проснулись, уже наступил вечер. Алехандра вышла из душа, завернутая в полотенце, села на край постели, взяла его за руку.
Я не могу сделать то, о чем ты просишь. Я люблю тебя, но я не могу.
Джон Грейди вдруг ясно увидел, как всю жизнь свою шел к этому моменту, а дальше идти уже было не куда. В него вселилось что-то холодное и бездушное. Какое-то чужое существо. Ему даже показалось, что оно злобно улыбается, и трудно было поверить, что это чудовище когда-нибудь покинет его. Когда Алехандра снова вышла из ванной, то была уже полностью одета, и он опять усадил ее на кровать, взял обе руки в свои и начал говорить, но она только качала головой и отворачивала от него заплаканное лицо. А потом сказала, что ей пора и что она не имеет права опоздать на поезд.
Они шли к вокзалу, она держала его за руку, а он нес ее чемоданчик. Они прошли по аллее над старой ареной, где устраивались бои быков, спустились по ступенькам мимо каменной, украшенной резьбой эстрады для оркестра. Дул сухой ветер с юга, шурша листья ми эвкалиптов. Солнце уже село, парк погружался в голубые сумерки, и по стенам акведука и на аллеях загорались желтые уличные фонари.
На платформе она прижалась к нему, уткнувшись в плечо. Он говорил, говорил, но она молчала. Потом с юга появился поезд. Выпуская клубы дыма и пара и громко пыхтя и отдуваясь, мимо них прошел паровоз, потом остановился, отчего по всему составу, от головы к хвосту, прокатился грохот. Изгибаясь вдоль перрона, вагоны уходили в темноту, и лишь их окна тихо светились. Джон Грейди вспомнил, как двадцать четыре часа назад такой же поезд подошел к этой платформе Алехандра коснулась пальцами серебряного ожерелья на шее, наклонилась, чтобы взять свой коричневый чемоданчик, поцеловала Джона Грейди, прижалась к нему мокрым лицом, потом направилась к вагону и скрылась в нем. Джон Грейди смотрел ей вслед и думал, что все это сон. Вокруг родные и близкие здоровались и прощались друг с другом. Джон Грейди бросил взгляд на мужчину с девочкой на руках, которая весело смеялась, но вдруг увидела лицо Джона Грейди, и ее веселье как ветром сдуло. Джон Грейди стоял и удивлялся, как у него хватает сил дожидаться отхода поезда. Но он выдержал до конца и, когда поезд растворился в сумерках, повернулся и зашагал прочь.
Расплатившись в гостинице и забрав свою сумку, Джон Грейди отправился в бар в ближайшем переулке, из открытой двери которого доносилась веселая американская музыка. Там он страшно напился, ввязался в драку и проснулся на железной кровати в незнакомой комнате с зелеными обоями и бумажными занавесками. За окном серел рассвет и пели петухи.
Джон Грейди осмотрел свое лицо в тусклом зеркале. Челюсть распухла, виднелся огромный синяк. Лицо в зеркале делалось относительно симметричным, только если чуть повернуть голову. Попытки приоткрыть рот отзывались резкой болью. Рубашка порвана и запачкана кровью, сумка исчезла. Мало-помалу в его памяти начали возникать фрагменты этой ночи, сильно походившей на дурной сон. Джон Грейди вспомнил силуэт человека на улице, вдалеке, который стоял, как тогда Ролинс на автостанции – вполоборота, накинув на плечо куртку, словно желая бросить прощальный взгляд. Человек, который уходит, не осквернив чужого дома, не посягнув на дочь хозяина… Джон Грейди вспомнил свет в дверном проеме складского помещения с крышей из рифленого железа, куда никто не заходил и откуда никто не выходил… Городской пустырь под дождем. В тусклом свете фонаря из какого-то ящика выбралась бездомная собака, до которой никому не было дела, постояла и побрела дальше среди куч мусора и камней, а потом скрылась за темными домами.
Джон Грейди вышел на улицу. Стал снова накрапывать дождь. Джон Грейди не знал, где находится, попытался найти дорогу к центру, но быстро заблудился в лабиринте узких улочек. Он спросил у какой-то женщины, как пройти к центру, та показала рукой направление, а потом долго смотрела ему вслед. Наконец он вышел на улицу Идальго. Навстречу бежала собачья свора. Когда собаки оказались совсем рядом, одна из них вдруг поскользнулась на мокрых камнях и упала. Другие, скаля зубы и угрожающе рыча, обернулись к незадачливой псине, но та успела встать на все четыре лапы, прежде чем остальные могли наброситься на нее. Затем свора как ни в чем не бывало удалилась.
Джон Грейди дошел до северной окраины Сакатекаса и вышел на шоссе. Когда появлялась машина, он поднимал руку. Деньги были на исходе, а путь предстоял неблизкий.
Весь день он ехал в старом фаэтоне «ла салль». Водитель в белом костюме с гордостью поведал пассажиру, что это единственный автомобиль такой марки во всей Мексике. Он рассказал Джону Грейди, что в молодости странствовал по всему белому свету и учился вокальному искусству в Милане и Буэнос-Айресе. Водитель исполнил несколько арий, энергично при этом жестикулируя.
К середине следующего дня Джон Грейди добрался на попутках до Торреона. Он забрал свои одеяла в гостинице, потом отправился за конем. Он был небрит, немыт и в той самой порванной и запачканной кровью рубашке, в которой покинул Сакатекас. Увидев его, хозяин конюшни сочувственно покачал головой, но ничего не сказал. Джон Грейди вывел своего мышастого, сел в седло и влился в оживленный поток уличного движения. Конь сильно нервничал, пугался, то и дело принимался гарцевать и лягаться. Однажды, осерчав на автобус, он лягнул и его и проделал в борту вмятину, к большому удовольствию пассажиров, которые, чувствуя себя в полной безопасности, весело поощряли его на новые подвиги.
На улице Дегольадо Джон Грейди приметил оружейную лавку, остановил коня, спешился, привязал его к фонарному столбу и вошел внутрь. Он купил коробку патронов для кольта сорок пятого калибра. Вторую остановку он сделал на окраине у продуктового магазинчика, где приобрел несколько банок фасоли, тортильи и сыр, а также доверху наполнил водой фляжку. Уложив все это добро в скатку, он сел в седло и поехал на север. Недавние дожди заметно освежили окрестности: у самой дороги весело зеленела трава, луга были усеяны цветами. Ночь Джон Грейди провел в чистом поле, подальше от жилых мест. Он не стал разводить костер, а наскоро перекусил и, улегшись на одеяло, слушал, как похрустывает травой его конь, как шумит ветер. Джон Грейди лежал, смотрел на звездное небо и испытывал такое чувство, будто в сердце ему вбили кол. И еще ему казалось, что вся боль в этом мире исходит от бесформенного существа-паразита, любящего погреться теплом от человеческих душ и потому норовящего украдкой заползти в них и там поселиться. Джон Грейди думал, что он понимает, когда человек делается беззащитен перед такими вторжениями. Но существо было безмозглым и не могло постичь границы этих душ. Впрочем, Джон Грейди опасался, что эти границы не существуют.
К середине следующего дня он очутился в большой котловине, потом потянулись холмы и предгорья. Конь был плохо подготовлен к столь тяжелому переходу, и потому они часто делали остановки. Джон Грейди ехал по ночам, чтобы копыта мышастого отдыхали на влажной по-ночному почве – или, по крайней мере, не нагретой, как днем. Вдалеке мелькали огоньки деревень, и Джону Грейди чудилось, что жизнь там течет какая-то особая, загадочная. Пять дней спустя вечером он подъехал к большой развилке у безымянного поселка. Остановив коня на перекрестке, он стал читать при свете луны названия городов и поселков, выжженные по дереву раскаленным железом: Сан-Херо-нимо, Лос-Пинтос, Ла-Росита. На нижнем указателе значилось: Энкантада. Джон Грейди надолго задержался у этого указателя, время от времени наклоняясь и сплевывая. Затем уставился на запад, в темноту.
К черту! Не оставлять же им коня, пробормотал он.
Он ехал всю ночь и, когда забрезжил рассвет, вывел сильно притомившегося жеребца на холм, с которого хорошо просматривались очертания Энкантады. В старых глинобитных домиках желтели первые утренние огни, из труб совершенно вертикально поднимались полосы дыма, отчего казалось, что городок висит на, нитях, уходящих ввысь, в темноту.
Джон Грейди спешился, развернул скатку, достал коробку с патронами, половину высыпал в карман, проверил, все ли шесть патронов в барабане кольта, поставил его на предохранитель, заткнул за пояс, потом опять скатал одеяла, приладил за седлом и отправился в Энкантаду.
На улицах не было ни души. Привязав коня у магазина, Джон Грейди двинулся к зданию бывшей школы, поднялся по ступенькам, заглянул в окошко, подергал дверь. Убедившись, что она заперта, он зашел с тыла, осторожно выдавил стекло в задней двери и, просунув руку в отверстие, поднял задвижку. Он вошел, держа в руке кольт, и, оказавшись в классной комнате, выглянул из окна на улицу. Затем подошел к столу капитана, выдвинул верхний ящик, извлек наручники и положил их на стол. Потом сел и закинул ноги на серую крышку-столешницу.
Час спустя появилась уборщица, которая открыла дверь своим ключом. Увидев за столом незнакомого человека, женщина испуганно вздрогнула.
Пасале, пасале. Эста бьен,[157] сказал Джон Грейди. Уборщица собиралась пройти через классную комнату и скрыться за дверью, но Джон Грейди велел ей остаться и сесть на один из металлических стульев у стены. Она подчинилась, не задавая никаких вопросов. В таком ожидании прошло немало времени, пока Джон Грейди не увидел наконец капитана. Тот переходил улицу. Вскоре послышались шаги за стеной, и в комнату вошел капитан с чашкой кофе в правой руке и связкой ключей в левой. Под мышкой он зажимал письма и газету. Он резко остановился, увидев Джона Грейди, который наставил на него револьвер, уперев рукоятку в столешницу.
Сьера ла пуэрта,[158] распорядился Джон Грейди.
Капитан покосился на дверь. Джон Грейди встал и взвел курок. В общем безмолвии щелчок показался особенно зловещим. Уборщица зажмурилась и зажала уши руками. Капитан толкнул дверь локтем, и она закрылась.
Что тебе надо?
Я пришел за лошадью.
За лошадью?
Да.
У меня ее нет.
Советую тебе вспомнить, где она.
Капитан посмотрел на уборщицу. Она по-прежнему сидела зажав уши, но уже открыла глаза и смотрела на них.
Подойди сюда и положи все это на стол, приказал Джон Грейди.
Капитан послушно подошел к столу, положил почту поставил чашку, но с ключами расставаться не спешил.
Положи ключи.
Капитан подчинился.
Повернись.
Ты накличешь на себя беду, предупредил капитан.
Я знаю про беду такое, что тебе отродясь не снилось. Повернись, кому говорят.
Капитан повернулся. Джон Грейди нагнулся к нему, отстегнул кобуру, вытащил пистолет, поставил на предохранитель и сунул себе за ремень.
Повернись, снова приказал он.
Капитан опять подчинился. Хотя Джон Грейди не велел ему поднять руки вверх, капитан на всякий случай вскинул их. Джон Грейди взял со стола наручники и тоже сунул за ремень.
Куда денем уборщицу?
А?
Ладно, пошли.
Джон Грейди взял ключи, вышел из-за стола и толкнул капитана вперед. Он кивнул головой в сторону женщины.
Вамонос, сказал он.
Задняя дверь оставалась распахнутой, и они вышли из здания и двинулись по дорожке к тюрьме. Джон Грейди отомкнул замок, открыл дверь. В бледном треугольнике света он увидел старика. Тот сидел и щурился.
Йа эстас, вьехо?[159]
Си, комо но.[160]
Вен аки.[161]
Старик долго поднимался с пола. Потом, держась рукой за стену, заковылял к выходу. Джон Грейди сказал, что он свободен и волен идти куда хочет. Потом он жестом велел уборщице войти. Он извинился, что причиняет ей такие неудобства, но она ответила, что он может не беспокоиться. Тогда он закрыл дверь и снова навесил замок
Когда он обернулся, старик по-прежнему стоял у двери. Джон Грейди сказал, чтобы он отправлялся домой. Старик вопросительно посмотрел на капитана.
Но ло мире а эль,[162] сказал Джон Грейди. Те ло диго йо. Андале.[163]
Старик схватил его руку и хотел было поцеловать, но Джон Грейди резко убрал ее.
Проваливай отсюда. И не пялься на него. Ну, вперед!
Старик шаркающей походкой двинулся к воротам, открыл засов, вышел на улицу и аккуратно закрыл их за собой.
Когда на улице появились Джон Грейди и капитан, то капитан вел лошадь под уздцы, а Джон Грейди сидел в седле. На его руках виднелись наручники, а оба пистолета были заткнуты за ремень и их не было заметно под курткой. Они свернули на улицу к голубому дому, в котором жил чарро, и капитан постучал в дверь. Вышла женщина, посмотрела на капитана, снова скрылась в доме, и вскоре появился чарро. Он кивнул капитану и застыл на месте, ковыряя в зубах. Он посмотрел на Джона Грейди, потом на капитана. Потом снова на Джона Грейди.
Тенемос уна проблема,[164] сказал капитан.
Тот продолжал работать зубочисткой. Он не заметил револьвера под курткой Джона Грейди, и он никак не мог понять, почему так странно ведет себя капитан.
Вен аки, сказал Джон Грейди. Сьера ла пуэрта.[165]
Когда мексиканец глянул в револьверное дуло, то Джон Грейди прямо-таки увидел, как в голове у него завертелись колесики и все стало на свои места. Чарро протянул руку и закрыл дверь. Потом посмотрел на американца на лошади. Солнце било ему в глаза, и он сделал шаг в сторону и чуть наклонил голову.
Кьеро ми кабальо,[166] сказал Джон Грейди.
Чарро посмотрел на капитана, который только пожал плечами. Тогда он посмотрел на американца, покосился вправо, потом уставился в землю. Джону Грейди сверху были видны через забор глинобитные сараи, а также ржавая железная крыша строения побольше. Он спрыгнул с лошади, и наручники повисли на одном запястье.
Вамонос, сказал он.
Конь Ролинса стоял в глинобитном сарае за домом. Джон Грейди заговорил с жеребцом, и тот поднял голову, узнал его и тихо заржал. Джон Грейди велел Чарро принести уздечку и, пока тот нуздал Малыша, держал его под прицелом, а затем взял у него поводья. Чарро судорожно сглотнул и покосился на капитана. Джон Грейди взял одной рукой капитана за шиворот, другой приставил револьвер к затылку и сообщил Чарро, что если он еще хоть раз посмотрит на капитана, то получит пулю в голову. Чарро уставился в землю. Джон Грейди сообщил ему, что лично у него кончилось терпение и времени в обрез, что капитанова песенка спета, но Чарро еще может спасти свою шкуру. Он также сообщил, что Блевинс был ему братом и что он пообещал не возвращаться в отчий дом без головы капитана. Он добавил, что в их семье есть еще братья и если ему не удастся выполнить задуманного, то остальные ждут не дождутся, когда настанет их черед. Тут Чарро не справился со своими чувствами и снова посмотрел на капитана, затем поспешно отвел глаза в сторону и закрыл их ладонью. Джон Грейди теперь сам посмотрел на капитана и заметил, что тот впервые за это время помрачнел. Капитан попытался что-то сказать Чарро, но Джон Грейди потряс его за шиворот и пригрозил, что если тот хоть пикнет, то он пристрелит его на месте.
Ту! Донде эстан лос отрос кабальос,[167] обратился он к Чарро.
Чарро посмотрел на сарай. Он очень напоминал статиста, который произносит свои единственные строки в спектакле.
Эн ла асьенда де дон Рафаэль,[168] сказал он.
Они поехали по городу – впереди, на лошади Ролинса, капитан и чарро, без седла, а сзади Джон Грейди, по-прежнему как бы в наручниках. Через плечо у него была перекинута еще одна уздечка. Старухи, подметавшие улицы с утра пораньше, смотрели им вслед.
До асьенды, о которой шла речь, было километров десять, и они оказались там через час. Проехав в открытые ворота, они направились мимо дома к конюшням в сопровождении целой стаи собак, которые лаяли, вставали на задние лапы, забегали вперед.
У корраля Джон Грейди остановил своего коня, убрал в карман наручники и вытащил из-за пояса револьвер. Затем он спешился, открыл ворота и знаком велел им проезжать. Он ввел под уздцы своего жеребца, закрыл ворота и велел мексиканцам слезть с лошади и идти к конюшне.
Это было новое строение из саманного кирпича с железной крышей. Противоположный выход был закрыт, стойла тоже. В проходе было темно. Подталкивая стволом револьвера то капитана, то чарро, Джон Грейди слышал, как в стойлах возились лошади, а где-то под крышей ворковали голуби. Редбо, крикнул он.
Из дальнего конца конюшни послышалось ржание.
Вамонос, сказал он, подталкивая своих пленников.
В этот момент сзади, в дверях, появился человек и застыл в проеме.
Кьен эста,[169] спросил он.
Джон Грейди подошел к чарро и ткнул его револьвером в ребра.
Респонделе![170]
Луис, сказал чарро.
Луис?
Си.
Кьен мас?[171]
Рауль. Эль капитан.
Человек в нерешительности переминался с ноги на ногу. Джон Грейди подошел к капитану сзади.
Тенемос ун прессо,[172] прошипел он ему.
Тенемос ун пресо, послушно повторил капитан.
Ун ладрон,[173] прошептал Джон Грейди.
Ун ладрон…
Тенемос ке вер ун кабальо.[174]
Тенемос ке вер ун кабальо, повторил капитан.
Куаль кабальо?[175]
Ун кабальо американо.[176]
Человек постоял, потом убрался с прохода. Никто ничего не говорил.
Ке паса, омбре,[177] подал голос человек.
Никто не подумал ему ответить. Джон Грейди посмотрел на залитое солнцем пространство у конюшни. Сначала на нем виднелась тень того, кто стоял у входа сбоку. Потом тень пропала. Джон Грейди прислушался и подтолкнул револьвером своих пленников.