Страница:
Ролинс посмотрел на капораля – старшего пастуха, но тот прибавил ходу и проехал вперед. Тогда Ролинс осадил коня и, поравнявшись с Джоном Грейди, спросил:
Видел эту крошку?
Джон Грейди ничего не ответил. Он молча смотрел туда, куда проскакала девушка. Дорога уже давно опустела, но он все равно смотрел.
Час спустя, когда начало смеркаться, Джон Грейди и Ролинс стали помогать вакеро загонять коров в коровник. От дома верхом подъехал геренте[42], осадил коня и, ковыряя во рту зубочисткой, принялся молча следить за работой вакеро и их добровольных помощников. Когда все коровы оказались на месте, капораль и один из пастухов подвели Джона Грейди и Ролинса к геренте и представили их, не называя по именам. Потом все пятеро верхом отправились к дому геренте, прошли на кухню и уселись за металлический стол под голой лампочкой, свисавшей на проводе с потолка. Геренте принялся самым подробным образом расспрашивать Джона Грейди и Ролинса, как они себе представляют фермерский труд. Они давали ответы, а капораль подтверждал их слова. Его помощник согласно кивал и то же поддакивал. Капораль, уже по собственному почину, засвидетельствовал наличие у молодых американцев таких навыков и способностей, которых те за собой и не знали, но на все их попытки внести ясность тот лишь небрежно поводил рукой, давая понять, что все эти свойства у них, безусловно, имеются и нечего зря тратить время. Геренте сидел, откинувшись на спинку стула, и внимательно разглядывал Джона Грейди и Ролинса. Они сообщили по буквам свои имена и фамилии, и геренте записал их в амбарную книгу. По окончании этой процедуры все встали из-за стола, обменялись рукопожатиями и вышли из дома. Уже совсем стемнело, взошла луна, то и дело мычали коровы, и желтые прямоугольники окон придавали этому чужому миру какую-то законченность и даже уют.
Расседлав лошадей, они поставили их в загоне и потом пошли за старшим пастухом к глинобитному бараку под железной крышей. Барак был разделен на две половины. В одной стояла дюжина кроватей, металлических и деревянных, а также небольшая железная печка. В другой они увидели длинный стол со скамейками и дровяную плиту. Кроме того, там имелись старый деревянный шкаф, в котором хранились стаканы, миски и прочая утварь, а также оцинкованная раковина. За столом сидели пастухи и ужинали. Джон Грейди и Ролинс взяли миски, ложки, кружки, подошли к плите, положили тортилий, фасоли и густого рагу из козлятины и затем уже направились к столу. Пастухи приветливо закивали им, жестами приглашая садиться и в то же время не переставая работать ложками.
Поев, они закурили и, прихлебывая кофе, стали отвечать на посыпавшиеся со всех сторон вопросы. Пастухи расспрашивали их об Америке, о тамошних лошадях и коровах, но только не о них самих. Друзья или родственники некоторых вакеро побывали на севере, но для большинства Америка оставалась загадочной страной, известной лишь понаслышке. Кто-то принес керосиновую лампу, и очень вовремя, потому что вскоре движок выключили и лампочки, свисавшие с потолка па проводах, замигали и погасли. Какое-то время в темноте еще светились оранжевые нити, но вскоре и они потухли.
Мексиканцы внимательно слушали Джона Грейди, который обстоятельно отвечал на все вопросы, серьезно кивали головами и старались никак не показать своего отношения к только что услышанному. Настоящие мужчины, хорошо знающие свое дело, по их глубокому убеждению, никогда не должны принимать на веру то, что узнают не из первых рук.
Джон Грейди и Ролинс отнесли свои тарелки в большой эмалированный таз, полный мыльной воды, взяли лампу и перешли во вторую комнату барака, где в дальнем углу отыскали отведенные им кровати. Они разложили матрасы поверх ржавых пружин, расстелили одеяла, разделись и погасили лампу. Они очень устали, но еще долго лежали в темноте, хотя вокруг все спали. В комнате сильно пахло кожей, лошадьми и мужским потом. Снаружи доносилось мычание коров из очередного стада, которое только что пригнали.
Здесь работают неплохие парни, прошептал Ролинс.
Неплохие…
Думаешь, они решили, что мы в бегах?
Но ведь так оно и есть…
Геренте не распространялся насчет Рочи…
Это точно.
Думаешь, это хозяйская дочка?
Похоже.
Хорошие места.
Неплохие… Ну ладно, спи.
Дружище!
Чего тебе?
Значит, так вот и жили ковбои в старину?
Так вот и жили…
Ну а ты сколько хотел бы тут прожить?
Лет сто. Ладно, спи…
II
Видел эту крошку?
Джон Грейди ничего не ответил. Он молча смотрел туда, куда проскакала девушка. Дорога уже давно опустела, но он все равно смотрел.
Час спустя, когда начало смеркаться, Джон Грейди и Ролинс стали помогать вакеро загонять коров в коровник. От дома верхом подъехал геренте[42], осадил коня и, ковыряя во рту зубочисткой, принялся молча следить за работой вакеро и их добровольных помощников. Когда все коровы оказались на месте, капораль и один из пастухов подвели Джона Грейди и Ролинса к геренте и представили их, не называя по именам. Потом все пятеро верхом отправились к дому геренте, прошли на кухню и уселись за металлический стол под голой лампочкой, свисавшей на проводе с потолка. Геренте принялся самым подробным образом расспрашивать Джона Грейди и Ролинса, как они себе представляют фермерский труд. Они давали ответы, а капораль подтверждал их слова. Его помощник согласно кивал и то же поддакивал. Капораль, уже по собственному почину, засвидетельствовал наличие у молодых американцев таких навыков и способностей, которых те за собой и не знали, но на все их попытки внести ясность тот лишь небрежно поводил рукой, давая понять, что все эти свойства у них, безусловно, имеются и нечего зря тратить время. Геренте сидел, откинувшись на спинку стула, и внимательно разглядывал Джона Грейди и Ролинса. Они сообщили по буквам свои имена и фамилии, и геренте записал их в амбарную книгу. По окончании этой процедуры все встали из-за стола, обменялись рукопожатиями и вышли из дома. Уже совсем стемнело, взошла луна, то и дело мычали коровы, и желтые прямоугольники окон придавали этому чужому миру какую-то законченность и даже уют.
Расседлав лошадей, они поставили их в загоне и потом пошли за старшим пастухом к глинобитному бараку под железной крышей. Барак был разделен на две половины. В одной стояла дюжина кроватей, металлических и деревянных, а также небольшая железная печка. В другой они увидели длинный стол со скамейками и дровяную плиту. Кроме того, там имелись старый деревянный шкаф, в котором хранились стаканы, миски и прочая утварь, а также оцинкованная раковина. За столом сидели пастухи и ужинали. Джон Грейди и Ролинс взяли миски, ложки, кружки, подошли к плите, положили тортилий, фасоли и густого рагу из козлятины и затем уже направились к столу. Пастухи приветливо закивали им, жестами приглашая садиться и в то же время не переставая работать ложками.
Поев, они закурили и, прихлебывая кофе, стали отвечать на посыпавшиеся со всех сторон вопросы. Пастухи расспрашивали их об Америке, о тамошних лошадях и коровах, но только не о них самих. Друзья или родственники некоторых вакеро побывали на севере, но для большинства Америка оставалась загадочной страной, известной лишь понаслышке. Кто-то принес керосиновую лампу, и очень вовремя, потому что вскоре движок выключили и лампочки, свисавшие с потолка па проводах, замигали и погасли. Какое-то время в темноте еще светились оранжевые нити, но вскоре и они потухли.
Мексиканцы внимательно слушали Джона Грейди, который обстоятельно отвечал на все вопросы, серьезно кивали головами и старались никак не показать своего отношения к только что услышанному. Настоящие мужчины, хорошо знающие свое дело, по их глубокому убеждению, никогда не должны принимать на веру то, что узнают не из первых рук.
Джон Грейди и Ролинс отнесли свои тарелки в большой эмалированный таз, полный мыльной воды, взяли лампу и перешли во вторую комнату барака, где в дальнем углу отыскали отведенные им кровати. Они разложили матрасы поверх ржавых пружин, расстелили одеяла, разделись и погасили лампу. Они очень устали, но еще долго лежали в темноте, хотя вокруг все спали. В комнате сильно пахло кожей, лошадьми и мужским потом. Снаружи доносилось мычание коров из очередного стада, которое только что пригнали.
Здесь работают неплохие парни, прошептал Ролинс.
Неплохие…
Думаешь, они решили, что мы в бегах?
Но ведь так оно и есть…
Геренте не распространялся насчет Рочи…
Это точно.
Думаешь, это хозяйская дочка?
Похоже.
Хорошие места.
Неплохие… Ну ладно, спи.
Дружище!
Чего тебе?
Значит, так вот и жили ковбои в старину?
Так вот и жили…
Ну а ты сколько хотел бы тут прожить?
Лет сто. Ладно, спи…
II
Асьенда Де Нуэстра Сеньора де ла Пурисима Консепсьон занимала площадь в одиннадцать тысяч гектаров в той части штата Коауила, что именовалась Больсон-де-Куатро-Сьенагас. Западный край этого ранчо уходил в горы Сьерра де Антеохос, на высоту в девять тысяч футов, но к югу и востоку тянулась равнина – орошаемые земли, где было множество природных источников, небольших озер, рек, ручьев. В озерах водились породы рыб, неизвестные в других краях. Встречались тут птицы и ящерицы, тоже обитавшие только в этом благодатном оазисе, окруженном со всех сторон пустыней.
Ла Пурисима оставалась одним из немногих ранчо в этой части Мексики, которые сохранили те самые шесть квадратных лье земли, разрешенные по колонизационному законодательству тысяча восемьсот двадцать четвертого года, а его владелец дон Эктор Рочаи-Вильяреаль был из тех редких асьендадо, кто жил на своей земле. Ему было сорок семь лет, и он стал первым представителем этой старинной испанской фамилии, кому удалось дожить до такого возраста в Новом Свете.
На своей асьенде дон Эктор держал более тысячи голов скота. У него был дом в Мехико, где жила его жена. В Мехико и обратно он летал на своем личном самолете. Он обожал лошадей. Этим утром он появился у дома геренте в сопровождении четверых друзей, свиты слуг и двух лошадей, навьюченных большими деревянными ящиками, из которых один был пуст, а в другом находились запасы провизии. Кроме того, возникла откуда ни возьмись и стая борзых серебристого цвета. Поджарые животные безмолвно и проворно сновали между ног лошадей, словно растекшаяся по земле ртуть, а лошади не обращали на них никакого внимания. Подъехав к дому, дон Эктор окликнул хозяина, и геренте поспешно вышел в одной рубашке без пиджака. Они обменялись несколькими словами, геренте покивал, асьендадо что-то сказал своим друзьям, и процессия двинулась дальше, миновала барак и выехала на дорогу. Вакеро ловили в загоне коней, чтобы приступить к своим обычным трудам. Джон Грейди и Ролинс остановились в дверях барака, допивая кофе.
Вот и сам, сказал Ролинс.
Джон Грейди кивнул и выплеснул остатки кофе на землю.
Куда они, интересно, собрались, спросил Ролинс.
Наверное, решили поохотиться на койотов.
Но у них нет ружей.
Зато есть веревки.
Ролинс покосился на него.
Издеваешься, да?
Ни в коем случае.
Черт, вот бы поглядеть!
Неплохо бы… Ты готов?
Два дня они трудились в коровнике: клеймили скотину, кастрировали бычков, делали прививки, удаляли рога. На третий день вакеро пригнали со столовой горы небольшой табун диких жеребят-трехлеток и отправили их в загон. Вечером Ролинс и Джон Грейди пошли посмотреть на жеребцов. Те сгрудились у дальней ограды – чалые, мышастые, соловые, разных размеров и статей. Джон Грейди открыл ворота, а когда они с Ролинсом вошли, снова затворил. Перепуганные животные стали напирать друг на друга, потом разбежались вдоль ограды.
Таких безумных я еще не видел, заметил Ролинс.
Они же не знают, кто мы такие.
Не знают, кто мы такие?
Ну да. Они вообще вряд ли видели людей не на конях, а на своих двоих.
Ролинс сплюнул.
Ну, кого бы из них ты себе выбрал?
Есть подходящие.
Например?
Взгляни на того темно-гнедого. Вон там.
Гляжу. Но ничего не вижу.
А ты погляди повнимательней.
В нем нет и восьмисот фунтов.
Наберет! И посмотри на задние ноги. Нет, из него выйдет хороший конек. И еще видишь того чалого?
Этого, что ли? Да он похож на енота!
Есть немного. Ты прав. А как тебе вон тот чалый? Третий справа? Ничего?
Который с белым?
Он самый.
Какой-то у него потешный вид.
Ничего подобного. Такая уж масть.
Вот именно. У него белые ноги.
Все равно хороший жеребенок. Погляди на его голову. На челюсти. А хвосты у них всех такие.
Ролинс с сомнением покачал головой.
Может быть. Раньше насчет лошадей ты был поразборчивей. Может, ты просто их давно не видел?
Может быть. Но я все равно не забыл, как они вы глядят.
Жеребцы снова сгрудились в дальнем углу загона. Они закатывали глаза и проводили носами по гривам друг друга.
Могу сказать про них только одно, произнес Ролинс.
Ну?
На них еще не садился ни один мексиканец…
Джон Грейди кивнул.
Они продолжали рассматривать коней.
Сколько их, спросил Джон Грейди.
Пятнадцать. Или шестнадцать.
У меня получилось шестнадцать.
Значит, так оно и есть.
Думаешь, мы с тобой сумеем объездить их за четыре дня?
Ну, это смотря как понимать слово «объездить».
Я имею в виду, чтобы получились нормальные, только что обученные лошади. Скажем, ходившие шесть раз под седлом. Рысью. И способные тихо стоять, когда их седлают.
Ролинс вытащил из кармана кисет и сдвинул на затылок шляпу.
Что ты задумал?
Объездить этих лошадок. Неужели не понятно?
Но почему за четыре дня?
А что, думаешь, не получится?
Хозяину, наверное, нужно, чтобы их объездили по-настоящему. Ведь если научить лошадь слушаться за четыре дня, то она еще за четыре разучится.
Пастухам сейчас не хватает лошадей, потому-то этих сюда и пригнали.
Ролинс стал насыпать табак на бумагу. Хочешь сказать, что этих вот предназначили для нас?
Есть такое подозрение.
Значит, нам предстоит укрощать шестнадцать перепуганных дикарей с помощью этих мексиканских штучек?
Так точно.
Что предлагаешь? Связать их, как делают в Техасе?
Вот именно.
А у них тут хватит запасов веревки?
Не знаю.
И охота тебе корячиться?
Зато как сладко потом будем спать!
Ролинс вставил в рот сигарету, полез за спичкой.
Ну, выкладывай, что ты узнал и мне не сказал, усмехнулся он.
Армандо, то бишь геренте, говорит, у хозяина в горах полно лошадей.
Сколько?
Четыреста голов.
Ролинс посмотрел на Джона Грейди, чиркнул спичкой о ноготь, закурил, выбросил спичку.
Зачем ему столько?
Перед войной он начал всерьез заниматься коневодством.
Порода?
Медиа сангрес.
Это еще что такое?
Квартероны.
Да?
Вон тот чалый, например, это же линия Билли. Да же если тебе не нравятся его ноги.
От кого он?
От кого они все? От Хосе Чикито.
От Малыша Джо?
Ну да.
Это одно и то же?
Это одно и то же.
Ролинс курил и размышлял, а Джон Грейди говорил:
Оба жеребца были проданы в Мексику. И тот и другой. И Билли, и Малыш Джо. А у Рочи на горе гуляет табун кобыл линии Тревелер-Ронда. Шерановская конеферма…
Ну, что еще расскажешь?
Пока все.
Тогда пошли поговорим с геренте.
Они стояли на кухне, мяли в руках шляпы, а геренте молча сидел за столом и смотрел на них.
Амансадорес[43], наконец, сказал он.
Си.
Амбос?[44]
Си. Амбос.
Геренте откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столешнице.
Ай дьесисейс кабальос эн эль потреро. Подемос амансарлос эн куатро диас,[45] сказал Джон Грейди.
Геренте смотрел то на Джона Грейди, то на Ролинса и ковырял во рту зубочисткой.
Они шли к бараку, чтобы вымыться перед ужином.
Ну так что он сказал, спросил Ролинс.
Что мы охренели. Правда, сказал без злости.
Выходит, нас послали к какой-то матери?
Не думаю. Похоже, у нас еще есть шанс.
Они приступили к объездке в воскресенье на рассвете. Натянув на себя в темноте одежду, еще мокрую от стирки накануне, они направились к табуну, жуя на ходу тортильи с фасолью. О кофе сейчас не могло быть и речи. Небо еще было в звездах. Джон Грейди и Ролинс захватили сорокафутовые лассо из агавы, потники, уздечки с металлическим нахрапником, а Джон Грейди нес два мешка, которые постилал на матрас, и седло «Хэмли» со специально укороченными стременами. У ограды они остановились и посмотрели на табун. Серые силуэты зашевелились в серой рассветной мгле, потом опять застыли. На земле у ворот загона лежали мотки веревок самого разного качества и происхождения – из хлопка и манильской пеньки, из питы, кожи и агавы. Были даже мотки сноповязального шпагата. Кроме того, там лежало шестнадцать веревочных недоуздков, которые Джон Грейди и Ролинс готовили в бараке весь предыдущий вечер.
Значит, этих жеребят пригнали с горы, спросил Ролинс.
Угу.
А что кобылы?
Их пока оставили в покое.
Все правильно. С мужиками обращаются круто, а сучкам всегда выходит поблажка.
Ролинс покачал головой и запихал в рот последний кусок тортильи, потом вытер руки о штаны, отцепил проволоку и открыл ворота загона.
Джон Грейди вошел за ним, положил седло, затем опять вышел за ограду, забрал веревки и недоуздки и, присев на корточки, стал их разбирать.
Ролинс стоял и проверял петлю на лассо.
Тебе все равно, в каком порядке будем их объезжать, спросил он.
Попал в самую точку, приятель.
Хочешь, значит, покататься на этих бандитах?
Опять угадал.
Мой папаша всегда говорил: лошадей объезжают, чтобы на них ездить. Хочешь объездить коня – заседлай его, садись – и в путь.
Твой папаша имел диплом объездчика, с ухмылкой осведомился Джон Грейди.
Он мне его не показывал. Но пару раз я видел, как он забирается на мустанга, и тогда начиналась потеха.
Ну, тебе выпала честь увидеть такой же трюк.
Будем объезжать их в два приема?
Это с какой стати?
Я не видел лошади, которая усвоила бы эту науку с первого раза – и забыла бы после второго.
Красиво говоришь, дружище. Но у меня они схватят все на лету. Вот увидишь.
Послушай старого опытного лошадника, парень. Нам попался крутой табунок. С характером.
А помнишь, что говаривал Блер? Не бывает жеребцов с плохим характером.
Не бывает, повторил Ролинс.
Кони снова зашевелились. Джон Грейди бросил лассо и заарканил одного из жеребцов за передние ноги. Тот грохнулся оземь, словно куль с мукой. Прочие кони сбились в кучу, неистово озираясь по сторонам. Жеребец лихорадочно пытался подняться на ноги, но Джон Грейди оказался тут как тут. Усевшись ему на шею, он притиснул к своей груди конскую голову. Из черных ноздрей жеребца вырывалось горячее пряное дыхание – словно вести из какого-то таинственного мира. От этих созданий пахло не лошадьми, а дикими животными, каковыми, впрочем, они и являлись. Продолжая прижимать к себе конскую голову, Джон Грейди бедрами ощущал, как бешено колотится кровь в артериях жеребца. Ему показалось, что от жеребца исходит ужас, и тогда он прикрыл ладонью один его глаз, потом другой, а потом стал гладить его, тихим и ровным голосом рассказывая, что он собирается делать дальше. Он говорил и гладил, говорил и гладил, изгоняя все страхи.
Ролинс снял с шеи одну из веревок, сделал на конце петлю, закрепил на задней ноге жеребца повыше бабки, потом приподнял эту заднюю ногу и привязал к передней ноге, снял лассо, отбросил в сторону, взял недоуздок, и они стали нуздать жеребца. Джон Грейди засунул палец в рот коню, и Ролинс наладил мундштук, а потом привязал веревку ко второй задней ноге. Обе веревки они соединили с недоуздком.
У тебя все, спросил он Джона Грейди.
Да.
Джон Грейди отпустил конскую голову, встал, отошел в сторону. Жеребец кое-как поднялся, повернулся и стремительно выбросил заднюю ногу, но веревка развернула его, и он упал. Конь поднялся, снова попытался лягнуть невидимого врага и снова упал. Когда он поднялся в третий раз, то какое-то время мотал головой и дергался, словно исполнял какой-то танец. Потом застыл, постоял, пошел, потом опять остановился. Затем выбросил назад ногу и полетел на землю.
Он немного полежал, словно обдумывая ситуацию, потом поднялся, постоял с минуту, трижды подпрыгнул и снова застыл, злобно глядя на людей. Ролинс тем временем заново наладил лассо. Остальные кони с интересом следили за происходящим с дальнего конца загона.
Вот психи. Прямо как сортирные крысы. Такие же бешеные, бормотал Ролинс.
Выбери самого бешеного. А ровно через неделю в воскресенье получишь его в готовом виде, сказал Джон Грейди.
В каком смысле?
Он будет безропотно выполнять все твои пожелания.
Черта с два!
Когда они повязали четвертого жеребца, у ограды появились вакеро с кружками в руках. Они попивали кофе и с любопытством смотрели на американцев. К полудню уже восемь жеребцов были связаны, а остальные, перепуганные, словно олени, попавшие в неволю, то разбегались вдоль ограды, то снова сбивались в кучу. Они носились в облаке пыли, которое делалось все гуще и гуще. Коней охватывало ощущение страшной беды – их текучая вольная целостность вдруг оказалась расчлененной на беспомощные одинокие островки. Это было жуткой напастью, от которой не существовало спасения. Вскоре и остальные пастухи высыпали из барака посмотреть, что происходит. К обеду все шестнадцать мустангов были связаны и стояли, уныло глядя в разные стороны, утратив былое единство. Теперь кони напоминали домашних животных, которых шаловливые дети связали потехи ради. Они стояли в ожидании чего-то неизведанного, и в их ушах еще звучал глас нового божества – их укротителя.
За обедом в бараке пастухи держались с какой-то необычной почтительностью, хотя нельзя было сказать, является ли это признанием сегодняшних заслуг Джона Грейди и Ролинса, или, напротив, мексиканцы сочли их психами, которых лучше понапрасну не тревожить. Никто не интересовался их мнением насчет мустангов, никто не расспрашивал их о методах выучки. Когда, пообедав, Джон Грейди и Ролинс снова отправились в загон, у ограды уже толпилось человек двадцать мужчин, женщин и детей. Они с любопытством взирали на стреноженных животных и поджидали укротителей.
Откуда они возникли, удивился Ролинс.
Спроси меня что-нибудь полегче.
Когда приезжает бродячий цирк, об этом мигом узнает вся округа, так, что ли, дружище?
Ну, выбрал самого бешеного, спросил Джон Грейди.
Первое место я присуждаю вон тому справа, у него еще башка как ведро.
Мышастому?
Вот именно… Конь-огонь!..
Не перевелись еще знатоки конины.
Я знаток бешенства.
Джон Грейди подошел к указанному Ролинсом жеребцу и прикрепил к недоуздку веревку длиной в двенадцать футов. Затем вывел его из загона в корраль, где они собирались объезжать лошадей. Ролинс решил, что жеребец заартачится, встанет на дыбы, но ошибся. Он взял мешок и веревки, подошел к ним и пока Джон Грейди что-то втолковывал жеребцу, стреножил ему передние ноги. Потом передал мешок Джону Грейди и в последующие четверть часа держал коня, пока Джон Грейди водил мешковиной по его спине, брюху, морде и между ног, продолжая говорить с ним, низко наклонясь к его уху. Затем он взял седло.
Слушай, а что лошади оттого, что ты над ней кудахчешь, осведомился Ролинс.
Не знаю. Я не лошадь.
Джон Грейди поднял потник, разложил на спине мышастого, расправил, поглаживая жеребца, еще немного поговорил с ним, а потом нагнулся и взял седло с подпругами и водрузил ему на спину. Жеребец не шелохнулся. Джон Грейди наклонился, наладил ремень Жеребец повел ушами, и Джон Грейди снова заговорил с ним. Потом он затянул подпругу. Он говорил с конем так, словно это было смирное, домашнее животное, неспособное на буйство. Ролинс посмотрел на ограду корраля. Там уже столпилось человек пятьдесят. Отцы держали на руках младенцев. Кое-кто, усевшись на землю, пировал вовсю. Джон Грейди сбросил стремена с луки седла, затем еще раз проверил и подтянул подпругу.
Все готово, обронил он.
Подержи, сказал Ролинс.
Джон Грейди взял у него веревочный повод, а Ролинс присел на корточки, отвязал нижние веревки от недоуздка и прикрепил их к путам передних ног. Затем они стащили недоуздок, Джон Грейди взял уздечку и осторожно надел ее на голову коню, приладил мундштук и нахрапник. Затем собрал поводья, перебросил их через голову жеребца, кивнул Ролинсу, который снова присел, развязал путы, убрал нижние веревки, после чего отошел в сторону.
Джон Грейди вставил ногу в стремя, прижался к жеребцу, что-то сказал ему, потом одним ловким движением оказался в седле.
Какое-то время жеребец стоял неподвижно. Потом выбросил заднюю ногу, словно желая проверить, не изменился ли воздух, пока он вынужденно бездействовал, и опять застыл. Затем резко скакнул вбок, изогнулся и ударил воздух обеими задними ногами раз, другой и снова замер, шумно фыркая. Джон Грейди слегка коснулся его боков каблуками, и жеребец послушно пошел вперед. Наездник пустил в ход поводья, и жеребец повернул. Ролинс с отвращением сплюнул. Джон Грейди снова повернул жеребца и возвратил на то место, откуда начал проезд.
Что за чертовщина. Неужели почтеннейшая публика платила за это денежки, дивился Ролинс.
До темноты Джон Грейди проверил в езде одиннадцать из шестнадцати жеребцов, и не все оказались столь покладистыми. За оградой уже горел костер. Там собралось около сотни зрителей, причем многие пришли из поселка Ла-Вега, расположенного в шести милях от усадьбы, а кое-кто проделал еще более долгий путь. Последнюю пятерку Джон Грейди объезжал уже при свете этого костра. Кони вставали на дыбы, лягались, изгибались, и глаза их сверкали красным. Когда коней отвели в загон, большинство из них застыло у ограды. Другие осторожно прохаживались туда-сюда, стараясь не наступать на волочившиеся по земле недоуздки, чтобы не причинять боли и так сильно пострадавшим носам, которыми они время от времени поводили с немалым изяществом. Неистовая, необузданная орава мустангов, которая утром лихо кружила по загону, перестала существовать, и теперь кони перекликались в темноте негромким ржанием, словно проверяя, не пропал ли кто-то из их компании и не приключилось ли с кем-то какой-нибудь беды.
Когда Джон Грейди и Ролинс отправились в барак, костер горел все так же ярко. Кто-то принес гитару, кто-то достал губную гармошку. Пока они пробирались сквозь толпу, трое незнакомых мексиканцев протянули им бутылки с мескалем, предлагая угоститься.
На кухне не было ни души. Наложив в тарелки еды, они сели за стол. Ролинс пристально смотрел на Джона Грейди. Тот работал челюстями так, словно их ему недавно вставили. Сидел он, чуть покачиваясь.
Устал, спросил его Ролинс.
Нет. Устал я часов пять назад…
Тогда не пей больше кофе. А то не заснешь.
Когда на рассвете они подходили к загону, костер все еще дымился, и возле него лежало четверо или пятеро мексиканцев, кто-то завернувшись в одеяло, кто-то просто так, на голой земле. Когда Джон Грейди стал открывать ворота, все лошади разом повернулись в их сторону.
Помнишь, какие они были, спросил Ролинс.
Как не помнить! Да и ты, наверное, не забыл, как гонял твой мышастый приятель.
Не забыл. Вот сукин сын…
Когда Джон Грейди подошел к мышастому с мешком в руках, жеребец повернулся и стал уходить тротом. Джон Грейди прошел за ним по ограде, потом поднял волочившуюся веревку, развернул жеребца, и тот остановился, дрожа всем телом. Джон Грейди подошел к нему и заговорил, поглаживая мешковиной. Ролинс пошел за потниками, седлом и уздечкой.
К десяти вечера Джон Грейди успел объездить весь табун из шестнадцати голов, а Ролинс сделал то же самое по второму разу. Точно так же они действовали во вторник и в среду. Они начинали на рассвете, еще до восхода. Джон Грейди, сев на первого жеребца, подъехал к воротам.
Открывай, сказал он Ролинсу.
Погоди, я заседлаю коня для подстраховки.
Некогда.
Если этот сукин сын сбросит тебя в кактусы, у тебя появится много свободного времени, приятель.
Тогда, получается, мне нет резона вылетать из седла.
Ну дай я заседлаю еще одну лошадку.
Делай как знаешь.
Джон Грейди выехал из загона, держа за поводья лошадь Ролинса. Тот закрыл ворота, сел в седло. Они ехали рядом. Необученные лошади нервничали.
Ла Пурисима оставалась одним из немногих ранчо в этой части Мексики, которые сохранили те самые шесть квадратных лье земли, разрешенные по колонизационному законодательству тысяча восемьсот двадцать четвертого года, а его владелец дон Эктор Рочаи-Вильяреаль был из тех редких асьендадо, кто жил на своей земле. Ему было сорок семь лет, и он стал первым представителем этой старинной испанской фамилии, кому удалось дожить до такого возраста в Новом Свете.
На своей асьенде дон Эктор держал более тысячи голов скота. У него был дом в Мехико, где жила его жена. В Мехико и обратно он летал на своем личном самолете. Он обожал лошадей. Этим утром он появился у дома геренте в сопровождении четверых друзей, свиты слуг и двух лошадей, навьюченных большими деревянными ящиками, из которых один был пуст, а в другом находились запасы провизии. Кроме того, возникла откуда ни возьмись и стая борзых серебристого цвета. Поджарые животные безмолвно и проворно сновали между ног лошадей, словно растекшаяся по земле ртуть, а лошади не обращали на них никакого внимания. Подъехав к дому, дон Эктор окликнул хозяина, и геренте поспешно вышел в одной рубашке без пиджака. Они обменялись несколькими словами, геренте покивал, асьендадо что-то сказал своим друзьям, и процессия двинулась дальше, миновала барак и выехала на дорогу. Вакеро ловили в загоне коней, чтобы приступить к своим обычным трудам. Джон Грейди и Ролинс остановились в дверях барака, допивая кофе.
Вот и сам, сказал Ролинс.
Джон Грейди кивнул и выплеснул остатки кофе на землю.
Куда они, интересно, собрались, спросил Ролинс.
Наверное, решили поохотиться на койотов.
Но у них нет ружей.
Зато есть веревки.
Ролинс покосился на него.
Издеваешься, да?
Ни в коем случае.
Черт, вот бы поглядеть!
Неплохо бы… Ты готов?
Два дня они трудились в коровнике: клеймили скотину, кастрировали бычков, делали прививки, удаляли рога. На третий день вакеро пригнали со столовой горы небольшой табун диких жеребят-трехлеток и отправили их в загон. Вечером Ролинс и Джон Грейди пошли посмотреть на жеребцов. Те сгрудились у дальней ограды – чалые, мышастые, соловые, разных размеров и статей. Джон Грейди открыл ворота, а когда они с Ролинсом вошли, снова затворил. Перепуганные животные стали напирать друг на друга, потом разбежались вдоль ограды.
Таких безумных я еще не видел, заметил Ролинс.
Они же не знают, кто мы такие.
Не знают, кто мы такие?
Ну да. Они вообще вряд ли видели людей не на конях, а на своих двоих.
Ролинс сплюнул.
Ну, кого бы из них ты себе выбрал?
Есть подходящие.
Например?
Взгляни на того темно-гнедого. Вон там.
Гляжу. Но ничего не вижу.
А ты погляди повнимательней.
В нем нет и восьмисот фунтов.
Наберет! И посмотри на задние ноги. Нет, из него выйдет хороший конек. И еще видишь того чалого?
Этого, что ли? Да он похож на енота!
Есть немного. Ты прав. А как тебе вон тот чалый? Третий справа? Ничего?
Который с белым?
Он самый.
Какой-то у него потешный вид.
Ничего подобного. Такая уж масть.
Вот именно. У него белые ноги.
Все равно хороший жеребенок. Погляди на его голову. На челюсти. А хвосты у них всех такие.
Ролинс с сомнением покачал головой.
Может быть. Раньше насчет лошадей ты был поразборчивей. Может, ты просто их давно не видел?
Может быть. Но я все равно не забыл, как они вы глядят.
Жеребцы снова сгрудились в дальнем углу загона. Они закатывали глаза и проводили носами по гривам друг друга.
Могу сказать про них только одно, произнес Ролинс.
Ну?
На них еще не садился ни один мексиканец…
Джон Грейди кивнул.
Они продолжали рассматривать коней.
Сколько их, спросил Джон Грейди.
Пятнадцать. Или шестнадцать.
У меня получилось шестнадцать.
Значит, так оно и есть.
Думаешь, мы с тобой сумеем объездить их за четыре дня?
Ну, это смотря как понимать слово «объездить».
Я имею в виду, чтобы получились нормальные, только что обученные лошади. Скажем, ходившие шесть раз под седлом. Рысью. И способные тихо стоять, когда их седлают.
Ролинс вытащил из кармана кисет и сдвинул на затылок шляпу.
Что ты задумал?
Объездить этих лошадок. Неужели не понятно?
Но почему за четыре дня?
А что, думаешь, не получится?
Хозяину, наверное, нужно, чтобы их объездили по-настоящему. Ведь если научить лошадь слушаться за четыре дня, то она еще за четыре разучится.
Пастухам сейчас не хватает лошадей, потому-то этих сюда и пригнали.
Ролинс стал насыпать табак на бумагу. Хочешь сказать, что этих вот предназначили для нас?
Есть такое подозрение.
Значит, нам предстоит укрощать шестнадцать перепуганных дикарей с помощью этих мексиканских штучек?
Так точно.
Что предлагаешь? Связать их, как делают в Техасе?
Вот именно.
А у них тут хватит запасов веревки?
Не знаю.
И охота тебе корячиться?
Зато как сладко потом будем спать!
Ролинс вставил в рот сигарету, полез за спичкой.
Ну, выкладывай, что ты узнал и мне не сказал, усмехнулся он.
Армандо, то бишь геренте, говорит, у хозяина в горах полно лошадей.
Сколько?
Четыреста голов.
Ролинс посмотрел на Джона Грейди, чиркнул спичкой о ноготь, закурил, выбросил спичку.
Зачем ему столько?
Перед войной он начал всерьез заниматься коневодством.
Порода?
Медиа сангрес.
Это еще что такое?
Квартероны.
Да?
Вон тот чалый, например, это же линия Билли. Да же если тебе не нравятся его ноги.
От кого он?
От кого они все? От Хосе Чикито.
От Малыша Джо?
Ну да.
Это одно и то же?
Это одно и то же.
Ролинс курил и размышлял, а Джон Грейди говорил:
Оба жеребца были проданы в Мексику. И тот и другой. И Билли, и Малыш Джо. А у Рочи на горе гуляет табун кобыл линии Тревелер-Ронда. Шерановская конеферма…
Ну, что еще расскажешь?
Пока все.
Тогда пошли поговорим с геренте.
Они стояли на кухне, мяли в руках шляпы, а геренте молча сидел за столом и смотрел на них.
Амансадорес[43], наконец, сказал он.
Си.
Амбос?[44]
Си. Амбос.
Геренте откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столешнице.
Ай дьесисейс кабальос эн эль потреро. Подемос амансарлос эн куатро диас,[45] сказал Джон Грейди.
Геренте смотрел то на Джона Грейди, то на Ролинса и ковырял во рту зубочисткой.
Они шли к бараку, чтобы вымыться перед ужином.
Ну так что он сказал, спросил Ролинс.
Что мы охренели. Правда, сказал без злости.
Выходит, нас послали к какой-то матери?
Не думаю. Похоже, у нас еще есть шанс.
Они приступили к объездке в воскресенье на рассвете. Натянув на себя в темноте одежду, еще мокрую от стирки накануне, они направились к табуну, жуя на ходу тортильи с фасолью. О кофе сейчас не могло быть и речи. Небо еще было в звездах. Джон Грейди и Ролинс захватили сорокафутовые лассо из агавы, потники, уздечки с металлическим нахрапником, а Джон Грейди нес два мешка, которые постилал на матрас, и седло «Хэмли» со специально укороченными стременами. У ограды они остановились и посмотрели на табун. Серые силуэты зашевелились в серой рассветной мгле, потом опять застыли. На земле у ворот загона лежали мотки веревок самого разного качества и происхождения – из хлопка и манильской пеньки, из питы, кожи и агавы. Были даже мотки сноповязального шпагата. Кроме того, там лежало шестнадцать веревочных недоуздков, которые Джон Грейди и Ролинс готовили в бараке весь предыдущий вечер.
Значит, этих жеребят пригнали с горы, спросил Ролинс.
Угу.
А что кобылы?
Их пока оставили в покое.
Все правильно. С мужиками обращаются круто, а сучкам всегда выходит поблажка.
Ролинс покачал головой и запихал в рот последний кусок тортильи, потом вытер руки о штаны, отцепил проволоку и открыл ворота загона.
Джон Грейди вошел за ним, положил седло, затем опять вышел за ограду, забрал веревки и недоуздки и, присев на корточки, стал их разбирать.
Ролинс стоял и проверял петлю на лассо.
Тебе все равно, в каком порядке будем их объезжать, спросил он.
Попал в самую точку, приятель.
Хочешь, значит, покататься на этих бандитах?
Опять угадал.
Мой папаша всегда говорил: лошадей объезжают, чтобы на них ездить. Хочешь объездить коня – заседлай его, садись – и в путь.
Твой папаша имел диплом объездчика, с ухмылкой осведомился Джон Грейди.
Он мне его не показывал. Но пару раз я видел, как он забирается на мустанга, и тогда начиналась потеха.
Ну, тебе выпала честь увидеть такой же трюк.
Будем объезжать их в два приема?
Это с какой стати?
Я не видел лошади, которая усвоила бы эту науку с первого раза – и забыла бы после второго.
Красиво говоришь, дружище. Но у меня они схватят все на лету. Вот увидишь.
Послушай старого опытного лошадника, парень. Нам попался крутой табунок. С характером.
А помнишь, что говаривал Блер? Не бывает жеребцов с плохим характером.
Не бывает, повторил Ролинс.
Кони снова зашевелились. Джон Грейди бросил лассо и заарканил одного из жеребцов за передние ноги. Тот грохнулся оземь, словно куль с мукой. Прочие кони сбились в кучу, неистово озираясь по сторонам. Жеребец лихорадочно пытался подняться на ноги, но Джон Грейди оказался тут как тут. Усевшись ему на шею, он притиснул к своей груди конскую голову. Из черных ноздрей жеребца вырывалось горячее пряное дыхание – словно вести из какого-то таинственного мира. От этих созданий пахло не лошадьми, а дикими животными, каковыми, впрочем, они и являлись. Продолжая прижимать к себе конскую голову, Джон Грейди бедрами ощущал, как бешено колотится кровь в артериях жеребца. Ему показалось, что от жеребца исходит ужас, и тогда он прикрыл ладонью один его глаз, потом другой, а потом стал гладить его, тихим и ровным голосом рассказывая, что он собирается делать дальше. Он говорил и гладил, говорил и гладил, изгоняя все страхи.
Ролинс снял с шеи одну из веревок, сделал на конце петлю, закрепил на задней ноге жеребца повыше бабки, потом приподнял эту заднюю ногу и привязал к передней ноге, снял лассо, отбросил в сторону, взял недоуздок, и они стали нуздать жеребца. Джон Грейди засунул палец в рот коню, и Ролинс наладил мундштук, а потом привязал веревку ко второй задней ноге. Обе веревки они соединили с недоуздком.
У тебя все, спросил он Джона Грейди.
Да.
Джон Грейди отпустил конскую голову, встал, отошел в сторону. Жеребец кое-как поднялся, повернулся и стремительно выбросил заднюю ногу, но веревка развернула его, и он упал. Конь поднялся, снова попытался лягнуть невидимого врага и снова упал. Когда он поднялся в третий раз, то какое-то время мотал головой и дергался, словно исполнял какой-то танец. Потом застыл, постоял, пошел, потом опять остановился. Затем выбросил назад ногу и полетел на землю.
Он немного полежал, словно обдумывая ситуацию, потом поднялся, постоял с минуту, трижды подпрыгнул и снова застыл, злобно глядя на людей. Ролинс тем временем заново наладил лассо. Остальные кони с интересом следили за происходящим с дальнего конца загона.
Вот психи. Прямо как сортирные крысы. Такие же бешеные, бормотал Ролинс.
Выбери самого бешеного. А ровно через неделю в воскресенье получишь его в готовом виде, сказал Джон Грейди.
В каком смысле?
Он будет безропотно выполнять все твои пожелания.
Черта с два!
Когда они повязали четвертого жеребца, у ограды появились вакеро с кружками в руках. Они попивали кофе и с любопытством смотрели на американцев. К полудню уже восемь жеребцов были связаны, а остальные, перепуганные, словно олени, попавшие в неволю, то разбегались вдоль ограды, то снова сбивались в кучу. Они носились в облаке пыли, которое делалось все гуще и гуще. Коней охватывало ощущение страшной беды – их текучая вольная целостность вдруг оказалась расчлененной на беспомощные одинокие островки. Это было жуткой напастью, от которой не существовало спасения. Вскоре и остальные пастухи высыпали из барака посмотреть, что происходит. К обеду все шестнадцать мустангов были связаны и стояли, уныло глядя в разные стороны, утратив былое единство. Теперь кони напоминали домашних животных, которых шаловливые дети связали потехи ради. Они стояли в ожидании чего-то неизведанного, и в их ушах еще звучал глас нового божества – их укротителя.
За обедом в бараке пастухи держались с какой-то необычной почтительностью, хотя нельзя было сказать, является ли это признанием сегодняшних заслуг Джона Грейди и Ролинса, или, напротив, мексиканцы сочли их психами, которых лучше понапрасну не тревожить. Никто не интересовался их мнением насчет мустангов, никто не расспрашивал их о методах выучки. Когда, пообедав, Джон Грейди и Ролинс снова отправились в загон, у ограды уже толпилось человек двадцать мужчин, женщин и детей. Они с любопытством взирали на стреноженных животных и поджидали укротителей.
Откуда они возникли, удивился Ролинс.
Спроси меня что-нибудь полегче.
Когда приезжает бродячий цирк, об этом мигом узнает вся округа, так, что ли, дружище?
Ну, выбрал самого бешеного, спросил Джон Грейди.
Первое место я присуждаю вон тому справа, у него еще башка как ведро.
Мышастому?
Вот именно… Конь-огонь!..
Не перевелись еще знатоки конины.
Я знаток бешенства.
Джон Грейди подошел к указанному Ролинсом жеребцу и прикрепил к недоуздку веревку длиной в двенадцать футов. Затем вывел его из загона в корраль, где они собирались объезжать лошадей. Ролинс решил, что жеребец заартачится, встанет на дыбы, но ошибся. Он взял мешок и веревки, подошел к ним и пока Джон Грейди что-то втолковывал жеребцу, стреножил ему передние ноги. Потом передал мешок Джону Грейди и в последующие четверть часа держал коня, пока Джон Грейди водил мешковиной по его спине, брюху, морде и между ног, продолжая говорить с ним, низко наклонясь к его уху. Затем он взял седло.
Слушай, а что лошади оттого, что ты над ней кудахчешь, осведомился Ролинс.
Не знаю. Я не лошадь.
Джон Грейди поднял потник, разложил на спине мышастого, расправил, поглаживая жеребца, еще немного поговорил с ним, а потом нагнулся и взял седло с подпругами и водрузил ему на спину. Жеребец не шелохнулся. Джон Грейди наклонился, наладил ремень Жеребец повел ушами, и Джон Грейди снова заговорил с ним. Потом он затянул подпругу. Он говорил с конем так, словно это было смирное, домашнее животное, неспособное на буйство. Ролинс посмотрел на ограду корраля. Там уже столпилось человек пятьдесят. Отцы держали на руках младенцев. Кое-кто, усевшись на землю, пировал вовсю. Джон Грейди сбросил стремена с луки седла, затем еще раз проверил и подтянул подпругу.
Все готово, обронил он.
Подержи, сказал Ролинс.
Джон Грейди взял у него веревочный повод, а Ролинс присел на корточки, отвязал нижние веревки от недоуздка и прикрепил их к путам передних ног. Затем они стащили недоуздок, Джон Грейди взял уздечку и осторожно надел ее на голову коню, приладил мундштук и нахрапник. Затем собрал поводья, перебросил их через голову жеребца, кивнул Ролинсу, который снова присел, развязал путы, убрал нижние веревки, после чего отошел в сторону.
Джон Грейди вставил ногу в стремя, прижался к жеребцу, что-то сказал ему, потом одним ловким движением оказался в седле.
Какое-то время жеребец стоял неподвижно. Потом выбросил заднюю ногу, словно желая проверить, не изменился ли воздух, пока он вынужденно бездействовал, и опять застыл. Затем резко скакнул вбок, изогнулся и ударил воздух обеими задними ногами раз, другой и снова замер, шумно фыркая. Джон Грейди слегка коснулся его боков каблуками, и жеребец послушно пошел вперед. Наездник пустил в ход поводья, и жеребец повернул. Ролинс с отвращением сплюнул. Джон Грейди снова повернул жеребца и возвратил на то место, откуда начал проезд.
Что за чертовщина. Неужели почтеннейшая публика платила за это денежки, дивился Ролинс.
До темноты Джон Грейди проверил в езде одиннадцать из шестнадцати жеребцов, и не все оказались столь покладистыми. За оградой уже горел костер. Там собралось около сотни зрителей, причем многие пришли из поселка Ла-Вега, расположенного в шести милях от усадьбы, а кое-кто проделал еще более долгий путь. Последнюю пятерку Джон Грейди объезжал уже при свете этого костра. Кони вставали на дыбы, лягались, изгибались, и глаза их сверкали красным. Когда коней отвели в загон, большинство из них застыло у ограды. Другие осторожно прохаживались туда-сюда, стараясь не наступать на волочившиеся по земле недоуздки, чтобы не причинять боли и так сильно пострадавшим носам, которыми они время от времени поводили с немалым изяществом. Неистовая, необузданная орава мустангов, которая утром лихо кружила по загону, перестала существовать, и теперь кони перекликались в темноте негромким ржанием, словно проверяя, не пропал ли кто-то из их компании и не приключилось ли с кем-то какой-нибудь беды.
Когда Джон Грейди и Ролинс отправились в барак, костер горел все так же ярко. Кто-то принес гитару, кто-то достал губную гармошку. Пока они пробирались сквозь толпу, трое незнакомых мексиканцев протянули им бутылки с мескалем, предлагая угоститься.
На кухне не было ни души. Наложив в тарелки еды, они сели за стол. Ролинс пристально смотрел на Джона Грейди. Тот работал челюстями так, словно их ему недавно вставили. Сидел он, чуть покачиваясь.
Устал, спросил его Ролинс.
Нет. Устал я часов пять назад…
Тогда не пей больше кофе. А то не заснешь.
Когда на рассвете они подходили к загону, костер все еще дымился, и возле него лежало четверо или пятеро мексиканцев, кто-то завернувшись в одеяло, кто-то просто так, на голой земле. Когда Джон Грейди стал открывать ворота, все лошади разом повернулись в их сторону.
Помнишь, какие они были, спросил Ролинс.
Как не помнить! Да и ты, наверное, не забыл, как гонял твой мышастый приятель.
Не забыл. Вот сукин сын…
Когда Джон Грейди подошел к мышастому с мешком в руках, жеребец повернулся и стал уходить тротом. Джон Грейди прошел за ним по ограде, потом поднял волочившуюся веревку, развернул жеребца, и тот остановился, дрожа всем телом. Джон Грейди подошел к нему и заговорил, поглаживая мешковиной. Ролинс пошел за потниками, седлом и уздечкой.
К десяти вечера Джон Грейди успел объездить весь табун из шестнадцати голов, а Ролинс сделал то же самое по второму разу. Точно так же они действовали во вторник и в среду. Они начинали на рассвете, еще до восхода. Джон Грейди, сев на первого жеребца, подъехал к воротам.
Открывай, сказал он Ролинсу.
Погоди, я заседлаю коня для подстраховки.
Некогда.
Если этот сукин сын сбросит тебя в кактусы, у тебя появится много свободного времени, приятель.
Тогда, получается, мне нет резона вылетать из седла.
Ну дай я заседлаю еще одну лошадку.
Делай как знаешь.
Джон Грейди выехал из загона, держа за поводья лошадь Ролинса. Тот закрыл ворота, сел в седло. Они ехали рядом. Необученные лошади нервничали.