Маклин Алистер. К югу от мыса Ява

- Это все ваши предположения, но не мои, - спокойно проговорила она. -
Я согласна, что ее не укроешь на острове. Мое же предположение заключается в
том, что ее следует спрятать ПОД водой.
- Что! - Николсон привстал, всматриваясь в нее во мраке.
- Надо произвести некую отвлекающую акцию на одном конце острова, -
быстро начала она, - обогнуть в это время на шлюпке другой, зайти в ту
небольшую бухту на севере, наполнить шлюпку камнями, выдернуть из нее пробку
или как там вы это называете, и потопить ее на достаточную глубину; а потом,
когда японцы уйдут...
- Конечно же! - шепотом перебил ее Николсон. - Конечно же, это
сработает! Господи, Гудрун, вы нашли это, нашли! - Он резко вскочил,
заключил смеющуюся, протестующую девушку в объятия и бросился в другую
сторону пещеры. - Капитан! Четвертый! Боцман! Просыпайтесь, просыпайтесь
все!
Вэньер выступал в качестве приманки - почти десять минут расшагивал по
берегу юго-западной оконечности острова, изредка украдкой помигивая фонарем.
Он взял с собой бинокль ночного видения и, когда черная тень подводной лодки
начала неслышно ползти на аккумуляторном питании, совсем выключил фонарь и
спрятался за валуном. Две минуты спустя, когда субмарина поравнялась с ним,
будучи всего в сотне ярдов от берега, он встал, выдернул разблокирующую
вилку одной из шлюпочных плавучих дымовых шашек и изо всех сил швырнул ее в
море. Легкий северный бриз за тридцать секунд донес густой оранжевый дым до
подлодки, окутывая стоявших в боевой рубке людей удушливым слепящим облаком.
Обычных четырех-пяти минут горения оказалось более чем достаточно.
Шлюпка с четырьмя человеками на борту, идя на обмотанных веслах,
приблизилась к северной стороне острова за минуту до шипящего угасания
шашки. Субмарина по-прежнему лежала в неподвижности. Николсон осторожно
остановил шлюпку у крутого берегового уступа глубоко врезавшейся в сушу
северной бухты, где его поджидали Фарнхольм, Ахмед, Уиллоуби и Гордон, уже
собравшие внушительную груду круглых гладких камней.
Были выдернуты пломбы по всему поясу обшивки шлюпки, и люди работали с
предельной скоростью, почти в абсолютной тишине и стараясь избежать
блокировки отверстий, сквозь которые уже вовсю заливалась вода. Через две
минуты Николсон что-то тихо сказал Фарнхольму, и тот кинулся вверх по
склону. Мгновения спустя он в одиночном режиме уже стрелял в направлении
подлодки, заглушая металлическое звяканье удалявшихся железных воздушных
ящиков. Несколько решено было оставить для придания шлюпке определенной
подъемной силы.
Наконец шлюпка мягко погрузилась в море и плавно заскользила вниз, пока
на пятнадцатифутовой глубине не коснулась килем усеянного галькой дна. По
возвращении в пещеру они заметили парашютную сигнальную ракету, взмывшую с
восточной оконечности острова и опустившуюся на северо-востоке. Вэньер
безупречно выбрал момент, и если бы теперь субмарина вздумала туда сунуться,
она бы нашла тот край острова спокойным и пустынным. Действия Вэньера
полностью сбили с толку японцев, поселив в их головах массу разноречивых
подозрений, с наступлением утра должных перейти во вполне очевидное
заключение, что люди с "Виромы" обвели их вокруг пальца и ночью покинули
остров.
Облачный рассвет сопровождался усилившимся ветром. Когда стало
достаточно светло, наблюдатели на острове, тщательно укрывшиеся за
кустарниками, увидели заполнивших боевую рубку подлодки людей, то и дело
подносивших к глазам бинокли - за ночь субмарина сильно отдалилась от берега
- и отчаянно жестикулировавших. Вскоре послышался звук дизельных двигателей,
и подлодка принялась описывать вокруг острова быстрые круги. Каждый раз,
останавливаясь против оставшейся шлюпки, она наводила на нее кормовое орудие
и открывала огонь - бортовые механики, должно быть, починили ночью ударный
механизм пушки. В общей сложности, было произведено шесть выстрелов,
превративших шлюпку в дырявую расщепившуюся развалину. Когда последний
снаряд разорвался на мелководье, тяжелые дизели взревели, и субмарина
стремительно двинулась на запад, обследовав там два небольших островка.
Полчаса спустя она окончательно скрылась за горизонтом.

X

Шлюпка, замерев, лежала на застывшем зеркале моря. Ничто не двигалось,
даже не было едва заметной ряби, дробившей бы сверкающую сине-стальную
поверхность океана, с безжалостной, скрупулезной точностью отражавшую клин
черных бортов шлюпки. Мертвая шлюпка в мертвом море, раскинувшемся в пустом
и мертвом пространстве. Над головой не было ни единого облачка, - и так уже
три дня. Ужасающе пустынное небо казалось еще безжизненнее вкупе с палящим
горнилом солнца над изнемогавшим от зноя морем.
Шлюпка также казалась мертвой, но отнюдь не пустой. В жалкой тени,
отбрасываемой лохмотьями парусов, распластавшись на скамьях, банках и
рыбинах лежали изможденные и измотанные жарой люди. Кто - без сознания, кто
в зыбком кошмарном сне; остальные, то и дело просыпаясь, лежали без движения
в полудреме, бережно сохраняя теплившуюся искру жизни и волю к поддержанию
ее до захода солнца.
Из всех людей в шлюпке лишь двое могли смело именоваться живыми, хотя
были так же плохи, как и остальные. Глаза и щеки у них ввалились, губы
потрескались и кровоточили, а участки незагоревшей кожи под пропитанной
солью и истлевшей от зноя одеждой покрылись ужасными гноившимися волдырями.
Оба человека находились на корме и казались живыми только потому, что сидели
на шкотах абсолютно неподвижно и прямо, словно выточенные из камня. Один
держал руку на румпеле, хотя не было ни ветра, наполнившего бы изодранные
паруса, ни сил у людей, чтобы грести. Второй, с пистолетом в руке, застыл
как скала, и только глаза его жили.
В шлюпке, в общей сложности, было двадцать человек. Их насчитывалось
двадцать два, когда шесть дней назад они отплыли с небольшого острова в
Южно-Китайском море. Двое умерли. Капрал Фрейзер с самого начала был
безнадежен: еще задолго до того, как снаряд истребителя разорвал ему левую
руку, его сильно подточила лихорадка. Все обезболивающие средства и
препараты закончились, капрал продержался без них четыре дня и с готовностью
принял смерть сорок восемь часов назад, когда его рука почернела уже до
плеча. Капитан Файндхорн прочитал, насколько позволяла память, заупокойную
службу, и это было его последним сознательным актом перед провалом в
беспокойное, с беспрерывным бормотаньем забытье, из которого он, казалось,
никогда больше не выберется.
Второй человек - один из оставшихся членов команды Сайрена - умер
предыдущим днем. Он умер насильственно, ибо неправильно истолковал ленивую
улыбку Маккиннона и его мягкий шотландский говор. Маккиннон, назначенный
Николсоном ответственным за запасы воды, обнаружил, что один из баков
поврежден прошлой ночью - возможно, проткнут - с уверенностью судить было
трудно. В любом случае в их распоряжении остался всего один бак с менее чем
тремя галлонами воды. Боцман сразу же предложил, чтобы каждый человек в
шлюпке, за исключением ребенка, которому позволялось пить, сколько он
захочет, ограничивался отныне полутора унциями, распределенными на три раза
в день при помощи мерного сосуда, частью обязательного оснащения любой
спасательной шлюпки. Раздалось несколько несогласных возгласов, но Маккиннон
проигнорировал их. На следующий день, когда он вручил мисс Драхман очередную
порцию воды для Питера, двое людей Сайрена встали со своих мест на бушприте
и подошли к боцману, вооруженные тяжелыми металлическими брештуками.
Маккиннон бросил взгляд на Николсона, увидел, что тот спит - старший
помощник дежурил всю предыдущую ночь и, подкрепив свои слова поднятым
револьвером, предложил им вернуться на бушприт. Один заколебался, но другой
с животным ревом бросился вперед, яростно опуская брештук на голову боцмана,
которая треснула бы, как гнилой арбуз, не завались Маккиннон на бок, нажимая
одновременно спусковой крючок. Человек Сайрена по инерции пролетел через
корму и упал в воду уже мертвым. Затем боцман безмолвно направил "кольт" на
второго, однако жест был излишним: с искаженным от страха лицом тот не мог
оторвать взгляда от струившегося из дула голубого дымка. В следующее
мгновение он, спотыкаясь, кинулся на свое место. Впоследствии проблем с
водой не возникало.
Прошло тридцать шесть часов с момента отплытия субмарины и двадцать
четыре - со времени исчезновения последнего самолета-разведчика, несколько
раз облетевшего остров в тщетных поисках признаков жизни. Они вышли в море с
заходом солнца при небольшом волнении и сильном, дувшем с севера, муссоне.
Всю ночь и почти весь следующий день они шли с попутным ветром, и небо
по-прежнему оставалось пустынным, а единственным судном, увиденным за это
время, было прахоэ, маячившее далеко на востоке. Вечером, когда восточная
оконечность острова Банка показалась на золотисто-багряном западном
горизонте, они заметили поднявшуюся на поверхность, не более, чем в двух
милях от них, подводную лодку, почти тут же двинувшуюся на север. Возможно,
она засекла их, возможно, нет - шлюпка могла легко слиться с морем и небом,
потемневшими на востоке, да и Николсон тут же спустил бросавшиеся в глаза
оранжевые паруса. Так или иначе, подлодка не выказала никаких признаков
подозрительности и скрылась из вида еще до захода солнца.
Той ночью они миновали Мэклсфилдский пролив. Это было самой трудной и
опасной частью плавания, и спади или поменяй направление ветер, их надежды
безвозвратно бы рухнули, ибо шлюпка поутру оказалась бы в ясной видимости с
суши. Но муссон неуклонно продолжал дуть с севера, и после полуночи они
оставили позади Лиат, проплывший мимо по левому борту, и задолго до восхода
солнца заметили впереди остров Лепар. Наступил полдень того дня, когда удача
отвернулась от них.
Ветер утих полностью, и весь день напролет они лежали заштиленные всего
в двадцати пяти милях от Лепара. Позднее тем же днем медлительный, неуклюжий
гидроплан - вероятно, тот же, с которым они уже встречались, - показался на
западе, с час покружил над шлюпкой и улетел, даже не попытавшись атаковать.
Солнце как раз начало садиться и задул наконец легкий бриз, когда на западе
снова появился самолет, направлявшийся прямо на них. На этот раз это был не
гидроплан, а истребитель, явно не настроенный попусту тратить время. Менее
чем за милю он с протяжным завыванием бросился вниз, изрытая из своих
сдвоенных орудий красные молнии, вспахавшие безмятежную поверхность моря
двумя параллельными бороздами и окатившие беспомощно дожидавшуюся своей
участи шлюпку волной брызг. Хотя, не так уж и беспомощно: с автоматическим
карабином в руках генерал заставил самолет совершить тяжелый крутой разворот
и, мелькнув гладким фюзеляжем, испещренным струйками выливавшегося топлива,
устремиться обратно на запад, в направлении Суматры. Не пролетев и двух
миль, истребитель встретился с возвращавшимся гидропланом, и оба вместе
исчезли в бледно-золотом закате. Шлюпка была довольно сильно пробита в двух
местах, но, как ни странно, пострадал всего один человек. Ван Эффен, чье
бедро оказалось на пути осколка шрапнели.
Менее чем через час ветер неожиданно возрос до неистовой силы, и
разразилась тропическая буря. Она длилась десять часов; десять часов ветра,
темноты, и необычайно холодного дождя, когда измотанные члены экипажа шлюпки
боролись за свои жизни, вычерпывая перехлестывавшую через борта воду.
Николсон шел в направлении шторма с опущенным кливером и зарифленным
люггером, пока не добился скорости, при которой шлюпка слушалась руля.
Каждая пройденная на юг миля приближала их к Зондскому проливу, и старший
помощник не мог более ничего поделать, только позволить буре нести их.
Долгий кошмар той ночи закончился так же резко, как и начался. Но настоящий
кошмар ждал их впереди.
И теперь, сидя бок о бок с вооруженным и по-прежнему бдительным
Маккинноном, Николсон пытался отогнать от себя изводящие приступы жажды,
забыть о распухшем языке, потрескавшихся губах и обожженной солнцем спине;
равно как о нанесенных шлюпке повреждениях и той перемене, что произошла с
людьми в последующие дни, проведенные при полном штиле под безжалостным
солнцем.
Прежний дух товарищества испарился, будто его никогда и не было. Если
раньше всякий старался прежде всего помочь соседу, то теперь думал лишь о
себе, и безразличие к другим преобладало. Когда кто-то получал свою жалкую
порцию воды, сгущенного молока или леденцов - галеты закончились два дня
назад, - дюжина жадных, настороженных глаз следила за каждым движением
высохших рук, дабы удостовериться, что никому не досталось каплей или
крошкой больше. Алчный, голодный блеск налитых кровью глаз казался еще
невыносимее, когда маленький Питер получал дополнительную порцию воды,
тоненькой струйкой стекавшей по его подбородку и капавшей на раскаленную
скамью, мгновенно испаряясь. Наступила та стадия изнеможения, когда даже
смерть казалась спасением.
Физические перемены были еще более угрожающими. Капитан Файндхорн
находился в глубокой коме, беспокойной и мучительной, и Николсон из
предосторожности некрепко привязал его к планширу и одной из банок.
Дженкинса, хоть он и был в сознании, также привязали. Испытываемые им муки
были просто неописуемы - на лодке не осталось ни бинтов, ни средств от
ожогов, полученных им в день гибели "Виромы", и палящее солнце терзало его
обожженную плоть, пока он не сошел с ума. Ногти Дженкинса были покрыты
засохшей кровью от яростного царапанья сырых горящих ожогов. Теперь его
запястья были связаны вместе, а веревка обмотана вокруг банки, но не затем,
чтобы лишить Дженкинса возможности и дальше раздирать то, что осталось от
кожи, а дабы предотвратить прыжок за борт, который он уже дважды пытался
осуществить. Долгие минуты он мог сидеть без движения, затем вдруг изо всех
сил напрягал кровоточащие запястья, стремясь разорвать веревку, и часто и
хрипло дышал. Николсон не переставал задаваться вопросом, а есть ли у него
моральное право обрекать моряка на медленную, нескончаемую агонию и не лучше
ли просто разрезать веревку и позволить Дженкинсу покончить со всем разом в
манящей воде за бортом? Ибо он все равно должен умереть. В его облике уже
сквозила печать смерти.
Раненая рука Ивэнса и изуродованное запястье Уолтерса неуклонно
становились все хуже. С окончанием лекарств восстановительные силы иссякли,
а от высохшей на полуистлевших бинтах соленой воды открытые раны воспалялись
еще сильнее. С Ван Эффеном дело обстояло немного лучше, но его ранение было
недавним, к тому же голландец обладал непостижимой стойкостью. Он мог часами
неподвижно лежать, откинувшись на рыбины или опершись на банку, и смотреть
перед собой. Казалось, он просто перешел порог сна.
И все-таки наибольшие опасения вызывало психическое состояние людей.
Вэньер и старый второй механик еще не перешагнули за грань безумия, однако
проявляли схожие симптомы потери контакта с реальностью: те же длительные
периоды подавленного молчания, то же бормотанье с самим собой и извиняющиеся
полуулыбки, когда они понимали, что их слышат, и снова подавленность и
молчание. Мусульманский священник оставался совершенно бесстрастным, хотя не
произнес ни слова - он, однако, вообще не отличался разговорчивостью, так
что сказать про него что-либо определенное было невозможно. То же касалось и
Гордона, то широко улыбавшегося, напряженно блуждая глазами, то опускавшего
голову в бессильном отчаянии.
Касательно же Синклера, как это ни прискорбно, сомнений быть просто не
могло: полностью потеряв связь с действительностью, он был совершенно
безумен, проявляя классические признаки острой шизофрении.
Но, несмотря ни на что, упадок всеобщим и абсолютным назвать было
нельзя. Кроме самого Николсона, в шлюпке оставалось еще двое, которых не
коснулись ни слабость, ни отчаяние, ни даже сомнения, - это боцман и
генерал. Маккиннон по-прежнему был все тем же Маккинноном, спокойным и
несгибаемым. И генерал... Николсон смотрел на него уже в сотый раз и в
невольном удивлении качал головой. Фарнхольм был неотразим. Чем хуже
становилось их положение, тем великолепнее проявлял себя Фарнхольм. Где надо
было поудобней устроить раненого или вычерпать воду - теперь редко когда дно
шлюпки не оказывалось залитым, - там всегда возникал генерал, помогавший,
подбадривающий улыбкой и без единой жалобы работавший, не надеясь на
благодарность или вознаграждение. Для человека его возраста - Фарнхольму уже
перевалило за шестьдесят - его энергия была совершенно невероятной. Николсон
наблюдал за ним с недоверчивым восхищением. Вероятно, наиболее убедительным
доказательством его превращения был тот факт, что генерал не только закопал
топор войны с мисс Плендерлейт, но и проводил основную часть времени, сидя
подле нее и о чем-то тихо говоря с нею. Она теперь была очень слаба, и хотя
ее язык нисколько не утратил своей язвительной остроты, милостиво принимала
бесчисленные маленькие услуги со стороны Фарнхольма. Они и сейчас сидели
рядом, и Николсон бесстрастно смотрел на них, про себя улыбаясь. Будь они
лет на тридцать помоложе, он обязательно предположил бы, что у Фарнхольма
есть определенные намерения относительно мисс Плендерлейт. Самые
благородные, конечно.
Николсона толкнули в колено, и он взглянул вниз. Вот уже почти три дня,
как мисс Драхман сидела там, на нижней перекрестной скамье, следя за
резвящимся около банки ребенком - мальчик был единственным на шлюпке
человеком, располагавшим избыточной энергией, - и часами убаюкивая его на
руках, когда ему хотелось спать. Она, должно быть, сильно мучилась от
тесноты, но никогда не жаловалась. Ее лицо исхудало, скулы выступили, а
большой шрам на левой щеке посинел и на фоне загорелой кожи выглядел еще
ужаснее. Девушка вымученно улыбнулась Николсону потрескавшимися губами,
затем отвернулась и кивнула на Питера. Но Маккиннон первым поймал и
правильно понял этот кивок - погрузил ковш в остатки теплой, противной на
вкус воды в баке. Будто по условному сигналу поднялась дюжина голов и
проследила за осторожным переливанием воды в стакан, за тем, как пухлые
ручки ребенка жадно схватили его и быстро опрокинули в рот. Потом все
отвернулись от Питера и посмотрели на боцмана обезличенными ненавистью и
страданиями глазами, но тот лишь улыбнулся своей медленной терпеливой
улыбкой, и пистолет в его руке даже не шелохнулся.
Ночь, когда она наконец опустилась, принесла относительное облегчение.
Испепеляющее солнце исчезло, но воздух все еще оставался горячим и
удушливым, а жалкая доза воды, получаемая каждым с закатом, только обостряла
жажду, делая ее еще более невыносимой. В течение двух или трех часов после
наступления сумерек люди в шлюпке беспокойно ворочались на своих местах, и
кое-кто даже пытался заговорить с соседом, однако их запекшиеся рты были
слишком воспалены для этого. В головах с безнадежным постоянством
просыпалась мысль, что если не случится чуда, то этот закат будет последним.
Однако природа сжалилась над истощенными голодом, жаждой и палящим солнцем
людьми, и они постепенно погрузились в горячечный полубредовый сон.
Николсон и Маккиннон также уснули, хотя намеревались разделить ночное
дежурство, однако изнеможение запустило в них свои когти так же глубоко, как
и в остальных, и они время от времени проваливались в тяжелую дрему, склонив
головы на грудь и, то и дело вздрагивая, просыпались. Один раз Николсону,
очнувшемуся от короткого забытья, показалось, что кто-то передвигается по
шлюпке, и он тихо окликнул его. Ответа не последовало и на повторный оклик.
Тогда старший помощник вытащил из-под скамьи фонарь. Батарея почти села,
однако даже слабого желтоватого лучика было достаточно, чтобы увидеть, что
все по-прежнему спокойно, никто не покидал своего места и каждая черная
бесформенная тень лежит, распластавшись поперек банки или рыбины, как и
прежде. Через некоторое время Николсон уже готов был поклясться, что сквозь
сон до него донесся всплеск, и опять потянулся за фонарем. И опять увидел,
что никто не сделал и шагу со своего места. Он пересчитал все скрюченные
силуэты, и цифра никак не изменилась: восемнадцать человек, не считая его
самого.
Он продолжал бодрствовать остаток ночи, сознательно борясь с почти
неодолимой усталостью, свинцовыми веками и шумом в голове.
Шли минуты, и Николсон стал различать мачту, отчетливо выделявшуюся на
фоне неба, затем линию планшира и, наконец, отдельных лежавших в шлюпке
людей. Ребенок по-прежнему мирно спал поодаль на кормовых шкотах, закутанный
в одеяло, спрятав голову под мышку Гудрун. Девушка, как и раньше, сидела на
нижней перекрестной скамье, неудобно повернув тело, а щекой жестко упираясь
в деревянный край настила. Он осторожно приподнял голову, подоткнул под нее
угол одеяла и, повинуясь какому-то странному импульсу, мягко отодвинул назад
упавшую ей на лицо прядь иссиня-черных волос, закрывавшую длинный неровный
шрам. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем увидел блеск ее глаз во
мраке и понял, что она не спит. Он не почувствовал ни неловкости, ни стыда и
просто молча ей улыбнулся. Она, должно быть, заметила как блеснули зубы на
темном лице и улыбнулась в ответ, потеревшись щекой об его руку, и медленно
выпрямилась, стараясь не потревожить спящего мальчика.
Шлюпка понемногу оседала, уровень воды составлял два или три дюйма над
рыбинами, и Николсон подумал, что давно пора заняться вычерпыванием. Но дело
это представлялось шумным. Многие, действительно, были по лодыжку в воде, а
некоторые буквально сидели в ней, однако это было ничто по сравнению с тем,
что им предстояло испытать с новым восходом солнца.
И затем он увидел нечто, отбросившее прочь все мысли о бездействии. Он
быстро растряс Маккиннона, поднялся на ноги и, перешагнув через кормовую
банку, опустился на колени перед Дженкинсом, лежавшим в довольно странной
позе, как бы свалившись с корточек и уронив голову рядом с банкой, к которой
по-прежнему были привязаны его руки. Николсон нагнулся и потряс его за
плечо. Дженкинс еще больше завалился на бок, но не пошевелился. Николсон
снова потряс его и позвал по имени, но Дженкинс уже не мог слышать его.
Случайно ли, намеренно ли - несмотря на веревки, он ночью соскользнул с
банки и захлебнулся в нескольких дюймах скопившейся на дне воды.
Николсон выпрямился и посмотрел на боцмана, понимающе кивнувшего в
ответ. Настроение находившихся в шлюпке людей совсем не улучшится, обнаружь
они по пробуждении мертвого; к тому же тихое спихиванье его за борт казалось
небольшой ценой, заплаченной ради сохранения мутнеющего рассудка остальных.
Дженкинс оказался тяжелее, чем думалось, и его тело неловко застряло
между банок. Маккиннон разрезал связывавшие Дженкинса веревки и помог
Николсону подтащить его к боковой скамье. По меньше мере, половина людей в
шлюпке проснулась и, уже зная, что Дженкинс мертв, наблюдала за их возней
тусклыми и странно непонимающими глазами. Никто не вымолвил ни слова, и
казалось, что они так и позволят перекинуть Дженкинса через борт без всяких
истерических припадков, когда откуда-то с носа раздался пронзительный вопль,
заставивший всех повернуть головы в направлении бушприта. Николсон с
Маккинноном вздрогнули, выпустили из рук тело и обернулись: в безмолвии
тропического рассвета крик прозвучал неестественно громко.
Вскрикнул молодой солдат Синклер, однако он смотрел не на Дженкинса. Он
стоял на коленях, слегка покачиваясь, и не отрывал глаз от человека,
лежавшего внизу.
Через три секунды Николсон был рядом с лежащим. Его ноги продолжали
цепляться за банку и нелепо указывали ступнями в небо, словно человек
внезапно свалился с сиденья назад и не успел прийти в себя. Это был
священник Ахмед, загадочный и молчаливый друг Фарнхольма. Абсолютно мертвый.
Николсон сунул руку под черную рясу, нащупывая сердце, и так же быстро
ее вытащил. Кожа Ахмеда была холодной, как лед - он был мертв уже несколько
часов.
Николсон в недоумении взглянул вверх на Маккиннона и снова склонился
над телом, пытаясь приподнять его за плечи, и вот тогда испытал уже
настоящий шок. Он не смог оторвать туловище от рыбин больше, чем на два
дюйма. И только когда боцман поднял левый бок Ахмеда, Николсон, согнувшись
так, что его лицо едва не касалось воды, понял, почему у него ничего не
вышло. Торчавший между лопаток священника нож, всаженный по самую рукоять,
застрял черенком меж досками рыбин.

XI

Николсон медленно встал на ноги, сжимая рукоятку "кольта". Кивнул на
распростертую фигуру священника:
- Этот человек мертв. - Его спокойный голос тихо вторгся в нависшую
тишину. - У него в спине нож. Кто-то в этой шлюпке убил его.
- Мертв! Вы сказали, он мертв? Нож в спине! - Лицо Фарнхольма
потемнело, он дернулся вперед и опустился на колени рядом с Ахмедом. Когда
он снова был на ногах, его рот превратился в тонкую белую полоску на темном
лице. - Он, действительно, мертв. Дайте-ка мне пистолет, Николсон. Я знаю,
кто это сделал.
- Оставьте пистолет в покое! - Николсон твердо отстранил Фарнхольма. -