Маклин Алистер. К югу от мыса Ява

перегородку, распростер руки и с ужасом глянул здоровым глазом на
коснувшийся его зубов пистолет.
- Кто намертво закрыл все зажимы на двери полуюта? - тихо спросил
Файндхорн. - Даю вам пять секунд. - Он еще сильнее надавил на пистолет, и
щелчок снятого предохранителя в тишине прозвучал неестественно громко. -
Один, два...
- Я, я! - быстро проговорил косоглазый, заикаясь от страха. - Я запер
дверь.
- По чьему приказу?
- Капитана. Он сказал, что...
- Кто закрыл дверь полубака?
- Юсиф. Но Юсиф умер...
- По чьему приказу? - безжалостно продолжал Файндхорн.
- По приказу капитана Сайрена. - Человек теперь со страхом смотрел на
Сайрена. - Меня за это убьют.
- Возможно, - безразлично сказал Файндхорн. Он сунул "кольт" в карман и
подошел к Сайрену.
- Интересная информация, не так ли, капитан Сайрен?
- Этот человек дурак, - презрительно сказал Сайрен. - Любой, если к
лицу его приставить пистолет, скажет все что угодно.
- В баковой надстройке находились британские солдаты, - возможно, ваши
соотечественники. Два десятка, может быть, две дюжины - я не знаю. В любом
случае вы не имели права оставлять их взаперти и бежать с тонущего и
объятого пламенем судна на единственной шлюпке.
- Я не понимаю, о чем вы говорите. - Выражение загорелого лица Сайрена
никак не изменилось, однако голос стал более осторожным.
- Кроме того, более двадцати человек находилось на юте. - Сайрен явно
не рассчитывал на столь сильное внимание капитана Файндхорна к своей
персоне. - Раненые, умирающие, женщины и один маленький ребенок.
На этот раз Сайрен промолчал. Его лицо оставалось бесстрастным, лишь
глаза едва заметно сузились. Но когда он заговорил, голос звучал с тем же
высокомерным безразличием.
- Чего вы надеетесь добиться этой болтовней, капитан Файндхорн?
- А я не надеюсь. - Морщинистое лицо Файндхорна приобрело зловещее
выражение. - Это не вопрос надежды, Сайрен, это вопрос уверенности -
уверенности, что вам предъявят обвинение в убийстве. Утром мы допросим в
отдельности каждого члена вашей команды и закрепим их показания их же
собственными подписями в присутствии нейтральных свидетелей из моей команды.
Я лично прослежу за тем, чтобы вы прибыли в Австралию в целости, сохранности
и добром здравии. Суд над вами будет справедливым, капитан Сайрен, но он не
продлится долго. Приговор за убийство, конечно же, всем хорошо известен.
Впервые с лица Сайрена спала маска безразличия, и его темные глаза
подернулись пленкой страха. Однако Файндхорн этого не видел: он уже покинул
салон и поднимался по сходням на стонущий мостик "Виромы".

VI

Безветренный и безоблачный рассвет, озаривший утреннее восточное небо
переливчатым перламутром, "Вирома" встретила почти на полпути к проливу
Каримата. Большой танкер шел на полной скорости, выпуская из трубы
стелившийся по корме голубовато-прозрачный дым и сотрясаясь крупной дрожью
всеми задними палубами, когда Каррадейл, старший механик, запустил двигатель
на предельную мощность.
Бушевавший ночью тайфун закончился, неистовый ветер утих, как будто его
и не было. Но покрытые пятнами соли палубы и верхние надстройки и сильная
зыбь, которая не утихнет еще много часов, напоминали о прошедшей ночи как о
кошмарном сне. Когда же она безраздельно господствовала над морем, то отнюдь
не казалась сном. Особенно - капитану Файндхорну, вынужденному вести
кренившийся, болтавшийся из стороны в сторону танкер сквозь огромные волны и
циклонический ветер час за часом, думая лишь о том, чтобы пройти как можно
большее число миль, отдаляющих танкер от Сингапура, дабы, когда наступит
новый день и они станут видимы неприятелю, судно оказалось на максимально
возможном удалении от острова.
Как это всегда бывает в открытом море, на этой широте, солнце,
казалось, взмывало прямо в небо. К половине восьмого уже было достаточно
жарко, чтобы на палубах и верхних надстройках высохли лужицы воды, а
Файндхорн снял с себя плащ и направился к переднему крылу мостика -
насладиться теплом и полной грудью вдохнуть свежий утренний воздух, которому
недолго еще оставалось быть таковым. Сам Файндхорн чувствовал себя
достаточно бодро, несмотря на немного нывшие кости: во время ночной вахты,
когда тайфун утратил первоначальную ярость, Николсон убедил его спуститься в
каюту, где он и проспал как убитый свыше трех часов.
- Доброе утро, сэр. Вот это перемена, а? - Раздавшийся за его спиной
тихий голос Николсона вывел Файндхорна из задумчивости.
- Доброе, мистер Николсон. Что вы здесь делаете ни свет ни заря? -
Файндхорн знал, что Николсон спал не более двух часов, однако у старшего
помощника был вид хорошо отдохнувшего человека.
- Ни свет ни заря? Уже почти восемь часов. - Николсон взглянул на часы
и усмехнулся. - Позывы сознательности и чувства долга, сэр. Я только что
совершил короткий обход наших постояльцев.
- Никаких жалоб? - с иронией в голосе спросил Файндхорн.
- Я так понимаю, что большинство из них неважно перенесло ночную качку.
В остальном - никаких жалоб.
- А у кого они есть, тем хватает ума молчать, - кивнул Файндхорн. - Как
санитарки?
- Две китаянки и пожилая чувствуют себя намного лучше. Еще две
находились в лазарете и курительной, меняли повязки. Все пятеро солдат
пребывают в прекрасной форме и умирают от голода.
- Хороший признак, - сухо проговорил Файндхорн. - Как насчет двоих
ребят в лазарете?
- Держатся, по словам санитарок. Думаю, им нелегко, в отличие от нашего
достопочтенного генерала и его приятеля, - их храп разносится на двадцать
футов вокруг, а каюта пропахла, как винокуренный завод.
- И наконец мисс Плендерлейт?
- Совершает свой моцион, конечно. Из одного конца переходного мостика -
в другой, из одного - в другой. Англичане еще тешат себя иллюзией, что они
морская нация: мисс Плендерлейт, во всяком случае, полностью довольна собой
и окружающим. Да, еще трое солдат находятся в салоне - капрал Фрейзер и двое
его людей. Они взяли себе по стулу и чувствуют себя весьма комфортно со
своими "триста третьими" в руках. Полагаю, они просто молятся, чтобы Сайрен
или кто-нибудь из его приятелей сделал слишком глубокий вдох или резкое
телодвижение и дал им отличный повод превратить всю эту банду в
крупнокалиберное решето. Сайрен и компания прекрасно это знают и дышат
одними ртами, боясь моргнуть глазом.
- Ван Эффен? Его светлость бригадный генерал?
- И они в том числе. Файндхорн едва заметно улыбнулся.
- Вы по-прежнему считаете, что Фарнхольм, - тот, за кого себя выдает?
- Нет, не считаю - равно как и вы, сэр. Изображая из себя шишку, он в
то же время выкидывает совершенно непостижимые вещи, никак не вяжущиеся с
этим образом. Неосмотрительно с его стороны.
- Весьма и весьма, - сухо пробормотал Файндхорн. - Теперь перейдем к
его другу Ван Эффену. Какого черта Сайрен должен выказывать столь
трогательную заботу о его здоровье?
- Понять это сложно, - признал Николсон. - Особенно принимая во
внимание не слишком-то дружелюбное обхождение с ним самого Ван Эффена.
Однако я склонен верить ему. Он мне нравится.
- Я тоже ему верю. А вот Фарнхольм, не просто верит ему - он знает, что
Ван Эффен не лжет, и когда я спросил генерала, откуда, он засыпал меня
какими-то беспомощными отговорками, не удовлетворившими бы и пятилетнего
ребенка. - Файндхорн тяжело вздохнул. - Примерно такую же околесицу несла и
мисс Плендерлейт - в ответ на вопрос о причинах, побудивших ее меня увидеть.
Я отправился к ней в каюту, как раз когда вы с Сайреном заканчивали...
м-м... дискутировать.
- Значит, вы все-таки заглянули к ней? - улыбнулся Николсон. - Жаль, я
пропустил это.
- Вы были в курсе?
- Вэньер рассказал мне. Мне почти силком пришлось тащить его в салон,
чтобы передать вам просьбу мисс Плендерлейт. Так что она вам поведала?
- Прежде всего она полностью отмела тот факт, что вообще посылала за
мной, а затем, явно заполняя паузу, разразилась какой-то чепухой насчет
того, сможет ли она, по прибытии в порт, отбить телеграмму своей сестре в
Англию. Думаю, ее что-то беспокоило, она собиралась рассказать мне об этом,
но потом передумала.
- Подкинуть вам для размышления кое-что, чего вы еще не знаете?
Прошедшей ночью мисс Плендерлейт приняла в своей каюте посетителя.
- Что?! Это она вам рассказала?
- Господи, конечно, нет. Уолтерс. Он только растянулся на диване после
вахты, когда услышал стук в дверь мисс Плендерлейт. Стук был очень тихим, и
Уолтерсу, по его словам, стало настолько любопытно, что он приложил ухо к
смежной двери, но так толком ничего и не расслышал: разговор велся очень
тихо. Однако один голос был низким и, несомненно, принадлежал мужчине. Он
пробыл в каюте мисс Плендерлейт почти десять минут, затем удалился.
- Уолтерс не догадывается, что это был за человек?
- Не имеет ни малейшего представления. Говорит лишь, что мужчина и что
его самого слишком клонило от усталости в сон, чтобы долго задаваться этим
вопросом.
- Н-да. Возможно, он и прав, что не стал ничего предпринимать. -
Файндхорн снял фуражку и промокнул лоб носовым платком. - Как бы то ни было,
нам, видимо, придется решиться на кое-какие шаги в отношении них. Ну никак
не могу я их понять. Странная все-таки компания, и каждый, с кем я
разговариваю, кажется подозрительнее предыдущего.
- Это относится и к мисс Драхман? - предположил Николсон.
- Бог ты мой, конечно, нет! Эта девушка стоит всех их вместе взятых. -
Файндхорн снова надел фуражку и медленно покачал головой. - Просто кошмар,
мистер Николсон, что эти маленькие кровожадные мясники сделали с ее лицом. -
Он быстро посмотрел на Николсона. - Много ли из того, что вы рассказали ей
прошлой ночью, было правдой?
- Касательно возможностей пластических хирургов?
- Да.
- Немного. Исходя из моих скудных познаний в этой области, шрам
прилично растянется еще до того, как кто-нибудь сможет его разгладить.
Хирурги, конечно, могут помочь, но они не волшебники - на это они не
претендуют.
- Тогда, черт побери, мистер, вы не имели никакого права убеждать ее в
обратном. - Файндхорн распалился почти настолько, насколько позволяла его
флегматичная натура. - Господи, подумайте о разочаровании, которое она
испытает!
- "Ешь, пей и будь счастлив", - тихо процитировал Николсон. - Вы
полагаете, нам доведется снова увидеть Англию, сэр?
Файндхорн долго смотрел на него, сдвинув брови, затем понимающе кивнул
и отвернулся.
- Забавно, что мы продолжаем мыслить обыденными категориями мира и
спокойствия, - пробормотал он. - Не знаю, почему, но все мои мысли вертятся
главным образом вокруг мисс Драхман и ребенка. - Несколько мгновений он
молчал, скользя глазами по безоблачному горизонту, потом внезапно
проговорил:
- Чудесный сегодня день, Джонни.
- Чудесный для того, чтобы умереть, - мрачно изрек Николсон. - Он
коротко улыбнулся, поймав взгляд капитана. - Ждать всегда тяжело, но японцы
- воспитанные джентльмены, - спросите у мисс Драхман, - и я не думаю, что
они заставят нас томиться долгим ожиданием.
Николсон ошибся. Они заставили их томиться еще очень, очень долго.
Прошел час, другой, наступил полдень, палящее солнце стояло практически
вертикально в небесном горниле. Впервые капитан Файндхорн позволил себе
роскошь робкой надежды: если с наступлением темноты им удастся миновать
пролив Каримата и войти в Яванское море, то можно будет снова думать о доме.
Солнце перекатилось через зенит, увлекая за собой горячий полдень, и снова
поползли минуты: пять, десять, пятнадцать, двадцать - и каждая следующая с
возрастанием надежды казалась длиннее предыдущей. Но в двадцать пять минут
первого от надежды не осталось и следа: долгое мучительное ожидание
закончилось.
Первым это заметил стоявший на баковой надстройке комендор: крошечное
темное пятнышко материализовалось из знойной дымки на северо-востоке и
отчетливо проявилось высоко над горизонтом. Несколько секунд пятнышко
казалось неподвижной, бессмысленной зависшей в воздухе черной точкой. Затем
почти внезапно начало набухать и увеличиваться в размерах с каждым вздохом
наблюдавших, обретая форму и четкие очертания в подернутой легкой дымкой
ярко-синем небе. Вскоре силуэт фюзеляжа и крыльев стал настолько различим,
что можно было с уверенностью судить о классе самолета. Японский истребитель
на бреющем полете - возможно, оснащенный дополнительными подвесными
топливными баками. В момент, когда на "Вироме" опознали его, над морем стал
слышен приглушенный гул пневмодвигателя.
Мерно рокочущий истребитель стремительно терял высоту, направляясь
носом на танкер, однако менее чем в миле от "Виромы" самолет резко
накренился на левый борт и на высоте около пятисот футов стал заходить на
круг. Атаковать он пока не пытался, молчали и орудия "Виромы". Отданный
капитаном Файндхорном приказ был вполне определенным: никакого огня по
самолету, не считая оборонительного. Боеприпасы на танкере были в
ограниченном количестве, и их следовало беречь до неизбежного появления
бомбардировщиков.
Вскоре еще два самолета - также истребители - появились на юго-западе и
быстро присоединились к первому. Дважды группа облетела судно, затем первый
пилот разорвал строй и совершил два рейда вдоль всего танкера на высоте
менее ста ярдов. Досконально изучив судно, пилот вошел в резкий вираж и
вновь подлетел к остальным, группа в считанные секунды выровняла строй и,
покачивая крыльями в насмешливом салюте, двинулась на северо-запад,
стремительно набирая высоту.
Николсон испустил протяжный беззвучный выдох и повернулся к Файндхорну.
- Этот парень не представляет, как ему повезло. - Он ткнул большим
пальцем в сторону расположения "хотчкиссов". - Даже наши хлопушки разнесли
бы его в клочья.
- Знаю, знаю. - Файндхорн угрюмо наблюдал за исчезавшими истребителями.
- И что бы это нам дало? Только расход бесценных боеприпасов, вот и все. Он
не собирался причинять нам физического вреда, достаточно и того, что он
передал по рации - задолго до непосредственного приближения к "Вироме" -
наши координаты, курс, скорость и подробнейшее описание. - Файндхорн опустил
бинокль и повернулся к старшему помощнику. - С описанием и местоположением -
тут уж ничего не поделаешь, а вот курс мы изменить можем. Двести, мистер
Николсон, будьте добры. Попробуем пробиться к Мэклсфилдскому проливу.
- Есть, сэр, - с колебанием в голосе сказал Николсон. - Думаете, это
что-нибудь изменит?
- Абсолютно ничего. - Тон Файндхорна был немного усталым.
- Тогда зачем менять курс?
- Затем, что надо предпринимать хоть что-нибудь. Это даст нам,
возможно, лишние десять минут. Действие, мой мальчик, бессмысленное, я знаю,
но все же действие. Даже баран поворачивается и бежит до тех пор, пока его
не разорвет волчья стая. - Файндхорн немного помолчал, затем улыбнулся. -
Кстати, к вопросу о наших баранах. Почему бы вам не спуститься вниз и не
отвести все стадо в загон?
- Десятью минутами позднее Николсон снова стоял на мостике. Файндхорн
выжидательно взглянул на него.
- Все благополучно загнаны, мистер Николсон?
- Боюсь, что нет, сэр. - Николсон дотронулся до трех золотых полосок на
своем эполете. - Сегодняшних солдат абсолютно не волнует субординация. Вы
что-нибудь слышите, сэр?
Файндхорн посмотрел на него в недоумении, прислушался и кивнул головой.
- Шаги. Кажется, сюда поднимается целый полк.
Николсон кивнул:
- Капрал Фрейзер и двое его славных товарищей. Когда я велел им
отправляться в продовольственную кладовую, капрал посоветовал мне самому
отсиживаться и полагаться на Бога. Думаю, я оскорбил его в лучших чувствах.
У них три винтовки и автомат, и я подозреваю, что от них будет в десять раз
больше толку, чем от этих двух ребят с "хотчкиссами".
- А что остальные?
- Та же история: поднимаются на корму со своим оружием. Однако никакой
дешевой героики - все четверо кажутся мрачными и задумчивыми. Просто дети.
Раненые по-прежнему в лазарете - они слишком плохи, чтобы передвигаться. Там
им безопаснее всего, я полагаю. Около них постоянно дежурят две санитарки.
- Четверо солдат? - Файндхорн нахмурился. - Но я думал...
- Всего их пятеро, - согласился Николсон. - Пятый, насколько я понимаю,
контужен. Он совершенно беспомощен: здорово поистрепались нервы. Мне
пришлось силой волочить его в кладовую. С остальными же проблем не было.
Старина Фарнхольм не горел желанием покидать помещение механиков, но, когда
я сообщил ему, что кладовая - единственный отсек, не имеющий выхода наружу,
и перегородки там не деревянные, как везде, а стальные, он пулей полетел
туда.
Рот Файндхорна искривился.
- Наша доблестная армия. Горько это сознавать, Джонни, и совершенно
непривычно. Таких вот фарнхольмов спасает только то, что они и понятия не
имеют, что такое страх.
- Это уж точно, - уверенно проговорил Николсон. - Я думаю, генерал
чем-то обеспокоен, и серьезно. Странный он человек, сэр, и, мне кажется, у
него есть особая причина искать убежище. Однако дело не в стремлении спасти
собственную шкуру.
- Возможно, вы и правы, - пожал плечами Файндхорн. - Не думаю, что
сейчас это имеет какое-то значение. Ван Эффен с генералом?
- Нет, он в салоне. Он решил, что Сайрен и его приятели могут выбрать
неподходящее время для бучи, и держит их под прицелом.
- Значит, вы оставили Сайрена и его людей в салоне? - Файндхорн сжал
губы. - В этой западне, открытой со всех сторон для атак с бреющего полета и
не оснащенной ни единым оконным ставнем...
Однако Николсон только пожал плечами и отвернулся, изучая своими
безразличными голубыми глазами сверкавший в солнечных лучах северный
горизонт.
Японцы вернулись в двенадцать минут третьего, значительно усилив свои
ряды. В принципе, хватило бы трех или четырех самолетов - они же прислали
пятьдесят. Появившись на юго-западе длинным клином, они обрушились на танкер
в стремительной, детально продуманной и выверенной атаке истребителей,
торпедных и пикирующих бомбардировщиков, в которой искусство экзекуции
сочеталось с целенаправленными неистовостью и беспощадностью. С момента,
когда первый истребитель зашел на уровень верхней палубы "Виромы" и
расстрелял из спаренной установки капитанский мостик, до момента ухода
последнего бомбардировщика, сделавшего крутой вертикальный вираж во
избежание попадания во взрывную волну собственной сдетонировавшей торпеды,
прошло всего три минуты. И за эти три минуты "Вирома" из лучшего и
современнейшего танкера, сделанного из двадцати тысяч тонн
высококачественной стали, превратилась в искромсанные, полыхающие, окутанные
дымом руины с полностью уничтоженными механизмами и умирающей или уже
умершей большей частью команды. Это была безжалостная, бесчеловечная бойня,
единственный плюс которой заключался в ее скоротечности.
Бойня, в первую очередь направленная не на само судно, а на его людей.
Японцы, очевидно, получили четкий приказ и с блеском его выполнили. Они
сконцентрировали свои атаки на машинном отделении, капитанском мостике, баке
с полубаком и огневых позициях танкера: две торпеды и, по крайней мере,
двенадцать бомб попали в машинное отделение и верхние палубы; полкормы
"Виромы" просто снесло, и никого из находившихся у кормовой части судна не
осталось в живых: из всех комендоров были живы только двое - Дженкинс -
матрос, стоявший у бакового орудия, - и капрал Фрейзер, могущий умереть с
минуты на минуту, ибо половину его, уже раненной, руки оторвало осколком
снаряда, а стойкий шотландец был в шоке от боли, чтобы предпринять хотя бы
символическую попытку остановить хлеставшую артериальную кровь.
На мостике, распластавшись на полу под прикрытием бронированных стен
рулевой рубки, наполовину оглушенные разрывами авиационных снарядов,
Файндхорн и Николсон смутно понимали, почему капитанский мостик оказался
столь чудесно неуязвимым для бомб и почему ни одна торпеда не попала ни в
одну из нефтяных цистерн танкера, в которые невозможно промахнуться, - и не
вырвала у "Виромы" сердце. Японцы не старались уничтожить судно: они
пытались его сохранить, истребив при этом команду. И пусть даже они разнесли
корму и форштевень танкера, - девять по-прежнему неповрежденных цистерн
"Виромы" и бак обладали достаточной подъемной силой для удержания судна на
плаву, несмотря на то, что оно было залито водой. И знай японцы наверняка,
что ни один человек из команды "Виромы" не уцелел, чтобы взорвать или
затопить танкер, десять тысяч тонн великолепной нефти тут же попали бы к ним
в руки, и миллионы галлонов высокооктанового топлива пошли бы на заправку их
кораблей, танков и самолетов.
Вскоре несмолкающий грохот и судорожные сотрясения от разрывов бомб и
торпед внезапно и одновременно прекратились, сменившись удаляющимся гулом
тяжелых бомбардировщиков и относительной тишиной, почти столь же болезненной
для уха, как и закончившаяся шумовая вакханалия. Николсон с усилием помотал
головой, пытаясь прийти в себя среди дыма и удушливой пыли. Затем,
покачиваясь, с трудом поднялся на четвереньки, ухватился за дверную ручку,
рывком встал на ноги и тут же снова бросился на палубу - над его головой
пронзительно просвистел снаряд, влетевший в окно и врезавшийся в перегородку
штурманской рубки, наполнив капитанский мостик оглушительным крещендо взрыва
и дождем расщепившейся стали.
Несколько секунд Николсон ничком лежал на палубе, закрывая руками уши и
голову и тихо проклиная себя за столь поспешное и опрометчивое решение. Ему
следовало догадаться, что вся японская штурмовая эскадрилья, конечно же, не
улетит и оставит несколько истребителей, пока позволяет уровень горючего,
позаботиться о любом выжившем, посмевшим выйти на палубу и лишить их
вожделенного приза.
Медленно, на сей раз с бесконечной осторожностью, Николсон снова
поднялся на ноги и посмотрел на судно сквозь зубцы выступавших из оконной
рамы осколков стекла. На миг сбитый с толку, он попытался сориентироваться и
наконец понял, что произошло, по черной полосе тени от фок-мачты. Торпеда,
скорее всего, или начисто снесла, или защемила руль, так как "Вирома"
потеряла ход до полной остановки и повернулась на сто восемьдесят градусов,
в направлении, откуда приплыла. И затем, почти одновременно, Николсон
заметил еще нечто, лишавшее всякого значения какое бы там ни было положение
танкера и дежурство в воздухе японских самолетов.
Это не было просчетом со стороны пилотов бомбардировщиков - дело
заключалось в тривиальном неведении. Когда они атаковали бак, уничтожая
орудия и комендоров и используя при этом бронебойные снаряды, чтобы пробить
баковую палубу и устранить прячущихся под ней людей, то руководствовались
вполне разумными мотивами. Они просто не могли знать, что хранилище под
палубой, межпалубный грузовой трюм под ним и располагавшийся в самом низу
еще больший трюм не были пустыми. Они были заполнены бочками с десятками
тысяч галлонов высокооктанового авиационного бензина, предназначавшегося для
обугленных обломков, бывших когда-то самолетами и громоздившихся теперь на
селенгарском аэродроме.
Огромные столбы пламени, доходившие до двухсотфутовой высоты,
неподвижно стояли в безветренном воздухе. Они были лишены гари, и потому
столь прозрачны, что казались практически невидимыми в ярком сиянии дневного
солнца, разве как поблескивающая широкая полоса перегретого воздуха,
заканчивавшаяся высоко над фок-мачтой колышущимся, извивающимся венцом с
перистой струйкой бледно-голубого дыма. Время от времени глубоко в трюме
взрывалась каждая следующая бочка, на несколько мгновений окутывая густым
черным облаком едва заметную колонну огня. Николсон понимал, что пожар
только начинался и, когда пламя действительно наберет силу, когда бочки
начнут детонировать дюжинами, авиационный бензин в передней цистерне номер
девять взорвется, как склад боеприпасов. Исходивший из пламени жар уже начал
припекать лоб старшего помощника, и он задумчиво смотрел на бак, пытаясь
прикинуть, сколько еще осталось времени. Возможно, всего две минуты, а
может, и все двадцать. Но больше чем на двадцать минут рассчитывать не
приходилось.
Внезапно внимание Николсона привлекло какое-то движение в лабиринте
трубопровода, сразу за фок-мачтой. Это был человек, одетый лишь в изодранные
голубые хлопчатобумажные брюки, спотыкавшийся и падавший на пути к трапу на
переходной мостик. Он казался ошеломленным и постоянно проводил предплечьем
по глазам, будто плохо видел. Однако вскоре ему удалось пробраться к
подножию трапа и подняться наверх, откуда он заплетавшейся походкой двинулся
к капитанскому мостику. Это был матрос Дженкинс, наводчик баковой
малокалиберной зенитной установки. Кроме старшего помощника, за Дженкинсом
явно наблюдал и японец, так как Николсон успел только предупреждающе
крикнуть и кинуться на палубу, когда истребитель зашел в короткое пике и
прочесал переднюю палубу от бака до мостика уханьем разрывающихся снарядов.
На этот раз Николсон не пытался вставать. Подняться на ноги внутри
рулевой рубки было равносильно самоубийству. Единственным мотивом для такого
риска могло быть только стремление выяснить, как обстоят дела у Дженкинса.
Но Николсону не было нужды делать это: Дженкинс, должно быть, выждал время и