Страница:
Старина Уилли будет жить и бороться как-нибудь в другой раз.
Через пять минут обе шлюпки загрузили всем необходимым и приспустили
для погрузки людей. Всех выживших, включая и раненых, собрали вместе.
Николсон посмотрел на капитана.
- Готовы выслушать ваши приказания, сэр.
Файндхорн слабо улыбнулся, - и даже это, видно, стоило ему огромных
усилий, ибо улыбка перешла в гримасу боли.
- Не время скромничать, мой мальчик. Вы командуете, мистер Николсон. -
Он закашлялся и поднял глаза к небу. - Самолеты, мистер Николсон. Они
запросто могут перестрелять нас, как кроликов во время спуска в шлюпки.
- Они безо всяких помех сделают это и в открытом море, - пожал плечами
Николсон. - У нас нет выбора, сэр.
- Конечно. Простите за глупое замечание. - Файндхорн откинулся и закрыл
глаза.
- Самолетов нам опасаться нечего, - раздался до странности уверенный
голос Ван Эффена. Он улыбнулся Николсону. - Вы и я могли умереть уже дважды.
Они или не могут, или не желают стрелять в нас. Есть также и другие причины,
но время не терпит, мистер Николсон.
Глухой протяжный рокот прокатился по судну. Затем "Вирому" охватила
тяжелая беспрерывная дрожь от носа до кормы, и почти мгновенно от резкого
головокружительного крена палуба ушла из-под ног куда-то в сторону кормы.
Николсон ухватился за дверь и слабо улыбнулся Ван Эффену.
- Время на самом деле не терпит, Ван Эффен. Не могли бы вы всегда столь
масштабно иллюстрировать свои мысли? - Он повысил голос: - Так, всем в
шлюпки.
Спешить, однако, следовало ранее - положение стало отчаянным.
Перегородки цистерны номер два были прорваны, и нефть уже полилась в море,
так как "Вирома" здорово осела на корму. Николсон ясно понимал, что
чрезмерная суматоха и напряжение могли лишь вогнать пассажиров в панику.
Маккиннон и Ван Эффен распределяли пассажиров по местам, перенося больных и
укладывая их между банками, обмениваясь при этом спокойными, бодрыми
репликами. Сквозь гул пожара пробивался какой-то странный звук, сочетавший
пронзительное, заставлявшее леденеть кровь шипение и глухой треск, похожий
на звук рвущегося ситца, только интенсивнее в тысячу раз.
Пекло теперь было просто невыносимым. Две огромные стены огня стали
неуклонно сходиться друг с другом - бледно-голубая полупрозрачная завеса,
поблескивавшая и полуреальная, наступавшая с носовой части танкера, и
подернутая дымом, кроваво-красная - с кормы. Дыхание теперь раздирало горло.
Дженкинс страдал, наверное, более всех, ибо раскаленный воздух постоянно
запускал свои когти в обожженную кожу и кровоточащую плоть его рук.
Маленький Питер Тэллон, наоборот, испытывал минимальные неудобства, о чем
позаботился боцман, смочивший в раковине кладовой большое шерстяное одеяло и
завернувший мальчика с ног до головы.
Через три минуты после приказа Николсона обе шлюпки были спущены на
воду. Левобортная, управляемая только Сайреном и его людьми, коснулась
морской поверхности первой, что не удивительно, так как людей в ней было
меньше, к тому же, почти непострадавших. Однако, бросив на нее прощальный
взгляд, Николсон понял, что пройдет много времени, пока Сайрену и компании
удастся отойти от танкера на безопасное расстояние. Они предпочли заняться
выяснением отношений на почве управления такелажем, и двое из них уже
наносили друг другу увесистые удары под общий гвалт и бурную жестикуляцию.
Николсон безразлично отвернулся. И менее чем через минуту последним
спускался по узловатому спасательному лееру в шлюпку номер один. Только
увидев под собой набитую пассажирами и оснащением лодку, Николсон осознал,
сколь трудно будет на одних веслах отплыть от борта, тем более, что только
трое или четверо умели или хотя бы могли грести. Однако, когда его нога
коснулась байки, двигатель закашлял, зафыркал и наконец завелся, перейдя на
ровное урчание, едва слышимое в гуле пожара.
Через минуту они уже порядочно отошли от борта "Виромы" и огибали нос
танкера. Несмотря на две сотни футов воды, отделявшие их теперь от объятого
пламенем бака "Виромы", от жара по-прежнему слезились глаза и першило в
горле. Николсон, тем не менее, старался держаться пока в относительной
близости от судна и обходить нос без потери дистанции. Вскоре левый борт
танкера предстал перед ними, как и шлюпка номер два. Сайрену, видимо,
удалось наконец восстановить порядок угрозами и беспрерывным и беспорядочным
использованием отпорного крюка. Вследствие чего двое лежали на дне шлюпки,
еще один занимался своей повисшей плетью рукой, и у Сайрена, в итоге,
осталось только трое для борьбы с волнами и течением. Николсон сжал губы и
посмотрел на капитана. Файндхорн истолковал этот взгляд правильно и тяжело и
неохотно кивнул.
Спустя полминуты Маккиннон швырнул кольцо веревки, аккуратно
приземлившееся на борт второй шлюпки. Сайрен быстро обвязал веревку вокруг
мачтовой банки, и почти одновременно моторная шлюпка двинулась прочь от
танкера. На этот раз Николсон не делал попыток обогнуть судно и направился
прямо в море, намереваясь покрыть максимально возможное расстояние за
минимально короткое время.
Истребители все еще кружили в небе, но совершенно бесцельно: раз уж они
не атаковали их во время погрузки в шлюпки, значит, не ставили это целью
вообще.
Прошло минут пять, и "Вирома" заполыхала сильнее, чем прежде. Языки
бушевавшего на баке пламени были теперь отчетливо видны на фоне густого
облака дыма, валившего из двух кормовых топливных цистерн и
распространившегося над морем на полмили. Под темным его балдахином два
громадных огненных столба сходились все ближе и ближе, поражая почти
инфернальным великолепием этого неукротимого сближения. И Файндхорн,
наблюдая за агонией своего судна, вдруг почувствовал неизъяснимую
уверенность, что, когда они сольются воедино, конец не заставит себя ждать.
Так и случилось.
Столб белого пламени взметнулся вверх откуда-то из-за мостика,
взбираясь на сто, двести, триста, четыреста футов, и вдруг исчез. Сразу
после этого до шлюпок донесся глухой протяжный рокот, постепенно сошедший на
нет, оставив после себя лишь пустое безмолвие. Конец был быстрым, спокойным
и несуетливым: "Вирома" с достоинством, грациозно и плавно ушла под воду
своим ровным прямым килем вверх, подобно уставшему от бесконечных передряг,
израненному судну, отжившему свой век и радующемуся возможности уйти на
вечный покой. Наблюдатели на шлюпках услышали мягкое кратковременное шипение
залившейся в раскаленные трюмы воды, увидели концы двух стройных мачт,
грациозно ускользавших в пучину, несколько поднявшихся на поверхность
пузырей, а затем - ничего. Ни плавающего на пропитанной нефтью воде дерева,
ни обрывков такелажа, - совсем ничего. Будто бы и не существовало никогда
"Виромы".
Капитан Файндхорн повернулся к Николсону. Его похожее на маску лицо
было лишено какого-либо выражения, поблекшие глаза - пусты. Почти каждый в
шлюпке смотрел на него, открыто или украдкой, но капитан, казалось, даже не
замечал этого.
- Курс прежний, мистер Николсон, будьте добры. - Его голос был хриплым
и глухим, но лишь от слабости и заливавшей горло крови. - Двести, насколько
я помню. Наша цель также остается прежней. Мы должны достичь Мэклсфилдского
пролива за двенадцать часов.
Нескончаемо и безымянно тянулись часы под голубым безоблачным небом,
расцвеченным яростным сиянием тропического солнца, и по-прежнему шлюпка
номер один с пыхтением ровно двигалась на юг, волоча за собой на буксире
вторую. Обычный запас топлива для шлюпки рассчитан всего на сотню миль при
работе двигателя на полную мощность. Но у Маккиннона хватило
предусмотрительности взять с собой несколько дополнительных канистр с
бензином, и у них достаточно топлива, чтобы даже при плохой погоде дойти до
Лепара, острова, размерами примерно с остров Шеппи, расположенного немного к
западу от выхода из Мэклсфилдского пролива. Файндхорн, с его
пятнадцатилетним опытом плавания в этих местах за плечами, знал Лепар как
свои пять пальцев и, что самое главное, знал, где там можно отыскать много
бензина. Единственным неизвестным оставались японцы, которым было вполне по
силам захватить остров. Однако принимая во внимание факт, что их сухопутные
силы слишком широко разбросаны, возможность оккупации столь маленького
клочка суши представлялась маловероятной. С большим же запасом бензина и
пресной воды на борту можно было плыть куда угодно, хоть до Зондского
пролива между Суматрой и Явой, - особенно в сезон северо-восточных пассатов.
Но пока пассатами и не пахло - не было даже легчайшего западного бриза.
Воздух был абсолютно неподвижен и удушливо-горяч, а едва заметное его
колебание от движения шлюпки казалось скорее пародией на прохладу и было
хуже, чем просто ничего. Сверкающее солнце начало садиться, плавно опускаясь
далеко на западе и оставаясь при этом палящим. Оба паруса Николсон
приспособил под тенты, натянув кливер над носовой частью шлюпки, а
привязанным к середине мачты люггером накрыв корму насколько хватило его
длины. Но даже под таким прикрытием жара по-прежнему была гнетущей: ртутный
столбец застыл где-то между восьмьюдесятью и девяноста градусами по
Фаренгейту при относительной влажности более восьмидесяти пяти процентов. В
любое время года в Ост-Индии температура воздуха редко падает ниже
восьмидесяти. Нечего было и думать о ее уменьшении, как и надеяться найти
хотя бы минутное облегчение в воде, температура которой ненамного отличалась
от температуры воздуха. Так что пассажирам оставалось лишь вяло и апатично
обмякнуть в тени импровизированного тента и, потея, молиться о заходе
солнца.
Пассажиры...
Кроме самого Николсона, на борту насчитывалось семнадцать человек. Из
них, с учетом войны и необходимых знаний по навигации, по-настоящему
положиться можно было только на двоих: на высокого профессионала Маккиннона
- хладнокровного, несгибаемого стоика, стоившего двоих; и Ван Эффена, еще
одну "неизвестную величину", доказавшую, однако, свою решительность и
эффективность в экстремальной ситуации. О Вэньере с уверенностью судить было
сложно: всего-навсего юноша, он, возможно, и выдержит длительные тяготы и
лишения, но покажет это только время. Уолтерс, все еще выглядевший больным и
потрясенным, мог быть полезен лишь после окончательной поправки. Вот,
пожалуй, и все.
Касательно же других... Второй стюард Гордон, тонколицый человек с
водянистыми глазами - неизлечимо скрытная личность - отличался вороватостью.
Сегодня он все время таинственным образом исчезал со всех вверявшихся ему
постов, что просто бросалось в глаза. К тому же ни моряком, ни бойцом в
общем смысле этого слова назвать его нельзя, как нельзя доверить и что-либо,
не связанное с его личной постоянной безопасностью или выгодой. Ни
мусульманский священник, ни странный, загадочный Фарнхольм, сидевший на
одной банке и о чем-то таинственно перешептывавшиеся, тоже никак сегодня
себя не проявили. На свете не было еще более благожелательного и порядочного
человека, чем Уиллоуби, однако, вне машинного отделения и его любимых книг и
несмотря на все его, скорее, патетическое желание быть полезным, не сыскать
личности беспомощнее и нерешительнее милого второго механика. Капитан,
рулевой Ивэнс, Фрейзер и молодой матрос Дженкинс были в слишком плачевном
состоянии, чтобы требовать от них более чем символической помощи. Молодой
солдат Алекс - чья фамилия, как узнал Николсон, была Синклер - как и всегда,
беспокойно и беспрестанно переводил широко раскрытые глаза с одного
сидевшего в лодке на другого и непрерывно вытирал ладони о брюки на бедрах,
словно желая стереть с них какую-то нечисть. Оставались только три женщины и
маленький Питер, да еще Сайрен со своими головорезами, от которых можно
ожидать чего угодно. Перспективы, по большому счету, открывались
безрадостные.
Единственным на обе шлюпки счастливым и беспечным человеком был
маленький Питер Тэллон. Одетый лишь в коротенькие, цвета хаки шорты с
лямками, он, казалось, не был подвержен влиянию жары или чего-либо еще,
беззаботно покачиваясь на кормовых шкотах и грозя каждую секунду
перевалиться за борт. Так как общность переживаемых событий порождает
доверие, Питер перестал с опаской относиться ко всем членам команды, и
только Николсон не удостоился пока его, хотя бы сдержанной, симпатии. Всякий
раз, когда старший помощник, чье место у румпеля было ближе всех к Питеру,
предлагал ребенку кусочек галеты или стакан разбавленного водой сладкого
сгущенного молока, тот, робко улыбнувшись, наклонялся вперед и, схватив
предложенное, вновь отстранялся, ел и пил, глядя на Николсона исподлобья с
подозрением в прикрытых веками глазах. Если же старший помощник протягивал
руку, чтобы потрепать его по плечу или взъерошить волосы, Питер стремительно
бросался в объятия сидевшей по правому борту мисс Драхман, запуская одну
пухлую ручку в ее блестящие черные волосы, что неизменно вызывало у девушки
невольное "ой!", и одаривал Николсона пристальным суровым взглядом, пряча
глаза за растопыренными пальцами левой руки. Подглядывание сквозь пальцы
вообще было его любимым трюком, возможно, ребенку казалось, что это
позволяет оставаться незамеченным. Радуясь шутовству Питера, Николсон на
некоторое время забывал о войне и их почти безнадежном положении, но рано
или поздно горечь реальности вгоняла его в отчаяние с все возрастающим
страхом за дальнейшую судьбу мальчика, если он попадет в руки японцев.
А японцы настигнут их обязательно. Николсон не сомневался в этом, как и
в том, что не сомневается в этом и капитан Файндхорн, несмотря на
оптимистические разговоры о плавании к Лепару и Зондскому проливу. Японцы
знали об их местоположении с точностью до нескольких миль и могли найти и
уничтожить их, когда им вздумается. Единственной загадкой было то, почему
они до сих пор не сделали этого. Интересно, подумал Николсон, а догадываются
ли остальные, что часы их свободы и безопасности сочтены, что кошка только
забавляется с мышкой? Но если они и догадывались, это никак не отражалось на
их поведении и внешнем облике. Во многом беспомощные и бесполезные,
находившиеся в шлюпке люди были страшной обузой для любого, надеявшегося
вывести их из зоны риска, однако Николсон не мог не признать за ними одного
неоспоримого достоинства: не беря в расчет Гордона и не оправившегося от
шока Синклера, их моральный дух вызывал восхищение.
Без единой жалобы они с полной самоотдачей занимались укладкой одеял и
провизии с максимальной компактностью, освобождая места для раненых, жертвуя
собственным комфортом. Раненые же, подхватывая общее настроение, безропотно
внимали наставлениям Николсона и занимали свои далеко не удобные ложа с
веселой охотой. Две санитарки, при на удивление квалифицированной помощи
генерала Фарнхольма, в течение почти двух часов корпели над пострадавшими и
прекрасно справлялись со своими обязанностями. Никогда еще требования
страховых компаний о том, что спасательные шлюпки должны быть обеспечены
санитарными сумками и пакетами первой помощи со всем необходимым, не
казались столь оправданным и не были столь удовлетворены: нашатырь, омнопон,
сульфаниламидный порошок, кодеин, противоожоговые мази, бинт, марля, вата и
прочие перевязочные материалы, - всего этого было предостаточно и в полной
мере использовалось. Кроме того, у мисс Драхман был при себе собственный
хирургический комплект, и с помощью боцмана, вырубившего из шлюпочных рыбин
ножом и топориком отличные лубки, она за десять минут обработала и
зафиксировала искалеченную руку капрала Фрейзера.
Мисс Плендерлейт была просто великолепна. Сложно подобрать другое
слово. Она обладала поразительной способностью смягчать обстоятельства до
утешительной обыденности и могла, казалось, всю свою жизнь провести в
открытой шлюпке. Именно она закутывала раненых в одеяла, бережно устраивая
их головы на спасательные ремни и терпеливо журя, словно непослушных детей,
при малейших признаках неподчинения. Именно она взяла на себя миссию
кормления пострадавших и внимательно наблюдала, чтобы они съедали все до
последней крошки и выпивали до последней капли. Именно она забрала у
Фарнхольма его кожаный саквояж, поставила возле своего места и, подобрав
оставленный Маккинноном топорик, с решительным блеском в глазах
информировала взбешенного генерала, что дни его пьянства позади и содержимое
его чемоданчика отныне будет использоваться исключительно в медицинских
целях, - после чего - невероятно! - извлекла из недр собственного
вместительного саквояжа спицы и моток шерсти и принялась невозмутимо вязать.
И, наконец, именно она сидела теперь с доской на коленях, разрезала
аккуратными полукружиями хлеб и мясные консервы и вручала это вместе с
леденцами и сгущенным молоком пытавшемуся скрыть улыбку Маккиннону,
принужденному ею выполнять функции официанта. Внезапно голос мисс
Плендерлейт возрос почти на октаву:
- Мистер Маккиннон! Что это вы, интересно, делаете? - Боцман опустился
на колени рядом с мисс Плендерлейт, напряженно всматриваясь из-под парусного
тента куда-то вдаль. Пожилая леди несколько раз повторила вопрос и, не
получив ответа, с негодованием ткнула боцмана промеж ребер рукояткой ножа.
На этот раз Маккиннон вздрогнул.
- Посмотрите, что вы натворили, неуклюжий растяпа! - воскликнула мисс
Плендерлейт, показывая ножом на добрые полфунта мяса, бесформенной массой
лежавшие на палубе.
- Простите, мисс Плендерлейт, простите. - Боцман поднялся, рассеянно
смахивая куски солонины с брюк, и повернулся к Николсону. - Приближается
самолет, сэр. Довольно, правда, медленно.
Николсон с внезапно сузившимися глазами приподнял тент и пристально
взглянул на запад. Он заметил самолет почти сразу: тот летел на высоте
примерно двух тысяч футов и не более чем в двух милях от шлюпок.
Впередсмотрящий Уолтерс его не увидел, что неудивительно: самолет, казалось,
возник прямо из солнца. Чуткие уши Маккиннона, должно быть, уловили
отдаленный гул двигателя. Как это ему удалось, Николсон понять не мог. Сам
он даже сейчас ничего не слышал.
Подавшись назад, Николсон посмотрел на капитана. Файндхорн лежал на
боку - или в глубоком сне, или без сознания.
- Спустите парус, боцман, - быстро проговорил старший помощник. -
Гордон, помогите ему. И поторопитесь. Четвертый помощник?
- Сэр? - Несмотря на бледность, Вэньер выглядел полным сил.
- Оружие. Каждому - по единице: себе, генералу, боцману, Ван Эффену,
Уолтерсу и мне. - Он взглянул на Фарнхольма. - Здесь есть какой-то
автоматический карабин, сэр. Вы знаете, как им пользоваться?
- Конечно! - Бледно-голубые глаза генерала уверенно сверкнули.
Фарнхольм протянул руку и, взяв карабин, взвел затвор одним уверенным
движением пальцев. Затем, положив оружие поперек колен, со свирепой надеждой
посмотрел на приближавшийся самолет, - как старый боевой конь, почуявший
запах сражения. И даже в этот хлопотный момент Николсон изумился, сколь
решительная перемена произошла с генералом по сравнению с ранним днем:
человека, радостно бросившегося в укрытие кладовой больше не существовало.
Это было совершенно невероятно. Где-то глубоко в сознании Николсона, правда,
с самого начала сидело смутное ощущение, что чересчур уж состоятелен
Фарнхольм в своей несостоятельности, что в основе такого поведения лежит
продуманный и тщательно скрываемый образчик. Но это было всего лишь
ощущением. Как бы там ни было, искать сейчас объяснение было недосуг.
- Опустите оружие, - настойчиво проговорил Николсон. - Держите его
незаметно. Остальным лечь на дно как можно ниже. - Старший помощник услышал
протестующий плач Питера, которого положили ниц рядом с санитаркой, и
умышленно прогнал все мысли о мальчике. Самолет - необычно выглядевший
гидроплан незнакомого Николсону типа - по-прежнему направлявшийся прямо на
них, был теперь на расстоянии полумили. Постоянно теряя высоту, он летел
очень медленно: подобной конфигурации самолет явно не был предназначен для
скоростного полета.
Гидроплан плавно кренился, собираясь описать вокруг шлюпок круг.
Наблюдавший за ним в бинокль Николсон заметил мелькнувшую на фюзеляже
эмблему Восходящего Солнца, когда самолет сместился сначала к югу, затем к
востоку. Тяжелый, неуклюжий аппарат, подумал старший помощник, достаточно
неплохой для проведения низкоскоростной воздушной разведки. Николсон вдруг
вспомнил три истребителя, безразлично кружившие над головами, когда они
покидали "Вирому", и тут же пришел к заключению, переросшему в абсолютную
уверенность.
- Можете отложить оружие, - спокойно сказал он. - И подняться со дна
шлюпки. Этому типу не нужны наши жизни. У японцев полно бомбардировщиков и
истребителей, чтобы покончить с нами за несколько секунд. И если бы они
ставили перед собой такую цель, то не прислали бы эту на ладан дышащую
громадину, которую саму ничего не стоит уничтожить. Они бы прислали именно
истребители и бомбардировщики.
- Я так в этом не уверен. - Фарнхольма не прельщал отказ от намерения
взять японский самолет на прицел карабина. - Я не доверяю этим подлецам ни
на йоту.
- И правильно делаете, - признал Николсон. - Однако я сомневаюсь, что у
этого парня есть что-то, более опасное, чем пулемет. - Гидроплан продолжал
описывать круги, по-прежнему держась на приличном расстоянии. - Похоже, мы
нужны им, но обязательно живыми - хотя одному Богу известно, зачем. Пилот
же, как говорят американцы, просто держит нас под колпаком. Чего я не могу
понять, так это почему мы столь важны для них. Давайте полагаться на судьбу
и немного подождем умирать.
- Я согласен со старшим помощником. - Ван Эффен уже убрал оружие. -
Этот самолет действительно - как вы сказали? - просто следит за нами. Он не
причинит нам вреда, генерал, будьте покойны.
- Может, так, а может, и нет. - Фарнхольм снял карабин с
предохранителя. - Не вижу причин, по которым я не мог бы разок пальнуть по
нему. Враг он, в конце концов, или нет? - Фарнхольм тяжело дышал. - Одна
пуля в двигатель...
- Вы не сделаете этого, Фостер Фарнхольм. - Голос мисс Плендерлейт был
холодным, резким и властным. - Вы ведете себя как безответственное дитя.
Немедленно положите оружие. - Фарнхольм начал остывать под ее яростным
взглядом. - Зачем ворошить осиное гнездо? Вы в него выстрелите, и он - я
надеюсь, вы понимаете это - выйдет из себя и отправит половину из нас на
небеса. К сожалению, нет никакой гарантии, что вас не окажется среди
уцелевшей половины.
Николсон изо всех сил пытался сохранить невозмутимость. Он понятия не
имел, сколько может продлиться плавание, пока же бурная антипатия между
Фарнхольмом и мисс Плендерлейт обещала массу легкого развлечения: никто еще
не слышал их говорящими в корректных тонах.
- Значит так, Констанция, - начал Фарнхольм язвительно-спокойным
голосом. - Вы не имеете права...
- Я вам никакая не Констанция, - холодно отрубила она. - Сейчас же
уберите оружие. Никто из нас не желает быть жертвой на алтаре вашей
запоздалой доблести и совершенно неуместного сейчас боевого духа. - Одарив
его спокойным ледяным взглядом, она подчеркнуто отвернулась. Вопрос был
закрыт, а Фарнхольм - должным образом повержен.
- Вы и генерал - вы что, давно знакомы? - отважился спросить Николсон.
Она на секунду остановила свой испепеляющий взгляд на старшем
помощнике, и он было подумал, что зашел слишком далеко. Но она поджала губы
и кивнула:
- Довольно давно. А для меня - невыносимо давно. За много лет до войны
у него в Сингапуре был свой полк, однако я сомневаюсь, видел ли он его в
глаза. Он, считай, жил в Бенгальском клубе. Пьянствовал, конечно.
Беспробудно.
- Клянусь небом, мадам! - вскричал Фарнхольм, устрашающе расширив
глаза. - Будь вы мужчиной...
- Ах, да успокойтесь вы, - устало перебила она. - Когда вы постоянно
твердите об этом, меня начинает подташнивать.
Фарнхольм пробурчал что-то под нос, но всеобщее внимание уже
переключилось на самолет. Он по-прежнему кружил, неуклонно поднимаясь вверх,
хотя это давалось ему с видимым трудом. На высоте приблизительно пяти тысяч
футов гидроплан выровнялся и зашел на огромный круг четырех-пятимильного
диаметра.
- Как вы думаете, зачем он это сделал? - спросил Файндхорн удивительно
чистым и сильным при его ранении голосом. - Весьма любопытно, вы не
находите, мистер Николсон?
Николсон улыбнулся ему.
- Я-то думал, вы спите, сэр. Как вы теперь себя чувствуете?
- Голодным и умирающим от жажды, Ах, благодарю вас, мисс Плендерлейт. -
Он потянулся за кружкой, сморщился от внезапно пронзившей его боли и снова
посмотрел на Николсона. - Вы не ответили на мой вопрос.
- Прошу прощения, сэр. Трудно сказать. Подозреваю, что он собирается
познакомить нас со своими друзьями и решил скорректировать высоту, используя
нас, возможно, в качестве маяка. Но это только предположение.
- Ваши предположения обладают печальным свойством оказываться чертовски
правильными. - Файндхорн умолк и впился зубами в бутерброд с солониной.
Прошло полчаса, и по-прежнему самолет-разведчик держался на том же
Через пять минут обе шлюпки загрузили всем необходимым и приспустили
для погрузки людей. Всех выживших, включая и раненых, собрали вместе.
Николсон посмотрел на капитана.
- Готовы выслушать ваши приказания, сэр.
Файндхорн слабо улыбнулся, - и даже это, видно, стоило ему огромных
усилий, ибо улыбка перешла в гримасу боли.
- Не время скромничать, мой мальчик. Вы командуете, мистер Николсон. -
Он закашлялся и поднял глаза к небу. - Самолеты, мистер Николсон. Они
запросто могут перестрелять нас, как кроликов во время спуска в шлюпки.
- Они безо всяких помех сделают это и в открытом море, - пожал плечами
Николсон. - У нас нет выбора, сэр.
- Конечно. Простите за глупое замечание. - Файндхорн откинулся и закрыл
глаза.
- Самолетов нам опасаться нечего, - раздался до странности уверенный
голос Ван Эффена. Он улыбнулся Николсону. - Вы и я могли умереть уже дважды.
Они или не могут, или не желают стрелять в нас. Есть также и другие причины,
но время не терпит, мистер Николсон.
Глухой протяжный рокот прокатился по судну. Затем "Вирому" охватила
тяжелая беспрерывная дрожь от носа до кормы, и почти мгновенно от резкого
головокружительного крена палуба ушла из-под ног куда-то в сторону кормы.
Николсон ухватился за дверь и слабо улыбнулся Ван Эффену.
- Время на самом деле не терпит, Ван Эффен. Не могли бы вы всегда столь
масштабно иллюстрировать свои мысли? - Он повысил голос: - Так, всем в
шлюпки.
Спешить, однако, следовало ранее - положение стало отчаянным.
Перегородки цистерны номер два были прорваны, и нефть уже полилась в море,
так как "Вирома" здорово осела на корму. Николсон ясно понимал, что
чрезмерная суматоха и напряжение могли лишь вогнать пассажиров в панику.
Маккиннон и Ван Эффен распределяли пассажиров по местам, перенося больных и
укладывая их между банками, обмениваясь при этом спокойными, бодрыми
репликами. Сквозь гул пожара пробивался какой-то странный звук, сочетавший
пронзительное, заставлявшее леденеть кровь шипение и глухой треск, похожий
на звук рвущегося ситца, только интенсивнее в тысячу раз.
Пекло теперь было просто невыносимым. Две огромные стены огня стали
неуклонно сходиться друг с другом - бледно-голубая полупрозрачная завеса,
поблескивавшая и полуреальная, наступавшая с носовой части танкера, и
подернутая дымом, кроваво-красная - с кормы. Дыхание теперь раздирало горло.
Дженкинс страдал, наверное, более всех, ибо раскаленный воздух постоянно
запускал свои когти в обожженную кожу и кровоточащую плоть его рук.
Маленький Питер Тэллон, наоборот, испытывал минимальные неудобства, о чем
позаботился боцман, смочивший в раковине кладовой большое шерстяное одеяло и
завернувший мальчика с ног до головы.
Через три минуты после приказа Николсона обе шлюпки были спущены на
воду. Левобортная, управляемая только Сайреном и его людьми, коснулась
морской поверхности первой, что не удивительно, так как людей в ней было
меньше, к тому же, почти непострадавших. Однако, бросив на нее прощальный
взгляд, Николсон понял, что пройдет много времени, пока Сайрену и компании
удастся отойти от танкера на безопасное расстояние. Они предпочли заняться
выяснением отношений на почве управления такелажем, и двое из них уже
наносили друг другу увесистые удары под общий гвалт и бурную жестикуляцию.
Николсон безразлично отвернулся. И менее чем через минуту последним
спускался по узловатому спасательному лееру в шлюпку номер один. Только
увидев под собой набитую пассажирами и оснащением лодку, Николсон осознал,
сколь трудно будет на одних веслах отплыть от борта, тем более, что только
трое или четверо умели или хотя бы могли грести. Однако, когда его нога
коснулась байки, двигатель закашлял, зафыркал и наконец завелся, перейдя на
ровное урчание, едва слышимое в гуле пожара.
Через минуту они уже порядочно отошли от борта "Виромы" и огибали нос
танкера. Несмотря на две сотни футов воды, отделявшие их теперь от объятого
пламенем бака "Виромы", от жара по-прежнему слезились глаза и першило в
горле. Николсон, тем не менее, старался держаться пока в относительной
близости от судна и обходить нос без потери дистанции. Вскоре левый борт
танкера предстал перед ними, как и шлюпка номер два. Сайрену, видимо,
удалось наконец восстановить порядок угрозами и беспрерывным и беспорядочным
использованием отпорного крюка. Вследствие чего двое лежали на дне шлюпки,
еще один занимался своей повисшей плетью рукой, и у Сайрена, в итоге,
осталось только трое для борьбы с волнами и течением. Николсон сжал губы и
посмотрел на капитана. Файндхорн истолковал этот взгляд правильно и тяжело и
неохотно кивнул.
Спустя полминуты Маккиннон швырнул кольцо веревки, аккуратно
приземлившееся на борт второй шлюпки. Сайрен быстро обвязал веревку вокруг
мачтовой банки, и почти одновременно моторная шлюпка двинулась прочь от
танкера. На этот раз Николсон не делал попыток обогнуть судно и направился
прямо в море, намереваясь покрыть максимально возможное расстояние за
минимально короткое время.
Истребители все еще кружили в небе, но совершенно бесцельно: раз уж они
не атаковали их во время погрузки в шлюпки, значит, не ставили это целью
вообще.
Прошло минут пять, и "Вирома" заполыхала сильнее, чем прежде. Языки
бушевавшего на баке пламени были теперь отчетливо видны на фоне густого
облака дыма, валившего из двух кормовых топливных цистерн и
распространившегося над морем на полмили. Под темным его балдахином два
громадных огненных столба сходились все ближе и ближе, поражая почти
инфернальным великолепием этого неукротимого сближения. И Файндхорн,
наблюдая за агонией своего судна, вдруг почувствовал неизъяснимую
уверенность, что, когда они сольются воедино, конец не заставит себя ждать.
Так и случилось.
Столб белого пламени взметнулся вверх откуда-то из-за мостика,
взбираясь на сто, двести, триста, четыреста футов, и вдруг исчез. Сразу
после этого до шлюпок донесся глухой протяжный рокот, постепенно сошедший на
нет, оставив после себя лишь пустое безмолвие. Конец был быстрым, спокойным
и несуетливым: "Вирома" с достоинством, грациозно и плавно ушла под воду
своим ровным прямым килем вверх, подобно уставшему от бесконечных передряг,
израненному судну, отжившему свой век и радующемуся возможности уйти на
вечный покой. Наблюдатели на шлюпках услышали мягкое кратковременное шипение
залившейся в раскаленные трюмы воды, увидели концы двух стройных мачт,
грациозно ускользавших в пучину, несколько поднявшихся на поверхность
пузырей, а затем - ничего. Ни плавающего на пропитанной нефтью воде дерева,
ни обрывков такелажа, - совсем ничего. Будто бы и не существовало никогда
"Виромы".
Капитан Файндхорн повернулся к Николсону. Его похожее на маску лицо
было лишено какого-либо выражения, поблекшие глаза - пусты. Почти каждый в
шлюпке смотрел на него, открыто или украдкой, но капитан, казалось, даже не
замечал этого.
- Курс прежний, мистер Николсон, будьте добры. - Его голос был хриплым
и глухим, но лишь от слабости и заливавшей горло крови. - Двести, насколько
я помню. Наша цель также остается прежней. Мы должны достичь Мэклсфилдского
пролива за двенадцать часов.
Нескончаемо и безымянно тянулись часы под голубым безоблачным небом,
расцвеченным яростным сиянием тропического солнца, и по-прежнему шлюпка
номер один с пыхтением ровно двигалась на юг, волоча за собой на буксире
вторую. Обычный запас топлива для шлюпки рассчитан всего на сотню миль при
работе двигателя на полную мощность. Но у Маккиннона хватило
предусмотрительности взять с собой несколько дополнительных канистр с
бензином, и у них достаточно топлива, чтобы даже при плохой погоде дойти до
Лепара, острова, размерами примерно с остров Шеппи, расположенного немного к
западу от выхода из Мэклсфилдского пролива. Файндхорн, с его
пятнадцатилетним опытом плавания в этих местах за плечами, знал Лепар как
свои пять пальцев и, что самое главное, знал, где там можно отыскать много
бензина. Единственным неизвестным оставались японцы, которым было вполне по
силам захватить остров. Однако принимая во внимание факт, что их сухопутные
силы слишком широко разбросаны, возможность оккупации столь маленького
клочка суши представлялась маловероятной. С большим же запасом бензина и
пресной воды на борту можно было плыть куда угодно, хоть до Зондского
пролива между Суматрой и Явой, - особенно в сезон северо-восточных пассатов.
Но пока пассатами и не пахло - не было даже легчайшего западного бриза.
Воздух был абсолютно неподвижен и удушливо-горяч, а едва заметное его
колебание от движения шлюпки казалось скорее пародией на прохладу и было
хуже, чем просто ничего. Сверкающее солнце начало садиться, плавно опускаясь
далеко на западе и оставаясь при этом палящим. Оба паруса Николсон
приспособил под тенты, натянув кливер над носовой частью шлюпки, а
привязанным к середине мачты люггером накрыв корму насколько хватило его
длины. Но даже под таким прикрытием жара по-прежнему была гнетущей: ртутный
столбец застыл где-то между восьмьюдесятью и девяноста градусами по
Фаренгейту при относительной влажности более восьмидесяти пяти процентов. В
любое время года в Ост-Индии температура воздуха редко падает ниже
восьмидесяти. Нечего было и думать о ее уменьшении, как и надеяться найти
хотя бы минутное облегчение в воде, температура которой ненамного отличалась
от температуры воздуха. Так что пассажирам оставалось лишь вяло и апатично
обмякнуть в тени импровизированного тента и, потея, молиться о заходе
солнца.
Пассажиры...
Кроме самого Николсона, на борту насчитывалось семнадцать человек. Из
них, с учетом войны и необходимых знаний по навигации, по-настоящему
положиться можно было только на двоих: на высокого профессионала Маккиннона
- хладнокровного, несгибаемого стоика, стоившего двоих; и Ван Эффена, еще
одну "неизвестную величину", доказавшую, однако, свою решительность и
эффективность в экстремальной ситуации. О Вэньере с уверенностью судить было
сложно: всего-навсего юноша, он, возможно, и выдержит длительные тяготы и
лишения, но покажет это только время. Уолтерс, все еще выглядевший больным и
потрясенным, мог быть полезен лишь после окончательной поправки. Вот,
пожалуй, и все.
Касательно же других... Второй стюард Гордон, тонколицый человек с
водянистыми глазами - неизлечимо скрытная личность - отличался вороватостью.
Сегодня он все время таинственным образом исчезал со всех вверявшихся ему
постов, что просто бросалось в глаза. К тому же ни моряком, ни бойцом в
общем смысле этого слова назвать его нельзя, как нельзя доверить и что-либо,
не связанное с его личной постоянной безопасностью или выгодой. Ни
мусульманский священник, ни странный, загадочный Фарнхольм, сидевший на
одной банке и о чем-то таинственно перешептывавшиеся, тоже никак сегодня
себя не проявили. На свете не было еще более благожелательного и порядочного
человека, чем Уиллоуби, однако, вне машинного отделения и его любимых книг и
несмотря на все его, скорее, патетическое желание быть полезным, не сыскать
личности беспомощнее и нерешительнее милого второго механика. Капитан,
рулевой Ивэнс, Фрейзер и молодой матрос Дженкинс были в слишком плачевном
состоянии, чтобы требовать от них более чем символической помощи. Молодой
солдат Алекс - чья фамилия, как узнал Николсон, была Синклер - как и всегда,
беспокойно и беспрестанно переводил широко раскрытые глаза с одного
сидевшего в лодке на другого и непрерывно вытирал ладони о брюки на бедрах,
словно желая стереть с них какую-то нечисть. Оставались только три женщины и
маленький Питер, да еще Сайрен со своими головорезами, от которых можно
ожидать чего угодно. Перспективы, по большому счету, открывались
безрадостные.
Единственным на обе шлюпки счастливым и беспечным человеком был
маленький Питер Тэллон. Одетый лишь в коротенькие, цвета хаки шорты с
лямками, он, казалось, не был подвержен влиянию жары или чего-либо еще,
беззаботно покачиваясь на кормовых шкотах и грозя каждую секунду
перевалиться за борт. Так как общность переживаемых событий порождает
доверие, Питер перестал с опаской относиться ко всем членам команды, и
только Николсон не удостоился пока его, хотя бы сдержанной, симпатии. Всякий
раз, когда старший помощник, чье место у румпеля было ближе всех к Питеру,
предлагал ребенку кусочек галеты или стакан разбавленного водой сладкого
сгущенного молока, тот, робко улыбнувшись, наклонялся вперед и, схватив
предложенное, вновь отстранялся, ел и пил, глядя на Николсона исподлобья с
подозрением в прикрытых веками глазах. Если же старший помощник протягивал
руку, чтобы потрепать его по плечу или взъерошить волосы, Питер стремительно
бросался в объятия сидевшей по правому борту мисс Драхман, запуская одну
пухлую ручку в ее блестящие черные волосы, что неизменно вызывало у девушки
невольное "ой!", и одаривал Николсона пристальным суровым взглядом, пряча
глаза за растопыренными пальцами левой руки. Подглядывание сквозь пальцы
вообще было его любимым трюком, возможно, ребенку казалось, что это
позволяет оставаться незамеченным. Радуясь шутовству Питера, Николсон на
некоторое время забывал о войне и их почти безнадежном положении, но рано
или поздно горечь реальности вгоняла его в отчаяние с все возрастающим
страхом за дальнейшую судьбу мальчика, если он попадет в руки японцев.
А японцы настигнут их обязательно. Николсон не сомневался в этом, как и
в том, что не сомневается в этом и капитан Файндхорн, несмотря на
оптимистические разговоры о плавании к Лепару и Зондскому проливу. Японцы
знали об их местоположении с точностью до нескольких миль и могли найти и
уничтожить их, когда им вздумается. Единственной загадкой было то, почему
они до сих пор не сделали этого. Интересно, подумал Николсон, а догадываются
ли остальные, что часы их свободы и безопасности сочтены, что кошка только
забавляется с мышкой? Но если они и догадывались, это никак не отражалось на
их поведении и внешнем облике. Во многом беспомощные и бесполезные,
находившиеся в шлюпке люди были страшной обузой для любого, надеявшегося
вывести их из зоны риска, однако Николсон не мог не признать за ними одного
неоспоримого достоинства: не беря в расчет Гордона и не оправившегося от
шока Синклера, их моральный дух вызывал восхищение.
Без единой жалобы они с полной самоотдачей занимались укладкой одеял и
провизии с максимальной компактностью, освобождая места для раненых, жертвуя
собственным комфортом. Раненые же, подхватывая общее настроение, безропотно
внимали наставлениям Николсона и занимали свои далеко не удобные ложа с
веселой охотой. Две санитарки, при на удивление квалифицированной помощи
генерала Фарнхольма, в течение почти двух часов корпели над пострадавшими и
прекрасно справлялись со своими обязанностями. Никогда еще требования
страховых компаний о том, что спасательные шлюпки должны быть обеспечены
санитарными сумками и пакетами первой помощи со всем необходимым, не
казались столь оправданным и не были столь удовлетворены: нашатырь, омнопон,
сульфаниламидный порошок, кодеин, противоожоговые мази, бинт, марля, вата и
прочие перевязочные материалы, - всего этого было предостаточно и в полной
мере использовалось. Кроме того, у мисс Драхман был при себе собственный
хирургический комплект, и с помощью боцмана, вырубившего из шлюпочных рыбин
ножом и топориком отличные лубки, она за десять минут обработала и
зафиксировала искалеченную руку капрала Фрейзера.
Мисс Плендерлейт была просто великолепна. Сложно подобрать другое
слово. Она обладала поразительной способностью смягчать обстоятельства до
утешительной обыденности и могла, казалось, всю свою жизнь провести в
открытой шлюпке. Именно она закутывала раненых в одеяла, бережно устраивая
их головы на спасательные ремни и терпеливо журя, словно непослушных детей,
при малейших признаках неподчинения. Именно она взяла на себя миссию
кормления пострадавших и внимательно наблюдала, чтобы они съедали все до
последней крошки и выпивали до последней капли. Именно она забрала у
Фарнхольма его кожаный саквояж, поставила возле своего места и, подобрав
оставленный Маккинноном топорик, с решительным блеском в глазах
информировала взбешенного генерала, что дни его пьянства позади и содержимое
его чемоданчика отныне будет использоваться исключительно в медицинских
целях, - после чего - невероятно! - извлекла из недр собственного
вместительного саквояжа спицы и моток шерсти и принялась невозмутимо вязать.
И, наконец, именно она сидела теперь с доской на коленях, разрезала
аккуратными полукружиями хлеб и мясные консервы и вручала это вместе с
леденцами и сгущенным молоком пытавшемуся скрыть улыбку Маккиннону,
принужденному ею выполнять функции официанта. Внезапно голос мисс
Плендерлейт возрос почти на октаву:
- Мистер Маккиннон! Что это вы, интересно, делаете? - Боцман опустился
на колени рядом с мисс Плендерлейт, напряженно всматриваясь из-под парусного
тента куда-то вдаль. Пожилая леди несколько раз повторила вопрос и, не
получив ответа, с негодованием ткнула боцмана промеж ребер рукояткой ножа.
На этот раз Маккиннон вздрогнул.
- Посмотрите, что вы натворили, неуклюжий растяпа! - воскликнула мисс
Плендерлейт, показывая ножом на добрые полфунта мяса, бесформенной массой
лежавшие на палубе.
- Простите, мисс Плендерлейт, простите. - Боцман поднялся, рассеянно
смахивая куски солонины с брюк, и повернулся к Николсону. - Приближается
самолет, сэр. Довольно, правда, медленно.
Николсон с внезапно сузившимися глазами приподнял тент и пристально
взглянул на запад. Он заметил самолет почти сразу: тот летел на высоте
примерно двух тысяч футов и не более чем в двух милях от шлюпок.
Впередсмотрящий Уолтерс его не увидел, что неудивительно: самолет, казалось,
возник прямо из солнца. Чуткие уши Маккиннона, должно быть, уловили
отдаленный гул двигателя. Как это ему удалось, Николсон понять не мог. Сам
он даже сейчас ничего не слышал.
Подавшись назад, Николсон посмотрел на капитана. Файндхорн лежал на
боку - или в глубоком сне, или без сознания.
- Спустите парус, боцман, - быстро проговорил старший помощник. -
Гордон, помогите ему. И поторопитесь. Четвертый помощник?
- Сэр? - Несмотря на бледность, Вэньер выглядел полным сил.
- Оружие. Каждому - по единице: себе, генералу, боцману, Ван Эффену,
Уолтерсу и мне. - Он взглянул на Фарнхольма. - Здесь есть какой-то
автоматический карабин, сэр. Вы знаете, как им пользоваться?
- Конечно! - Бледно-голубые глаза генерала уверенно сверкнули.
Фарнхольм протянул руку и, взяв карабин, взвел затвор одним уверенным
движением пальцев. Затем, положив оружие поперек колен, со свирепой надеждой
посмотрел на приближавшийся самолет, - как старый боевой конь, почуявший
запах сражения. И даже в этот хлопотный момент Николсон изумился, сколь
решительная перемена произошла с генералом по сравнению с ранним днем:
человека, радостно бросившегося в укрытие кладовой больше не существовало.
Это было совершенно невероятно. Где-то глубоко в сознании Николсона, правда,
с самого начала сидело смутное ощущение, что чересчур уж состоятелен
Фарнхольм в своей несостоятельности, что в основе такого поведения лежит
продуманный и тщательно скрываемый образчик. Но это было всего лишь
ощущением. Как бы там ни было, искать сейчас объяснение было недосуг.
- Опустите оружие, - настойчиво проговорил Николсон. - Держите его
незаметно. Остальным лечь на дно как можно ниже. - Старший помощник услышал
протестующий плач Питера, которого положили ниц рядом с санитаркой, и
умышленно прогнал все мысли о мальчике. Самолет - необычно выглядевший
гидроплан незнакомого Николсону типа - по-прежнему направлявшийся прямо на
них, был теперь на расстоянии полумили. Постоянно теряя высоту, он летел
очень медленно: подобной конфигурации самолет явно не был предназначен для
скоростного полета.
Гидроплан плавно кренился, собираясь описать вокруг шлюпок круг.
Наблюдавший за ним в бинокль Николсон заметил мелькнувшую на фюзеляже
эмблему Восходящего Солнца, когда самолет сместился сначала к югу, затем к
востоку. Тяжелый, неуклюжий аппарат, подумал старший помощник, достаточно
неплохой для проведения низкоскоростной воздушной разведки. Николсон вдруг
вспомнил три истребителя, безразлично кружившие над головами, когда они
покидали "Вирому", и тут же пришел к заключению, переросшему в абсолютную
уверенность.
- Можете отложить оружие, - спокойно сказал он. - И подняться со дна
шлюпки. Этому типу не нужны наши жизни. У японцев полно бомбардировщиков и
истребителей, чтобы покончить с нами за несколько секунд. И если бы они
ставили перед собой такую цель, то не прислали бы эту на ладан дышащую
громадину, которую саму ничего не стоит уничтожить. Они бы прислали именно
истребители и бомбардировщики.
- Я так в этом не уверен. - Фарнхольма не прельщал отказ от намерения
взять японский самолет на прицел карабина. - Я не доверяю этим подлецам ни
на йоту.
- И правильно делаете, - признал Николсон. - Однако я сомневаюсь, что у
этого парня есть что-то, более опасное, чем пулемет. - Гидроплан продолжал
описывать круги, по-прежнему держась на приличном расстоянии. - Похоже, мы
нужны им, но обязательно живыми - хотя одному Богу известно, зачем. Пилот
же, как говорят американцы, просто держит нас под колпаком. Чего я не могу
понять, так это почему мы столь важны для них. Давайте полагаться на судьбу
и немного подождем умирать.
- Я согласен со старшим помощником. - Ван Эффен уже убрал оружие. -
Этот самолет действительно - как вы сказали? - просто следит за нами. Он не
причинит нам вреда, генерал, будьте покойны.
- Может, так, а может, и нет. - Фарнхольм снял карабин с
предохранителя. - Не вижу причин, по которым я не мог бы разок пальнуть по
нему. Враг он, в конце концов, или нет? - Фарнхольм тяжело дышал. - Одна
пуля в двигатель...
- Вы не сделаете этого, Фостер Фарнхольм. - Голос мисс Плендерлейт был
холодным, резким и властным. - Вы ведете себя как безответственное дитя.
Немедленно положите оружие. - Фарнхольм начал остывать под ее яростным
взглядом. - Зачем ворошить осиное гнездо? Вы в него выстрелите, и он - я
надеюсь, вы понимаете это - выйдет из себя и отправит половину из нас на
небеса. К сожалению, нет никакой гарантии, что вас не окажется среди
уцелевшей половины.
Николсон изо всех сил пытался сохранить невозмутимость. Он понятия не
имел, сколько может продлиться плавание, пока же бурная антипатия между
Фарнхольмом и мисс Плендерлейт обещала массу легкого развлечения: никто еще
не слышал их говорящими в корректных тонах.
- Значит так, Констанция, - начал Фарнхольм язвительно-спокойным
голосом. - Вы не имеете права...
- Я вам никакая не Констанция, - холодно отрубила она. - Сейчас же
уберите оружие. Никто из нас не желает быть жертвой на алтаре вашей
запоздалой доблести и совершенно неуместного сейчас боевого духа. - Одарив
его спокойным ледяным взглядом, она подчеркнуто отвернулась. Вопрос был
закрыт, а Фарнхольм - должным образом повержен.
- Вы и генерал - вы что, давно знакомы? - отважился спросить Николсон.
Она на секунду остановила свой испепеляющий взгляд на старшем
помощнике, и он было подумал, что зашел слишком далеко. Но она поджала губы
и кивнула:
- Довольно давно. А для меня - невыносимо давно. За много лет до войны
у него в Сингапуре был свой полк, однако я сомневаюсь, видел ли он его в
глаза. Он, считай, жил в Бенгальском клубе. Пьянствовал, конечно.
Беспробудно.
- Клянусь небом, мадам! - вскричал Фарнхольм, устрашающе расширив
глаза. - Будь вы мужчиной...
- Ах, да успокойтесь вы, - устало перебила она. - Когда вы постоянно
твердите об этом, меня начинает подташнивать.
Фарнхольм пробурчал что-то под нос, но всеобщее внимание уже
переключилось на самолет. Он по-прежнему кружил, неуклонно поднимаясь вверх,
хотя это давалось ему с видимым трудом. На высоте приблизительно пяти тысяч
футов гидроплан выровнялся и зашел на огромный круг четырех-пятимильного
диаметра.
- Как вы думаете, зачем он это сделал? - спросил Файндхорн удивительно
чистым и сильным при его ранении голосом. - Весьма любопытно, вы не
находите, мистер Николсон?
Николсон улыбнулся ему.
- Я-то думал, вы спите, сэр. Как вы теперь себя чувствуете?
- Голодным и умирающим от жажды, Ах, благодарю вас, мисс Плендерлейт. -
Он потянулся за кружкой, сморщился от внезапно пронзившей его боли и снова
посмотрел на Николсона. - Вы не ответили на мой вопрос.
- Прошу прощения, сэр. Трудно сказать. Подозреваю, что он собирается
познакомить нас со своими друзьями и решил скорректировать высоту, используя
нас, возможно, в качестве маяка. Но это только предположение.
- Ваши предположения обладают печальным свойством оказываться чертовски
правильными. - Файндхорн умолк и впился зубами в бутерброд с солониной.
Прошло полчаса, и по-прежнему самолет-разведчик держался на том же