Страница:
западного побережья Явы. И наконец они были счастливы, как никогда и не
мечтали, потому что спасение было совсем рядом, и чудеса по-прежнему могли
происходить, а их невзгоды благополучно завершились.
Первым, как всегда, заметил низкий и длинный силуэт, маячивший на
двухмильном удалении сквозь брешь в стене дождя, Маккиннон. За считанные
секунды они спустили потрепанные люггер и кливер и демонтировали саму мачту.
Затем прижались ко дну шлюпки, так что даже с близкого расстояния она
выглядела лишь пустой дрейфующей лодкой, едва различимой в пелене дождя и,
вероятно, не стоящей внимательного осмотра, попади она в поле зрения. И она
попала: длинный сероватый силуэт изменил курс, дабы блокировать линию их
дрейфа; и они могли теперь только благодарить Бога, что зоркие наблюдатели
сумели разглядеть шлюпку сквозь дождевую мглу.
Это был торпедный катер ВМС США, а американские торпедные катера нельзя
было спутать ни с каким другим судном. Длинный и широкий развал бушприта,
семидесятифутовый корпус, обшитый клееной фанерой и движимый тремя
высокооборотными двигателями, четырехствольные торпедные установки, пулеметы
50-го калибра, - все это безошибочно указывало на тип корабля. Он не нес
никакого флага, однако, словно бы желая развеять последние сомнения
относительно его национальной принадлежности, стоявший на палубе катера
матрос развернул большой стяг, тут же туго забившийся по ветру. И даже в
сгущавшихся сумерках звездно-полосатое полотнище было, наверное, самым легко
узнаваемым флагом из всех.
Все теперь поднялись со дна шлюпки и приветственно махали руками. Двое
на катере махнули в ответ: один - из рулевой рубки, другой - у одной из
носовых башен. На шлюпке люди принялись собирать свои скромные пожитки, и
мисс Плендерлейт едва успела надеть шляпу, когда катер резко сбавил, а потом
и вовсе дал задний ход, скользя в футе от их борта и исполински возвышаясь
над маленькой лодкой. Пара концов перелетела через полосу воды и аккуратно
приземлилась на нос и корму шлюпки. Вскоре судно подошло к шлюпке впритирку,
и Николсон, положив одну руку на его борт, поднял другую в приветствии,
когда из-за рулевой рубки появилась приземистая фигура.
- Эй, там! - Николсон широко улыбнулся. - Дружище, как же мы рады вас
видеть!
- Ваша радость - ничто по сравнению с нашей. - На загорелом лице
блеснули белые зубы почти одновременно с неуловимым движением левой руки,
после которого у стоявших на палубе матросов внезапно возникли в руках
автоматы, а в правой руке говорившего - пистолет. - Боюсь, ваше ликование
будет более быстротечным, нежели наше. Настоятельно прошу сохранять
спокойствие.
Николсона будто ударили под ложечку. Несмотря на всю выпитую старшим
помощником воду, во рту у него пересохло, и он с трудом придал голосу
спокойный тон:
- Это что, неудачная шутка?
- Вынужден с вами согласиться. - Фигура на борту катера слегка
наклонилась, и только тогда Николсон разглядел характерно натянутую кожу в
уголках узких глаз. - И, видимо, для вас совсем не смешная. Смотрите. - Он
взмахнул рукой, и звездно-полосатое полотнище тут же куда-то исчезло,
замененное затрепетавшим на ветру флагом Страны восходящего солнца.
- Довольно посредственная уловка, не так ли? - продолжал человек. - Мы
ждем вас уже давно, и счастливы наконец лицезреть.
Он внезапно прервался и, обнажив зубы, навел пистолет на генерала,
вскочившего на ноги с поразительной для его лет стремительностью,
замахиваясь обеими руками с пустой бутылкой от виски. Но бутылка
предназначалась для Ван Эффена, полуобернувшегося в предчувствии удара, но
слишком поздно. Тяжелая бутылка угодила ему чуть выше уха, и голландец как
подкошенный рухнул через банку. Японский офицер уставился на Фарнхольма.
- Еще одно такое движение, и вы умрете. Вы что, спятили?
- Нет, но этот человек - да, и умереть пришлось бы всем нам. Он тянулся
за пистолетом. - Фарнхольм с негодованием посмотрел на упавшего Ван Эффена.
- Я слишком далеко зашел, чтобы умирать вот так.
- Вы умный старик, - вкрадчиво проговорил офицер. - Вам, действительно,
не на что рассчитывать.
"Действительно, не на что, - беспомощно подумал Николсон, - не на что
совсем". Он ощутил непреодолимую горечь от того, что им пришлось преодолеть
столь многое, и что все должно было закончиться именно так. Николсон услышал
глухое бормотание Питера за своей спиной и, обернувшись, увидел мальчика,
стоящего на корме и смотрящего на японского офицера сквозь решетку
перекрещенных пальцев. Питер не выглядел особенно испуганным, просто замер в
удивлении. Яростное отчаяние нахлынуло на Николсона: поражение может принять
любой, однако присутствие ребенка делало его невыносимым.
Две санитарки сидели по обе стороны старшего помощника. Темно-карие
глаза Лины были широко раскрыты от ужаса. В голубизне же глаз Гудрун
читались лишь грусть и отчаяние, точно отражая собственное настроение
Николсона. Николсон медленно обводил глазами шлюпку и везде натыкался на все
те же страх, отчаяние и ошеломляющую, щемящую горечь поражения. Правда, лицо
Сайрена было бесстрастным, как всегда; глаза Маккиннона стреляли из стороны
в сторону, быстро оглядывая то шлюпку, то катер, будто оценивая все
ничтожные шансы на сопротивление. И наконец генерал казался неестественно
беззаботным: обняв хрупкие плечи мисс Плендерлейт, он что-то шептал ей на
ухо.
- Какая трогательная и жалостная сцена, вы не находите? - Японский
офицер притворно горестно покачал головой. - Но, заметьте, собирается дождь,
и дождь сильный. - Он посмотрел на надвигавшуюся с северо-востока гряду
облаков и плотную пелену дождя, уже рябившую темневшее море менее чем в миле
от них. - Я не люблю мокнуть под дождем, особенно если в этом нет никакой
необходимости. А посему предлагаю...
- Всякие предложения излишни. Вы что, думаете, я собираюсь заночевать в
этой чертовой шлюпке? - Николсон обернулся на глухой, раздраженный голос
Фарнхольма, вставшего в полный рост с кожаным саквояжем в руке.
- Что... что вы делаете? - воскликнул старший помощник.
Фарнхольм взглянул на него и улыбнулся, изогнув верхнюю губу с ленивым
презрением, поднял глаза на стоявшего на катере офицера и ткнул большим
пальцем в направлении Николсона.
- Если этот дурак попытается наглупить или каким-то образом удержать
меня, пристрелите его.
Николсон уставился на генерала в полнейшем недоумении, затем посмотрел
вверх, на офицера, и не обнаружил в нем не только недоумения, но даже и тени
замешательства. Довольно ухмылявшийся японец начал быстро говорить на
совершенно непонятном Николсону языке, и Фарнхольм тут же с готовностью ему
ответил, бегло произнося слова чужой речи. И затем, прежде чем старший
помощник успел осознать, что происходит, генерал сунул руку в свой саквояж
и, вытащив оттуда пистолет, принялся пробираться к борту шлюпки с саквояжем
в одной руке и оружием - в другой.
- Этот джентльмен сказал, что нас ряды видеть. - Фарнхольм улыбнулся
Николсону сверху. - Боюсь, это относилось только ко мне, желанному и, как
видите, высокочтимому гостю. - Он повернулся к японцу. - Вы поработали
превосходно. Ваша награда будет соответствующей. - Тут он резко перешел на
иностранный язык - японский, понял Николсон, - и разговор длился почти две
минуты.
Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам катера, и
Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника.
- Мой друг предлагает вам подняться на борт в качестве пленников, -
сказал Фарнхольм. - Однако я пытаюсь убедить его, что вы слишком опасны и
вас следует расстрелять на месте. Мы намерены обсудить способ вашего
устранения в более комфортных условиях. - Он снова повернулся к японцу. -
Привяжите шлюпку к корме. Терять им нечего, и было бы в высшей степени
неразумно оставить их у борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз. -
Он насмешливо поклонился. - Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое
почтение. Спасибо, что подбросили. Благодарю также за неизменную
обходительность и профессиональное мастерство, без которого встреча с моими
добрыми друзьями была бы невозможной.
- Будь ты проклят, предатель! - медленно, с яростью проговорил
Николсон.
- Вот он, молодой голос слепого национализма. - Фарнхольм печально
покачал головой. - Это грубый и жестокий мир, молодой человек. И в нем
каждому приходится так или иначе зарабатывать на жизнь.
Он небрежно, с издевкой махнул рукой.
- Au revoir. Приятно было провести время в вашем обществе.
Секундой позже он скрылся за непроницаемой стеной дождя.
Долгое время никто в шлюпке не шелохнулся. Оторопело сидевшие под
холодным проливным дождем, люди тупо смотрели на то место, где, прежде чем
исчезнуть, стоял Фарнхольм.
Вероятно, прошло не так уж много времени, как бы замедлившего свой ход,
вероятно, каких-то несколько секунд, после чего Николсон услышал голос мисс
Плендерлейт, обратившейся к нему по имени и что-то добавившей. Однако в
шелесте дождя и исступленном барабанном бое его по палубам катера ее слова
прозвучали лишь бессмысленным бормотанием. Но Николсон замер, пораженный ее
видом. Мисс Плендерлейт сидела, сложив руки на коленях, прямая, как скала, и
в ее глазах стояли слезы.
- Что такое, мисс Плендерлейт? - мягко спросил Николсон.
- Подайте шлюпку дальше к корме, - сказала она, смотря невидящими
глазами прямо перед собой. - Он же сказал вам. Подайте еще назад.
Немедленно.
- Я не понимаю... Почему вы хотите, чтобы шлюпка...
Он почувствовал, как что-то твердое и холодное больно уперлось сзади в
шею. Николсон обернулся и воззрился на гладкое, желтое лицо японца,
направившего на него ствол пулемета.
- Без разговоров, англичанин. - Его английский был намного хуже, чем
английский офицера. Он выглядел опасным, явно принадлежа к тому типу людей,
которые используют любой повод, чтобы привести оружие в действие. - Всем
молчать. Я вам не верю. Я буду убивать.
Матрос повел пулеметом, пока ствол не поравнялся с головой мисс
Плендерлейт. Губы матроса растянулись в зловещей улыбке. Но мисс Плендерлейт
лишь смотрела на него бесстрастным взглядом, едва ли видя его вообще, и
матрос внезапно опустил пулемет и отступил на шаг. Жестом он показал, что
привязанная к носу шлюпки веревка должна быть перекинута назад. Николсон и
Маккиннон увалили шлюпку под ветер вдоль борта катера и очень скоро
оказались за его кормой, на расстоянии двенадцатифутового конца веревки. Два
японца стояли бок о бок на юге с карабинами со взведенными курками.
Катер снова пришел в движение, направляясь на северо-восток, в глубь
моря и дождя, столь сильного, что со шлюпки бушприт катера казался окутанным
густой пеленой.
Мисс Плендерлейт сидела спиной к дождю и катеру, - с ее насквозь
промокшей соломенной шляпы струилась вода, заливавшая щеки. Глаза же
прояснились и, не отрываясь, смотрели на Николсона. Затем она перевела его
на лежавший рядом с ней карабин Фарнхольма.
- Не смотрите на меня, - прошептала она. - Не обращайте на меня
внимания. Меня могут услышать.
Николсон посмотрел на охранников на катере с каменным выражением лица.
Легкий кивок головы остался для японцев незамеченным.
- Видите карабин? За моим саквояжем?
Николсон лениво посмотрел на скамью и тут же отвел взгляд. Из-под
брезента за кожаным саквояжем мисс Плендерлейт, с вязаньем и всеми земными
ее сокровищами, выглядывал приклад карабина. Карабина Фарнхольма, столь
эффективно использовавшегося генералом против... Внезапно на Николсона
нахлынули воспоминания, как Фарнхольм вывел из строя большое орудие на
субмарине, как он отбил атаку истребителя, как он спас ему, Николсону, жизнь
на берегу того маленького острова; и старший помощник вдруг понял, что в
переходе генерала на сторону неприятеля было что-то фантастически
противоестественное, что ни один человек не способен так диаметрально
измениться...
- Вы видите или нет? - настойчиво повторила мисс Плендерлейт.
Николсон медленно, осторожно кивнул. Приклад карабина лежал менее чем в
футе от его руки.
- Курок взведен, - неслышно проговорила мисс Плендерлейт. - Оружие
готово к стрельбе. Так сказал Фостер.
На этот раз Николсон уставился на нее во все глаза, моргая под
проливным дождем в изумленном оцепенении. В следующее мгновение он забыл о
мисс Плендерлейт, слегка привстав со своего места и нащупывая рукой карабин.
Даже на расстоянии сорока или пятидесяти футов звук взрыва был
оглушительным, и взрывная волна стремительно ударила им в лица. Из
образовавшейся в правом борту катера пробоины вырвался столб дыма и огня,
тотчас объявшего всю среднюю часть судна. Конвоиры, забыв о пленных,
повернулись спиной к шлюпке, один пошатнулся от сотрясения, и, отчаянно
размахивая руками, спиной упал за кормовой борт. Второй, бросившись в
направлении носа, не сделал и двух шагов, когда пущенная Николсоном пуля
попала ему в голову. Маккиннон кинулся на бушприт шлюпки с топориком в руке
и одним яростным ударом перерубил натянутый буксирный трос. Николсон круто
заложил румпель вправо, и шлюпка, развернувшись, тяжело направилась на
запад. Катер, не меняя курса, продолжал двигаться в северо-восточном
направлении, и через полминуты его очертания и даже языки пламени над
капитанским мостиком полностью скрылись в пелене дождя и сгущавшемся мраке.
В странной, недружелюбной тишине они, не теряя ни секунды, установили
мачту, подняли паруса и устремились в дождь и тьму, выжимая из дырявых и
изношенных парусов максимальную скорость. Угрожающе круто накренив шлюпку на
левый борт, Николсон отклонялся к северу, ибо понимал, что, как только катер
оправится от шока и ликвидирует пожар, - а судно явно было слишком большим,
чтобы оказаться выведенным из строя надолго, - он немедленно отправится на
поиски, и, очевидно, в направлении ветра, Зондского пролива и свободы, то
бишь - на юго-запад.
Прошло долгих пятнадцать минут среди разбивавшихся о корпус волн,
хлопанья истерзанных парусов, скрипа киль- и стапель-блоков и беспрерывной
гулкой вибрации рея на мачте. Время от времени кто-то готов был уже задать
вертевшийся на языке вопрос о причине взрыва на борту катера, но стоило ему
посмотреть на застывшую с прямой спиной маленькую фигурку с надетой на пучок
седых волос смешной соломенной шляпкой, как он тотчас передумывал. Было
что-то особенное в этой хрупкой пожилой леди, в несгибаемой осанке которой
отразилась вся ее непостижимая гордость, исключавшая не только возможность
непринужденного разговора, но и всякого разговора вообще.
И только у Гудрун Драхман хватило смелости сделать первый шаг из
деликатности - чтобы сделать его ненавязчивым. Она осторожно поднялась на
ноги, держа одной рукой припавшего к ее плечу мальчика, и, медленно ступая
по наклонной от крена плоскости рыбин, подошла к пустому месту рядом с мисс
Плендерлейт, которое прежде занимал генерал. Николсон, невольно затаив
дыхание, следил за ее передвижением. Лучше бы она не решилась, мелькнуло у
него в голове. Но Гудрун Драхман, как выяснилось, ошибки были не
свойственны.
Минуту или две они сидели вместе, молодость и старость, молча, не
шелохнувшись. Затем полусонный Питер выпростал из-под промокшего одеяла
пухлую ручку и дотронулся до влажной щеки мисс Плендерлейт. Вздрогнув, она
улыбнулась мальчику, взяла его ладонь в свою и затем, почти не раздумывая,
перенесла Питера к себе на колени, обнимая его тонкими, прозрачными руками.
Она крепко прижала его к себе, и мальчик, словно бы считая, что это уж
чересчур, сердито посмотрел на нее из-под тяжелых век. Мгновение спустя он
одарил ее столь же сердитой улыбкой, но старая женщина еще крепче прижала
его к груди и улыбнулась в ответ, будто снедаемая тоской. Но все же
улыбнулась.
- Почему вы подошли и сели здесь? - спросила она у девушки. - Вы и
малыш - почему вы здесь? - Ее голос был едва слышен.
- Не знаю, - покачала головой Гудрун, словно бы вопрос застал ее
врасплох. - Боюсь, я просто не знаю.
- Все в порядке. Я понимаю. - Мисс Плендерлейт улыбнулась и взяла ее за
руку. - Это... очень символично. То, что подошли именно вы, я хочу сказать.
Он сделал это ради вас и только ради вас и малыша.
- Вы подразумеваете...
- Бесстрашный Фостер. - Слова были напыщенны, но она произнесла их, как
молитву. - Бесстрашный Фостер Фарнхольм. Так мы называли его в шлюпке. Ничто
на земле не могло внушить ему страх.
- Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?
- Он сказал, что вы держитесь лучше всех. - Мисс Плендерлейт даже не
слышала вопроса. Она задумчиво качала головой, потеплев взглядом от
воспоминаний. - Он дразнил меня по поводу вас сегодня днем. Он сказал, что
не знает, о чем думает современное поколение, и поклялся Богом, что, будь он
на лет тридцать моложе, давным-давно отвел бы вас к алтарю.
- Он был очень добр ко мне, - нисколько не смущаясь, улыбнулась Гудрун.
- Боюсь только, он не очень хорошо меня знал.
- Это его точные слова. - Мисс Плендерлейт мягко вынула большой палец
мальчика у него изо рта. - Фостер всегда говорил, что, хотя образование,
несомненно, важно, первостепенной роли все же не играет, потому что любые
знания бессмысленны, не имей их обладатель природной мудрости. Он сказал,
что не знает, есть ли у вас образование или нет, и что в вашем случае это
абсолютно не существенно, ибо даже слепой увидит, сколь доброе у вас сердце,
важнее которого в мире нет ничего. - Мисс Плендерлейт улыбнулась, и ее
печаль на мгновение растворилась. - Фостер частенько сетовал, что на земле
осталось так мало великодушных людей, каким был он сам.
- Генерал Фарнхольм был очень добр, - пробормотала Гудрун.
- Генерал Фарнхольм был очень умен, - с мягким укором проговорила мисс
Плендерлейт. - Он был настолько умен, что... ну, да ладно.
- "Неся с собой блеск славы, мы идем", - пробормотал Уиллоуби.
Что? - Мисс Плендерлейт удивленно посмотрела на него. - Как вы сказали?
- Не обращайте внимания. Просто пришло в голову, мисс Плендерлейт.
Мисс Плендерлейт улыбнулась и, склонив голову, стала смотреть на
ребенка. Воцарившуюся умиротворенную тишину прервал капитан Файндхорн,
задавший наконец вопрос, на который всем не терпелось получить ответ.
- Если мы когда-нибудь вернемся домой, то целиком будем этим обязаны
генералу Фарнхольму. Не думаю, чтобы кто-либо из нас не помнил об этом до
конца дней. Вы сказали, почему он сделал это. Вы, по всей видимости, знали
его куда лучше любого из нас, мисс Плендерлейт. Объясните же мне, как ему
это удалось.
Мисс Плендерлейт кивнула.
- Я объясню. Все было очень просто, ведь Фостер был простым и прямым
человеком. Вы все заметили саквояж, с которым он не расставался?
- Заметили, - улыбнулся Файндхорн. - Тот, где он держал свои... мм...
запасы.
- Правильно, виски. К слову сказать, он ненавидел эту дрянь, и
использовал ее только, как говорится, для острастки. Как бы то ни было, он
оставил все бутылки еще на острове, в расселине между скалами, я полагаю.
Потом он...
- Что? Что вы сказали? - раздался голос еще не пришедшего в себя после
удара по голове Ван Эффена. Голландец подался вперед, периодически жмурясь
от боли в поврежденной ноге. - Он... он все оставил на острове?
- Да, именно так я и сказала. А почему это вас так удивляет, мистер Ван
Эффен?
- Думаю, это не имеет большого значения. - Ван Эффен откинулся назад и
улыбнулся ей. - Продолжайте.
- Да это, в общем-то, и все. В ту ночь он собрал на берегу множество
японских гранат и четырнадцать или пятнадцать из них положил в свой саквояж.
- В свой саквояж? - Николсон похлопал по соседнему с ним сиденью. - Но
они здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.
- Он насобирал гораздо больше, чем сказал вам, - очень тихо проговорила
мисс Плендерлейт, - и взял их с собой на борт. Он бегло говорил по-японски,
и ему не составило труда убедить офицера, в наличии у него документов Яна
Беккера. Попав на катер, Фостер, якобы собираясь показать им эти бумаги,
засунул руку в саквояж и выдернул у одной из гранат предохранительную чеку.
Он сказал, что времени останется всего четыре секунды.
Ночь выдалась беззвездной и безлунной, и только несущиеся облака
бороздили темное небо. Николсон вел шлюпку вперед, полагаясь на Бога и
интуицию. Стекло на корпусе компаса треснуло, почти весь спирт вытек, и
катушка теперь вращалась столь беспорядочно, что всякие попытки прочесть ее
в слабеющем свете фонаря были совершенно бессмысленны. Пришлось идти только
по ветру, постоянно держась к нему левым бортом и уповая лишь, что пассат не
ослабнет и не изменит направления. Но даже при устойчивом ветре управление
шлюпкой давалось с трудом; все больше и больше воды заливалось сквозь
поврежденную обшивку на корме, и шлюпка тяжело оседала назад, все больше
сбиваясь к югу.
С течением ночи напряжение и беспокойство Николсона возрастали,
передаваясь большинству в шлюпке, спали очень немногие. Вскоре после
полуночи Николсон понял, что, даже по самым скромным расчетам, они находятся
в пределах десяти-двенадцати миль от Зондского пролива, не дальше, а может,
и много ближе - милях в пяти. Имевшаяся на борту карта Восточного
Архипелага, пропиталась солью и истлела, став практически бесполезной,
однако Николсон прекрасно знал об опоясывающих юго-восточный берег Суматры
подводных скалах, рифах и отмелях. Но, как он ни старался, точное их
расположение припомнить не мог, равно как и определить местонахождение
шлюпки. Вполне возможно, подсчеты широты были настолько приблизительны, что
им грозило вообще разминуться с проливом. Вероятность наскочить на
какой-нибудь прибрежный риф выглядела отнюдь не призрачной, и окажись они
сейчас за бортом всего в полумиле от суши, едва ли будут шансы на спасение
хотя бы у половины изможденных и обессиленных людей. И даже если они избегут
всех опасностей, им придется вытаскивать шлюпку на берег в неиствующем
прибое.
После двух часов пополуночи Николсон послал боцмана и Вэньера головными
наблюдателями на бушприт. Еще человек шесть тут же вызвалось держать вахту,
но Николсон приказал им оставаться на местах, лежать как можно ниже и
проявить максимум выдержки. Ему следовало добавить, - чего он не сделал, -
что глаза Маккиннона все равно зорче и острее, чем у всех них, вместе
взятых.
Минуло еще полчаса, и Николсон вдруг осознал, что произошла какая-то
едва ощутимая перемена. Она, как гром, поразила Николсона и заставила его
отчаянно вглядываться в мрак впереди. Длинная, пологая зыбь с северо-запада
с каждой минутой становилась прерывистее и круче, и уставший от слепого
ведения шлюпки Николсон спохватился едва не в последний момент.
- Маккиннон! - Хрипло крикнул он, и несколько человек приняло сидячее
положение. - Нас несет прямо на мель!
- Понял. Думаю, вы правы, сэр, - донесся сквозь ветер не особенно
встревоженный голос боцмана. Он стоял в полный рост на мачтовой банке
схватившись одной рукой за мачту, а другой - заслоняя глаза от брызг.
- Видите что-нибудь?
- Будь я проклят, если вижу, - отозвался Маккиннон. - Сегодня чертовски
темная ночь, сэр.
- Продолжайте наблюдение. Вэньер?
- Сэр? - Голос четвертого помощника был взволнован, оставаясь при этом
достаточно твердым.
- Спустите люггер. Как можно скорее. И не убирайте его - нет времени.
Ван Эффен, Гордон, помогите ему. - Шлюпку начинало яростно болтать на
стремительно растущих волнах. - Сейчас что-нибудь видите, боцман?
- Совсем ничего, сэр.
- Развяжите Сайрена и его людей. Пересадите их ближе к середине шлюпки.
- Он подождал, пока три человека, спотыкаясь, не перешли на новое место. -
Сайрен, вы и ваши люди возьмите по брештуку. Гордон, вы тоже. По моей
команде вставляйте весла в уключины и начинайте грести.
- Не теперь, мистер Николсон.
- Вы что-то сказали?
- Вы меня слышали. Я сказал: "Не теперь", - холодно и надменно
проговорил Сайрен. - Мои руки онемели. К тому же я не склонен к
сотрудничеству.
- Не будьте идиотом, Сайрен. От этого зависят жизни всех нас.
- Но не моя. - Николсон увидел блеснувшие в темноте зубы. - Я
превосходный пловец, мистер Николсон.
- Вы ведь обрекли сорок человек на смерть, не так ли, Сайрен? - как бы
невзначай спросил Николсон. В нависшей тишине раздался громкий щелчок
предохранителя его "кольта". Прошла секунда, две, три. Наконец Сайрен
задвинул брештук в гнездо и, взявшись за весло, пробормотал указания своим
людям.
- Благодарю вас, - буркнул Николсон и повысил голос: - Слушайте все.
Полагаю, мы приближаемся к берегу. Ситуация такова, что нас, скорее всего,
ожидают прибрежные рифы или буруны. Шлюпку может затопить или перевернуть -
маловероятно, но эту возможность исключать нельзя. - "Будет чудом, если
этого не случится", - мрачно подумал Николсон. - Если вы окажетесь в воде,
держитесь за шлюпку, весла, спасательные пояса, - за все, что угодно, лишь
бы оно плавало. И что бы ни произошло, друг за друга. Все меня поняли?
Раздался тихий утвердительный ропот. Николсон включил фонарь и повел им
внутри шлюпки. Насколько позволял судить чахлый желтоватый свет, все
проснулись. И даже бесформенная, насквозь промокшая одежда не могла скрыть
необычайно напряженных поз людей. Николсон быстро потушил фонарь. Он знал,
что, несмотря на слабость луча, его глаза только через некоторое время
смогут вновь привыкнуть к темноте.
мечтали, потому что спасение было совсем рядом, и чудеса по-прежнему могли
происходить, а их невзгоды благополучно завершились.
Первым, как всегда, заметил низкий и длинный силуэт, маячивший на
двухмильном удалении сквозь брешь в стене дождя, Маккиннон. За считанные
секунды они спустили потрепанные люггер и кливер и демонтировали саму мачту.
Затем прижались ко дну шлюпки, так что даже с близкого расстояния она
выглядела лишь пустой дрейфующей лодкой, едва различимой в пелене дождя и,
вероятно, не стоящей внимательного осмотра, попади она в поле зрения. И она
попала: длинный сероватый силуэт изменил курс, дабы блокировать линию их
дрейфа; и они могли теперь только благодарить Бога, что зоркие наблюдатели
сумели разглядеть шлюпку сквозь дождевую мглу.
Это был торпедный катер ВМС США, а американские торпедные катера нельзя
было спутать ни с каким другим судном. Длинный и широкий развал бушприта,
семидесятифутовый корпус, обшитый клееной фанерой и движимый тремя
высокооборотными двигателями, четырехствольные торпедные установки, пулеметы
50-го калибра, - все это безошибочно указывало на тип корабля. Он не нес
никакого флага, однако, словно бы желая развеять последние сомнения
относительно его национальной принадлежности, стоявший на палубе катера
матрос развернул большой стяг, тут же туго забившийся по ветру. И даже в
сгущавшихся сумерках звездно-полосатое полотнище было, наверное, самым легко
узнаваемым флагом из всех.
Все теперь поднялись со дна шлюпки и приветственно махали руками. Двое
на катере махнули в ответ: один - из рулевой рубки, другой - у одной из
носовых башен. На шлюпке люди принялись собирать свои скромные пожитки, и
мисс Плендерлейт едва успела надеть шляпу, когда катер резко сбавил, а потом
и вовсе дал задний ход, скользя в футе от их борта и исполински возвышаясь
над маленькой лодкой. Пара концов перелетела через полосу воды и аккуратно
приземлилась на нос и корму шлюпки. Вскоре судно подошло к шлюпке впритирку,
и Николсон, положив одну руку на его борт, поднял другую в приветствии,
когда из-за рулевой рубки появилась приземистая фигура.
- Эй, там! - Николсон широко улыбнулся. - Дружище, как же мы рады вас
видеть!
- Ваша радость - ничто по сравнению с нашей. - На загорелом лице
блеснули белые зубы почти одновременно с неуловимым движением левой руки,
после которого у стоявших на палубе матросов внезапно возникли в руках
автоматы, а в правой руке говорившего - пистолет. - Боюсь, ваше ликование
будет более быстротечным, нежели наше. Настоятельно прошу сохранять
спокойствие.
Николсона будто ударили под ложечку. Несмотря на всю выпитую старшим
помощником воду, во рту у него пересохло, и он с трудом придал голосу
спокойный тон:
- Это что, неудачная шутка?
- Вынужден с вами согласиться. - Фигура на борту катера слегка
наклонилась, и только тогда Николсон разглядел характерно натянутую кожу в
уголках узких глаз. - И, видимо, для вас совсем не смешная. Смотрите. - Он
взмахнул рукой, и звездно-полосатое полотнище тут же куда-то исчезло,
замененное затрепетавшим на ветру флагом Страны восходящего солнца.
- Довольно посредственная уловка, не так ли? - продолжал человек. - Мы
ждем вас уже давно, и счастливы наконец лицезреть.
Он внезапно прервался и, обнажив зубы, навел пистолет на генерала,
вскочившего на ноги с поразительной для его лет стремительностью,
замахиваясь обеими руками с пустой бутылкой от виски. Но бутылка
предназначалась для Ван Эффена, полуобернувшегося в предчувствии удара, но
слишком поздно. Тяжелая бутылка угодила ему чуть выше уха, и голландец как
подкошенный рухнул через банку. Японский офицер уставился на Фарнхольма.
- Еще одно такое движение, и вы умрете. Вы что, спятили?
- Нет, но этот человек - да, и умереть пришлось бы всем нам. Он тянулся
за пистолетом. - Фарнхольм с негодованием посмотрел на упавшего Ван Эффена.
- Я слишком далеко зашел, чтобы умирать вот так.
- Вы умный старик, - вкрадчиво проговорил офицер. - Вам, действительно,
не на что рассчитывать.
"Действительно, не на что, - беспомощно подумал Николсон, - не на что
совсем". Он ощутил непреодолимую горечь от того, что им пришлось преодолеть
столь многое, и что все должно было закончиться именно так. Николсон услышал
глухое бормотание Питера за своей спиной и, обернувшись, увидел мальчика,
стоящего на корме и смотрящего на японского офицера сквозь решетку
перекрещенных пальцев. Питер не выглядел особенно испуганным, просто замер в
удивлении. Яростное отчаяние нахлынуло на Николсона: поражение может принять
любой, однако присутствие ребенка делало его невыносимым.
Две санитарки сидели по обе стороны старшего помощника. Темно-карие
глаза Лины были широко раскрыты от ужаса. В голубизне же глаз Гудрун
читались лишь грусть и отчаяние, точно отражая собственное настроение
Николсона. Николсон медленно обводил глазами шлюпку и везде натыкался на все
те же страх, отчаяние и ошеломляющую, щемящую горечь поражения. Правда, лицо
Сайрена было бесстрастным, как всегда; глаза Маккиннона стреляли из стороны
в сторону, быстро оглядывая то шлюпку, то катер, будто оценивая все
ничтожные шансы на сопротивление. И наконец генерал казался неестественно
беззаботным: обняв хрупкие плечи мисс Плендерлейт, он что-то шептал ей на
ухо.
- Какая трогательная и жалостная сцена, вы не находите? - Японский
офицер притворно горестно покачал головой. - Но, заметьте, собирается дождь,
и дождь сильный. - Он посмотрел на надвигавшуюся с северо-востока гряду
облаков и плотную пелену дождя, уже рябившую темневшее море менее чем в миле
от них. - Я не люблю мокнуть под дождем, особенно если в этом нет никакой
необходимости. А посему предлагаю...
- Всякие предложения излишни. Вы что, думаете, я собираюсь заночевать в
этой чертовой шлюпке? - Николсон обернулся на глухой, раздраженный голос
Фарнхольма, вставшего в полный рост с кожаным саквояжем в руке.
- Что... что вы делаете? - воскликнул старший помощник.
Фарнхольм взглянул на него и улыбнулся, изогнув верхнюю губу с ленивым
презрением, поднял глаза на стоявшего на катере офицера и ткнул большим
пальцем в направлении Николсона.
- Если этот дурак попытается наглупить или каким-то образом удержать
меня, пристрелите его.
Николсон уставился на генерала в полнейшем недоумении, затем посмотрел
вверх, на офицера, и не обнаружил в нем не только недоумения, но даже и тени
замешательства. Довольно ухмылявшийся японец начал быстро говорить на
совершенно непонятном Николсону языке, и Фарнхольм тут же с готовностью ему
ответил, бегло произнося слова чужой речи. И затем, прежде чем старший
помощник успел осознать, что происходит, генерал сунул руку в свой саквояж
и, вытащив оттуда пистолет, принялся пробираться к борту шлюпки с саквояжем
в одной руке и оружием - в другой.
- Этот джентльмен сказал, что нас ряды видеть. - Фарнхольм улыбнулся
Николсону сверху. - Боюсь, это относилось только ко мне, желанному и, как
видите, высокочтимому гостю. - Он повернулся к японцу. - Вы поработали
превосходно. Ваша награда будет соответствующей. - Тут он резко перешел на
иностранный язык - японский, понял Николсон, - и разговор длился почти две
минуты.
Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам катера, и
Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника.
- Мой друг предлагает вам подняться на борт в качестве пленников, -
сказал Фарнхольм. - Однако я пытаюсь убедить его, что вы слишком опасны и
вас следует расстрелять на месте. Мы намерены обсудить способ вашего
устранения в более комфортных условиях. - Он снова повернулся к японцу. -
Привяжите шлюпку к корме. Терять им нечего, и было бы в высшей степени
неразумно оставить их у борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз. -
Он насмешливо поклонился. - Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое
почтение. Спасибо, что подбросили. Благодарю также за неизменную
обходительность и профессиональное мастерство, без которого встреча с моими
добрыми друзьями была бы невозможной.
- Будь ты проклят, предатель! - медленно, с яростью проговорил
Николсон.
- Вот он, молодой голос слепого национализма. - Фарнхольм печально
покачал головой. - Это грубый и жестокий мир, молодой человек. И в нем
каждому приходится так или иначе зарабатывать на жизнь.
Он небрежно, с издевкой махнул рукой.
- Au revoir. Приятно было провести время в вашем обществе.
Секундой позже он скрылся за непроницаемой стеной дождя.
Долгое время никто в шлюпке не шелохнулся. Оторопело сидевшие под
холодным проливным дождем, люди тупо смотрели на то место, где, прежде чем
исчезнуть, стоял Фарнхольм.
Вероятно, прошло не так уж много времени, как бы замедлившего свой ход,
вероятно, каких-то несколько секунд, после чего Николсон услышал голос мисс
Плендерлейт, обратившейся к нему по имени и что-то добавившей. Однако в
шелесте дождя и исступленном барабанном бое его по палубам катера ее слова
прозвучали лишь бессмысленным бормотанием. Но Николсон замер, пораженный ее
видом. Мисс Плендерлейт сидела, сложив руки на коленях, прямая, как скала, и
в ее глазах стояли слезы.
- Что такое, мисс Плендерлейт? - мягко спросил Николсон.
- Подайте шлюпку дальше к корме, - сказала она, смотря невидящими
глазами прямо перед собой. - Он же сказал вам. Подайте еще назад.
Немедленно.
- Я не понимаю... Почему вы хотите, чтобы шлюпка...
Он почувствовал, как что-то твердое и холодное больно уперлось сзади в
шею. Николсон обернулся и воззрился на гладкое, желтое лицо японца,
направившего на него ствол пулемета.
- Без разговоров, англичанин. - Его английский был намного хуже, чем
английский офицера. Он выглядел опасным, явно принадлежа к тому типу людей,
которые используют любой повод, чтобы привести оружие в действие. - Всем
молчать. Я вам не верю. Я буду убивать.
Матрос повел пулеметом, пока ствол не поравнялся с головой мисс
Плендерлейт. Губы матроса растянулись в зловещей улыбке. Но мисс Плендерлейт
лишь смотрела на него бесстрастным взглядом, едва ли видя его вообще, и
матрос внезапно опустил пулемет и отступил на шаг. Жестом он показал, что
привязанная к носу шлюпки веревка должна быть перекинута назад. Николсон и
Маккиннон увалили шлюпку под ветер вдоль борта катера и очень скоро
оказались за его кормой, на расстоянии двенадцатифутового конца веревки. Два
японца стояли бок о бок на юге с карабинами со взведенными курками.
Катер снова пришел в движение, направляясь на северо-восток, в глубь
моря и дождя, столь сильного, что со шлюпки бушприт катера казался окутанным
густой пеленой.
Мисс Плендерлейт сидела спиной к дождю и катеру, - с ее насквозь
промокшей соломенной шляпы струилась вода, заливавшая щеки. Глаза же
прояснились и, не отрываясь, смотрели на Николсона. Затем она перевела его
на лежавший рядом с ней карабин Фарнхольма.
- Не смотрите на меня, - прошептала она. - Не обращайте на меня
внимания. Меня могут услышать.
Николсон посмотрел на охранников на катере с каменным выражением лица.
Легкий кивок головы остался для японцев незамеченным.
- Видите карабин? За моим саквояжем?
Николсон лениво посмотрел на скамью и тут же отвел взгляд. Из-под
брезента за кожаным саквояжем мисс Плендерлейт, с вязаньем и всеми земными
ее сокровищами, выглядывал приклад карабина. Карабина Фарнхольма, столь
эффективно использовавшегося генералом против... Внезапно на Николсона
нахлынули воспоминания, как Фарнхольм вывел из строя большое орудие на
субмарине, как он отбил атаку истребителя, как он спас ему, Николсону, жизнь
на берегу того маленького острова; и старший помощник вдруг понял, что в
переходе генерала на сторону неприятеля было что-то фантастически
противоестественное, что ни один человек не способен так диаметрально
измениться...
- Вы видите или нет? - настойчиво повторила мисс Плендерлейт.
Николсон медленно, осторожно кивнул. Приклад карабина лежал менее чем в
футе от его руки.
- Курок взведен, - неслышно проговорила мисс Плендерлейт. - Оружие
готово к стрельбе. Так сказал Фостер.
На этот раз Николсон уставился на нее во все глаза, моргая под
проливным дождем в изумленном оцепенении. В следующее мгновение он забыл о
мисс Плендерлейт, слегка привстав со своего места и нащупывая рукой карабин.
Даже на расстоянии сорока или пятидесяти футов звук взрыва был
оглушительным, и взрывная волна стремительно ударила им в лица. Из
образовавшейся в правом борту катера пробоины вырвался столб дыма и огня,
тотчас объявшего всю среднюю часть судна. Конвоиры, забыв о пленных,
повернулись спиной к шлюпке, один пошатнулся от сотрясения, и, отчаянно
размахивая руками, спиной упал за кормовой борт. Второй, бросившись в
направлении носа, не сделал и двух шагов, когда пущенная Николсоном пуля
попала ему в голову. Маккиннон кинулся на бушприт шлюпки с топориком в руке
и одним яростным ударом перерубил натянутый буксирный трос. Николсон круто
заложил румпель вправо, и шлюпка, развернувшись, тяжело направилась на
запад. Катер, не меняя курса, продолжал двигаться в северо-восточном
направлении, и через полминуты его очертания и даже языки пламени над
капитанским мостиком полностью скрылись в пелене дождя и сгущавшемся мраке.
В странной, недружелюбной тишине они, не теряя ни секунды, установили
мачту, подняли паруса и устремились в дождь и тьму, выжимая из дырявых и
изношенных парусов максимальную скорость. Угрожающе круто накренив шлюпку на
левый борт, Николсон отклонялся к северу, ибо понимал, что, как только катер
оправится от шока и ликвидирует пожар, - а судно явно было слишком большим,
чтобы оказаться выведенным из строя надолго, - он немедленно отправится на
поиски, и, очевидно, в направлении ветра, Зондского пролива и свободы, то
бишь - на юго-запад.
Прошло долгих пятнадцать минут среди разбивавшихся о корпус волн,
хлопанья истерзанных парусов, скрипа киль- и стапель-блоков и беспрерывной
гулкой вибрации рея на мачте. Время от времени кто-то готов был уже задать
вертевшийся на языке вопрос о причине взрыва на борту катера, но стоило ему
посмотреть на застывшую с прямой спиной маленькую фигурку с надетой на пучок
седых волос смешной соломенной шляпкой, как он тотчас передумывал. Было
что-то особенное в этой хрупкой пожилой леди, в несгибаемой осанке которой
отразилась вся ее непостижимая гордость, исключавшая не только возможность
непринужденного разговора, но и всякого разговора вообще.
И только у Гудрун Драхман хватило смелости сделать первый шаг из
деликатности - чтобы сделать его ненавязчивым. Она осторожно поднялась на
ноги, держа одной рукой припавшего к ее плечу мальчика, и, медленно ступая
по наклонной от крена плоскости рыбин, подошла к пустому месту рядом с мисс
Плендерлейт, которое прежде занимал генерал. Николсон, невольно затаив
дыхание, следил за ее передвижением. Лучше бы она не решилась, мелькнуло у
него в голове. Но Гудрун Драхман, как выяснилось, ошибки были не
свойственны.
Минуту или две они сидели вместе, молодость и старость, молча, не
шелохнувшись. Затем полусонный Питер выпростал из-под промокшего одеяла
пухлую ручку и дотронулся до влажной щеки мисс Плендерлейт. Вздрогнув, она
улыбнулась мальчику, взяла его ладонь в свою и затем, почти не раздумывая,
перенесла Питера к себе на колени, обнимая его тонкими, прозрачными руками.
Она крепко прижала его к себе, и мальчик, словно бы считая, что это уж
чересчур, сердито посмотрел на нее из-под тяжелых век. Мгновение спустя он
одарил ее столь же сердитой улыбкой, но старая женщина еще крепче прижала
его к груди и улыбнулась в ответ, будто снедаемая тоской. Но все же
улыбнулась.
- Почему вы подошли и сели здесь? - спросила она у девушки. - Вы и
малыш - почему вы здесь? - Ее голос был едва слышен.
- Не знаю, - покачала головой Гудрун, словно бы вопрос застал ее
врасплох. - Боюсь, я просто не знаю.
- Все в порядке. Я понимаю. - Мисс Плендерлейт улыбнулась и взяла ее за
руку. - Это... очень символично. То, что подошли именно вы, я хочу сказать.
Он сделал это ради вас и только ради вас и малыша.
- Вы подразумеваете...
- Бесстрашный Фостер. - Слова были напыщенны, но она произнесла их, как
молитву. - Бесстрашный Фостер Фарнхольм. Так мы называли его в шлюпке. Ничто
на земле не могло внушить ему страх.
- Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?
- Он сказал, что вы держитесь лучше всех. - Мисс Плендерлейт даже не
слышала вопроса. Она задумчиво качала головой, потеплев взглядом от
воспоминаний. - Он дразнил меня по поводу вас сегодня днем. Он сказал, что
не знает, о чем думает современное поколение, и поклялся Богом, что, будь он
на лет тридцать моложе, давным-давно отвел бы вас к алтарю.
- Он был очень добр ко мне, - нисколько не смущаясь, улыбнулась Гудрун.
- Боюсь только, он не очень хорошо меня знал.
- Это его точные слова. - Мисс Плендерлейт мягко вынула большой палец
мальчика у него изо рта. - Фостер всегда говорил, что, хотя образование,
несомненно, важно, первостепенной роли все же не играет, потому что любые
знания бессмысленны, не имей их обладатель природной мудрости. Он сказал,
что не знает, есть ли у вас образование или нет, и что в вашем случае это
абсолютно не существенно, ибо даже слепой увидит, сколь доброе у вас сердце,
важнее которого в мире нет ничего. - Мисс Плендерлейт улыбнулась, и ее
печаль на мгновение растворилась. - Фостер частенько сетовал, что на земле
осталось так мало великодушных людей, каким был он сам.
- Генерал Фарнхольм был очень добр, - пробормотала Гудрун.
- Генерал Фарнхольм был очень умен, - с мягким укором проговорила мисс
Плендерлейт. - Он был настолько умен, что... ну, да ладно.
- "Неся с собой блеск славы, мы идем", - пробормотал Уиллоуби.
Что? - Мисс Плендерлейт удивленно посмотрела на него. - Как вы сказали?
- Не обращайте внимания. Просто пришло в голову, мисс Плендерлейт.
Мисс Плендерлейт улыбнулась и, склонив голову, стала смотреть на
ребенка. Воцарившуюся умиротворенную тишину прервал капитан Файндхорн,
задавший наконец вопрос, на который всем не терпелось получить ответ.
- Если мы когда-нибудь вернемся домой, то целиком будем этим обязаны
генералу Фарнхольму. Не думаю, чтобы кто-либо из нас не помнил об этом до
конца дней. Вы сказали, почему он сделал это. Вы, по всей видимости, знали
его куда лучше любого из нас, мисс Плендерлейт. Объясните же мне, как ему
это удалось.
Мисс Плендерлейт кивнула.
- Я объясню. Все было очень просто, ведь Фостер был простым и прямым
человеком. Вы все заметили саквояж, с которым он не расставался?
- Заметили, - улыбнулся Файндхорн. - Тот, где он держал свои... мм...
запасы.
- Правильно, виски. К слову сказать, он ненавидел эту дрянь, и
использовал ее только, как говорится, для острастки. Как бы то ни было, он
оставил все бутылки еще на острове, в расселине между скалами, я полагаю.
Потом он...
- Что? Что вы сказали? - раздался голос еще не пришедшего в себя после
удара по голове Ван Эффена. Голландец подался вперед, периодически жмурясь
от боли в поврежденной ноге. - Он... он все оставил на острове?
- Да, именно так я и сказала. А почему это вас так удивляет, мистер Ван
Эффен?
- Думаю, это не имеет большого значения. - Ван Эффен откинулся назад и
улыбнулся ей. - Продолжайте.
- Да это, в общем-то, и все. В ту ночь он собрал на берегу множество
японских гранат и четырнадцать или пятнадцать из них положил в свой саквояж.
- В свой саквояж? - Николсон похлопал по соседнему с ним сиденью. - Но
они здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.
- Он насобирал гораздо больше, чем сказал вам, - очень тихо проговорила
мисс Плендерлейт, - и взял их с собой на борт. Он бегло говорил по-японски,
и ему не составило труда убедить офицера, в наличии у него документов Яна
Беккера. Попав на катер, Фостер, якобы собираясь показать им эти бумаги,
засунул руку в саквояж и выдернул у одной из гранат предохранительную чеку.
Он сказал, что времени останется всего четыре секунды.
Ночь выдалась беззвездной и безлунной, и только несущиеся облака
бороздили темное небо. Николсон вел шлюпку вперед, полагаясь на Бога и
интуицию. Стекло на корпусе компаса треснуло, почти весь спирт вытек, и
катушка теперь вращалась столь беспорядочно, что всякие попытки прочесть ее
в слабеющем свете фонаря были совершенно бессмысленны. Пришлось идти только
по ветру, постоянно держась к нему левым бортом и уповая лишь, что пассат не
ослабнет и не изменит направления. Но даже при устойчивом ветре управление
шлюпкой давалось с трудом; все больше и больше воды заливалось сквозь
поврежденную обшивку на корме, и шлюпка тяжело оседала назад, все больше
сбиваясь к югу.
С течением ночи напряжение и беспокойство Николсона возрастали,
передаваясь большинству в шлюпке, спали очень немногие. Вскоре после
полуночи Николсон понял, что, даже по самым скромным расчетам, они находятся
в пределах десяти-двенадцати миль от Зондского пролива, не дальше, а может,
и много ближе - милях в пяти. Имевшаяся на борту карта Восточного
Архипелага, пропиталась солью и истлела, став практически бесполезной,
однако Николсон прекрасно знал об опоясывающих юго-восточный берег Суматры
подводных скалах, рифах и отмелях. Но, как он ни старался, точное их
расположение припомнить не мог, равно как и определить местонахождение
шлюпки. Вполне возможно, подсчеты широты были настолько приблизительны, что
им грозило вообще разминуться с проливом. Вероятность наскочить на
какой-нибудь прибрежный риф выглядела отнюдь не призрачной, и окажись они
сейчас за бортом всего в полумиле от суши, едва ли будут шансы на спасение
хотя бы у половины изможденных и обессиленных людей. И даже если они избегут
всех опасностей, им придется вытаскивать шлюпку на берег в неиствующем
прибое.
После двух часов пополуночи Николсон послал боцмана и Вэньера головными
наблюдателями на бушприт. Еще человек шесть тут же вызвалось держать вахту,
но Николсон приказал им оставаться на местах, лежать как можно ниже и
проявить максимум выдержки. Ему следовало добавить, - чего он не сделал, -
что глаза Маккиннона все равно зорче и острее, чем у всех них, вместе
взятых.
Минуло еще полчаса, и Николсон вдруг осознал, что произошла какая-то
едва ощутимая перемена. Она, как гром, поразила Николсона и заставила его
отчаянно вглядываться в мрак впереди. Длинная, пологая зыбь с северо-запада
с каждой минутой становилась прерывистее и круче, и уставший от слепого
ведения шлюпки Николсон спохватился едва не в последний момент.
- Маккиннон! - Хрипло крикнул он, и несколько человек приняло сидячее
положение. - Нас несет прямо на мель!
- Понял. Думаю, вы правы, сэр, - донесся сквозь ветер не особенно
встревоженный голос боцмана. Он стоял в полный рост на мачтовой банке
схватившись одной рукой за мачту, а другой - заслоняя глаза от брызг.
- Видите что-нибудь?
- Будь я проклят, если вижу, - отозвался Маккиннон. - Сегодня чертовски
темная ночь, сэр.
- Продолжайте наблюдение. Вэньер?
- Сэр? - Голос четвертого помощника был взволнован, оставаясь при этом
достаточно твердым.
- Спустите люггер. Как можно скорее. И не убирайте его - нет времени.
Ван Эффен, Гордон, помогите ему. - Шлюпку начинало яростно болтать на
стремительно растущих волнах. - Сейчас что-нибудь видите, боцман?
- Совсем ничего, сэр.
- Развяжите Сайрена и его людей. Пересадите их ближе к середине шлюпки.
- Он подождал, пока три человека, спотыкаясь, не перешли на новое место. -
Сайрен, вы и ваши люди возьмите по брештуку. Гордон, вы тоже. По моей
команде вставляйте весла в уключины и начинайте грести.
- Не теперь, мистер Николсон.
- Вы что-то сказали?
- Вы меня слышали. Я сказал: "Не теперь", - холодно и надменно
проговорил Сайрен. - Мои руки онемели. К тому же я не склонен к
сотрудничеству.
- Не будьте идиотом, Сайрен. От этого зависят жизни всех нас.
- Но не моя. - Николсон увидел блеснувшие в темноте зубы. - Я
превосходный пловец, мистер Николсон.
- Вы ведь обрекли сорок человек на смерть, не так ли, Сайрен? - как бы
невзначай спросил Николсон. В нависшей тишине раздался громкий щелчок
предохранителя его "кольта". Прошла секунда, две, три. Наконец Сайрен
задвинул брештук в гнездо и, взявшись за весло, пробормотал указания своим
людям.
- Благодарю вас, - буркнул Николсон и повысил голос: - Слушайте все.
Полагаю, мы приближаемся к берегу. Ситуация такова, что нас, скорее всего,
ожидают прибрежные рифы или буруны. Шлюпку может затопить или перевернуть -
маловероятно, но эту возможность исключать нельзя. - "Будет чудом, если
этого не случится", - мрачно подумал Николсон. - Если вы окажетесь в воде,
держитесь за шлюпку, весла, спасательные пояса, - за все, что угодно, лишь
бы оно плавало. И что бы ни произошло, друг за друга. Все меня поняли?
Раздался тихий утвердительный ропот. Николсон включил фонарь и повел им
внутри шлюпки. Насколько позволял судить чахлый желтоватый свет, все
проснулись. И даже бесформенная, насквозь промокшая одежда не могла скрыть
необычайно напряженных поз людей. Николсон быстро потушил фонарь. Он знал,
что, несмотря на слабость луча, его глаза только через некоторое время
смогут вновь привыкнуть к темноте.