Маклин Алистер. К югу от мыса Ява

американцы по-прежнему воюют, но долго им не продержаться. Японцы уже
захватили более дюжины городов и деревень в радиусе ста миль. Они
поставили... как же вы это называете?.. гарнизон в Бантуке. Большой
гарнизон, под командованием полковника. Полковника Кисеки. - Телак потряс
головой, словно поежившись от холода. - Полковник Кисеки - не человек. Он
зверь. Но даже звери убивают только ради собственного выживания. Кисеки же
отрывает людям - и даже детям - руки с такой же непринужденностью, как
несмышленый ребенок - мушиные крылышки.
- Как далеко этот город от вашей деревни? - медленно спросил Николсон.
- Бантук?
- Да, где стоит гарнизон.
- В четырех милях. Не далее.
- В четырех милях! Вы приютите нас... в четырех милях от японцев! Но
что же произойдет, если...
- Боюсь, долго вы не сможете у нас оставаться, - мрачно перебил Телак.
- Мой отец, Трика, говорит, что это будет небезопасно. Повсюду - даже среди
наших людей - доносчики за вознаграждение. Японцы схватят вас и заберут
отца, мать, братьев и меня в Бантук.
- Как заложников?
- Можно сказать и так, - усмехнулся Телак. - Только заложники японцев
никогда не возвращаются. Японцы очень жестокие люди. Поэтому мы вам и
помогаем.
- Как долго мы сможем пробыть у вас?
Телак коротко посовещался с отцом.
- Пока это не будет угрожать нашей безопасности. Мы обеспечим вас едой,
отдыхом и ночлегом. Наши деревенские старухи способны исцелить любую рану.
Возможно, вы останетесь у нас на три дня, но не более.
- А потом?
Телак пожал плечами и молча продолжал путь по джунглям.
Они встретились с Маккинноном менее чем в ста ярдах от места, где
предыдущей ночью шлюпку выбросило на берег. Он бежал, шатаясь из стороны в
сторону, из красовавшегося посередине лба разреза на глаза ему струйками
стекала кровь. Николсон, еще не получив никаких объяснений, понял, чьих это
рук дело.
Разъяренный и посрамленный, Маккиннон винил во всем только себя, с
самоуничижением человека, справедливо считавшегося воплощением опыта и
надежности. Впервые он увидел большой тяжелый камень, лишивший его сознания,
только когда пришел в себя. Никому на свете было не под силу бесконечно
контролировать одновременно троих, чьи согласованные действия выглядели
тщательно спланированными. Сайрен и двое его людей, по словам Файндхорна,
двинулись на северо-восток, предварительно забрав у нокаутированного
Маккиннона карабин.
Боцман всей душой ратовал за преследование, и Николсон, понимавший,
какую опасность представляет оказавшийся на свободе Сайрен, был с ним
солидарен. Однако Телак тут же отверг эту мысль, сказав, что найти беглецов
в джунглях почти невозможно, и поиски человека с автоматическим оружием в
руках, могущего легко затаиться, - равносильны самоубийству.
Прошло немногим более двух часов, как последние из носильщиков вступили
в кампонг Трики - скрытую джунглями деревню. Худосочные, небольшого роста
люди оказались на удивление крепкими и выносливыми и преодолели путь без
единой передышки или передачи груза другому.
Вождь Трика оказался человеком слова. Деревенские старухи промыли и
обработали гноящиеся раны, покрыв их холодными, успокаивающими мазями,
приготовленными по неким таинственным древним рецептам, наложили сверху
большие листья и закрепили все это при помощи полос хлопчатобумажной ткани.
Затем их накормили, и накормили великолепно: курятина, черепашьи яйца,
горячий рис, салат из креветок, ямс, сладкие вареные коренья и вяленая рыба
были выставлены перед ними. Но чувство голода давно притупилось в них под
каскадом обрушившихся невзгод, и они лишь из уважения к хозяевам
притронулись к обильному угощению. Кроме того, сильнее голода была
потребность в сне. Не было ни постелей, ни гамаков, - лишь циновки из
волокон кокоса на чисто выметенном земляном полу хижины, показавшиеся сущим
раем для людей, забывших о нормальном, полноценном сне. Они уснули, как
мертвые.
Николсон проснулся среди спокойствия ночи: ни болтовни обезьян, ни
криков ночных птиц, - никаких звуков вообще. Только тишина и темень, да две
коптящие масляные лампы внутри хижины, свисающие с врытых около входа
жердей.
Николсон проспал бы много дольше, но острые, мучительные покалывания в
шею резко разорвали пелену сна. Окончательно проснувшись, Николсон увидел
японский штык, приставленный к его горлу.
Штык был длинным, острым и уродливым. Маслянистая поверхность его
зловеще поблескивала в мерцающем свете, разделяясь по всей длине зазубренным
желобком для стока крови, с расстояния нескольких дюймов казавшимся огромным
металлическим рвом. В воспаленном полусонном мозгу Николсона мелькнула
кошмарная череда массовых расстрелов и захоронений, и сквозь них его
непонимающий взгляд завороженно заскользил вверх по блестящей поверхности
штыка, стволу винтовки, загорелой руке, державшей оружие, перекинулся на
серо-зеленую униформу с ремнем и наконец остановился на лице, кривившем губы
в улыбке, более походившей на звериный оскал вкупе с налитыми кровью
маленькими свинячьими глазками под козырьком фуражки. Заметив, что Николсон
проснулся, японец оскалился еще больше, обнажив ряд длинных зубов.
Одновременно острие штыка впилось в горло, отчего нахлынула тошнота, а
свет ламп стал меркнуть.
Постепенно зрение вернулось к Николсону. Стоявший над ним человек, - а
это был офицер, судя по висевшему у него на бедре мечу, - не шелохнулся,
продолжая держать штык у его горла. Мучительно медленно, стараясь не
шевелиться, Николсон обвел глазами хижину и снова почувствовал тошноту, уже
от горькой безысходности, подступившей почти физической волной отчаяния. Его
сторож отнюдь не был единственным в хижине. По меньшей мере, их
насчитывалось около дюжины, вооруженных винтовками и штыками, направленными
на спящих мужчин и женщин. Николсон смутно подумал, что всех его товарищей
убьют во сне, но не успел даже содрогнуться от этой мысли, как нависшую
тишину прервал стоявший над ним офицер.
- Об этой мрази ты говорил? - Его английский отличался беглостью
образованного человека, обучавшегося языку у людей, для которых он не был
родным. - Это их вожак?
- Да, это он, - раздался безучастный и отрешенный голос скрытого за
дверным проемом Телака. - Он командует отрядом.
- Так, значит, он? Говори же, ты, английская свинья! - Офицер нажал
штыком на горло Николсона. Старший помощник почувствовал, как кровь
медленной, теплой струйкой стекает за воротник. Сначала он хотел сказать,
что главный здесь капитан Файндхорн, однако тут же понял, сколь несладко
придется лидеру, а капитан Файндхорн вряд ли был в состоянии вынести
дальнейшие муки.
- Да, отрядом командую я, - проговорил Николсон голосом, самому
показавшимся хриплым и натужным. Он прикинул шансы на то, чтобы выбить штык
из рук офицера, и быстро осознал всю бессмысленность этой затеи - в хижине
находилась дюжина других, готовых пристрелить его при первой возможности. -
Уберите эту чертову штуковину от моей шеи.
- Ах, конечно! - Офицер убрал штык, отступил на шаг и ударил Николсона
ногой чуть повыше почки. - Капитан Ямата, к вашим услугам, - вкрадчиво
сообщил он. - Офицер японской армии его императорского величества. В будущем
выбирайте выражения, говоря с японским офицером. Вставай, свинья. - Он
перешел на крик: - Ну-ка, всем встать!
С тошнотворным головокружением Николсон медленно поднялся на ноги.
Остальные также, шатаясь, вставали.
Слишком медлительных, слабых или тяжело раненных безжалостным рывком
приводили в стоячее положение и толкали к дверному проему, невзирая на стоны
и крики. Гудрун Драхман оказалась в числе тех, кого грубо препроводили к
двери. Нагнувшись над все еще спящим Питером, она закутала его в одеяло и
едва взяла на руки, как японец с такой силой и яростью выпрямил руку, что
едва не вывихнул ее: крик боли готов был сорваться с ее тотчас плотно
сжавшихся губ. Глядя на девушку, старший помощник ощутил прилив
непреодолимой жалости, он сделал бы все что угодно, лишь бы избавить ее от
грядущих истязаний, и с некоторым удивлением признался себе, что не может
вспомнить, чтобы испытывал к кому-либо, за исключением Кэролайн, подобное
чувство. Он знал эту девушку всего десять дней, правда, стоивших десяти
жизней: тяжесть выпавших на их долю испытаний с жестокой и обескураживающей
очевидностью высветили все достоинства и недостатки, которые могли бы
оставаться скрытыми еще долгие годы. И Гудрун Драхман, подобно Лэйчи
Макккиннону, вышла из горнила боли и неимоверных страданий чистой и
незапятнанной. Невероятно, но на какое-то мгновение Николсон забыл, где
находится, и, снова посмотрев на Гудрун, понял, что обманывает себя
намеренно. То, что он чувствовал по отношению к этой девушке с неспешной
улыбкой, шрамом на щеке цвета окутанной сумерками розы и глазами голубизны
северных морей, не было простой жалостью или состраданием, а если и было, то
уже не теперь. Не теперь. Николсон медленно покачал головой, улыбнулся про
себя и застонал от боли, когда Ямата ударом приклада промеж лопаток пихнул
его к двери.
Хотя снаружи стояла почти кромешная тьма, Николсон разглядел, что
солдаты ведут их к ярко освещенной, большой прямоугольной хижине совета
старейшин на другой стороне кампонга, где ранее проходила трапеза. Николсон
еще разглядел во мраке неподвижный силуэт Телака. Игнорируя находившегося за
его спиной офицера и неизбежность еще одного удара, Николсон остановился.
Телак казался высеченным из камня. Он не шелохнулся, не сделал ни одного
движения.
- Сколько они заплатили тебе, Телак? - Голос Николсона был чуть слышнее
шепота.
Шли секунды, но Телак не отвечал. Николсон внутренне напрягся перед
очередным ударом в спину, но Телак заговорил. Столь тихо, что Николсону
пришлось невольно нагнуть голову, дабы услышать:
- Они хорошо мне заплатили, мистер Николсон. - Он сделал шаг вперед,
внезапно выделившись из мрака в лившемся из двери свете. Его левая щека,
шея, рука и верхняя часть груди представляли собой сплошную ужасную рану от
меча, из которой на плотно утрамбованную землю кампонга бесшумно капала
кровь. - Они хорошо мне заплатили, - бесцветным голосом повторил Телак. -
Мой отец мертв - нет больше Трики. Многие из наших людей также умерли. Нас
предали, и они захватили нас врасплох.
Николсон молча смотрел на Телака, краем глаза уловив силуэты со штыками
за спиной Телака - целых два. Телак, видимо, здорово сражался, прежде чем
его удалось одолеть. Николсон тотчас горько пожалел о только что
произнесенном несправедливом обвинении и открыл было рот, собираясь сказать
об этом, но тут же задохнулся от боли: штык снова впился ему в спину
одновременно с тихим и злобным смехом Яматы.
Японский офицер на острие штыка повел Николсона по кампонгу. Впереди,
по резко очерченному прямоугольнику света понуро брели остальные. Мисс
Плендерлейт как раз входила в хижину, за ее спиной шла Лина, затем Гудрун с
Питером, за ними следовали боцман и Ван Эффен. У двери Гудрун вдруг
споткнулась обо что-то и едва не упала, увлекаемая весом мальчика. Конвоир
грубо схватил ее за плечо и толкнул. Возможно, он хотел протолкнуть ее
сквозь дверной проем, но девушка и ребенок с силой врезались в притолоку.
Николсон услышал глухой стук головы о твердое дерево, резкий вскрик больно
ударившейся девушки и пронзительный, надрывный плач Питера. Шедший за
девушкой Маккиннон прокричал что-то неразборчивое - на своем родном,
гэлльском, догадался Николсон, - и, сделав два быстрых шага вперед, бросился
на толкнувшего девушку конвоира. Однако приклад винтовки позади него был еще
быстрее, и боцман не увидел его приближения...
Дом совета, ярко освещенный шестью масляными лампами, был большой,
высокой комнатой шириной в двадцать и длиной в тридцать футов, с входной
дверью посредине одной из более длинных сторон хижины. Справа от двери во
всю ширину комнаты располагался помост старейшин, за ним - другая дверь,
выходившая на кампонг. Вся остальная часть хижины была абсолютно голой,
хорошо утрамбованной землей и ничем более. На ней и сидели пленники
небольшим тесным полукругом. Все, кроме лежавшего Маккиннона, - Николсон
видел лишь его плечи, безжизненно распростертые руки и покрытый темными
кудрявыми волосами затылок в полосе струившегося от входной двери света.
Николсон только на мгновение остановил глаза на помосте и сидевших там
людях и подумал о собственных глупости и безрассудстве, приведших их всех -
и Гудрун, и Питера, и Файндхорна, и остальных і- к столь мрачному концу.
Капитан Ямата сидел на низкой скамье по соседству с Сайреном.
Ухмылявшимся, торжествовавшим Сайреном, не скрывавшем более своих эмоций под
маской безразличия и отлично, видимо, поладившим с широко улыбавшимся
Яматой. Время от времени Сайрен вынимал из блестящих зубов длинную черную
сигару и презрительно выпускал в сторону Николсона облако дыма. Старший
помощник смотрел на бывшего капитана "Кэрри Дэнсер" холодными от ненависти,
немигающими глазами.
Мучительным было все произошедшее после бегства Сайрена и его людей.
Они дали понять, что отправились на север. - "Уловка, - с яростью подумал
Николсон, - разгадать которую по силам любому ребенку". Спрятавшись, Сайрен,
должно быть, подождал, пока не пройдут носильщики, после чего последовал за
ними и, обогнув деревню, направился в Бантук, где и предупредил гарнизон.
Любой дурак должен был это предвидеть и принять соответствующие меры
предосторожности, одна из которых заключалась в убийстве Сайрена. Он же,
Николсон, проявил преступную беспечность и не предотвратил дальнейших
событий. Теперь он знал, что, представься ему когда-либо такая возможность,
он пристрелит Сайрена без тени сожаления, как если бы дело касалось старой
консервной банки. Но он также знал, что такой возможности ему более не
представится.
Медленно, словно бы с трудом, Николсон отвел взгляд от лица Сайрена и
оглядел сидевших на полу рядом с ним. Гудрун, Питер, мисс Плендерлейт,
Файндхорн, Уиллоуби, Вэньер - все они были здесь, уставшие, больные,
покорившиеся судьбе, но не испытывавшие страха перед грядущими ее
превратностями. Горечь Николсона стала почти невыносимой. Все они доверяли
ему безоговорочно, веря, что ему по силам благополучно доставить их домой.
Они ему доверяли, и теперь уже никому из них никогда не увидеть дома... Он
снова посмотрел на помост. Капитан Ямата встал, заткнул большой палец одной
руки за ремень, а другую положил на рукоятку меча.
- Долго я ваше внимание занимать не буду, - спокойно и отчетливо
проговорил он. - Мы отправляемся в Бантук через десять минут. Мой командир,
полковник Кисеки жаждет видеть всех вас: у него был сын, командовавший
захваченным нами американским торпедным катером, посланным перехватить вас.
- Он заметил, как несколько пленных переглянулись и слегка улыбнулся. -
Отрицание содеянного ничего вам не даст, капитан Сайрен превосходный
свидетель. Полковник Кисеки вне себя от горя. Для всех вас было бы лучше не
рождаться на свет. Десять минут, - плавно продолжал он. - Не более. Но
сначала нам предстоит еще кое-что, - это не отнимет много времени. - Он
опять улыбнулся и медленно обвел глазами пленников. - Пока мы ждем, вам всем
будет небезынтересно увидеть человека, которого вы хорошо знаете и, с другой
стороны, не знаете совсем. Человека, являющегося хорошим другом нашей
славной империи, которого наш доблестный император, я уверен, захочет
поблагодарить лично. В дальнейшем маскараде нет необходимости, сэр.
Один из пленников внезапно поднялся на ноги и, приблизясь к помосту,
бегло заговорил по-японски и с легким поклоном пожал руку капитану Ямате.
Николсон привстал в оцепенении, не желая верить в происходящее, но тут же
тяжело упал на землю от удара приклада, но, казалось, он едва заметил его.
- Ван Эффен! Что, черт побери, вы думаете...
- Не Ван Эффен, мой дорогой мистер Николсон, - заявил Ван Эффен. - Не
"Ван", а "фон". Мне до смерти надоело быть в шкуре проклятого голландца. -
Он едва заметно улыбнулся и поклонился. - Мое почтение, мистер Николсон.
Подполковник Алексис фон Эффен, германская контрразведка.
Николсон уставился на него, как и все остальные, в полном ошеломлении,
пока охваченный смятением мозг пытался сориентироваться и уяснить для себя
такое положение вещей. Отдельные воспоминания и события последних десяти
дней медленно выстраивались в цепочку, рождая первые зачатки понимания.
Бесконечно тянулись секунды одной минуты, и приближался уже конец второй,
когда от версий, гипотез и подозрений не осталось и следа. Осталась лишь
холодная уверенность, что подполковник Алексис фон Эффен был именно тем, за
кого себя выдавал.
Первым прервал молчание именно он. Посмотрев за дверь, он перевел
взгляд на своих недавних товарищей по несчастью. Улыбка на его лице не
таила, однако, ни радости, ни ликования, никаких признаков удовлетворения.
Улыбка была скорее грустной.
- Теперь, джентльмены, перейдем к причине всех наших злоключений и
тягот последнего времени, причине изматывающего преследования японцами -
союзниками моего народа, должен непременно добавить я. Многие из вас
удивлялись, почему мы представляли столь великую важность для японцев - мы,
крошечная горстка уцелевших после гибели двух судов. Сейчас вы получите
ответ на этот вопрос.
Японский солдат прошел мимо сидевших на полу и бросил тяжелый саквояж
между Ван Эффеном и Яматой. Пленники уставились сначала на него, затем - на
мисс Плендерлейт. Это был ее саквояж. Губы пожилой леди стали цвета слоновой
кости, глаза полузакрылись, словно бы устав от света. Она не шелохнулась и
не проронила ни слова.
По знаку Ван Эффена солдат взялся за одну ручку саквояжа, а сам Ван
Эффен - за другую. Подняв саквояж, они перевернули его. На пол не упало
ничего, зато тяжелая подкладка вывалилась из кожано-брезентового чрева и
повисла, словно наполненная свинцом. Ван Эффен посмотрел на японского
офицера.
- Капитан Ямата?
- С удовольствием, подполковник. - Ямата шагнул вперед, со свистом
вытаскивая из ножен меч. Блеснув острием, меч легко вошел в крепкую
брезентовую подкладку, как если бы она была бумажной. А затем блеск стали
как бы растворился в ослепительном сверкании огненной струи, пролившейся из
саквояжа на землю искрящимся конусом.
- У мисс Плендерлейт изумительный вкус, что касается безделушек и
пустячных украшений. - Ван Эффен мыском ботинка осторожно дотронулся до
переливавшейся светом у его ног маленькой горки. - Алмазы, мистер Николсон.
Самая большая коллекция, я полагаю, за пределами Южно-Африканского Союза.
Эти камушки стоят немногим менее двух миллионов фунтов.

XIV
Голос Ван Эффена смолк, и в доме совета воцарилась тягостная тишина.
Алмазный холмик у его ног, игравший и поблескивавший с варварской
притягательностью в мерцающем свете ламп, странно завораживал, приковывая
взгляды всех находившихся в хижине. Мало-помалу Николсон пришел в себя и
посмотрел вверх, на Ван Эффена. Как ни странно, старший помощник не
чувствовал ни горечи, ни враждебности к этому человеку: слишком через многое
прошли они вместе, и Ван Эффен превзошел большинство в выносливости,
бескорыстии и постоянной готовности прийти на помощь. Воспоминания об этом
были чересчур свежи, чтобы стереться из памяти.
- Камни, конечно, с Борнео, - пробормотал он. - Перевезены из
Банджармасина на "Кэрри Дэнсер" - не иначе. Нешлифованные, я полагаю. Так вы
говорите, они стоят два миллиона?
- Грубо обработанные и совсем нешлифованные, - кивнул Ван Эффен. - И их
рыночная стоимость, по меньшей мере как у сотни истребителей или пары
эсминцев - не знаю. Нов военное время они стоят неизмеримо больше для любой
стороны. - Он слабо улыбнулся. - Ни один из этих камней никогда не украсит
пальцы миледи. Только промышленное использование в качестве резцов для
инструментов. А жаль, не правда ли?
Никто ему не ответил, даже не взглянул в его сторону. Все слышали
слова, но они не запечатлевались в сознании, в тот момент обратившееся
исключительно в зрение. Вдруг Ван Эффен шагнул вперед, замахиваясь ногой, и
часть алмазов разлетелась по земляному полу сверкающим каскадом.
- Мусор! Побрякушки! - В его хриплом голосе было презрение. - Что
значат все алмазы на свете, когда великие нации мира вцепились друг другу в
глотки, уничтожая людей тысячами и сотнями тысяч? Я не принес бы в жертву
жизнь - даже жизнь неприятеля - ради всех алмазов Ост-Индии. Но мне пришлось
пожертвовать многими жизнями и, боюсь, еще более подвергнуть смертельной
опасности, чтобы получить другое сокровище, бесконечно ценнее этих жалких
камней. Что значат несколько жизней по сравнению со спасением в тысячу раз
большего количества людей?
- Все мы видим, сколь вы чисты и благородны, - с горечью проговорил
Николсон. - Избавьте же нас от остальных доказательств этого и переходите к
делу.
- Я почти закончил, - столь же горько сказал Ван Эффен. - Это сокровище
находится здесь, вместе с нами. У меня нет желания отсрочивать разгадку, и я
не надеюсь на драматический эффект. - Он протянул руку. - Мисс Плендерлейт,
будьте любезны.
Она воззрилась на него непонимающим взглядом.
- Ах, ну да, понятно, понятно. - Он щелкнул пальцами и улыбнулся ей. -
Восхищаюсь вашей стойкостью, но я, право, не могу ждать всю ночь.
- Я не понимаю, о чем вы, - безучастно проговорила она.
- Вероятно, будет проще, если я скажу, что знаю все. - В голосе Ван
Эффена не было ни злорадства, ни торжества, лишь твердая уверенность со
странным налетом усталости. - Все, мисс Плендерлейт. Мне известно даже о
простой короткой церемонии, состоявшейся в суссекской деревушке 18 февраля
1902 года.
- О чем, дьявол вас раздери, вы говорите? - вопросил Николсон.
- Мисс Плендерлейт понимает, о чем, не так ли, мисс Плендерлейт? - В
голосе Ван Эффена звучало почти сострадание: впервые жизнь оставила ее
морщинистое старческое лицо, плечи изможденно ссутулились.
- Я понимаю, - кивнула она побежденно и посмотрела на Николсона. - Он
ссылается на дату моего бракосочетания с бригадным генералом Фарнхольмом.
Сороковую годовщину свадьбы мы отметили с ним на борту шлюпки. - Она
попыталась улыбнуться, но ей это не удалось.
Николсон уставился в ее усталое маленькое лицо и пустые глаза и
внезапно убедился в правдивости сказанного. Он смотрел на нее, впрочем
совсем не видя ее, воспоминания нахлынули на него, и многие ставившие его в
тупик вещи начали проясняться... Но тут снова заговорил Ван Эффен.
- 18 февраля 1902 года. Если я знаю об этом, мисс Плендерлейт, то я
знаю и обо всем остальном.
- Да, вы знаете обо всем, - раздалось ее слабое бормотание.
- Будьте добры. - Его рука была по-прежнему протянута к ней. - И
капитану Ямате не придется вас обыскивать.
- Хорошо. - Она пошарила под запятнанным солью выцветшим жакетом,
расстегнула пояс и передала его Ван Эффену. - Думаю, это то, что вам нужно.
- Благодарю вас. - Для человека, получившего то, что он называл
бесценным сокровищем, лицо Ван Эффена было странным образом лишено всякого
выражения триумфа или хотя бы удовлетворения. - Это действительно то, что
мне нужно.
Он расстегнул карманы на поясе, вытащил лежавший там пленки и фотостаты
и поднес их к свету масляной лампы. Почти минуту он изучал их в полной
тишине; затем удовлетворенно кивнул и поместил вытащенное обратно.
- Все не повреждены, - пробормотал он. - Сколько прошло времени, и
какой путь им пришлось преодолеть, а они, тем не менее, в целости и
сохранности.
- Да о чем вы, черт побери, говорите? - раздраженно воскликнул
Николсон. - Что это такое?
- Это? - Ван Эффен застегивал пояс на талии. - Это, мистер Николсон,
причина событий и страданий последних дней, причина потопления "Виромы" и
"Кэрри Дэнсер", гибели столь многих людей и готовности моих союзников идти
до конца, дабы предотвратить ваше бегство в Тиморское море. Это - причина
присутствия здесь капитана Яматы, хотя я сомневаюсь, что он понимает это, -
но его командир поймет. Это...
- Переходите к делу! - оборвал его Николсон.
- Простите. - Ван Эффен постучал по поясу. - Здесь содержатся полные,
детально проработанные закодированные планы предполагаемого японского
вторжения в Северную Австралию. Японские шифры и коды практически невозможно
разгадать, однако нашим людям известно об одном человеке в Лондоне, могущем
это сделать. Если бы кому-нибудь удалось доставить эти документы в Лондон,
союзникам это стоило бы слишком многого.
- Боже мой! - Николсон был ошеломлен. - ...Откуда они взялись?
- Не знаю, - покачал головой Ван Эффен. - Если бы я знал, они бы
никогда не попали не в те руки... Подробнейшие планы, вторжения, мистер
Николсон, - задействованные силы, даты, места высадки - все. Попади они к
англичанам или американцам, это стоило бы японцам трех-, а может быть, даже
шестимесячной задержки. Подобная отсрочка в начале войны могла стать роковой
- теперь вы понимаете их стремление во что бы то ни стало вернуть документы.
Что такое алмазы по сравнению с этим, мистер Николсон!
- И в самом деле, что? - автоматически пробормотал Николсон.
- Но теперь у нас есть и то, и другое - и планы, и алмазы. - В голосе