Страница:
Я до сих пор не получил того Вашего большого письма, в котором Вы запрашивали Еву Львовну, стоит ли его теперь пересылать. Перешлите его, как оно есть: оно, может быть, сократит число вопросов с моей стороны, которые при свидании пришлось бы мне Вам задавать.
Высылаю Вам резолюцию нашего ЦК о внешней политике, которую он принял еще при мне (по-немецки она появилась в "Sozialist"). Здесь и Ева Львовна и даже Штейн находят, что в своей принципиальной части она "полубольшевистская". В России же мне трудно было отстоять ее в таком виде, ибо даже среди наших товарищей была склонность придавать ей более "левый" характер ослаблением критики большевистской внешней политики. Я, впрочем, и сейчас считаю ее и теоретически, и политически правильной. Кроме того, посылаю Вам копию моего ответа лондонским "меньшевикам", которые обратились ко мне с письмом и с проектом своего обращения к английским рабочим. Среди этой публики оказались старик Зунделевич345, который все время был "плехановцем", к некоторые другие лица, о которых у меня есть основание думать, что они могли себя зарекомендовать в Англии публично как колчаковцы. К осторожности по отношению к ним меня призывал и Пескин346, который здесь был в течение недели.
Был здесь также Мергейм. С ним я беседовал "по душам" и остался им очень доволен.
Могилевский347 мой хороший приятель и очень дельный работник. К сожалению, он оказался из категории тех "практиков", которые именно потому, что не могут жить без общественной работы, очень легко соблазняются практиковать оппортунистическую политику по отношению ко всякой власти, от которой иначе нельзя получить права продолжать эту деятельность. Поэтому он при крымском правительстве Винавера348 скомпрометировал себя и всю мирную организацию поссибилизмом349 по отношению к этому правительству и к французским оккупационным властям и даже по отношению к Деникину допускал весьма двусмысленные действия. Нам пришлось заняться этим вопросом, но только что мы назначили партийное расследование, как пришла весть, что большевики заняли Крым и что Могилевский вместе со всей организацией "переместили ориентацию", встретили большевиков как избавителей и... заняли посты комиссаров, которых у нас во всей России даже самые левые товарищи не считают возможным занимать. Мы собрались сделать им за это нахлобучку, когда большевики после короткого пребывания были изгнаны из Крыма и до нас стали приходить глухие вести (до сих пор проверить не удалось), что Могилевский и Ко. сумели "приспособиться" и к Врангелю, что в качестве представителей городской думы они участвовали в банкетах в честь Врангеля и союзников и т. п. На этот раз в партии поднялся такой крик возмущения и требования исключить раз навсегда всю крымскую организацию, что ЦК не знал уже, как выпутаться из положения; но нас выручило новое известие (к счастью, "преувеличенное"), что Врангелю надоело разыгрывать либерала и что он повесил Могилевского за "государственную измену" (именно за его якшанье с большевиками в течение короткой паузы). На деле, его, действительно, собирались повесить, но раздумали. В России товарищи, очень его ценящие, очень рады были известию, что он жив и в безопасности, но, я уверен, будут весьма обеспокоены, если узнают, что он выступает нашим представителем в каком-нибудь смысле. Поэтому нам с Абрамовичем придется с ним списаться, допросить "с пристрастием" и посмотреть, насколько можно похерить его прежние грехи, если он готов в будущем вести менее сепаратную, менее приходскую политику. Из сказанного Вы видите, что доносители даже до известной степени были правы, когда доносили швейцарскому правительству, что он был "комиссаром" (правда, не в Москве, а в Крыму и не по административной части, а не то по продовольствию, не то по народному просвещению). При этих обстоятельствах я, признаться, особенной беды не вижу, если он и не прочтет реферата в Лозанне. А так он прекрасный человек и толковый работник. Как теперь Ваша голова? Я себя чувствую хорошо. Поклон Александру Павловичу [Аксельроду]. Жму крепко руку.
Ю. Цедербаум
Р.S. Федор Ильич, оказывается, живет в Смоленске и в день отъезда Абрамовича должен был приехать в Москву на несколько дней.
Лондонской группе с[оциал]-д[емократов]
(Адрес отправителя: Martow, Berlin
Schmargendorf, Charlottenbrunnerstr, 3.
Дата штемпеля отправки: 13 ноября 1920 г.)
Уважаемые товарищи!
Получил ваше письмо от 16 октября с приложенным при нем проектом воззвания, а также и последующее письмо от 23/10.
По поводу проекта должен самым определенным образом указать, что его содержание и дух коренным образом противоречат основной линии партийной политики. Меня удивляет, как тов. Брейтвейг350, так недавно покинувший Россию и хорошо осведомленный об этой линии, не указал на это вам и вашим товарищам. Партия не стоит на той точке зрения, что "борясь против блокады, рабочие Великобритании поддерживают советский режим", как, например, мы не считали, что борясь против условий Брестского мира351, немецкие независимые поддерживали большевистский режим или что борясь против условий Версальского мира, социалисты Антанты поддерживают нынешнее немецкое правительство. Такая постановка вопроса, несмотря на то, что вы делаете из нее совсем иные выводы, есть та самая, которая объединяет весь русский контрреволюционный лагерь, протестующий против антиинтервенционистов во имя "демократии". Вывод же, который вы делаете -- условная борьба против интервенции, -- радикально отличается от тактической позиции партии, которая ясно заявила, что в борьбе и против Деникина и Врангеля, и против Польши, и против интервенции и блокады она защищает то же дело, какое защищает советское правительство без всяких условий, то есть независимо от того, какую политику внутри России ведет в это время советская власть. Партия исходит при этом из того факта, что сама по себе борьба советской диктатуры против иноземного вмешательства и против Врангелей имеет объективно революционное значение, несмотря на совершенно реакционное значение борьбы, которую та же диктатура ведет в России против социал-демократии или во всем мире против классового единства пролетарского движения.
Менее существенным, но характерным является употребление вами таких характеристик большевиков, как "палачи русского пролетариата". Партия так не смотрит на большевиков, как она не считает Робеспьера и Сен-Жюста352 "палачами французского народа", хотя они отправляли на тот свет не меньше "беднейших крестьян" и рабочих, чем это делают Ленин и Троцкий. Такие характеристики, если они не должны быть простым подражанием большевистскому стилю ("кровавый Церетели" и т. п.), должны отражать наш взгляд на социальную природу большевизма, а эту природу мы отнюдь не видим в классовом угнетении пролетариата.
Наконец, переходя к выставленным вами "минимальным требованиям", я должен отметить, что "общее, равное, прямое и пр. голосование в Советы" есть совершенно ненужный псевдоним для замены советов парламентом и муниципальными органами. Одно из двух: либо выдвигать программное требование парламентаризма -- тогда ни к чему термин "советов", либо (так сделала партия) выдвигать временный тактический лозунг: осуществление существующей лишь на бумаге "советской системы", то есть свобода выборов
и агитации, отмена открытого голосования, упразднение назначенцев и т. д. -- в целях уничтожения партийной большевистской диктатуры.
Хотя вопрос о воззвании теперь ликвидирован, считаю нужным указать на то, что в письме вашем от 16/10 говорилось, что "обращение будет сделано от нас, как частных лиц, лишь идейно, но не организационно связанных с с[оциал]-д[емократической] партией, между тем как проект воззвания начинается словами: "нижеподписавшиеся члены РСДРП и т. д.". По этому поводу и должен сказать, что ввиду невозможности в настоящее время регулярных сношений между Россией и заграницей и ввиду того, что за границей в настоящее время находится большое множество бывших членов партийных организаций, которые (в Сибири, на Урале, на юге и в иных местах) проводили политику, резко противоречившую решениям партии и вызвавшую со стороны партийных конференций и ЦК ряд "отмежевывающихся" заявлений и репрессивных мер, -- ввиду всего этого ЦК не считает возможным какие-либо выступления за границей прямо или косвенно от имени партии со стороны кого-либо, кроме лиц, на то специально уполномоченных ЦК или уполномоченных этими последними. Уполномоченными ЦК для представительства РСДРП за границей в настоящее время являемся мы с тов. Р. Абрамовичем. Согласно полученному нами от ЦК мандату мы будем способствовать организации всякого рода групп содействия партии, составленных из известных партии товарищей и готовых проводить политическую линию партии в целом. Товарищам, которые благодаря ли долгой оторванности от России или в силу прежнего расхождения с партией находятся еще на пути к определению своей политической линии, я бы рекомендовал образовывать русские социал-демократические клубы, не носящие характера партийных ячеек, для обмена мнений в целях выработки определенной позиции. Такого рода клубам представители ЦК будут оказывать всесильное содействие доставлением партийных материалов. В настоящее время у нас только ставится технический аппарат для этой цели. Надеюсь, что в близком будущем смогу выслать вам копии с резолюций и других партийных документов последнего времени, которые пока имеются у меня в единичных экземплярах.
Относительно вашего предложения приехать в Лондон не смогу сказать еще ничего определенного: в мои и тов. Абрамовича планы входит объехать главные европейские центры, но вопрос, когда и как это будет возможно, зависит от того, получу ли я разрешение на въезд в Англию, и от других факторов. В настоящее время BLP353 поднят, как вам известно, вопрос о международной конференции в Лондоне; если бы таковая состоялась, мой приезд был бы приурочен к этому времени. Во всяком случае, в Лондоне я надеюсь быть, но в настоящее время еще невозможно определить, когда это будет.
С товарищеским приветом.*
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
25 ноября 1920 г.
Дорогой Павел Борисович!
Ваше последнее письмо меня повергло в немалое огорчение. Во-первых, потому что Вы больны, по-видимому, затяжной и довольно мучительной болезнью, во-вторых, потому, что Вы составили себе неверное представление о действительном характере и действительных мотивах нашего отношения к Вам или, вернее, к нашим с Вами разногласиям.
Я думаю, что Вы были неправы, если вынесли впечатление, что в моих письмах "и намека не было на решение или намерение обстоятельно перетолковать о действительных или кажущихся разногласиях". Напротив. Все мои письма подчеркивали мое желание с Вами повидаться, разумеется, главным образом для того, чтобы лично в устной беседе взаимно выяснить точки зрения и, если возможно, прийти к какой-нибудь общей ligne de conduite354. До этого свидания я старался держать Вас в курсе всего, что мы предпринимаем, не предпринимать пока ничего, что могло бы нас чересчур связать, и, как мне кажется, в своих письмах я достаточно говорил о наших оценках событий и о наших планах, чтобы вызвать Вас на Auseinanderzetzung355 в случае, если б Вы сочли нужным и возможным сделать это еще до нашего свидания, в порядке переписки. Мы с Абрамовичем твердо решили приехать в Цюрих за несколько дней до конференции только для того, чтобы иметь возможность с Вами беседовать по всем вопросам и чтобы, в частности, о самой конфе
_____________
* Это письмо было написано в ответ на запрос группы лондонских товарищей.
ренции и о том, что нам на ней делать, переговорить с Вами au fond356.
Даже формальный мандат, который мы с Рафаилом Абрамовичем имеем, говорит о том, чтобы мы совместно с Вами решили вопрос о дальнейшем заграничном представительстве партии (это было принято еще до того, как Вы сложили свои полномочия, но когда Вы уже просили снять с Вас их). По существу же, как мы двое, так и все члены ЦК, конечно, ничего большего не желают, как того, чтобы Вы и в будущем принимали самое ближайшее участие в партийных делах. Но есть разница в том, как это понимает партийная масса и как понимаем мы. Партийная масса представляет себе дело так, что Вы от нас лучше, чем до сих пор, узнаете о линии поведения партии в России, столкуетесь в качестве "gut disciplinierten Ge-nossen"357 о том, как со своей стороны содействовать ее проведению. Мы же видим, что дело гораздо сложнее, что если кое-какие наши разногласия носят случайный характер или основаны на недоразумениях, то есть другие, которые органически вытекают из различной оценки всего исторического процесса, нами переживаемого; вместе с тем мы понимаем, что Вашей предыдущей деятельностью Вы достаточно ангажировались, чтобы не всегда считать себя вправе отказаться от использования своего личного авторитета в Интернационале в тех вопросах, по которым Вы нашей точки зрения представлять не можете. Более того, Вы знаете хорошо, что мы не настолько узки, чтобы не понимать, что иногда даже (?) "партизанское" действие такого деятеля, как Вы, полезнее для дела, чем самоурезывание в интересах коллективного выступления, разумеется, если обе стороны, как это и есть в данном случае, не желают непременно "отмежевываться" демонстративно друг от друга. И с этой точки зрения мы не хотим спешить с зафиксированием того, что могло бы в данный момент стать нашей общей ligne de conduite. Ибо сейчас, вероятно, такую роль было бы установить весьма трудно без, если хотите, некоторого насилия над Вашей политической совестью, которое Вы бы приняли, как необходимую жертву. Нам это стало ясно, когда наше решение о выходе из II Интернационала сделало для Вас невозможным проводить нашу "заграничную" политику. Поэтому скажу прямо: я считаю, как, вероятно, и Вы считаете, что для дела лучше, если в течение некоторого времени Вы не будете связаны никакой формальной ответственностью перед партией и (тогда) потом Вы сможете нас представлять, чем если мы теперь же сговоримся на некоторой общей линии, которая, по необходимости, будет гораздо больше отражать наши коллективные настроения, чем Ваши, и которая, тем не менее, Вас свяжет в тот или иной момент. Это лучше потому, что не думаю, чтобы понадобилось много времени, прежде чем опыт разрешит главные из наших разногласий, и тогда либо мы сами повернем "вправо" (употребляя наименее подходящий к этим разногласиям термин), либо Вы признаете, что наш уклон "влево" был, в общем, правильным. Все, что до тех пор в нашей "официальной" политике сможет быть смягчено, корректировано, оговорено, в нужном, с Вашей точки зрения, смысле, может быть достигаемо в результате тех бесед с Вами, устных и письменных, от которых, повторяю, я ни в коей мере не уклонялся и не буду уклоняться. Если я сам в письмах не заговаривал о содержании наших разногласий, то потому, что представляю себе, что прежде чем нам об этом плодотворно говорить, Вам надо прежде всего услышать от нас фактическую историю того, как развивалась и почему изменялась наша политика в России. Ибо ведь в сущности с августа 1917 года Вы были от нас оторваны, и особенно о первом периоде, когда партия ощупью отыскивала свой путь и частью пыталась идти по иному, чем избранный ею после, -- об этом Вы всего хуже информированы.
Когда Вы написали Еве Львовне, что считаете полезным, чтобы до личного свидания мы ознакомились с Вашим неотправленным письмом, я попросил ее просить Вас его сейчас же выслать нам, надеясь, что это письмо позволит если не обо всем, то кое о чем разъяснить недоразумения или зафиксировать действительные разногласия еще до свидания. Ева Львовна говорит, что она Вам сейчас же это написала.
Не знаю, в какой мере Вас эти объяснения удовлетворят. Но я хотел бы прежде всего одного: чтобы Вы убедились, что с моей стороны не было и, конечно, не будет попыток ввести в наши отношения какую-нибудь "дипломатию". В том или другом случае возможно "menagement"358, естественное и законное по отношению к Вашему положению и возрасту, но ни о какой дипломатии между нами речи быть не может. Поэтому избегание (хоть не вполне сознательное) откровенных объяснений не могло психологически иметь места и не имело.
Мое личное впечатление, что различие в оценке фазисов русской революции у нас с Вами очень велико, так же, как и в некоторых других вопросах. В вопросе об Интернационале, напротив, наши точки зрения, вероятно, гораздо ближе друг к другу, чем это может казаться на первый взгляд. Здесь мы расходимся больше в вопросах о выборе практических путей, и даже в пункте оценки всякого рода "реконструкторов" то, что Вы нам по этому писали, мы едва ли разойдемся.
Формулировка швейцарцами задач Бернской конференции359 мне показалась сносной потому, что можно было ожидать еще худшего -- в духе Лонге -- т. е. в смысле приглашения партий, стоящих принципиально за III Интернационал, но не приемлющих 21 условие. Теперь, когда Гримм и Ко. своими глупо бестактными выступлениями по поводу Реноделя360 и Макдональда361 испортили заранее половину дела, я вижу, что их формулировка была вызвана не желанием не оттолкнуть французов, а их собственным оппортунизмом и конфузионизмом. Думаю, что в Берне нам придется очень много ругаться и что мы едва ли многого там добьемся. Будет уже хорошо, если на этом первом совещании удастся связать между собой "центральные" фракции так, чтобы сделать для них невозможными дальнейшие капитуляции в одиночку перед Москвой.
Я рассчитываю, что смогу выехать в начале будущей недели, чтобы к 1-му быть в Цюрихе. Ввиду этого отказался от поездки в Прагу на чешский съезд, куда меня пригласил чешский ЦК.
Смилга362 я постараюсь повидать, чтобы получить личное впечатление. Письмо его мне не нравится, хотя бы в кое-чем он и был прав: человек, никогда не бывший в партии (и даже ни в какой партии), сначала служивший большевистским комиссаром, потом писавший в прессе Mehrheiter'ов и в буржуазной газетке "Голос России"363, может, конечно, претендовать, чтобы его вообще не отталкивали, но не имеет никакого права требовать, чтобы вместе с ним основывали газету для влияния на европейское общественное мнение. Ведь он пишет о немецкой газете типа "Republique Russe" и не понимает, что когда такую газету ведет старый деятель, как Пескин, это --одно и когда ее основывает такой homo novus364 -- это другое. А ведь он не просто подает "идею" такой газеты ("прожектов" мы сами можем достаточно написать), а именно хочет быть в этом деле лично. Попробовал бы он придти "с улицы" к коммунистам: его бы заставили пройти стаж черной работы, прежде чем напечатали бы хоть одну статью. Или у шейдемановцев: там тоже не позволили бы сразу начать в качестве "представителя". А дай я ему завтра чисто техническую работу, какой-нибудь перевод, чтобы мне самому с этим не возиться, то он, как я уже имел опыт с другими, сделает и скверно, и очень не скоро.
С лондонцами я списываюсь. Они обиделись, когда я им предложил пока никакой "группы содействия" не образовывать, раз они, по их собственному признанию, ввиду оторванности еще не выработали "точки зрения", а образовать с[оциал]-д[емократический] клуб для дискутирования по вопросам, связанным с этой выработкой, причем обещал им присылать все имеющиеся у нас материалы. Они пишут, что это их не удовлетворяет, ибо они хотели бы активно работать для партии в английском движении. Присутствие среди них Зунделевичей, конечно, не увеличило моего доверия к ним. Из России мы давно не имели писем.
Самуил Давыдович [Щупак], посетивший Ригу, Ревель и Гельсингфорс, вернулся сюда и завтра возвращается в Париж.
С Могилевским я списываюсь и надеюсь, что раньше или позже мы его к делу приспособим. Он, во всяком случае, человек серьезный.
Посылаю Вам выпущенную немцами мою речь с предисловием365. До сих пор они мне не прислали обещанных ими 200 экз., и я могу Вам послать только два.
[...]
Абрамовичи шлют Вам привет. У Бройдо большая радость: их сына, который состоял учеником на офицерских курсах в Петербурге, отпустили на время за границу, и сегодня они в Штеттине его встречают.
До скорого свидания.
Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
Берлин, 14 декабря 1920 г.
Дорогой Павел Борисович!
Ну, как сошел для Вас Ваш "кутеж" в Берне? Не имел никаких плохих последствий?
Я, с своей стороны, захватил в Швейцарии кашель, который по приезде сюда очень обострился. Уже 4 дня я не выхожу на улицу. Плохо поэтому сплю по ночам.
Ехал назад с ощущением досады на швейцарцев за то, что все так плохо вышло. По обыкновению, как бывает в таких случаях, после вспоминаешь, что вот еще об этом или о том не удалось с Вами вовсе обменяться мнением или проверить у Вас тот или другой факт. Да и вообще, в конце концов, я больше успел изложить Вам свои, чем подробно ознакомиться с Вашими взглядами. Когда еще теперь удастся увидеться?
От Щупака не имел новых вестей и не знаю, удалось ли что-нибудь сделать в вопросе о моей визе. Как раз теперь я бы с удовольствием покинул Берлин и поехал бы в Париж.
Из-за простуды еще не видел Штребеля. Передал ему по телефону Ваш привет. Из России писем не было. Но в газетах была правдоподобная телеграмма о расправе большевиков с нашими товарищами во время конференции в Харькове (10 человек, в том числе Кучин, посажены в концентрационный лагерь "до конца гражданской войны", 17, и в том числе Бэр, высланы из Украины).
Привет Александру Павловичу [Аксельроду]. Абрамович и Бройдо Вам кланяются.
Обнимаю.
Ю.Ц.
ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
14 декабря 1920 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Со мной вышла самая неожиданная история: швейцарское правительство, отказав Раф[аилу] Абр[амовичу Абрамовичу] наотрез в пропуске на конференцию, согласилось меня пустить всего только на 3 дня, т. е. на время заседаний, с тем чтобы я немедленно выехал обратно. [...] Такое же любезное отношение встретили к себе немецкие и австрийские делегаты, а Ф. Адлера, как и меня, вообще не хотели пускать и согласились лишь в последнюю минуту. Не говорю уже, что с нас всех взяли подписку, что не будем заниматься за это время никакими политическими выступлениями. На границе меня вдобавок подвергли личному обыску.
Так что приехал я к самому началу конференции и не мог даже предварительно заехать к Пав[лу] Бор[исовичу Аксельроду]. Пришлось созвониться с ним по телефону и вызвать его в Берн к третьему дню, когда уже слаба была надежна, что добьюсь отсрочки. Последний день провел с ним, и он проводил меня до Базеля. Конечно, это его еще менее должно было удовлетворить, чем меня; я ему предлагал поехать со мной до ближайшего немецкого города Аугсбурга и там прожить 2 дня, но и для этого нужны были визы и разрешения, которые потребовали бы 48 часов, так что от этого пришлось отказаться. Беседами за этот день, мне кажется, удалось достигнуть некоторго выяснения и смягчения его отношения. Тем более, что сам бернский манифест он нашел менее неприемлемым, чем он ждал, и к самой конференции у него отношение довольно терпимое. [...]
С Пав. Бор. далеко не обо всем и не так обстоятельно, как нужно, удалось переговорить. Впечатление на меня (физически) он произвел очень неизменившееся: очень бодр и даже румян; говорит, что последние дни оправился. Но у него органическая болезнь (мочевого пузыря) с неприятными и мучительными припадками, и он не уверен, почему профессор отказывается от операции: потому ли, что можно вылечить и без операции, или потому, что боится, что он операции не выдержит. Это его, видно, мучит. В Цюрихе ему, он мне признался, скверно и не по себе, и он мечтает переселиться в Париж, что, вероятно, было бы лучше всего для него.
Теперь о моем собственном переселении. Конгресс прошел; вопрос, стало быть, пустят ли меня под другим соусом. Можно прямо сказать: для ознакомления французских рабочих организаций с положением дел в советской России. Публичных рефератов я бы не стал читать, но на синдикатских маленьких собраниях выступал бы. Но вообще, у меня мало надежды, чтобы французы пустили после нашего манифеста и после бернского манифеста. Забыл сказать, что я условился с Павлом Борисовичем перед отъездом, что он даст Вам знать открыткой, что я вернулся в Берлин. И не подумал, что ведь он мог позабыть и что я сам с пути должен был бы дать Вам знать.
Берн меня очень удовлетворил. Почти не было трений и прений. Французы, считая свое дело в Туре366 проигранным, были настроены в смысле "ехать так ехать" и не только забыли о 21 пункте и о том, что они "в принципе за III Интернационал", но и готовы были подписать еще более резкое осуждение большевизма. Гримму и Ко, напротив, придало смелости то, что у них (благодаря переходу Цюриха вслед за Нобсом367) было уже обеспеченное большинство и они тоже не сомневались, что коммунисты уйдут. Австрийцы, руководившие всем, хотели добиться некоторых авансов II Интернационалу, но от этого отказались, встретив поддержку лишь англичан (они хотели сверх трех Интернационалов создать какой-то общий совет, куда бы согласились войти представители всех трех организаций. Я восстал против этого, как против искусственной постройки, так как общий "совет" от Шейдемана до Ленина вызвал бы только смех с обеих сторон. Немцы (Ледебур и Розенфельд368)пытались было отстоять свою формулу "диктатура на основе советской системы", но мы без труда эту попытку отбили. [...] И Лонге, и Фоp369 всячески и даже с эмфазом370 выражали удовольствие, что они находятся в среде подлинных социалистов, в подлинном Интернационале! На вопрос, что они сделают после Тура, Лонге сказал, что они не знают, выйдут ли из партии после ее вступления в III Интернационал, но он может заявить, что они останутся в ней лишь при условии, что им предоставят ту автономию, которою пользовались раньше коммунисты, т. е. право участвовать в нашем объединении. Если откажут, они выходят из партии. Чтобы Зиновьев дал им такое право -- не думаю. Особенно тепло встретили меня Нэн371 [...], Грабер372 и О. Бауэр. Адлер был сдержаннее. Вполне на нашей стороне немецкие чехи, по словам их делегата Чермака373.
Высылаю Вам резолюцию нашего ЦК о внешней политике, которую он принял еще при мне (по-немецки она появилась в "Sozialist"). Здесь и Ева Львовна и даже Штейн находят, что в своей принципиальной части она "полубольшевистская". В России же мне трудно было отстоять ее в таком виде, ибо даже среди наших товарищей была склонность придавать ей более "левый" характер ослаблением критики большевистской внешней политики. Я, впрочем, и сейчас считаю ее и теоретически, и политически правильной. Кроме того, посылаю Вам копию моего ответа лондонским "меньшевикам", которые обратились ко мне с письмом и с проектом своего обращения к английским рабочим. Среди этой публики оказались старик Зунделевич345, который все время был "плехановцем", к некоторые другие лица, о которых у меня есть основание думать, что они могли себя зарекомендовать в Англии публично как колчаковцы. К осторожности по отношению к ним меня призывал и Пескин346, который здесь был в течение недели.
Был здесь также Мергейм. С ним я беседовал "по душам" и остался им очень доволен.
Могилевский347 мой хороший приятель и очень дельный работник. К сожалению, он оказался из категории тех "практиков", которые именно потому, что не могут жить без общественной работы, очень легко соблазняются практиковать оппортунистическую политику по отношению ко всякой власти, от которой иначе нельзя получить права продолжать эту деятельность. Поэтому он при крымском правительстве Винавера348 скомпрометировал себя и всю мирную организацию поссибилизмом349 по отношению к этому правительству и к французским оккупационным властям и даже по отношению к Деникину допускал весьма двусмысленные действия. Нам пришлось заняться этим вопросом, но только что мы назначили партийное расследование, как пришла весть, что большевики заняли Крым и что Могилевский вместе со всей организацией "переместили ориентацию", встретили большевиков как избавителей и... заняли посты комиссаров, которых у нас во всей России даже самые левые товарищи не считают возможным занимать. Мы собрались сделать им за это нахлобучку, когда большевики после короткого пребывания были изгнаны из Крыма и до нас стали приходить глухие вести (до сих пор проверить не удалось), что Могилевский и Ко. сумели "приспособиться" и к Врангелю, что в качестве представителей городской думы они участвовали в банкетах в честь Врангеля и союзников и т. п. На этот раз в партии поднялся такой крик возмущения и требования исключить раз навсегда всю крымскую организацию, что ЦК не знал уже, как выпутаться из положения; но нас выручило новое известие (к счастью, "преувеличенное"), что Врангелю надоело разыгрывать либерала и что он повесил Могилевского за "государственную измену" (именно за его якшанье с большевиками в течение короткой паузы). На деле, его, действительно, собирались повесить, но раздумали. В России товарищи, очень его ценящие, очень рады были известию, что он жив и в безопасности, но, я уверен, будут весьма обеспокоены, если узнают, что он выступает нашим представителем в каком-нибудь смысле. Поэтому нам с Абрамовичем придется с ним списаться, допросить "с пристрастием" и посмотреть, насколько можно похерить его прежние грехи, если он готов в будущем вести менее сепаратную, менее приходскую политику. Из сказанного Вы видите, что доносители даже до известной степени были правы, когда доносили швейцарскому правительству, что он был "комиссаром" (правда, не в Москве, а в Крыму и не по административной части, а не то по продовольствию, не то по народному просвещению). При этих обстоятельствах я, признаться, особенной беды не вижу, если он и не прочтет реферата в Лозанне. А так он прекрасный человек и толковый работник. Как теперь Ваша голова? Я себя чувствую хорошо. Поклон Александру Павловичу [Аксельроду]. Жму крепко руку.
Ю. Цедербаум
Р.S. Федор Ильич, оказывается, живет в Смоленске и в день отъезда Абрамовича должен был приехать в Москву на несколько дней.
Лондонской группе с[оциал]-д[емократов]
(Адрес отправителя: Martow, Berlin
Schmargendorf, Charlottenbrunnerstr, 3.
Дата штемпеля отправки: 13 ноября 1920 г.)
Уважаемые товарищи!
Получил ваше письмо от 16 октября с приложенным при нем проектом воззвания, а также и последующее письмо от 23/10.
По поводу проекта должен самым определенным образом указать, что его содержание и дух коренным образом противоречат основной линии партийной политики. Меня удивляет, как тов. Брейтвейг350, так недавно покинувший Россию и хорошо осведомленный об этой линии, не указал на это вам и вашим товарищам. Партия не стоит на той точке зрения, что "борясь против блокады, рабочие Великобритании поддерживают советский режим", как, например, мы не считали, что борясь против условий Брестского мира351, немецкие независимые поддерживали большевистский режим или что борясь против условий Версальского мира, социалисты Антанты поддерживают нынешнее немецкое правительство. Такая постановка вопроса, несмотря на то, что вы делаете из нее совсем иные выводы, есть та самая, которая объединяет весь русский контрреволюционный лагерь, протестующий против антиинтервенционистов во имя "демократии". Вывод же, который вы делаете -- условная борьба против интервенции, -- радикально отличается от тактической позиции партии, которая ясно заявила, что в борьбе и против Деникина и Врангеля, и против Польши, и против интервенции и блокады она защищает то же дело, какое защищает советское правительство без всяких условий, то есть независимо от того, какую политику внутри России ведет в это время советская власть. Партия исходит при этом из того факта, что сама по себе борьба советской диктатуры против иноземного вмешательства и против Врангелей имеет объективно революционное значение, несмотря на совершенно реакционное значение борьбы, которую та же диктатура ведет в России против социал-демократии или во всем мире против классового единства пролетарского движения.
Менее существенным, но характерным является употребление вами таких характеристик большевиков, как "палачи русского пролетариата". Партия так не смотрит на большевиков, как она не считает Робеспьера и Сен-Жюста352 "палачами французского народа", хотя они отправляли на тот свет не меньше "беднейших крестьян" и рабочих, чем это делают Ленин и Троцкий. Такие характеристики, если они не должны быть простым подражанием большевистскому стилю ("кровавый Церетели" и т. п.), должны отражать наш взгляд на социальную природу большевизма, а эту природу мы отнюдь не видим в классовом угнетении пролетариата.
Наконец, переходя к выставленным вами "минимальным требованиям", я должен отметить, что "общее, равное, прямое и пр. голосование в Советы" есть совершенно ненужный псевдоним для замены советов парламентом и муниципальными органами. Одно из двух: либо выдвигать программное требование парламентаризма -- тогда ни к чему термин "советов", либо (так сделала партия) выдвигать временный тактический лозунг: осуществление существующей лишь на бумаге "советской системы", то есть свобода выборов
и агитации, отмена открытого голосования, упразднение назначенцев и т. д. -- в целях уничтожения партийной большевистской диктатуры.
Хотя вопрос о воззвании теперь ликвидирован, считаю нужным указать на то, что в письме вашем от 16/10 говорилось, что "обращение будет сделано от нас, как частных лиц, лишь идейно, но не организационно связанных с с[оциал]-д[емократической] партией, между тем как проект воззвания начинается словами: "нижеподписавшиеся члены РСДРП и т. д.". По этому поводу и должен сказать, что ввиду невозможности в настоящее время регулярных сношений между Россией и заграницей и ввиду того, что за границей в настоящее время находится большое множество бывших членов партийных организаций, которые (в Сибири, на Урале, на юге и в иных местах) проводили политику, резко противоречившую решениям партии и вызвавшую со стороны партийных конференций и ЦК ряд "отмежевывающихся" заявлений и репрессивных мер, -- ввиду всего этого ЦК не считает возможным какие-либо выступления за границей прямо или косвенно от имени партии со стороны кого-либо, кроме лиц, на то специально уполномоченных ЦК или уполномоченных этими последними. Уполномоченными ЦК для представительства РСДРП за границей в настоящее время являемся мы с тов. Р. Абрамовичем. Согласно полученному нами от ЦК мандату мы будем способствовать организации всякого рода групп содействия партии, составленных из известных партии товарищей и готовых проводить политическую линию партии в целом. Товарищам, которые благодаря ли долгой оторванности от России или в силу прежнего расхождения с партией находятся еще на пути к определению своей политической линии, я бы рекомендовал образовывать русские социал-демократические клубы, не носящие характера партийных ячеек, для обмена мнений в целях выработки определенной позиции. Такого рода клубам представители ЦК будут оказывать всесильное содействие доставлением партийных материалов. В настоящее время у нас только ставится технический аппарат для этой цели. Надеюсь, что в близком будущем смогу выслать вам копии с резолюций и других партийных документов последнего времени, которые пока имеются у меня в единичных экземплярах.
Относительно вашего предложения приехать в Лондон не смогу сказать еще ничего определенного: в мои и тов. Абрамовича планы входит объехать главные европейские центры, но вопрос, когда и как это будет возможно, зависит от того, получу ли я разрешение на въезд в Англию, и от других факторов. В настоящее время BLP353 поднят, как вам известно, вопрос о международной конференции в Лондоне; если бы таковая состоялась, мой приезд был бы приурочен к этому времени. Во всяком случае, в Лондоне я надеюсь быть, но в настоящее время еще невозможно определить, когда это будет.
С товарищеским приветом.*
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
25 ноября 1920 г.
Дорогой Павел Борисович!
Ваше последнее письмо меня повергло в немалое огорчение. Во-первых, потому что Вы больны, по-видимому, затяжной и довольно мучительной болезнью, во-вторых, потому, что Вы составили себе неверное представление о действительном характере и действительных мотивах нашего отношения к Вам или, вернее, к нашим с Вами разногласиям.
Я думаю, что Вы были неправы, если вынесли впечатление, что в моих письмах "и намека не было на решение или намерение обстоятельно перетолковать о действительных или кажущихся разногласиях". Напротив. Все мои письма подчеркивали мое желание с Вами повидаться, разумеется, главным образом для того, чтобы лично в устной беседе взаимно выяснить точки зрения и, если возможно, прийти к какой-нибудь общей ligne de conduite354. До этого свидания я старался держать Вас в курсе всего, что мы предпринимаем, не предпринимать пока ничего, что могло бы нас чересчур связать, и, как мне кажется, в своих письмах я достаточно говорил о наших оценках событий и о наших планах, чтобы вызвать Вас на Auseinanderzetzung355 в случае, если б Вы сочли нужным и возможным сделать это еще до нашего свидания, в порядке переписки. Мы с Абрамовичем твердо решили приехать в Цюрих за несколько дней до конференции только для того, чтобы иметь возможность с Вами беседовать по всем вопросам и чтобы, в частности, о самой конфе
_____________
* Это письмо было написано в ответ на запрос группы лондонских товарищей.
ренции и о том, что нам на ней делать, переговорить с Вами au fond356.
Даже формальный мандат, который мы с Рафаилом Абрамовичем имеем, говорит о том, чтобы мы совместно с Вами решили вопрос о дальнейшем заграничном представительстве партии (это было принято еще до того, как Вы сложили свои полномочия, но когда Вы уже просили снять с Вас их). По существу же, как мы двое, так и все члены ЦК, конечно, ничего большего не желают, как того, чтобы Вы и в будущем принимали самое ближайшее участие в партийных делах. Но есть разница в том, как это понимает партийная масса и как понимаем мы. Партийная масса представляет себе дело так, что Вы от нас лучше, чем до сих пор, узнаете о линии поведения партии в России, столкуетесь в качестве "gut disciplinierten Ge-nossen"357 о том, как со своей стороны содействовать ее проведению. Мы же видим, что дело гораздо сложнее, что если кое-какие наши разногласия носят случайный характер или основаны на недоразумениях, то есть другие, которые органически вытекают из различной оценки всего исторического процесса, нами переживаемого; вместе с тем мы понимаем, что Вашей предыдущей деятельностью Вы достаточно ангажировались, чтобы не всегда считать себя вправе отказаться от использования своего личного авторитета в Интернационале в тех вопросах, по которым Вы нашей точки зрения представлять не можете. Более того, Вы знаете хорошо, что мы не настолько узки, чтобы не понимать, что иногда даже (?) "партизанское" действие такого деятеля, как Вы, полезнее для дела, чем самоурезывание в интересах коллективного выступления, разумеется, если обе стороны, как это и есть в данном случае, не желают непременно "отмежевываться" демонстративно друг от друга. И с этой точки зрения мы не хотим спешить с зафиксированием того, что могло бы в данный момент стать нашей общей ligne de conduite. Ибо сейчас, вероятно, такую роль было бы установить весьма трудно без, если хотите, некоторого насилия над Вашей политической совестью, которое Вы бы приняли, как необходимую жертву. Нам это стало ясно, когда наше решение о выходе из II Интернационала сделало для Вас невозможным проводить нашу "заграничную" политику. Поэтому скажу прямо: я считаю, как, вероятно, и Вы считаете, что для дела лучше, если в течение некоторого времени Вы не будете связаны никакой формальной ответственностью перед партией и (тогда) потом Вы сможете нас представлять, чем если мы теперь же сговоримся на некоторой общей линии, которая, по необходимости, будет гораздо больше отражать наши коллективные настроения, чем Ваши, и которая, тем не менее, Вас свяжет в тот или иной момент. Это лучше потому, что не думаю, чтобы понадобилось много времени, прежде чем опыт разрешит главные из наших разногласий, и тогда либо мы сами повернем "вправо" (употребляя наименее подходящий к этим разногласиям термин), либо Вы признаете, что наш уклон "влево" был, в общем, правильным. Все, что до тех пор в нашей "официальной" политике сможет быть смягчено, корректировано, оговорено, в нужном, с Вашей точки зрения, смысле, может быть достигаемо в результате тех бесед с Вами, устных и письменных, от которых, повторяю, я ни в коей мере не уклонялся и не буду уклоняться. Если я сам в письмах не заговаривал о содержании наших разногласий, то потому, что представляю себе, что прежде чем нам об этом плодотворно говорить, Вам надо прежде всего услышать от нас фактическую историю того, как развивалась и почему изменялась наша политика в России. Ибо ведь в сущности с августа 1917 года Вы были от нас оторваны, и особенно о первом периоде, когда партия ощупью отыскивала свой путь и частью пыталась идти по иному, чем избранный ею после, -- об этом Вы всего хуже информированы.
Когда Вы написали Еве Львовне, что считаете полезным, чтобы до личного свидания мы ознакомились с Вашим неотправленным письмом, я попросил ее просить Вас его сейчас же выслать нам, надеясь, что это письмо позволит если не обо всем, то кое о чем разъяснить недоразумения или зафиксировать действительные разногласия еще до свидания. Ева Львовна говорит, что она Вам сейчас же это написала.
Не знаю, в какой мере Вас эти объяснения удовлетворят. Но я хотел бы прежде всего одного: чтобы Вы убедились, что с моей стороны не было и, конечно, не будет попыток ввести в наши отношения какую-нибудь "дипломатию". В том или другом случае возможно "menagement"358, естественное и законное по отношению к Вашему положению и возрасту, но ни о какой дипломатии между нами речи быть не может. Поэтому избегание (хоть не вполне сознательное) откровенных объяснений не могло психологически иметь места и не имело.
Мое личное впечатление, что различие в оценке фазисов русской революции у нас с Вами очень велико, так же, как и в некоторых других вопросах. В вопросе об Интернационале, напротив, наши точки зрения, вероятно, гораздо ближе друг к другу, чем это может казаться на первый взгляд. Здесь мы расходимся больше в вопросах о выборе практических путей, и даже в пункте оценки всякого рода "реконструкторов" то, что Вы нам по этому писали, мы едва ли разойдемся.
Формулировка швейцарцами задач Бернской конференции359 мне показалась сносной потому, что можно было ожидать еще худшего -- в духе Лонге -- т. е. в смысле приглашения партий, стоящих принципиально за III Интернационал, но не приемлющих 21 условие. Теперь, когда Гримм и Ко. своими глупо бестактными выступлениями по поводу Реноделя360 и Макдональда361 испортили заранее половину дела, я вижу, что их формулировка была вызвана не желанием не оттолкнуть французов, а их собственным оппортунизмом и конфузионизмом. Думаю, что в Берне нам придется очень много ругаться и что мы едва ли многого там добьемся. Будет уже хорошо, если на этом первом совещании удастся связать между собой "центральные" фракции так, чтобы сделать для них невозможными дальнейшие капитуляции в одиночку перед Москвой.
Я рассчитываю, что смогу выехать в начале будущей недели, чтобы к 1-му быть в Цюрихе. Ввиду этого отказался от поездки в Прагу на чешский съезд, куда меня пригласил чешский ЦК.
Смилга362 я постараюсь повидать, чтобы получить личное впечатление. Письмо его мне не нравится, хотя бы в кое-чем он и был прав: человек, никогда не бывший в партии (и даже ни в какой партии), сначала служивший большевистским комиссаром, потом писавший в прессе Mehrheiter'ов и в буржуазной газетке "Голос России"363, может, конечно, претендовать, чтобы его вообще не отталкивали, но не имеет никакого права требовать, чтобы вместе с ним основывали газету для влияния на европейское общественное мнение. Ведь он пишет о немецкой газете типа "Republique Russe" и не понимает, что когда такую газету ведет старый деятель, как Пескин, это --одно и когда ее основывает такой homo novus364 -- это другое. А ведь он не просто подает "идею" такой газеты ("прожектов" мы сами можем достаточно написать), а именно хочет быть в этом деле лично. Попробовал бы он придти "с улицы" к коммунистам: его бы заставили пройти стаж черной работы, прежде чем напечатали бы хоть одну статью. Или у шейдемановцев: там тоже не позволили бы сразу начать в качестве "представителя". А дай я ему завтра чисто техническую работу, какой-нибудь перевод, чтобы мне самому с этим не возиться, то он, как я уже имел опыт с другими, сделает и скверно, и очень не скоро.
С лондонцами я списываюсь. Они обиделись, когда я им предложил пока никакой "группы содействия" не образовывать, раз они, по их собственному признанию, ввиду оторванности еще не выработали "точки зрения", а образовать с[оциал]-д[емократический] клуб для дискутирования по вопросам, связанным с этой выработкой, причем обещал им присылать все имеющиеся у нас материалы. Они пишут, что это их не удовлетворяет, ибо они хотели бы активно работать для партии в английском движении. Присутствие среди них Зунделевичей, конечно, не увеличило моего доверия к ним. Из России мы давно не имели писем.
Самуил Давыдович [Щупак], посетивший Ригу, Ревель и Гельсингфорс, вернулся сюда и завтра возвращается в Париж.
С Могилевским я списываюсь и надеюсь, что раньше или позже мы его к делу приспособим. Он, во всяком случае, человек серьезный.
Посылаю Вам выпущенную немцами мою речь с предисловием365. До сих пор они мне не прислали обещанных ими 200 экз., и я могу Вам послать только два.
[...]
Абрамовичи шлют Вам привет. У Бройдо большая радость: их сына, который состоял учеником на офицерских курсах в Петербурге, отпустили на время за границу, и сегодня они в Штеттине его встречают.
До скорого свидания.
Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
Берлин, 14 декабря 1920 г.
Дорогой Павел Борисович!
Ну, как сошел для Вас Ваш "кутеж" в Берне? Не имел никаких плохих последствий?
Я, с своей стороны, захватил в Швейцарии кашель, который по приезде сюда очень обострился. Уже 4 дня я не выхожу на улицу. Плохо поэтому сплю по ночам.
Ехал назад с ощущением досады на швейцарцев за то, что все так плохо вышло. По обыкновению, как бывает в таких случаях, после вспоминаешь, что вот еще об этом или о том не удалось с Вами вовсе обменяться мнением или проверить у Вас тот или другой факт. Да и вообще, в конце концов, я больше успел изложить Вам свои, чем подробно ознакомиться с Вашими взглядами. Когда еще теперь удастся увидеться?
От Щупака не имел новых вестей и не знаю, удалось ли что-нибудь сделать в вопросе о моей визе. Как раз теперь я бы с удовольствием покинул Берлин и поехал бы в Париж.
Из-за простуды еще не видел Штребеля. Передал ему по телефону Ваш привет. Из России писем не было. Но в газетах была правдоподобная телеграмма о расправе большевиков с нашими товарищами во время конференции в Харькове (10 человек, в том числе Кучин, посажены в концентрационный лагерь "до конца гражданской войны", 17, и в том числе Бэр, высланы из Украины).
Привет Александру Павловичу [Аксельроду]. Абрамович и Бройдо Вам кланяются.
Обнимаю.
Ю.Ц.
ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
14 декабря 1920 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Со мной вышла самая неожиданная история: швейцарское правительство, отказав Раф[аилу] Абр[амовичу Абрамовичу] наотрез в пропуске на конференцию, согласилось меня пустить всего только на 3 дня, т. е. на время заседаний, с тем чтобы я немедленно выехал обратно. [...] Такое же любезное отношение встретили к себе немецкие и австрийские делегаты, а Ф. Адлера, как и меня, вообще не хотели пускать и согласились лишь в последнюю минуту. Не говорю уже, что с нас всех взяли подписку, что не будем заниматься за это время никакими политическими выступлениями. На границе меня вдобавок подвергли личному обыску.
Так что приехал я к самому началу конференции и не мог даже предварительно заехать к Пав[лу] Бор[исовичу Аксельроду]. Пришлось созвониться с ним по телефону и вызвать его в Берн к третьему дню, когда уже слаба была надежна, что добьюсь отсрочки. Последний день провел с ним, и он проводил меня до Базеля. Конечно, это его еще менее должно было удовлетворить, чем меня; я ему предлагал поехать со мной до ближайшего немецкого города Аугсбурга и там прожить 2 дня, но и для этого нужны были визы и разрешения, которые потребовали бы 48 часов, так что от этого пришлось отказаться. Беседами за этот день, мне кажется, удалось достигнуть некоторго выяснения и смягчения его отношения. Тем более, что сам бернский манифест он нашел менее неприемлемым, чем он ждал, и к самой конференции у него отношение довольно терпимое. [...]
С Пав. Бор. далеко не обо всем и не так обстоятельно, как нужно, удалось переговорить. Впечатление на меня (физически) он произвел очень неизменившееся: очень бодр и даже румян; говорит, что последние дни оправился. Но у него органическая болезнь (мочевого пузыря) с неприятными и мучительными припадками, и он не уверен, почему профессор отказывается от операции: потому ли, что можно вылечить и без операции, или потому, что боится, что он операции не выдержит. Это его, видно, мучит. В Цюрихе ему, он мне признался, скверно и не по себе, и он мечтает переселиться в Париж, что, вероятно, было бы лучше всего для него.
Теперь о моем собственном переселении. Конгресс прошел; вопрос, стало быть, пустят ли меня под другим соусом. Можно прямо сказать: для ознакомления французских рабочих организаций с положением дел в советской России. Публичных рефератов я бы не стал читать, но на синдикатских маленьких собраниях выступал бы. Но вообще, у меня мало надежды, чтобы французы пустили после нашего манифеста и после бернского манифеста. Забыл сказать, что я условился с Павлом Борисовичем перед отъездом, что он даст Вам знать открыткой, что я вернулся в Берлин. И не подумал, что ведь он мог позабыть и что я сам с пути должен был бы дать Вам знать.
Берн меня очень удовлетворил. Почти не было трений и прений. Французы, считая свое дело в Туре366 проигранным, были настроены в смысле "ехать так ехать" и не только забыли о 21 пункте и о том, что они "в принципе за III Интернационал", но и готовы были подписать еще более резкое осуждение большевизма. Гримму и Ко, напротив, придало смелости то, что у них (благодаря переходу Цюриха вслед за Нобсом367) было уже обеспеченное большинство и они тоже не сомневались, что коммунисты уйдут. Австрийцы, руководившие всем, хотели добиться некоторых авансов II Интернационалу, но от этого отказались, встретив поддержку лишь англичан (они хотели сверх трех Интернационалов создать какой-то общий совет, куда бы согласились войти представители всех трех организаций. Я восстал против этого, как против искусственной постройки, так как общий "совет" от Шейдемана до Ленина вызвал бы только смех с обеих сторон. Немцы (Ледебур и Розенфельд368)пытались было отстоять свою формулу "диктатура на основе советской системы", но мы без труда эту попытку отбили. [...] И Лонге, и Фоp369 всячески и даже с эмфазом370 выражали удовольствие, что они находятся в среде подлинных социалистов, в подлинном Интернационале! На вопрос, что они сделают после Тура, Лонге сказал, что они не знают, выйдут ли из партии после ее вступления в III Интернационал, но он может заявить, что они останутся в ней лишь при условии, что им предоставят ту автономию, которою пользовались раньше коммунисты, т. е. право участвовать в нашем объединении. Если откажут, они выходят из партии. Чтобы Зиновьев дал им такое право -- не думаю. Особенно тепло встретили меня Нэн371 [...], Грабер372 и О. Бауэр. Адлер был сдержаннее. Вполне на нашей стороне немецкие чехи, по словам их делегата Чермака373.