Страница:
По рассказам Ольберга, к которым я, ввиду его желчного характера, отношусь осторожно, вытекает, что отношение Жордания и других к Каутскому самое своекорыстное и, по-моему, просто неприличное, несмотря на все восточное гостеприимство. Впрочем, об этом он сам Вам расскажет. Сейчас мы поглощены выпуском нашего (по-русски) "бюллетеня", который, пока его готовили, превратился в целый "вестник". Должен выйти к 1-му февраля.
Пока французы мне разрешения не давали, но надежды получить его я не теряю. Если дело затянется еще на две недели, я предпочту воспользоваться разрешением лишь после венского конгресса (22 февраля), чтобы иметь возможность не ограничивать пребывания в Париже 1-2 неделями, а пробыть хоть с месяц. Помимо того, что я бы хотел иметь достаточно времени для бесед с Вами, я думаю, что и для воздействия на французов в их теперешнем состоянии нельзя ограничиться кратковременным пребыванием.
[...]
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
30 января 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
История с соц[иалистами]-революционерами и меня не только и не столько возмущает, сколько огорчает, и именно по тем соображениям, которые приводите Вы. Если эта партия снова, как в 17 году, окажется несостоятельной в роли руководительницы тех масс, которых мы, оставаясь сами собой, не можем вести за собой, то пресловутая дилемма Ленина "или красная диктатура, или белая" явится как бы подтвержденной фактами. Во всяком случае, уже сейчас, в процессе собирания сил, одно известие о том, что эсеры "целовались" с Милюковым и выступили под ручку с ним на международной арене, будет иметь тот эффект, что от их партии в России отделятся опять отдельные рабочие и интеллигенты помоложе, чтобы примкнуть к коммунистам. И почти наверное можно предсказать, что такой же удар рикошетом постигнет и нас: потому что в нашей публике довольно ясно живет сознание связи между нашими перспективами будущего преодоления большевизма и возрождением партии эсеров, как способной к развитию силы, и каждый раз, как эсеры обнаруживали свою несостоятельность, это сказывалось тем, что у нас большевистская концепция "или Ленин, или Врангель" приобретала новых сторонников, из которых тот или иной скоро уходил к большевикам. Теперь, при первом известии о парижском совещании, ЦК принял в Москве резолюцию гораздо более резкую, чем та, которую мы с Абрамовичем выпустили здесь от нашего имени. Там прямо говорится, что если из совещания вырастет новая коалиция, с[оциал]-д[емократия], несмотря на свою враждебность большевизму, станет на сторону последнего. Это показывает, как там тревожно смотрят на подобные комбинации, грозящие подорвать доверие наших сторонников к перспективе социалистической антибольшевистской коалиции, о которой Вы пишете.
Должен сказать, что, по моему убеждению, тактика нашей партии по отношению к эсерам за все эти три года была безупречна. Я даже не помню случая, когда бы сами эсеры высказали какое-нибудь неудовольствие на то, как мы относились к ним. Несмотря на все их грехопадения, глупости и прямые скандалы, мы щадили их в полемике, к которой почти не прибегали, старались действовать на их лидеров в частных беседах (разговоры Федора Ильича с Гоцем и мои с Черновым позволяли нам повлиять на них в вопросе о том, чтобы сделать борьбу за снятие блокады лозунгом партии; тут, конечно, помогла позиция Сухомлина402 и Русанова403 за границей). По приезде за границу я, как Вы знаете, и в речи в Галле, и в статье в "Freiheit" выступил на защиту эсеров против сыплющихся на них гонений. То же делали мы и в Московском совете, уже не говоря о нашем келейном воздействии на большевистские власти, чтобы добиться от них менее свирепого преследования эсеров. Они же с какой-то мальчишеской легкостью внезапным выступлением разрушают все психологические предпосылки нашего союза с ними. И это делается после того, как Чернов здесь советуется со мной, не лучше ли ему совсем не ехать в Париж, чтобы не пачкаться, а своевременным официальным заявлением снять с партии всякую ответственность за эту затею; тогда, говорит он, люди, для нас ценные, как Минор, Зензинов404 и даже Керенский, откажутся от всего предприятия, а Авксентьева, Бунакова и Ко., которые давно перестали быть социалистами, а демократами (его подлинные слова), мы получим возможность официально исключить. После того, как я это ему посоветовал, он поехал в Прагу, решил ехать в Париж и там, по словам Щупака, не участвуя официально, за кулисами участвовал активно во всем, вырабатывал для внесения от имени партии с.-р. те самые резолюции, которые, по чудесному совпадению, оказывались "вполне приемлемы" для к[онституционалистов]-д[емократов] (а Щупак пишет, что на деле за кулисами заранее сговаривались о том, чтобы резолюция эсеров была редактирована так, чтобы кадеты могли присоединиться). А после всего этого он помещает в "Popu1аire"405 письмо, в котором уверяет, что никакого намека на коалицию нет: в России кадетов не существует, так что не с кем коалицироваться, и он принципиально против, а в Париже было лишь "совещание членов Учредительного Собрания"; если там эсеры оказались в соседстве с кадетами, то это так же неизбежно и неопасно, как когда французские коммунисты сидят в Палате рядом с французскими черносотенцами. Я в ответ поместил в "Populaire" (26 января) очень насмешливое письмо, которое, может быть, отобьет у него, по крайней мере, охоту отшучиваться фельетонными выходками от вопросов, которые для нас bitter ernst406.
Лозунг "признания советского правительства" мы тоже довольно долго не считали возможным выставить от имени партии. Мы пришли к тому, что это необходимо сделать, хотя и в сдержанной форме, когда убедились, что фактически для европейских правительств без политического соглашения (которое предполагает признание или ведет к нему) не может быть речи о действительном возобновлении торговли, и когда увидали, как борьба и интриги за "непризнание" облегчают европейской буржуазии признание правительств и представительств Врангелей, тем самым тормозя самое восстановление экономических отношений.
Получил новое письмо от Федора Ильича. Жалуется, что в партии неблагополучно и что мое возвращение необходимо, так как ему не справиться. Слева и справа центробежные стремления опять усилились. Суханов ушел из партии, внезапно открыв в себе симпатии к тактике "завоевания III Интернационала путем вхождения в него". Говорят, что в партию коммунистов все же не записался. Снова "полевел" Ерманский на ночве кое-каких обид, и считаются с возможностью, что и он уйдет. Оба -- потеря не бог знает какая, но на внешний мир и на партийных рабочих дезертирство таких имен произвело бы скверное впечатление. В нездоровой атмосфере варения в собственном партийном соку трудно бороться с взаимной подозрительностью и недоверием. Левые подозревают правых в том, что, внешне подчинившись партийной дисциплине, они лишь ждут того, чтобы, пользуясь наступлением мирного времени, раздорами внутри большевиков и т д., партия перешла к более активной борьбе с большевиками, чтобы тогда снова, как это было в 1918 году, за спиной партии возобновить шашни с буржуазными элементами и сообща подготовлять "российский термидор"407. И, конечно, основания для такой подозрительности есть; кое в чем несомненно наши правые поумнели и кое-чему научились, но вполне от идеи возрождения коалиции в будущем они не отказались, а главное, они находятся в постоянном контакте с потресовцами и плехановцами, уже формально стоящими вне партии и без всяких колебаний стоящими на почве коалиции и термидора. Эта связь нашей правой с той с[оциал]-д[емократической] резервной армией, которая состоит из с.-д., ориентирующихся на обывателя, вносит разложение в партию. При условиях малейшей свободы печати мы бы давно, я думаю, изжили эту болезнь без всякой "хирургии" и ассимилировали бы все социалистически ценное, что среди правых есть, хотя серьезные разногласия и остались бы. В тепличной атмосфере, в которой партия живет, это невозможно, и гниющий нарыв все время болезненно чувствуется. Уже целый год левые поэтому ведут кампанию за то, чтобы партия приняла какой-нибудь программный документ, который в отмену или в дополнение программы 1903 года408 был бы обязательным для всякого, желающего оставаться членом партии. Я решительно борюсь все время против этой затеи, доказывая, что невозможно в переходный момент, переживаемый и международным, и русским социализмом, пытаться "кодифицировать" в партийное credo, в подлинную программу те более или менее гипотетические обобщения относительно тенденций и атомов развития, которые нам приходится делать достаточно наспех, чтобы как-нибудь освещать проходимый нами путь. Мы в такое время можем вырабатывать только Aktionprogrammen409, которые налагают лишь одно обязательство -- не разлагать действий партии, -- но не должны пытаться писать новую программу, которая, может быть, уже через год будет опровергнута фактами, и не можем на основе признания такой программы отмежевывать от партии несогласных. Но уже когда я был в России, моя оппозиция была не особенно успешна. Не только левые, но и значительная часть центра и, главное, влиятельные рабочие на местах, соглашаясь, что теоретически я прав, требовали какого-нибудь "обязательного документа", неподписание которого было бы достаточным, чтобы "отставить" наших правых. Я находил и нахожу, что строгое проведение дисциплины совершенно достаточно, чтобы, хотя и медленно, постепенно выжить из партии абсолютно безнадежных оппортунистов (которых не так уже много), тогда как остальные правые будут иметь возможность ассимилироваться с партией. Но указанная мною атмосфера подозрительности и опасений, что как только условия несколько изменятся, правые, сидящие в партии, вместе с потресовцами, стоящими вне партии, овладеют недовольными массами и выбьют нас с наших позиций (причем они, конечно, пойдут рука об руку с эсерами), препятствует торжеству точки зрения, глядящей дальше ближайшего дня. После моего отъезда (особенно, благодаря выяснившейся в процессе Розанова--Левицкого связи наших правых с потресовцами в то время, как последние участвовали в интервенционно-повстанческих попытках) положение еще ухудшилось. Под давлением местных организаций и из опасения, что левое крыло, в котором есть ценные рабочие, уйдет от партии и перейдет к коммунистам, ЦК решил в принципе уступить требованиям и на ближайшей конференции (в марте) принять обязательный документ", в виде ли прошлогодних тезисов (о диктатуре etc.)410, в виде ли краткой, более или менее конкретной, формулировки тех же мыслей. И Абрамович, и Федор Ильич считают, что при нынешнем положении это неизбежно. Я остаюсь решительным противником. Федор Ильич, Николаевский411 и другие зовут меня непременно ехать назад на конференцию, чтобы охладитъ "межевательный" пыл. Я не знаю, как быть: очень боюсь, что мое личное присутствие не очень поможет, и склонен, напротив, думать, что мое отсутствие может быть использовано для того, чтобы настоять на отложении вопроса; а выиграть время в таких случаях, значит, выиграть все.
Другие новости более отрадные. Речь Федора Ильича на съезде Советов, которую мы получили, видимо, произвела немалое впечатление и заставила Ленина показать, что меньшевизм является все-таки единственным серьезным их противником. Нашу публику почти везде освободили. Освободили московских печатников, ростовцев (Локерман) и южан (Астрова, Кучина и других), назначенных в концентрационные лагеря. Но Бэр, Рубцов и другие высланы-таки в Грузию. Грузинское правительство не хотело их принять, сделав представление о том, что Грузия не место ссылки для русского правительства. Но кончилось тем, что их пустили. Зато в Киеве опять арестовали всех наших: Биска, Семковского, Балабанова и многих других -- в связи с большими успехами, которых им удалось достигнуть на разных рабочих съездах (курьез: теперь, когда все Советы и союзы большевиками доведены до полного омертвения, они вынуждены, чтобы иметь какой-нибудь контакт с массами, время от времени созывать "беспартийные рабочие конференции", которые они а priori412 объявляют органами совещательными, после чего уже допускают известную свободу выборов; это не мешает тому, что оппозиционные конференции разгоняются в конце концов).
Я Вам не посылал "официального" приглашения сотрудничать в "Вестнике" не только потому, что считал это разумеющимся само собою, но и чтобы не "дразнить" Вас предложением написать что-нибудь к сроку, так как знаю, как плохо отражается на Вашем настроении, когда Вы пытаетесь запрячь себя в ярмо газетного поденщика. Но для нас (и для русских коллег), конечно, само собою разумеется, что все, что Вам удастся паписать, должно быть помещено у нас, даже если б оно в том или в другом случае и носило характер дружеской полемики или критики. Скоморовский (парень несколько поверхностный, но преданный партии) пока в Кишиневе; не знаю, удастся ли ему выбраться в Берлин, ибо я должен был ему сообщить не очень радужные перспективы о возможности приискания заработка. Возможно, что сюда приедет Далин, который, хорошо владея немецким языком, будет очень полезен. Еще приехала сюда одна харьковская меньшевичка (Якобсон), очень толковая и преданная, так что некоторый персонал у нас подбирается. Собираются также кое-какие деньги. "Вестник" выходит послезавтра.
Жму крепко руку.
Ю.Ц.
Р. S. Писать мне по новому адресу.
ИЗ ПИСЬМА Н. Е. ЩУПАК
5 февраля 1921 г.
Дорогая Надежда Овсеевна!
Меня очень порадовало получение Вашего письма; гораздо меньше то, что, судя по нему, Вы чувствуете себя изрядно-таки утомленной. Я, признаться, даже после 4 месяцев пребывания в Европе все еще не то, чтобы в праздничном настроении, но в состоянии "отдыха" от российской misere413 -- чисто внешней misere: отсутствия минимального комфорта, ощущения большого города, газет, света и т. п. В конце концов, от этих вещей так же легко отвыкаешь, как и от вина и устриц и довольно легко приспособляешься к убого-спартанскому образу жизни, если он не связан с прямыми лишениями и унижениями. Но когда затем попадешь опять в сферу "гнилой цивилизации", где вопрос о получении ванны не есть головоломная задача, то все-таки чувствуешь некое блаженство отдыха. Поэтому настраиваешься par avance414 терпимо по отношению к разным раздражающим впечатлениям нынешней европейской жизни и даже к впечатлениям от встречи с здешними русскими людьми, которые все какие-то ушибленные и малоинтересные к тому же.
"Ваши" эсеры и меня не столько возмущают, сколько огорчают. Если принимать их за воплощение подлинного духа русской демократической интеллигенции, то придешь к пессимистическому выводу о бездарности славянской расы (включая колено глупых евреев). Вик. Мих. [Чернов], кажется, счел за благо не поднимать брошенной ему мной перчатки. [...] В этой борьбе я имею на своей стороне его нынешнюю жену, которая, по моим соображениям, должна его периодически пилить с таким кротким видом, что не устоит даже толстая кожа его совести. Она -- entre nous415 -- кажется, подозревала, что он нарочно медлил с устройством для нее визы в Париж, чтоб она не поспела раньше, чем он сделает все возможное в облаcти ridicule416. Поведение его лично прямо-таки загадочное: так как на него совсем не похоже, чтобы он просто, par pure camaraderie417, уступил Авксентьеву и Ко. и стушевался на задний план, то надо думать, что им руководили какие-нибудь весьма недоброкачественные политиканские соображения. [...]
Зима в Берлине стоит отвратительная: каждые два дня меняется погода самым нелепым образом. Но постоянно либо слякоть и дождь, либо резкий ветер. В результате -- из простуженного состояния не выходишь и редко когда не испытываешь головной боли.
В последнее время я живу в пансионе и почти не встречаюсь с людьми --ни русскими, ни немецкими. К сожалению, не удается использовать это одиночество так, как следовало бы: занимаюсь сравнительно мало, как-то скоро устаю и неэкономно распоряжаюсь временем. Ощущение этого -- маленькая черная точка на безмятежном, в общем, моем душевном состоянии.
"Ромен-ролландизм"418 разных толков и здесь в литераторских и художественных кружках пустил глубокие корни. Коммунистами по всей форме числятся многие молодые поэты. Даже гордость немецкой сцены -- трагик Александр Моисси419 -- считает себя коммунистом. Вероятно, коммунистка и слышанная мною в одном кабаре молодая артистка, декламировавшая с совершенно не немецким темпераментом и задрапированная с совершенно не немецким вкусом. Она декламировала довольно сильное стихотворение одного из таких кабаретных коммунистических поэтов -- Вальтера Меринга420 и произвела сильный эффект. После я узнал, что она дочь Отто Поля, моего парижского приятеля (он теперь представитель Австрии в Москве по делам военнопленных и тоже склоняется к коммунизму)... Но крупного в художественном смысле, по-видимому, новое течение здесь ничего не дало. Leopold Franck421 -- чистая риторика. Впрочем, говорят, бывший вождь советской республики в Мюнхене, Толлер422 -- подлинный поэт. Я его не читал. В России, кроме Александра Блока423, все-таки никто ничего путного под большевистским зодиаком не произвел.
Ну, всего хорошего. Авось свидимся. Крепко жму руку.
Ю.Ц.
ПИСЬМО С. Д. ЩУПАКУ
5 февраля 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Выпустили мы, наконец, No 1 "Вестника", третьего дня выслали Вам первые экземпляры, а вчера должно было быть отправлено из экспедиции 100 экз. Как находите газету? Для России мы дали еще приложение: бернский манифест и выработанные в Инсбруке проекты резолюций.
Для заграницы их печатать не стоило. Надеемся, что пара сотен экземпляров скоро уже будет в России. Приступаем ко второму номеру. Для него имеем уже очень много русских материалов: речь Дана (очень хорошая) на съезде Советов и внесенные нашими резолюции по основным вопросам. Постараюсь до выхода номера этот материал Вам прислать.
В начале января Ф[едор] Ильич, после пребывания на съезде, все еще не получил окончательного решения своего дела об обратном переводе в Москву. Н. Н. Суханов вдруг вышел из партии (не переходя к коммунистам). Последнее его "левение" началось в связи с моим выступлением в Галле: он вдруг открыл, что это мы раскалываем массовые партии, удерживая их от вхождения в III Интернационал, куда следовало бы всем войти, чтобы "извнутри" его реформировать. Коммунистический Бунд424 покончил свое сушествование: он принял ультиматум КРП -- распуститься, как Бунд, и войти в РКП на положении "еврейской секции". Освободили наших печатников, затем ростовцев (Локерман, Васильев и др.) и южан, осужденных на концентрационные лагеря (Астров, Кучин и др.), но Бэр и прочие, осужденные по тому же делу, успели быть высланными в Грузию. Грузинское правительство протестовало против превращения Грузии в место российской ссылки. Наши тюрьмы все же не пустуют: в Киеве опять арестовали решительно всех (Балабанова, Семковского, Давидзона, Кушина и др.).
Скоморовский писал из Константинополя, что едет в Кишинев к матери и предлагает свои услуги для партийной работы здесь, в Берлине. Я должен был ответить, что, к несчастью, у нас оплачиваемой партийной работы нет, а здесь приискать заработок не легко. Не знаю, как он поступит. Сюда приехала еще одна харьковская меньшевичка (Якобсон), дельная девица, которая будет полезна. Рабинович обещает распространять газету в Либаве.
С пресловутой "лондонской" группой придется, видно, еще считаться. Она приобрела и связи, и влияние в Labour Party и едва ли так сдастся. От Байкалова я получил письмо, в котором он излагает все выступления группы, в число которых, кроме приветствия парижскому совещанию, входит инсценировка "делегации уральских рабочих" на съезде тред-юнионов. Кроме того, они разослали переписку Гендерсона425 -- Красина426 в такие газеты, как "Руль"427, чтобы сообщить, что эта переписка явилась результатом их меморандума Labour Party о преследованиях меньшевиков. Par dessus le marche428 они выпускают в Лондоне бюллетень "Воли России" (по-английски). В письме своем Байкалов признает, что они во многом с нами расходятся, но необходима "свобода мнений", а потом, кто его знает, законен ли нынешний состав ЦК, не выбиравшийся три года! Ответил ему сообщением нашего заявления с объяснением, что членами партии будут отныне признаваться только те, кто выйдет из состава группы, и с предупреждением, что англичане будут осведомлены о характере этой группы.
Мы предложили Павлу Борисовичу ехать с нами в Вену в качестве делегата. Не знаю, как он отнесется к этому предложению. Боюсь, что при его нервности он, если поедет, останется неудовлетворенным, так как, помимо всего прочего, нам в Вене придется очень и очень подчеркивать, что вынужденное обстоятельствами объединение с Реноделем не есть компромисс с их социал-патриотизмом.
Я тоже, как и Вы, боюсь затеянной Бернштейном истории с немецкими деньгами429. Вероятно, у него ничего веского нет и, вероятно, и вообще-то большевики, как партия, в этом деле чисты (что пара-другая прохвостов в их среде брала деньги из темных источников -- возможно), так что от этой кампании они только выиграют. Пока же правая сволочь получит возможность а 1а Родичев430 и Набоков подмешивать немецкие деньги ко всей, а не только большевистской революции. В довершение скандала Бершнтейн дал по этому поводу интервью в "Руле". Это уже такая бес-тактность, такая пощечина всем нам, что промолчать будет нельзя, и мы во втором номере скажем свое мнение.
Знаете ли, что министром иностранных дел в Армянской Советской России состоит Александр Бекзадьян?431 Не знаю уж, напялил ли он коммунистический мундир (он был сначала оборонцем, а потом до недавнего времени в Тифлисе был в нашей оппозиционной группе), но для министра иностранных дел окраинного государства он одним качеством обладает: охотник до "блефов" (по крайней мере, в покере).
С моей визой, видно, дело не делается.
Был вчера у меня Бренер. Он, как видно, большой путаник, Привет.
Ю.Ц.
ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
20 февраля 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Сегодня выезжаю в Вену. Как у меня водится, перед самым отъездом простудился, изрядно кашляю и говорю ужасно хриплым голосом, так что с беспокойством думаю о предстоящих ораторских упражнениях. Правда, сейчас я не один: со мною будут Абрамович и Далин, хорошо говорящие по-немецки, так что я могу и помолчать. [...]
Я не верю, чтобы программа интернациональной борьбы за пересмотр Версальского мира могла, действительно, объединить все партии II Интернационала, кроме Дашинского432 и Ко. Начать хотя бы с бельгийцев, которые голосовали за Версальский мир и которые теперь сидят в правительстве, вырабатывавшем вместе с другими союзниками последний ультиматум Германии. Не думаю, что и чехословаки, все время участвующие в правительстве, согласились на отмену Версальского мира, который наделил их отечество множеством награбленных чужих (венгерских, немецких) территорий. [...]
Наш "Вестник", по-видимому, вызвал к себе интерес! Отовсюду русские обращаются за газетой. В "окраинных" государствах предъявляется большой спрос -- в Грузии, Латвии и т. д. Направили в Россию несколько сот экземпляров, и есть надежда, что они скоро дойдут.
Далин привез "приказ" от ЦК, чтобы я кончал свой "отпуск" и возвращался, ибо при отсутствии Федора Ильича (он теперь переведен в Петербург) ЦК не под силу справиться с работой. Не знаю, как решить, займемся этим сейчас после Вены. Щупак все подает надежду, что я получу визу во Францию. А с Вашей неужели все замерло?
Крепко жму руку.
Ю.Ц.
Р. S. Комнату в Берлине я оставляю за собой.
ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
5 марта 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
О русских событиях мы своих сведений не имеем, знаем только, что латышский "Sozial Demokrat" печатал свои сведения, сводящиеся к тому, что события были скромнее, чем о том ходит молва, что в Петербурге были демонстрации, а в Москве стреляли холостыми зарядами, чтобы разогнать толпу. У нас то же впечатление, что было не больше, т. е. в Москве небольшая забастовка, сопровождавшаяся, может быть, попыткой демонстрации, а в Питере -- забастовка всего Васильевского Острова с более или менее серьезными осложнениями433 ("Sozial Demokrat" пишет, что, во всяком случае, рабочие поколотили Зорина434). Участие кронштадтских матросов (активное) сомнительно, но очевидно, что и в Питере, и в Москве попытки рабочих брататься с Красной армией были. Все это вместе, по нашему мнению, далеко от "начала конца", и я бы в Ревель не спешил, ибо думаю, что пройдет время, пока выражающийся в этих событиях новый процесс будет иметь свое продолжение. В сущности, подобные движения никогда не прекращались при большевиках. В 1920 г. большие волнения были в Туле, в Самаре и кое-какие в Питере, не говоря о юге. Сейчас они возникают после нескольких месяцев мира на внешних фронтах, когда атмосфера осадного положения разрядилась, а потому рабочие действуют смелее. Большое значение имеет, что вот уже два месяца большевистские лидеры грызутся между собой на глазах у публики, взаимно себя дискредитируют и разоблачают в неслыханной степени, а это должно развивать в массах бунтарские аппетиты, а главное, парализовать энергию рядовых рабочих-коммунистов, которые обыкновенно гораздо лучше срывали всякое движение протеста, чем это могло делать начальство. Вот эта-то обстановка и придает новое значение возобновившемуся движению. Весьма вероятно, что наш ЦК арестовали.
Пока французы мне разрешения не давали, но надежды получить его я не теряю. Если дело затянется еще на две недели, я предпочту воспользоваться разрешением лишь после венского конгресса (22 февраля), чтобы иметь возможность не ограничивать пребывания в Париже 1-2 неделями, а пробыть хоть с месяц. Помимо того, что я бы хотел иметь достаточно времени для бесед с Вами, я думаю, что и для воздействия на французов в их теперешнем состоянии нельзя ограничиться кратковременным пребыванием.
[...]
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
30 января 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
История с соц[иалистами]-революционерами и меня не только и не столько возмущает, сколько огорчает, и именно по тем соображениям, которые приводите Вы. Если эта партия снова, как в 17 году, окажется несостоятельной в роли руководительницы тех масс, которых мы, оставаясь сами собой, не можем вести за собой, то пресловутая дилемма Ленина "или красная диктатура, или белая" явится как бы подтвержденной фактами. Во всяком случае, уже сейчас, в процессе собирания сил, одно известие о том, что эсеры "целовались" с Милюковым и выступили под ручку с ним на международной арене, будет иметь тот эффект, что от их партии в России отделятся опять отдельные рабочие и интеллигенты помоложе, чтобы примкнуть к коммунистам. И почти наверное можно предсказать, что такой же удар рикошетом постигнет и нас: потому что в нашей публике довольно ясно живет сознание связи между нашими перспективами будущего преодоления большевизма и возрождением партии эсеров, как способной к развитию силы, и каждый раз, как эсеры обнаруживали свою несостоятельность, это сказывалось тем, что у нас большевистская концепция "или Ленин, или Врангель" приобретала новых сторонников, из которых тот или иной скоро уходил к большевикам. Теперь, при первом известии о парижском совещании, ЦК принял в Москве резолюцию гораздо более резкую, чем та, которую мы с Абрамовичем выпустили здесь от нашего имени. Там прямо говорится, что если из совещания вырастет новая коалиция, с[оциал]-д[емократия], несмотря на свою враждебность большевизму, станет на сторону последнего. Это показывает, как там тревожно смотрят на подобные комбинации, грозящие подорвать доверие наших сторонников к перспективе социалистической антибольшевистской коалиции, о которой Вы пишете.
Должен сказать, что, по моему убеждению, тактика нашей партии по отношению к эсерам за все эти три года была безупречна. Я даже не помню случая, когда бы сами эсеры высказали какое-нибудь неудовольствие на то, как мы относились к ним. Несмотря на все их грехопадения, глупости и прямые скандалы, мы щадили их в полемике, к которой почти не прибегали, старались действовать на их лидеров в частных беседах (разговоры Федора Ильича с Гоцем и мои с Черновым позволяли нам повлиять на них в вопросе о том, чтобы сделать борьбу за снятие блокады лозунгом партии; тут, конечно, помогла позиция Сухомлина402 и Русанова403 за границей). По приезде за границу я, как Вы знаете, и в речи в Галле, и в статье в "Freiheit" выступил на защиту эсеров против сыплющихся на них гонений. То же делали мы и в Московском совете, уже не говоря о нашем келейном воздействии на большевистские власти, чтобы добиться от них менее свирепого преследования эсеров. Они же с какой-то мальчишеской легкостью внезапным выступлением разрушают все психологические предпосылки нашего союза с ними. И это делается после того, как Чернов здесь советуется со мной, не лучше ли ему совсем не ехать в Париж, чтобы не пачкаться, а своевременным официальным заявлением снять с партии всякую ответственность за эту затею; тогда, говорит он, люди, для нас ценные, как Минор, Зензинов404 и даже Керенский, откажутся от всего предприятия, а Авксентьева, Бунакова и Ко., которые давно перестали быть социалистами, а демократами (его подлинные слова), мы получим возможность официально исключить. После того, как я это ему посоветовал, он поехал в Прагу, решил ехать в Париж и там, по словам Щупака, не участвуя официально, за кулисами участвовал активно во всем, вырабатывал для внесения от имени партии с.-р. те самые резолюции, которые, по чудесному совпадению, оказывались "вполне приемлемы" для к[онституционалистов]-д[емократов] (а Щупак пишет, что на деле за кулисами заранее сговаривались о том, чтобы резолюция эсеров была редактирована так, чтобы кадеты могли присоединиться). А после всего этого он помещает в "Popu1аire"405 письмо, в котором уверяет, что никакого намека на коалицию нет: в России кадетов не существует, так что не с кем коалицироваться, и он принципиально против, а в Париже было лишь "совещание членов Учредительного Собрания"; если там эсеры оказались в соседстве с кадетами, то это так же неизбежно и неопасно, как когда французские коммунисты сидят в Палате рядом с французскими черносотенцами. Я в ответ поместил в "Populaire" (26 января) очень насмешливое письмо, которое, может быть, отобьет у него, по крайней мере, охоту отшучиваться фельетонными выходками от вопросов, которые для нас bitter ernst406.
Лозунг "признания советского правительства" мы тоже довольно долго не считали возможным выставить от имени партии. Мы пришли к тому, что это необходимо сделать, хотя и в сдержанной форме, когда убедились, что фактически для европейских правительств без политического соглашения (которое предполагает признание или ведет к нему) не может быть речи о действительном возобновлении торговли, и когда увидали, как борьба и интриги за "непризнание" облегчают европейской буржуазии признание правительств и представительств Врангелей, тем самым тормозя самое восстановление экономических отношений.
Получил новое письмо от Федора Ильича. Жалуется, что в партии неблагополучно и что мое возвращение необходимо, так как ему не справиться. Слева и справа центробежные стремления опять усилились. Суханов ушел из партии, внезапно открыв в себе симпатии к тактике "завоевания III Интернационала путем вхождения в него". Говорят, что в партию коммунистов все же не записался. Снова "полевел" Ерманский на ночве кое-каких обид, и считаются с возможностью, что и он уйдет. Оба -- потеря не бог знает какая, но на внешний мир и на партийных рабочих дезертирство таких имен произвело бы скверное впечатление. В нездоровой атмосфере варения в собственном партийном соку трудно бороться с взаимной подозрительностью и недоверием. Левые подозревают правых в том, что, внешне подчинившись партийной дисциплине, они лишь ждут того, чтобы, пользуясь наступлением мирного времени, раздорами внутри большевиков и т д., партия перешла к более активной борьбе с большевиками, чтобы тогда снова, как это было в 1918 году, за спиной партии возобновить шашни с буржуазными элементами и сообща подготовлять "российский термидор"407. И, конечно, основания для такой подозрительности есть; кое в чем несомненно наши правые поумнели и кое-чему научились, но вполне от идеи возрождения коалиции в будущем они не отказались, а главное, они находятся в постоянном контакте с потресовцами и плехановцами, уже формально стоящими вне партии и без всяких колебаний стоящими на почве коалиции и термидора. Эта связь нашей правой с той с[оциал]-д[емократической] резервной армией, которая состоит из с.-д., ориентирующихся на обывателя, вносит разложение в партию. При условиях малейшей свободы печати мы бы давно, я думаю, изжили эту болезнь без всякой "хирургии" и ассимилировали бы все социалистически ценное, что среди правых есть, хотя серьезные разногласия и остались бы. В тепличной атмосфере, в которой партия живет, это невозможно, и гниющий нарыв все время болезненно чувствуется. Уже целый год левые поэтому ведут кампанию за то, чтобы партия приняла какой-нибудь программный документ, который в отмену или в дополнение программы 1903 года408 был бы обязательным для всякого, желающего оставаться членом партии. Я решительно борюсь все время против этой затеи, доказывая, что невозможно в переходный момент, переживаемый и международным, и русским социализмом, пытаться "кодифицировать" в партийное credo, в подлинную программу те более или менее гипотетические обобщения относительно тенденций и атомов развития, которые нам приходится делать достаточно наспех, чтобы как-нибудь освещать проходимый нами путь. Мы в такое время можем вырабатывать только Aktionprogrammen409, которые налагают лишь одно обязательство -- не разлагать действий партии, -- но не должны пытаться писать новую программу, которая, может быть, уже через год будет опровергнута фактами, и не можем на основе признания такой программы отмежевывать от партии несогласных. Но уже когда я был в России, моя оппозиция была не особенно успешна. Не только левые, но и значительная часть центра и, главное, влиятельные рабочие на местах, соглашаясь, что теоретически я прав, требовали какого-нибудь "обязательного документа", неподписание которого было бы достаточным, чтобы "отставить" наших правых. Я находил и нахожу, что строгое проведение дисциплины совершенно достаточно, чтобы, хотя и медленно, постепенно выжить из партии абсолютно безнадежных оппортунистов (которых не так уже много), тогда как остальные правые будут иметь возможность ассимилироваться с партией. Но указанная мною атмосфера подозрительности и опасений, что как только условия несколько изменятся, правые, сидящие в партии, вместе с потресовцами, стоящими вне партии, овладеют недовольными массами и выбьют нас с наших позиций (причем они, конечно, пойдут рука об руку с эсерами), препятствует торжеству точки зрения, глядящей дальше ближайшего дня. После моего отъезда (особенно, благодаря выяснившейся в процессе Розанова--Левицкого связи наших правых с потресовцами в то время, как последние участвовали в интервенционно-повстанческих попытках) положение еще ухудшилось. Под давлением местных организаций и из опасения, что левое крыло, в котором есть ценные рабочие, уйдет от партии и перейдет к коммунистам, ЦК решил в принципе уступить требованиям и на ближайшей конференции (в марте) принять обязательный документ", в виде ли прошлогодних тезисов (о диктатуре etc.)410, в виде ли краткой, более или менее конкретной, формулировки тех же мыслей. И Абрамович, и Федор Ильич считают, что при нынешнем положении это неизбежно. Я остаюсь решительным противником. Федор Ильич, Николаевский411 и другие зовут меня непременно ехать назад на конференцию, чтобы охладитъ "межевательный" пыл. Я не знаю, как быть: очень боюсь, что мое личное присутствие не очень поможет, и склонен, напротив, думать, что мое отсутствие может быть использовано для того, чтобы настоять на отложении вопроса; а выиграть время в таких случаях, значит, выиграть все.
Другие новости более отрадные. Речь Федора Ильича на съезде Советов, которую мы получили, видимо, произвела немалое впечатление и заставила Ленина показать, что меньшевизм является все-таки единственным серьезным их противником. Нашу публику почти везде освободили. Освободили московских печатников, ростовцев (Локерман) и южан (Астрова, Кучина и других), назначенных в концентрационные лагеря. Но Бэр, Рубцов и другие высланы-таки в Грузию. Грузинское правительство не хотело их принять, сделав представление о том, что Грузия не место ссылки для русского правительства. Но кончилось тем, что их пустили. Зато в Киеве опять арестовали всех наших: Биска, Семковского, Балабанова и многих других -- в связи с большими успехами, которых им удалось достигнуть на разных рабочих съездах (курьез: теперь, когда все Советы и союзы большевиками доведены до полного омертвения, они вынуждены, чтобы иметь какой-нибудь контакт с массами, время от времени созывать "беспартийные рабочие конференции", которые они а priori412 объявляют органами совещательными, после чего уже допускают известную свободу выборов; это не мешает тому, что оппозиционные конференции разгоняются в конце концов).
Я Вам не посылал "официального" приглашения сотрудничать в "Вестнике" не только потому, что считал это разумеющимся само собою, но и чтобы не "дразнить" Вас предложением написать что-нибудь к сроку, так как знаю, как плохо отражается на Вашем настроении, когда Вы пытаетесь запрячь себя в ярмо газетного поденщика. Но для нас (и для русских коллег), конечно, само собою разумеется, что все, что Вам удастся паписать, должно быть помещено у нас, даже если б оно в том или в другом случае и носило характер дружеской полемики или критики. Скоморовский (парень несколько поверхностный, но преданный партии) пока в Кишиневе; не знаю, удастся ли ему выбраться в Берлин, ибо я должен был ему сообщить не очень радужные перспективы о возможности приискания заработка. Возможно, что сюда приедет Далин, который, хорошо владея немецким языком, будет очень полезен. Еще приехала сюда одна харьковская меньшевичка (Якобсон), очень толковая и преданная, так что некоторый персонал у нас подбирается. Собираются также кое-какие деньги. "Вестник" выходит послезавтра.
Жму крепко руку.
Ю.Ц.
Р. S. Писать мне по новому адресу.
ИЗ ПИСЬМА Н. Е. ЩУПАК
5 февраля 1921 г.
Дорогая Надежда Овсеевна!
Меня очень порадовало получение Вашего письма; гораздо меньше то, что, судя по нему, Вы чувствуете себя изрядно-таки утомленной. Я, признаться, даже после 4 месяцев пребывания в Европе все еще не то, чтобы в праздничном настроении, но в состоянии "отдыха" от российской misere413 -- чисто внешней misere: отсутствия минимального комфорта, ощущения большого города, газет, света и т. п. В конце концов, от этих вещей так же легко отвыкаешь, как и от вина и устриц и довольно легко приспособляешься к убого-спартанскому образу жизни, если он не связан с прямыми лишениями и унижениями. Но когда затем попадешь опять в сферу "гнилой цивилизации", где вопрос о получении ванны не есть головоломная задача, то все-таки чувствуешь некое блаженство отдыха. Поэтому настраиваешься par avance414 терпимо по отношению к разным раздражающим впечатлениям нынешней европейской жизни и даже к впечатлениям от встречи с здешними русскими людьми, которые все какие-то ушибленные и малоинтересные к тому же.
"Ваши" эсеры и меня не столько возмущают, сколько огорчают. Если принимать их за воплощение подлинного духа русской демократической интеллигенции, то придешь к пессимистическому выводу о бездарности славянской расы (включая колено глупых евреев). Вик. Мих. [Чернов], кажется, счел за благо не поднимать брошенной ему мной перчатки. [...] В этой борьбе я имею на своей стороне его нынешнюю жену, которая, по моим соображениям, должна его периодически пилить с таким кротким видом, что не устоит даже толстая кожа его совести. Она -- entre nous415 -- кажется, подозревала, что он нарочно медлил с устройством для нее визы в Париж, чтоб она не поспела раньше, чем он сделает все возможное в облаcти ridicule416. Поведение его лично прямо-таки загадочное: так как на него совсем не похоже, чтобы он просто, par pure camaraderie417, уступил Авксентьеву и Ко. и стушевался на задний план, то надо думать, что им руководили какие-нибудь весьма недоброкачественные политиканские соображения. [...]
Зима в Берлине стоит отвратительная: каждые два дня меняется погода самым нелепым образом. Но постоянно либо слякоть и дождь, либо резкий ветер. В результате -- из простуженного состояния не выходишь и редко когда не испытываешь головной боли.
В последнее время я живу в пансионе и почти не встречаюсь с людьми --ни русскими, ни немецкими. К сожалению, не удается использовать это одиночество так, как следовало бы: занимаюсь сравнительно мало, как-то скоро устаю и неэкономно распоряжаюсь временем. Ощущение этого -- маленькая черная точка на безмятежном, в общем, моем душевном состоянии.
"Ромен-ролландизм"418 разных толков и здесь в литераторских и художественных кружках пустил глубокие корни. Коммунистами по всей форме числятся многие молодые поэты. Даже гордость немецкой сцены -- трагик Александр Моисси419 -- считает себя коммунистом. Вероятно, коммунистка и слышанная мною в одном кабаре молодая артистка, декламировавшая с совершенно не немецким темпераментом и задрапированная с совершенно не немецким вкусом. Она декламировала довольно сильное стихотворение одного из таких кабаретных коммунистических поэтов -- Вальтера Меринга420 и произвела сильный эффект. После я узнал, что она дочь Отто Поля, моего парижского приятеля (он теперь представитель Австрии в Москве по делам военнопленных и тоже склоняется к коммунизму)... Но крупного в художественном смысле, по-видимому, новое течение здесь ничего не дало. Leopold Franck421 -- чистая риторика. Впрочем, говорят, бывший вождь советской республики в Мюнхене, Толлер422 -- подлинный поэт. Я его не читал. В России, кроме Александра Блока423, все-таки никто ничего путного под большевистским зодиаком не произвел.
Ну, всего хорошего. Авось свидимся. Крепко жму руку.
Ю.Ц.
ПИСЬМО С. Д. ЩУПАКУ
5 февраля 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Выпустили мы, наконец, No 1 "Вестника", третьего дня выслали Вам первые экземпляры, а вчера должно было быть отправлено из экспедиции 100 экз. Как находите газету? Для России мы дали еще приложение: бернский манифест и выработанные в Инсбруке проекты резолюций.
Для заграницы их печатать не стоило. Надеемся, что пара сотен экземпляров скоро уже будет в России. Приступаем ко второму номеру. Для него имеем уже очень много русских материалов: речь Дана (очень хорошая) на съезде Советов и внесенные нашими резолюции по основным вопросам. Постараюсь до выхода номера этот материал Вам прислать.
В начале января Ф[едор] Ильич, после пребывания на съезде, все еще не получил окончательного решения своего дела об обратном переводе в Москву. Н. Н. Суханов вдруг вышел из партии (не переходя к коммунистам). Последнее его "левение" началось в связи с моим выступлением в Галле: он вдруг открыл, что это мы раскалываем массовые партии, удерживая их от вхождения в III Интернационал, куда следовало бы всем войти, чтобы "извнутри" его реформировать. Коммунистический Бунд424 покончил свое сушествование: он принял ультиматум КРП -- распуститься, как Бунд, и войти в РКП на положении "еврейской секции". Освободили наших печатников, затем ростовцев (Локерман, Васильев и др.) и южан, осужденных на концентрационные лагеря (Астров, Кучин и др.), но Бэр и прочие, осужденные по тому же делу, успели быть высланными в Грузию. Грузинское правительство протестовало против превращения Грузии в место российской ссылки. Наши тюрьмы все же не пустуют: в Киеве опять арестовали решительно всех (Балабанова, Семковского, Давидзона, Кушина и др.).
Скоморовский писал из Константинополя, что едет в Кишинев к матери и предлагает свои услуги для партийной работы здесь, в Берлине. Я должен был ответить, что, к несчастью, у нас оплачиваемой партийной работы нет, а здесь приискать заработок не легко. Не знаю, как он поступит. Сюда приехала еще одна харьковская меньшевичка (Якобсон), дельная девица, которая будет полезна. Рабинович обещает распространять газету в Либаве.
С пресловутой "лондонской" группой придется, видно, еще считаться. Она приобрела и связи, и влияние в Labour Party и едва ли так сдастся. От Байкалова я получил письмо, в котором он излагает все выступления группы, в число которых, кроме приветствия парижскому совещанию, входит инсценировка "делегации уральских рабочих" на съезде тред-юнионов. Кроме того, они разослали переписку Гендерсона425 -- Красина426 в такие газеты, как "Руль"427, чтобы сообщить, что эта переписка явилась результатом их меморандума Labour Party о преследованиях меньшевиков. Par dessus le marche428 они выпускают в Лондоне бюллетень "Воли России" (по-английски). В письме своем Байкалов признает, что они во многом с нами расходятся, но необходима "свобода мнений", а потом, кто его знает, законен ли нынешний состав ЦК, не выбиравшийся три года! Ответил ему сообщением нашего заявления с объяснением, что членами партии будут отныне признаваться только те, кто выйдет из состава группы, и с предупреждением, что англичане будут осведомлены о характере этой группы.
Мы предложили Павлу Борисовичу ехать с нами в Вену в качестве делегата. Не знаю, как он отнесется к этому предложению. Боюсь, что при его нервности он, если поедет, останется неудовлетворенным, так как, помимо всего прочего, нам в Вене придется очень и очень подчеркивать, что вынужденное обстоятельствами объединение с Реноделем не есть компромисс с их социал-патриотизмом.
Я тоже, как и Вы, боюсь затеянной Бернштейном истории с немецкими деньгами429. Вероятно, у него ничего веского нет и, вероятно, и вообще-то большевики, как партия, в этом деле чисты (что пара-другая прохвостов в их среде брала деньги из темных источников -- возможно), так что от этой кампании они только выиграют. Пока же правая сволочь получит возможность а 1а Родичев430 и Набоков подмешивать немецкие деньги ко всей, а не только большевистской революции. В довершение скандала Бершнтейн дал по этому поводу интервью в "Руле". Это уже такая бес-тактность, такая пощечина всем нам, что промолчать будет нельзя, и мы во втором номере скажем свое мнение.
Знаете ли, что министром иностранных дел в Армянской Советской России состоит Александр Бекзадьян?431 Не знаю уж, напялил ли он коммунистический мундир (он был сначала оборонцем, а потом до недавнего времени в Тифлисе был в нашей оппозиционной группе), но для министра иностранных дел окраинного государства он одним качеством обладает: охотник до "блефов" (по крайней мере, в покере).
С моей визой, видно, дело не делается.
Был вчера у меня Бренер. Он, как видно, большой путаник, Привет.
Ю.Ц.
ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
20 февраля 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Сегодня выезжаю в Вену. Как у меня водится, перед самым отъездом простудился, изрядно кашляю и говорю ужасно хриплым голосом, так что с беспокойством думаю о предстоящих ораторских упражнениях. Правда, сейчас я не один: со мною будут Абрамович и Далин, хорошо говорящие по-немецки, так что я могу и помолчать. [...]
Я не верю, чтобы программа интернациональной борьбы за пересмотр Версальского мира могла, действительно, объединить все партии II Интернационала, кроме Дашинского432 и Ко. Начать хотя бы с бельгийцев, которые голосовали за Версальский мир и которые теперь сидят в правительстве, вырабатывавшем вместе с другими союзниками последний ультиматум Германии. Не думаю, что и чехословаки, все время участвующие в правительстве, согласились на отмену Версальского мира, который наделил их отечество множеством награбленных чужих (венгерских, немецких) территорий. [...]
Наш "Вестник", по-видимому, вызвал к себе интерес! Отовсюду русские обращаются за газетой. В "окраинных" государствах предъявляется большой спрос -- в Грузии, Латвии и т. д. Направили в Россию несколько сот экземпляров, и есть надежда, что они скоро дойдут.
Далин привез "приказ" от ЦК, чтобы я кончал свой "отпуск" и возвращался, ибо при отсутствии Федора Ильича (он теперь переведен в Петербург) ЦК не под силу справиться с работой. Не знаю, как решить, займемся этим сейчас после Вены. Щупак все подает надежду, что я получу визу во Францию. А с Вашей неужели все замерло?
Крепко жму руку.
Ю.Ц.
Р. S. Комнату в Берлине я оставляю за собой.
ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
5 марта 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
О русских событиях мы своих сведений не имеем, знаем только, что латышский "Sozial Demokrat" печатал свои сведения, сводящиеся к тому, что события были скромнее, чем о том ходит молва, что в Петербурге были демонстрации, а в Москве стреляли холостыми зарядами, чтобы разогнать толпу. У нас то же впечатление, что было не больше, т. е. в Москве небольшая забастовка, сопровождавшаяся, может быть, попыткой демонстрации, а в Питере -- забастовка всего Васильевского Острова с более или менее серьезными осложнениями433 ("Sozial Demokrat" пишет, что, во всяком случае, рабочие поколотили Зорина434). Участие кронштадтских матросов (активное) сомнительно, но очевидно, что и в Питере, и в Москве попытки рабочих брататься с Красной армией были. Все это вместе, по нашему мнению, далеко от "начала конца", и я бы в Ревель не спешил, ибо думаю, что пройдет время, пока выражающийся в этих событиях новый процесс будет иметь свое продолжение. В сущности, подобные движения никогда не прекращались при большевиках. В 1920 г. большие волнения были в Туле, в Самаре и кое-какие в Питере, не говоря о юге. Сейчас они возникают после нескольких месяцев мира на внешних фронтах, когда атмосфера осадного положения разрядилась, а потому рабочие действуют смелее. Большое значение имеет, что вот уже два месяца большевистские лидеры грызутся между собой на глазах у публики, взаимно себя дискредитируют и разоблачают в неслыханной степени, а это должно развивать в массах бунтарские аппетиты, а главное, парализовать энергию рядовых рабочих-коммунистов, которые обыкновенно гораздо лучше срывали всякое движение протеста, чем это могло делать начальство. Вот эта-то обстановка и придает новое значение возобновившемуся движению. Весьма вероятно, что наш ЦК арестовали.