Страница:
Последнее письмо Пав. Бор. написано было так живо и бодро, как будто ему много лучше стало. В комитет он все-таки не вошел?
Я думаю, что из этих заграничных комитетов ничего практически не выйдет, но польза их все же в том, что у более приличной публики поддерживается менее зоологическое отношение, проявленное ею при первых известиях о "Прокукише". Я считаю, что и это полезно, ибо прямо с ужасом думаю о том, что станет с Россией, если после большевиков сразу нахлынет эта громадная масса оголтело-озлобленных и от злобы поглупевших людей! Тут никакая демократия не выдержит этого напора бешенства.
Ну, пора кончать. Привет Над. Ос. Крепко жму руку.
Ю. Ц.
ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
31 августа 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Чек на 5 000 марок получил, большое спасибо.
На прошлой неделе, наконец, пришли письма из России после долгого перерыва. Несколько успокоился за участь Федора Ильича, которого, благодаря хлопотам Рязанова, наконец, перевели в московскую тюрьму. Он же добился перевода Бинштока и некоторых других из провинциальных тюрем в Москву же. Ведь, вот, ведет он себя в Москве прилично, а приехал теперь (недели две уже) в Берлин и даже не зашел к Каутским, чем они очень обижены.
Теперь ходят какие-то слухи, что нашу публику стали в России освобождать. А одна телеграмма сообщила, что Центральный Исполнительный Комитет назначил особую комиссию для пересмотра дел меньшевиков, эсеров и анархистов и дал ей право одних из них освобождать, а "непримиримых врагов советской власти" высылать за границу. Очень боюсь, что комиссия использует это право и вышлет за границу десятки людей, которым тут будет невозможно пристроиться. Другое дело, если б выслали Федора Ильича и еще пару товарищей, которые нашли бы за границей применение своим силам.
Товарищи пишут, что благодаря "Вестнику", жизнь наших организаций оживилась. Он приходит весьма аккуратно, а теперь есть серьезная надежда, что будет приходить в достаточно больших количествах. [...]
На днях выходит новая книжка Каутского против Троцкого. Глава из нее, помещенная в "Sozialist", довольно интересна.
Крепко обнимаю.
Ю.Ц.
P.S. В Москву приехала Анюта [Мартынова]. Они продолжают жить в своей подольской глуши, на сахарном заводе. Все у них благополучно, но однажды на них напали бандиты, и Анюта была ранена в руку.
ПИСЬМО П.Б. Аксельроду
4 сентября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Спешу сообщить Вам, что я "официально" признан здоровым. При последнем осмотре (вчера) доктор [...] на мой вопрос: "Так что, я мог бы уехать?" ответил: "Да. Но только в Берлине первое время старайтесь не слишком много работать". Таким образом, мы условились, что я еду через три недели, чтобы за это время еще укрепить свое здоровье. От туберкулезного процесса не осталось никаких следов, и вся суть теперь в том, чтобы в Берлине оберегать себя от простуд, что, в конце концов, возможно, если принимать кое-какие меры предосторожности.
Все это очень кстати, так как мое отсутствие уже начало плохо отражаться на наших делах, которые пришли в некоторых отношениях в неважное состояние (между прочим, и в финансовом).
Пересылаю Вам полученное мною для передачи Вам письмо Б.С. Васильева542. Это -- наш старый "оборонец", председательствовавший на нашей партийной конференции в мае 1917 года, на которую мы с Вами попали прямо с вокзала. Человек заслуженный, но фанатично правый, из породы тех наших правых, которые по своей фракционной психологии и в 1917 году, и теперь приближались к своим антиподам -- большевикам. Насколько я мог заметить, и прилагаемое послание носит черты той же психологии, абсолютно не способной понять противника, а потому слишком легко извращающей факты, его характеризующие. Я, конечно, с удовольствием и самым подробным образом дам Вам, если захотите, объяснения по поводу тех или других выдвигаемых Васильевым против нас обвинений. Сейчас укажу только на одно: смешно говорить о том, что наш ЦК ввел в партию "режим осадного положения" (это стало уже ходячим объяснением со стороны наших правых). Я думаю, ко мне как-то не идет вообще "осадное положение" и не только к моим личным свойствам, но и по сути моих организационных взглядов и привычек. А меду тем, все, что ЦК в этой (дисциплинарной) области сделал за эти два года, делалось при моем участии и с моего одобрения, и я не помню еще случая, когда мне бы не удалось удержать местную (московскую) или другие организации от чересчур "свирепых" мер воздействия. Думаю, что больше правды на стороне наших крайних левых, которые обвиняли нас (и особенно меня) за то, что мы отделывались "моральными" резолюциями или полумерами в некоторых случаях такого скандального рода, которые не потерпела бы ни одна с[оциал]-д[емократическая] партия в мире. Действительно, такие случаи были, и мы, в сущности, в подобных случаях пользовались тем, что наша партия загнана в подполье и многое не получает огласки, а потому не реагировали так, как было бы необходимо, даже и с нашей точки зрения. И делали это потому, что -- увы! -- слишком много старых товарищей запуталось и более или менее погрешило против азов социал-демократизма.
Часть письма Васильева зашифрована. Она пишет, что "ключ" пошлет другим путем (пока я не получил). Самуил Давыдович, конечно, поможет Вам произвести расшифровку.
Так что, если Вас заинтересуют "обвинительные пункты" письма, напишите мне, какие остановили Ваше внимание, и я Вам пошлю свое разъяснение.
Последнее письмо, полученное из Москвы, не сообщает ничего отрадного: наши продолжают сидеть; курс большевиков, по-прежнему, "твердый" (что, впрочем, явствует и из разгона кусковского комитета). Не знаю, догадались ли Вы уже сами, что эта парочка Прокопович-Кускова, хотя внутренне и настроена весьма обывательски консервативно, но по своим природным свойствам проявляла -- еще до комитета -- изрядную дозу приспособляемости к советским владыкам и, совместно с такими тряпичными людьми, как Гуревич [Смирнов], внесла тот же дух и в комитет (потому-то и не пускали они в него наших). Однако и это не помогло им.
Любопытную новость сообщают про Ерманского. Она меня очень позабавила, хотя ему самому не до смеха. Я Вам уже писал, что с полгода назад он ушел не только из ЦК, но и из партии (как он написал, "временно"). Для нас всех было ясно, что этот уход носит характер очень трусливого и подловатого действия. Ерманский уже давно стремился вырваться за границу, что, конечно, простительно. Он же первый и поднял у нас вопрос, чтобы мы энергично добивались у большевиков паспортов для наших делегатов. Он нас также убедил, но когда стали назначать кандидатов, то ни один голос не был подан за него, хотя он и заявлял, что ему хотелось бы поехать "заняться научной работой". Но все наши боялись, что он будет компрометировать партию, и его намеков не понимали. Тогда он пытался добиться от какого-нибудь ведомства "научной командировки", но безуспешно. Очевидно, ему дали понять, что его меньшевизм является помехой. И вот он внезапно подает заявление о выходе из партии, которое с начала до конца звучит фальшью. Он не решился (для этого он слишком честен или слишком труслив) заявить, что принципиально отвергает партийную линию, а потому спрятался за мою спину и заявил, что пока-де во главе ЦК был я, он мог, поддерживая меня, обеспечить правильную линию ЦК, но с моим-де отъездом ЦК якобы стал "праветь", делать уступки "мелкобур-жуазным тенденциям", а потому он, не будучи в силах один бороться, "временно отходит от партии", чтобы вернуться снова, когда его деятельность сможет быть полезна. Echt543 Ерманский! Ни в партии, ни вне ее! Вся эта мотивировка, конечно, сплошная чепуха, ибо он как член ЦК отлично знал, что, уехав, я только и делал, что отсюда писал в ЦК увещания всякий раз, как узнавал, что Ерманский и другие пытаютя сбить его на путь усиления "левизны" (главным образом, в вопросах организационной борьбы с правым крылом). Но ему все это нужно было, очевидно, чтобы добиться заграничной командировки. И вот теперь он добился. Но случилось нечто истинно российское. Когда он прибыл на границу, чекисты вдруг заявили, что сомневаются в подлинности разрешительной подписи ЧК на его паспорте (очевидно, им приказали из Москвы) и обыскали его. При обыске же нашли у него текст этого самого его письма в ЦК о полувыходе из партии (он, очевидно, вез его как доказательство, что он, собственно говоря, не совсем ушел из партии, и это ему было, разумеется, нужно для разговоров с представителями Интернационала). Но когда чекисты открыли такую бумагу, то решили, что он надул большевиков, ибо "не настоящим образом" ушел от меньшевиков (ведь он там подчеркивает свою "полную солидарность с Мартовым"). Ввиду этого, они его отправили обратно в Москву, а там его посадили в Бутырки, причем Менжинский544 (начальник особого отдела в ВЧК) заявляет: "Ну, этот у меня посидит!". Наши в письмах не скрывают своего злорадства, и я воображаю, с каким лицом он появился в Бутырки перед нашими, сидящими там.
Я не пожалел подробностей, так как знаю Вашу давнюю и глубокую "симпатию" к этому бездарному педанту. А притом это довольно характерный для наших порядков эпизод, не правда ли?
Получил и прочел новую брошюру Каутского против Троцкого. Увы! Она меня немало разочаровала. Уже его "Terrorismus und Kommunismus"545, при правильности основной мысли и отдельных удачных местах, производил впечатление растянутого и местами педантичного произведения. Здесь же рядом с главами, написанными с подъемом и некоторым пафосом, другие просто вялые и неинтересные. Но что хуже -- брошюра (128 страниц) не производит впечатления цельности, чему отчасти способствует ее неудачная архитектура: первые две главы ("демократия" и "диктатура") внутренне связаны и в них критика большевизма идет так сказать crescendo546 от частностей к общему; кончается параграфом о Der drohende Zusammenbruch547. А после этого начинается третья часть: Der Arbeitszwang548, касающаяся, в сущности, одной частности большевистской системы, благодаря чему впечатление ослабевает, тем более что сама эта глава написана и менее живо, и менее содержательно. А между тем, именно на этом вопросе -- o Staatsclаverei549 -- следовало бы, главным образом, бить большевизм, так как по вопросу о "диктатуре" уже, в сущности, все сказано. Это тем более досадно, что брошюра Троцкого550, в сущности, весьма пустая и слабая даже для Троцкого, написана не без внешнего блеска. Боюсь, что брошюра Каутского пройдет незамеченной и успеха иметь не будет.
Ну, я заболтался. [...] Обнимаю.
Ю.Ц.
P.S. До 20-го, значит, я здесь. Перед отъездом, разумеется, напишу.
Письмо С.Д. Щупаку
St. Blasien, 15 сентября 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Уезжаю отсюда (окончательно) 19-го (в понедельник). Пришлось ускорить отъезд, чтобы поспеть к 20-му во Франкфурт, где состоится совещание венского Исполнительного Комитета. Там я пробуду два дня, и в Берлин. Квартиры пока в последнем не имею.
Петербургский "заговор" сфабрикован по всем правилам чекистской науки. "Меньшевики", там фигурирующие, суть та "группа с.-д.", которая в последнее время составилась из остатков наших правых и остатков "Единства"551. Ясно, что между этой группой, матросами, прибывшими из Финляндии, и интеллигентами кадетского толка были личные связи, которые при помощи провокаторов или "раскаявшихся" не трудно было превратить в "заговор". Как видно, то же готовится и в Москве с Кишкиным552. Во всем этом всего более поражает наивность этих старых кадетских дураков, прежде всего пишущих длинные записки о будущем строе России и хранящих эти записки у себя.
Читал о том, как Загорский и Степан Иванович [Португейс] пытались в вашем комитете сказать "свое слово".
Привет Над. Ос. и Павлу Борис.
Ю.Ц.
Хорошо было бы где-нибудь отметить, что Григорий Алексинский553 против обыкновения рассказал в "Matin"554 правду об экспроприаторском прошлом Красина и Литвинова555, но умолчал об одном, что сам принимал участие в этих денежных операциях, и участвуя в качестве члена следственной комиссии под председательством Чичерина в расследовании этого дела, яро боролся против раскрытия его подробностей.
Письмо П.Б. Аксельроду
17 сентября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Окончательно уезжаю послезавтра, сначала в Франкфурт, где будет заседание венской экзекутивы556, а потом в Берлин. Как только буду иметь постоянный адрес, дам Вам знать.
Вчерашний последний осмотр у врача подтвердил, что мои легкие в полном порядке. Таким образом, я могу считать себя "приведенным в норму" и по этому поводу вспомнить прежде всего об оказанном Вами содействии, без которого не смог бы прожить здесь так долго, как это требовалось для излечения.
На первое время мне предписан все же некоторый режим, ради которого благоразумнее будет водвориться сначала в Берлине, чтобы слишком резким переходом и сутолокой не подвергать себя риску. Но думаю, что уже сравнительно скоро смогу направиться в Париж тем более, что сообщаемое Вами решение друзей о поддержке "Вестника" позволяет надеяться, что газета теперь станет на ноги и что мы сможем даже расширить нашу работу (я очень подумываю о создании немецкого бюллетеня о России) без того, чтобы я должен был безотлучно оставаться в Берлине.
Секрет друзей мы, конечно, соблюдем самым строгим образом; я потому и им не пишу, а прошу Вас передать им нашу сердечную благодарность за это решение, которое приходит как нельзя более кстати: мы получили известие, что ЦК удалось, несмотря на весь террор, созвать совещание провинциальных работников, которое, между прочим, решило в благоприятном смысле вопрос, поднятый нашими пленниками (Сергеем, Федором Ильичем и другими) и вызывавшее практическое Bedenken у некоторых: о создании рядом с легальной организацией нелегального аппарата для систематического транспорта, распространения и перепечатки [статей] "Вест-ника". Пишут, что есть для этого подходящие люди и к работе приступлено. В такой момент наша непрерывная работа здесь особенно необходима (между прочим, мы выпустим по-русски последнюю брошюру Каутского против Троцкого). Если план широкой постановки транспорта осуществится, я подумываю о выпуске пары-другой брошюрок, рассчитанных на широкие массы.
Ну, всего хорошего. Хорошо ли устроились на новом месте? Обнимаю.
Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
12 октября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Все откладывал письмо к Вам в ожидании, что найду комнату и смогу сообщить Вам постоянный адрес. Только теперь это удалось сделать: здесь нынче нелегко найти комнату. [...]
Переезд в Берлин, кажется, нисколько не отразился на моем здоровье, и я чувствую себя вполне хорошо.
Как Вам теперь? Скоморовский говорил, что, когда он уезжал, Вы себя хорошо чувствовали. Как с Вашими планами переезда в Берлин? Вашу идею мы решительно поддерживаем. Здесь все-таки гораздо больше ощущается связь с Россией, чем в Париже, и Ваше участие в судьбах партии будет более непосредственным. Да и с европейским движением, мне кажется, Вы будете связаны больше, чем в Париже. Каутские очень обрадовались, узнав, что Вы предполагаете приехать. Когда Вы думаете собраться? Надо, чтобы мы знали заранее, чтобы отыскать для Вас подходящую квартиру.
Здесь у нас число меньшевиков все увеличивается. Между прочим, приехал Панин с семьей после тяжелого несчастья, которое их постигло: их старший сын, который был так болен, умер недавно. Оба они совсем разбиты. Он занимает здесь "важное" место при здешней советской коммерческой миссии (по части переговоров о концессиях). Приехал также Чарский557 уехавший из России уже полгода назад, но застрявший в Риге и Ковно. Очень болен, по-видимому. И Панины, и он просили переслать Вам привет.
Из России вести все те же: за исключением пары десятков человек, наших продолжают держать в тюрьмах. Новая экономическая политика завоевывает себе, по-видимому, все новые позиции: основали Государственный банк, вводят много денежных налогов, сдают в аренду все, на что находятся охотники. Удастся ли таким образом поднять промышленность, большой вопрос, но что эта политика разложит и расколет большевиков, становится все более очевидным. Любопытный пример: нижегородский комитет коммунистов опубликовал результат "чистки партии" в губернии. Исключено несколько сот человек за пьянство, взятки и т.п. дела и около 150 человек "за уклон в сторону меньшевизма". Очевидно, это либо чересчур горячие сторонники новой экономической политики, либо недовольные рабочие, которые повторяют наш лозунг "свободно избранных Советов".
От парижских друзей мы первый взнос получили. Нужно бы им напомнить о втором, потому что их берлинские представители, не уверенные, что это ежемесячный платеж, без особого приказа не выдадут.
Москвичи молят о деньгах для кормления сидящих в тюрьме; того, что мы им послали, не хватает и на половину сидящих. При случае поговорите с Реноделем, чтобы французы, хотя бы среди своих "верхов" собрали пару сотен франков в пользу наших сидящих. До сих пор только немецкие рабочие кое-что собрали, да и то поднявшаяся кампания в пользу голодающих прекратила эти сборы. А между тем, наши пишут, что 10-12 тысяч марок в месяц могли бы обеспечить всех сидящих.
Ну, надо спешить в типографию выпускать номер восемнадцатый. Крепко обнимаю.
Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
30 октября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Получил Вашу открытку. Перед тем от общих друзей получили очередную тысячу франков и сверх того 500 франков на заключенных. Это на советскую валюту составит миллиона 3--4, то есть сумму весьма внушительную. Ваши же 3 000 марок почти удваивают эту сумму. Но я боюсь, не чересчур ли Вы уже урезали себя? Это было бы совсем напрасно, тем более, что теперь на заключенных начинают поступать приличные суммы, так что они нуждаться не будут. Во всяком случае, что касается меня, то больше мне денег не присылайте: этих 4 тысяч мне хватит на два месяца, а за это время должен приехать мой издатель (моих воспоминаний), который по условию должен меня обеспечить.
Вы ничего не пишете о Вашем плане переезда. Конечно, торопиться --поскольку это связано с Вашими работами и лечением -- особенно не нужно, но, раз Вы вообще решили переезжать, то хорошо было бы, если бы Вы это сделали до начала настоящей зимы: все-таки переход из одного климата в другой требует осторожности. Хотелось бы, во всяком случае, чтобы новый год мы "встретили" с Вами вместе. Мне кажется, что здесь Вы себя будете чувствовать все-таки ближе к России (достаточно того, что мы уже получаем теперь регулярно большевистские газеты).
Последняя политическая новость -- ползущие со всех сторон по иностранной печати слухи о предстоящем якобы "соглашении" большевиков с нами и эсерами и даже об уже начавшихся переговорах. Слухи идут с разных сторон, попадают в такие солидные органы, как "Times"558, где было сказано, что большевики вызвали меня в Москву для переговоров о коалиционном кабинете*, и как голландский очень солидный "New Rotterdam Currant"559, где было сказано, что Ленин ведет переговоры со мною и Черновым. Слухи так упорны, что их объяснять случайностью нельзя, и их можно, по разным данным объяснить двояким образом: или часть большевиков и bolshevisanr'ов560 (из связанных с Красиным) пускает их, чтобы склонить общественное мнение Европы к согласию на заем (дескать, происходит в России эволюция к соглашению); либо некоторые европейские правительственные круги этим путем делают указание большевикам, в каком направлении они должны "реформиро-ваться", чтобы привлечь иностранные капиталы. В пользу последнего объяснения есть у нас кое-какие данные, позволяющие думать, что и английские, и германские политические круги намекают большевикам на необходимость хотя бы такого рода уступок. В самой России, где всех наших продолжают держать, следов подобного "соглашательства" не видно, хотя говорят, что среди большевистских "вельмож", поддерживающих Ленина в ставке на капитализм, есть люди, думающие о том, что изолированными большевики не устоят и будут сметены союзом советской буржуазии, "спецов" и военных (объективно, конечно, самый правдоподобный исход из теперешнего противоречивого положения).
______________
* И якобы я отклонил ввиду несогласия большевиков созвать Учредительное Собрание.
Советую Вам прочесть в 7-й книжке "Современных записок"561 письмо из России: оно дает очень живую картину перерождения коммунистической партии в бонапартистскую или термидорскую. Решительно все наблюдения сколько-нибудь вдумчивых людей -- и русских, и иностранцев -- приезжавших за последнее время, сходятся на этом констатировании образования "нового русского общества" -- насквозь буржуазно-индивидуалистического -- родившегося под суровой ферулой562 большевистской диктатуры. Весь вопрос в том: настолько ли далеко подвинулась экономическая разруха, чтобы сделать для этой мелкой буржуазии невозможным выделить из себя новую крупную буржуазию, то есть пришла ли уже Россия в такое состояние, что иностранный капитал превратит ее, более или менее, в колонию без местной национальной буржуазии. На этот вопрос факта трудно ответить. Скорее, развитие пойдет средним путем, и часть народного хозяйства новая туземная буржуазия все-таки сумеет захватить и отстоять от иностранцев.
Читали ли Вы в последних номерах "Вестника" статьи Сумского. Это --новый наш сотрудник (из "Киевской мысли")563, недавно приехавший (партийный человек), который подает большие надежды.
Чувствую себя хорошо, несмотря на уже наступившую осень. Не видал еще Каутских после их возвращения из Кoпенгагена, где он читал серию лекций.
Всего хорошего. Привет Ираклию Георгиевичу. Обнимаю. [...]
Ю.Ц.
Письмо С.Д. Щупаку
2 ноября 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Вчера вечером пришла Ваша телеграмма. Посылаю Вам прилагаемое письмо для отправки. Надеюсь, оно придет еще вовремя.
Насчет отправки посылок мы поговорим и решим в четверг. В Париже наши хотят устроить, совместно с эсерами Красный Крест для помощи заключенным. Мы ничего не имеем против совместного с эсерами Креста, но боимся, чтобы в Париже такое предприятие не попало в руки "беспартийных демократов" a la Степ. Иванович, m-me Плеханова564, Айзенштат и т.п., которые из всего хотят сделать место для проявления своей "политич[еской] личности" и будут только портить. Здесь тоже Звездич и такая публика пытаются "пристроиться" к подобному Красному Кресту, и часть нашей публики, было, клюнула, но мы не намерены этого поддерживать. Лучше меньше собирать силами одних соц. партий, чем путаться со всей этой никчемной публикой.
Как Вам нравится нота Чичерина565? Думаю, что большевики сильно опоздали: полгода назад, когда антагонизм между Англией и Францией был еще сильнее, они могли бы признанием долгов кое-чего добиться. А теперь, судя по "Temps", с ними начнут говорить о политических уступках, чтобы, в конце концов, поставить ультимативно вопрос о серьезном финансовом контроле. Пока что своему престижу в европейских массах они нанесли серьезный удар.
Из России уже три с половиной недели не имеем никаких писем, что начинает даже беспокоить. Приехавшая из Москвы девица, видевшая Рубина566 20 октября, передавала, что все по-прежнему сидят и теперь еще меньше надеются на освобождение, чем прежде. О моих ничего не могли сообщить. Боюсь, что Рите не удалось получить паспорта.
От Павла Борисовича имел всего лишь одну открытку. О своем переезде в Берлин он что-то не пишет.
По-видимому, французский конгресс прошел достаточно бледно. Я послал туда большое приветственное письмо с описанием большевистских репрессий по отношению к нашей партии. До сих пор французы ни одного су для нас не собрали!
Не надоело ли Вам уже в Латвии?
У нас ничего нового. Финансовые дела "Вестника" несколько улучшились: кое-кого из меньшевистских "буржуев" удалось обложить "налогом" и, если так пойдет, то мы будем обеспечены, несмотря на растущую дороговизну расходов. Ева Львовна собирается ехать на время в Свенцяны выручать свою старшую дочку, которая вырвалась из Сов. России и не может добиться выезда из Польши.
Здоровье мое прилично, несмотря на осеннюю погоду. А ваше как?
Ну, всего хорошего. Спешу на почту. Жму крепко руку.
Ю.Ц.
Из письма С.Д. Щупаку
25 ноября 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Чек Мазовера получил. Сообщите, получили ли 1000 марок, которые Ева Львовна должна была выслать Вам по получении мною Вашего предыдущего письма (она сейчас уехала в Вильну к своей дочери, и я не уверен, что она перед отъездом исполнила поручение). Если не получили, я вышлю Вам все 1330 марок.
Дела "Вестника теперь недурны, можно было бы сказать, что мы обеспечены на несколько месяцев, если б не полная невозможность строить какие-либо расчеты при нынешнем состоянии валюты. Пока жизнь дорожает, хотя и чуть ли не с каждым днем, но медленно (сравнительно); но в конце концов, если пропорция 1 доллар -- 250-300 марок останется надолго, то цены должны будут учетвериться по сравнению с прошлогодними. Во всяком случае, здесь жить становится уже не так легко. Особенно скверно с квартирами и комнатами, которые и дорожают ужасно, и ненаходимы. А между тем сюда ежедневно перебираются все новые и новые россияне. Особенно бегут из Парижа. Уже сюда переехали и Минский567, и Алексей Толстой568, и еще кой-какие писатели. И вдобавок: объявился Степан Иванович, которого, как видно, Петр Пильский569 окончательно не пустил в "Сегодня"570. Он приехал с женой и устроился в "Голосе России". Но, оказывается, его нахальство еще больше, чем Вы думали на основании его обращения к Вам. Ибо он немедленно по приезде подал заявление о желании вступить в наш с[оциал]-д[емократический] клуб (и жена тоже). Скромно ссылается на то, что 23 года работал в разных с.-д. организациях. Получит, конечно, должный ответ.
Я думаю, что из этих заграничных комитетов ничего практически не выйдет, но польза их все же в том, что у более приличной публики поддерживается менее зоологическое отношение, проявленное ею при первых известиях о "Прокукише". Я считаю, что и это полезно, ибо прямо с ужасом думаю о том, что станет с Россией, если после большевиков сразу нахлынет эта громадная масса оголтело-озлобленных и от злобы поглупевших людей! Тут никакая демократия не выдержит этого напора бешенства.
Ну, пора кончать. Привет Над. Ос. Крепко жму руку.
Ю. Ц.
ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
31 августа 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Чек на 5 000 марок получил, большое спасибо.
На прошлой неделе, наконец, пришли письма из России после долгого перерыва. Несколько успокоился за участь Федора Ильича, которого, благодаря хлопотам Рязанова, наконец, перевели в московскую тюрьму. Он же добился перевода Бинштока и некоторых других из провинциальных тюрем в Москву же. Ведь, вот, ведет он себя в Москве прилично, а приехал теперь (недели две уже) в Берлин и даже не зашел к Каутским, чем они очень обижены.
Теперь ходят какие-то слухи, что нашу публику стали в России освобождать. А одна телеграмма сообщила, что Центральный Исполнительный Комитет назначил особую комиссию для пересмотра дел меньшевиков, эсеров и анархистов и дал ей право одних из них освобождать, а "непримиримых врагов советской власти" высылать за границу. Очень боюсь, что комиссия использует это право и вышлет за границу десятки людей, которым тут будет невозможно пристроиться. Другое дело, если б выслали Федора Ильича и еще пару товарищей, которые нашли бы за границей применение своим силам.
Товарищи пишут, что благодаря "Вестнику", жизнь наших организаций оживилась. Он приходит весьма аккуратно, а теперь есть серьезная надежда, что будет приходить в достаточно больших количествах. [...]
На днях выходит новая книжка Каутского против Троцкого. Глава из нее, помещенная в "Sozialist", довольно интересна.
Крепко обнимаю.
Ю.Ц.
P.S. В Москву приехала Анюта [Мартынова]. Они продолжают жить в своей подольской глуши, на сахарном заводе. Все у них благополучно, но однажды на них напали бандиты, и Анюта была ранена в руку.
ПИСЬМО П.Б. Аксельроду
4 сентября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Спешу сообщить Вам, что я "официально" признан здоровым. При последнем осмотре (вчера) доктор [...] на мой вопрос: "Так что, я мог бы уехать?" ответил: "Да. Но только в Берлине первое время старайтесь не слишком много работать". Таким образом, мы условились, что я еду через три недели, чтобы за это время еще укрепить свое здоровье. От туберкулезного процесса не осталось никаких следов, и вся суть теперь в том, чтобы в Берлине оберегать себя от простуд, что, в конце концов, возможно, если принимать кое-какие меры предосторожности.
Все это очень кстати, так как мое отсутствие уже начало плохо отражаться на наших делах, которые пришли в некоторых отношениях в неважное состояние (между прочим, и в финансовом).
Пересылаю Вам полученное мною для передачи Вам письмо Б.С. Васильева542. Это -- наш старый "оборонец", председательствовавший на нашей партийной конференции в мае 1917 года, на которую мы с Вами попали прямо с вокзала. Человек заслуженный, но фанатично правый, из породы тех наших правых, которые по своей фракционной психологии и в 1917 году, и теперь приближались к своим антиподам -- большевикам. Насколько я мог заметить, и прилагаемое послание носит черты той же психологии, абсолютно не способной понять противника, а потому слишком легко извращающей факты, его характеризующие. Я, конечно, с удовольствием и самым подробным образом дам Вам, если захотите, объяснения по поводу тех или других выдвигаемых Васильевым против нас обвинений. Сейчас укажу только на одно: смешно говорить о том, что наш ЦК ввел в партию "режим осадного положения" (это стало уже ходячим объяснением со стороны наших правых). Я думаю, ко мне как-то не идет вообще "осадное положение" и не только к моим личным свойствам, но и по сути моих организационных взглядов и привычек. А меду тем, все, что ЦК в этой (дисциплинарной) области сделал за эти два года, делалось при моем участии и с моего одобрения, и я не помню еще случая, когда мне бы не удалось удержать местную (московскую) или другие организации от чересчур "свирепых" мер воздействия. Думаю, что больше правды на стороне наших крайних левых, которые обвиняли нас (и особенно меня) за то, что мы отделывались "моральными" резолюциями или полумерами в некоторых случаях такого скандального рода, которые не потерпела бы ни одна с[оциал]-д[емократическая] партия в мире. Действительно, такие случаи были, и мы, в сущности, в подобных случаях пользовались тем, что наша партия загнана в подполье и многое не получает огласки, а потому не реагировали так, как было бы необходимо, даже и с нашей точки зрения. И делали это потому, что -- увы! -- слишком много старых товарищей запуталось и более или менее погрешило против азов социал-демократизма.
Часть письма Васильева зашифрована. Она пишет, что "ключ" пошлет другим путем (пока я не получил). Самуил Давыдович, конечно, поможет Вам произвести расшифровку.
Так что, если Вас заинтересуют "обвинительные пункты" письма, напишите мне, какие остановили Ваше внимание, и я Вам пошлю свое разъяснение.
Последнее письмо, полученное из Москвы, не сообщает ничего отрадного: наши продолжают сидеть; курс большевиков, по-прежнему, "твердый" (что, впрочем, явствует и из разгона кусковского комитета). Не знаю, догадались ли Вы уже сами, что эта парочка Прокопович-Кускова, хотя внутренне и настроена весьма обывательски консервативно, но по своим природным свойствам проявляла -- еще до комитета -- изрядную дозу приспособляемости к советским владыкам и, совместно с такими тряпичными людьми, как Гуревич [Смирнов], внесла тот же дух и в комитет (потому-то и не пускали они в него наших). Однако и это не помогло им.
Любопытную новость сообщают про Ерманского. Она меня очень позабавила, хотя ему самому не до смеха. Я Вам уже писал, что с полгода назад он ушел не только из ЦК, но и из партии (как он написал, "временно"). Для нас всех было ясно, что этот уход носит характер очень трусливого и подловатого действия. Ерманский уже давно стремился вырваться за границу, что, конечно, простительно. Он же первый и поднял у нас вопрос, чтобы мы энергично добивались у большевиков паспортов для наших делегатов. Он нас также убедил, но когда стали назначать кандидатов, то ни один голос не был подан за него, хотя он и заявлял, что ему хотелось бы поехать "заняться научной работой". Но все наши боялись, что он будет компрометировать партию, и его намеков не понимали. Тогда он пытался добиться от какого-нибудь ведомства "научной командировки", но безуспешно. Очевидно, ему дали понять, что его меньшевизм является помехой. И вот он внезапно подает заявление о выходе из партии, которое с начала до конца звучит фальшью. Он не решился (для этого он слишком честен или слишком труслив) заявить, что принципиально отвергает партийную линию, а потому спрятался за мою спину и заявил, что пока-де во главе ЦК был я, он мог, поддерживая меня, обеспечить правильную линию ЦК, но с моим-де отъездом ЦК якобы стал "праветь", делать уступки "мелкобур-жуазным тенденциям", а потому он, не будучи в силах один бороться, "временно отходит от партии", чтобы вернуться снова, когда его деятельность сможет быть полезна. Echt543 Ерманский! Ни в партии, ни вне ее! Вся эта мотивировка, конечно, сплошная чепуха, ибо он как член ЦК отлично знал, что, уехав, я только и делал, что отсюда писал в ЦК увещания всякий раз, как узнавал, что Ерманский и другие пытаютя сбить его на путь усиления "левизны" (главным образом, в вопросах организационной борьбы с правым крылом). Но ему все это нужно было, очевидно, чтобы добиться заграничной командировки. И вот теперь он добился. Но случилось нечто истинно российское. Когда он прибыл на границу, чекисты вдруг заявили, что сомневаются в подлинности разрешительной подписи ЧК на его паспорте (очевидно, им приказали из Москвы) и обыскали его. При обыске же нашли у него текст этого самого его письма в ЦК о полувыходе из партии (он, очевидно, вез его как доказательство, что он, собственно говоря, не совсем ушел из партии, и это ему было, разумеется, нужно для разговоров с представителями Интернационала). Но когда чекисты открыли такую бумагу, то решили, что он надул большевиков, ибо "не настоящим образом" ушел от меньшевиков (ведь он там подчеркивает свою "полную солидарность с Мартовым"). Ввиду этого, они его отправили обратно в Москву, а там его посадили в Бутырки, причем Менжинский544 (начальник особого отдела в ВЧК) заявляет: "Ну, этот у меня посидит!". Наши в письмах не скрывают своего злорадства, и я воображаю, с каким лицом он появился в Бутырки перед нашими, сидящими там.
Я не пожалел подробностей, так как знаю Вашу давнюю и глубокую "симпатию" к этому бездарному педанту. А притом это довольно характерный для наших порядков эпизод, не правда ли?
Получил и прочел новую брошюру Каутского против Троцкого. Увы! Она меня немало разочаровала. Уже его "Terrorismus und Kommunismus"545, при правильности основной мысли и отдельных удачных местах, производил впечатление растянутого и местами педантичного произведения. Здесь же рядом с главами, написанными с подъемом и некоторым пафосом, другие просто вялые и неинтересные. Но что хуже -- брошюра (128 страниц) не производит впечатления цельности, чему отчасти способствует ее неудачная архитектура: первые две главы ("демократия" и "диктатура") внутренне связаны и в них критика большевизма идет так сказать crescendo546 от частностей к общему; кончается параграфом о Der drohende Zusammenbruch547. А после этого начинается третья часть: Der Arbeitszwang548, касающаяся, в сущности, одной частности большевистской системы, благодаря чему впечатление ослабевает, тем более что сама эта глава написана и менее живо, и менее содержательно. А между тем, именно на этом вопросе -- o Staatsclаverei549 -- следовало бы, главным образом, бить большевизм, так как по вопросу о "диктатуре" уже, в сущности, все сказано. Это тем более досадно, что брошюра Троцкого550, в сущности, весьма пустая и слабая даже для Троцкого, написана не без внешнего блеска. Боюсь, что брошюра Каутского пройдет незамеченной и успеха иметь не будет.
Ну, я заболтался. [...] Обнимаю.
Ю.Ц.
P.S. До 20-го, значит, я здесь. Перед отъездом, разумеется, напишу.
Письмо С.Д. Щупаку
St. Blasien, 15 сентября 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Уезжаю отсюда (окончательно) 19-го (в понедельник). Пришлось ускорить отъезд, чтобы поспеть к 20-му во Франкфурт, где состоится совещание венского Исполнительного Комитета. Там я пробуду два дня, и в Берлин. Квартиры пока в последнем не имею.
Петербургский "заговор" сфабрикован по всем правилам чекистской науки. "Меньшевики", там фигурирующие, суть та "группа с.-д.", которая в последнее время составилась из остатков наших правых и остатков "Единства"551. Ясно, что между этой группой, матросами, прибывшими из Финляндии, и интеллигентами кадетского толка были личные связи, которые при помощи провокаторов или "раскаявшихся" не трудно было превратить в "заговор". Как видно, то же готовится и в Москве с Кишкиным552. Во всем этом всего более поражает наивность этих старых кадетских дураков, прежде всего пишущих длинные записки о будущем строе России и хранящих эти записки у себя.
Читал о том, как Загорский и Степан Иванович [Португейс] пытались в вашем комитете сказать "свое слово".
Привет Над. Ос. и Павлу Борис.
Ю.Ц.
Хорошо было бы где-нибудь отметить, что Григорий Алексинский553 против обыкновения рассказал в "Matin"554 правду об экспроприаторском прошлом Красина и Литвинова555, но умолчал об одном, что сам принимал участие в этих денежных операциях, и участвуя в качестве члена следственной комиссии под председательством Чичерина в расследовании этого дела, яро боролся против раскрытия его подробностей.
Письмо П.Б. Аксельроду
17 сентября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Окончательно уезжаю послезавтра, сначала в Франкфурт, где будет заседание венской экзекутивы556, а потом в Берлин. Как только буду иметь постоянный адрес, дам Вам знать.
Вчерашний последний осмотр у врача подтвердил, что мои легкие в полном порядке. Таким образом, я могу считать себя "приведенным в норму" и по этому поводу вспомнить прежде всего об оказанном Вами содействии, без которого не смог бы прожить здесь так долго, как это требовалось для излечения.
На первое время мне предписан все же некоторый режим, ради которого благоразумнее будет водвориться сначала в Берлине, чтобы слишком резким переходом и сутолокой не подвергать себя риску. Но думаю, что уже сравнительно скоро смогу направиться в Париж тем более, что сообщаемое Вами решение друзей о поддержке "Вестника" позволяет надеяться, что газета теперь станет на ноги и что мы сможем даже расширить нашу работу (я очень подумываю о создании немецкого бюллетеня о России) без того, чтобы я должен был безотлучно оставаться в Берлине.
Секрет друзей мы, конечно, соблюдем самым строгим образом; я потому и им не пишу, а прошу Вас передать им нашу сердечную благодарность за это решение, которое приходит как нельзя более кстати: мы получили известие, что ЦК удалось, несмотря на весь террор, созвать совещание провинциальных работников, которое, между прочим, решило в благоприятном смысле вопрос, поднятый нашими пленниками (Сергеем, Федором Ильичем и другими) и вызывавшее практическое Bedenken у некоторых: о создании рядом с легальной организацией нелегального аппарата для систематического транспорта, распространения и перепечатки [статей] "Вест-ника". Пишут, что есть для этого подходящие люди и к работе приступлено. В такой момент наша непрерывная работа здесь особенно необходима (между прочим, мы выпустим по-русски последнюю брошюру Каутского против Троцкого). Если план широкой постановки транспорта осуществится, я подумываю о выпуске пары-другой брошюрок, рассчитанных на широкие массы.
Ну, всего хорошего. Хорошо ли устроились на новом месте? Обнимаю.
Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
12 октября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Все откладывал письмо к Вам в ожидании, что найду комнату и смогу сообщить Вам постоянный адрес. Только теперь это удалось сделать: здесь нынче нелегко найти комнату. [...]
Переезд в Берлин, кажется, нисколько не отразился на моем здоровье, и я чувствую себя вполне хорошо.
Как Вам теперь? Скоморовский говорил, что, когда он уезжал, Вы себя хорошо чувствовали. Как с Вашими планами переезда в Берлин? Вашу идею мы решительно поддерживаем. Здесь все-таки гораздо больше ощущается связь с Россией, чем в Париже, и Ваше участие в судьбах партии будет более непосредственным. Да и с европейским движением, мне кажется, Вы будете связаны больше, чем в Париже. Каутские очень обрадовались, узнав, что Вы предполагаете приехать. Когда Вы думаете собраться? Надо, чтобы мы знали заранее, чтобы отыскать для Вас подходящую квартиру.
Здесь у нас число меньшевиков все увеличивается. Между прочим, приехал Панин с семьей после тяжелого несчастья, которое их постигло: их старший сын, который был так болен, умер недавно. Оба они совсем разбиты. Он занимает здесь "важное" место при здешней советской коммерческой миссии (по части переговоров о концессиях). Приехал также Чарский557 уехавший из России уже полгода назад, но застрявший в Риге и Ковно. Очень болен, по-видимому. И Панины, и он просили переслать Вам привет.
Из России вести все те же: за исключением пары десятков человек, наших продолжают держать в тюрьмах. Новая экономическая политика завоевывает себе, по-видимому, все новые позиции: основали Государственный банк, вводят много денежных налогов, сдают в аренду все, на что находятся охотники. Удастся ли таким образом поднять промышленность, большой вопрос, но что эта политика разложит и расколет большевиков, становится все более очевидным. Любопытный пример: нижегородский комитет коммунистов опубликовал результат "чистки партии" в губернии. Исключено несколько сот человек за пьянство, взятки и т.п. дела и около 150 человек "за уклон в сторону меньшевизма". Очевидно, это либо чересчур горячие сторонники новой экономической политики, либо недовольные рабочие, которые повторяют наш лозунг "свободно избранных Советов".
От парижских друзей мы первый взнос получили. Нужно бы им напомнить о втором, потому что их берлинские представители, не уверенные, что это ежемесячный платеж, без особого приказа не выдадут.
Москвичи молят о деньгах для кормления сидящих в тюрьме; того, что мы им послали, не хватает и на половину сидящих. При случае поговорите с Реноделем, чтобы французы, хотя бы среди своих "верхов" собрали пару сотен франков в пользу наших сидящих. До сих пор только немецкие рабочие кое-что собрали, да и то поднявшаяся кампания в пользу голодающих прекратила эти сборы. А между тем, наши пишут, что 10-12 тысяч марок в месяц могли бы обеспечить всех сидящих.
Ну, надо спешить в типографию выпускать номер восемнадцатый. Крепко обнимаю.
Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
30 октября 1921 г.
Дорогой Павел Борисович!
Получил Вашу открытку. Перед тем от общих друзей получили очередную тысячу франков и сверх того 500 франков на заключенных. Это на советскую валюту составит миллиона 3--4, то есть сумму весьма внушительную. Ваши же 3 000 марок почти удваивают эту сумму. Но я боюсь, не чересчур ли Вы уже урезали себя? Это было бы совсем напрасно, тем более, что теперь на заключенных начинают поступать приличные суммы, так что они нуждаться не будут. Во всяком случае, что касается меня, то больше мне денег не присылайте: этих 4 тысяч мне хватит на два месяца, а за это время должен приехать мой издатель (моих воспоминаний), который по условию должен меня обеспечить.
Вы ничего не пишете о Вашем плане переезда. Конечно, торопиться --поскольку это связано с Вашими работами и лечением -- особенно не нужно, но, раз Вы вообще решили переезжать, то хорошо было бы, если бы Вы это сделали до начала настоящей зимы: все-таки переход из одного климата в другой требует осторожности. Хотелось бы, во всяком случае, чтобы новый год мы "встретили" с Вами вместе. Мне кажется, что здесь Вы себя будете чувствовать все-таки ближе к России (достаточно того, что мы уже получаем теперь регулярно большевистские газеты).
Последняя политическая новость -- ползущие со всех сторон по иностранной печати слухи о предстоящем якобы "соглашении" большевиков с нами и эсерами и даже об уже начавшихся переговорах. Слухи идут с разных сторон, попадают в такие солидные органы, как "Times"558, где было сказано, что большевики вызвали меня в Москву для переговоров о коалиционном кабинете*, и как голландский очень солидный "New Rotterdam Currant"559, где было сказано, что Ленин ведет переговоры со мною и Черновым. Слухи так упорны, что их объяснять случайностью нельзя, и их можно, по разным данным объяснить двояким образом: или часть большевиков и bolshevisanr'ов560 (из связанных с Красиным) пускает их, чтобы склонить общественное мнение Европы к согласию на заем (дескать, происходит в России эволюция к соглашению); либо некоторые европейские правительственные круги этим путем делают указание большевикам, в каком направлении они должны "реформиро-ваться", чтобы привлечь иностранные капиталы. В пользу последнего объяснения есть у нас кое-какие данные, позволяющие думать, что и английские, и германские политические круги намекают большевикам на необходимость хотя бы такого рода уступок. В самой России, где всех наших продолжают держать, следов подобного "соглашательства" не видно, хотя говорят, что среди большевистских "вельмож", поддерживающих Ленина в ставке на капитализм, есть люди, думающие о том, что изолированными большевики не устоят и будут сметены союзом советской буржуазии, "спецов" и военных (объективно, конечно, самый правдоподобный исход из теперешнего противоречивого положения).
______________
* И якобы я отклонил ввиду несогласия большевиков созвать Учредительное Собрание.
Советую Вам прочесть в 7-й книжке "Современных записок"561 письмо из России: оно дает очень живую картину перерождения коммунистической партии в бонапартистскую или термидорскую. Решительно все наблюдения сколько-нибудь вдумчивых людей -- и русских, и иностранцев -- приезжавших за последнее время, сходятся на этом констатировании образования "нового русского общества" -- насквозь буржуазно-индивидуалистического -- родившегося под суровой ферулой562 большевистской диктатуры. Весь вопрос в том: настолько ли далеко подвинулась экономическая разруха, чтобы сделать для этой мелкой буржуазии невозможным выделить из себя новую крупную буржуазию, то есть пришла ли уже Россия в такое состояние, что иностранный капитал превратит ее, более или менее, в колонию без местной национальной буржуазии. На этот вопрос факта трудно ответить. Скорее, развитие пойдет средним путем, и часть народного хозяйства новая туземная буржуазия все-таки сумеет захватить и отстоять от иностранцев.
Читали ли Вы в последних номерах "Вестника" статьи Сумского. Это --новый наш сотрудник (из "Киевской мысли")563, недавно приехавший (партийный человек), который подает большие надежды.
Чувствую себя хорошо, несмотря на уже наступившую осень. Не видал еще Каутских после их возвращения из Кoпенгагена, где он читал серию лекций.
Всего хорошего. Привет Ираклию Георгиевичу. Обнимаю. [...]
Ю.Ц.
Письмо С.Д. Щупаку
2 ноября 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Вчера вечером пришла Ваша телеграмма. Посылаю Вам прилагаемое письмо для отправки. Надеюсь, оно придет еще вовремя.
Насчет отправки посылок мы поговорим и решим в четверг. В Париже наши хотят устроить, совместно с эсерами Красный Крест для помощи заключенным. Мы ничего не имеем против совместного с эсерами Креста, но боимся, чтобы в Париже такое предприятие не попало в руки "беспартийных демократов" a la Степ. Иванович, m-me Плеханова564, Айзенштат и т.п., которые из всего хотят сделать место для проявления своей "политич[еской] личности" и будут только портить. Здесь тоже Звездич и такая публика пытаются "пристроиться" к подобному Красному Кресту, и часть нашей публики, было, клюнула, но мы не намерены этого поддерживать. Лучше меньше собирать силами одних соц. партий, чем путаться со всей этой никчемной публикой.
Как Вам нравится нота Чичерина565? Думаю, что большевики сильно опоздали: полгода назад, когда антагонизм между Англией и Францией был еще сильнее, они могли бы признанием долгов кое-чего добиться. А теперь, судя по "Temps", с ними начнут говорить о политических уступках, чтобы, в конце концов, поставить ультимативно вопрос о серьезном финансовом контроле. Пока что своему престижу в европейских массах они нанесли серьезный удар.
Из России уже три с половиной недели не имеем никаких писем, что начинает даже беспокоить. Приехавшая из Москвы девица, видевшая Рубина566 20 октября, передавала, что все по-прежнему сидят и теперь еще меньше надеются на освобождение, чем прежде. О моих ничего не могли сообщить. Боюсь, что Рите не удалось получить паспорта.
От Павла Борисовича имел всего лишь одну открытку. О своем переезде в Берлин он что-то не пишет.
По-видимому, французский конгресс прошел достаточно бледно. Я послал туда большое приветственное письмо с описанием большевистских репрессий по отношению к нашей партии. До сих пор французы ни одного су для нас не собрали!
Не надоело ли Вам уже в Латвии?
У нас ничего нового. Финансовые дела "Вестника" несколько улучшились: кое-кого из меньшевистских "буржуев" удалось обложить "налогом" и, если так пойдет, то мы будем обеспечены, несмотря на растущую дороговизну расходов. Ева Львовна собирается ехать на время в Свенцяны выручать свою старшую дочку, которая вырвалась из Сов. России и не может добиться выезда из Польши.
Здоровье мое прилично, несмотря на осеннюю погоду. А ваше как?
Ну, всего хорошего. Спешу на почту. Жму крепко руку.
Ю.Ц.
Из письма С.Д. Щупаку
25 ноября 1921 г.
Дорогой Самуил Давыдович!
Чек Мазовера получил. Сообщите, получили ли 1000 марок, которые Ева Львовна должна была выслать Вам по получении мною Вашего предыдущего письма (она сейчас уехала в Вильну к своей дочери, и я не уверен, что она перед отъездом исполнила поручение). Если не получили, я вышлю Вам все 1330 марок.
Дела "Вестника теперь недурны, можно было бы сказать, что мы обеспечены на несколько месяцев, если б не полная невозможность строить какие-либо расчеты при нынешнем состоянии валюты. Пока жизнь дорожает, хотя и чуть ли не с каждым днем, но медленно (сравнительно); но в конце концов, если пропорция 1 доллар -- 250-300 марок останется надолго, то цены должны будут учетвериться по сравнению с прошлогодними. Во всяком случае, здесь жить становится уже не так легко. Особенно скверно с квартирами и комнатами, которые и дорожают ужасно, и ненаходимы. А между тем сюда ежедневно перебираются все новые и новые россияне. Особенно бегут из Парижа. Уже сюда переехали и Минский567, и Алексей Толстой568, и еще кой-какие писатели. И вдобавок: объявился Степан Иванович, которого, как видно, Петр Пильский569 окончательно не пустил в "Сегодня"570. Он приехал с женой и устроился в "Голосе России". Но, оказывается, его нахальство еще больше, чем Вы думали на основании его обращения к Вам. Ибо он немедленно по приезде подал заявление о желании вступить в наш с[оциал]-д[емократический] клуб (и жена тоже). Скромно ссылается на то, что 23 года работал в разных с.-д. организациях. Получит, конечно, должный ответ.