Страница:
— Хочешь ко мне? — спросил Марко Данилыч.
— Не оставьте вашей добротой, явите милость, — низко кланяясь, радостно промолвил Терентий. — Век бы служил вам верой и правдой. В неволе к работе привык, останетесь довольны… Только не знаю, как же насчет воли-то?
— Я сам об ней стану хлопотать, — вставая со скамьи и выпрямляясь во весь рост, сказал Смолокуров. — Скорее, чем ты, выхлопочу. А тебя пошлю на Унжу, лесные дачи там я купил, при рубке будешь находиться.
— Всячески буду стараться заслужить вам, Марко Данилыч, не оставьте, Христа ради, при моей бедности, — сказал Терентий Михайлов.
— Насчет жалованья потолкуем завтра, теперь уж поздно. Да и тебе с дороги-то отдохнуть пора, — сказал Марко Данилыч, направляясь из сада вместе с Хлябиным. — Все будет сделано… Не забуду, что братнину участь ты облегчил. Не оставлю… Ступай с богом да кликни Корнея, в горницы бы ко мне шел… Вот еще что: крепко-накрепко помни мой приказ. Ни здесь, ни в деревне у сродников, ни на Унже и слова одного про Мокея Данилыча не моги вымолвить. Ранней болтовней, пожалуй, все дело испортишь. Про свои похожденья что хочешь болтай, а про братанича и поминать не смей. Слышишь?
— Слушаю, Марко Данилыч, исполню ваше приказанье, — ответил Хлябин.Мне что? Зачем лишнее болтать?
— Ступай же со Христом. Спроси там у стряпки поужинать, да и ложись с богом спать, — сказал Марко Данилыч. — Водку пьешь?
— При случае употребляем, — сладко улыбаясь, ответил Хлябин.
— Пришлю стаканчик на сон грядущий, — молвил Смолокуров. — Прощай. Не забудь же кликнуть Корнея, сейчас бы шел, — промолвил он, входя по ступеням заднего крыльца.
Пришел Марко Данилыч в душную горницу и тяжело опустился на кресло возле постели… «Ровно во сне, — размышлял он. — Больше двадцати годов ни слуху, ни духу, и вдруг вживе… Что за притча такая?.. На разум не вспадало, во снах не снилось… Знать бы это годика через три, как пропал на море Мокеюшка, то-то бы радости было… А теперь… Главное, Дуня-то у меня при чем останется?.. Еще женится, пожалуй, на Дарье Сергевне, детей народят… А жаль Дарью Сергевну, не чует сердечная, что он вживе!.. Как бы не узнала?.. Поскорей надо отсюда Корнея в Астрахань. А Терентья на Унжу. Не то, наливши зенки, спьяну-то кому-нибудь и наболтают… А Субханкулова отыщу непременно…».
Вошел Корней. Не успел он положить уставного начала, как Марко Данилыч на него напустился:
— Тебя-то зачем нелегкая сюда принесла? Ты-то зачем, покинувши дела, помчался с этим проходимцем? Слушал я его, насказал сказок с три короба, только мало я веры даю им. Ты-то, спрашиваю я, ты-то зачем пожаловал? В такое горячее время… Теперь, пожалуй, там у нас все дело станет.
— Насчет этого нечего беспокоиться. Все дело в должном ходу, и всему будет хорошее совершенье, — с обычной грубостью ответил Корней. — А насчет Терентья, будучи в Астрахани, я так рассудил: слышу — на каждом базаре он всякому встречному и поперечному рассказывает про свои похожденья и ни разу не обойдется без того, чтобы Мокея Данилыча не помянуть. Думаю: «Как об этом посудит хозяин? Порадуется али задумает дело-то замять? На то его воля, а мне надо ему послужить, чтобы лишней болтовни не было».
Пуще всего того я опасался, чтобы Хлябина речи не дошли до Онисима Самойлыча, пакости бы он из того какой не сделал. Оттого и вздумал я Терентья спровадить подальше от Астрахани и обещал свезти его на родину. А он тому и рад. Сам я для того поехал, чтобы дорогой он поменьше болтал. Глаз с него все время не спускал. Хорошо аль худо сделано?
— Хорошо, — помолчавши немного, сказал Марко Данилыч.
— То-то и есть, а то орать без пути да ругаться, — ворчал Корней. — И у нас голова-то не навозом набита, а мы тоже кой-что смекаем. Так-то, Марко Данилыч, — добавил он с наглой улыбкой.
— Ладно, ладно, — сказал Марко Данилыч. — Смотри только никому ни гу-гу, да и за выходцем приглядывай, не болтал бы. К себе его беру, на Унжу…
— Что ж? Дело не худое, — молвил Корней. — Отсюдова подальше будет.
— А насчет выкупа подумаю, — продолжал Марко Данилыч. — Надо будет у Макарья с этим Субханкуловым повидаться… Ну, что в Астрахани? Что зятья доронинские? Орошин что?
Обо всем стал Корней подробно хозяину докладывать, и просидели они далёко за полночь. Марко Данилыч остался Корнеем во всем доволен.
Через день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами, что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний рот за обедом, а дом чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу поехал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
— Не оставьте вашей добротой, явите милость, — низко кланяясь, радостно промолвил Терентий. — Век бы служил вам верой и правдой. В неволе к работе привык, останетесь довольны… Только не знаю, как же насчет воли-то?
— Я сам об ней стану хлопотать, — вставая со скамьи и выпрямляясь во весь рост, сказал Смолокуров. — Скорее, чем ты, выхлопочу. А тебя пошлю на Унжу, лесные дачи там я купил, при рубке будешь находиться.
— Всячески буду стараться заслужить вам, Марко Данилыч, не оставьте, Христа ради, при моей бедности, — сказал Терентий Михайлов.
— Насчет жалованья потолкуем завтра, теперь уж поздно. Да и тебе с дороги-то отдохнуть пора, — сказал Марко Данилыч, направляясь из сада вместе с Хлябиным. — Все будет сделано… Не забуду, что братнину участь ты облегчил. Не оставлю… Ступай с богом да кликни Корнея, в горницы бы ко мне шел… Вот еще что: крепко-накрепко помни мой приказ. Ни здесь, ни в деревне у сродников, ни на Унже и слова одного про Мокея Данилыча не моги вымолвить. Ранней болтовней, пожалуй, все дело испортишь. Про свои похожденья что хочешь болтай, а про братанича и поминать не смей. Слышишь?
— Слушаю, Марко Данилыч, исполню ваше приказанье, — ответил Хлябин.Мне что? Зачем лишнее болтать?
— Ступай же со Христом. Спроси там у стряпки поужинать, да и ложись с богом спать, — сказал Марко Данилыч. — Водку пьешь?
— При случае употребляем, — сладко улыбаясь, ответил Хлябин.
— Пришлю стаканчик на сон грядущий, — молвил Смолокуров. — Прощай. Не забудь же кликнуть Корнея, сейчас бы шел, — промолвил он, входя по ступеням заднего крыльца.
***
Пришел Марко Данилыч в душную горницу и тяжело опустился на кресло возле постели… «Ровно во сне, — размышлял он. — Больше двадцати годов ни слуху, ни духу, и вдруг вживе… Что за притча такая?.. На разум не вспадало, во снах не снилось… Знать бы это годика через три, как пропал на море Мокеюшка, то-то бы радости было… А теперь… Главное, Дуня-то у меня при чем останется?.. Еще женится, пожалуй, на Дарье Сергевне, детей народят… А жаль Дарью Сергевну, не чует сердечная, что он вживе!.. Как бы не узнала?.. Поскорей надо отсюда Корнея в Астрахань. А Терентья на Унжу. Не то, наливши зенки, спьяну-то кому-нибудь и наболтают… А Субханкулова отыщу непременно…».
Вошел Корней. Не успел он положить уставного начала, как Марко Данилыч на него напустился:
— Тебя-то зачем нелегкая сюда принесла? Ты-то зачем, покинувши дела, помчался с этим проходимцем? Слушал я его, насказал сказок с три короба, только мало я веры даю им. Ты-то, спрашиваю я, ты-то зачем пожаловал? В такое горячее время… Теперь, пожалуй, там у нас все дело станет.
— Насчет этого нечего беспокоиться. Все дело в должном ходу, и всему будет хорошее совершенье, — с обычной грубостью ответил Корней. — А насчет Терентья, будучи в Астрахани, я так рассудил: слышу — на каждом базаре он всякому встречному и поперечному рассказывает про свои похожденья и ни разу не обойдется без того, чтобы Мокея Данилыча не помянуть. Думаю: «Как об этом посудит хозяин? Порадуется али задумает дело-то замять? На то его воля, а мне надо ему послужить, чтобы лишней болтовни не было».
Пуще всего того я опасался, чтобы Хлябина речи не дошли до Онисима Самойлыча, пакости бы он из того какой не сделал. Оттого и вздумал я Терентья спровадить подальше от Астрахани и обещал свезти его на родину. А он тому и рад. Сам я для того поехал, чтобы дорогой он поменьше болтал. Глаз с него все время не спускал. Хорошо аль худо сделано?
— Хорошо, — помолчавши немного, сказал Марко Данилыч.
— То-то и есть, а то орать без пути да ругаться, — ворчал Корней. — И у нас голова-то не навозом набита, а мы тоже кой-что смекаем. Так-то, Марко Данилыч, — добавил он с наглой улыбкой.
— Ладно, ладно, — сказал Марко Данилыч. — Смотри только никому ни гу-гу, да и за выходцем приглядывай, не болтал бы. К себе его беру, на Унжу…
— Что ж? Дело не худое, — молвил Корней. — Отсюдова подальше будет.
— А насчет выкупа подумаю, — продолжал Марко Данилыч. — Надо будет у Макарья с этим Субханкуловым повидаться… Ну, что в Астрахани? Что зятья доронинские? Орошин что?
Обо всем стал Корней подробно хозяину докладывать, и просидели они далёко за полночь. Марко Данилыч остался Корнеем во всем доволен.
Через день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами, что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний рот за обедом, а дом чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу поехал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В духов день Марко Данилыч, с семьей и с Марьей Ивановной, утром за чаем сидел. Весна была, радовалась вся живая тварь, настали праздники, и люди тоже стали веселы, а у Марка Данилыча не тем пахло. Все сидели сумрачны, все молчали, каждый свою думу думал. Как ни силился Смолокуров отделаться от тягостных мыслей, пленный брат, в непосильной работе, не сходил у него с ума. Но чуть только взглянет на Дунюшку, ровно искра стрекнет у него в голове: «Его избавить — ее обездолить!..» Борьба застывшей любви к брату с горячей любовью к дочери совсем одолела его.
Дарья Сергевна сидела мрачная и злобно молчала, искоса поглядывая на ненавистную Марью Ивановну. Сколько ни сидела она в каморке, сколько ни подслушивала, не могла понять хорошенько, о чем говорит барышня с Дуней. Всем было тоскливо.
Первый заговорил, наконец, Марко Данилыч, нельзя ж было хозяину при такой гостье молчать. Однако разговор не вязался. Марья Ивановна была задумчива и в рассеянье иногда отвечала невпопад. Жаловалась на нездоровье, говорила, что голова у ней разболелась.
Марко Данилыч стал беспокоиться, за лекарем хотел посылать, но Марья Ивановна наотрез отказалась от всякого леченья.
— В саду долго вчера сидели, — сказал Марко Данилыч, — а было сыровато. Дело ваше нежное, господское, много ли вам надо, чтобы простудиться.
— Нет, это бывает со мной, — молвила Марья Ивановна, взявшись руками за голову. — Здоровьем-то ведь я не богата. Пойду лучше прилягу. Умеешь делать горчичники, Дунюшка?
— Умею, — ответила Дуня.
— Сделай мне, пожалуйста, — сказала Марья Ивановна. — Прощайте, Марко Данилыч. Обойдется, бог даст, и без доктора.
В Дуниной комнате Марья Ивановна прилегла на диване. В самом деле, она чувствовала себя не совсем хорошо. Дуня уселась возле нее на скамеечке и полными любви взорами уныло глядела на больную наставницу.
Марья Ивановна в эти дни возбудила в душе Дуни сильное, ничем неудержимое стремление к таинственной вере, которую она называла единою истинной. Взросшая на строгом соблюденье внешних обрядов, привыкшая только в них одних видеть веру, молодая впечатлительная девушка, начитавшись мистических книг, теперь равнодушно стала смотреть на всякую внешность. Дарья Сергевна еще до приезда Марьи Ивановны с ужасом стала замечать, что Дуня иной раз даже спать ложится, не помолившись. Не раз журила ее за то, и Дуня не оправдывалась, ссылаясь на забывчивость. С приездом Марьи Ивановны стала она еще равнодушнее к обрядам, хоть та сама не раз говорила ей, что должна непременно их соблюдать, не навести бы домашних на мысль, что хочет она идти «путем тайной веры к духовному свету».
И то говорила Марья Ивановна, что в церковных обрядах ничего худого нет, что они даже спасительны для тех, кто не может постигнуть «сокровенной тайны», открытой только невеликому числу избранных.
— Обещали вы, душечка Марья Ивановна, рассказать мне о «живом слове»,сказала Дуня, сидя на скамеечке возле Марьи Ивановны. — Или, может быть, вам тяжело теперь говорить?
— Изволь, мой друг — ответила Марья Ивановна. — Расскажу кое-что, насколько ты сможешь понять. Помнишь ли, говорила я тебе про людей, просветленных благодатью, озаренных неприступным духовным светом. Своей жизнью и стремленьем к духовному получают они блаженство еще здесь на земле. Сам бог вселяется в них, и что они ни говорят, что ни приказывают, должно исполнять без рассужденья, потому что они не свое говорят, а вещают волю божию. Их речь и есть «живое слово». Перед тем, как говорить, они приходят в восторг неописанный, а потом читают в душе каждого, узнают чужие мысли и поступки, как бы скрытно они ни были сделаны, и тогда начинают обличать и пророчествовать… Увидишь таких.
Задумалась Дуня, ни слова не молвила в ответ. Разгорелась у ней душа, и чувствовала она неодолимое желанье как можно скорей увидать этих чудных людей и услышать живое их слово.
— Помнишь ли, Дунюшка, еще в прошлом году ты меня спрашивала, что такое значит «духовный супруг», — продолжала Марья Ивановна. — Тогда я не сказала тебе, потому что ты не поняла бы моих слов, а теперь; как ты прочитала столько полезных книг и приняла сердцем все в них написанное, понять ты можешь, хоть покамест и не все еще. Слушай. Ежели кто проникнет во всю «сокровенную тайну», ежели кто всю ее познает и будет к ней «приведен», тот вступает в супружество с тем пророком, который его принял, или с тем человеком божиим, на которого ему укажет пророк. В духовное супружество вступает, не в плотское.
Между людьми, познавшими «тайну», есть и мужчины и женщины, они водятся духом, они обитаемы богом. Такие мужчины приводят в тайну женщин, женщины — мужчин. Это и есть «духовное супружество». Оно вечно. Плотское супружество длится до смерти жены или мужа, духовное не прекращается во веки веков. Оно сохраняется в будущей жизни, и нет конца ему… Тут великая премудрость… Нельзя постичь ее умом человеческим, нельзя и рассказать обыкновенным словом.
— Стало быть, у духовного супруга бывает по нескольку жен? — спросила удивленная Дуня.
— Что ж из того, — сказала Марья Ивановна. — Ведь это не плотские муж с женой. Не телесная между ними связь, а духовная. Все равно, что союз бестелесных ангелов. Тебе пока еще это непонятно, но, когда познаешь «сокровенную тайну», будет ясно как день. Тут творится божие дело, а не вражье. Враг в человеке только телом владеет, оттого что им оно сотворено, а богу принадлежит им созданная душа. Потому плотское супружество — служение врагу, а духовное — служение богу. Для того-то и надо всю свою жизнь хранить девство, чтобы не поработить себя врагу погубителю, для того-то и надо свое тело всяческими изнурять трудами, мучить его постом, страданьями… Тело — враг твой, оно — темница твоей души, ломай ее, разрушай, освобождай из нее свою душу. Но лишений и трудов еще мало, для спасения надо непременно проникнуть «сокровенную тайну», тогда только можешь бога вместить в себя.
А вместишь — тогда уж враг тебе не страшен и плоть над тобой владеть уж не может. Праведницей станешь, и не будет в тебе греха, не будет над тобой ни власти, ни закона, потому что «праведнику закон не лежит». Будешь свободна все делать, будешь блаженна и здесь, на земле, будешь блаженна, как ангел небесный, будешь райские радости видеть, будешь сладкое ангельское пение слышать.
В это время за перегородкой возле дивана послышался какой-то шорох. Вздрогнула Марья Ивановна.
— Что это? — спросила она.
— Должно быть, мыши, — спокойно ответила Дуня. — Тут каморка есть, в ней никогда никого не бывает. Тетенька Дарья Сергевна иногда ставит там кое-что из съестного. Тем и развела их. А вы разве боитесь мышей?
— Не мышей я боюсь, а людей, не подслушал бы кто, — сказала Марья Ивановна.
— Кому же подслушать? — с улыбкой молвила Дуня. — — Никогда тут никого не бывает. Да и услыхал бы кто — разве поймет?
Марья Ивановна успокоилась.
— Ах, милая моя, дорогая Марья Ивановна, — после короткого молчанья, нежно ласкаясь к ней и целуя руку, заговорила Дуня. — Хоть бы глазком взглянуть на тех чудных людей, хоть бы словечко одно услышать от них.
— Имей терпение, мой друг, сказала Марья Ивановна. — Ждать недолго, если ты твердо решилась «идти на путь» и принять «сокровенную тайну».
— Всей душой хоть сейчас, — вся дрожа от волненья, ответила Дуня.Покажите их мне, Марья Ивановна, ради Христа, — покажите… Все сделаю, все, что нужно…
— Как же это сделать? — в раздумье сказала Марья Ивановна. — Разве вот что… Отпустит ли тебя Марко Данилыч погостить ко мне ну хоть на месяц, хоть на три недели?.. Я бы тебе показала.
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Кажись бы, отчего не пустить? Сам он тоже собирается ехать на месяц… Попросите, Марья Ивановна, вас-то он послушает…
— Попробую…— сказала Марья Ивановна. — А теперь почитай мне, Дунюшка, что-нибудь из «Таинства креста» (Мистическое сочинение Дю Туа. Перевод на русский язык И. Ястребцова напечатан в 1820 году в Петербурге.), а я буду тебе пояснять, что ты не вдруг поймешь.
Все утро просидела в каморке Дарья Сергевна, жадно прислушиваясь к словам Марьи Ивановны, но никак не могла взять в толк, о чем та говорила. Поняла только, что речь идет о вере и что Марья Ивановна чем-то смущает Дуню, в иную веру, что ли, хочет ее свести. В какую же? "Конечно, в никонианство, в свою смущенную великороссийскую церковь, — догадывалась Дарья Сергевна. — Ох, господи, господи!.. И отца убьет и себя на веки вечные погубит!.. Ох, уж эта проклятая Марья Ивановна!.. А насчет замужества уж так темно, так мудрено говорит, что и понять невозможно… Господи, господи!
Принесло же эту еретицу на нашу беду — совсем расстроит она Дунюшку, сгубит ее, сердечную!.. Да еще в гости зовет к себе. Нет, беспременно обо всем расскажу Марку Данилычу. А как не примет он слов моих?.. Она и его-то ровно околдовала. Что ни скажет, окаянная, то у него и свято… А все же попытаюсь, будь что будет, а уж скажу непременно".
И тотчас же решилась поговорить с Марко Данилычем.
Все еще волновали Смолокурова привезенные Корнеем вести. Пленный брат из ума не выходил, а любовь к дочери и жадность к деньгам не позволяли решиться на выкуп. А тут еще Дарья Сергевна со своими опасеньями.
— Свободно вам, Марко Данилыч? — спросила она, осторожно входя в его комнату. — Мне бы чуточку поговорить с вами.
«Не проболтался ли Корней? — подумал Марко Данилыч, и вся кровь бросилась ему в голову. — За жениха не пришла ли просить?»
С нетерпеньем вскинул он на Дарью Сергевну горевшие, как уголь, глаза.
— Что случилось? — тревожным голосом спросил он у нее.
— Покамест ничего еще особенного, — ответила Дарья Сергевна. — Насчет Дуни хотела поговорить с вами.
— Что такое? — спросил Марко Данилыч.
— Видите ли… Как бы это сказать?.. — робко начала Дарья Сергевна.Мне сдается, что-то не больно хорошее.
— Что такое? — сверкнув очами, беспокойно и громко вскрикнул Марко Данилыч. — Что такое случилось?
— Пока ничего еще, а стала я замечать, что, как только приехала к нам эта Марья Ивановна, Дунюшка совсем другая стала, — понизив голос, отвечала Дарья Сергевна.
— Повеселела? Ну и слава богу! — молвил Марко Данилыч.
— Богу перестала молиться… Вот что! — прошептала Дарья Сергевна.
— Как богу перестала молиться? — спросил, нахмурясь, Марко Данилыч.
— Ни вечером на сон грядущий, ни поутру, как встанет, больше трех поклонов не кладет и то кой-как да таково неблагочестно. Не раз я говорила ей, не годится, мол, делать так, а она ровно и не слышит, ровно я стене говорю. Вам бы самим, Марко Данилыч, с ней поговорить. Вы родитель, ваше дело поучить детище. Бог взыщет с вас, ежели так оставите.
— Поговорю, надо поговорить. В самом деле, так не годится… Как можно бога забывать!.. — ходя взад и вперед, говорил Марко Данилыч. — Сегодня же поговорю… Напрасно прежде не сказали… Молода еще… А надо поначалить, надо.
— Опять же вот что я замечаю, Марко Данилыч, — продолжала, ободренная успехом разговора, Дарья Сергевна. — Как только приехала эта Марья Ивановна, Дунюшка пост на себя наложила, мясного в рот не берет.
— Ну, в этом беды еще немного, — сказал Марко Данилыч. — Ее дело. Пущай постится, коли хочет.
— А в пятницу зашла к ней — сидит с Марьей Ивановной и пьет чай со сливками… По какому же это уставу? А все с Марьи Ивановны примеры берет. Во всем по ее следам идет.
— Хорошего тут не много, да и больно-то худого не вижу, — сказал Марко Данилыч. — Мы вот и до старости дожили, и то иной раз согрешишь — оскоромишься, особливо в дороге либо в компании. А поговорить и про это поговорю. Надо правила исполнять, надо.
— Главное-то вот в чем, Марко Данилыч, — продолжала Дарья Сергевна.Прислушивалась я давеча к ихним разговорам — да никак не могу обнять их разумом. Что-то уж оченно мудрено, а хорошего, кажись, немного. Хотите — верьте, хотите — не верьте, а Марья Ивановна Дунюшку смущает.
— Чем же это? — быстро спросил Марко Данилыч.
— Насчет веры, Марко Данилыч, все насчет веры, — с глубоким вздохом, покачивая головой, отвечала Дарья Сергевна. — Про какие-то сокровенные тайны ей толкует, про каких-то безгрешных людей… что в них сам бог пребывает.
— Что же тут худого? — возразил Марко Данилыч. — Должно быть, про святых угодников говорила. Вредного не замечаю.
— А тайны-то сокровенные? — полушепотом спросила Дарья Сергевна.
— Какие сокровенные тайны? — спросил Марко Данилыч.
— Сама не знаю и домыслиться не могу, что за сокровенные тайны, — в недоумении разводя руками, отвечала Дарья Сергевна. — А сдается, что тут что-то не доброе. Сбивает она нашу голубушку с пути истинного. В свою, должно быть, великороссийскую церковь хочет ее совратить. Вот чего боюсь, вот чего опасаюсь, Марко Данилыч… Как подумаю, так сердце даже кровью обольется, так и закипит… Ох, господи, господи!.. До каких бед мы дожили.
— Какие тут беды? Где они? — сказал Марко Данилыч. — Помстилось вам, что Марья Ивановна в великороссийскую хочет Дуню свести… Поп, что ли, она консисторский? Нужно ей очень! Толком не поняли, — сами же говорите, — да не знай, каких страхов и навыдумали.
— Истосковалась я, Марко Данилыч, совсем истосковалась, глядя на Дунюшку, — продолжала, горько всхлипывая, Дарья Сергевна. — Вот ведь что еще у них затеяно: ехать Марья-то Ивановна собирается и хочет вас просить, отпустили бы вы погостить к ней Дунюшку.
— Отчего же не пустить? — сказал Марко Данилыч. — Я с первого же раза, как она приехала, обещался. Слова назад не ворочу.
— Ох, Марко Данилыч, Марко Данилыч! Быть, сударь, беде! Помяните мое слово! — плача навзрыд, говорила Дарья Сергевна.
— Полно хныкать-то, ничего не видя, — с досадой сказал Марко Данилыч.Подите-ка лучше закусить припасите чего-нибудь — белужинки звено да провесной белорыбицы, икорки зернистой поставьте да селедочек копченых, водочки анисовой да желудочной, мадерцы бутылочку. Обедать еще не скоро, а пожевать что-то охота пришла.
И Дарья Сергевна тихими шагами пошла вон из комнаты.
На другой день вечером не совсем еще здоровая Марья Ивановна сидела за круглым чайным столом, укутавшись в большой теплый платок. Дуня с ней рядом, а напротив Марк Данилыч и Дарья Сергевна.
— Э, какую вдруг погодушку надуло, — молвил Марко Данилыч, прислушиваясь, как частый крупный дождик стучал в стекла, а от порывистого ветра тряслись оконницы, свистело и визжало по железным крышам и заунывно гудело в трубе.
— Боюсь, надолго бы не испортилась погода, — сказала Марья Ивановна.Загостилась я у вас, Марко Данилыч, пора бы вам такую наянливую гостью и со двора долой.
— Что ж это вы, сударыня Марья Ивановна, так уж оченно заторопились? Погостите, — отозвался Марко Данилыч. — Переждите хоть ненастье-то. Теперича не осеннее дело, дожди да холода долго не простоят.
— Пора мне, очень пора, Марко Данилыч, — ответила Марья Ивановна. — Вот уж ведь две недели, как я у вас гощу. Братья, наверно, теперь домой воротились, ждут меня не дождутся.
— Успеете повидаться с ними, барышня, а нас бы еще хоть сколько-нибудь деньков порадовали… Дунюшка у меня совсем без вас стоскуется, — говорил Марко Данилыч.
С полными слез глазами прижалась Дунюшка к Марье Ивановне и шепотом просила ее:
— Хоть немножко погостите… Без вас с тоски помру.
— Нельзя, Дунюшка, никак нельзя, моя милая. В другое время наговоримся, — с ласковой улыбкой отвечала на горячие просьбы Дуни Марья Ивановна. — Через месяц буду в Фатьянке. Тогда, надеюсь, Марко Данилыч посетит меня на новоселье и тебя привезет. Ягоды поспеют к тому времени, за ягодами будем ходить, за грибами. Ты любишь грибы брать?
— Никогда не хаживала, — отвечала Дуня. — Не с кем.
— Ну, бог даст, со мной ходить будешь. Это очень весело. Вы позволите? — спросила Марья Ивановна, обращаясь к Марку Данилычу.
— С вами-то не позволить! — молвил Марко Данилыч.-
А здесь точно что ей скучновато; подруг таких, с какими бы можно ей знакомство водить, нет ни одной у нас в городу. Купцов хороших ни единого, дворян хороших тоже нет, одно только крапивное семя — чиновники. А с ихними дочерями, с мещанками да с крестьянками не позволю я водиться Дунюшке. Народ балованный. Мало ли чего можно от них набраться.
— Могу вас уверить, Марко Данилыч, что ваша Дуня не такова, чтобы могла от кого-нибудь набраться дурного. Мало я встречала таких строгих к себе девушек, — сказала Марья Ивановна. — Бояться вам за нее нечего.
— Не о том речь веду, сударыня, — возразил Марко Данилыч. — Тут главная причина в том, что будет ей оченно зазорно, ежели с простыми девками она станет водиться. Не знаете вы, что за народ у нас в городе живет. Как раз наплетут того, что и во сне не виделось никому.
— Да, должно быть, ей скучно, бедненькой, — заметила Марья Ивановна. — А знаете ли, что мне пришло в голову, — прибавила она, немножко повременя.Как-то вы мне говорили, что вам куда-то по делам нужно ехать. На месяц, помнится?
— Безотменно нужно, — отвечал Марко Данилыч. — В Астрахань, а оттоль в Оренбург, может статься!
— С месяц проездите? — спросила Марья Ивановна.
— Да, с месяц проезжу, — ответил Марко Данилыч. — Да навряд ли еще месяцем-то и управлюсь. Перед самым Макарьем придется домой воротиться.
— Отпустите-ка ко мне на это время Дунюшку-то, — сказала Марья Ивановна. — Ей бы было повеселее: у меня есть племянница ее лет, разве маленько будет постарше. Они бы подружились. Племянница моя девушка хорошая, добрая, и ей тоже приятно было бы видеть у себя такую милую гостью, и Дуне было бы весело. Сад у братьев огромный, десятинах на четырех, есть где погулять. И купанье в саду и теплицы. Отпустите, Марко Данилыч, привезу ее к вашему возврату в сохранности.
— Право, не знаю, что вам на это сказать, барышня, — молвил нерешительно Марко Данилыч. — Как же ехать-то ей к незнакомым людям?
— К каким незнакомым? Ведь она ко мне поедет? Обещали же ее ко мне отпускать? — сказала Марья Ивановна.
— К вам, барышня, в Фатьянку, значит. А как же я пущу ее к господам Луповицким? Ни я их не знаю, ни они ни меня, ни Дунюшки не знают, — говорил Марко Данилыч.
— Она не к Луповицким поедет, а ко мне, — возразила Марья Ивановна.Ведь у меня и в Луповицах есть часть имения после матушки. Там и флигелек у меня свой и хозяйство кой-какое. Нет, отпустите ее в самом деле. Полноте упрямиться, недобрый этакой!
— Тятенька, пожалуйста! — тихо промолвила Дуня, склонивши русую головку на отцовское плечо. — Скучно мне ведь будет здесь — без тебя не буду знать, куда и деваться. Пожалуйста, отпусти!
А Дарья Сергевна так и сверкает глазами. Была бы ее воля, наотрез отказала бы.
— Отпустите, Марко Данилыч, — продолжала Марья Ивановна. — Каково в самом деле целый месяц ей одной быть. Конечно, при ней Дарья Сергевна останется; да ведь у нее и без того сколько забот по хозяйству. Дунюшке одной придется скучать.
— Одна не останется, об этом не извольте беспокоиться, — обидчиво промолвила Дарья Сергевна, злобно взглянувши на Марью Ивановну.
— Как же решите вы, Марко Данилыч? — спросила Марья Ивановна, не обращая вниманья на слова Дарьи Сергевны.
— Право, не знаю, что вам и сказать, — молвил в раздумье Марко Данилыч. — Дело-то, видите, новое, непривычное. Еще никогда она у меня в чужих людях не бывала.
— Так вы не доверяете мне, Марко Данилыч? Ай, ай, ай, как стыдно! Между друзьями так не делается, — с укоризной покачивая головой, говорила Марья Ивановна. — Согласились, да и слово назад. Не ожидала я этого.
— Тятенька, да отпусти же, ради господа, сделай такую для меня милость, — нежно обвивая руками отца, молила Дуня.
— Как тут устоишь, как не согласишься? — сказал, наконец, Марко Данилыч, гладя Дуню по головке. — Ну так и быть — поезжай.
Вспрыгнула от радости Дуня, схватила отцовскую руку и покрыла ее горячими поцелуями.
— Ну, полно, полно, Дунюшка, полно, голубушка, будет, — говорил Марко Данилыч. — А вы, милостивая наша барышня, поберегите уж ее у меня. Я на вас полагаюсь. Сделайте милость.
— Не беспокойтесь, Марко Данилыч, — сказала в ответ Марья Ивановна.Дурного она у меня ничего не увидит, шагу прочь от нее не ступлю, с глаз не спущу.
— Дико будет ей, непривычно, — глубоко вздохнувши, промолвил Марко Данилыч. — Господский дом — совсем иное дело, чем наше житье. Из головы у меня этого не выйдет. Съедутся, например, к вашим братцам гости, а она на таких людях не бывала. Тяжело будет и совестно, станет мешаться, в ответах путаться. Какое уж тут веселье?
— Не знаете вы, Марко Данилыч, как мои братья живут, — возразила Марья Ивановна. — Какие у них гости, какие собранья? Просто-напросто монастырь. Старший брат, Николай Александрыч, почти совсем уж старик, чуть бродит. Андрей Александрыч, опричь хозяйства, знать ничего не хочет, жена у него домоседка, и целый год, может быть, раза два либо три к самым близким соседям выедет. А у них в доме чужих почти никогда не бывает, особливо летом, во время полевых работ. Живут тихо, уединенно. Говорю вам, монастырь, как есть монастырь.
На другой день начались Дунины сборы. Не осушая глаз, больше всех хлопотала угрюмая Дарья Сергевна, а ночью по целым часам стояла перед иконами и клала поклоны за поклонами, горячо молясь, сохранил бы господь рабу свою, девицу Евдокию, ото всяких козней и наветов вражиих.
Дарья Сергевна сидела мрачная и злобно молчала, искоса поглядывая на ненавистную Марью Ивановну. Сколько ни сидела она в каморке, сколько ни подслушивала, не могла понять хорошенько, о чем говорит барышня с Дуней. Всем было тоскливо.
Первый заговорил, наконец, Марко Данилыч, нельзя ж было хозяину при такой гостье молчать. Однако разговор не вязался. Марья Ивановна была задумчива и в рассеянье иногда отвечала невпопад. Жаловалась на нездоровье, говорила, что голова у ней разболелась.
Марко Данилыч стал беспокоиться, за лекарем хотел посылать, но Марья Ивановна наотрез отказалась от всякого леченья.
— В саду долго вчера сидели, — сказал Марко Данилыч, — а было сыровато. Дело ваше нежное, господское, много ли вам надо, чтобы простудиться.
— Нет, это бывает со мной, — молвила Марья Ивановна, взявшись руками за голову. — Здоровьем-то ведь я не богата. Пойду лучше прилягу. Умеешь делать горчичники, Дунюшка?
— Умею, — ответила Дуня.
— Сделай мне, пожалуйста, — сказала Марья Ивановна. — Прощайте, Марко Данилыч. Обойдется, бог даст, и без доктора.
В Дуниной комнате Марья Ивановна прилегла на диване. В самом деле, она чувствовала себя не совсем хорошо. Дуня уселась возле нее на скамеечке и полными любви взорами уныло глядела на больную наставницу.
Марья Ивановна в эти дни возбудила в душе Дуни сильное, ничем неудержимое стремление к таинственной вере, которую она называла единою истинной. Взросшая на строгом соблюденье внешних обрядов, привыкшая только в них одних видеть веру, молодая впечатлительная девушка, начитавшись мистических книг, теперь равнодушно стала смотреть на всякую внешность. Дарья Сергевна еще до приезда Марьи Ивановны с ужасом стала замечать, что Дуня иной раз даже спать ложится, не помолившись. Не раз журила ее за то, и Дуня не оправдывалась, ссылаясь на забывчивость. С приездом Марьи Ивановны стала она еще равнодушнее к обрядам, хоть та сама не раз говорила ей, что должна непременно их соблюдать, не навести бы домашних на мысль, что хочет она идти «путем тайной веры к духовному свету».
И то говорила Марья Ивановна, что в церковных обрядах ничего худого нет, что они даже спасительны для тех, кто не может постигнуть «сокровенной тайны», открытой только невеликому числу избранных.
— Обещали вы, душечка Марья Ивановна, рассказать мне о «живом слове»,сказала Дуня, сидя на скамеечке возле Марьи Ивановны. — Или, может быть, вам тяжело теперь говорить?
— Изволь, мой друг — ответила Марья Ивановна. — Расскажу кое-что, насколько ты сможешь понять. Помнишь ли, говорила я тебе про людей, просветленных благодатью, озаренных неприступным духовным светом. Своей жизнью и стремленьем к духовному получают они блаженство еще здесь на земле. Сам бог вселяется в них, и что они ни говорят, что ни приказывают, должно исполнять без рассужденья, потому что они не свое говорят, а вещают волю божию. Их речь и есть «живое слово». Перед тем, как говорить, они приходят в восторг неописанный, а потом читают в душе каждого, узнают чужие мысли и поступки, как бы скрытно они ни были сделаны, и тогда начинают обличать и пророчествовать… Увидишь таких.
Задумалась Дуня, ни слова не молвила в ответ. Разгорелась у ней душа, и чувствовала она неодолимое желанье как можно скорей увидать этих чудных людей и услышать живое их слово.
— Помнишь ли, Дунюшка, еще в прошлом году ты меня спрашивала, что такое значит «духовный супруг», — продолжала Марья Ивановна. — Тогда я не сказала тебе, потому что ты не поняла бы моих слов, а теперь; как ты прочитала столько полезных книг и приняла сердцем все в них написанное, понять ты можешь, хоть покамест и не все еще. Слушай. Ежели кто проникнет во всю «сокровенную тайну», ежели кто всю ее познает и будет к ней «приведен», тот вступает в супружество с тем пророком, который его принял, или с тем человеком божиим, на которого ему укажет пророк. В духовное супружество вступает, не в плотское.
Между людьми, познавшими «тайну», есть и мужчины и женщины, они водятся духом, они обитаемы богом. Такие мужчины приводят в тайну женщин, женщины — мужчин. Это и есть «духовное супружество». Оно вечно. Плотское супружество длится до смерти жены или мужа, духовное не прекращается во веки веков. Оно сохраняется в будущей жизни, и нет конца ему… Тут великая премудрость… Нельзя постичь ее умом человеческим, нельзя и рассказать обыкновенным словом.
— Стало быть, у духовного супруга бывает по нескольку жен? — спросила удивленная Дуня.
— Что ж из того, — сказала Марья Ивановна. — Ведь это не плотские муж с женой. Не телесная между ними связь, а духовная. Все равно, что союз бестелесных ангелов. Тебе пока еще это непонятно, но, когда познаешь «сокровенную тайну», будет ясно как день. Тут творится божие дело, а не вражье. Враг в человеке только телом владеет, оттого что им оно сотворено, а богу принадлежит им созданная душа. Потому плотское супружество — служение врагу, а духовное — служение богу. Для того-то и надо всю свою жизнь хранить девство, чтобы не поработить себя врагу погубителю, для того-то и надо свое тело всяческими изнурять трудами, мучить его постом, страданьями… Тело — враг твой, оно — темница твоей души, ломай ее, разрушай, освобождай из нее свою душу. Но лишений и трудов еще мало, для спасения надо непременно проникнуть «сокровенную тайну», тогда только можешь бога вместить в себя.
А вместишь — тогда уж враг тебе не страшен и плоть над тобой владеть уж не может. Праведницей станешь, и не будет в тебе греха, не будет над тобой ни власти, ни закона, потому что «праведнику закон не лежит». Будешь свободна все делать, будешь блаженна и здесь, на земле, будешь блаженна, как ангел небесный, будешь райские радости видеть, будешь сладкое ангельское пение слышать.
В это время за перегородкой возле дивана послышался какой-то шорох. Вздрогнула Марья Ивановна.
— Что это? — спросила она.
— Должно быть, мыши, — спокойно ответила Дуня. — Тут каморка есть, в ней никогда никого не бывает. Тетенька Дарья Сергевна иногда ставит там кое-что из съестного. Тем и развела их. А вы разве боитесь мышей?
— Не мышей я боюсь, а людей, не подслушал бы кто, — сказала Марья Ивановна.
— Кому же подслушать? — с улыбкой молвила Дуня. — — Никогда тут никого не бывает. Да и услыхал бы кто — разве поймет?
Марья Ивановна успокоилась.
— Ах, милая моя, дорогая Марья Ивановна, — после короткого молчанья, нежно ласкаясь к ней и целуя руку, заговорила Дуня. — Хоть бы глазком взглянуть на тех чудных людей, хоть бы словечко одно услышать от них.
— Имей терпение, мой друг, сказала Марья Ивановна. — Ждать недолго, если ты твердо решилась «идти на путь» и принять «сокровенную тайну».
— Всей душой хоть сейчас, — вся дрожа от волненья, ответила Дуня.Покажите их мне, Марья Ивановна, ради Христа, — покажите… Все сделаю, все, что нужно…
— Как же это сделать? — в раздумье сказала Марья Ивановна. — Разве вот что… Отпустит ли тебя Марко Данилыч погостить ко мне ну хоть на месяц, хоть на три недели?.. Я бы тебе показала.
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Кажись бы, отчего не пустить? Сам он тоже собирается ехать на месяц… Попросите, Марья Ивановна, вас-то он послушает…
— Попробую…— сказала Марья Ивановна. — А теперь почитай мне, Дунюшка, что-нибудь из «Таинства креста» (Мистическое сочинение Дю Туа. Перевод на русский язык И. Ястребцова напечатан в 1820 году в Петербурге.), а я буду тебе пояснять, что ты не вдруг поймешь.
***
Все утро просидела в каморке Дарья Сергевна, жадно прислушиваясь к словам Марьи Ивановны, но никак не могла взять в толк, о чем та говорила. Поняла только, что речь идет о вере и что Марья Ивановна чем-то смущает Дуню, в иную веру, что ли, хочет ее свести. В какую же? "Конечно, в никонианство, в свою смущенную великороссийскую церковь, — догадывалась Дарья Сергевна. — Ох, господи, господи!.. И отца убьет и себя на веки вечные погубит!.. Ох, уж эта проклятая Марья Ивановна!.. А насчет замужества уж так темно, так мудрено говорит, что и понять невозможно… Господи, господи!
Принесло же эту еретицу на нашу беду — совсем расстроит она Дунюшку, сгубит ее, сердечную!.. Да еще в гости зовет к себе. Нет, беспременно обо всем расскажу Марку Данилычу. А как не примет он слов моих?.. Она и его-то ровно околдовала. Что ни скажет, окаянная, то у него и свято… А все же попытаюсь, будь что будет, а уж скажу непременно".
И тотчас же решилась поговорить с Марко Данилычем.
Все еще волновали Смолокурова привезенные Корнеем вести. Пленный брат из ума не выходил, а любовь к дочери и жадность к деньгам не позволяли решиться на выкуп. А тут еще Дарья Сергевна со своими опасеньями.
— Свободно вам, Марко Данилыч? — спросила она, осторожно входя в его комнату. — Мне бы чуточку поговорить с вами.
«Не проболтался ли Корней? — подумал Марко Данилыч, и вся кровь бросилась ему в голову. — За жениха не пришла ли просить?»
С нетерпеньем вскинул он на Дарью Сергевну горевшие, как уголь, глаза.
— Что случилось? — тревожным голосом спросил он у нее.
— Покамест ничего еще особенного, — ответила Дарья Сергевна. — Насчет Дуни хотела поговорить с вами.
— Что такое? — спросил Марко Данилыч.
— Видите ли… Как бы это сказать?.. — робко начала Дарья Сергевна.Мне сдается, что-то не больно хорошее.
— Что такое? — сверкнув очами, беспокойно и громко вскрикнул Марко Данилыч. — Что такое случилось?
— Пока ничего еще, а стала я замечать, что, как только приехала к нам эта Марья Ивановна, Дунюшка совсем другая стала, — понизив голос, отвечала Дарья Сергевна.
— Повеселела? Ну и слава богу! — молвил Марко Данилыч.
— Богу перестала молиться… Вот что! — прошептала Дарья Сергевна.
— Как богу перестала молиться? — спросил, нахмурясь, Марко Данилыч.
— Ни вечером на сон грядущий, ни поутру, как встанет, больше трех поклонов не кладет и то кой-как да таково неблагочестно. Не раз я говорила ей, не годится, мол, делать так, а она ровно и не слышит, ровно я стене говорю. Вам бы самим, Марко Данилыч, с ней поговорить. Вы родитель, ваше дело поучить детище. Бог взыщет с вас, ежели так оставите.
— Поговорю, надо поговорить. В самом деле, так не годится… Как можно бога забывать!.. — ходя взад и вперед, говорил Марко Данилыч. — Сегодня же поговорю… Напрасно прежде не сказали… Молода еще… А надо поначалить, надо.
— Опять же вот что я замечаю, Марко Данилыч, — продолжала, ободренная успехом разговора, Дарья Сергевна. — Как только приехала эта Марья Ивановна, Дунюшка пост на себя наложила, мясного в рот не берет.
— Ну, в этом беды еще немного, — сказал Марко Данилыч. — Ее дело. Пущай постится, коли хочет.
— А в пятницу зашла к ней — сидит с Марьей Ивановной и пьет чай со сливками… По какому же это уставу? А все с Марьи Ивановны примеры берет. Во всем по ее следам идет.
— Хорошего тут не много, да и больно-то худого не вижу, — сказал Марко Данилыч. — Мы вот и до старости дожили, и то иной раз согрешишь — оскоромишься, особливо в дороге либо в компании. А поговорить и про это поговорю. Надо правила исполнять, надо.
— Главное-то вот в чем, Марко Данилыч, — продолжала Дарья Сергевна.Прислушивалась я давеча к ихним разговорам — да никак не могу обнять их разумом. Что-то уж оченно мудрено, а хорошего, кажись, немного. Хотите — верьте, хотите — не верьте, а Марья Ивановна Дунюшку смущает.
— Чем же это? — быстро спросил Марко Данилыч.
— Насчет веры, Марко Данилыч, все насчет веры, — с глубоким вздохом, покачивая головой, отвечала Дарья Сергевна. — Про какие-то сокровенные тайны ей толкует, про каких-то безгрешных людей… что в них сам бог пребывает.
— Что же тут худого? — возразил Марко Данилыч. — Должно быть, про святых угодников говорила. Вредного не замечаю.
— А тайны-то сокровенные? — полушепотом спросила Дарья Сергевна.
— Какие сокровенные тайны? — спросил Марко Данилыч.
— Сама не знаю и домыслиться не могу, что за сокровенные тайны, — в недоумении разводя руками, отвечала Дарья Сергевна. — А сдается, что тут что-то не доброе. Сбивает она нашу голубушку с пути истинного. В свою, должно быть, великороссийскую церковь хочет ее совратить. Вот чего боюсь, вот чего опасаюсь, Марко Данилыч… Как подумаю, так сердце даже кровью обольется, так и закипит… Ох, господи, господи!.. До каких бед мы дожили.
— Какие тут беды? Где они? — сказал Марко Данилыч. — Помстилось вам, что Марья Ивановна в великороссийскую хочет Дуню свести… Поп, что ли, она консисторский? Нужно ей очень! Толком не поняли, — сами же говорите, — да не знай, каких страхов и навыдумали.
— Истосковалась я, Марко Данилыч, совсем истосковалась, глядя на Дунюшку, — продолжала, горько всхлипывая, Дарья Сергевна. — Вот ведь что еще у них затеяно: ехать Марья-то Ивановна собирается и хочет вас просить, отпустили бы вы погостить к ней Дунюшку.
— Отчего же не пустить? — сказал Марко Данилыч. — Я с первого же раза, как она приехала, обещался. Слова назад не ворочу.
— Ох, Марко Данилыч, Марко Данилыч! Быть, сударь, беде! Помяните мое слово! — плача навзрыд, говорила Дарья Сергевна.
— Полно хныкать-то, ничего не видя, — с досадой сказал Марко Данилыч.Подите-ка лучше закусить припасите чего-нибудь — белужинки звено да провесной белорыбицы, икорки зернистой поставьте да селедочек копченых, водочки анисовой да желудочной, мадерцы бутылочку. Обедать еще не скоро, а пожевать что-то охота пришла.
И Дарья Сергевна тихими шагами пошла вон из комнаты.
***
На другой день вечером не совсем еще здоровая Марья Ивановна сидела за круглым чайным столом, укутавшись в большой теплый платок. Дуня с ней рядом, а напротив Марк Данилыч и Дарья Сергевна.
— Э, какую вдруг погодушку надуло, — молвил Марко Данилыч, прислушиваясь, как частый крупный дождик стучал в стекла, а от порывистого ветра тряслись оконницы, свистело и визжало по железным крышам и заунывно гудело в трубе.
— Боюсь, надолго бы не испортилась погода, — сказала Марья Ивановна.Загостилась я у вас, Марко Данилыч, пора бы вам такую наянливую гостью и со двора долой.
— Что ж это вы, сударыня Марья Ивановна, так уж оченно заторопились? Погостите, — отозвался Марко Данилыч. — Переждите хоть ненастье-то. Теперича не осеннее дело, дожди да холода долго не простоят.
— Пора мне, очень пора, Марко Данилыч, — ответила Марья Ивановна. — Вот уж ведь две недели, как я у вас гощу. Братья, наверно, теперь домой воротились, ждут меня не дождутся.
— Успеете повидаться с ними, барышня, а нас бы еще хоть сколько-нибудь деньков порадовали… Дунюшка у меня совсем без вас стоскуется, — говорил Марко Данилыч.
С полными слез глазами прижалась Дунюшка к Марье Ивановне и шепотом просила ее:
— Хоть немножко погостите… Без вас с тоски помру.
— Нельзя, Дунюшка, никак нельзя, моя милая. В другое время наговоримся, — с ласковой улыбкой отвечала на горячие просьбы Дуни Марья Ивановна. — Через месяц буду в Фатьянке. Тогда, надеюсь, Марко Данилыч посетит меня на новоселье и тебя привезет. Ягоды поспеют к тому времени, за ягодами будем ходить, за грибами. Ты любишь грибы брать?
— Никогда не хаживала, — отвечала Дуня. — Не с кем.
— Ну, бог даст, со мной ходить будешь. Это очень весело. Вы позволите? — спросила Марья Ивановна, обращаясь к Марку Данилычу.
— С вами-то не позволить! — молвил Марко Данилыч.-
А здесь точно что ей скучновато; подруг таких, с какими бы можно ей знакомство водить, нет ни одной у нас в городу. Купцов хороших ни единого, дворян хороших тоже нет, одно только крапивное семя — чиновники. А с ихними дочерями, с мещанками да с крестьянками не позволю я водиться Дунюшке. Народ балованный. Мало ли чего можно от них набраться.
— Могу вас уверить, Марко Данилыч, что ваша Дуня не такова, чтобы могла от кого-нибудь набраться дурного. Мало я встречала таких строгих к себе девушек, — сказала Марья Ивановна. — Бояться вам за нее нечего.
— Не о том речь веду, сударыня, — возразил Марко Данилыч. — Тут главная причина в том, что будет ей оченно зазорно, ежели с простыми девками она станет водиться. Не знаете вы, что за народ у нас в городе живет. Как раз наплетут того, что и во сне не виделось никому.
— Да, должно быть, ей скучно, бедненькой, — заметила Марья Ивановна. — А знаете ли, что мне пришло в голову, — прибавила она, немножко повременя.Как-то вы мне говорили, что вам куда-то по делам нужно ехать. На месяц, помнится?
— Безотменно нужно, — отвечал Марко Данилыч. — В Астрахань, а оттоль в Оренбург, может статься!
— С месяц проездите? — спросила Марья Ивановна.
— Да, с месяц проезжу, — ответил Марко Данилыч. — Да навряд ли еще месяцем-то и управлюсь. Перед самым Макарьем придется домой воротиться.
— Отпустите-ка ко мне на это время Дунюшку-то, — сказала Марья Ивановна. — Ей бы было повеселее: у меня есть племянница ее лет, разве маленько будет постарше. Они бы подружились. Племянница моя девушка хорошая, добрая, и ей тоже приятно было бы видеть у себя такую милую гостью, и Дуне было бы весело. Сад у братьев огромный, десятинах на четырех, есть где погулять. И купанье в саду и теплицы. Отпустите, Марко Данилыч, привезу ее к вашему возврату в сохранности.
— Право, не знаю, что вам на это сказать, барышня, — молвил нерешительно Марко Данилыч. — Как же ехать-то ей к незнакомым людям?
— К каким незнакомым? Ведь она ко мне поедет? Обещали же ее ко мне отпускать? — сказала Марья Ивановна.
— К вам, барышня, в Фатьянку, значит. А как же я пущу ее к господам Луповицким? Ни я их не знаю, ни они ни меня, ни Дунюшки не знают, — говорил Марко Данилыч.
— Она не к Луповицким поедет, а ко мне, — возразила Марья Ивановна.Ведь у меня и в Луповицах есть часть имения после матушки. Там и флигелек у меня свой и хозяйство кой-какое. Нет, отпустите ее в самом деле. Полноте упрямиться, недобрый этакой!
— Тятенька, пожалуйста! — тихо промолвила Дуня, склонивши русую головку на отцовское плечо. — Скучно мне ведь будет здесь — без тебя не буду знать, куда и деваться. Пожалуйста, отпусти!
А Дарья Сергевна так и сверкает глазами. Была бы ее воля, наотрез отказала бы.
— Отпустите, Марко Данилыч, — продолжала Марья Ивановна. — Каково в самом деле целый месяц ей одной быть. Конечно, при ней Дарья Сергевна останется; да ведь у нее и без того сколько забот по хозяйству. Дунюшке одной придется скучать.
— Одна не останется, об этом не извольте беспокоиться, — обидчиво промолвила Дарья Сергевна, злобно взглянувши на Марью Ивановну.
— Как же решите вы, Марко Данилыч? — спросила Марья Ивановна, не обращая вниманья на слова Дарьи Сергевны.
— Право, не знаю, что вам и сказать, — молвил в раздумье Марко Данилыч. — Дело-то, видите, новое, непривычное. Еще никогда она у меня в чужих людях не бывала.
— Так вы не доверяете мне, Марко Данилыч? Ай, ай, ай, как стыдно! Между друзьями так не делается, — с укоризной покачивая головой, говорила Марья Ивановна. — Согласились, да и слово назад. Не ожидала я этого.
— Тятенька, да отпусти же, ради господа, сделай такую для меня милость, — нежно обвивая руками отца, молила Дуня.
— Как тут устоишь, как не согласишься? — сказал, наконец, Марко Данилыч, гладя Дуню по головке. — Ну так и быть — поезжай.
Вспрыгнула от радости Дуня, схватила отцовскую руку и покрыла ее горячими поцелуями.
— Ну, полно, полно, Дунюшка, полно, голубушка, будет, — говорил Марко Данилыч. — А вы, милостивая наша барышня, поберегите уж ее у меня. Я на вас полагаюсь. Сделайте милость.
— Не беспокойтесь, Марко Данилыч, — сказала в ответ Марья Ивановна.Дурного она у меня ничего не увидит, шагу прочь от нее не ступлю, с глаз не спущу.
— Дико будет ей, непривычно, — глубоко вздохнувши, промолвил Марко Данилыч. — Господский дом — совсем иное дело, чем наше житье. Из головы у меня этого не выйдет. Съедутся, например, к вашим братцам гости, а она на таких людях не бывала. Тяжело будет и совестно, станет мешаться, в ответах путаться. Какое уж тут веселье?
— Не знаете вы, Марко Данилыч, как мои братья живут, — возразила Марья Ивановна. — Какие у них гости, какие собранья? Просто-напросто монастырь. Старший брат, Николай Александрыч, почти совсем уж старик, чуть бродит. Андрей Александрыч, опричь хозяйства, знать ничего не хочет, жена у него домоседка, и целый год, может быть, раза два либо три к самым близким соседям выедет. А у них в доме чужих почти никогда не бывает, особливо летом, во время полевых работ. Живут тихо, уединенно. Говорю вам, монастырь, как есть монастырь.
На другой день начались Дунины сборы. Не осушая глаз, больше всех хлопотала угрюмая Дарья Сергевна, а ночью по целым часам стояла перед иконами и клала поклоны за поклонами, горячо молясь, сохранил бы господь рабу свою, девицу Евдокию, ото всяких козней и наветов вражиих.