(«То есть, откровенно предлагает сдаться – и вполне понятно, почему: если я делаю явку с повинной, то для моих нанимателей и для всех остальных меня более не существует, я сгорел синим огнем; после этого я остаюсь целиком в распоряжении Клевреца и его хозяев, и уж тогда придется отплясывать под их дудку, выкидывать самые сумасшедшие коленца…»)
– Мне сложно сосредоточиться и думать, – сказал Милов, – не зная, какого рода предложение может быть сделано Милову в случае, если я действительно смогу представить его вам. Коли вы так хорошо осведомлены о нем, то понимаете, что он не на всякое предложение пойдет – даже под очень сильным прессингом: я же в этом случае попаду в неловкую ситуацию.
Экс-сослуживец, казалось, задумался; во всяком случае, он молчал около трех минут.
– Ну что же, – медленно проговорил он затем. – Пожалуй, определенный резон в ваших словах имеется. Итак: чего мы от него хотим? Нам не нужно, чтобы Милов, находясь у нас, делал какие-то заявления в пользу технетской формы цивилизации. Это было бы дешево и наивно. Для политиков – еще туда-сюда, но не для нас. Мы не любим сотрясать воздух, мы решаем конкретные проблемы. А они есть, и я бы сказал – в избытке. Так вот. Милову прекрасно известна география нашей страны. Он знает, что на востоке она граничит с тем самым государством, подданным которого он является. Отношения наши с этим государством – официальные, я имею в виду – находятся на точке замерзания, что вполне объяснимо. Однако помимо официальных отношений, как известно любому специалисту, существуют неофициальные, наряду с официальной дипломатией – тихая, с открытой экономикой – теневая… И вот наша экономика очень тесно завязана на восточного соседа. Нам самим это не нравится, но что поделать: долгие десятилетия мы работали, по сути, в одной фирме, и любые официальные перемены не могут привести к немедленным и радикальным переменам в экономике. Отношения сохраняются; просто они переходят в область незримого простым глазом…
– В область контрабанды, скажем так, – не утерпел Милов, хотя, может быть, и не следовало вмешиваться в рассуждения сослуживца. Тот, однако, не обиделся.
– Вопрос терминологии, вы это отлично понимаете. Как и Милов… Короче, такие отношения существуют – и к нашей выгоде, и небезвыгодно для тех, кто участвует в них с другой стороны, с востока.
– Речь вряд ли идет о том государстве, если я правильно понял. Скорее о каких-то его гражданах – или даже негражданах…
– Вы поняли правильно, однако деньги, как известно, не пахнут и – могу дополнить – сохраняют свой цвет независимо от их местонахождения… Итак, до относительно недавнего времени отношения эти развертывались к обоюдному удовольствию. Но пришло время перемен – и действовать стало все труднее.
– Вы имеете в виду, что граница стала менее проницаемой?
– И это, в частности. Теперь мы получаем значительно меньше, чем нам хотелось бы, чем нам нужно. Да собственно, если я не ошибаюсь, вы, находясь там, где вам не следовало показываться и присутствовать, и сами догадались – могли догадаться, во всяком случае – о том, что хотя бы одна операция, связанная с темой нашего разговора, не увенчалась успехом. И могу добавить: не единственная. Будь этот случай первым – мы бы не… Но процесс этот грозит продолжиться – даже, быть может, до полного закрытия всех ходов-выходов. А такой поворот событий привел бы к весьма и весьма плачевным для нас результатам. К серьезным экономическим потрясениям. Да-да, не делайте вид, что вы удивлены, это действительно так.
– Но вряд ли политические потрясения могут развернуться в Технеции, с ее монолитностью граждан, единством мировоззрения…
– Э, достойный друг; на самом деле все обстоит не так уж гладко. И монолитность общества, и единство и аксиоматичность мировоззрения не приходят сразу, с ними не рождаются, они должны войти в инстинкт, в кровь, не знаю во что еще. Так или иначе, пока все эти процессы еще обратимы – или, во всяком случае, есть немало технетов, полагающих, что можно еще повернуть назад, к людям… До тех пор, пока мы удачно сводим концы с концами, они не добьются ничего серьезного, и всякая попытка изменить ход вещей будет подавлена. Но если уровень жизни начнет понижаться, как вода в ванной, когда вынимают пробку, – никто не сможет поручиться за последствия. И вот мы – наша служба, один из столпов государства – должны обеспечить сохранение существующего положения на границе.
– Полагаю, вы не думаете воевать с восточным соседом для того, чтобы они облегчили пограничный режим?
– Это не пришло бы в голову даже сумасшедшему.
– Согласен. Но не понимаю, зачем вообще вам этот самый Милов. Чем он сможет помочь в решении ваших неурядиц?
– Этот самый Милов тем не менее является едва ли не единственным, кто может оказать нам известную помощь. Нет, я не стану утверждать, что он – лучший в мире для этой цели. Однако он – наилучший из тех, кто нам доступен. С кем мы можем войти в контакт, причем занимая сильную позицию.
– Что же конкретно он может сделать для вас?
8
(102 часа до)
Собеседник Милова помолчал, как бы колеблясь.
– На эту тему я могу разговаривать только с ним. После того, как вы его найдете.
– Я найду его.
– Это – обещание?
– Найду. Но, как я уже сказал, только в том случае, если вы прежде раскроете этот секрет мне. Вы ведь понимаете, что риска для вас нет никакого. Я – целиком в вашей власти.
– Это, конечно, не вызывает сомнений. И все же… Ну хорошо. Но вы должны понять: настаивая на моей откровенности, вы тем самым определяете свою судьбу – в случае каких-либо осложнений.
– Вы имеете в виду – если я нарушу обещание? Кстати, а действительно, в случае, если мы все же не договоримся – что будет со мной?
Клеврец подкупающе-весело улыбнулся.
– Что с вами будет? Ничего. Ровным счетом ничего.
– Приятно слышать.
– Обождите, вы еще не дослушали до конца. С вами не будет ничего, потому что ничто не может произойти с тем, кого нет.
– То есть?..
– Вас просто-напросто нет. Вы не существуете. В настоящее время я нахожусь в своей лаборатории в полном одиночестве, и всего лишь разговариваю сам с собой вслух – у меня есть такая привычка. Возможно, у меня возникают время от времени визуальные и акустические галлюцинации, и мне может показаться, что я беседую с кем-то. На самом деле здесь нет никого, кроме меня. Да и откуда кому-либо взяться? Да, произошла авария в воздухе; но все до единого люди, находившиеся на борту самолета, спаслись. Вы меня понимаете, глубокоуважаемый?
– Слишком хорошо.
– В таком случае, вам остается лишь подтвердить желание услышать то, что я должен сказать господину Милову – или отказаться от этого вашего желания.
– Продолжаю на нем настаивать.
– Прелестно. Тогда слушайте. К названному господину у нас будут две просьбы.
– Не так уж и много.
– Да, совершенная безделица. Во-первых: полагаю, что вам известно, что все, находившиеся на борту самолета и спасшиеся после его взрыва, были почти сразу же обнаружены нашей поисковой службой. Однако по пути в… медицинское учреждение – согласитесь, что люди, перенесшие подобные потрясения, нуждаются в определенном врачебном обследовании и помощи – они, применив силу, освободились от сопровождения и исчезли. У нас есть все основания полагать, что летевший вместе с ними господин Милов хорошо знает, куда они должны были направиться и зачем; ему, вне сомнений, известно, где они сейчас располагаются – с точностью если не до десятка метров, то во всяком случае с ошибкой не более километра. И мы очень хотели бы, чтобы он поделился этими сведениями с нами. Как вы понимаете, – говоривший ухмыльнулся, – нас волнует исключительно здоровье и безопасность этих людей. Я растолковал ясно?
(«Ага. Значит, предварительное условие – сдать команду. Пока она не схвачена, они не чувствуют себя уютно – полагают, что эти люди могут им помешать в чем-то. Следовательно, у них намечается какое-то немаловажное действие. Запомним это и пойдем дальше».)
– Могу лишь поблагодарить вас за полную ясность изложения. Ну а второе задание?
– Вторая просьба, вы хотели сказать? С ней дело обстоит несколько сложнее, однако выполнить ее – целиком в пределах возможностей господина Милова. Как мы с вами уже говорили, транзит через восточную границу в настоящее время весьма затруднен. Особенно, когда речь идет о грузах, которые нельзя спрятать ни в кармане, ни в двойном дне…
(«Так. Вот тут, кажется, мы подходим вплотную к интересным вещам».)
– Понимаю.
– Мало того; грузы эти нуждаются в специальных транспортных средствах, и потому их трудно протащить лесными тропами, они должны следовать по нормальной дороге. Однако на нормальных дорогах на границе стоят и нормальные посты, нормальные таможенные пункты…
– Могу лишь подтвердить это. Но мне не совсем понятно другое…
– Что же именно?
– То, что вы собираетесь транспортировать такие грузы на восток, а не в противоположном направлении.
– Ну, это относится уже к области коммерческих тайн, раскрывать которые я не уполномочен – вернее, не был бы уполномочен в случае, если бы они были мне известны, но это не моя компетенция. Мне – да и вам тоже – вполне достаточно знать, что именно этим грузам надлежит быть переправленными именно через эту границу.
– Пусть так. Но я достаточно хорошо знаю Милова, чтобы заверить вас в том, что он не волшебник. И не имеет в своем арсенале средств, позволяющих делать невидимыми крупногабаритные, судя по вашим словам, грузы.
– О, волшебство тут совершенно не при чем.
– В таком случае, мое воображение пасует.
– А между тем, все очень просто. Как вы могли убедиться, у нас имеются достаточно точные представления о том, как и зачем Милов проник сюда. Известно, что на таком уровне профессионализма никто не станет входить куда-либо, не убедившись предварительно, что у него будет возможность при надобности беспрепятственно выйти. Азбука, не так ли?
– Теоретически все правильно.
– Милову для того, чтобы покинуть эту страну, достаточно перейти восточную границу в любом месте.
– А вот это представляется мне затруднительным. Граница очень серьезно охраняется с вашей стороны, да и с той, другой, тоже.
– Вот-вот. Тут вы, как у нас говорится, попали гвоздю по шляпке. Итак, для того, чтобы выйти, он должен иметь в своем распоряжении средства, которые обеспечат ему нужное благоприятствование хотя бы с восточной стороны кордона. Ожидалось ведь, что он будет уходить с целым ворохом интересной информации, не так ли?
– Предполагать, разумеется, можно…
– Благодарю за любезное разрешение. Итак, у Милова есть нечто, делающее его своим, как только он перейдет границу. И это, конечно же, не паспорт, вообще – не какой-либо документ, ничего такого, что можно было бы отобрать у него и передать другому существу. Наверное, это даже не словесный пароль: современная методика допросов позволила бы узнать ключевое слово или фразу без особого труда. Нет, сейчас это – нечто совершенно иное. Тембр голоса. Биотоки. Отпечатки пальцев. Радужка глаза… То есть вещи, которые подменить, скопировать, имитировать весьма трудно или вообще невозможно. А это значит, что перейти границу, пользуясь ими, может только сам Милов.
– Что же, неплохое обеспечение…
– Мы тоже так считаем. Открою вам еще одну маленькую тайну: нам удалось выяснить, на каком чек-пойнте недавно появилось оборудование, при помощи которого можно произвести подобное опознание. Вряд ли вас удивит, если я скажу, что сегодня обычные посты на границе не снабжаются подобными устройствами… Иными словами, нам уже сейчас известно, где именно стал бы переходить границу господин Милов – если бы ему это удалось, разумеется. То есть – если бы ему позволили уйти мы.
(«Вот сукины дети, – думал в это время Милов. – Даже в таком деле нельзя обойтись без расхлябанности. Не удосужились все укрыть как следует, наоборот, наверняка стали развлекаться, как игрушками, – опознавать друг друга, или в этом роде… Ох, страна ты моя великая, взять десять пудов мелкого маку!»)
– Зато, – продолжал тем временем собеседник, – если уж он выйдет, официально представится и будет опознан, то и все то, что будет следовать с ним, получит право беспрепятственного прохода через границу и таможню. Информация может ведь быть и вещественной, не так ли, мало того – нередко именно такая информация является самой ценной, поскольку ее не приходится расшифровывать. И вот господин Милов в целости и сохранности оказывается у себя дома, а груз, в котором мы заинтересованы, благополучно минует опасную узость и выходит, так сказать, на оперативный простор. В результате – довольны все: господин Милов, его руководство, а также грузоотправитель и грузополучатель. Только не спрашивайте меня об этом последнем: мне о заказчике не известно совершенно ничего, и я очень этому рад. Вот, собственно, и вся работа, которую мы хотим поручить господину Милову. Напомню, что вы уже обещали найти его – чтобы нам не пришлось прибегать к иным мерам.
– А разве могут быть еще и другие меры? Мне думается, что если уж я его не найду, то это не удастся и никому другому.
– Вот тут вы несколько переоцениваете себя. Не забывайте, что находитесь в Технеции. Здесь, как вам известно, обитают технеты. А самой главной чертой их является, да будет вам ведомо, безоговорочное подчинение, точное выполнение приказа.
– Это мне известно не хуже, чем вам. Но Милов-то не технет!
– Справедливо. Зато технет – вы! Разве вы сами не утверждали этого?
(«А вот тут он меня подловил. Я – технет, а значит… Нет, тут ничего нельзя решать с хода. Ладно…»)
– Ну что же, – сказал он. – Признаюсь, вы меня убедили, и я не собираюсь отказываться от данного обещания. Но, убеждая, вы меня и утомили до последнего. Я знаю, что технетам не полагается… Однако мой сегодняшний ресурс на исходе. Нуждаюсь в восстановлении. И прошу отложить отыскание господина Милова до утра.
Собеседник улыбнулся.
– Вполне с вами солидарен, собрат, – сказал он. – Не обессудьте только, если не смогу предоставить вам целительного одиночества. Ваше благополучие настолько для нас ценно, что с вами неотлучно будут находиться мои технеты – чтобы на вас и муха не села… Ну, и в отношении времени – боюсь, не смогу вас удовлетворить. До утра – это совершенно невозможно, такими промежутками времени не располагает никто из нас. По ряду обстоятельств, счет идет едва ли не на часы. Так что можете располагать временем – ну, скажем, в пределах двух… нет, в пределах одного часа. Большее – не в моих силах.
– В таком случае могу ли я немного подышать свежим воздухом?
– Отрегулировать процесс окисления? О, разумеется. Всякое устройство должно поддерживаться в нужном режиме, это все прекрасно понимают. Дышите, дышите. Однако, вы, надеюсь, не будете в претензии, если вам составят общество все те же технеты? Они совершенно не помешают вам и не станут нарушать вашего окислительного процесса: молчаливые устройства – чего нельзя сказать обо мне, а?.. Итак, если пожелаете – можете воспользоваться этим вот выходом.
– Непременно.
– Приятного восстановления!
9
(101 час до)
За дверью оказался внутренний дворик – и три охранника, как и было обещано. Окружали дворик высокие кирпичные стены, в каждой из них было по двери, наглухо закрытой. Не убежать. Милов на это, впрочем, и не рассчитывал, понимая, что имеет дело со специалистами. Слишком, видимо, он был им нужен, чтобы они пошли на риск упустить его в самом начале игры.
«Нужен, безусловно, – думал он, медленно прогуливаясь, заложив руки за спину, как, собственно, ему и полагалось. – Только вот зачем? То, что он там мне наговорил – это для малолетних, дешевая покупка. Все, что он наболтал, свидетельствует только об одном: они уверены, что любая информация, какую можно из этого рассола выпарить, не уйдет дальше меня – следовательно, мое будущее решено весьма категорично и определенно. Иного нельзя было и ожидать. Но пока что об этом и думать не следует. Запустим-ка центрифугу и попытаемся быстренько отслоить серьезные факты от ерунды.
Почему я ему не верю? То, что он сказал относительно услуг, которых они от меня ожидают, звучит вроде бы правдоподобно, и должно меня вполне устраивать. Даже более, чем вполне: ситуация создана как будто по моему заказу. И в самом деле: мне предоставляется возможность переправить груз (будем называть это по-прежнему грузом, хотя никто, кажется, моих мыслей не прослушивает) на мою территорию, причем им прекрасно известно, что это именно моя территория, где вряд ли можно будет помешать мне действовать дальше по своему усмотрению; следовательно, они должны быть уверены, что я и оказавшись у себя дома буду продолжать действовать так, как они мне прикажут, а не так, как мне может захотеться. Это возможно только при одном условии: перед операцией я буду подвергнут какому-то воздействию, которое лишит меня свободы действий. Иными словами, я буду вести себя, как нормальный технет; но можно ли рассчитывать на такой оборот, зная, что на самом деле я человек, и все технетское ко мне не относится? Не очень-то правдоподобно; однако другого варианта вроде бы не просматривается. Значит, надо проанализировать возможность каких-то воздействий и мою реакцию на них: избежать – или поддаться, учитывая, что… Ну, одним словом, учитывая. – Милов инстинктивно избегал даже в мыслях называть вещи, о которых знать никому не следовало; неплохое правило, между прочим. – Итак, это пусть будет вариант номер один. Но можно представить и другой: они понимают, что на своей территории я смогу распорядиться грузом так, как мне представится нужным, а это вовсе не то, что, казалось бы, нужно им. Как же я в таком случае, по их мнению, стану действовать? Одно из двух: я могу сразу сдать груз нашим властям, и на этом закончить операцию, или же, в традициях службы, позволить грузу следовать по намеченному ими маршруту, держа его под колпаком и фиксируя все, связанное с его продвижением: трассы, пособников, получателей… Однако если они хотят сдать нам свою зеленую тропу, то это можно сделать куда проще. А следовательно, если они действительно хотят, чтобы груз оказался у нас, и если принять во внимание специфический характер груза… М-да, очень, очень интересная возникает картинка, и меры придется принимать непредусмотренные и нестандартные. А для этого необходима связь, которой у меня сейчас нет, и добраться до которой так сразу я не в состоянии.
Значит, исходя из всех этих предпосылок, какой линии поведения мне придерживаться?.. – думал он дальше, наскучив ходить по периметру и пересекая теперь дворик по диагоналям (из троих сопроводителей двое стояли по углам с автоматами наизготовку, третий же ходил за ним – в трех шагах позади, и спина как-то нехорошо зудела в том месте, куда, надо полагать, было направлено дуло). Теперь осталось выяснить – как же поступать сейчас пресловутому Милову, которому в операции отводится столь важная роль. Сейчас необходимо решить: согласится ли Милов на участие?
С одной стороны, вроде бы выгоднее было дать согласие; прежде всего, это означало бы выигрыш во времени, а время – это возможность искать выход. Однако они же не совершенные дураки, и понимают, что такое согласие с моей стороны будет чистой липой. И примут, конечно, меры. Но в таком случае они вряд ли станут подвергать меня – во всяком случае, откровенно – тому самому воздействию, которое, по их прикидкам, должно сделать из меня зомби. А между тем, пока они не сделали попытки такого воздействия, я не смогу решить, какой же из двух вариантов они разыгрывают. Кроме того, сама мысль о таком воздействии уже приводит к весьма интересным идеям, и было бы очень обидно – закончить игру, не разобравшись в них. Ну-ка, продумаем еще раз. Если я согласен и меня не подвергают воздействию – значит, им нужно, чтобы груз оказался в нашем распоряжении, так? Возможно. Ну а если я не соглашаюсь? Тогда – на это был сделан совершенно четкий намек – меня подвергают воздействию. Для чего? Для того, чтобы я под давлением сделал бы то же самое, на что не согласился по доброй воле: перетащил через кордон и передал нашим властям этот пресловутый груз. Если все действительно так, то все вроде бы становится на свои места. Если же меня воздействию после отказа не подвергают – значит, мои версии целиком или в какой-то существенной части ошибочны, и придется начинать думать сначала… А времени, чтобы думать и делать, остается все меньше и меньше: что-то около ста часов всего-навсего. Больше половины времени ушло, а у меня до сих пор – ничего конкретного. Хотя с другой стороны нельзя и сказать, что ничего не сделано…»
Окрик заставил его повернуть голову. Охранник, следовавший за ним по пятам, указывал на открывшуюся дверь – ту самую, из которой он сюда вышел.
Передышка кончилась, понял он. Ну что же: вот сейчас и надо доказать, что ты еще чего-то стоишь.
Глава седьмая
1
(101 час до)
Клеврец вышел навстречу Милову с таким радостным видом, словно в те давние времена, когда и тот и другой работали в одной конторе, они были закадычными друзьями и встретились, наконец, после долгой разлуки по горячему обоюдному желанию. Только поцелуев, пожалуй, и не хватало; впрочем, у технетов они, кажется, не были приняты.
– Ну вот и подышали, – сказал сослуживец весьма удовлетворенно. – Давайте теперь вернемся к нашим делам. Итак, господин Милов найден, и мы будем иметь удовольствие поговорить с ним по душам?
Милов вздохнул.
– Увы – боюсь, что ничего не получится: названный вами господин чувствует себя слишком плохо.
Клеврец улыбнулся, и даже, как показалось Милову, некое торжество светилось в этой его улыбочке.
– Представьте, я ожидал этого, – сказал он. – И, не теряя времени, успел соответствующим образом подготовиться.
– Вы намерены лечить его?
– Лечить? Можно назвать это и так. Его, вас – какая разница? Но довольно разговоров. Идемте.
И, не заходя больше в лабораторию, он размашисто зашагал, жестом пригласив Милова следовать за собой. Охранники тянулись за ними, словно на буксире. Пересекли дворик, направляясь к одной из дверей в глухой стене; она отворилась, словно бы в нее был встроен фотоэлемент, и немногочисленная колонна покинула прогулочное пространство и вышла на простор.
«Интересно, – думал Милов, оглядываясь. – Похоже, я тут уже бывал когда-то. Знакомые места, честное слово. Любопытно… Погоди, погоди – да это ведь… Ну конечно, сразу мог бы сообразить. Меня название это сбило с толку – База. А раньше это называлось Исправительно-трудовой колонией, вот оно как. И бывал я здесь не раз и не два по долгу службы. Только не в такой вот роли. Понятно… Ну, теперь вся география, кажется, становится на места. Это вот сооружение впереди налево было в те времена штрафным изолятором, а там, подальше, – жилая зона, бараки. Если свернем направо, окажемся уже в другой зоне – рабочей; где же мы в таком случае только что находились? Ну, понятно: в больничке, вот где, а в противоположной стороне остается, значит, ПКТ-ШИЗО. Так, свернули направо, значит – в заводскую. Это не худо. В свое время отсюда даже побеги совершались, по этой причине и приходилось мне сюда наведываться, совершенно верно. Ну, что же: одним неизвестным стало меньше в нашей математике – хотя не знаю, может ли это мне помочь, и каким образом. А куда же это мы идем? Да вроде бы прямо туда – в цеха. Что же у них там сейчас размещается? Если мои прикидки оправдываются, там должно быть это самое производство – секретное. А почему бы и нет? Ладно, хватит гипотез, сейчас надо настроиться на предстоящую работу…
Но они вошли уже в рабочую зону; возглавлявший колонну Клеврец остановился. Охрана осталась в трех шагах, образовав вокруг них равносторонний треугольник; такая служба была для них, видимо, делом привычным.
– Сейчас вы подвергнетесь некоему процессу, – сказал сослуживец очень довольным голосом. – Воздействию, какое оказывается на всех в той или иной степени неисправных технетов. Вы ведь технет, не так ли? Вы утверждали это, ваши уверения зафиксированы, и мы не станем от них отвлекаться, чтобы не навлечь на вас новых обвинений. Мы вас вылечим. Но перед тем, как это приятное событие произойдет, хочу кое о чем предупредить и даже, может быть, предостеречь. Вы, не сомневаюсь, хорошо тренированы и можете некоторым образом и даже с небольшими успехами сопротивляться предстоящей операции. Так вот, категорически не советую делать этого. Мы сильнее, и в результате все равно настоим на своем. Однако попытки сопротивления значительно ослабят вас, а мы хотели бы, чтобы вы сохранили ту неплохую физическую форму, в какой находитесь сейчас. Будьте же благоразумны, и раз дело дошло до этого рубежа, примиритесь с фактом. Вы вступили в эту игру, и выйти из нее сможете только с нашего разрешения – не раньше, чем игровое время истечет до конца.
(«Игровое время? Уже не впервые он упоминает о времени. Значит ли это, что он в курсе – хотя бы в той же степени, как я? Или просто случайность, или привычный оборот речи?..»)
Милов безмятежно улыбнулся и кивнул; а чтобы получилось еще убедительнее, сдублировал голосом:
– Договорились. Буду вести себя нежно. Как одуванчик.
Сравнение ему самому показалось смешным, однако Клеврец воспринял его, как должное.