– Мои скудные возможности были явно переоценены, – заметил Милов.
– Скромность безусловно украшает человека – до тех пор, пока не переходит определенных границ, за которыми превращается в глупость. Вы не обиделись, надеюсь… Так вот. Их проект заключается в том, что упомянутый груз будет продан (вернее, он уже продан, контракт заключен, но деньги еще не заплачены) кому-то там, на востоке.
– Мсье Орланз, на сей раз, кажется, моя очередь напомнить о разговоре без экивоков. Если уж вы решили называть вещи их именами…
– Вы правы. И в самом деле глупо объясняться символами – тем более, что они никого не ввели бы в заблуждение. Да, несомненно, речь идет о ракетах; о тех самых ракетах, о которых вы, не исключено, забыли – потому что наши общие друзья ведь не ставили перед вами никакой задачи, связанной с этими симпатичными устройствами, – и которые сейчас заставляют вспомнить о себе. Да-да, именно ракеты с ядерными головками. Они до сих пор уцелели, и пока еще никому не причинили вреда; однако эта безмятежная пора, когда они дремали под охраной на складе, кажется, пришла к концу. Иными словами, на этот груз нашелся покупатель, готовый заплатить немалые деньги. Я не строю гипотез, поэтому не стану высказывать предположений, зачем эти ракеты, чей срок годности, кстати сказать, близок к истечению, кому-то вдруг понадобились; может быть, как раз по причине увеличивающейся опасности от их хранения, а может быть, совсем по иным мотивам. Допустим, кто-то хочет купить их просто для того, чтобы разрядить и тем самым избежать каких бы то ни было осложнений, связанных с ними, в будущем. Но так или иначе, на этот товар возник спрос. Скажу даже больше, чтобы вам стал ясен общий характер операции: этот спрос возник на Востоке.
– Вы хотите сказать, что он понадобился России? Но Россия за это платить не станет.
– Я и не называл этой страны, отнюдь. Речь идет о другом Востоке, их ведь, как вы знаете, имеется неимоверное количество, всяких Востоков – разумеется, если не рассматривать вопрос географически. И груз, о котором я говорю, – именно груз, друг мой; я человек достаточно суеверный и потому всегда опасаюсь подслушивающей аппаратуры, а потому и избегаю конкретных упоминаний, и вас призываю к тому же – итак, груз там весьма нужен для каких-то целей. В случае, если он уйдет в соответствии с этим планом, деньги будут получены и до последнего гроша пойдут руководству и будут истрачены на абсолютно бессмысленные вещи, не говоря уже о том, что большую половину их просто разворуют само руководство и их ставленники.
– Разве технетам свойственно воровать?
– Мы ведь уже говорили о том, что они обладают многими людскими чертами. Воровать – не работать, воровать легче и выгодней. Одним словом… Впрочем, это уже наши внутренние дела, и они вас совершенно не интересуют. Итак, вот ситуация, которой мы с вами сейчас занимаемся: есть продавец, и есть покупатель. Первый хочет продать, второй – купить. Условия устраивают обе стороны. Избавившись от товара, продавец вздохнет с облегчением: как-никак, он обладал товаром не на законных основаниях, ракеты обладают не только колоссальным фугасным зарядом, но и не менее взрывчатым компрометирующим. Продажа их, таким образом, пойдет лишь на пользу Технеции, не так ли?
– Не совсем понимаю, – сказал Милов. – Вы хотите убедить меня в том, что замысел Базы можно только приветствовать и нужно всячески содействовать этой самой продаже? Но какое отношение к интересам Технеции имею я?
– Если бы я рассуждал по этой схеме, то и пальцем не шевельнул бы ради того, чтобы вытащить вас с Базы – кто бы меня об этом ни просил. Нет, дело обстоит несколько сложнее. В самых кратких словах обрисую положение вот как. Вам надо спастись. Единственный способ сделать это – покинуть Технецию как можно скорее. Я готов оказать вам в этом содействие, поскольку ваше спасение не противоречит моим интересам. Но я не альтруист. Жизнь научила меня стараться извлекать из любого сочетания обстоятельств хотя бы маленькую выгоду. Так и в нашем случае. Я помогаю вам выжить и вернуться домой, вы же помогаете, в свою очередь, мне осуществить одну несложную операцию.
– Интересно: какую же? Может быть, она мне не по силам?
– О содержании ее вы узнаете в свое время. Пока могу лишь заверить вас: вы с нею сладите.
– Вы так во мне уверены?
– Мы знаем о вас много, да и вас знаем, друг мой, тут сохранилось не так уж мало людей, помнящих вас по прежней, дотехнетской жизни. И у нас есть все основания полагать, что вы способны справиться с этим. Кстати, подобного же мнения о вас были и те, с кем вы разговаривали на Базе, не правда ли? Господин Клеврец, в частности? Я очень уважаю его, как специалиста. К сожалению, до меня дошла весть, что у него какое-то расстройство здоровья. К счастью, не смертельное.
Разговор о здоровье Клевреца Милов предпочел не поддержать.
– И все же я не представляю себе, каким образом мог бы сейчас выкрутиться… Вы говорите: покинуть Технецию. Не думаю, что это очень просто. Границу у вас охраняют достаточно добросовестно.
– На что же вам дана голова? Думайте! Я потому и пригласил вас сюда: именно здесь мы можем обеспечить вам наилучшие условия для работы мысли. У меня тоже нет готового рецепта для вашего спасения. Есть лишь желание содействовать – и кое-какие возможности для этого. На то, чтобы обдумать способ решения задачи, у вас будет целых два дня. Целых два!
– Немного, – сказал Милов на всякий случай.
– В этом мы не властны. Потому что, как мне представляется, ваше возвращение домой легче всего увязать именно с торговой операцией, о которой мы с вами уже говорили, с операцией, что готовит База. Операция, насколько мне известно, должна начаться через неделю, перенести сроки – не в нашей власти, а дня три-четыре вам понадобятся на то, чтобы оказаться в той группе, которая и будет реализовывать план – их план. Это можно только изнутри: никакое нападение на транспорт с грузом невозможно, я уверен – он будет прекрасно охраняться, да и маршрут его следования вряд ли удастся уточнить – он предельно засекречен, а может быть, вообще из нескольких возможных будет избран лишь в последний миг. Нет, вам надо быть в той группе – как это и предполагали те, кто ставил перед вами задачу номер один.
– Они действительно ставили задачу, – кивнул Милов. – Но потом сами же меня отстранили. Оказалось, что меня обрабатывали слишком…
Старик не дал ему договорить.
– Мы узнали об этом практически сразу же, и, признаюсь, это обстоятельство немало нас озадачило. Дело в том, что как только я узнал о том, что вас задержали тут, буквально у меня перед носом, мне стало ясно, что вас придется вытаскивать. Первоначально мы рассчитывали, что вас официально введут в состав Конвоя – ну, а мы сумеем связаться с вами, объяснить обстановку и тэ дэ. Однако этот план сорвался. Мы стали думать над другими вариантами. Мы вовсе не глупы. Вот вам пример: мы ни на мгновение не усомнились в том, что на самом деле вы сохранили – или быстро восстановите – человеческую ясность мышления. Если бы мы не знали этого, то не стали бы строить на вас какие-то расчеты. Наоборот, это происшествие только укрепило нашу уверенность в том, что любая работа вам по силам. И мы решили вытащить вас оттуда, раз уж они не смогли вас использовать. Решили – и вытащили. Вам только казалось, что если ваш охранник выбыл из игры, то за вами никто не приглядывал. Смотрели. Кстати, группа, к которой вы в последний миг присоединились, несколько часов была вынуждена ждать подходящего момента для выхода. Нет, не рядовые технеты, конечно, – им приказали ждать, и они ждали, скомандовали – и они пошли. Я говорю о тех, кто дал команду на выход. А начальство Базы…
– Кстати, – сказал Милов, – они мне хоть что-то обещали в случае успешного выполнения…
– Они соврали бы, и вы это прекрасно знаете.
– А откуда, собственно, мне знать это?
– М-м… Своя логика в вашем замечании есть. Н-да. Ну что же – придется снабдить вас еще кое-какой дополнительной информацией.
– Могу только приветствовать.
– Видите ли, мистер Милов («Уже не «мсье», – подумал Милов мельком, – форсит, брандебур с бакенбардами, пижон старый!»), избавиться от ракет и получить за них весьма пристойные деньги – таков план Базы, но не весь план, а лишь его меньшая половина. И если вы хоть на минуту задумаетесь над ним, то поймете, что в плане этом, в самой его основе, заключается определенная опасность для продавца. Впрочем, я уверен, что и эта минута вам не нужна: вы наверняка успели уже раньше проанализировать все обстоятельства. И поняли если не всё, то многое.
– Я понял, во всяком случае, – сказал Милов, – что тащить краденые ракеты через Россию весьма рискованно. Это ведь не пакетик с иголками. И Россия – не пустыня. А если покупатель – не она, то, значит, Россия – лишь некое расстояние, которое нужно преодолеть. Но ведь есть и другие способы – морем, например?
– Разумеется. Но при условии, что покупатель сам имеет доступ к морям.
– Вы правы… Да, вовсе не сказано, что покупатель не находится на территории страны. Он – не государство, однако… Орланз!
– Я вас слушаю.
– Вы должны сказать мне: кто покупатель?
Старик развел руками.
– Если бы я хоть имел представление! Однако я с самого начала не исключал, что покупатель действительно может находиться на территории вашей страны. Иметь к ней прямое отношение. Этим многое объяснялось бы, не так ли?
– Дьявол… Орланз, мне надо попасть в этот конвой!
– Постойте. Вы думаете, что уже все поняли? О, нет!
– А, да…
– Все ведь отдают себе отчет в том, что транспортировка такого груза по территории России, начиная с самой границы, чревата множеством опасностей. И основная заключается в том, что груз будет обнаружен – на границе ли, или позже, уже в глубине страны… Это одинаково плохо и для покупателя, и для продавца…
– Думаете? Постойте, постойте… Нет, тут вы ошибаетесь, Орланз: вовсе не одинаково. Покупателю действительно все равно: он в любом случае теряет и товар, и деньги. Но вот что касается продавца… Если груз задержат где-то в сотнях километров от границы, продавец тут совершенно не при чем: он делает большие глаза, разводит руками и знать ничего не знает; нельзя доказать, что перехваченные ракеты проданы им и перед тем годами хранились у него. Но вот если их хватают за руку на месте преступления – во время перехода – то может возникнуть международный скандал… И никак не в пользу Технеции. Так?
– С удовольствием слежу за ходом вашей мысли.
– Значит, База должна как-то подстраховаться от самой возможности такого скандала, не так ли?
– А вы на их месте поступили бы иначе?
Милов помедлил.
– Я в какой-то мере уже знаком со здешними нравами. Могу поставить себя на их место. И…
– Ну, ну? Горячо, как говорят в детских играх.
– Тут может быть подстраховка с развитием. То есть: не только избежать скандала для себя, но и вызвать его – в адрес соседа…
– Умница. А каким способом?
– Понял. Я понял, Орланз! В случае осложнений на границе груз просто уничтожается. Для этого он должен быть всего лишь заминирован. Остальное просто: скажем, сигнал по радио…
– Действительно, очень просто.
– Но, послушайте… это ведь ужасно!
– Ну, головки вряд ли сработают: думаю, что их и повезут отдельно, и вообще…
– Пусть ядерного взрыва и не будет – но ведь все это поднимется в воздух! Вспомните Чернобыль!
– Никто его и не забывал. Но если взрыв происходит не на территории Технеции, а на земле соседа, то кто виноват? Сосед, естественно! Не так ли?
– Но ведь тем, кто будет поражен, от этого не легче!
– Безусловно, но кто будет поражен?
– А кто может гарантировать, что это не будут граждане Технеции?
– Ветер.
– Ветер?.. Черт!
– Сейчас – устойчивый ветер с запада. И есть гарантии, что он продержится еще не менее двух дней.
– Вот теперь обстановка действительно ясна мне.
– Вы понимаете, Милов? Вы не только должны спастись на своей земле; ваша задача еще – и предотвратить несчастье.
– Согласен.
– Здесь, на технетской территории, я помогу вам, чем смогу. И, разумеется, вы сможете опереться на тех людей, что находятся в вашем распоряжении.
– Не понимаю вас, Орланз.
– Прекрасно понимаете. Но мне не нужны ваши подтверждения. И я не собираюсь выпытывать у вас, где этот отряд находится сию минуту: мне не интересно. Это ваши проблемы, Милов. Я просто знаю, что у вас есть, на кого опереться. А сейчас – как вы недавно заметили – вам и в самом деле надо попытаться каким-то образом подключиться к Конвою.
– Звучит заманчиво, согласен. Но только вы похитили меня оттуда; каким же способом я смогу теперь попасть в ту группу?
– Возможны варианты. Мне представляется самым простым – вернуть вас туда. Предположим, вы подставитесь, и они вас схватят. Если это произойдет достаточно естественно, они клюнут.
– Но вряд ли доверят мне выполнение задачи…
– А куда им деваться? У них нет другого исполнителя. Просто вы сообщите им, что память вернулась и вы восстановили все, что должны сказать и сделать на границе. Они, конечно, припишут это действию каких-то средств, предположат, что вы сбежали именно для того, чтобы добраться до этих средств, до какого-то тайника, и воспользоваться ими – что, я полагаю, будет не так уж далеко от истины. Безусловно, это могло бы в какой-то степени подорвать их доверие вам, если бы они такое доверие испытывали, но смею заверить вас: у них не было и тени доверия к вам. Конечно, вы будете весьма ограничены в действиях. Не согласны? Ну хорошо. Я же сказал вам: думайте!
– Да тут и думать нечего, – сказал Милов с великой уверенностью. – Стоит мне снова попасть в их руки – и не знаю, как кто, но вы-то уж меня больше не увидите. Вам не приходилось сталкиваться с ними вплотную – когда все козыри у них на руках? Да и кроме того… Боюсь, что господин Клеврец расстроил свое здоровье не без моей помощи; при этом он наверняка убедился, что я восстановил не только память. Нет, это вариант для самоубийцы. А если они, схватив меня, выколотят и отчет об этом нашем разговоре – как это отразится на вашем самочувствии?
Орланз чуть заметно улыбнулся:
– Ну, я для них – фигура неприкасаемая. Пока, во всяком случае.
– Тогда поверьте мне на слово. Однако, как мне представляется, ваше предложение не исчерпывает всех возможностей?
– Ну, оно было сделано не всерьез, вы же понимаете. Разумеется, я сделаю все мыслимое, чтобы максимально приблизить вас к нужной позиции.
– Уж раз вы ставите передо мной такую задачу, вы просто обязаны это сделать. Я все-таки не заурядный наемник. Я вообще не наемник, если уж на то пошло.
– Да, это мне известно…
– Тогда давайте, наконец, поговорим всерьез.
– Пойдемте, пообедаем, – предложил старик. – У нас кормят не по технетскому меню, так что вы останетесь довольны. Там и побеседуем.
– Самое время, – согласился Милов. Замечание это, весьма возможно, одновременно относилось и к разговору, и к обеду, время которого, как казалось, наступило уже сто лет тому назад.
5
(85 часов до)
– Скажите, Орланз: а чем вызвано такое, я бы сказал, трогательное отношение к моей особе? И даже – если шире – вообще к России, которую здесь, как все мы знаем, не очень-то любят?
– Полагаю, вы задали вопрос всего лишь для препровождения времени. – Орланз несколько секунд смотрел на своего гостя – или теперь уже не гостя? – в упор. – Насколько я осведомлен о вас, все нужные для ответа знания у вас имеются в избытке. Я настолько уверен в этом, что даже не стану устраивать вам экзамен. Вместо этого расскажу о месте, куда вы попали и где останетесь очень недолго. Подразумевается, что вы, направляясь сюда, постарались узнать об этой стране не меньше хотя бы, чем знаем мы, живущие здесь люди. Человеки. Вы осведомлены, я полагаю, о наших проблемах – пусть и в общем виде. Так вот, для начала я познакомлю вас с нашим статусом – тех, кто продолжает оставаться здесь людьми. Технеты весьма практичны, пусть это и примитивный практицизм, но нередко именно такой бывает полезным. Каждый из нас пользуется благами жизни – а начинаются эти блага, как вы понимаете, не с кофе и сигар, но со степени свободы и независимости, какую вам предоставляют, – каждый из нас обладает этим в линейной зависимости от той пользы, которую он приносит технецийской системе. Что касается меня, могу сказать без ложной скромности: я приношу стране куда больше пользы, чем дюжина ее средних полноправных граждан – хотя полноправным я формально все же не являюсь, но мне на это наплевать, да и им, думаю, тоже.
– Что же, прекрасная позиция, – похвалил Милов.
– Вероятно, – продолжал со смешком старик, – собираясь сюда, вы постарались обновить свои знания по истории страны. Мы, люди, порой еще позволяем себе это, хотя технеты прекрасно обходятся без истории: так спокойнее. Так вот, если вы обращались к нашей истории…
– Не раз, – сказал Милов.
– То должны помнить, поскольку вы не так уж молоды, хотя далеко не так стары, как я – должны помнить, что до того, как технеты пришли к власти, мы были активным народом и, я бы сказал, неглупым; наши ученые (когда я говорю «наши» то имею в виду живших здесь независимо от их этнической принадлежности) были ничуть не хуже прочих, а в одной-другой области мы даже вели; не случайно ведь до самой идеи технецизма додумались именно здесь: для того, чтобы совершить эпохальную ошибку, нужен порой не меньший талант, чем для достижения эпохального блага.
– Однако технеты провозгласили, что они делают всё лучше, чем люди, – осторожно вставил Милов.
– Ну, сказать все можно… Вначале они, откровенно говоря, прекрасно копировали. Копировщики они и на самом деле недурные. Были. Но почему-то чем дальше, тем они копировали хуже. Не могли расширить рынок. Наоборот, стали терять клиентуру. Ведь в остальном мире люди не спят. Они конкурируют. Между собой, между странами, между компаниями… Но технетов настолько оглушила идея собственной независимости, что они буквально захлебнулись в ней. Независимость – весьма сильно действующее средство, к нему надо привыкать постепенно, а тут его сразу стали хлестать не стаканами – ведрами. Собственное достоинство должно основываться на фактах, а не на идеях; здесь же идея собственной исключительности возобладала над фактами – и получилась ерунда: если что и росло, то разве что самомнение, а реальная жизнь между тем затормаживалась…
– Но ведь технетам немногое нужно, – сказал Милов, как бы размышляя вслух.
– А вы знаете, чем технет отличается от человека? Нет, я говорю не о способе производства; я имею в виду его внутренний мир.
– Полагаю, что ощущаю это на собственной шкуре.
– Естественно, друг мой: с вами, насколько мне известно, работали – и весьма серьезно, даже перестарались немного. Но вы, я полагаю, сумели восстановиться? Во всяком случае, так можно заключить, наблюдая за вашим поведением. Да, так что там о внутреннем мире технетов?
– Им, похоже, не хватает кое-чего, присущего людям…
– Ну и что же? Допустим, у человека выпали зубы, и он не может заказать протезы; он остается без зубов – и вы думаете, что ему от этого легче, чем зубастому? Нет, ему значительно хуже. Хотя он может, конечно, похваляться тем, что совершенно не подвержен зубной боли и гарантирован от расходов на дантиста, зубную пасту и прочее. Нет, внутренний мир технета, по моим предположениям, от этих редукций страдает. Если вам внушили, что уже одна ваша принадлежность к технетам ставит вас выше всех остальных разумных существ на планете, то так ли уж важно, признают ли это все остальные? Все равно, вы самый великий. А что величие это ограничивается территорией площадью в пятак, их не волнует: они над этим просто не задумываются. Короче говоря, технеты, формируя свое общество, сделали ошибку, вряд ли меньшую, чем мы – позволив им это. Они всерьез поверили в то, что люди не могут и не должны быть ничем иным, как только сырьем для производства новых технетов, всего лишь. И в этом заблуждении зашли достаточно далеко. А главное – не скрывали этого от остального мира; впрочем, скрыть это было бы весьма затруднительно даже при всем желании. Безусловно, в этом мировоззрении – если можно так назвать сумму предрассудков и предубеждений – немалая вина и людей: они вели себя тут крайне легкомысленно даже при наличии явной опасности. Но люди могли себе это позволить, хотя, конечно, этого делать не следовало; могли, потому что в их распоряжении были – и есть – колоссальные ресурсы всего великого людского сообщества. И технетам по инерции казалось, что все это так и останется у них, даже если люди тут перестанут существовать. А у технетов нет ничего, их территория бесплодна. Вот в каком положении оказалась страна. Но мы – здешние люди – не перестали любить ее: мы все-таки родились здесь и прожили жизнь, значительную часть ее.
– Я, кажется, понял, – сказал Милов. – Вы пытаетесь снова научить их уважать людей? И для этого пробуете восстановить у них те качества и свойства, от которых они сами отказались? Хотя нет, – тут же опроверг он сам себя. – Тогда вы не находились бы в таком гарантированном уединении.
– Да разумеется нет, – отмахнулся Орланз. – Это их проблемы, и меня они совершенно не волнуют. Кроме того, таким делом можно было бы заниматься лишь с разрешения властей – а для властей это означало бы признать ошибку, которая легла в основу их общества. Нет, нет. Мы тут по совершенно другому поводу.
Он положил окурок сигары в пепельницу и взял другую. Раскуривание ее заняло с минуту.
– Так вот, – продолжил он затем, – в результате всех обстоятельств, мною уже упомянутых, страна стала медленно, но верно лишаться симпатий всех правительств и народов, которые с давних пор нам сочувствовали, потому что считали, что мы угнетены, порабощены, лишены всяческих прав и так далее. Вряд ли нужно вам объяснять, что на самом деле это по большей части не соответствовало действительности.
– Не нужно, – подтвердил Милов. – Я знаю это так же хорошо, как и вы.
– Знаю, разумеется. Но те, кто сочувствовал и еще сочувствует нам издалека, этого не знают и знать не хотят. Люди ведь верят в приятно, музыкально звучащие слова куда охотнее, чем в факты, которые очень часто дурно пахнут и весьма непривлекательно выглядят; тем более, что факты эти по большей части им недоступны.
Похоже, Орланз разволновался – настолько, что вскочил и стал расхаживать по комнате, уронив пепел с сигары на кресло, на котором только что сидел.
– Вы могли бы и не объяснять мне столь очевидных вещей.
– Примите мои извинения за многословие. Так или иначе, независимо от фактов, нас любили не только по чисто политическим, но и по гуманным соображениям, и просто из добрых чувств. Однако наши технетские власти, похоже, совсем разучились понимать даже столь простые вещи. И повели свою политику таким образом, что в самом скором времени мы перестанем пользоваться чьим-либо сочувствием; а при наличии таких соседей, как у нас, – правильнее было бы сказать «такого соседа» – и при нашей хилой экономике это может стать фатальным; история имеет привычку повторяться, это было замечено давно, но что она повторяется как фарс – это уж, пардон, чушь собачья. Трагедия от повторения никак не становится фарсом, она остается повторяющейся трагедией, только и всего… Какие выводы из этого, по-вашему, должны следовать?
– За исключением одного – какие угодно, – сказал Милов. – Но при чем тут я? Круг моих идей весьма ограничен, и как творческая сила в области политики и даже простой логики я вряд ли вас устрою. Зачем вы все это мне рассказываете? Просто из склонности к чтению лекций?
Как ни странно, Орланз, похоже, не обиделся.
– Сейчас я вам объясню.
Старик уселся в кресло – не в то, в котором сидел раньше; наверное, все-таки заметил, что пепел упал, но стряхивать почему-то не захотел.
– Итак, слушайте. Для того чтобы сохранить доброе отношение к нам со стороны тех сил, от которых мы так или иначе зависим, необходимо предотвратить кардинальную перемену общественного мнения в отношении нашей страны – а она неминуема, если не принять мер. Первый и основной вопрос – это люди. Здесь в этом направлении наделали глупостей – но об этом я уже все сказал. Да и что в этом удивительного: политической культуры нет и не было, откуда нам было ее взять? Итак – люди, отношение к ним, их судьба. Тут можно вывести такую формулу: отношение властей к людям, помноженное на время, равно отношению всего остального мира к нам.
Старик умолк, чтобы перевести дыхание.
– Так вот. Втолковывать даже столь простые истины высшим технетам бесполезно. Они живут не только вне истории, но и вне здравого смысла. Однако внешнему миру не до таких тонкостей, Технеция для него есть нечто целое. И вот для того, чтобы показать нашу маленькую страну и с другого бока, чтобы по возможности сгладить те скверные впечатления, которые возникли и возникают вследствие уже названных мною причин, и существуем мы.
Тут он снова сделал паузу – на этот раз чисто ораторскую – перед тем, как удивить аудиторию. Но Милов лишил старика этого удовольствия – не без внутренней ехидной усмешки.
– Вы хотите сказать, что вы и есть Людская оппозиция? А не просто резидентура Хоксуорта или Клипса?