– Не получится, – сказал он и объяснил, что ему предстоит прочитать курс лекций на Аляске.
– Так что потом, – сказал он. – Когда закончу.
– Ты рад? – спросила она.
– Ты знаешь.
– Не имеет значения, что знаю. Это надо повторять регулярно. Как арендную плату вносить.
Они были уже на стоянке машин.
– Хочешь повести? – спросила она.
– Боже упаси. Пока не привыкну…
– Иногда ты бываешь крайне осторожен. К счастью, не в критические мгновения.
– Именно тогда я и бываю осторожен, – возразил Милов. – Хотя со стороны этого можно и не заметить. У тебя все та же машина.
– В этом году еще можно. В будущем, если все будет благополучно…
– Поезжай без лихости, пожалуйста, – попросил Милов. – У меня неблагоприятные предчувствия.
– Все равно я тебя люблю, – сказала Ева, выезжая на дорогу.
Он пробыл у нее меньше двух часов. Это было все время, какое они могли посвятить друг другу. Но и это было прекрасно. Хотя бы потому, что сейчас можно было об этом вспомнить и хоть немного и ненадолго расслабиться – перед тем, как снова завязать все силы узлом…
5
(67 часов до)
«Черт, – подумал Милов, сам прервав плавно усыплявшее течение своих же собственных мыслей. – Нет, больше я так не могу. Задохнусь. И почему это мудрецы этой страны, изготовляя своих андроидов, не наделяют их способностью противостоять процессу гниения? Недомыслие. Решили, наверное, что незачем выдумывать то, что природой и без того хорошо устроено. Остроумно, конечно, только нормальные машины, ломаясь, обходятся без такого несусветного аромата… Нет, будь что будет, а форточку я все-таки открою!»
Милов поднялся, покряхтывая. На мгновение включил фонарик, чтобы восстановить ориентирование, снова выключил и, сильно хромая, направился к скобтрапу. Придется лезть, черт бы их всех побрал, никуда не денешься.
Он и полез, и уже после первых движений понял, что задачка эта – на пределе его возможностей. Хватило опереться на больную ногу, чтобы уяснить, что на нее рассчитывать никак не получится – придется просто волочить ее за собой, как бесполезный, но неизбежный груз. Для того, чтобы перенести здоровую (пока) ногу на следующую скобу, он должен был каждый раз повисать и подтягиваться на руках, и уже в скором времени руки стали возражать против такого их употребления, угрожая совершенно отказать именно в тот миг, когда они по-настоящему понадобятся. Но другой возможности одолеть высоту не придумать было. Оставалось лишь одно средство: перевести все эти движения в автоматический режим, а думать в это время о чем-нибудь совершенно другом – тогда он рано или поздно все-таки доберется до заслонки, откроет ее и сможет хоть недолго подышать свежим воздухом.
«…Ну, слава Создателю, – подумал Милов, когда рука его вместо того, чтобы нашарить очередную скобу, ухватила лишь воздух; это означало, что он добрался, наконец, до места, где начинался лаз. Уже и не верилось, что путь этот когда-нибудь кончится…»
Он поднялся еще на одну ступеньку, ухватился за поручень и медленно, осторожно потянул его на себя, открывая доступ свежему воздуху и, возможно, новой информации о том, что успело произойти на поверхности земли с тех пор, как Милов покинул ее.
Ему казалось, что внизу, в темноте и вони, прошло очень-очень много времени, и наверху должна была уже стоять глухая ночь. И он был немало – и очень приятно – удивлен тем, что снаружи сияло солнце и крепко пахло лесом; в мире не существовало (подумалось ему в тот миг) другого столь же чудесного запаха, от которого хотелось петь и двигаться.
Петь он однако же не стал, а неизбежные движения совершал с привычной и необходимой осторожностью.
Стараясь не производить совершенно никакого шума, Милов протиснулся через лаз так, что лицо его оказалось сантиметрах в тридцати от закрывавшей выход еловой ветки. Несколько секунд, а быть может даже и минут, он пролежал неподвижно, борясь с сильнейшим желанием немедленно, пренебрегая всяческими опасностями, выбраться на свет, чтобы опять ощутить вкус жизни.
Наверху было тихо; точнее, это следовало понимать так, что не доносилось никаких звуков, какие можно было бы определить как посторонние, необычные, не свойственные лесу, когда он находится наедине сам с собой – и потому опасные. Итак, его хорошо тренированный слух не предупреждал об опасности.
Милов медленно вытянул руку и осторожно, миллиметр за миллиметром, отвел в сторону еловую ветку – ровно настолько, чтобы она позволила увидеть пространство непосредственно перед лазом. Но не ту ветку, что прикрывала большую часть лаза, а повыше и поменьше, никак не бросавшуюся в глаза внешнему наблюдателю – если такой оказался бы наверху.
Прежде всего он увидел следы. Нет, не отпечатки ног: на лежалой хвое они, как правило, не сохраняются. Но та же самая хвоя с покорной готовностью выдает всякому, кто хочет спросить, информацию о том, что по ней кто-то полз или что-то волочили. Чтобы предотвратить такое предательство, ее надо слегка размести – хотя бы такой вот еловой веткой. Но у Милова, когда он забирался в лаз, не оставалось на это времени – или он считал, что не оставалось. Так или иначе, следы сохранились и теперь недвусмысленно свидетельствовали о том, что под бугорок кто-то заполз. Конечно, не обязательно человек. Но и не исключено, что именно он.
К счастью, к великому везению след этот, надо полагать, остался незамеченным, когда цепь прочесывания продвигалась по этим местам.
И тем не менее… Милов даже не дал себе труда додумать до конца. Вместо этого он, не отнимая пальца от отжатой в сторону ветки, сместился в лазе насколько мог правее, чтобы увидеть – нет ли чего-то интересного чуть левее той узкой полосы, которую он мог просмотреть сейчас.
Прежде всего он увидел нитку. Тонкая, она едва отличалась цветом от покрывавшей грунт сухой хвои, служившей фоном. Один конец нити был привязан к той самой еловой лапе – широкой – которую он не стал сейчас тревожить. А сама нить уходила куда-то вверх – похоже, к вершине бугорка. Раньше этой нити не было, теперь она существовала и была туго натянута.
И еще Милов увидел тень.
Точнее, это были даже две тени. Первой оказалась тень от елочки. Ей и полагалось быть тут, и она не вызвала у наблюдателя никаких новых эмоций. В отличие от второй.
Потому что вторая тень, мирно лежавшая рядом с первой, принадлежала, без всякого сомнения, человеку. На земле ясно рисовались его голова, плечи и верхняя часть торса, и еще что-то отбрасывало тень, прямое и тонкое, в чем можно было достаточно обоснованно предположить оружие. «Человеку» – то было, разумеется, снова лишь трафаретное движение мысли – на самом деле речь могла наверняка идти только о технете. Лаз был замечен и охранялся – только такой вывод можно было сделать из увиденного.
Милов почувствовал, что настроение его, на которое только что столь благотворно повлияли свет и душистый воздух, снова испортилось. Выбраться из шахты оказалось куда сложнее, чем забраться туда. И все-таки выкарабкаться было необходимо. Следовало только придумать – как.
Только не самым простым способом: пока будешь по кускам выползать из-под земли, тебя не то что расстреляют в упор – нет, этого вовсе не понадобится, тебя просто возьмут под белы руки – и будут долго и обидно смеяться.
Если, разумеется, технетам свойственно смеяться. Люди бы стали.
Караульный, безусловно, меняется. Когда его сменят, как это будет происходить? Интересная и полезная информация была бы.
А что они вообще собираются предпринять? Ждать, пока он сам не вылезет? Маловероятно. Потому что всегда есть начальство, которому не терпится. Которому вынь да положь. Сей момент.
Так что наверняка есть у них планчик, как его оттуда выжить. Вытащить. Выкурить.
Выкурить? М-да… Милов даже передернулся от этой мысли. И, как бы для того, чтобы укрепить его в таком опасении, технет наверху пошевелился, сделал несколько движений – и закурил, скотина. Слабенькая тень от дымка скользнула по земле и исчезла. Вскоре пришел и запах. Но это лишь рассмешило Милова. Высшая раса, существа без страха и упрека – и вот обезьянничают, подражают людям даже и в недостатках. А это всегда вызывается ощущением своей ущербности – пусть даже неосознанным, но, несомненно, существующим.
Хотя поводов для смеха, откровенно говоря, было немного. Конечно, проще всего – выкурить. Привезти баллон, вставить шланг и нагнать газу. Против этого всякое оружие бессильно.
Так что, пожалуй, особенно рассиживаться тут не приходится. Как бы не промедлить.
Второй раз спускаться было уже легче, да и сам спуск не отвлекал теперь внимания: появился другой предмет для размышлений. На дне Милов зажег фонарик; задержав дыхание – склонился к технету. Тот все еще дышал часто-часто и поверхностно – вбирал гнилой воздух из последних сил. Все же жив еще. Или как это о нем правильно сказать… Что же, не обессудь, собрат по несчастью – придется распорядиться наследством, не дожидаясь, пока оно по-настоящему откроется.
Технет открыл глаза – медленно, словно со скрипом.
– Уходишь?
– Рискну…
– Постой. Я тебе еще не все сказал…
– Говори.
– Тебе теперь одному придется… в конвой. Машину водишь?
– Смотря какую… Вообще-то приходилось немало.
– Все равно. Ты иди туда. И скажи, что ты – это я. Хозяин там обо мне предупрежден. И что сможет – сделает. Надо попасть в конвой. Обязательно нужно тебе…
У него снова кончились силы, и он умолк, ожидая, пока они снова скопятся. Наконец, смог.
– Номер мой возьми…
– Как же это я его возьму, – не понял Милов, – если он выколот?
– Это наклейка. Только снимешь осторожно – чтобы не повредить. И себе наклей – точно на то же место. А свою – сорви. Ну, а уж там – как сам справишься… Автомат мой возьми, и вообще все, что тебе пригодится. Вот теперь – собирайся…
– Так ты что же – не технет? Человек?
– Какая теперь разница – кем я был?.. Не медли. Тебе надо успеть. Только придумать – как…
– Погоди, погоди…
Милов и сам не мог бы сказать – что заставило его произнести эти слова – так поспешно, словно собеседник в следующее мгновение мог куда-то исчезнуть, испариться, растаять…
– Ну, чего тебе еще? Не медли…
Но Милов уже понял, почему интуиция заставила его продолжить разговор. Интуиция оказалась умнее, чем он сам.
– Мирон…
Умиравший ответил не сразу:
– Не понял. Что – Мирон?
– Я от Лесты.
– Лесты… – повторил человек.
– Не надо играть. Некогда. Я тот, кого ждали.
– Передай мне… привет.
– Привет Мирону от Миши.
– Это ты… Как удалось найти меня?
– Я не искал. Случайность. Зачем ты здесь?
– Хотел убедиться, что шахты пусты – чтобы тебе не пришлось пробираться сюда. Но видишь, как получилось… Жаль. Тем более придется тебе сделать эту работу.
Милов кивнул.
– Выбраться будет сложно, – сказал он. – Наверху стерегут.
Мирон похрипел, потом все же выговорил:
– Тебя убьют, если полезешь просто так, наобум.
– Похоже на то. Но и здесь не лучше.
– Да.
Мирон долго кашлял, и чувствовалось – даже на это у него никаких сил уже не оставалось. Все же он заговорил снова:
– Выходить надо вдвоем – тогда один уйдет.
– С тобой, что ли?
– А больше тебе не с кем…
Милов пожал плечами. Но раздумывать не оставалось времени.
– Я полезу первым, – сказал Мирон. – Ты – за мной, в случае, если понадобится – подтолкнешь.
– Ну, а потом?
– Вылезу наружу. Он меня убьет.
– А меня, значит, вторым? Конечно, вторым – совсем не то, что первым, это ты хорошо придумал…
На иронию умиравший никак не отреагировал.
– Он меня застрелит, – повторил он. – И подойдет, чтобы посмотреть. Обязательно подойдет, не вытерпит.
– А может, он стрелять и не станет…
– Тогда я просто пойду. Выстрелит.
– Или догонит – взять живым…
– Пусть догоняет. Все равно, окажется перед лазом. И ты его…
– И я его, – повторил Милов. – Но на выстрел прибегут…
– Не станут они оставлять группу в таком месте. Они ведь видели: отсюда можно вылезать только по одному. И быстро тут не вылезешь.
– А если он выстрелит, когда ты еще не успеешь выбраться? Тогда мне никак не пролезть.
– Риск, понятно. Но он увидит сразу, что я безоружен. Да и запах учует. Я думаю, что им надо кого-то живым взять…
«А ведь это, пожалуй, и верно, – подумал Милов. – И не кого-нибудь, а именно меня. Потому что специалисты на Базе сидят не глупые, Клеврец знает, что я полностью пришел в себя, и поэтому необходимо меня схватить – и заставить петь по их нотам. Соображают они и то, что в этих условиях я буду просачиваться поближе к границе. Очень правдоподобная схемочка».
– Что ты? – переспросил он, мысленно выругав себя за то, что отвлекся.
– Я говорю: какой-то свой расчет у них есть. А то бы кинули они вниз связку гранат – и никаких забот. Им же следствие еще вести надо. Не знаю, понял ли ты главное: тут ведь не о деньгах разговор, то есть не об одних деньгах: им нужен большой международный скандал с резонансом по всему миру… Ты все оценивай с этой позиции. Ты знаешь оба варианта?
– Знаю.
– Так вот: и тот, и другой… рассчитаны на скандал. База – это служба…
– Об этом я догадался.
– Но и Орланз – тоже служба, только другая. Конкурент…
– Вот оно как…
– Поэтому если бы они могли замести тебя… Если бы знали, что ты здесь и работаешь…
– Они знают.
– Это плохо. Тем нужнее тебе ускользнуть.
– Но тебя нужно спасти.
– Это сейчас уже под силу только чудотворцу. Ты не чудотворец?
– Боюсь, что нет.
– Вот и не будем зря… Не сомневайся: меня уже все равно нет. Так что рассматривай меня сейчас, как инструмент. Значит, я вылезу. А этот… Наверняка захочет поизмываться. Это же технет… А что до выстрела – ты ведь стрелять будешь из-под крышки, она звук приглушит. Только не давай очереди. Бей одиночными. Стрелять-то умеешь?
Вместо ответа Милов лишь усмехнулся. И сказал:
– Долезешь, значит? Ну, ты силен!
– Должен. Ничего, потом отдохну. На свалке.
6
(64 часа до)
Мирон скис на полдороге, и пришлось подлезть под него, усадив, по сути дела, себе на плечи, и поднимать двойной груз – хотя тот, к счастью, оказался не столь тяжелым, каким мог бы быть. «Это уж точно последний подъем в моей жизни», – думал Милов, ожесточенно штурмуя скобу за скобой. Он окончательно лишился сил – но почему-то в тот самый миг, когда они оказались наконец наверху и он принялся толкать спутника по узкому лазу. Перед самым выходом Мирон несколько секунд полежал неподвижно, пытаясь дышать глубоко, собирая последние силы. Потом вытянул руку вперед и отвел ветку, загораживавшую путь. И тотчас же наверху, на бугорке, зазвонил колокольчик – безмятежным, ласковым, рождественским звоном.
… – А ну, лежи тихо!
Было это сказано нагло-безмятежным тоном, каким говорят, когда уверены в собственной безопасности и в том, что противнику деваться некуда. Резидент продолжал ползти. Чтобы встать и пойти, как собирался, он просто не мог уже найти сил. Уже то, что полз, было сверх всякого естества.
– Стой, гнида, сказано! Пристрелю!
Мирон полз.
– Ну, погоди, вонючка…
В поле зрения Милова появились ноги в тяжелых солдатских бутсах. Они прошагали и остановились. Технет еще пытался ползти, но пальцы лишь загребали хвою. Солдатская нога поднялась, замерла, потом с силой обрушилась. От удара технет перевернулся на спину.
– Ну-ка, покажи свою мордашку…
Охранник наклонился над лежавшим. Теперь Милов видел его целиком. Он не забыл отвести предохранитель. На резкий звук выстрела снизу, из глубины колодца отозвалось эхо. Промахнуться тут было трудно. Охранник упал поперек технета.
Милов нагнулся. Глаза резидента были открыты и мертвы. Видимо, его убил удар ногой – ему немного надо было.
Милов благодарно кивнул ему. Огляделся. Водитель оказался прав: больше никого не было видно в окрестности. «Теперь подальше отсюда. Конечно, по правилам надо было бы тела оттащить куда-нибудь. Спрятать, чтобы не сразу нашли, когда придут сменять охранника. Чтобы подумали, что скрывавшийся вылез и пустился наутек, а воин потрюхал вдогонку… Но нет поблизости ни места такого, ни сил не осталось, ни времени. Сейчас каждая секунда должна работать на меня. Исчезнуть. Затаиться. Дотемна. Где-нибудь в чаще. Отдышаться, да и чтобы дурной запах выветрился. Приклеить себе номер, это прежде всего. И как только смеркнется – вперед. Хоть всю ночь пройти, но чтобы к утру оказаться на месте. А его еще отыскать надо… Хотя и демонстрировал Орланз схемку, однако – гладко было на бумаге. Бежать очертя голову тоже нельзя: этот солдат наверняка был не последним в округе.
Ладно, пошли. Еще раз: спасибо, резидент, и прощай. Увижу Лесту – передам от тебя последний привет. Придется ей ждать нового хозяина – если, конечно, оставят ее здесь, если уцелеет во всех предстоящих передрягах. До сих пор ей везло. Вот бы так и продолжалось. И без того судьба ее сложилась – хуже некуда. Но на этой работе белых перчаток не носят. Что же – двинемся туда, где, если все сложится нормально, встретимся с Лестой. В последний, может быть, раз. Прежде всего – разыщем Лесное поселение. И посмотрим, что удастся там сделать.
Где у нас восток? Ага, ясно».
И он двинулся на восток, припадая на все еще болевшую ногу.
Глава десятая
1
(60 часов до)
– Восемь-восемь-шесть-сто двадцать пять!
Технет с обычным для любого из них угрюмым выражением неподвижного лица сделал шаг вперед.
– Топор, сучья. Семь-один-три-пятьсот шестнадцать!
Шагнул другой, столь же невозмутимый.
– Собирать, грузить отходы. Два-три-четыре-ноль-восемь-ноль!
Технет, в другом мире отзывавшийся на обращение «Милов», присоединился к вызванным ранее.
– Пила, валка. Три-семь-шестнадцать-двадцать три!..
Разводка на завтрашние работы заканчивалась, похоже, без происшествий. Можно было, пожалуй, расслабиться, но Милов все еще не позволял себе этого – знал по опыту, что опасность возникает в самый, казалось бы, неподходящий миг. Да и не мог он сейчас добиться внутреннего спокойствия: слишком сильным стало ощущение ускользающего времени, вырывавшегося прямо-таки со свистом, как воздух из разгерметизированного космического корабля, чтобы безвозвратно рассеяться в бесконечности. Удивительным казалось, что другие не чувствуют, как почти совсем уже не остается времени для жизни; и хотелось затопать ногами и заорать: «Да быстрее, вы, что вы тянете резину, жизнь ведь уходит!» С трудом великим заставлял себя Милов стоять спокойно, словно в запасе была вечность в степени вечности.
Но вот прозвучала и команда разойтись; Милов сделал несколько шагов в сторону, чтобы видеть сразу всех собравшихся. Никто вроде не проявлял к нему особого интереса – нормальное состояние для технетов, никогда и ничем не интересующихся. Они медленно разбредались по сторонам, чтобы вскоре (Милов успел уже составить представление об их обычном распорядке) погрузиться в спокойную неподвижность, нарушить которую могло бы, наверное, только какое-то сверхчрезвычайное происшествие. Нет, не было никакого повода для беспокойства. И все же Милов ощущал его; снова предчувствие – из тех, что до сих пор обобманывали его очень редко; никогда, по сути дела. Особенно когда он находился (как он сам называл такое состояние) на боевом взводе.
А сейчас Милов был именно в таком состоянии. Он не мог понять – что же его тревожит. Что-то, находившееся совсем рядом с пониманием, но все еще не складывавшееся в четкие мысли и формы; так бывает, когда нужное слово вертится где-то на кончике языка, но никак с него не срывается.
Неопределенность, одним словом. Самое неприятное, что только может быть. Потому что неопределенность всегда указывала на допущенную в чем-то ошибку. В рассуждениях, в поступках, в словах ли – но где-то произошла накладка. Наверное, она была небольшой, иначе Милов заметил бы ее почти сразу, во время того почти бессознательного контроля своих действий, какой происходил регулярно, через каждые час-два. Маленький промах; но большие всегда вырастают именно из маленьких, не осознанных и не исправленных вовремя. Вот и сейчас Милов чувствовал, что не осознанная им ошибка будет расти, и когда достигнет таких размеров, что он ее увидит – будет слишком поздно.
Надо было немедленно и спокойно подумать.
2
(59 часов до)
Прислонившись спиной к стволу кряжистого дуба (в этом поселении заготавливалась сосна, немногочисленные дубы никто не трогал, дерево это пользовалось здесь уважением, сохранившимся, как полагал Милов, еще от людей), он медленно, поворачивая голову слева направо, обвел взглядом поляну, на которой производился развод, по краям окаймленную жилыми и служебными строениями, вместе и образовывавшими «Лесное поселение номер сто восемьдесят шесть». То самое, в которое он должен был прийти, заменив умиравшего в старой ракетной шахте резидента по кличке Мирон, и в которое он и пришел на самом деле, потратив на поиски минимум времени.
Солнце закатывалось, и здесь, в лесу, наступили уже легкие сумерки – время, располагающее к расслаблению и лирическому настроению. Воздух был свеж, сосновый аромат успокаивал, настраивал на лирические воспоминания, легкую, сладкую тоску. Нет, день прошел без опасностей: никого не разыскивали (никого, это означало – его, прочие Милова сейчас не интересовали), среди звеньевых и распорядителей не замечалось ни малейшего волнения, какое Милов наверняка уловил бы, если бы те были озабочены чем-то кроме обычной завтрашней работы. Он не верил, разумеется, что База не ищет его; наверняка искали – но, значит, не ожидали от него такой наглости: появиться близ границы и именно там, где находилась промежуточная стоянка Конвоя. Не хватало, видно, у них воображения… Итак, в этом отношении – в событийном плане – все было в порядке вроде бы. Значит, ошибка возникла не здесь. В словах? Нет; за минувший день, первый в этом поселении, он почти не произносил их, как и полагалось исправному технету: только отрапортовал начальству о прибытии и, получив направление в цепь, в третье звено, отозвался стандартной формулой повиновения. Вот и все его разговоры.
Оставалось думать, что ошибка вкралась в рассуждения. В планирование поступков. Такие неточности наиболее опасны. И ее надо было немедленно найти.
Планы его были вроде бы несложны и логичны. Как он убедился при обмене мгновенными и выразительными взглядами с начальником поселения – большего при формальном представлении не могли себе позволить ни один, ни другой – при первой же возможности он получит место в Восточном Конвое, и даже на возникновение такой возможности будет оказано определенное влияние. Тут, похоже, все обстояло так, как и должно было. Потом конвой направится к близкой отсюда восточной границе – не туда, куда двинулся бы, продолжай Милов выполнять почти уже полученное на Базе задание, но пойдет по контрабандистской тропе для того, чтобы попытаться протащить громоздкий груз там, где теоретически он пройти вовсе и не мог. Обдумывая такое развитие событий еще по дороге к поселению, Милов пришел к выводу, что самым разумным будет – способствовать успеху этого варианта. Груз должен оказаться на территории соседнего государства. Там он сразу же попадет под незримый надзор тех служб, которым и надлежит такой надзор осуществлять. А для того, чтобы службы знали, когда и, главное, где им ждать гостей – Милов должен был предупредить их сразу после того, как время выезда станет ему известно (первое сообщение), и потом, уже с дороги – когда примерно выяснится маршрут (второе сообщение и последнее). Конечно, указать точное место пересечения границы он заранее не сможет; однако тяжелые машины даже и повышенной проходимости все же не в состоянии катить по пересеченной лесистой местности, хоть какие-то дороги им нужны, пусть и не автобан. Количество дорог в каждом секторе является конечным и достаточно хорошо известным – как с прежних времен, так и по регулярным наблюдениям последних лет. Так что дать направление означало – дать все. И таким образом, кроме всего прочего, засветить и перекрыть едва ли не последнюю дыру в границе, через которую утаскивалось уворованное в России. И, разумеется, не без деятельного участия самих россиян.
«Все-таки патриоты мы большие, – подумал Милов, внутренне и злясь, и усмехаясь. – Хоть и воруем, ту же Россию обкрадываем, но все равно – патриоты. Воруем свысока…»
Что речь идет о воровстве, у него более никаких сомнений не было: с нормальной внешнеторговой операцией у всего происходившего не имелось ничего общего. Правда, и здесь дело тоже велось с размахом, и от него кормилось наверняка множество народу по обе стороны якобы непроницаемой границы… Непроницаемой – как для кого, получалось. И вовсе не надо было гнать самолет аж из Штатов, а просто – договориться с российскими контрабандистами, которые и сами густо наживаются, и соседям, будь они хоть трижды технеты, дают заработать. Всего и делов. И доставили бы они в Технецию не только тебя, но наверняка и целый полк провезли бы с полным вооружением…
«Хотя, – тут же поправил он сам себя, – на полк технеты никак не согласились бы. Независимостью своей, пусть сколь угодно эфемерной, они дорожат. А вот провезти наверняка позволили бы что угодно – бизнес есть бизнес, он уже в основе своей наднационален…
Ну, что же: возьмем их и тут за горло. Жесткой хваткой».
Способ связи Милова не заботил: все из того же своего тайника он заблаговременно извлек рацию, и теперь она, в гидроизолирующей пленке, была зарыта совсем рядом с поселением – на таком расстоянии, на какое можно отдалиться, как бы прогуливаясь в свободные минуты. Так что ошибки, кстати сказать, не было сделано и тут: если бы кому-то, чрезмерно любопытному, и захотелось бы поинтересоваться содержимым сумки нового обитателя лесного поселения сто восемьдесят шесть, он не нашел бы там ничего, что вызвало бы хоть малейшие подозрения. Все было чисто.