Милевская Людмила. Пусти козла в огород

   Во время нашего разговора она стояла, порываясь выйти из квартиры, но как только я упомянула Германа, она села в кресло, но и сиделось ей плохо, было очевидно, что сейчас ей лучше прилечь. Я поняла: настала пора решительных действий. Парализованная страхом, Лора беззащитна и ненаходчива.
   — Кстати, — спросила я, — а кого ты ждешь?
   — Нет! — взвизгнула Лора. — Никого не жду!
   И в этот самый миг раздался звук открываемой входной двери.
   Мы с Лорой обе напряглись, как готовящиеся к прыжку тигрицы, но… ничего не произошло. Я услышала лишь бодрый юношеский голос:
   — Ма! Ты дома? Разочарованная, я спросила:
   — Сын, что ли, пришел?
   Глянула на Лору — она будто окаменела.
   — Что с тобой? — удивилась я.
   Лора вскочила и вихрем понеслась в прихожую, я помчалась за ней и не пожалела. Там топтался юный и прекрасный… Герман. Точнее, его копия.
   — Здрасте, — смущенно кивнул он мне, глянул на Лору и спросил:
   — Ма, у нас гости?
   Лора вымученно улыбнулась и промямлила:
   — Артем, это Софья Адамовна, подруга Алисы.
   — Какой Алисы? — удивился Артем.
   — Моей подруги, — смущенно пояснила Лора. — Неужели ты не помнишь?
   Молодой человек виновато пожал плечами. Приветливо улыбнулся, вежливо произнес: «Не буду вам мешать», — и скрылся в соседней комнате.
   Лора застыла, скорбно скрестив на груди руки. Было очевидно, что я все поняла.
   — Твой сын, — прошептала я, кивая на дверь, за которой скрылась копия Германа.
   — Да, — выдохнула она и беззвучно заплакала. Я вернулась в гостиную. Лора метнулась за мной. В одно мгновение она преобразилась: губы сжаты, глаза пылают яростью.
   — Софья, — зашипела она, плотно закрывая за нами дверь. — Да, это наш сын, но это еще не значит, что Алису травила я. Не делай не правильных. выводов.
   Мне стало ясно, почему Лора во время первого нашего разговора спросила, кто вторая страсть Германа. Она наивно полагала, что первая страсть она. Лора думала, что с тех пор Герман Алисе не изменял. Потому она смело детьми и клялась, что не спала с мужем подруги. Действительно не спала. Когда Лора спала с Германом, он еще не был мужем Алисы. Все так!
   Но как это получилось? Как могла нравственная Лора совершить такой поступок?
   Немедленно выяснилось, что ее моральные устои пошатнула любовь к порядку.
   — Все должно быть правильно, — объяснила мне Лора. — Германа я полюбила с первого взгляда, но у меня был жених. Да и Герман казался недосягаемым. К тому же я понимала, что негож он для семейной жизни.
   — Зато очень гож как бык-производитель, — с издевкой заметила я. Лора нахмурилась:
   — Зря ты так. Я обязана была подумать о будущем своем потомстве, тем более что я ростом мала и муж мой невелик. Я хотела рослого сына. К тому же тогда я и предположить не могла, что Герман женится на Алисе.
   Я возмутилась:
   — Ха! Это сильно оправдывает тебя! А о Германе ты подумала?
   — Тише, говори тише, — испугалась Лора. — Разве ты не помнишь, каким он был в молодости? Он о ком-нибудь думал? Волочился за каждой юбкой.
   — Хорошими же генами ты наградила своего сына, — рассмеялась я.
   Лора с гордостью на меня посмотрела и сказала:
   — Хорошими. Артем везде первый, и в школе, и в университете.
   — Да-а, действительно в папу пошел, — вынуждена была согласиться я.
   Лора вдохновилась и бросилась хвастать успехами сына. Тут уж я вынуждена была ее прервать:
   — Лучше просвети, когда ты Германа соблазнила? Бьюсь об заклад, на собственной свадьбе. Голову на отсечение дам, он был вторым. Не могла же ты, правильная девочка, мужа своего обидеть.
   — Да, на второй день свадьбы, — краснея, призналась Лора, поспешив добавить:
   — Ничего серьезного у нас не было… Так, всего несколько раз…
   Признаться, она меня взбесила.
   — И это наша высокая нравственность! — закричала я. — Спать с женихом подруги на собственной свадьбе! Даже развратница Карина до такого додуматься не смогла! Бедный Герман, он всю жизнь о сыне мечтает, а тут такой сюрприз!
   — Софья, тише! — взмолилась Лора. — Герман все знает.
   Я была потрясена:
   — Так это ты травила Алису?!
   — Нет!
   Лора потащила меня в прихожую.
   — Софья, умоляю, — приговаривала она, — пойдем отсюда, ты совсем не держишь себя в руках.
   — Куда мы пойдем? — удивилась я, упираясь и не желая уходить.
   — Да куда угодно, хоть в кафе. Посидим, пообедаем, я угощаю.
   — А ты не сбежишь?
   Лора зачем-то перекрестилась и прошептала:
   — Господи, ну куда я сбегу?
   — Хорошо, — согласилась я, — пойду, но с условием: расскажешь всю правду без утайки.
   — А куда я денусь, — устало махнула рукой она, открывая передо мной дверь.
   — Смотри не обмани, — предупредила я, выходя из квартиры.
   — Да не обману, — рассердилась Лора и с нежностью крикнула:
   — Сынуля, обед на плите, кушай, я скоро!
   И мы отправились в кафе. Лора не обманула, она не знала, как мне угодить, действительно щедро угощала и действительно все рассказала.
   Когда родился Артем и Лора убедилась, что это ребенок Германа, она сразу рассорила мужа с подругами, что, впрочем, не представляло сложности, поскольку конфликт зрел еще на свадьбе. Много лет Лора скрывала от Германа и от подруг свою страшную тайну. Скрывала до тех пор, пока не настали для их семьи трудные времена. Случилось то, что в нашей стране случилось у многих: на семью Лоры наехали демократия и перестройка. Муж потерял работу, Лора зарабатывала крохи, а дети хотели есть. Лора вынуждена была признаться процветающему Герману, что у него есть сын.
   Герман возликовал. Если верить Лоре, он готов был обогреть-обласкать не только сына, но и его хитроумную мамочку. Лора на разврат не пошла, ограничилась одной материальной помощью.
   В этом месте я спросила:
   — Почему я должна тебе верить?
   — Потому, что я правду говорю, — горячась, ответила Лора. — Подумай сама, зачем мне Герман? Все прошло, я мужа люблю, у нас дети, да и родственники меня не поймут.
   Я слушала и сверлила ее пытливым взглядом.
   — Нет, — отрезала Лора, — между мной и Германом ничего нет. У него своя жизнь, у меня своя. Обожаю сына и до дрожи в коленях боюсь, что он когда-нибудь узнает о моем грехе. Артем воспитан в таких традициях, что не сможет меня понять. К тому же он очень любит своего отца, — Лора запнулась и поправилась:
   — Моего мужа. Германа он ни разу не видел. Они не знакомы. Сколько Герман меня ни просил, я не решилась. Уж слишком они похожи. Герман видел Артема только издалека.
   Я удивилась:
   — А как же твой муж? Он разве не заметил странного сходства?
   Лора с горечью усмехнулась:
   — Муж уверен, что Артем похож на бабушку, на мою маму. Германа он со дня свадьбы не видел и вряд ли помнит его.
   — Артем не знает, кто такая Алиса, а она, между прочим, жена его родного отца. Мастерица! Твой сын не знает имени твоей лучшей подруги. Какая конспирация! — с издевкой воскликнула я.
   — А что мне оставалось делать?
   — То, что делают все нормальные женщины: от своего мужа рожать.
   Лора заплакала, и мне стало ее жалко. Видимо, она почувствовала это, потому что спросила:
   — Софья, ты мне веришь? Я не травила Алису. Более того, я ее люблю и желаю ей только хорошего. И анонимок я не писала. Мне не до того: семья, дети, карьера, столько проблем, какой там Герман.
   Пришлось поверить. Лора детьми клялась, а я только что узнала, на какие она способна «жертвы» ради своих детей.
   Я поднялась из-за стола.
   — Куда ты? — испугалась Лора.
   — Пойду к Алисе.
   В ее глазах отразилась паника:
   — Пойдешь к Алисе и расскажешь, что у Германа есть сын?
   Я молча смотрела на нее.
   — Алиса устроит вселенский скандал! — закричала Лора. — Софья, умоляю, у мальчика сложный возраст! Он не поймет! Это может иметь непредсказуемые последствия! У меня муж! Семья! Софья!
   Лора забыла, что мы не одни, что вокруг люди. Она кричала. Такой я не видела ее никогда.
   Мне стало обидно.
   — Успокойся, — рассердилась я. — За кого ты меня принимаешь? Кто такие вещи рассказывает? Это ваши дела. Мне всего лишь требовалось выяснить, что не ты травишь Алису.
   — Выяснила? — с надеждой спросила Лора.
   — Выяснила. Не ты.

ГЛАВА 26

   Молодой человек справился с волнением. Он уже почти решился подойти. Наблюдать за ней, лежащей на пляже под утренним солнцем, было так сладостно, но…
   «Это не может продолжаться вечно, — сказал он себе, — нужно наконец решиться. Вот сейчас подойду, сяду рядом и…»
   Дальше фантазия отказывалась работать. Он не узнавал себя. Куда девались уверенность и апломб? Впервые в жизни он робел перед девушкой, перед какой-то девчонкой.
   «С этим нужно кончать, — думал он. — Мужик я или не мужик! Сейчас куплю два эскимо и подойду. Подойду, и все тут. Мы же почти знакомы».
   Он купил мороженое и направился к той, которая занимала все его мысли, ни днем ни ночью не давая покоя.
   Она была в трех шагах, эта девушка беззаботно загорала, даже не подозревая, как страдает его душа, сотрясаемая ураганом чувств. Случайно встретив ее в лавке древностей на горе Тану, он глянул в ясные бездонные глаза и… лишился власти над собой. Мир утратил привлекательность, все потеряло смысл. Жизнь лишь там, где есть она. Дни превратились в ожидание встречи с ней.
   Он мечтал. Как мальчишка мечтал и в мечтах геройски спасал ее тысячу раз. Выхватывал из пасти крокодила. Отбивал у свирепых индейцев. А в действительности ни разу не спас, ни на выставке цветов, ни при ограблении банка. Только мучался и страдал, не решаясь признаться в своих чувствах. Не решаясь даже познакомиться.
   И вот теперь — она в трех шагах, но как непросто их пройти.
   «Сейчас подойду, сяду рядом… Она обернется, а я? Что должен сделать я? Протяну мороженое… Как дурак! Почему — как дурак? Жарко, протяну мороженое и небрежно спрошу: „Как дела?“ А она? Что она мне ответит? Никогда не узнаю, если не подойду!»
   Он сделал шаг, и вдруг с ленивой грацией она поднялась. Он замер, беспомощно глядя в ее спину. Она уходила, а он, как идиот, стоял, держа в руках тающее мороженое.
   Она шла к воде, а он не решался двинуться с места. «Даже не знаю, как ее зовут, даже окликнуть не могу», — думал он, грустно глядя на тающее мороженое.
   Подняв глаза, увидел ее, уже бегущую по прибрежному песку. Она была легче ветра, длинные стройные ноги едва касались берега. Но что это? Кто за ней бежит?
   За девушкой неслись бронзовотелые атлеты.
   Ярость охватила его. Мороженое отлетело в сторону. Перепрыгивая через распростертые на горячем песке тела, он вихрем понесся за обидчиками. Сердце бешено колотилось в груди. Воздух рвал легкие. Но… что это?
   Замедлил бег. Остановился.
   Она уже не убегает? Сама им навстречу идет?
   «Какого я чуть не свалял дурака!» — ужаснулся он, глядя на девушку.
   Она улыбалась. Она мечтательно смотрела вдаль. Мечтательно и отрешенно. Никогда он не видел такого счастливого лица. И такого спокойного.
   «Я идиот!! — подумал он, сражаясь с подступившим отчаяньем. — Самонадеянный болван! Это ее друзья. Хорошо, что я их не догнал!»
   Он бессильно опустился на песок, но тут же поднялся и, не зная зачем, поплелся за девушкой и ее спутниками.
   Он видел, как они сели в автомобиль. Машина рванула с места, направляясь к порту.
   «Все, конец, — подумал он. — Ей совсем не до меня».
   Мир потускнел. Он бродил по пляжу сам не свой, бродил, поглядывая на ее одежду, на брошенный халатик, на босоножки. Страшные сомнения закрадывались в его душу.

* * *

   Она могла бы еще бежать и бежать, но беспричинный страх уже отступил. Она разозлилась на себя.
   «Ну чего несусь как угорелая? Глупость какая! Кто меня тронет? Здесь же народу тьма. В крайнем случае закричу, позову на помощь».
   Она пробежала по инерции еще несколько шагов. Остановилась, обернулась.
   Бронзовокожие атлеты настигли ее. Она отчетливо видела их лица, серьезные, сосредоточенные. Один из них, подбегая, взмахнул чем-то над ее головой. Она отшатнулась.
   Облачко черной пыли повисло у ее лица. Она не успела задержать дыхание, прерывистое и глубокое после бега. Невесомая пыль защекотала горло, проникла в легкие.
   Атлеты замерли, бесстрастно наблюдая. Ласковое тепло прокатилось по всему ее телу. Ноги ослабли. Преследователи подхватили ее под руки, что-то сказали.
   Она не понимала ничего, кружилась голова, тело стало ватным. Но в глубине сознания, наполняя все более и более ее существо, рождалось ощущение всеобъемлющего счастья.
   Пелена вдруг спала. Она уже все понимала, все видела, но не глазами, а по-иному, внутренним зрением, непостижимо и мгновенно обретенным ею.
   — Пора, — сказал один из атлетов.
   Она поняла: « Да, пора».
   Пошла, с трудом передвигая непослушные ноги. Атлеты шли рядом, чуть поддерживая ее.
   Все потеряло смысл. Автомобиль, за окнами которого промелькнул город. Самолет, несущий ее куда-то над горами и болотистыми джунглями. Говорящие что-то люди. Все потеряло смысл. Все внешнее. Она жила лишь внутри себя, находя там все больше и больше радости. Истинного счастья.
   Она послушно выполняла все, что ей говорили, почти не сознавая, что делает. На задворках сознания, вторым планом сохранялись события: самолет, приземлившийся среди болот на узкую, короткую полосу, люди, торжественно несущие ее куда-то…
   С нее сняли одежду. Всю до последней нитки. Положили обнаженной в центр небольшой поляны, отгороженной от мира зеленой стеной джунглей. Руки и ноги приковали массивными золотыми цепями к низким базальтовым столбикам.
   Солнце клонилось к закату. Толпа мрачных бронзовотелых людей, почти обнаженных. Ни единой улыбки на лицах, ни одного слова. Жесткая складка у чуть вывернутых губ. Напряжение в слегка раскосых глазах. Напряжение и ожидание. И надежда.
   Он появился из-за их спин. Человек в одежде, золотом стекающей к ногам.
   Она узнала его, безразлично подумала:
   «Сеньор Диас…»
   Он взмахнул руками, и над поляной мелодично взлетел звук маленького серебряного гонга. Бронзовотелые вскинули руки, устремив взоры к заходящему, похожему на медный диск солнцу. Гортанный крик приветствовал уходящее светило.
   Сеньор Диас, сияя златотканым плащом, вытянул вперед открытые ладони. Пророкотал своим мощным басом:
   — Братья!
   Язык, на котором он говорил, певучий и спотыкающийся одновременно, насыщенный согласными, лился в чарующем, обволакивающем ритме.
   Она легко понимала его, даже не вслушиваясь в смысл речи, такой непонятной и… такой понятной.
   — Братья! — повторил жрец Белого Ягуара. — Настал великий час Пернатого Змея. Свершилось долгожданное. Она с нами!
   — Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — взорвалась восторженными выкриками толпа бронзовокожих.
   Над поляной, сплошь покрытой темно-синими, почти черными цветами, витал их запах. Пряный, удушливый, кружащий голову. Распростертая на цветочном ковре девушка полной грудью вдыхала воздух, насыщенный этим ароматом. Сознание ее мутилось. Она прикрыла устремленные к небу глаза трепещущими веками.
   Жрец наклонился над ней, капнул на ее приоткрытые губы янтарной жидкостью из нефритового флакончика.
   Колкий огонь пронесся по всему телу девушки от пят до макушки. Сознание вновь стало ясным. Глаза открылись. Удовлетворенный, вождь вскинул руки.
   — Братья! — вновь воскликнул он. — Великий миг настал. Она с нами!
   — Аоа-ту… Аоа-ту… Аоа-ту… — взревели бронзовотелые.
   — Братья, — голос вождя утратил напряжение, стал бархатным, мягким. — Нынче, в священную ночь Пернатого Змея, эта девушка, достоинства которой несомненны, воплотит в себе дух светлой богини Масатеотль, великой богини любви.
   Тысячи и тысячи лет Масатеотль, дарующая жизнь, обитала среди нас в образе женщины нашего народа. И на этот раз будет также, если Дымящееся Зеркало Мира, всевластный Тескатлипока, снизойдет к нашим мольбам.
   — Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — вновь взревели бронзовотелые.
   — Братья, — голос жреца стал скорбным, — наш великий народ угасает. Нас мало осталось. Наши женщины рожают лишь мальчиков. Великая Масатеотль может вселиться лишь в девственницу народа Амару. Она, — рука жреца указала на девушку, — последняя девушка нашего племени. Долог был поиск. Но мы отыскали ее. Сам всевластный Тескатлипока помог нам. В далекой северной стране обнаружилась девственница. У всех женщин в ее роду рождались только девочки, а прародительницей была дочь нашего народа.
   Душе великой Масатеотль некуда было вселяться, и потому, еще до посвящения, с самого рождения, эта девушка несла в себе силу богини, властвующей над сердцами людей.
   Нас осталось так мало, — продолжил вождь, — что все вы присутствовали на обряде Освобождения. Тогда я вынул из груди прежней Аматтальмы ее трепещущее от любви сердце. Засушил его. Сегодня новая Аматтальма вкусит это сердце и станет живым воплощением великой Масатеотль.
   Новую Аматтальму некем заменить, и потому она будет жить вечно. Если… — жрец запнулся, — если только не родит дочь. Тогда, при очередном обряде Освобождения, новой Аматтальме придется съесть сердце матери.
   Жрец скорбно замолчал. Скорбели и бронзовотелые.
   — Но мы будем молиться всесильному Зеркалу Вселенной, чтобы он ниспослал Аматтальме вечную жизнь, чтобы милосердная Масатеотль позволила родить ей множество дочерей. — Голос жреца взлетел. Окреп.
   — Братья! — вновь воскликнул он. — У нас теперь будет необычная Аматтальма. Она не сможет жить среди нас. Другая культура, другое воспитание. Наш образ жизни убьет ее. Климат нашей родины может убить ее еще раньше.
   Потому Совет принял решение. Аматтальма уедет туда, где родилась. Она всегда незримо будет с нами. Она — страдающая и любящая душа нашего народа.
   Аматтальма вернется на землю предков из своей северной страны тогда лишь… когда родит дочь. Новую Аматтальму.
   — Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — взорвались торжеством бронзовотелые.
   — Братья, — воскликнул жрец. — Я просил совета у всемогущего Тескатлипоки, Дымящегося Зеркала Вселенной. Молил ниспослать знак.
   Это свершилось! Великое Зеркало отразило волю свою в моих снах. Поведал: посвящаемая должна четырежды пережить смертельную опасность, четырежды слышать ритуальные слова.
   — Это свершилось! — закричала толпа.
   — Да, это свершилось! — воскликнул жрец. — До захода солнца предстоит провести обряд Облачения. Новая Аматтальма наденет клетчатую повязку милосердной Масатеотль. Волосы ее украсят пучки перьев священной птицы Кецаль, символами прекрасных кос Великой богини.
   Лишь тогда я украшу ее амулетами Аматгальмы. Четыре реликвии возложу я на живое тело богини: медальон, ожерелье, браслет и пояс. Четыре священных предмета из драгоценного нефрита. Все это принадлежало прежней Аматтальме. Такие же есть теперь и у нынешней. Они пришли из глубины веков. В них сила и мудрость праматери нашего народа. Великого народа Амару.
   — Аоа-ту! Аоа-ту! Аоа-ту! — радостно взревели бронзовотелые.
   Жрец сделал знак, и они замолчали.
   — Обряд Облачения закончится за час до полуночи, — сказал он. — К этому времени новая Аматтальма будет уже не подвержена смертельному действию Священных Цветов. Они перестанут быть для нее смертью, станут жизнью. Аромат их наполнит душу богини светлой радостью и высоким смыслом.
   Аматтальма, как и все воплощения милосердной Масатеотль, понесет в мир любовь. Но…
   Братья, мир изменился. Мы не можем требовать от нынешней Аматгальмы того же, что давали прежние. Она не сможет нам дать этого. Умрет.
   Жрец замолчал, тяжело дыша. Окинул глазом бронзовокожих, жалкие остатки своего некогда могучего народа. Со вздохом продолжил:
   — Совет был един. Сегодня в канун священной ночи, я, Верховный жрец храма Белого Ягуара, оглашаю его решение: она уедет. Мы добровольно отказываемся от возвеличивания живой богини. Нашей Аматгальмы. Мы посылаем в мир искру любви, зажженной за тысячи лет до нас. Она уедет, но мы будем ждать и молить великих богов о милосердии, снисхождении, о возвеличивании нашего рода.
   Мы будем ждать!
   Солнечный диск скрылся за горизонтом.
   Она все видела и все понимала. Но не глазами, устремленными в закатное небо, а иначе, всем своим существом, наполненным радостью бытия.
   На нее надели клетчатую набедренную повязку богини, волосы украсили пучками перьев. Четыре нефритовых амулета украсили ее полуобнаженное тело.
   Тропическая ночь стремительно опустилась на древнюю землю. Вокруг нее исполнялся величественный и немного зловещий ритуал.
   Восемь бронзовотелых атлетов подняли ее. над головой. Медленно понесли к умершему две тысячи лет назад городу. Подняли на вершину Большой пирамиды. Осторожно опустили на жертвенный алтарь.
   Ее руки и ноги вновь приковали к базальтовым столбикам массивными золотыми цепями.
   Она все видела, все понимала.
   Вторым планом сознания отметила, что Большая Медведица вот-вот достигнет зенита.
   Она знала, что это значит.
   Ее тело как бы парило над мертвым городом ольмеков. Только теперь она знала точно, этот город принадлежал когда-то народу Амару. Ольмеки пришли сюда позже. Пришли уже на руины великой цивилизации.
   Она все видела, все понимала. Но не глазами, устремленными в звездное небо.
   Дух ее парил в ночи над мертвой столицей древних Амару. Она видела людей на ритуальном дворе, она видела Стражей у входа в Великую гробницу. Она видела себя, распростертой на жертвенном камне. И под собой — Большую пирамиду. Странную пирамиду, пятилепестковую, совсем не такую, как у ацтеков.
   Вокруг нее что-то происходило, но ей не было до этого никакого дела. Она изумленно наблюдала за борьбой сил добра с силами зла. Большая пирамида вспыхнула вдруг облаком пламени, но черное агатовое зеркало в ее изголовье хватало, поглощало, вбирало в себя этот яростный огонь.
   Черное дымящееся зеркало — око вселенной, великий бог Тескатлипока.
   Ей что-то вложили в рот, и она проглотила это. Она знала, что проглотила, — частицу сердца прежней богини Аматтальмы. Земного воплощения великой и любящей все живое Масатеотль.
   Когда-то так же поступят и с ее сердцем!
   Она это знала.
   Она теперь знала все.

ГЛАВА 27

   С камнем на сердце я отправилась к Нюре. С одной стороны, после признания Лоры я даже некоторое облегчение испытала, поскольку исчезли последние сомнения. Теперь я уверена была, что Алису травит Нюра. Но, с другой стороны, было обидно за подругу: ужасный образовался у нее бедлам. В какой закоулок жизни ни загляни, везде хаос и безалаберщина.
   То ли дело у меня: с мужем помирилась, про своих подруг всю подноготную знаю… Так жить и надо. И, главное, чтобы никаких тайн. А то, что сотворила со своей жизнью Алиска, просто ни в какие ворота не лезет.
   Но вернемся к Нюре. К ней я пришла с четким мнением и потому в настроении была весьма решительном.
   — Абсолютно точно знаю, что у тебя роман с Германом, — уже привычно заявила я.
   Нюра удивилась, и, к моей досаде, удивилась искренне, — уж в таких вещах я дока, никогда не ошибусь, шкурой фальшь чувствую.
   — С чего это ты взяла? — спокойно спросила она. — Лестно, конечно, посоперничать с Алисой, но хотелось бы и аргументы услышать.
   Как вы понимаете, из аргументов у меня была только одна уверенность, что другие подруги на роль пассии Германа не подходят, поэтому я ответила:
   — Алису кто-то травит, но это не Фаина, не Карина и не Лора. Следовательно, ты.
   — Оч-чень веский аргумент, — рассмеялась Нюра. — Если скажешь, зачем мне это понадобилось, то, возможно, я тебе и поверю.
   Она-то мне, может, и поверила бы, а вот я уставилась на нее и глазам своим верить отказывалась. Уж очень она изменилась. В прошлый раз безумствовала, ругалась, бросалась на меня, душила, а теперь само спокойствие. Что с ней случилось?
   — Кстати, — спросила я, — как твое самочувствие? Помнится, ты жаловалась на здоровье, что-то про отравление говорила.
   Нюра усмехнулась:
   — Про отравление я не говорила, но после нашего разговора действительно почувствовала недомогание, а тут еще эта история с Алисой — любому на ум придет… Короче, я испугалась.
   — А сейчас?
   — А сейчас все прошло. Понимаешь, я очень мнительная.
   Несложно было догадаться, откуда ветер дует, поэтому я поинтересовалась:
   — Это Фаина тебе разъяснила? Нюра кивнула:
   — Да. Нервное, все нервное. Ты разворошила прошлое, нахлынули воспоминания, они тяжелы, а нервы мои слабы…
   Пока Нюра в подробностях расписывала свои ощущения, связанные с душевными переживаниями, я мучительно ломала голову над тем, как бы половчей ее прищучить. Голову-то я ломала, а прежняя уверенность меня покинула.
   "Какая-то Нюрка бесцветная, — разглядывая ее, думала я, — не похожа она на женщину, окрыленную преступной любовью. И вообще, зачем ей Герман? Жизнь налажена, круг друзей обозначен, место в обществе определено. Рушить все из-за какой-то престарелой любви? Друзья отвернутся, сотрудники осудят, соседи… Ой, нет. На такие подвиги Нюрка и в юности не была способна. Что-то я перемудрила.
   Но про анонимку-то она каким-то образом знает. Тут одно из двух: или написала ее сама, или разболтал Герман. А где мужчина становится болтлив? Конечно же, в постели. Значит, Нюра с Германом в романе", — заключила я.