Страница:
Стража схватила их, скованных счастьем. Смерть посулила, Пернатым Змеем поклявшись.
За разврат! За святотатство!
Перед казнью украсил Мастер плечо рабыни рисунком. Легкий кораблик вздрогнул, поплыл по атласной коже. Ожил, слегка качнулся. Хлопнул приветливо парусами.
— Татуированная Аматтальма, — Мастер назвал ее имя. — Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти.
Не думай! Взойди на корабль. Плыви.
Спасайся!
Смахнула слезу Аматтальма. Коснулась рукой рисунка. Закрыла глаза. Шагнула на зыбкий кораблик.
Ожил он, унося Аматтальму.
Прочь от смерти!
Прочь от неволи!
В Землю Вечной Любви.
Вновь покрылся Мастер кожей рептилий. Ускользнул, шелестя травой. Замер, питаясь лучом закатным.
Долго ли ждать вас, четыре ветра?
Долго!
Сеньор Диас просветленно смотрел на приближающуюся гибель.
Пилот ожил. Руки его уверенно потянули на себя штурвал — самолет, едва не чиркнув хрупкими крыльями по утесам, накренился, заскользил в полной тишине у самых скал. Крылья «Чесны» поймали восходящий поток воздуха. Самолет взмыл, вновь развернулся и начал тихо планировать в ущелье. Лишь ветер шелестел вдоль крыльев.
Инженер Горов, вжавшись в кресло, все так же, с мучительным страхом ожидал конца полета. А вот девушка взирала на происходящее уже с безмятежным весельем, как и сеньор Диас.
— Не нужно волноваться, сеньор Горов, — успокоил инженера Энрике Диас.
— Да, да, папа, — улыбаясь, перевела девушка. — Не волнуйся. Все будет хорошо. Рауль благополучно посадит самолет.
Отец вымученно улыбнулся.
— Все, — хрипло заявил он, — больше никогда не рискну оторваться от земли. Рожденный ползать летать не может.
— Вы не правы, — усмехнулся сеньор Диас.
— Папа, ты не прав, — рассмеялась и дочка. Уверенность летчика, веселое спокойствие Энрике Диаса и дочери понемногу передались Горову. Он, заметно приободрившись, поглядывал на Рауля, уверенно пилотировавшего самолет, превратившийся в планер.
Далеко внизу, в ущелье, глаза пилота заметили тонкую линию автомобильной дороги. Рауль дал возможность «Чесне» потерять высоту, вновь развернул ее, ловя восходящий поток. Снизился.
Машина скользнула к мокрому асфальту. Чуть помедлила, выбирая участок поровнее. Мягко коснулась дороги. Шум колес, катящихся по асфальту, музыкой прозвучал в ушах пассажиров.
«Неужели мы живы?» — подумал Горов.
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
За разврат! За святотатство!
Перед казнью украсил Мастер плечо рабыни рисунком. Легкий кораблик вздрогнул, поплыл по атласной коже. Ожил, слегка качнулся. Хлопнул приветливо парусами.
— Татуированная Аматтальма, — Мастер назвал ее имя. — Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти.
Не думай! Взойди на корабль. Плыви.
Спасайся!
Смахнула слезу Аматтальма. Коснулась рукой рисунка. Закрыла глаза. Шагнула на зыбкий кораблик.
Ожил он, унося Аматтальму.
Прочь от смерти!
Прочь от неволи!
В Землю Вечной Любви.
Вновь покрылся Мастер кожей рептилий. Ускользнул, шелестя травой. Замер, питаясь лучом закатным.
Долго ли ждать вас, четыре ветра?
Долго!
* * *
«Чесна» вынырнула из водяной мглы. Буря иссякла внезапно. «Дворники» смахнули со стекол остатки дождя. Пассажиры ахнули. Самолет приближался к скалистой гряде. Видны стали даже трещины, струящиеся по грубому камню, омытому ливнем.Сеньор Диас просветленно смотрел на приближающуюся гибель.
Пилот ожил. Руки его уверенно потянули на себя штурвал — самолет, едва не чиркнув хрупкими крыльями по утесам, накренился, заскользил в полной тишине у самых скал. Крылья «Чесны» поймали восходящий поток воздуха. Самолет взмыл, вновь развернулся и начал тихо планировать в ущелье. Лишь ветер шелестел вдоль крыльев.
Инженер Горов, вжавшись в кресло, все так же, с мучительным страхом ожидал конца полета. А вот девушка взирала на происходящее уже с безмятежным весельем, как и сеньор Диас.
— Не нужно волноваться, сеньор Горов, — успокоил инженера Энрике Диас.
— Да, да, папа, — улыбаясь, перевела девушка. — Не волнуйся. Все будет хорошо. Рауль благополучно посадит самолет.
Отец вымученно улыбнулся.
— Все, — хрипло заявил он, — больше никогда не рискну оторваться от земли. Рожденный ползать летать не может.
— Вы не правы, — усмехнулся сеньор Диас.
— Папа, ты не прав, — рассмеялась и дочка. Уверенность летчика, веселое спокойствие Энрике Диаса и дочери понемногу передались Горову. Он, заметно приободрившись, поглядывал на Рауля, уверенно пилотировавшего самолет, превратившийся в планер.
Далеко внизу, в ущелье, глаза пилота заметили тонкую линию автомобильной дороги. Рауль дал возможность «Чесне» потерять высоту, вновь развернул ее, ловя восходящий поток. Снизился.
Машина скользнула к мокрому асфальту. Чуть помедлила, выбирая участок поровнее. Мягко коснулась дороги. Шум колес, катящихся по асфальту, музыкой прозвучал в ушах пассажиров.
«Неужели мы живы?» — подумал Горов.
ГЛАВА 6
Вернувшись в Москву, я тут же включилась в налаживание семейных отношений. «Налаживание» — крепко сказано, учитывая, что мой муж уже не мой муж, а семейные отношения у него теперь сплошь с моей подругой.
Но надежды я не теряла, не вешала нос, а героически решила вернуть себе то, от чего отказалась не так давно практически добровольно. На этот раз я Юльку донимать не стала, сразу позвонила Евгению на работу. Он не удивился и не обрадовался.
— А, это ты, — вяло откликнулся он, явно стараясь меня обидеть.
Я не пошла у него на поводу, прекрасно понимая, что он уязвлен. Евгений всегда считал, что я слишком много внимания уделяю подругам, в последнюю нашу встречу вышло, что я и вовсе не ему отдала предпочтение. Каким-то там Тамарке и Алиске. Потому-то я и решила сразу брать быка за рога. Не раздумывая, сказала:
— Женя, Алиса умирает! — Он взревел:
— Что-о-о?!
— Да, — подтвердила я. — Когда ты ушел, она потеряла сознание и осталась жива лишь благодаря тому, что я к ней примчалась.
Видимо, речь моя оказалась слишком пространна. Евгений успел прийти в себя и даже обзавестись сомнениями. Зря я дала ему опомниться.
— Соня, опять ты за, свое? — спросил он. — Ну сколько можно выкручиваться? Я устал. Оставь меня в покое. Дай мне жить.
— А кто тебе не дает, кто не дает? — глупо хихикая, спросила я. — Только Алиска действительно умирает непонятно от чего.
— У нее есть Герман, — напомнил Евгений.
— Герман в командировке, — укоризненно сказала я. — Ты бы бросил своего Серегу, если бы он нуждался в помощи?
Затронув святое, я, как ни странно, выиграла. Евгений сначала вызверился. Закричал: «Серегу не трожь!», но одумался и сказал:
— Ладно, проехали. Я тоже немного не прав. Нужно было дождаться конца вашей болтовни. Но, Соня, честное слово, порой ты бываешь…
— Невозможной, — подсказала я, не веря своим ушам.
«Господи, — подумала я, — за что ты мне, грешной, такое счастье посылаешь? Голову на отсечение дам, Женька настроен на мир. Думаю, Юлька его уже достала. Видимо, и в самом деле все познается в сравнении. Ничего, после Юльки он еще и не так оценит меня! После Юльки он будет носить меня на руках похлеще, чем Герман Алиску!»
— Да, — согласился со мной Евгений, — Тамарка права, ты действительно невозможная, но я поделать с собой ничего не могу, люблю тебя, дуру, и все.
«Как милы наши мужчины, — замирая от счастья, подумала я, — даже признаваясь в любви, они норовят нагрубить. Это все от излишней стеснительности. Застенчивые до грубости».
— Я тоже, дура, тебя люблю, — призналась я, и этим же вечером Евгений был у меня.
На этот раз я развернулась по полной программе. Не буду описывать подробно. Скажу только: прическа, платье, туфли — просто блеск!
Я и Евгений сидели при свечах в гостиной, слушали англоязычные песни, пили французское вино, закусывали швейцарским сыром и вспоминали первые дни нашей любви. Оба сгорали от страсти и бросали красноречивые взгляды в сторону спальни. И оба героически держали себя в руках, не желая обнаруживать запредельную степень чувств. Я из понятных соображений: из женской гордости, нечего ему думать, что я от него без ума. А по какой причине сдерживался Евгений — понятия не имею. Думаю, из вредности и глупого упрямства, присущего всем мужчинам без исключения.
Наконец Евгений сдался, покинул кресло, обнял меня, страстно выдохнул:
— Соня, я так соскучился…
И в этот значительный момент раздался телефонный звонок. Памятуя о подозрительности Евгения, я трубку сняла, настраиваясь на разговор, но разговора не состоялось.
— Соня, — пролепетала Алиса, — я умираю. Если в чем виновата перед тобой, прости, прости…
И она повесила трубку. Я в растерянности посмотрела на Евгения и прошептала:
— Алиса опять умирает…
Он почему-то взбесился:
— Что значит «опять»? Ты же утверждала, что она умирает, так почему «опять»?
Я ничего лучшего не придумала, как оправдываться.
— «Опять» потому, что она то умирает, то оживает, то снова начинает умирать, — промямлила я, чем окончательно разозлила Евгения.
— Ты совсем завралась! — рявкнул он, вылетая в прихожую. — Еще неизвестно, кто тебе звонил! Я, как дурак, примелся со своими объяснениями, а у нее не нашлось и часа, чтобы спокойно посидеть! Э-эх! — заключил он, хлопнув дверью.
Я, прижимая трубку к груди, застыла, не в силах поверить в то, что произошло.
«Он ушел? — стучало в висках. — Ушел? Снова? Чертова Алиска!!»
Вспомнив про нее, я вспомнила, что Алиска умирает. Я попыталась дозвониться до бедняги, но безуспешно. Тогда я позвонила Симочке. Взведенная мной, она помчалась к Алисе, но вскоре вернулась.
— Соня, Аля не открывает дверь, — дрожащим голосом сообщила Симочка.
— Дуй к Марго, у нее есть ключи, — скомандовала я и бросилась упаковывать чемодан.
Позвонила Симочка. Она была в панике, куда-то подевалась Марго. Я тоже запаниковала, злясь на Евгения, на обстоятельства, на бестолковость Симочки. Будь я рядом с Алисой, не возникло бы таких проблем, уж я бы отыскала Марго. Тьфу! Да на кой мне она нужна? У меня у самой есть ключи от квартиры Алисы.
Я забросила чемодан в багажник, села за руль «Мерседеса» и помчалась в Санкт-Петергбург.
— До сих пор не нашла Марго! — заламывая в отчаянии руки, закричала она. — Соня, нужно слесаря вызывать!
— Зачем? — удивилась я, шаря по карманам в поисках ключей.
— Чтобы дверь ломать. Отыскав ключи, я смело заявила:
— Дверь ломать не придется.
Мы вошли в квартиру. Алиса лежала на полу в холле в двух метрах от дивана. Ее прекрасные широко распахнутые глаза казались безумными. Губы шевелились, не издавая ни звука, руки беспомощно скользили по паркету.
— Алиса! — закричала я. — Алиса!
Она вздохнула и еле слышно прошептала:
— Со-оня…
— «Скорую»! — взвизгнула Симочка, бросаясь к телефону.
«Скорая» приехала быстро — Симочка их застращала, сказала, что гибнет известная художница. Я добавила масла в огонь, по ходу расписывая Алискины недуги.
Медики так впечатлились, что, недолго думая, погрузили Алису на носилки и помчали в клинику. Мы с Симочкой следом. В приемном отделении я щедро раздавала автографы, требуя особого внимания к себе и к пациентке.
— Вы должны подвергнуть мою драгоценную Алису тщательнейшему обследованию! — взывала я. И ее подвергли. И ничего не нашли.
— Для своего возраста она практически здорова, — сказал профессор.
— Здорова? — хором закричали мы с Симочкой. — А как же обмороки?
Профессор пожал плечами:
— Единственное, что можно выделить, так это ее редкую впечатлительность.
Я рассердилась:
— С этой своей впечатлительностью она всю жизнь жила, но в обмороки никогда не падала. Скорей падали от нее остальные, живущие рядом.
— И все же, думаю, что обмороки отсюда, — важничая, произнес профессор. — Полезно, впрочем, понаблюдаться у невропатолога и, не пугайтесь, у психиатра.
«Вот до чего Алиска дожила, — подумала я, — уже и Фаня ей пригодилась».
В тот же день я позвонила Фаине и подробнейшим образом ввела ее в курс.
— Ну вы даете, — гаркнула она. — Если б я и взялась за Алиску, так лечила бы ее только от врожденного идиотизма.
Здесь я вступилась за подругу.
— Она умом не блещет, это да, — согласилась я, — но и подозревать ее в идиотизме не вижу причин.
— Как же? — удивилась Фаина. — Она же во всем слушается тебя, что характеризует ее исключительно как идиотку.
— То, что Алиса слушается меня, — парировала я, — говорит о ее уме. Его хватило, чтобы разобраться, кого надо слушаться, чего не могу сказать о тебе.
Я возмущенно бросила трубку и постановила:
— Алиса! Ты абсолютно здорова!
— Все так говорят, — уныло согласилась она. Я призадумалась. И в самом деле, как-то странно развиваются события. Все заверяют, что Алиса здорова, а бедняжка чахнет прямо на глазах, и никому нет до этого дела. Безобразие!
— Скажи, дорогая, — спросила я, — когда это началось? Ты помнишь тот день, когда первый раз почувствовала себя плохо?
— Да, — ответила Алиса, — хорошо помню. Мне стало плохо сразу после вернисажа. До этого я была счастлива и здорова, на вернисаже, ты же помнишь, тоже от радости сходила с ума, всех друзей собрала, ликовала… А на следующий день с трудом поднялась с постели, хотя накануне почти не пила. Так, бокал шампанского, бокал шампанского…
Я вспомнила слова Марго. «Сглазили ее эти стервы, сглазили», — сказала она.
«Так вот о ком идет речь, — наконец догадалась я. — Под стервами Марго имела в виду подруг Алиски: Фаину, Лору, Нюрку и Карину».
— Понятно! — воскликнула я. — Слишком ты радовалась. Кому-то радость твоя костью поперек горла встала. Признаться, я считала глупостью твою затею с колдуньей, но теперь так не считаю.
Алиса воспряла духом. Начала рассказывать, что Марго отыскала ей приличную ворожею, которая и прошлое, и будущее видит, и любое проклятье может снять, и приворожить, и все остальное.
Я поинтересовалась:
— Кстати, а куда подевалась твоя Марго?
— Ах, — вздохнула Алиса, — Маргуша сказала, что и шагу не ступит в мой дом, пока я не посещу ворожею. Она вообще уехала в деревню к маме.
— А мы сегодня же и поедем к ворожее, — скомандовала я.
— Сглазили! — сказала она. — Сглазили из-за крашеной ткани!
— Нельзя ли поподробней, — попросила я, по собственному опыту зная уже, как тяжко извлекать информацию из ворожей.
— К чему подробности? — удивилась она. — Тут лечить надо, сильно лечить. Лечиться будете? — с надеждой спросила она Алису.
— Будем, — решительно ответила я за подругу.
— Тогда устраивайся вон на том диване и не мешай, — скомандовала ворожея.
Она извлекла из антикварного шкафа зеркало.
Поставила на стол металлическую плошку и сноровисто развела в ней огонь, используя для этого сухой спирт.
Широким жестом ворожея провела зеркалом над головой Алисы. Подняла глаза к потолку и заунывно загундосила:
— О, Предвечный! О, Предвечный царь! Бог неизреченный, создавший все из любви к людям и для блага их. Воззри на меня, Алису, твою недостойную слугу, на мое чистое намеренье. Удостой послать ко мне ангела своего Анаеля…
«С таким лечением и Марго отлично справилась бы, — подумала я. — Молитву к гномам весьма шустро читала».
Между тем ворожея бросила в огонь щепотку желтого порошка, и в комнате запахло шафраном.
— Предлагаю тебе курение, о боже мой. Триединый, благий, стоящий превыше херувимов, — громогласно сообщила она.
Я заскучала, Алиса же преисполнилась благоговения. Заметив это, ворожея вдохновилась, раскраснелась от удовольствия, заважничала. Она сунула зеркало в дым, струйкой поднимающийся над плошкой, и жалобно запричитала:
— Приди, Анаель, приди! Приди ко мне добровольно…
Я же мысленно добавила: «Пока по-хорошему просим».
Ворожея, словно услышав мои мысли, сердито буркнула:
— От вас плохая энергия исходит.
— Мой бывший муж целиком с вами согласен, — ответила я.
— Со-оня, — взмолилась Алиса.
Взгляд ее был полон укора. Я примолкла, а ворожея, торжествуя, продолжила свое дело.
В общем, это все довольно долго тянулось; я умирала с тоски. Скукотища невообразимая. Лучше бы на эти деньги раз сто сходила в оперу. Ворожея, по-моему, уже повторяться начала, но все же до конца процедуры добралась. Передать не могу моей радости, когда она, повизгивая, закончила:
— Восхваляемый небесными духами, живущий и царствующий в вечности! Да будет так!
Алиса была близка к оргазму, когда ворожея истово перекрестила зеркало и облегченно сказала:
— На сегодня все.
— Как это все? — изумилась я. — Алиса что же, выздоровела?
— Ишь, какая скорая! — возмутилась ворожея. — Сорок пять дней еще повторять процедуру буду. Тогда зеркало окурится и в нем появится Анаель в виде прекрасного ребенка. Вот тогда его можно просить исполнить все желания.
— Какие желания, какие желания? — заинтересовалась Алиса.
— А любые, — махнула рукой ворожея. — Можно ту, что сглазила тебя, совсем извести. А можно порчу на нее наслать. Ну уж само собой нужно просить, чтобы Анаель с тебя снял порчу.
Ворожея шустро собрала все свои магические вещички.
— Ты бы заплатила, милая, — сказала она, обращаясь почему-то ко мне.
— Сколько? — спросила Алиса.
Наглая ворожея назвала такую сумму, что у меня дыхание перехватило. Я перемножила ее на сорок пять дней и пришла в ужас.
— Нельзя ли что-нибудь покороче и поэффективнее? — поинтересовалась я и мысленно добавила: «И подешевле».
— Можно, — кивнула головой ворожея. — Но за этот сеанс плату все-таки внесите. Иначе Анаель разгневается.
— Ладно, — согласилась я, — заплатим, но только после окончательного излечения.
Поумневшая ворожея на этот раз связываться со мной не стала, а увела Алису в другую комнату.
Лечила она ее там недолго, а сумму запросила, на мой взгляд, астрономическую. Я попыталась спорить, но Алиса безропотно заплатила.
— Скажите хотя бы, когда она выздоровеет? — в глубине души обливаясь слезами, спросила я.
— Уже здорова, — отрезала ворожея, и мы отправились домой.
Через каждые десять минут я интересовалась у Алисы:
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше, лучше, — улыбалась она. Когда мы проезжали мимо цветочного салона, она попросила притормозить.
— Зачем? — удивилась я. Алиса загадочно улыбнулась.
— Сонечка, ты знаешь, что нынче в моде бутоньерки? — спросила она.
— Знаю, — ответила я, — и очень люблю приколотые к одежде цветы, но они, к сожалению, недолго живут.
В глазах Алисы появился озорной блеск.
— В этом салоне продаются чудесные бутоньерки с каким-то французским составом! — ликуя, воскликнула она. — Представляешь, цветок в такой бутоньерке способен жить дня три, если не неделю. Я подарю тебе, это чудо!
— Зачем? Пойду и сама куплю.
— Ты так много со мной возишься, хочу тебя отблагодарить, — обиженно надула губки Алиса.
— Что ж, пожалуй, я действительно заслужила. Иди, подари мне эту бутоньерку.
Алиса выпорхнула из машины. Вскоре на моем воротнике красовался букетик живых цветов: в малюсенькой пробирке жили три миниатюрные розочки. Прелесть! Прелесть!
Я расцеловала Алису, она же просто торжествовала. Я опять подумала: «Кукла, настоящая кукла».
— Пойдем, — сказала я, направляясь в мастерскую исключительно из желания получше рассмотреть Алису — там хорошее освещение.
Пока Алиса хвалилась вдохновением, сподвигшим ее на создание серо-буро-малинового пятна, безобразно расползшегося по холсту, я придирчиво всматривалась в ее лицо. Она действительно посвежела.
— Аля, ты как себя чувствуешь? — спросила я.
Она удивилась:
— Я же сказала, чудесно. Просто великолепно. Можно, останусь в мастерской и немного поработаю?
— Можно, — разрешила я, — но, умоляю, не называй это работой, потому что тогда непонятно, чем занимаются все остальные, приносящие пользу государству, себе и людям.
Оставив Алису с ее мазней, я спустилась вниз. Тщательнейшим образом осмотрела ее квартиру на предмет колдовства. С лупой облазила все углы, исследовала окна и стены, но, кроме нескольких воткнутых в обои иголок, ничего не нашла. Под ковром обнаружилась, правда, еще записка, написанная почерком Марго.
«Глава мертвых пусть прикажет тебе, Владыка, через живого и посвященного змея! Херуб пусть прикажет тебе. Владыка, через Адама Иотхавах! Блуждающий орел…» — прочитала я.
Плюнула и забросила скомканный клочок бумаги под диван.
«Иголки воткнула сама Алиса, — решила я, — писанина Маргушина, в остальном — полный порядок. Но ворожея и не говорила, что Алисе кто-то вредил. Она сказала, что сглазили, следовательно, просто кто-то позавидовал».
Я начала припоминать вернисаж, после которого Алиса пригласила подруг на чашечку кофе. Старательно перебрала в памяти лица всех этих змей и пришла к выводу, что если Алису и сглазили, то все хором. Фаина напилась и назойливо кричала, что обожает ее, но рожа у нее далеко не любящая была.
Лора Ибрагимовна жмурилась от удовольствия. Ласкала Алису взглядом, но в уголках красивого рта затаила змеиную улыбочку.
Красавица Нюрка, лишь только мы вошли в холл, устроилась напротив зеркала и принялась изучать то себя, то Алису, явно сравнивая и, очевидно, приходя к мнению, что сравнение совсем не в ее пользу.
Карина вела себя очень естественно. К ней, увы, придраться я не могла, так искренне выглядели все ее похвалы, но чего еще ждать от артистки?
Много лет армянка Карина выступает в цыганском театре под сценическим псевдонимом «Цыганка Аза», так стоит ли ждать от нее искренности?
Я пришла к выводу, что Алису сглазили сразу все ее подруги, потому она так сильно и заболела.
На следующее утро за завтраком я обнаружила, что Алиса на удивление быстро восстановила здоровье. Она была весела, щебетала без умолку. В конце концов я сказала:
— Дорогая, мне пора отправляться домой, ты же поменьше общайся со своими подругами.
— Кстати, — запоздало вспомнила Алиса, — мы же не обсудили с тобой наш поход к ворожее.
— Как это было возможно, когда ты сразу скрылась в мастерской? — попеняла ей я.
— Так давай теперь обсудим. Мне вот совсем не понятно, что ворожея имела в виду, когда говорила про крашеную тряпку.
— Не тряпку, а ткань, — поправила я. — Совершенно очевидно, что она имела в виду твое увлечение. Ткань — это холст, который ты красишь с утра до вечера.
Алиса растерялась:
— И что это значит?
— Только то, что твои подруги позавидовали твоему таланту, — без зазрения совести солгала я, потому что рассказывать Алисе о том, что они позавидовали ее молодости, красоте и богатству, бесполезно. Алиса до хрипоты будет возражать, убеждая меня, что все ее подруги просто золото.
Услышав же о своем таланте, Алиса призадумалась и согласилась со мной:
— Пожалуй, ты права. Раз я заболела после вернисажа, значит, или Лора, или Нюра позавидовали мне. А может, даже и Карина.
— Фаня в этом деле не хуже других мастерица, — заверила я. — Так что меньше общайся с ними, будешь здоровей. Да и я устала туда-сюда мотаться. Совсем личную жизнь забросила. Кстати, ты бы дала уж ключи от своей квартиры и Симочке. Пожалуй, она единственная не имеет твоих ключей.
— Да-да, — обрадовалась Алиса, — надо и для Симы ключи заказать.
Выдав поручение Симочке приглядывать за Алисой, я отправилась в Москву.
Но надежды я не теряла, не вешала нос, а героически решила вернуть себе то, от чего отказалась не так давно практически добровольно. На этот раз я Юльку донимать не стала, сразу позвонила Евгению на работу. Он не удивился и не обрадовался.
— А, это ты, — вяло откликнулся он, явно стараясь меня обидеть.
Я не пошла у него на поводу, прекрасно понимая, что он уязвлен. Евгений всегда считал, что я слишком много внимания уделяю подругам, в последнюю нашу встречу вышло, что я и вовсе не ему отдала предпочтение. Каким-то там Тамарке и Алиске. Потому-то я и решила сразу брать быка за рога. Не раздумывая, сказала:
— Женя, Алиса умирает! — Он взревел:
— Что-о-о?!
— Да, — подтвердила я. — Когда ты ушел, она потеряла сознание и осталась жива лишь благодаря тому, что я к ней примчалась.
Видимо, речь моя оказалась слишком пространна. Евгений успел прийти в себя и даже обзавестись сомнениями. Зря я дала ему опомниться.
— Соня, опять ты за, свое? — спросил он. — Ну сколько можно выкручиваться? Я устал. Оставь меня в покое. Дай мне жить.
— А кто тебе не дает, кто не дает? — глупо хихикая, спросила я. — Только Алиска действительно умирает непонятно от чего.
— У нее есть Герман, — напомнил Евгений.
— Герман в командировке, — укоризненно сказала я. — Ты бы бросил своего Серегу, если бы он нуждался в помощи?
Затронув святое, я, как ни странно, выиграла. Евгений сначала вызверился. Закричал: «Серегу не трожь!», но одумался и сказал:
— Ладно, проехали. Я тоже немного не прав. Нужно было дождаться конца вашей болтовни. Но, Соня, честное слово, порой ты бываешь…
— Невозможной, — подсказала я, не веря своим ушам.
«Господи, — подумала я, — за что ты мне, грешной, такое счастье посылаешь? Голову на отсечение дам, Женька настроен на мир. Думаю, Юлька его уже достала. Видимо, и в самом деле все познается в сравнении. Ничего, после Юльки он еще и не так оценит меня! После Юльки он будет носить меня на руках похлеще, чем Герман Алиску!»
— Да, — согласился со мной Евгений, — Тамарка права, ты действительно невозможная, но я поделать с собой ничего не могу, люблю тебя, дуру, и все.
«Как милы наши мужчины, — замирая от счастья, подумала я, — даже признаваясь в любви, они норовят нагрубить. Это все от излишней стеснительности. Застенчивые до грубости».
— Я тоже, дура, тебя люблю, — призналась я, и этим же вечером Евгений был у меня.
На этот раз я развернулась по полной программе. Не буду описывать подробно. Скажу только: прическа, платье, туфли — просто блеск!
Я и Евгений сидели при свечах в гостиной, слушали англоязычные песни, пили французское вино, закусывали швейцарским сыром и вспоминали первые дни нашей любви. Оба сгорали от страсти и бросали красноречивые взгляды в сторону спальни. И оба героически держали себя в руках, не желая обнаруживать запредельную степень чувств. Я из понятных соображений: из женской гордости, нечего ему думать, что я от него без ума. А по какой причине сдерживался Евгений — понятия не имею. Думаю, из вредности и глупого упрямства, присущего всем мужчинам без исключения.
Наконец Евгений сдался, покинул кресло, обнял меня, страстно выдохнул:
— Соня, я так соскучился…
И в этот значительный момент раздался телефонный звонок. Памятуя о подозрительности Евгения, я трубку сняла, настраиваясь на разговор, но разговора не состоялось.
— Соня, — пролепетала Алиса, — я умираю. Если в чем виновата перед тобой, прости, прости…
И она повесила трубку. Я в растерянности посмотрела на Евгения и прошептала:
— Алиса опять умирает…
Он почему-то взбесился:
— Что значит «опять»? Ты же утверждала, что она умирает, так почему «опять»?
Я ничего лучшего не придумала, как оправдываться.
— «Опять» потому, что она то умирает, то оживает, то снова начинает умирать, — промямлила я, чем окончательно разозлила Евгения.
— Ты совсем завралась! — рявкнул он, вылетая в прихожую. — Еще неизвестно, кто тебе звонил! Я, как дурак, примелся со своими объяснениями, а у нее не нашлось и часа, чтобы спокойно посидеть! Э-эх! — заключил он, хлопнув дверью.
Я, прижимая трубку к груди, застыла, не в силах поверить в то, что произошло.
«Он ушел? — стучало в висках. — Ушел? Снова? Чертова Алиска!!»
Вспомнив про нее, я вспомнила, что Алиска умирает. Я попыталась дозвониться до бедняги, но безуспешно. Тогда я позвонила Симочке. Взведенная мной, она помчалась к Алисе, но вскоре вернулась.
— Соня, Аля не открывает дверь, — дрожащим голосом сообщила Симочка.
— Дуй к Марго, у нее есть ключи, — скомандовала я и бросилась упаковывать чемодан.
Позвонила Симочка. Она была в панике, куда-то подевалась Марго. Я тоже запаниковала, злясь на Евгения, на обстоятельства, на бестолковость Симочки. Будь я рядом с Алисой, не возникло бы таких проблем, уж я бы отыскала Марго. Тьфу! Да на кой мне она нужна? У меня у самой есть ключи от квартиры Алисы.
Я забросила чемодан в багажник, села за руль «Мерседеса» и помчалась в Санкт-Петергбург.
* * *
Едва я вышла из лифта, как на лестничную площадку выпорхнула Симочка.— До сих пор не нашла Марго! — заламывая в отчаянии руки, закричала она. — Соня, нужно слесаря вызывать!
— Зачем? — удивилась я, шаря по карманам в поисках ключей.
— Чтобы дверь ломать. Отыскав ключи, я смело заявила:
— Дверь ломать не придется.
Мы вошли в квартиру. Алиса лежала на полу в холле в двух метрах от дивана. Ее прекрасные широко распахнутые глаза казались безумными. Губы шевелились, не издавая ни звука, руки беспомощно скользили по паркету.
— Алиса! — закричала я. — Алиса!
Она вздохнула и еле слышно прошептала:
— Со-оня…
— «Скорую»! — взвизгнула Симочка, бросаясь к телефону.
«Скорая» приехала быстро — Симочка их застращала, сказала, что гибнет известная художница. Я добавила масла в огонь, по ходу расписывая Алискины недуги.
Медики так впечатлились, что, недолго думая, погрузили Алису на носилки и помчали в клинику. Мы с Симочкой следом. В приемном отделении я щедро раздавала автографы, требуя особого внимания к себе и к пациентке.
— Вы должны подвергнуть мою драгоценную Алису тщательнейшему обследованию! — взывала я. И ее подвергли. И ничего не нашли.
— Для своего возраста она практически здорова, — сказал профессор.
— Здорова? — хором закричали мы с Симочкой. — А как же обмороки?
Профессор пожал плечами:
— Единственное, что можно выделить, так это ее редкую впечатлительность.
Я рассердилась:
— С этой своей впечатлительностью она всю жизнь жила, но в обмороки никогда не падала. Скорей падали от нее остальные, живущие рядом.
— И все же, думаю, что обмороки отсюда, — важничая, произнес профессор. — Полезно, впрочем, понаблюдаться у невропатолога и, не пугайтесь, у психиатра.
«Вот до чего Алиска дожила, — подумала я, — уже и Фаня ей пригодилась».
В тот же день я позвонила Фаине и подробнейшим образом ввела ее в курс.
— Ну вы даете, — гаркнула она. — Если б я и взялась за Алиску, так лечила бы ее только от врожденного идиотизма.
Здесь я вступилась за подругу.
— Она умом не блещет, это да, — согласилась я, — но и подозревать ее в идиотизме не вижу причин.
— Как же? — удивилась Фаина. — Она же во всем слушается тебя, что характеризует ее исключительно как идиотку.
— То, что Алиса слушается меня, — парировала я, — говорит о ее уме. Его хватило, чтобы разобраться, кого надо слушаться, чего не могу сказать о тебе.
Я возмущенно бросила трубку и постановила:
— Алиса! Ты абсолютно здорова!
— Все так говорят, — уныло согласилась она. Я призадумалась. И в самом деле, как-то странно развиваются события. Все заверяют, что Алиса здорова, а бедняжка чахнет прямо на глазах, и никому нет до этого дела. Безобразие!
— Скажи, дорогая, — спросила я, — когда это началось? Ты помнишь тот день, когда первый раз почувствовала себя плохо?
— Да, — ответила Алиса, — хорошо помню. Мне стало плохо сразу после вернисажа. До этого я была счастлива и здорова, на вернисаже, ты же помнишь, тоже от радости сходила с ума, всех друзей собрала, ликовала… А на следующий день с трудом поднялась с постели, хотя накануне почти не пила. Так, бокал шампанского, бокал шампанского…
Я вспомнила слова Марго. «Сглазили ее эти стервы, сглазили», — сказала она.
«Так вот о ком идет речь, — наконец догадалась я. — Под стервами Марго имела в виду подруг Алиски: Фаину, Лору, Нюрку и Карину».
— Понятно! — воскликнула я. — Слишком ты радовалась. Кому-то радость твоя костью поперек горла встала. Признаться, я считала глупостью твою затею с колдуньей, но теперь так не считаю.
Алиса воспряла духом. Начала рассказывать, что Марго отыскала ей приличную ворожею, которая и прошлое, и будущее видит, и любое проклятье может снять, и приворожить, и все остальное.
Я поинтересовалась:
— Кстати, а куда подевалась твоя Марго?
— Ах, — вздохнула Алиса, — Маргуша сказала, что и шагу не ступит в мой дом, пока я не посещу ворожею. Она вообще уехала в деревню к маме.
— А мы сегодня же и поедем к ворожее, — скомандовала я.
* * *
Ворожея отнеслась к своим обязанностям серьезно, долго крутила Алису, выспрашивала о ее болячках, непонятно с чего вдруг заинтересовалась ее позвоночником, потом напоила нас кофе, разложила карты, бросила кости и вынесла приговор.— Сглазили! — сказала она. — Сглазили из-за крашеной ткани!
— Нельзя ли поподробней, — попросила я, по собственному опыту зная уже, как тяжко извлекать информацию из ворожей.
— К чему подробности? — удивилась она. — Тут лечить надо, сильно лечить. Лечиться будете? — с надеждой спросила она Алису.
— Будем, — решительно ответила я за подругу.
— Тогда устраивайся вон на том диване и не мешай, — скомандовала ворожея.
Она извлекла из антикварного шкафа зеркало.
Поставила на стол металлическую плошку и сноровисто развела в ней огонь, используя для этого сухой спирт.
Широким жестом ворожея провела зеркалом над головой Алисы. Подняла глаза к потолку и заунывно загундосила:
— О, Предвечный! О, Предвечный царь! Бог неизреченный, создавший все из любви к людям и для блага их. Воззри на меня, Алису, твою недостойную слугу, на мое чистое намеренье. Удостой послать ко мне ангела своего Анаеля…
«С таким лечением и Марго отлично справилась бы, — подумала я. — Молитву к гномам весьма шустро читала».
Между тем ворожея бросила в огонь щепотку желтого порошка, и в комнате запахло шафраном.
— Предлагаю тебе курение, о боже мой. Триединый, благий, стоящий превыше херувимов, — громогласно сообщила она.
Я заскучала, Алиса же преисполнилась благоговения. Заметив это, ворожея вдохновилась, раскраснелась от удовольствия, заважничала. Она сунула зеркало в дым, струйкой поднимающийся над плошкой, и жалобно запричитала:
— Приди, Анаель, приди! Приди ко мне добровольно…
Я же мысленно добавила: «Пока по-хорошему просим».
Ворожея, словно услышав мои мысли, сердито буркнула:
— От вас плохая энергия исходит.
— Мой бывший муж целиком с вами согласен, — ответила я.
— Со-оня, — взмолилась Алиса.
Взгляд ее был полон укора. Я примолкла, а ворожея, торжествуя, продолжила свое дело.
В общем, это все довольно долго тянулось; я умирала с тоски. Скукотища невообразимая. Лучше бы на эти деньги раз сто сходила в оперу. Ворожея, по-моему, уже повторяться начала, но все же до конца процедуры добралась. Передать не могу моей радости, когда она, повизгивая, закончила:
— Восхваляемый небесными духами, живущий и царствующий в вечности! Да будет так!
Алиса была близка к оргазму, когда ворожея истово перекрестила зеркало и облегченно сказала:
— На сегодня все.
— Как это все? — изумилась я. — Алиса что же, выздоровела?
— Ишь, какая скорая! — возмутилась ворожея. — Сорок пять дней еще повторять процедуру буду. Тогда зеркало окурится и в нем появится Анаель в виде прекрасного ребенка. Вот тогда его можно просить исполнить все желания.
— Какие желания, какие желания? — заинтересовалась Алиса.
— А любые, — махнула рукой ворожея. — Можно ту, что сглазила тебя, совсем извести. А можно порчу на нее наслать. Ну уж само собой нужно просить, чтобы Анаель с тебя снял порчу.
Ворожея шустро собрала все свои магические вещички.
— Ты бы заплатила, милая, — сказала она, обращаясь почему-то ко мне.
— Сколько? — спросила Алиса.
Наглая ворожея назвала такую сумму, что у меня дыхание перехватило. Я перемножила ее на сорок пять дней и пришла в ужас.
— Нельзя ли что-нибудь покороче и поэффективнее? — поинтересовалась я и мысленно добавила: «И подешевле».
— Можно, — кивнула головой ворожея. — Но за этот сеанс плату все-таки внесите. Иначе Анаель разгневается.
— Ладно, — согласилась я, — заплатим, но только после окончательного излечения.
Поумневшая ворожея на этот раз связываться со мной не стала, а увела Алису в другую комнату.
Лечила она ее там недолго, а сумму запросила, на мой взгляд, астрономическую. Я попыталась спорить, но Алиса безропотно заплатила.
— Скажите хотя бы, когда она выздоровеет? — в глубине души обливаясь слезами, спросила я.
— Уже здорова, — отрезала ворожея, и мы отправились домой.
Через каждые десять минут я интересовалась у Алисы:
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше, лучше, — улыбалась она. Когда мы проезжали мимо цветочного салона, она попросила притормозить.
— Зачем? — удивилась я. Алиса загадочно улыбнулась.
— Сонечка, ты знаешь, что нынче в моде бутоньерки? — спросила она.
— Знаю, — ответила я, — и очень люблю приколотые к одежде цветы, но они, к сожалению, недолго живут.
В глазах Алисы появился озорной блеск.
— В этом салоне продаются чудесные бутоньерки с каким-то французским составом! — ликуя, воскликнула она. — Представляешь, цветок в такой бутоньерке способен жить дня три, если не неделю. Я подарю тебе, это чудо!
— Зачем? Пойду и сама куплю.
— Ты так много со мной возишься, хочу тебя отблагодарить, — обиженно надула губки Алиса.
— Что ж, пожалуй, я действительно заслужила. Иди, подари мне эту бутоньерку.
Алиса выпорхнула из машины. Вскоре на моем воротнике красовался букетик живых цветов: в малюсенькой пробирке жили три миниатюрные розочки. Прелесть! Прелесть!
Я расцеловала Алису, она же просто торжествовала. Я опять подумала: «Кукла, настоящая кукла».
* * *
— Ах, Соня, — входя в квартиру, воскликнула Алиса, — похоже, колдунья и в самом деле вылечила меня! Пойдем, покажу свою новую картину.— Пойдем, — сказала я, направляясь в мастерскую исключительно из желания получше рассмотреть Алису — там хорошее освещение.
Пока Алиса хвалилась вдохновением, сподвигшим ее на создание серо-буро-малинового пятна, безобразно расползшегося по холсту, я придирчиво всматривалась в ее лицо. Она действительно посвежела.
— Аля, ты как себя чувствуешь? — спросила я.
Она удивилась:
— Я же сказала, чудесно. Просто великолепно. Можно, останусь в мастерской и немного поработаю?
— Можно, — разрешила я, — но, умоляю, не называй это работой, потому что тогда непонятно, чем занимаются все остальные, приносящие пользу государству, себе и людям.
Оставив Алису с ее мазней, я спустилась вниз. Тщательнейшим образом осмотрела ее квартиру на предмет колдовства. С лупой облазила все углы, исследовала окна и стены, но, кроме нескольких воткнутых в обои иголок, ничего не нашла. Под ковром обнаружилась, правда, еще записка, написанная почерком Марго.
«Глава мертвых пусть прикажет тебе, Владыка, через живого и посвященного змея! Херуб пусть прикажет тебе. Владыка, через Адама Иотхавах! Блуждающий орел…» — прочитала я.
Плюнула и забросила скомканный клочок бумаги под диван.
«Иголки воткнула сама Алиса, — решила я, — писанина Маргушина, в остальном — полный порядок. Но ворожея и не говорила, что Алисе кто-то вредил. Она сказала, что сглазили, следовательно, просто кто-то позавидовал».
Я начала припоминать вернисаж, после которого Алиса пригласила подруг на чашечку кофе. Старательно перебрала в памяти лица всех этих змей и пришла к выводу, что если Алису и сглазили, то все хором. Фаина напилась и назойливо кричала, что обожает ее, но рожа у нее далеко не любящая была.
Лора Ибрагимовна жмурилась от удовольствия. Ласкала Алису взглядом, но в уголках красивого рта затаила змеиную улыбочку.
Красавица Нюрка, лишь только мы вошли в холл, устроилась напротив зеркала и принялась изучать то себя, то Алису, явно сравнивая и, очевидно, приходя к мнению, что сравнение совсем не в ее пользу.
Карина вела себя очень естественно. К ней, увы, придраться я не могла, так искренне выглядели все ее похвалы, но чего еще ждать от артистки?
Много лет армянка Карина выступает в цыганском театре под сценическим псевдонимом «Цыганка Аза», так стоит ли ждать от нее искренности?
Я пришла к выводу, что Алису сглазили сразу все ее подруги, потому она так сильно и заболела.
На следующее утро за завтраком я обнаружила, что Алиса на удивление быстро восстановила здоровье. Она была весела, щебетала без умолку. В конце концов я сказала:
— Дорогая, мне пора отправляться домой, ты же поменьше общайся со своими подругами.
— Кстати, — запоздало вспомнила Алиса, — мы же не обсудили с тобой наш поход к ворожее.
— Как это было возможно, когда ты сразу скрылась в мастерской? — попеняла ей я.
— Так давай теперь обсудим. Мне вот совсем не понятно, что ворожея имела в виду, когда говорила про крашеную тряпку.
— Не тряпку, а ткань, — поправила я. — Совершенно очевидно, что она имела в виду твое увлечение. Ткань — это холст, который ты красишь с утра до вечера.
Алиса растерялась:
— И что это значит?
— Только то, что твои подруги позавидовали твоему таланту, — без зазрения совести солгала я, потому что рассказывать Алисе о том, что они позавидовали ее молодости, красоте и богатству, бесполезно. Алиса до хрипоты будет возражать, убеждая меня, что все ее подруги просто золото.
Услышав же о своем таланте, Алиса призадумалась и согласилась со мной:
— Пожалуй, ты права. Раз я заболела после вернисажа, значит, или Лора, или Нюра позавидовали мне. А может, даже и Карина.
— Фаня в этом деле не хуже других мастерица, — заверила я. — Так что меньше общайся с ними, будешь здоровей. Да и я устала туда-сюда мотаться. Совсем личную жизнь забросила. Кстати, ты бы дала уж ключи от своей квартиры и Симочке. Пожалуй, она единственная не имеет твоих ключей.
— Да-да, — обрадовалась Алиса, — надо и для Симы ключи заказать.
Выдав поручение Симочке приглядывать за Алисой, я отправилась в Москву.
ГЛАВА 7
На этот раз Евгений даже разговаривать со мной не пожелал. Сколько раз я звонила к нему на работу, столько мне и отвечали, что он отсутствует. Мобильный его тоже молчал. Наконец я разозлилась и позвонила Тамарке.
— Тома, — сказала я, — ты должна мне помочь. Такой простой фразой мою Тамарку можно довести до белого каления.
— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Чем я могу тебе помочь, когда сама постоянно нуждаюсь в помощи! На носу совет директоров моей компании, а ты лезешь со своими дурацкими просьбами.
Зная, как обращаться с Тамаркой, я с ходу зарыдала. Тамарка сразу смягчилась и спросила:
— Ну что ты там, Мама, мокроту развела?
— Не могу дозвониться до Евгения, — пожаловалась я. — Прогуляйся к Юльке, узнай, жив ли он, или эта змея его до смерти зажалила.
— Ха, Мама, требуешь от нее невозможного, — глупо заржала Тамарка. — После трех лет жизни с тобой у него стойкий иммунитет к любому яду.
От ярости я просто зашлась, Тамарка же, прекрасно осознавая мое состояние, пришла в хорошее расположение духа и подобрела:
— Ладно, Мама, уважу, сегодня же к Юльке схожу, но что я должна передать Евгению?
— Ничего.
— Как — ничего? — возмутилась Тамарка. — Тогда зачем я туда попрусь?.
— Сказала же, поглядеть — жив ли он.
— Ты мне, Мама, голову не морочь, а прямо говори: что задумала? Поспособствовать тебе всегда рада, так что не стесняйся. С Женькой примирение хочешь затеять? Я права?
«Бездна ума, — внутренне возмутилась я. — Так сложно было догадаться, к чему я стремлюсь, а вот поди ж ты, осилила Тамарка эту непростую задачу». — Не для себя стараюсь, — ответила я. — Для кого же?
— Для Саньки. Сколько может жить в деревне ребенок? Этак он совсем от рук отобьется. Сама понимаешь, эта твоя подруга, я имею в виду нашу бабу Раю, она научит его всему плохому. Он уже говорит «здеся» и «тама», а что дальше будет?
— Так привези его в Москву, — посоветовала Тамарка.
Я рассердилась:
— Как ты можешь такое говорить? В Москве он сразу поймет, что мы с Женькой в разводе. Ты же знаешь, он папу обожает. Ни в коем случае не хочу травмировать сына.
Тамарка сразу загоревала:
— Точно, Мама, Саньку травмировать нельзя. Как Юлька, сучка, об этом не подумала, когда Женьку твоего к себе приваживала? Все, Мама, если за дело взялась я, считай, Женька у нас в сумке.
Естественно, я сразу пожелала знать, каким образом она собирается это счастье мне устроить, но Тамарка рявкнула:
— Будешь много знать, скоро состаришься, — и бросила трубку.
Остаток дня я пыталась к ней дозвониться, но вредная секретарша гундосила:
— Тамара Семеновна на совещании.
И так до десяти вечера. Ровно в десять раздался звонок в дверь — на пороге стоял Евгений. Рядом с ним топталась Тамарка. Она торжествовала.
Я пригласила их пройти. Евгений с радостью воспользовался приглашением, а Тамарка заявила, что страшно спешит.
— Ну как я. Мама? — украдкой шепнула она.
— Тома, ты гений, — со всей искренностью заявила я. — Но как тебе это удалось?
— Ты забыла, я заканчивала педагогический, а все мужчины — дети. Но как меня мучает совесть перед Юлькой!
— Иди к черту! — возмутилась я. — У нас святое! У нас ребенок!
— Да, у вас ребенок, — согласилась Тамарка. — Дерзай.
И она убежала.
На этот раз Евгений не стал скрывать своих чувств и сразу сообщил:
— Соня, мы наделали глупостей.
— Еще каких, — согласилась я.
— Надо срочно их исправлять, — сказал он, и мы оказались в спальне.
Все было как в кино. Евгений смотрел на меня влюбленными глазами, я расстегивала пуговицы его рубашки, дальше все закружилось, смешались чувства, ощущения, его губы, руки, голос и…
— Тома, — сказала я, — ты должна мне помочь. Такой простой фразой мою Тамарку можно довести до белого каления.
— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Чем я могу тебе помочь, когда сама постоянно нуждаюсь в помощи! На носу совет директоров моей компании, а ты лезешь со своими дурацкими просьбами.
Зная, как обращаться с Тамаркой, я с ходу зарыдала. Тамарка сразу смягчилась и спросила:
— Ну что ты там, Мама, мокроту развела?
— Не могу дозвониться до Евгения, — пожаловалась я. — Прогуляйся к Юльке, узнай, жив ли он, или эта змея его до смерти зажалила.
— Ха, Мама, требуешь от нее невозможного, — глупо заржала Тамарка. — После трех лет жизни с тобой у него стойкий иммунитет к любому яду.
От ярости я просто зашлась, Тамарка же, прекрасно осознавая мое состояние, пришла в хорошее расположение духа и подобрела:
— Ладно, Мама, уважу, сегодня же к Юльке схожу, но что я должна передать Евгению?
— Ничего.
— Как — ничего? — возмутилась Тамарка. — Тогда зачем я туда попрусь?.
— Сказала же, поглядеть — жив ли он.
— Ты мне, Мама, голову не морочь, а прямо говори: что задумала? Поспособствовать тебе всегда рада, так что не стесняйся. С Женькой примирение хочешь затеять? Я права?
«Бездна ума, — внутренне возмутилась я. — Так сложно было догадаться, к чему я стремлюсь, а вот поди ж ты, осилила Тамарка эту непростую задачу». — Не для себя стараюсь, — ответила я. — Для кого же?
— Для Саньки. Сколько может жить в деревне ребенок? Этак он совсем от рук отобьется. Сама понимаешь, эта твоя подруга, я имею в виду нашу бабу Раю, она научит его всему плохому. Он уже говорит «здеся» и «тама», а что дальше будет?
— Так привези его в Москву, — посоветовала Тамарка.
Я рассердилась:
— Как ты можешь такое говорить? В Москве он сразу поймет, что мы с Женькой в разводе. Ты же знаешь, он папу обожает. Ни в коем случае не хочу травмировать сына.
Тамарка сразу загоревала:
— Точно, Мама, Саньку травмировать нельзя. Как Юлька, сучка, об этом не подумала, когда Женьку твоего к себе приваживала? Все, Мама, если за дело взялась я, считай, Женька у нас в сумке.
Естественно, я сразу пожелала знать, каким образом она собирается это счастье мне устроить, но Тамарка рявкнула:
— Будешь много знать, скоро состаришься, — и бросила трубку.
Остаток дня я пыталась к ней дозвониться, но вредная секретарша гундосила:
— Тамара Семеновна на совещании.
И так до десяти вечера. Ровно в десять раздался звонок в дверь — на пороге стоял Евгений. Рядом с ним топталась Тамарка. Она торжествовала.
Я пригласила их пройти. Евгений с радостью воспользовался приглашением, а Тамарка заявила, что страшно спешит.
— Ну как я. Мама? — украдкой шепнула она.
— Тома, ты гений, — со всей искренностью заявила я. — Но как тебе это удалось?
— Ты забыла, я заканчивала педагогический, а все мужчины — дети. Но как меня мучает совесть перед Юлькой!
— Иди к черту! — возмутилась я. — У нас святое! У нас ребенок!
— Да, у вас ребенок, — согласилась Тамарка. — Дерзай.
И она убежала.
На этот раз Евгений не стал скрывать своих чувств и сразу сообщил:
— Соня, мы наделали глупостей.
— Еще каких, — согласилась я.
— Надо срочно их исправлять, — сказал он, и мы оказались в спальне.
Все было как в кино. Евгений смотрел на меня влюбленными глазами, я расстегивала пуговицы его рубашки, дальше все закружилось, смешались чувства, ощущения, его губы, руки, голос и…