Милевская Людмила. Пусти козла в огород

   — В нашем подъезде действительно не живут коты. В подростковом возрасте сдыхают.
   Я толкнула дверь квартиры Алисы и жизнеутверждающе сказала:
   — Мой Шустрик не умрет.
   — Посмотрим, — усмехнулась Марго, устремляясь за мной в квартиру.
   В прихожей я опустила на пол чемодан, поставила на столик котенка и принюхалась:
   — Красками не пахнет.
   — Какой там пахнет, — горюя, отозвалась Марго. — Алиска совсем разболелась, уже и с постели не встает. Сглазили ее эти стервы, сглазили.
   Недоумевая, о ком идет речь, я не стала рассусоливать, сразу отправилась в спальню к подруге. Она уже не спала, проснулась от громкого голоса Марго, поняла, что я приехала, и с нетерпением ждала.
   — Ой, котенок! — обрадовалась она и тут же потянулась к нему.
   — Это Шустрик, — пояснила я. — Шел к тебе в гости, да встретил меня в подъезде.
   Алиса поверила и принялась нацеловывать котенка, ласково приговаривая:
   — Ах ты ко мне в гости шел? В гости шел?
   Я внимательно за ней наблюдала. Бедняжка действительно была совсем плоха: темные круги под глазами, синеватая бледность, вялость. Легкого котенка она брала так, словно он был пантерой.
   — Так, — сказала я, — звоню Фаине.
   Фаина — подруга Алисы. Надо сказать, что Алиса тащит по жизни длиннющий шлейф детских привязанностей: Фаина, Лора, Нюра, Карина — все змеи. Похвастать таким же количеством подруг, как и я, Алиса не может, но ей и своих довольно. На вернисаже были все те, к кому я с детства ее ревновала.
   Ах, еще в детстве, приезжая в Ленинград на каникулы к бабуле, я неизбежно попадала в компанию подруг Алисы. Все они очень милы, но, уверена, терпеть не могут меня. И все по той же причине: ревнуют к Алисе. Выросли, повзрослели и даже постарели, но по-прежнему ревнуют. На вернисаже все, как одна, изобразили бурную радость, увидев меня. Слишком бурную, чтобы в нее можно было поверить.
   Но вернемся к Фаине. Она психиатр, а потому исполняет в их местном кружке те же функции, что и моя Роза в нашем, — лечит всех подряд от всех болезней.
   — Звоню Фаине, — сказала я и, не обращая внимания на возражения Алисы, позвонила.
   Фаина с детства была очень крупной. Она правда не доросла до моей Маруси, но зато обладает таким басом, которому позавидовал бы Шаляпин.
   — В чем дело? — пробубнила она. — Алиска? Опять умирает? Так бывает всегда, когда ее Герман уезжает в командировку.
   Я рассердилась:
   — Возможно, раньше она не паниковала и умирала себе потихоньку, но сейчас она позвала на помощь меня! Думаешь, я могу смотреть, как гибнет любимая подруга? В отличие от тебя не могу!
   — А я и не смотрю, — пробасила непробиваемая Фаина. — Мне некогда.
   — И все же найди время, — посоветовала я. — Осмотри Алису.
   Фаина выругалась, но через час приехала. Она долго пыхтела, осматривая Алису, сердито дула в свои роскошные черные усы и наконец поставила диагноз:
   — Абсолютно здорова.
   — Что? — вспылила я. — Здорова? С такими кругами под глазами?
   Фаина потрогала на своем носу бородавку и отрезала:
   — С такими кругами я всю жизнь живу, пускай теперь и она поживет.
   Я дар речи потеряла, беспомощно хватала воздух, пока Фаина упаковывала фонендоскоп в свой чемоданчик.
   — Ну ладно, девочки, — пробасила она, — мне пора. Психи меня ждут. Я очнулась и закричала:
   — Психи? А как же Алиска? Фаина изумилась:
   — Она же не псих, вот когда у нее крыша съедет, изволь, тащи ко мне, а в другом я вам не помощник. Здорова, на мой взгляд, но если не верите, обратитесь к терапевту.
   — Фаня! — завопила я. — Как же здорова? Только глянь на ее кожу! За несколько дней она стала вся в мелкую морщинку!
   Фаина присмотрелась к коже Алисы и радостно нам сообщила:
   — Я всю жизнь с такой живу, теперь будет жить и она. Это старость, она пока неизлечима.
   На этой «оптимистичной» ноте Фаина выплыла, еще раз нам пояснив, что ее ждут психи.
   Уже у лифта я ее отловила и, схватив за руку, отчитала за бездушие.
   — Ты громче всех на вернисаже кричала, что любишь Алиску, — напомнила я.
   — И не такое кричу, когда нажрусь, — пробасила Фаина.
   Я плюнула и хотела вернуться в квартиру, но она сама остановила меня и прошептала:
   — Мархалева, не гони волну. Алиска действительно здорова, как корова, а то, что с ней происходит, обычная хандра.
   Я растерялась:
   — Хандра?
   — Хандра-хандра, — заверила меня Фаина. — Как психиатр тебе говорю. Круги под глазами, потому что плохо спит, тоскует без Германа. Если желаешь ей добра, не бросай одну, а развлеки. Ну все, я к психам, — и она скрылась в лифте. Я вернулась к Алисе и постановила:
   — Вызываю Германа!
   — Ни в коем случае! — запротестовала она. — Если ты скажешь Герману, что я больна, он бросит дела и примчится, а капиталисты мгновенно расторгнут с ним контракт. Мы останемся без денег, а без денег я сразу умру, сразу умру, — пригрозила Алиска. Я сдалась:
   — Ладно, поднимайся, пойдем купаться и загорать. Ты ведешь нездоровый образ жизни.
   Алиса нехотя встала, оделась, и мы отправились к заливу.
   Несмотря на то, что вода в Маркизовой Луже оказалась ледяной, я заставила Алиску туда нырнуть. Сама, подрагивая от холода, мужественно стояла на берегу под порывами ветра, щедро выдавая рекомендации по здоровому образу жизни. Со смаком затягиваясь сигареткой, поведала также и о вреде курения. Здесь мне было что сказать — часами об этом вреде могу говорить, как-никак на себе испытала.
   Алиса стойко плавала в ледяной воде. Время от времени она выдыхалась, останавливалась, и я вынуждена была лекцию прерывать, грозно командуя:
   — Плыви! Плыви!
   Всегда готова помочь друзьям, но еще больше вдохновляюсь, когда помощь ограничивается добрым советом. Здесь мне нет равных. Видимо, и в этот раз речь удалась — к нам подтянулась публика. Когда я закончила, они за малым не разразились аплодисментами, чего нельзя сказать об Алиске.
   — Ты замучила меня, замучила меня, — пожаловалась эта неблагодарная, когда я ей разрешила наконец покинуть Маркизову Лужу.
   — Зато какой румянец! — порадовалась я. — Не пропал даром мой труд.
   Алиса же, глупая, рассердилась:
   — Какой румянец? Я синяя! Я синяя! Синева и в самом деле имелась, но румянец все же преобладал.
   — Не опошляй моих чаяний, — посоветовала я. — Лучше побегай по берегу, укрепи сердце да заодно и согрейся.
   Алиса взбунтовалась:
   — Нет, я лучше буду лежать.
   Она рухнула на согретые солнцем камни и подставила мягким северным лучам свою красивую бронзовую спину. Мне ничего другого не оставалось, как пристроиться рядом. Там и продолжила лекцию. Рассказывая о здоровом образе жизни, я не спускала глаз с Алисы. Она снова хорошела прямо на глазах, но я отметила, что в этот раз гораздо медленнее.
   «Сегодня уже поздно, — подумала я, — а завтра надо бы отвезти ее в Сестрорецк, на мою дачу, да погонять там хорошенько. Пускай Алиска окончательно в себя придет и заодно выполет всю сорную траву — разрослась по всей даче безбожно».
   Так я и поступила. На следующий день мы отправились в Сестрорецк. Моя дача — сумасшедшее количество бурьяна, то есть, я хотела сказать, земли, а в центре трехэтажный дом, и все уже много лет без присмотру. Можно представить, сколько у Алиски образовалось дел. Про Германа она намертво забыла. Начали мы с дома. Я с удивлением выяснила, что Алиска великолепно моет окна и еще лучше полы.
   — Ты даже можешь этим зарабатывать, — похвалила ее я.
   Когда дом засиял чистотой, мы перебрались в сад. Передать не могу, сколько Алиска выполола там сорняка. Я только диву давалась, откуда бедняга силы берет. Потом она подмела дорожки и, пока я трепалась по телефону с тетушкой Ниной Аркадьевной, расписывая ей ужасы дачной жизни, Алиска даже замахнулась на заброшенный бассейн — попыталась его от позапрошлогодней листвы очистить. Тут уж я запротестовала:
   — Хватит! Оставь что-нибудь на следующий раз. Пойдем лучше в дом пить кофе.
   Но и в доме Алиске покоя не было, так бедняжка разошлась. В столовой она случайно заметила, что в шкафчиках полнейший беспорядок, и, пока я кофе пила, занялась сортировкой посуды. Я ободряла ее восхищенными возгласами.
   Поздним вечером мы, усталые, но довольные, вернулись в Питер. Я еще держалась кое-как, Алиса же просто валилась с ног. Но как она была хороша! Хороша снова!
   Утром нас истошным криком разбудила Марго.
   — Он побежал! Побежал! Видите? Видите? — кричала она.
   Мы с Алисой вскочили с кровати да прямо в ночных рубашках и бросились в прихожую. Марго стояла на лестничной площадке и, лихорадочно жестикулируя, разговаривала с Симочкой, к которой я и обратилась, как к человеку трезвому, даже разумному.
   — Кто и куда побежал? — пытливо спросила я.
   Симочка пожала плечами и выразительно посмотрела на Марго, мол, какой с нее спрос?
   Марго, заметив взгляд, надулась и, грохоча ведрами, прошествовала в оранжерею. Оттуда тотчас донеслось ее заунывное бормотание:
   — Да возвратится зола к источнику живых вод, и да сделается земля плодородной, и пусть жизнь производит дерево посредством трех имен, которые суть Нетзах, Ход и Иезод, вначале и в конце, через Альфу и Омегу, которые заключаются в духе Азота. Аминь.
   На лице Алисы появилось благоговение, а мы с Симочкой переглянулись.
   — Что это она там заговаривает? — подозрительно спросила я.
   — Растения, наверное, — с важным видом пояснила Алиса. — Слышала же, речь идет о золе, о дереве.
   Симочка покачала головой и спросила:
   — Здесь кофе еще угощают?
   — Угощают, — заверила я.
   И мы отправились пить кофе. Симочка с удивлением отметила:
   — Алиса, ты сегодня великолепно выглядишь.
   — А все потому, что пропала хандра, — с гордостью сообщила я. — Алька погибает от безделья.
   — Сама же запретила мне работать, — буркнула Алиса.
   Я рассмеялась:
   — Ха! Работать! Картины малевать! Это она называет работой!
   Симочка хотела что-то сказать, судя по выражению лица, вступиться за Алису, но, слава богу, ей помешала Марго. Она снова истошно завопила:
   — Он побежал! Побежал!
   Мы дружно бросились в оранжерею. Марго забилась в угол, прикрылась ведром и, тыча пальцем в пол, неистово орала:
   — Он побежал! Побежал!
   Алиса испуганно таращила глаза, Симочка с трудом прятала улыбку, я же спросила:
   — Кто побежал? Человечек в черных чулках?
   Марго отрицательно помотала головой и заговорщицки прошептала:
   — Нет, в платьице с кружевами и рюшами.
   — Что? — удивились мы хором.
   — В платьице в горошек, — повторила Марго. — С кружевами и рюшами. Симочка удивилась:
   — В платьице? В горошек? Почему же тогда — он?
   — Потому что гомик, — пояснила Марго. И над нами нависла тишина.
   — Тварь это воздушная, — стекленея глазами, поведала Марго.
   Признаться, мне стало жутко. «Как Алиса не боится с ней в доме оставаться?» — удивилась я.
   А Марго осенила крестным знамением углы оранжереи и забормотала:
   — Пусть будет Михаэль предводителем и Сабтабиель моим рабом в свете и светом. Пусть сделается слово моей внешностью, и я повелю духам этого воздуха и обуздаю коней солнца…
   — Марго! — крикнула я ей в ухо, — это тебя уже пора обуздывать! Пора Фаину вызывать!
   Она абсолютно никак не отреагировала, продолжая свое:
   — Пентаграмматоном и именем Иеве, в которых сосредоточено сильное желание и чистая вера.
   Аминь.
   Алиса смотрела на все это безобразие с легким обожанием и снисходительной улыбкой.
   Дурдом какой-то!
   Судя по всему, Симочка такого же мнения была.
   — Та-ак, — сказала я, — ну вы тут оставайтесь, а мне домой пора.
   Оставив Марго в оранжерее, мы, минуя безжизненную мастерскую, спустились в столовую, допили кофе, и я начала собираться.
   — Пойду и я, — сказала Симочка, поднимаясь. — Не провожайте.
   Она вышла, мы же с Алиской начали прощаться — у нормальных женщин на это порой уходят часы. Я только хорошенько разогналась пожелать здоровья Алисе, как из прихожей раздался крик. На этот раз кричала Симочка. Мы с Алисой бросились к ней. Побледневшая Симочка стояла, прижавшись к стене. Глаза ее испуганно сверлили пол, на котором, кроме ковра, ничего не было.
   — Гомик? — спросила я.
   Симочка отрицательно покачала головой.
   — Человечек в черных чулках? — спросила Алиса.
   Симочка снова покачала головой.
   — Нет-нет, — пробормотала она, — ничего, просто голова закружилась.
   С этими словами она выбежала из квартиры. Мы с Алисой переглянулись.
   — Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
   — Великолепно, — ответила Алиса и поспешно Добавила:
   — Человечков пока не вижу.
   — Ну тогда я, пожалуй, поеду налаживать отношения с Евгением, а ты меньше думай о Германе и займись чем-нибудь. Не, ровен час погибнешь от безделья.
   — Сама же запретила мне картины писать, картины писать, — обиженно пропищала Алиса.
   Я посмотрела в ее огромные, слегка раскосые синие глаза, опушенные длинными, самой природой загнутыми до бровей ресницами, и подумала:
   «Кукла, настоящая кукла».
   Несмотря на то, что мы ровесницы, меня с детства не покидало ощущение, что моя Алиса кукла, с которой можно делать все, что угодно: кормить, причесывать, наряжать, ругать, воспитывать и укладывать спать. Возможно, причиной тому является удивительная ее покладистость.
   — Сама же запретила мне писать картины, сама же запретила, запретила, — жалобно мямлила Алиса, наивно хлопая ресницами.
   «И это взрослая женщина? Ох, когда же она выйдет из девичьего возраста?» — подумала я и со вздохом сказала:
   — Ладно, пиши свои картины. Пиши, да не увлекайся и чаще бывай на воздухе, на воздухе.
   — Ура! Ура! — закричала Алиса, пытаясь задушить меня в своих объятиях.

ГЛАВА 5

   — Ваш кофе, сеньор.
   Крахмальная стюардесса остановилась перед пожилым кареглазым мужчиной.
   «Что делает в туристском классе этот богач? — подумала она, заученно улыбаясь. — Запонки, булавка в галстуке, костюм… Целое состояние!»
   — Грациа, сеньорита, — машинально кивнул элегантный сеньор, принимая кофе от стюардессы.
   Взгляд его был прикован к юному очаровательному созданию, запримеченному им еще в Монреале, где он вошел в самолет.
   Сеньор осторожно поднес к губам обжигающе горячий кофе, с интересом наблюдая за тем, как озорно жестикулирует юная красавица. С этими грациозными жестами и милой улыбочкой она мучила, просто пытала своего спутника, судя по всему, отца. Бедняга явно хотел вздремнуть, девушка же требовала общения. Она нетерпеливо желала знать, когда приземлится самолет.
   — Хочу попрактиковаться в испанском, — обнаруживая милый акцент, твердила она.
   — Успеешь еще, — успокоил ее спутник, — я очень на тебя рассчитываю. Поможешь мне переводить техническую документацию.
   — О-о! — Девушка в притворном ужасе сжала пальчиками виски. — Чертежи и пояснительные записки на языке Сервантеса. Самого Сервантеса! Это нужно запретить законом!
   Серебристый «Боинг» компании «Пан Америкен» опустился с прохладных высот в знойное марево горной котловины, к обрамленному скалистыми пиками Мехико, бурлящему, кипящему во влажной экваториальной жаре.
   Пассажиры уже разобрали багаж и разъехались. Девушка и ее спутник все еще томились в таможенной зоне, беспомощно вытягивая шеи. Тщетно. Обнаружить в толпе встречающих табличку со своими именами им так и не удалось.
   — У вас затруднения? — Низкий голос с приятными интонациями звучал красиво.
   Девушка оглянулась, растерянно уставилась на незнакомца.
   — Могу вам чем-нибудь помочь? — с доброжелательной улыбкой спросил он.
   Пожилой мужчина демонстрировал изысканные манеры и, на первый взгляд, был приятен.
   — Скоро ли ближайший рейс на Коацакоалькос? — оживившись, спросила девушка. — Нас не встретили…
   Ее спутник с чемоданами стоял рядом, явно не понимая испанского.
   — Коацакоалько? — обрадовался любезный незнакомец, произнося название города на индейский манер. — Вам нужно на юг?
   — Да, сеньор, — подтвердила девушка. — Нас никто не встретил, — огорченно повторила она. — Скажите, можно ли туда улететь?
   — Завтра, сеньорита.
   Девушка огорчилась:
   — О-о! Как же нам быть?
   — Но если вам не покажется назойливым мое предложение, то вы можете лететь сейчас же, со мной, — приятно улыбаясь, предложил незнакомец.
   Девушка перевела разговор отцу.
   — Я очень спешу, — кивнув пожилому сеньору, сообщил тот, — передай этому господину, что мы рады воспользоваться его любезностью. Но… выходит, что у него есть свой самолет?
   — Да, да, — словно поняв, о чем идет речь, ответил незнакомец, — у меня есть самолет. Небольшой, но очень надежный.
   Только теперь спутник девушки заметил крупные бриллианты в запонках и булавке незнакомца. Пробежался взглядом по его дорогому костюму. Почувствовал неловкость.
   — Мы будем очень вам признательны, — робея, сказал он, — но… мы ограничены в средствах. Девушка, краснея, перевела.
   — О, это не имеет значения, — улыбнулся любезный сеньор. — Мне нужно туда же, куда и вам. Не лететь же в одиночестве.
   — Мы будем вам очень признательны, — повторил спутник девушки.
   Он протянул руку, с поклоном представился:
   — Анатолий Горов, инженер-гидротехник, лечу вот с дочкой по контракту.
   Любезный сеньор, улыбаясь, пожал руку инженеру, коснулся губами изящных пальчиков девушки, представился:
   — Друзья зовут меня Энрике Диас.
   Через сорок минут маленькая двухмоторная «Чесна», покинув аэропорт Мехико, взяла курс на юг.
   Радушный сеньор Диас вслушивался в милую болтовню молоденькой спутницы, щебетавшей без умолку то по-русски, то по-испански.
   — Папа нервничает, потому что опаздывает, — рассказывала девушка, — он специалист по гидротехническим сооружениям. В порту Коацакоалькос уже вторые сутки простаивают корабли из России. Всякие драги и землечерпалки. Простой — это очень дорого, а без папы они не могут начать работы. Мы не понимаем, почему нас никто не встретил.
   — Всякое случается, юная сеньорита, — успокоил ее сеньор Диас. — Во всем есть смысл, и все имеет значение. Люди порой не понимают знаков судьбы…
   — Сеньор Диас, — голос пилота, снявшего наушники, прозвучал напряженно. — Погода ухудшилась. Нам не следовало вылетать из Мехико. Грозовой фронт движется с залива. Метеорологи предупреждали…
   — Что могут знать твои метеорологи о воле богов, Рауль? — безмятежно улыбаясь, прервал пилота сеньор Диас.
   Как ни странно, но летчик успокоился. Он изменил курс, уводя машину от берега Мексиканского залива. Вскоре под крыльями «Чесны» поплыли горы, рассеченные речушками, стремящимися к морю.
   Первый порыв урагана настиг самолет над горами. Машину тряхнуло, как на гигантской колдобине, затем она ухнула вниз. Пассажиры вцепились в ремни безопасности. Руки пилота побелели от напряжения, сжимая штурвал.
   Девушка охнула, закрыла глаза: Ее отец, стараясь подражать невозмутимости сеньора Диаса, принялся ее успокаивать.
   Ураган подхватил самолет. Натужно ревущую моторами «Чесну» швыряло, как щепку в океане. Люди оцепенели, лишь пилот продолжал сражаться с грозной стихией. Молнии, огненными столбами проносясь мимо, освещали напряженные лица инженера Горова и его дочери.
   Один лишь сеньор Диас продолжал улыбаться. Безмятежно, даже счастливо посверкивая своими раскосыми глазами, он что-то бормотал.
   Объятая ужасом девушка теребила рукав отца. Слова ее тонули в грохоте бури и реве изнемогающих от непосильной нагрузки моторов. Сеньор Диас нежно коснулся пальцами ее обнаженного плеча, склонился к ней.
   — Не нужно бояться, юная сеньорита, — оптимистично прокричал он. — Все закончится благополучно.
   Девушка округлившимися от ужаса глазами всматривалась в лицо Энрике Диаса, лучащееся счастьем. Шляпа сеньора слетела, обнажив его странную, яйцевидную, обритую наголо голову. Чем-то жутким и необычным веяло от него. И эта пугающая веселость… Его улыбка… Он походил…
   «На статуи с острова Пасхи. Только они не улыбаются…» — подумала девушка.
   Сердце ее сжалось, забилось тревожно, она испуганно оглянулась на отца, как бы ища у него защиты. Мелькнула мысль: «А вдруг этот страшный человек специально завлек нас сюда, в бурю, в ревущую тьму…»
   Девушка в ужасе отшатнулась от сеньора Диаса, Дрожа, прижалась к отцу.
   Молния сверкнула совсем рядом с крылом «Чесны». Самолет содрогнулся. Его левый мотор чихнул, грохотнул выхлопами и заглох. Остановился пропеллер. «Чесна» подбитой птицей легла на крыло, заскользила вниз. Все ближе, ближе к невидимым горам, ощерившимся скалистыми пиками.
   — Господи, господи, помоги, — шептали губы девушки.
   Ее ослепительно белые зубки выстукивали дробь. Она вцепилась в руку отца. В широко открытых глазах застыл ужас. Отец девушки, вжавшись в кресло, всеми силами старался сохранять самообладание, но и в его глазах метался страх.
   Пилот лихорадочно терзал стартер, пытаясь запустить аварийный мотор.
   — Сеньорита! Сеньорита!
   Диасу удалось перекричать грохот урагана. Девушка обернулась. Светясь доброй улыбкой, сеньор Диас протягивал ей какой-то предмет.
   — Нет!! — закричала девушка.
   Душа ее переполнилась беспричинным страхом. Она не понимала, почему отказывается. От чего отказывается.
   — Нет!!
   Но сеньор Диас, склонившись к самому ее уху, прокричал:
   — Боги моей земли спасут вас.
   — Нет-нет, не надо. — Девушка дрожала и уже ничего не понимала.
   — Я открою вам выход, — настаивал сеньор Диас.
   Он отстегнул ремень, чтобы дотянуться до девушки, и набросил на ее шею медальон. Скорее амулет.
   На тонкой золотой цепочке повис, вырезанный из зеленого нефрита, свернувшийся в кольцо ягуар с лицом младенца.
   И в тот же миг второй мотор «Чесны» остановился. Пилот откинулся на спинку кресла, даже не пытаясь запустить двигатели. Лицо его было спокойно. Он обернулся к сеньору Диасу, и они обменялись улыбками.
   Самолет швыряло и вертело. Руки пилота лишь слегка придерживали штурвал.
   — Мы теперь разобьемся? — жалобно спросила девушка.
   — Нет, — улыбаясь, ответил сеньор Диас. — Сейчас вы все поймете. Вам ничто не грозит. Я расскажу…
   И он заговорил. Удивительный язык, звучный и насыщенный согласными, заполнил кабину падающей «Чесны». Девушка перестала дрожать, вслушиваясь в чарующую музыку этой речи. Совершенно непонятной и… такой понятной…

* * *

   Четыре ветра легли у ног Атуэя. Вздрогнул творящий лики богов. Исповедался камню. Играя, скользнули ветры под золото рек, текущее с плеч Атуэя.
   Сколько золота скроет холод души? О, сколько золота!
   Кожа древних рептилий терзает тело. Шипастая, вросшая в плоть. Вздрогнули ветры, ткнувшись в злобу рептилий. В дремлющий холод, пьющий горячую кровь. Кровь Атуэя!
   Сколько крови нужно бездушной злобе? О сколько крови!
   Четыре ветра лизнули ноги.
   Четыреста лунных дней ждал их Мастер. Рыдала Земля Любви обреченно.
   Псами ветры легли к ногам Атуэя.
   Четыре ветра!
   Горячий ветер — дитя пустыни. Дыханье страсти.
   Ласковый ветер — любимец равнин лесистых.
   Гордый ветер — отпрыск вершин непокорных.
   Свирепый ветер — пасынок белых просторов. Шквальная злоба смерти.
   Четыре ветра.
   Четыре корня души!
   Прекрасным днем полнолуния, в праздник Белой Змеи, роздал душу ветрам Мастер. Роздал, утратив любовь. Утратив надежду.
   Взвились ветры. Дохнули в лицо Атуэю стужей. Дунули зноем. Оседлали стороны света.
   Сколько лун мчались к дому ветры? О, сколько лун!
   Свирепый достиг Края Мира. Не медлил. Замер, кружась с разбегу. Воин с мечом из седого металла путь заступил. Заскулил, умоляя, ветер.
   Дар Атуэя потребовал стражник. Скрылся ветер, стеная. Сгинул в белой пустыне.
   Севера царь всемогущий отнял добычу стража.
   Отдал Горячий ветер царю Пустыни бесценную ношу.
   Заплатил за свободу душой Атуэя Гордый ветер царю Непокорных горцев.
   Плача отдал достояние Ласковый ветер царю Лесной благодати.
   Четыре стороны света — четыре части души.
   Сколько лун стенала душа Атуэя! О, сколько лун!
   Царь Царей собрал воедино душу. Обезглавил владык надменных.
   По следам памяти предков добрел Атуэй до цели. До дворца Всемогущей Власти. Тысячу мер нефрита сложил он у ног владыки.
   Лишь рассмеялся великий.
   — Я отберу твой нефрит, Мастер. А за душу куплю рабыню. Прекраснейшую из смертных. С кожей весеннего аромата.
   Я обрету Забаву!
   Тщетны мольбы Атуэя. Нет у царей состраданья. Покинул Мастер Всевластье. Омыл шипастую кожу.
   Власть заразна!
   Обнялись ветры. Взметнулись над Розовым морем. Подперли небо воронкой. Обрушили силу гнева. Рухнул дворец Всевластья. Прах Владыки развеян.
   Бережно вынесли ветры рабыню. Оставили на дороге. Путь указали к Синим озерам. Оставили обнаженной. Ту, что стала бесценной.
   Сколько лун шла рабыня к Священным Водам! О, сколько лун!
   Пот со лба катился на груди. Падал с сосков животворной влагой.
   В пыль! В пыль!
   Родники оживили землю. Сады расцвели за спиною.
   С полпути ее встретил Мастер. Священную воду принес он. От Синих озер. В кувшине из Глины неба.
   — Сколько лун шла ко мне ты? Сколько лун! Омыл синевой ее тело.
   Ответ упал, как сухая пальма. Слово царапнуло веткой.
   Легко улыбнулся Мастер. Взглянули они друг на друга. Глаза их соком алоэ смазали трещины тела. Шелухой прошлогодней спала шипастая кожа рептилий.