Миронов Валерий. Я был на этой войне (Чечня-95)

рукой.
Боец согласно кивнул головой. Видать, совсем худо пацану, если и
говорить больно.
- Потерпи, браток, немного осталось, - я размотал жгут и начал
осматривать рану. Были видны разбитые кости. - Сделай глубокий вздох, сейчас
я буду накладывать жгут.
Раненый боец послушно вдохнул воздух и затаил дыхание. Я быстро
перекинул жгут возле основания шеи, пропустил его под плечом, рукой и на
груди затянул. Зрачки у парня расширились от боли, но он только замычал,
боясь выпустить воздух. Я похлопал его по щеке:
- Все, сынок. Теперь дыши. Как можно чаще и глубже, но чтобы голова не
закружилась. Ты понял?
- Да, - прошептал он.
- Молчи, мужик. Береги силы. Все будет хорошо. Сейчас я наложу повязку,
а затем мы тебя оттащим в медроту, а там уже тебя заштопают. Не боись!
Прорвемся! - все это я проорал ему в лицо и ободряюще подмигнул.
Правда, моя гримаса могла нормального человека привести в ужас. Грязное
лицо измазано чужой кровью. Но боец меня правильно понял и в ответ слабо
улыбнулся.
Я тем временем взял его автомат и из складного приклада вытащил
индивидуальный перевязочный пакет. Разорвал прорезиненную оболочку,
упаковочную желтую бумагу, вынул булавку, положил ее рядом. Развернул
ватно-марлевые тампоны, которые были в пакете, и, стараясь не касаться
внутренних их поверхностей, приложил к ране. Один тампон на входное
отверстие, а другой - на выходное. Затем неумело, не поднимаясь с земли,
лежа на боку, начал бинтовать раненое плечо. Время от времени заглядывая в
лицо бойцу - жив ли? Жив. Боец здоровой рукой начал шарить по карманам.
Застрелиться хочет?
- Ты что? - встревожено спросил я.
- Курить хочу, а вот найти не могу. У вас есть? - прошептал-прошелестел
он.
- Бля! Нашел время курить! - я обрадовался. - Если хочешь курить,
значит, жить будешь!
Я достал сигарету и вложил в губы ему, потом поджег спичку и дал
прикурить.
- Глубоко не затягивайся, а то голова закружится! - предупредил его.
Затем вновь вернулся к перевязке. Получалось не очень красиво, но зато
тампоны и бинты надежно закутали, укрыли раны. От меня валил пар. Я крикнул
бойцам, которые были рядом:
- Все, мужики! Уноси раненого. Я прикрою!
Сам лег на спину, достал сигареты и закурил. Лежал на спине,
уставившись в небо, и курил. На душе было хорошо. Мало у меня в жизни было
хороших поступков, а теперь довелось спасти, наверное, человеку жизнь.
Хорошо! Замечательно! Я скосил глаза и увидел, как перекатываются, ползут к
нам трое бойцов. Потом посмотрел на "своего" раненого. Я его уже почти
любил. Я спас ему жизнь. Он будет жить! Это здорово. Я ощутил себя таким
хорошим человеком, что сам собой загордился. Молодец, Слава! Перевернулся на
живот, подтянул к себе автомат и, не выпуская из зубов сигареты, начал
осматриваться.
Пока я спасал бойца, атака духов захлебнулась и они залегли, начали
обстреливать нас. Ничего! Прорвемся! Я вписался в какофонию боя тремя
короткими очередями в те места, где заметил копошение духов.
Бойцы подползли и, взяв раненого, поволокли, понесли, потащили его к
мосту. Удачи тебе, Сашка! Удачи!
Я дал длинную очередь. Затвор сухо щелкнул. Ничего страшного. Подтянул
ногой к себе оставшийся от Сашки ремень с подсумком, штык-ножом, фляжкой и
саперной лопаткой. Вытащил магазин, вставил в свой автомат, остальные
магазины переложил в карманы брюк и вновь открыл огонь.
Духи вновь зашевелились и начали отступать. Ага, уроды, зассали! Вслед
убегающим духам мы ударили и поднялись. Не ночевать же здесь!
Вперед! Вперед! Из груди вырывается рев, как у медведя. Рев медведя.
Рев льва. Вперед, псы! Только вперед! Загоним волков! Порвем их, как свора
собак рвет волка! Затравим их! У-р-р-а! Гаси уродов! Тоже мне волки! Щенки!
Покажем ублюдкам, где раки зимуют. Вскочил на ноги и ринулся вперед вместе
со всеми. Не было команды на штурм, все неслись вперед в едином порыве.
Никого не надо было торопить, не надо было матами и пинками поднимать с
земли, вытаскивать за воротник бушлата из окопа. Гаси уродов! У-р-р-р-а!!!
А-а-а-а!!!
Вновь кровь бушует, разум ушел, остались одни инстинкты. Пусть они
работают. Есть задача, есть бешеное желание выжить, разум здесь не помощник.
Только вперед! Зигзагом, "винтом", перекатом, как угодно, но только вперед!
Остановка - смерть! Только вперед! У-р-р-р-ра!!! Гаси недоносков!
А-а-а-а-а!!!
Автомат у плеча, на ходу бью короткими очередями, бросок влево,
перекат, с колена стреляю по баррикаде, перекат вправо, еще перекат, лежа
очередь. Вскочил и вперед шагов десять, на ходу очередь. По мере сближения
очереди становились все длиннее. Стреляем уже как попало. На звук, на тень,
на вспышку. Стреляем не думая.
Разум, уйди! Кровь бушует. Во рту привкус крови. Хочу ноздрями
почувствовать кровь духа, увидеть, как она хлещет из ран, ощутить уходящее
из его тела тепло. Уйди, разум! Прочь! Ты не можешь все это выдержать. Пусть
неандерталец полностью войдет в тело, в мозг, пусть он руководит, командует,
и тогда, разум, мы с тобой выживем, уцелеем! Пусть неандерталец нас
вытаскивает! У-р-р-ра! А-а-а-а-а! И ушел разум...
Появились силы. По всему телу артерии и вены вздулись от бушевавшей
крови. Рот разинут, кислорода не хватает. За всем наблюдаю как бы со
стороны. Бойцы и офицеры как единый организм подбежали к баррикаде. Кто
полез наверх, сбрасывая вниз раненых и мертвых духов. Кто полез в щели и
бреши в стене. Противник бежит. Бегут волки ислама! Ату их!!! Фас! Удушим,
порвем! Фас, ату, ухо!!!
Автомат в руках дернулся короткой очередью и заглох, затвор вновь
коротко и сухо щелкнул, правая рука вытащила пустой рожок, отбросила его в
сторону и начала доставать из кармана следующий. И тут из-за груды битого
мусора поднялся дух, ощерился и поднял на уровень бедра автомат. Судорожно
вставлять рожок и передергивать затвор бесполезно. Времени нет. Только это
промелькнуло в голове. И тут вновь заговорил неандерталец, а может, еще
кто-то из древних людей, спавший до этого в мозгу. Правой ногой шаг вперед.
Даже не шаг, а бросок, и одновременно ствол автомата по инерции под тяжестью
тела вонзается в мягкий живот духа. Мой рот открыт. Я ору нечеловеческим
голосом. Это не крик - это рев победителя. Собственные барабанные перепонки,
кажется, не выдержат этого рева и порвутся.
Дух пытается произвести из своего автомата выстрел. Ха-ха-ха! Не
выйдет. Я левой рукой легко вырываю у него автомат и отшвыриваю далеко от
себя. Зрачки у него расширены от ужаса и боли, я вырываю свой автомат. Дух
падает и зажимает левой рукой порванный живот, правой шарит у себя на поясе.
Не знаю откуда, но я знаю, что он ищет гранату. Знает, сука, что не выживет,
и поэтому хочет уйти и меня с собой прихватить. Не выйдет, урод. В зверином
оскале показал ему зубы. Я подпрыгнул так высоко, как только мог, и
обрушился на грудь лежавшего духа. Всю тяжесть своего тела я направил на
каблуки. Явственно услышал, ощутил, как хрустнули ребра противника. Я вновь
подпрыгнул и обрушился ему на грудь, но приземлился уже на колени. Снова
захрустели, затрещали ребра духа. Не сходя с его разломанной плоти, заглянул
в глаза противника. У того изо рта фонтаном и струйками из ушей потекла
кровь. Тело дернулось, выгнулось и застыло. Открытые глаза уставились в
небо. В зрачках отражались никуда не спешащие, застывшие зимние облака.
Тебе не дурно, читатель? Это, к сожалению, не показуха, я описываю
только то, что происходило на самом деле. Я не "крутой" и не сумасшедший,
просто когда хочешь вернуться домой целым и невредимым, приходится
становиться зверем в самом худшем его проявлении. Частично и ты, читатель, в
этом повинен. Не захотел ты воспрепятствовать началу войны. Она для тебя
где-то далеко происходит. Очень далеко, на другой планете. Не знаю, когда я
вернусь домой, удастся ли мне удерживать все эти проявления. Мозг - это не
аппендицит. Он может в любой момент такой фортель выбросить, что потом и сам
будешь удивляться, как это ты смог сделать. И поэтому, читатель, не
удивляйся, когда в хронике происшествий ты будешь узнавать, как у жертвы
кишки мотали на кулак. В этом частично будешь и ты виновен. На месте жертвы
можешь оказаться как ты сам, так и твоя жена, ребенок или просто знакомые,
близкие тебе люди. Люди, которых ты любишь, ценишь, которые тебе дороги. А
все только потому, что ты испугался или сделал вид, что тебе все равно, и не
присоединил свой голос к жидкому хору, пытавшемуся остановить безумие.
Безумие порождает безумие. Чудовище войны еще долго будет порождать чудовищ
в мозгу участников этой бойни, а затем монстры будут выходить на улицу и
брать то, что, по их мнению, принадлежит только им. По закону войны
принадлежит.
Другого закона мы не знаем. Страна, народ нас предали, отвернулись,
забыли, прокляли. "Афганский синдром" покажется вам детской сказочкой, когда
через пять-семь лет мы поймем, что для нас нет места под солнцем. Это место
занимаешь ты, читатель. А вот тогда мы тебя подвинем. Больно подвинем, так
что не обижайся, когда мы тебя уроним мордой о шершавый асфальт. А может, ты
умрешь, так и не поняв, что же с тобой произошло. Мы не сумасшедшие. Но мы
заслужили более почтительное, уважительное отношение к себе. Если его не
будет, то завоюем его точно так же, как завоевали в Грозном в январе
девяносто пятого.
Вперед, вперед, фас, ату!!! Видишь, разум, что здесь тебе делать
нечего. Ты не выдержишь, ты уйдешь от действительности. От реальности. А я
из-за тебя сойду с ума. Нет! У-р-р-р-ра!!! Вперед!!! Только вперед!!!
Порвать, разорвать, разгрызть!!! Зачем? Ради жизни моей и моих друзей!!!
Не заметил, как оказались по другую сторону баррикады. Впереди, через
пятьдесят метров, чернело здание Государственного банка Республики Ичкерия,
язви ее в душу. С дикими воплями, гиканьем, воем мы неслись к этому зданию.
Танки, БМП, обтекая бывшую баррикаду, укутанные выхлопными газами,
прикрываясь нами, выходили на исходные позиции для стрельбы. Из здания
Госбанка по нам ударили духи. Били из стрелкового оружия, и, хотя расстояние
было большое и из-за дыма, копоти, гари толком не было видно ничего, били
длинными очередями, как в ближнем бою.
Когда бьешь длинными, независимо, от плеча, от бедра или от живота, то
разлет получается большой. Тут, значит, у "волчат" сдали нервы. Ничего.
Недоноски, мы вас сделаем. Крови. Только крови и больше ничего. Опыт со
вскрытием брюшной полости без наркоза у духа мне понравился. Я был пьян
боем. Пьян без вина. Ур-р-р-р-ра!!! Вперед, неандерталец!!! Крови, только
крови и жизни! А-а-а-а-а!!!
Тем не менее первые ряды залегли. Кто-то уже перестал шевелиться.
Кто-то, воя, зажав рану, катался по грязному, усеянному осколками битого
строительного мусора асфальту. К ним спешили на помощь их же товарищи,
сослуживцы, братья по крови. Порвем за каждого "трехсотого", "двухсотого".
Не дрейфь, ребята, порвем на части душару!
Но какие бы гены ни бушевали во мне, я решил не корчить из себя героя и
упасть все же на грязный асфальт. Сумерки уже почти сгустились. Дураки наш
господин Гарант Конституции и его министр обороны, что начали войну зимой.
То ли дело летом. Тепло, сухо. Световой день длинный. Не надо на себе
тяжелый потный бушлат таскать, заботиться о дровах для обогрева. На земле
спать тоже можно, не боясь. А сейчас?! Зимние сумерки опускаются. Наступает
холод. Ветерок разогнал немногочисленные облака, и теперь полная луна будет
нас освещать, как в театре яркие софиты сцену. Отсутствие облаков показывало
также, что тепло от земли и от наших тел сейчас не будет удерживаться их
ватной подушкой, а устремится в вечно холодную Вселенную. Спасибо, товарищ
Ролин, и за поддержку с воздуха, и за поддержку с другого конца площади.
Если днем не ввязались в бой, то уж ночью и подавно нас кинут, как собак,
загибаться на этой сраной площади. А зачем? А х... его знает, зачем!!! В
Кремле, в Доме правительства, в Государственной Думе, Федеральном собрании и
в Министерстве обороны сейчас тепло. Да я думаю, что и господа банкиры, для
которых мы сейчас, пластаясь, зарабатываем немалые бабки, тоже не дрожат от
холода.
Сейчас если не пойдем вперед, то через пару часов начнем умирать от
холода. Сердце у многих бойцов не выдержит резкого похолодания. Срочно,
просто очень срочно необходим спирт, коньяк, водка, горячая пища и горячий
чай. Иначе нам удачи не видать. Все сибиряки, мы это прекрасно осознавали,
как и то, что горячей пищи нам не видать, как взятия Дворца Дудаева этой
ночью. Ладно, у меня коньяк есть, а у остальных? Кстати, у меня
действительно есть коньяк! На всю бригаду не хватит, ясный перец, что не
хватит, но поделиться с одним-двумя бойцами я могу. Без проблем.
Обстрел не прекращался. И вот впереди меня два бойца, лежащие рядом,
один за другим дернулись и замерли, застыли. Руки и ноги вывернуты в
неестественных позах, головы запрокинуты. Раненые не лежат в таких позах.
Один из лежащих рядом рванулся к ним. Его тут же перехватили товарищи.
- Куда, идиот?! Подстрелят и фамилию не спросят. Лежи.
- Как же! Вы что, уроды недоделанные, своих кидаете?!
- Все, нет их уже. Убил снайпер.
- Да пошли вы, трусы. Там мой земляк. Мы с одного дома. Не верю!
Пустите! - кричал солдат, вырываясь из рук своих товарищей.
Тут один их державших не выдержал и отпустил его. Воспользовавшись
данным обстоятельством, боец хотел было побежать к погибшим, но тот же боец,
который его отпустил, локтем сильно ударил в переносицу. Солдат отключился.
Двое товарищей подхватили его под руки и бережно, ползком, потащили в тыл.
Вслед им слышались голоса:
- За что его так приложили?
- Под снайпера рвался, вот и утихомирили. Ничего, очухается, еще будет
благодарить.
- Точно. Спасибо скажет!
- Сейчас его в медроту. Там тепло. Повязку на нос наложат. Пару дней
поваляется. Здорово!
- Ползи сюда, я тебе тоже харю разобью, а потом оттащу к медикам.
Давай?
- Да пошел ты.
- Мужики! Вот сейчас полбутылочки водочки выкушать бы, а?
- Заткнись, мудила! Не трави душу.
- Если сейчас спирта не будет, то придется в атаку идти.
- Точно, вон луна всходит.
- Или откатываться надо и спирт жрать, либо вперед. А то она сейчас,
как на вокзале перрон, осветит.
- Что делать будем?
- Хрен его знает. Командиры есть. Вот пусть у них голова и болит.
- Эх, сейчас шашлыка бы... - кто-то мечтательно произнес из темноты и
огрызнулся автоматной очередью в сторону духов.
Из-за нашей спины начали стрелять танки. После нескольких пристрелочных
выстрелов снаряды более-менее точно начали ложиться в цель. Каждое удачное
попадание танкистов мы приветствовали громкими воплями. На земле лежать
становилось все холоднее. Я вновь вытащил свою фляжку с коньяком и, открутив
крышечку, сделал большой глоток. Сразу стало теплее, уютнее, веселее. Сейчас
в теле благополучно уживался и разум человека двадцатого столетия, и мрачный
предок из холодных пещер, готовый при первой необходимости занять
главенствующее положение и рвать зубами врага. Судя по всему, коньяк
пришелся по душе обоим. Я сделал еще один приличный глоток. Вот и кровь в
теле веселее потекла.
Танки стреляли не переставая. Барабанные перепонки, огрубевшие от
грохота разрывов, почти не замечали этого ужасного шума. Только горячий
воздух пороховых разрывов периодически прокатывался по нашим телам, шевеля
при этом одежду. Хорошо! Хоть немного, но согревает. Загорелось здание
Госбанка. Мы приветствовали это воплями победителей, лежа на земле. Снег и
грязь немного оттаяли под нашими телами, мы лежали в грязных лужах. Сумерки
уже сгустились, наступала ночь. Луна слева поднялась и уже начинала нас
освещать. Хреново!
По цепочке передали приказ: "Готовность к штурму!" И то дело. Правда,
по опыту прежних своих войн, я дико сомневался в необходимости,
целесообразности и эффективности таких ночных штурмов, но об этом можно было
спорить в штабе, а здесь, на площади, я выполнял приказ. Через две минуты
поступил приказ на штурм. Танки еще не прекратили стрельбу, а на этом малом
расстоянии они били прямой наводкой. Снаряды, казалось, проносились над
самой головой. Пробежав метров десять под своим огнем, мы замедлили темп.
Боялись попасть под собственные снаряды, да и осколки от здания также могли
нас задеть.
Вновь разум ушел. Бежал я, ничего толком не осознавая. Вот и здание
рядом. Вокруг зияют воронки, оставленные авиабомбами, здание
полуразрушенное, но старинной постройки. Крепкое, зараза! Духи очень
агрессивно нас поливают свинцом. Но судя по всему, у них там еще и снайпера
окопались.
Наша первая цепь... Порядка двадцати человек было убито и ранено.
Вторая пыталась оттащить, вынести раненых и убитых из-под обстрела. Многие
тоже падали. Кто шевелился, кто, воя, катался по перепачканному грязью и
кровью асфальту, зажав раны на теле. Кто-то самостоятельно пытался уползти
из зоны поражения. Но многие... Многие остались лежать с нелепо вывернутыми
конечностями, запрокинутыми головами.
Все это освещалось пламенем от горевшего здания Госбанка, постоянно
висящими в воздухе осветительными ракетами и равнодушной ко всему луной.
Наступившая ночь пронзалась трассирующими очередями из пулеметов,
установленных на танках. Грохот боя, вой разлетающихся осколков и визг
рикошетирующих пуль, их противное чмоканье при попадании в мертвые тела
создавали кошмарную акустическую картину, которая парализовала мозг. Главное
не думать. Иначе безумие обеспечено. Работать, работать, работать! Так,
вперед, только вперед! Еще минут десять топтания на месте - и все...
Получите, родители, жена и прочие родственники, оцинкованный ящичек с
телом вашего любимого воина-освободителя, восстановителя конституционного
порядка. Да, не забудьте расписаться. Здесь, вот здесь и здесь. Не надо
кидаться на нас. Мы вашего горячо любимого не посылали туда. А я откуда
знаю, кто посылал. Все. Примите наши искренние соболезнования. До свиданья.
Нет. Остаться не можем. Нам еще три таких "посылки" развезти надо. После
похорон зайдите в военкомат и в собес по месту жительства - оформите пособие
и пенсию. Не забудьте собрать и принести двадцать пять справок. И чтобы все
оригиналы были, а то ничего не дадим. Все, счастливо оставаться.
Хрен вам! Не выйдет! Не привезут меня в этом поганом ящике, если только
я сам на себя руки после ранения не наложу! Тьфу, тьфу, тьфу! Вперед. Только
вперед! Давай, "махра", поднимай задницы. Шевелитесь, желудки. В банке,
может, остались деньги. Ура!!! Деньги, мани, бабки, капуста! А если Госбанк,
так может, там и доллары имеются?! Может, и есть, только не будут они нас
ждать. Фас! Вперед! Шевелись! Не толкай меня автоматом в спину, идиот, а то
выстрелит!
И вновь ожила серо-грязная масса нашей бригады, и пошли, пошли, пошли.
Танки прекратили огонь, чтобы не задеть нас. Вот уже и банк рядом. Но что
это?
Из темноты с флангов послышался грохот и скрежет танковых гусениц.
Неужели "махра" спешит на помощь? Ура! Наши! Давай, навались! Сейчас мы
духов закопаем!
Из темноты действительно выехали танки. Танки марки "Т-64". У нас -
"Т-72". И эти танки устаревшей конструкции начали нас расстреливать почти в
упор. За танками пряталась пехота. Не наша пехота. Поначалу мы полагали, что
это нам идут на помощь, но духи воспользовались именно тем моментом, когда в
горячке боя мы пошли на штурм. И с флангов в тыл нам они ударили. Так никто
толком и не узнал, сколько же на самом деле было танков у противника. Они с
ходу врубились в наши порядки, кроша, молотя своими траками, катками тела
НАШИХ бойцов, наматывая на ведущие шестерни руки, ноги, внутренности,
одежду. Одновременно они расстреливали стоящие в тылу танки. Опять же НАШИ
танки. Те не могли им отвечать, потому что могли зацепить, убить, угробить
свою пехоту. Вот и стояли они как мишень. Духовские танки расстреливали их,
как на учебном полигоне давно пристрелянные мишени. Духи нас, как стадо
скота, загнали на пятачок перед Госбанком и с трех сторон почти в упор
расстреливали, не давая ни малейшей возможности вырваться из этой западни.
Мы не могли вырваться и дать свободу стрельбы для наших танков, а те не
стреляли, чтобы нас не убить. И вот метались, как бараны.
Кому-то удалось подбить духовский танк. Тот запылал. И вот под
рвущимися боеприпасами в горящем танке мы начали прорываться. Наши танки уже
вовсю полыхали, привнося дополнительное освещение в общую ослепительную
картину площади.
Никаких чувств, кроме одного, не было. А был СТРАХ. Огромный страх. Он
вытеснил все из тела, из головы, мозга. Не было уже ни капитана, ни
гражданина Миронова, а был только трясущийся от ужаса комок дерьма, который
хотел лишь одного - ВЫЖИТЬ. И все. Просто выжить. Тут не вспоминаются давно
забытые молитвы, а просто несешься в темноту. Спотыкаешься, летишь, не
ощущая боли от ушибов, ссадин. Ничего, кроме леденящего душу, тело страха.
Вслед несутся очереди, слышны крики ярости, боли, вопли раненых, но не
можешь уже вернуться, чтобы помочь. Паника, только паника и страх. Страх
размазывает тебя по асфальту, он заставляет тебя бежать только по прямой с
бешеной скоростью. А тебе же кажется, что стоишь на месте. Ты несешься в
темноте по площади, которую несколько часов назад брал, сражаясь за каждый
сантиметр. Она усеяна еще не убранными телами как наших бойцов, так и духов.
Ты спотыкаешься об них, падаешь, вскакиваешь и снова вперед. Трупы твоих
друзей у тебя уже не вызывают больше никаких эмоций, никакого желания или
жажды мести. Чувствуешь только одно - раздражение. Раздражение от того, что
они мешают тебе бежать. Сил и так немного, а тут еще они лежат.
Чувствую, что силы уже на исходе. Сбавляю темп. Вокруг много наших
бежит. Такие же, как и у меня, вытаращенные глаза, в которых человеческого
уже мало осталось. Распахнутые рты в безмолвном крике. Никто не кричит.
Никто не матерится. Все берегут силы для бега. Духи близко не приближаются к
нам. Видимо, боятся в темноте нарваться на отпор. Не надо загонять мышь в
угол, она тогда становится агрессивнее и страшнее кошки.
В темноте мы сбились с ориентира. Теперь бежим уже не назад, к мосту, а
в сторону Дворца Дудаева. В небо над нашими головами поднялись ракеты и
осветили несущееся стадо. Это мы. Нет ничего человеческого в этих лицах,
глазах, дыхании, взгляде.
Ударили автоматы и пулеметы. Первые ряды были выкошены, остальные на
бегу, стараясь не останавливаться, попытались развернуться. Задние налетали
на передних, сшибали их на землю, падали сами. Поднимались. И вновь бег. Бег
в темноте. В глазах от усталости пляшут искорки. Никто никому не помогает.
Раненые стреляются, кто-то пытается уползти в темноту. Подальше от света
вездесущих ракет. Луна-предательница, сука, тварь гребаная, светит уже не
хуже ракет, пробиваясь сквозь завесу дыма от пожарища. Силы уже почти
оставили меня. Господи! Только не плен! Лучше смерть, только не плен!
Помоги, Боже! Помоги! Спаси и сохрани меня!
Перешел на быстрый шаг. Воздуха не хватает. Хочется сорвать с себя
бронежилет и бушлат и открытой грудью упасть на мокрый от крови асфальт. И
лежать, лежать, тяжело дыша, восстанавливая дыхание. Нет! Нельзя. Подойдут
духи и тогда - плен. Нет, только не плен! Я попытался вновь бежать.
Кровь бьется в черепной коробке, как сибирская река на пороге. Она
бурлит, пенится, пытается своротить мешающие ей камни. Переворачивает их,
шевелит. Кажется, что от перенапряжения и давления череп сейчас взорвется.
Нет сил бежать. От перенапряжения я почти ничего не слышу, кроме шума
собственной крови в ушах. Перехожу на шаг. Автомат вешаю себе на шею и
складываю на него руки. Все тело налито кровью. Не то что бежать, просто
переставлять ноги тяжело. Справа подбегает боец, без слов подхватывает меня
и тащит за собой. Пробежав несколько метров, я понимаю, что сил нет и я могу
только затруднить солдатский бег. Голос, продирающийся сквозь рваные бронхи
и никотиновые пробки, чуть слышен:
- Иди. Иди. Я тебе не помощник.
- А как же вы?! - мне в ухо почти кричит солдат.
- Иди. Я сам... - мне трудно говорить, не то что бежать.
- Я не брошу вас! - в голосе солдата слышно отчаяние.
- Пошел на хрен. Выбирайся сам. Я пойду следом, - из последних сил
двумя руками отталкиваю солдата. Мы разлетаемся в разные стороны.
Солдат удаляется прочь. Последний толчок отнял у меня последние силы. Я
сажусь на землю. Тяжело дышу. Сплевываю на асфальт тягучую слюну. Сердце
бешено колотится. По учебе в военном училище знаю, что после бега нельзя
сидеть, клапаны у сердца могут захлопнуться и не открыться. Но ходить нет
сил. Когда из глаз ушли пляшущие искорки, обвел тяжелым, затуманенным взором
вокруг себя. Автомат так и продолжал болтаться на шее. Не было сил снять
его. Не было сил просто шевелиться.
Поодаль сидели, лежали, полулежали фигуры. В основном это были офицеры.
Понятно, возраст уже не тот, и, конечно, физическая подготовка тоже. А
гражданские возмущаются, что военные так рано на пенсию уходят. Если среди
нас и были те, кому за сорок пять, то среди живых их потом не обнаружили,
это я гарантирую. Некоторые сидели на трупах. Может, и удобно, но я еще не
дошел до такого состояния, до той черты, когда в полнейшем отупении ты
ничего не соображаешь. Все просто сидели и смотрели в сторону противника.
Кто-то был готов, отдохнув, продолжить прерванный бег. Но большинство, и я в
том числе, готовы были принять последний бой. Не было сил бегать. И