Страница:
только лишь в одной коробочке. Штук десять часов "Командирских". И все! Ни
наград, ни медалей. Ни-че-го! Только напутственное слово и выражение полной
уверенности, что войска и в дальнейшем выполнят любой приказ своего
Главнокомандующего. Тьфу, засранцы московские!
Мы это дело компенсировали обильной выпивкой и праздничным салютом.
Салют получился ничуть не хуже, чем при взятии Грозного. Нам в очередной раз
плюнули в душу, а мы утерлись и напились. Махра все стерпит.
Время шло, слухи о наступлении постоянно висели в воздухе, но команды
не было и, несмотря на наши многочисленные просьбы, нам не позволяли
переместиться в Ильинку. А духи уже начинали борзеть с каждым днем все
больше и дольше. Деревья начали покрываться редкой зеленью, но в целом лес
уже не просматривался насквозь, как прежде. Духи обстреливали каждую ночь
часовых, попытались подойти ближе, но, напоровшись на растяжки, развесили
свои кишки по деревьям. Вороны потом неделю там стаей столовались.
А потом разведгруппа десантников пошла через нашу территорию по
"зеленке" и неподалеку напоролась на засаду. Шума боя мы не слышали, иначе
непременно пришли бы на помощь, по радиостанции нас также никто не звал на
помощь. Позвали местные пацаны. За время войны это приходилось видеть
неоднократно, но каждый раз переживаешь заново. Шесть человек, наших ребят
славян, были убиты. Животы разрезаны, туда забита земля вместо
внутренностей, ножом вырезаны звезды на спине, лацканы кителя, звездочки у
офицера на "погоне", половые органы отрезаны и вложены в рот. Глаза
выколоты. Уши обрезаны. Доктора сказали, что издевались уже над мертвыми
телами. Для нашего устрашения. Ну, сами напросились.
Второго марта в количестве двух взводов, в сопровождении пары танков,
мы выехали в Ильинскую. Первым делом проверили дом сотрудника ДГБ. Опять
радист в Петропавловке предупредил кого-то в Ильинке. Агентура сообщила
разведчикам и особистам, что при выдвижении нашей колонны все духи убежали в
сторону Гудермеса. Короче, никого мы не поймали. Зато нашли немало
интересного в двух домах. Шесть автоматов, радиостанцию "Р-159", "Шмеля",
три посмертных жетона. После этого бойцы взбесились. Значит, тут были духи,
которые коллекционировали жетоны убитых ими же наших бойцов! Бей! Ломай!
Круши! Что это во дворе? Иномарка! Возьмем? На, х...! Мы не мародеры!
Магнитофон, сиденья долой! Самим пригодится. А по машине от души очередь,
еще одна! Хорошо! Лопаются колеса, машина оседает! Бей ее! Отходим подальше,
и напоследок пару выстрелов по дому из подствольника, где жили духи и
выстрел по машине. Машина объята пламенем, через пару минут взрывается. Мы
не мародеры, нам чужого не надо.
При проведении рекогносцировки и поиска брода через Сунжу напоролись на
засаду, и танк завяз в реке. Духи стреляли от души. Хотели захватить танк в
качестве трофея. Они, сволочи, обосновались на нефтевышке. Танк с третьего
выстрела разрушил вышку. И это притом, что все мыслимые ресурсы по прочности
ствола танк выработал еще в Грозном. А также, что из башни было видно только
самую макушку вышки. Что значит опыт, приобретенный не на полигонах, а в
бою! Молодцы танкисты! Мы радостно заорали. Было видно, как пара духов с
визгом полетели вниз, где обломки вышки их накрыли. Но, пользуясь
преимуществом высоты и зелени леса, они подошли ближе, и вновь атаковали
нас. С наступлением ночи заминировали танк, сняли экипаж. Переночевали на
берегу, постоянно освещая местность. Экипажи БМП из пушек и пулеметов
прокашивали противоположный берег, не давая духам подойти к воде.
Наутро духи попытались прорваться к танку, стреляли из гранатометов.
Гранаты, выпущенные из РПГ-7, "Мух", "картошка" подствольников шуршала над
головой, с глубоким чваканьем впивалась в илистый берег, осколки застревали
в деревьях, звенели по каскам, но никого не задели. Не было даже легко
раненных. Воистину, Бог любит только пехоту!
Двое танкистов с застрявшего танка ныряли в обжигающе холодную воду,
зацепляли трос. Удалось это сделать только с третьей попытки. Затем, трясясь
от холода, они залезли в свой танк, где распечатали неприкосновенный запас
спирта и командирский -- водки.
Зацепили трос на полузатонувшем танке, привязали ко второму танку.
Дернули. Трос напрягся, взревел двигатель, гусеницы зарылись в землю,
полетели комья земли, танк дернулся раз, другой, третий, но, увы,
безрезультатно. Духи взвыли на том берегу от радости и усилили огневой
натиск. Казалось, что запасы гранат для РПГ у них бесконечны. По
радиостанции запросили подмогу. Подошел еще один танк. Огнем из БМП и
ручного оружия вновь отогнали духов.
Снова солдаты ныряли в ледяную воду, цепляли второй трос, на этот раз
удалось с первого раза, и два танка, как мифические кони, разом дернули и
потащили своего увязшего в грязи собрата. Медленно, неохотно многотонная
махина дрогнула и начала выползать на наш берег. Завели двигатель и помогали
выбираться. С крутых боков лилась вода, грязь, висевшая кусками,
отваливалась. Мы ликовали!
Деревню предупредили, чтобы вернули председатели из Петропавловки и,
что если повторится подобный фокус с засадой возле их деревни, мы их сожжем.
Никто не собирался этого делать, да и не позволили бы нам это сделать, но
тем не менее угроза подействовала. Через сутки вернулся председатель,
правда, на кой ляд он нам нужен был? Но Буталов и наш генерал радовались.
Теперь он постоянно присутствовал на КП. Прямо как вражеский агент.
Вновь пришла замена офицерам. Дал адрес жены и деньги на телеграмму.
Надо же поздравить с 8 Марта.
Время шло. Наступило восьмое Марта. Женщин в бригаде не было, но
отпраздновали его мы пышно. С тостами, с салютом за наших жен, матерей,
сестер, подруг, любимых.
После праздника сообщили, чтобы готовились к наступлению и перемещению.
Команда была дана только войскам, сосредоточенным на Западном направлении.
Южное направление оставалось без движения. Нас на Западном было немного. Мы
-- Сибиряки, по хребту полз 125 артполк из Питера, возле Аргуна сборная
бригада из Ульяновска, вместе с полком МВД, на подходе, говорят, свежие
части. Может нам на замену?
Вторую неделю дождь лил, как из ведра, не переставая ни на минуту. Как
можно было передвигаться в такой каше? И вот тринадцатого марта был получен
приказ. Чтобы все Западное направление поднялось и переместилось в заданные
районы. И наша бригада поднялась и пошла. Оставили в Петропавловке только
лишь медроту, ОБМО, рембат, а остальные -- вперед. И пошли, пошли, пошли.
Необходимо было переместить КП в станицу Ильинская, а также занять
позиции северо-западнее станицы, в сторону Гудермеса. И вот представь себе,
читатель, такую картину, когда нет гравийной дороги, и вся бригада ползет по
глинистой дороге, ежесекундно рискуя сорваться, съехать в глубокий овраг,
который примыкает вплотную к дороге.
При подходе к деревне начался минометный обстрел. Били из-за деревни.
Прицел был неверный, но постоянно кто-то его корректировал, и поэтому с
каждым новым выстрелом мины ложились все ближе и ближе. С господствующих
высот начался обстрел из ручного автоматического оружия. А мы ползли, как
черепахи, постоянно сталкиваясь, мешая друг другу. Слава богу, духам пока не
везло.
Первый и второй батальон обошли по полям станицу и вырвались на поля.
Там также их ждал противник. Как могли, разъехались с дороги, спешились и
начали окапываться, приняли бой. По радиостанции сообщили, что спугнули
каких-то двух женщин, что сидели в кустах. Может быть корректировщицы. Все
матом в эфире обругали их. Тут бой идет, а они за какими-то бабами будут по
полям скакать! Идиоты! Нашли время!
Никогда, читатель, не пробовал окапываться в глине после двухнедельного
дождя? Земля, не земля, а масло. Лопата скользит, не цепляясь. Сверху летят
с противным воем мины и падают с чмоканием в жижу, а спустя полсекунды
взрываются, поднимая вместе с осколками огромные фонтаны грязи. И ты
вынужден при каждом этом свербящем душу вое плюхаться брюхом, мордой в эту
ненавистную жижу и пережидать разрыв. Мерзость, должен я тебе доложить.
Кое-как вычислили местонахождение противника и сами, из БМП, танков,
навели собственные САУшки, начали долбить духов. Это здорово! Столько дней
не было такого массированного огневого контакта, не было полноценного боя.
История с завязшим танком -- это больше похоже на стычку, а не на бой. Может
кто-то со мной не согласится, это мое субъективное мнение.
Но именно тогда все было как в Грозном. Снова адреналин бушевал в
крови, все тот же привкус крови во рту. Страх, замешанный на азарте в душе,
сумасшедший блеск в глазах. Я снова в деле!
Вперед! Вперед! Перекатом, в полуприсяде, до ближайшего кустарника. Юра
рядом, в паре метров Пашка тоже прилаживается и поливает кустарник на крутом
холме из автомата. Юра встает на одно колено и стреляет из подствольника, мы
с Пашкой его прикрываем. Тут же рядом и другие офицеры и солдаты стреляют,
окапываются. Первый шок от внезапного нападения прошел. Засиделись мы за это
время. Забыли что такое настоящий бой. Зажирели. Мышечная память начинает
работать. Перекат, перекат, очередь. Что-то шевелится, очередь туда, для
верности еще одну. С Юрой работаем в паре хорошо. Он видит направление моей
стрельбы и также посылает туда пару гранат. Один из разрывов гранат
отличается от прежних. Одновременно с ним слышится крик. Кому-то из духов
звиздец.
И вот духи дрогнули, попятились. Дави их, мужики! Ату, фас! Все это
почувствовали, усилили натиск. Даже без оптики видно, как духи удирают.
Кусты шевелятся, в просветах мелькают их спины. По радио тоже передают, что
подобная картина и у первого и второго батальона. Тесним духов! Победа!
Первая за столько дней ожидания. Живем, мужики! Вперед!
И тут кто-то вмешивается по радио и отдает какую-то непонятную команду.
Сначала никто толком не сообразил что к чему. Думали, что духи шалят,
отвлекают внимание, сбивают с толку. Вышли на другой частоте, других
позывных, переспросили. Нет, все правильно. Прекратить перемещение, из боев
выходить и возвращаться на исходный рубеж. Дурдом какой-то. Никто ничего
толком понять не может. Все в недоумении. Было бы понятно, когда нас теснили
бы, давили бы духи, и мы не могли с ними справиться собственными силами. А
тут нет, мы их давим -- и приказ отступать!
Первая мысль у всех была, что это предательство в Ханкале.
-- Уроды московские!
-- Все, что только можно предали.
-- Точно, сейчас пришел наш черед!
И вот мы начали крайне неохотно возвращаться на исходные позиции в
Петропавловку. Получалось, что духи бежали от нас, а мы от духов. В
кошмарном сне такое не могло никому привидится. В глазах местных жителей
выходило, что мы испугались и трусливо бежали. Духи сильнее. Когда вновь
входили в станицу было видно по глазам встречавшихся на пути, что они
торжествуют. Зато мы были злы, как черти в аду. На месте нашей прежней
стоянки уже копошились местные, собирая, то, что мы не успели вывезти.
Выстрелами в воздух разогнали их.
Генерал, комбриг, начальник штаба, не переодеваясь, сразу поехали в
Ханкалу, разбираться. Оказалось, что из-за дождей, видите ли, остальные
части не смогли передвигаться. Завязли, сукины дети! Одна, лишь, Сибирская
махра сумела вывести технику и выполнить поставленную задачу. Недоноски
элитные! Сибиряки вгрызаются в асфальт в Грозном, идут вперед, рвут жилы,
гробят технику, а остальные засранцы не могут по грязи передвигаться. Блядь,
так что получается, будем только в июле воевать?
Так и простояли мы без движения еще три дня. Через день дождь
закончился, поднялся ветер, выглянуло солнце, подсушило дороги, землю.
Поехали!
На этот раз переход прошел без каких-либо эксцессов. КП бригады
разместилось в школе, которая уже больше года не работала. Не нужны были
Дудаеву образованные люди. Читаешь Коран -- значит, уже академик. Дети гор,
что поделаешь.
Школа была разделена на два корпуса. В первом разместился сам штаб, а
во втором -- через дорогу -- разведчики, химики, через несколько недель к
ним присоединятся медики. Пока медики остались в Петропавловке. Позади школы
находился скотный двор, там разместился узел связи и прочие службы.
Мы с Юрой поставили свою машину перед школой. По соседству по доброй
традиции устроился Серега Казарцев, рядом строевая часть, секретка, там же и
склад топокарт. Строевую часть возглавлял прибывший по замене майор Серега
Артамась. Прозвище у него было -- Фантомас. На что он, правда, здорово
обижался. И только друзьям позволял так себя называть. Нас с Юрой он был
значительно старше, считал выскочками. Да мы к нему в друзья и не
набивались.
Началось знакомство с местными. Они как всегда заверяли нас в своей
лояльности, охотно рассказывали страшные сказки о духах, как те над ними
издевались и т.д. и т.п.
На следующий день произошел забавный случай. У комбата второго
батальона случился день рождения. На войне день рождения -- это особый
случай. И вот замполит этого батальона пошел на самоубийственный, но
благородный, поступок. Ночью вместе с водилой он угнал два БМП, проехал за
ночь все блок-посты, попав пару под обстрелы, неизвестно чьи, но вышел из
них живым: дуракам везет. Приехал под утро в Моздок, хотя там тоже усиленные
милицейские посты на въезде и военных как грязи, но, тем не менее, -- это
факт. Подрулил к магазину "Хлеб-Торты", поднял сторожа, тот позвонил
директору. Когда приехал перепуганный директор, ему популярно объяснили, что
им нужен самый лучший торт, который он только может найти у себя. Конечно,
от него никто не требует Новосибирский торт, ведь всем в бригаде известно,
что только там умеют делать самые вкусные торты. По случаю войны сойдет и
хреновый, местного производства. Директора магазина это сильно обидело. Он
собственноручно вынес и запаковал самый лучший, большой торт с надписью "С
Днем Рожденья!". В придачу дал свечей для украшения. Протянутые деньги
отвергнул.
Купив по дороге на оставшееся деньги шампанского и водки, замполит под
утро вернулся в свой батальон. Каково же было удивление и радость комбата,
когда поутру весь построенный батальон поздравил его тортом и шампанским.
Правда, того батальона было всего-то тридцать человек вместе с комбатом и
его заместителями, хотя и держали они участок обороны длиной в три
километра. И это не анекдот и не солдатская байка про ночной поход за
тортом, чистая правда, нет ни грамма вымысла. Вот, что значит на войне
уважение и взаимопонимание. И не лизоблюдство это. Все воюют не за страх, а
за совесть. Будешь думать о наградах, повышениях, свои же быстро тебя
раскусят, и никто не будет тебе прикрывать спину в бою, никто не поделится
глотком воды, водки. Ты или в коллективе, или труп, третьего не дано.
По ночам стали обстреливать наших часовых. Жертв не было. Пришлось всю
территорию перед собой заминировать и обставить растяжками. Когда пару раз
ночью кто-то подорвался, обстрелы прекратились. А также произошел довольно
примечательный случай. Слышит часовой шорох. Кричит: "Стой! Пароль пять!" А
в ответ тишина. И срабатывает одна растяжка, через секунду вторая, третья.
Попутно сигнальные мины запустились. Это когда при срабатывании растяжки в
воздух поднимается около двадцати осветительных ракет, не сразу, а по
очереди. Салют, иллюминация, свист.
Весь караул и кто был рядом прибежали, думали, что прорыв, стали
отбивать атаку. Стреляют, осветительные ракеты запускают, но тихо. В ответ
никакой стрельбы, тишина. И не видно никого. Успокоились, усилили караул на
всякий случай, до утра было все спокойно. А с рассветом пошли смотреть, что
же там произошло. Нашли только обрывки черной кошачьей шерсти. Видимо кот
сорвал одну растяжку, затем испугался взрыва, рванул и зацепил еще две.
Последняя растяжка его погубила, или наша стрельба прикончила, не знаю.
Жизнь походная шла своим чередом. Размеренно, спокойно. Днем мы
обстреливали дорогу, связывающую Гудермес и Аргун, с позиций второго
батальона она просматривалась на восемьдесят процентов, обстреливали
пригороды Гудермеса. На склонах господствующего холма расположились позиции
боевиков, охранявших подступы к городу. По разведданым, а также из
радиобесед с духами узнали, что там обосновался неизвестный тогда еще никому
Басаев Шамиль. Спецназовцы, что приезжали к нам в гости, охотно
разговаривали с ним, вспоминали тренировочные лагеря ГРУ под Москвой, а
также совместные операции в Абхазии, Осетии. Приглашали друг друга в гости.
По ночам, а иногда и днем, позиции духов обрабатывали установки
залпового огня. Иногда удавалось рассмотреть, как над головой проносятся
смутные силуэты громадин. Мы называли их "телеграфными столбами" и
"гуманитарной помощью братскому чеченскому народу". Когда работала
реактивная артиллерия, было спокойно спать. Кунг раскачивался как люлька у
младенца. Духи в эти ночи не смели показываться.
И вот наступил день, который я до конца жизни не забуду. Двадцать
первое марта. Накануне нас обстреливали минометчики. По КП выпустили всего
пару мин, одна из которых попала в жилой дом, после этого обстрел
прекратился, а вот второму и третьему батальону досталось крепко. Почти до
утра шел массированный обстрел. И, по всей видимости, огонь корректировался,
потому что стреляли и по закрытым, заглубленным позициям, не видимым для
противника. Эти корректировщики и радисты нас за время войны достали
здорово. За ночь никого не убили. Но было трое раненых, их срочно отправили
в Петропавловку для оказания квалифицированной помощи, а оттуда -- на
Северный. Духи били тоже с закрытых позиций, и поэтому по вспышкам мы не
смогли определить позиции минометной батареи. Кое-как примерно вычислили и
ответили своим минометным огнем, а потом уже и навели собственную
артиллерию. После седьмого залпа духи заткнулись.
По утру стоял туман. Особых дел не было у нас с Юрой. Маялись от
безделья. И вот поступает сообщение из второго батальона, что поймали
женщину, которая шла в Гудермес. Под покровом тумана, обутая в легкую обувь,
она, как тень, прошла уже большую часть секретов и блок-постов второго
батальона и, проходя окопы, наткнулась на наших офицеров. Те ее быстро
остановили. Быстро осмотрели. Хоть и война, но глубокого, как положено,
обыска не делали. Постеснялись. Зато в сумке обнаружили бинты, вату, а в
подкладке кофты наш миниатюрный пистолет ПСМ. При задержании пыталась
вырвать его, но не успела.
Комбат тут же доложил о ней на КП. Пистолетик, правда, замылил себе.
Когда ее на БМП привезли к нам, то офицеры первого батальона признали в ней
ту самую женщину, что видели тринадцатого марта, во время нашего первого
неудачного перехода. И они же предположили, что это она корректирует
духовскую артиллерию.
Допрос проводили трое. Я, Юра и генерал. Сели в маленькой комнатке
позади спортивного зала, в котором находился постоянно начальник штаба и
оперативное отделение, а также по вечерам проводились совещания.
Если бы был мужчина, то было все просто, но здесь, с женщиной... Первый
раз нам довелось допрашивать женщину. И она была симпатичная. Паспорта у нее
не было. В этом ничего удивительного нет. После прихода Дудаева к власти и
объявления им суверенитета, в паспортах местных жителей, принявших
гражданство Ичкерии, ставился штамп с гербом, и делалась соответствующая
запись. Поэтому все нестарое население, чтобы не дразнить наших солдат,
носило комсомольские билеты. И вот и у нее тоже был комсомольский билет. По
нему выходило, что звали ее Сагулаева (в девичестве -- Бердидель) Хава
Дадаевна, 1962 г. рождения.
Начали мы культурно, вежливо, без психологического давления. Но она
продолжала упорствовать. Как попугай повторяла одну и ту же версию. Что была
в Грозном и вот сейчас идет домой, в Гудермес. Муж ее погиб в первые дни
войны под бомбежкой (оснований для теплых чувств к нам у нее, следовательно,
нет), в Гудермесе сестра осталась с ее маленькой дочерью. Корректировщицей
не выступала, тринадцатого марта в Ильинке не находилась.
Еще раз вызвали группу офицеров, и они ее уверенно опознали. Связались
с блок-постами: при прохождении местных жителей записывались их данные.
Оказалось, что в предшествующие дни через блок-посты со стороны Грозного она
не проходила, остальные дороги, ведущие к столице Чечни, были заминированы
как нашими, так и боевиками.
По всему выходило, что она пряталась где-то неподалеку и, возможно,
выступала корректировщицей, а может и "маршрутницей", т.е. собирала данные о
дислокации наших частей и по радио передавала противнику. На женщину во
время войны меньше всего обращаешь внимание. Только нельзя забывать, что
здесь приходится воевать не с регулярной армией, а со всем народом.
Разведчики, давно уже не видевшие пленных (а к лазутчикам у них свой,
особый счет), уже несколько раз просили отдать Хаву им. Она в ужасе кричала,
чтобы не отдавали. Мы разыгрывали "доброго-злого" следователя. Юра был
добрым следователем, я -- злым, а генерал -- независимым судьей. Когда она
начинала запираться, я налегал на ее психику, требовал признания. Стращал
всеми карами. Нам необходимы были позиции духов в Гудермесе, чтобы
раздолбить их, а затем уже входить в город без потерь.
Она кричала, что не знает. Я достал карту Гудермеса и спросил, где
проживает ее дочь с сестрой: она, вытирая слезы, уверенно указала дома
где-то в районе железнодорожного вокзала. Судя по тому, как она обращалась с
военной топографической картой, она ее видела не первый раз. Потом мы ей
подсунули карту с устаревшей обстановкой, наши батальоны были уже перемещены
(карта уже подлежала уничтожению). Она живо заинтересовалась значками,
обозначавшими нашу диспозицию. Для нормального гражданина, не имеющего
военного образования, все эти значки -- китайская грамота. Военная
подготовка у нее вряд ли есть, а вот специальная -- вполне может быть.
Я тут же поднимаю трубку телефонного аппарата, который мы обычно
держали как "детектор лжи", и говорю, чтобы артиллерия переместила свой
огонь в район, где проживают родственники Хавы. У нее очередной приступ
истерики. В дверь озабоченно заглядывает Сан Саныч. Интеллигент, а в данном
случае -- чистоплюй. Ничего мы не сделаем женщине, не такие мы сволочи. Не
научились еще с женщинами воевать.
Но Сан Саныч не верит. Он знает, что я могу выкинуть фортель, и просит
отпустить ее. Чтобы успокоить нервы, когда она ревет белугой, постоянно
приходится прикладываться к бутылочке коньяка из генеральских запасов. Хотя
и обнаружили в ее сумочке сигареты, она упорно отказывается курить в нашем
присутствии. Предложенный коньяк также отвергает, стакан с водой сбросила со
стола. Из рук врага ничего не хочет принимать. Упорная дамочка.
Когда мы с генералом выходим в туалет, она предлагает Юре отдаться ему,
чтобы он ее отпустил. При подходе к двери я громко отдаю кому-то
несуществующему команду: "Подготовьте БМП, подгоните поближе к зданию, пусть
газует, а то ее крики и так всем мешают, а сейчас еще громче будет, будем
зубы стачивать!"
Юра тем временем "отдал команду", чтобы район железнодорожного вокзала
не долбили. Тем не менее она рассказала кое-что о позициях духов, о их
укреплениях. С каждой минутой у меня крепла уверенность, что она является
лазутчицей, чеченской Зоей Космодемьянской. А Юра, наоборот, был уверен, что
она попала к нам по ошибке. Я предлагал ее отправить в Ханкалу, там был
создан фильтрационный пункт, пусть там особисты и грушники разбираются.
Пока я ходил за сигаретами, Сан Саныч схватил Хаву в охапку, посадил в
свой УАЗик и вывез за деревню. Там просто отпустил. Я бесновался. Материл
всех и вся. Невзирая на чины и ранги досталось от меня и начальнику штаба за
его благородство, и Юре, за то, что не устоял против своего начальника.
Хотел броситься в погоню, но мне так и не сказали, в какую сторону ее
отвезли. Мат хлестал из меня Ниагарским водопадом, допив командирский
коньяк, я вместе с разведчиками, которых обманули в их самых лучших
ожиданиях в отношении Хавы, поехал в расположение второго батальона.
Там с комбатом второго батальона у нас состоялась продолжительная
беседа, в ходе которой, он подробно рассказал, при каких обстоятельствах ее
задержали. Попутно показал карту, которая была у Хавы. Наша обычная карта
Генерального штаба, вот только еле различимыми точками -- иголкой --была
нанесена подробная дислокация нашего КП, САУ, первого, второго батальонов.
Комбат поначалу не обратил внимания на крошечные точки, посчитал, что
женщина просто подобрала карту где-то, вот и оставил ее себе. Наносила она
обстановку сама, или была просто связной -- так и осталось неизвестным. Но я
торжествовал. Я оказался прав во всем. Сан Саныч и Юра поверили женским
слезам, хотя ее никто не пытал, не насиловал, я сам бы этого не допустил, но
то, что ее отпустили, меня бесило.
Выпив еще с комбатом, я попросил, чтобы он мне показал бойцов, которые
задержали Хаву, и позволил с ними побеседовать. Игорь показал двух солдат,
которые находились на оконечности левого фланга. Я пошел к ним, а начальник
наград, ни медалей. Ни-че-го! Только напутственное слово и выражение полной
уверенности, что войска и в дальнейшем выполнят любой приказ своего
Главнокомандующего. Тьфу, засранцы московские!
Мы это дело компенсировали обильной выпивкой и праздничным салютом.
Салют получился ничуть не хуже, чем при взятии Грозного. Нам в очередной раз
плюнули в душу, а мы утерлись и напились. Махра все стерпит.
Время шло, слухи о наступлении постоянно висели в воздухе, но команды
не было и, несмотря на наши многочисленные просьбы, нам не позволяли
переместиться в Ильинку. А духи уже начинали борзеть с каждым днем все
больше и дольше. Деревья начали покрываться редкой зеленью, но в целом лес
уже не просматривался насквозь, как прежде. Духи обстреливали каждую ночь
часовых, попытались подойти ближе, но, напоровшись на растяжки, развесили
свои кишки по деревьям. Вороны потом неделю там стаей столовались.
А потом разведгруппа десантников пошла через нашу территорию по
"зеленке" и неподалеку напоролась на засаду. Шума боя мы не слышали, иначе
непременно пришли бы на помощь, по радиостанции нас также никто не звал на
помощь. Позвали местные пацаны. За время войны это приходилось видеть
неоднократно, но каждый раз переживаешь заново. Шесть человек, наших ребят
славян, были убиты. Животы разрезаны, туда забита земля вместо
внутренностей, ножом вырезаны звезды на спине, лацканы кителя, звездочки у
офицера на "погоне", половые органы отрезаны и вложены в рот. Глаза
выколоты. Уши обрезаны. Доктора сказали, что издевались уже над мертвыми
телами. Для нашего устрашения. Ну, сами напросились.
Второго марта в количестве двух взводов, в сопровождении пары танков,
мы выехали в Ильинскую. Первым делом проверили дом сотрудника ДГБ. Опять
радист в Петропавловке предупредил кого-то в Ильинке. Агентура сообщила
разведчикам и особистам, что при выдвижении нашей колонны все духи убежали в
сторону Гудермеса. Короче, никого мы не поймали. Зато нашли немало
интересного в двух домах. Шесть автоматов, радиостанцию "Р-159", "Шмеля",
три посмертных жетона. После этого бойцы взбесились. Значит, тут были духи,
которые коллекционировали жетоны убитых ими же наших бойцов! Бей! Ломай!
Круши! Что это во дворе? Иномарка! Возьмем? На, х...! Мы не мародеры!
Магнитофон, сиденья долой! Самим пригодится. А по машине от души очередь,
еще одна! Хорошо! Лопаются колеса, машина оседает! Бей ее! Отходим подальше,
и напоследок пару выстрелов по дому из подствольника, где жили духи и
выстрел по машине. Машина объята пламенем, через пару минут взрывается. Мы
не мародеры, нам чужого не надо.
При проведении рекогносцировки и поиска брода через Сунжу напоролись на
засаду, и танк завяз в реке. Духи стреляли от души. Хотели захватить танк в
качестве трофея. Они, сволочи, обосновались на нефтевышке. Танк с третьего
выстрела разрушил вышку. И это притом, что все мыслимые ресурсы по прочности
ствола танк выработал еще в Грозном. А также, что из башни было видно только
самую макушку вышки. Что значит опыт, приобретенный не на полигонах, а в
бою! Молодцы танкисты! Мы радостно заорали. Было видно, как пара духов с
визгом полетели вниз, где обломки вышки их накрыли. Но, пользуясь
преимуществом высоты и зелени леса, они подошли ближе, и вновь атаковали
нас. С наступлением ночи заминировали танк, сняли экипаж. Переночевали на
берегу, постоянно освещая местность. Экипажи БМП из пушек и пулеметов
прокашивали противоположный берег, не давая духам подойти к воде.
Наутро духи попытались прорваться к танку, стреляли из гранатометов.
Гранаты, выпущенные из РПГ-7, "Мух", "картошка" подствольников шуршала над
головой, с глубоким чваканьем впивалась в илистый берег, осколки застревали
в деревьях, звенели по каскам, но никого не задели. Не было даже легко
раненных. Воистину, Бог любит только пехоту!
Двое танкистов с застрявшего танка ныряли в обжигающе холодную воду,
зацепляли трос. Удалось это сделать только с третьей попытки. Затем, трясясь
от холода, они залезли в свой танк, где распечатали неприкосновенный запас
спирта и командирский -- водки.
Зацепили трос на полузатонувшем танке, привязали ко второму танку.
Дернули. Трос напрягся, взревел двигатель, гусеницы зарылись в землю,
полетели комья земли, танк дернулся раз, другой, третий, но, увы,
безрезультатно. Духи взвыли на том берегу от радости и усилили огневой
натиск. Казалось, что запасы гранат для РПГ у них бесконечны. По
радиостанции запросили подмогу. Подошел еще один танк. Огнем из БМП и
ручного оружия вновь отогнали духов.
Снова солдаты ныряли в ледяную воду, цепляли второй трос, на этот раз
удалось с первого раза, и два танка, как мифические кони, разом дернули и
потащили своего увязшего в грязи собрата. Медленно, неохотно многотонная
махина дрогнула и начала выползать на наш берег. Завели двигатель и помогали
выбираться. С крутых боков лилась вода, грязь, висевшая кусками,
отваливалась. Мы ликовали!
Деревню предупредили, чтобы вернули председатели из Петропавловки и,
что если повторится подобный фокус с засадой возле их деревни, мы их сожжем.
Никто не собирался этого делать, да и не позволили бы нам это сделать, но
тем не менее угроза подействовала. Через сутки вернулся председатель,
правда, на кой ляд он нам нужен был? Но Буталов и наш генерал радовались.
Теперь он постоянно присутствовал на КП. Прямо как вражеский агент.
Вновь пришла замена офицерам. Дал адрес жены и деньги на телеграмму.
Надо же поздравить с 8 Марта.
Время шло. Наступило восьмое Марта. Женщин в бригаде не было, но
отпраздновали его мы пышно. С тостами, с салютом за наших жен, матерей,
сестер, подруг, любимых.
После праздника сообщили, чтобы готовились к наступлению и перемещению.
Команда была дана только войскам, сосредоточенным на Западном направлении.
Южное направление оставалось без движения. Нас на Западном было немного. Мы
-- Сибиряки, по хребту полз 125 артполк из Питера, возле Аргуна сборная
бригада из Ульяновска, вместе с полком МВД, на подходе, говорят, свежие
части. Может нам на замену?
Вторую неделю дождь лил, как из ведра, не переставая ни на минуту. Как
можно было передвигаться в такой каше? И вот тринадцатого марта был получен
приказ. Чтобы все Западное направление поднялось и переместилось в заданные
районы. И наша бригада поднялась и пошла. Оставили в Петропавловке только
лишь медроту, ОБМО, рембат, а остальные -- вперед. И пошли, пошли, пошли.
Необходимо было переместить КП в станицу Ильинская, а также занять
позиции северо-западнее станицы, в сторону Гудермеса. И вот представь себе,
читатель, такую картину, когда нет гравийной дороги, и вся бригада ползет по
глинистой дороге, ежесекундно рискуя сорваться, съехать в глубокий овраг,
который примыкает вплотную к дороге.
При подходе к деревне начался минометный обстрел. Били из-за деревни.
Прицел был неверный, но постоянно кто-то его корректировал, и поэтому с
каждым новым выстрелом мины ложились все ближе и ближе. С господствующих
высот начался обстрел из ручного автоматического оружия. А мы ползли, как
черепахи, постоянно сталкиваясь, мешая друг другу. Слава богу, духам пока не
везло.
Первый и второй батальон обошли по полям станицу и вырвались на поля.
Там также их ждал противник. Как могли, разъехались с дороги, спешились и
начали окапываться, приняли бой. По радиостанции сообщили, что спугнули
каких-то двух женщин, что сидели в кустах. Может быть корректировщицы. Все
матом в эфире обругали их. Тут бой идет, а они за какими-то бабами будут по
полям скакать! Идиоты! Нашли время!
Никогда, читатель, не пробовал окапываться в глине после двухнедельного
дождя? Земля, не земля, а масло. Лопата скользит, не цепляясь. Сверху летят
с противным воем мины и падают с чмоканием в жижу, а спустя полсекунды
взрываются, поднимая вместе с осколками огромные фонтаны грязи. И ты
вынужден при каждом этом свербящем душу вое плюхаться брюхом, мордой в эту
ненавистную жижу и пережидать разрыв. Мерзость, должен я тебе доложить.
Кое-как вычислили местонахождение противника и сами, из БМП, танков,
навели собственные САУшки, начали долбить духов. Это здорово! Столько дней
не было такого массированного огневого контакта, не было полноценного боя.
История с завязшим танком -- это больше похоже на стычку, а не на бой. Может
кто-то со мной не согласится, это мое субъективное мнение.
Но именно тогда все было как в Грозном. Снова адреналин бушевал в
крови, все тот же привкус крови во рту. Страх, замешанный на азарте в душе,
сумасшедший блеск в глазах. Я снова в деле!
Вперед! Вперед! Перекатом, в полуприсяде, до ближайшего кустарника. Юра
рядом, в паре метров Пашка тоже прилаживается и поливает кустарник на крутом
холме из автомата. Юра встает на одно колено и стреляет из подствольника, мы
с Пашкой его прикрываем. Тут же рядом и другие офицеры и солдаты стреляют,
окапываются. Первый шок от внезапного нападения прошел. Засиделись мы за это
время. Забыли что такое настоящий бой. Зажирели. Мышечная память начинает
работать. Перекат, перекат, очередь. Что-то шевелится, очередь туда, для
верности еще одну. С Юрой работаем в паре хорошо. Он видит направление моей
стрельбы и также посылает туда пару гранат. Один из разрывов гранат
отличается от прежних. Одновременно с ним слышится крик. Кому-то из духов
звиздец.
И вот духи дрогнули, попятились. Дави их, мужики! Ату, фас! Все это
почувствовали, усилили натиск. Даже без оптики видно, как духи удирают.
Кусты шевелятся, в просветах мелькают их спины. По радио тоже передают, что
подобная картина и у первого и второго батальона. Тесним духов! Победа!
Первая за столько дней ожидания. Живем, мужики! Вперед!
И тут кто-то вмешивается по радио и отдает какую-то непонятную команду.
Сначала никто толком не сообразил что к чему. Думали, что духи шалят,
отвлекают внимание, сбивают с толку. Вышли на другой частоте, других
позывных, переспросили. Нет, все правильно. Прекратить перемещение, из боев
выходить и возвращаться на исходный рубеж. Дурдом какой-то. Никто ничего
толком понять не может. Все в недоумении. Было бы понятно, когда нас теснили
бы, давили бы духи, и мы не могли с ними справиться собственными силами. А
тут нет, мы их давим -- и приказ отступать!
Первая мысль у всех была, что это предательство в Ханкале.
-- Уроды московские!
-- Все, что только можно предали.
-- Точно, сейчас пришел наш черед!
И вот мы начали крайне неохотно возвращаться на исходные позиции в
Петропавловку. Получалось, что духи бежали от нас, а мы от духов. В
кошмарном сне такое не могло никому привидится. В глазах местных жителей
выходило, что мы испугались и трусливо бежали. Духи сильнее. Когда вновь
входили в станицу было видно по глазам встречавшихся на пути, что они
торжествуют. Зато мы были злы, как черти в аду. На месте нашей прежней
стоянки уже копошились местные, собирая, то, что мы не успели вывезти.
Выстрелами в воздух разогнали их.
Генерал, комбриг, начальник штаба, не переодеваясь, сразу поехали в
Ханкалу, разбираться. Оказалось, что из-за дождей, видите ли, остальные
части не смогли передвигаться. Завязли, сукины дети! Одна, лишь, Сибирская
махра сумела вывести технику и выполнить поставленную задачу. Недоноски
элитные! Сибиряки вгрызаются в асфальт в Грозном, идут вперед, рвут жилы,
гробят технику, а остальные засранцы не могут по грязи передвигаться. Блядь,
так что получается, будем только в июле воевать?
Так и простояли мы без движения еще три дня. Через день дождь
закончился, поднялся ветер, выглянуло солнце, подсушило дороги, землю.
Поехали!
На этот раз переход прошел без каких-либо эксцессов. КП бригады
разместилось в школе, которая уже больше года не работала. Не нужны были
Дудаеву образованные люди. Читаешь Коран -- значит, уже академик. Дети гор,
что поделаешь.
Школа была разделена на два корпуса. В первом разместился сам штаб, а
во втором -- через дорогу -- разведчики, химики, через несколько недель к
ним присоединятся медики. Пока медики остались в Петропавловке. Позади школы
находился скотный двор, там разместился узел связи и прочие службы.
Мы с Юрой поставили свою машину перед школой. По соседству по доброй
традиции устроился Серега Казарцев, рядом строевая часть, секретка, там же и
склад топокарт. Строевую часть возглавлял прибывший по замене майор Серега
Артамась. Прозвище у него было -- Фантомас. На что он, правда, здорово
обижался. И только друзьям позволял так себя называть. Нас с Юрой он был
значительно старше, считал выскочками. Да мы к нему в друзья и не
набивались.
Началось знакомство с местными. Они как всегда заверяли нас в своей
лояльности, охотно рассказывали страшные сказки о духах, как те над ними
издевались и т.д. и т.п.
На следующий день произошел забавный случай. У комбата второго
батальона случился день рождения. На войне день рождения -- это особый
случай. И вот замполит этого батальона пошел на самоубийственный, но
благородный, поступок. Ночью вместе с водилой он угнал два БМП, проехал за
ночь все блок-посты, попав пару под обстрелы, неизвестно чьи, но вышел из
них живым: дуракам везет. Приехал под утро в Моздок, хотя там тоже усиленные
милицейские посты на въезде и военных как грязи, но, тем не менее, -- это
факт. Подрулил к магазину "Хлеб-Торты", поднял сторожа, тот позвонил
директору. Когда приехал перепуганный директор, ему популярно объяснили, что
им нужен самый лучший торт, который он только может найти у себя. Конечно,
от него никто не требует Новосибирский торт, ведь всем в бригаде известно,
что только там умеют делать самые вкусные торты. По случаю войны сойдет и
хреновый, местного производства. Директора магазина это сильно обидело. Он
собственноручно вынес и запаковал самый лучший, большой торт с надписью "С
Днем Рожденья!". В придачу дал свечей для украшения. Протянутые деньги
отвергнул.
Купив по дороге на оставшееся деньги шампанского и водки, замполит под
утро вернулся в свой батальон. Каково же было удивление и радость комбата,
когда поутру весь построенный батальон поздравил его тортом и шампанским.
Правда, того батальона было всего-то тридцать человек вместе с комбатом и
его заместителями, хотя и держали они участок обороны длиной в три
километра. И это не анекдот и не солдатская байка про ночной поход за
тортом, чистая правда, нет ни грамма вымысла. Вот, что значит на войне
уважение и взаимопонимание. И не лизоблюдство это. Все воюют не за страх, а
за совесть. Будешь думать о наградах, повышениях, свои же быстро тебя
раскусят, и никто не будет тебе прикрывать спину в бою, никто не поделится
глотком воды, водки. Ты или в коллективе, или труп, третьего не дано.
По ночам стали обстреливать наших часовых. Жертв не было. Пришлось всю
территорию перед собой заминировать и обставить растяжками. Когда пару раз
ночью кто-то подорвался, обстрелы прекратились. А также произошел довольно
примечательный случай. Слышит часовой шорох. Кричит: "Стой! Пароль пять!" А
в ответ тишина. И срабатывает одна растяжка, через секунду вторая, третья.
Попутно сигнальные мины запустились. Это когда при срабатывании растяжки в
воздух поднимается около двадцати осветительных ракет, не сразу, а по
очереди. Салют, иллюминация, свист.
Весь караул и кто был рядом прибежали, думали, что прорыв, стали
отбивать атаку. Стреляют, осветительные ракеты запускают, но тихо. В ответ
никакой стрельбы, тишина. И не видно никого. Успокоились, усилили караул на
всякий случай, до утра было все спокойно. А с рассветом пошли смотреть, что
же там произошло. Нашли только обрывки черной кошачьей шерсти. Видимо кот
сорвал одну растяжку, затем испугался взрыва, рванул и зацепил еще две.
Последняя растяжка его погубила, или наша стрельба прикончила, не знаю.
Жизнь походная шла своим чередом. Размеренно, спокойно. Днем мы
обстреливали дорогу, связывающую Гудермес и Аргун, с позиций второго
батальона она просматривалась на восемьдесят процентов, обстреливали
пригороды Гудермеса. На склонах господствующего холма расположились позиции
боевиков, охранявших подступы к городу. По разведданым, а также из
радиобесед с духами узнали, что там обосновался неизвестный тогда еще никому
Басаев Шамиль. Спецназовцы, что приезжали к нам в гости, охотно
разговаривали с ним, вспоминали тренировочные лагеря ГРУ под Москвой, а
также совместные операции в Абхазии, Осетии. Приглашали друг друга в гости.
По ночам, а иногда и днем, позиции духов обрабатывали установки
залпового огня. Иногда удавалось рассмотреть, как над головой проносятся
смутные силуэты громадин. Мы называли их "телеграфными столбами" и
"гуманитарной помощью братскому чеченскому народу". Когда работала
реактивная артиллерия, было спокойно спать. Кунг раскачивался как люлька у
младенца. Духи в эти ночи не смели показываться.
И вот наступил день, который я до конца жизни не забуду. Двадцать
первое марта. Накануне нас обстреливали минометчики. По КП выпустили всего
пару мин, одна из которых попала в жилой дом, после этого обстрел
прекратился, а вот второму и третьему батальону досталось крепко. Почти до
утра шел массированный обстрел. И, по всей видимости, огонь корректировался,
потому что стреляли и по закрытым, заглубленным позициям, не видимым для
противника. Эти корректировщики и радисты нас за время войны достали
здорово. За ночь никого не убили. Но было трое раненых, их срочно отправили
в Петропавловку для оказания квалифицированной помощи, а оттуда -- на
Северный. Духи били тоже с закрытых позиций, и поэтому по вспышкам мы не
смогли определить позиции минометной батареи. Кое-как примерно вычислили и
ответили своим минометным огнем, а потом уже и навели собственную
артиллерию. После седьмого залпа духи заткнулись.
По утру стоял туман. Особых дел не было у нас с Юрой. Маялись от
безделья. И вот поступает сообщение из второго батальона, что поймали
женщину, которая шла в Гудермес. Под покровом тумана, обутая в легкую обувь,
она, как тень, прошла уже большую часть секретов и блок-постов второго
батальона и, проходя окопы, наткнулась на наших офицеров. Те ее быстро
остановили. Быстро осмотрели. Хоть и война, но глубокого, как положено,
обыска не делали. Постеснялись. Зато в сумке обнаружили бинты, вату, а в
подкладке кофты наш миниатюрный пистолет ПСМ. При задержании пыталась
вырвать его, но не успела.
Комбат тут же доложил о ней на КП. Пистолетик, правда, замылил себе.
Когда ее на БМП привезли к нам, то офицеры первого батальона признали в ней
ту самую женщину, что видели тринадцатого марта, во время нашего первого
неудачного перехода. И они же предположили, что это она корректирует
духовскую артиллерию.
Допрос проводили трое. Я, Юра и генерал. Сели в маленькой комнатке
позади спортивного зала, в котором находился постоянно начальник штаба и
оперативное отделение, а также по вечерам проводились совещания.
Если бы был мужчина, то было все просто, но здесь, с женщиной... Первый
раз нам довелось допрашивать женщину. И она была симпатичная. Паспорта у нее
не было. В этом ничего удивительного нет. После прихода Дудаева к власти и
объявления им суверенитета, в паспортах местных жителей, принявших
гражданство Ичкерии, ставился штамп с гербом, и делалась соответствующая
запись. Поэтому все нестарое население, чтобы не дразнить наших солдат,
носило комсомольские билеты. И вот и у нее тоже был комсомольский билет. По
нему выходило, что звали ее Сагулаева (в девичестве -- Бердидель) Хава
Дадаевна, 1962 г. рождения.
Начали мы культурно, вежливо, без психологического давления. Но она
продолжала упорствовать. Как попугай повторяла одну и ту же версию. Что была
в Грозном и вот сейчас идет домой, в Гудермес. Муж ее погиб в первые дни
войны под бомбежкой (оснований для теплых чувств к нам у нее, следовательно,
нет), в Гудермесе сестра осталась с ее маленькой дочерью. Корректировщицей
не выступала, тринадцатого марта в Ильинке не находилась.
Еще раз вызвали группу офицеров, и они ее уверенно опознали. Связались
с блок-постами: при прохождении местных жителей записывались их данные.
Оказалось, что в предшествующие дни через блок-посты со стороны Грозного она
не проходила, остальные дороги, ведущие к столице Чечни, были заминированы
как нашими, так и боевиками.
По всему выходило, что она пряталась где-то неподалеку и, возможно,
выступала корректировщицей, а может и "маршрутницей", т.е. собирала данные о
дислокации наших частей и по радио передавала противнику. На женщину во
время войны меньше всего обращаешь внимание. Только нельзя забывать, что
здесь приходится воевать не с регулярной армией, а со всем народом.
Разведчики, давно уже не видевшие пленных (а к лазутчикам у них свой,
особый счет), уже несколько раз просили отдать Хаву им. Она в ужасе кричала,
чтобы не отдавали. Мы разыгрывали "доброго-злого" следователя. Юра был
добрым следователем, я -- злым, а генерал -- независимым судьей. Когда она
начинала запираться, я налегал на ее психику, требовал признания. Стращал
всеми карами. Нам необходимы были позиции духов в Гудермесе, чтобы
раздолбить их, а затем уже входить в город без потерь.
Она кричала, что не знает. Я достал карту Гудермеса и спросил, где
проживает ее дочь с сестрой: она, вытирая слезы, уверенно указала дома
где-то в районе железнодорожного вокзала. Судя по тому, как она обращалась с
военной топографической картой, она ее видела не первый раз. Потом мы ей
подсунули карту с устаревшей обстановкой, наши батальоны были уже перемещены
(карта уже подлежала уничтожению). Она живо заинтересовалась значками,
обозначавшими нашу диспозицию. Для нормального гражданина, не имеющего
военного образования, все эти значки -- китайская грамота. Военная
подготовка у нее вряд ли есть, а вот специальная -- вполне может быть.
Я тут же поднимаю трубку телефонного аппарата, который мы обычно
держали как "детектор лжи", и говорю, чтобы артиллерия переместила свой
огонь в район, где проживают родственники Хавы. У нее очередной приступ
истерики. В дверь озабоченно заглядывает Сан Саныч. Интеллигент, а в данном
случае -- чистоплюй. Ничего мы не сделаем женщине, не такие мы сволочи. Не
научились еще с женщинами воевать.
Но Сан Саныч не верит. Он знает, что я могу выкинуть фортель, и просит
отпустить ее. Чтобы успокоить нервы, когда она ревет белугой, постоянно
приходится прикладываться к бутылочке коньяка из генеральских запасов. Хотя
и обнаружили в ее сумочке сигареты, она упорно отказывается курить в нашем
присутствии. Предложенный коньяк также отвергает, стакан с водой сбросила со
стола. Из рук врага ничего не хочет принимать. Упорная дамочка.
Когда мы с генералом выходим в туалет, она предлагает Юре отдаться ему,
чтобы он ее отпустил. При подходе к двери я громко отдаю кому-то
несуществующему команду: "Подготовьте БМП, подгоните поближе к зданию, пусть
газует, а то ее крики и так всем мешают, а сейчас еще громче будет, будем
зубы стачивать!"
Юра тем временем "отдал команду", чтобы район железнодорожного вокзала
не долбили. Тем не менее она рассказала кое-что о позициях духов, о их
укреплениях. С каждой минутой у меня крепла уверенность, что она является
лазутчицей, чеченской Зоей Космодемьянской. А Юра, наоборот, был уверен, что
она попала к нам по ошибке. Я предлагал ее отправить в Ханкалу, там был
создан фильтрационный пункт, пусть там особисты и грушники разбираются.
Пока я ходил за сигаретами, Сан Саныч схватил Хаву в охапку, посадил в
свой УАЗик и вывез за деревню. Там просто отпустил. Я бесновался. Материл
всех и вся. Невзирая на чины и ранги досталось от меня и начальнику штаба за
его благородство, и Юре, за то, что не устоял против своего начальника.
Хотел броситься в погоню, но мне так и не сказали, в какую сторону ее
отвезли. Мат хлестал из меня Ниагарским водопадом, допив командирский
коньяк, я вместе с разведчиками, которых обманули в их самых лучших
ожиданиях в отношении Хавы, поехал в расположение второго батальона.
Там с комбатом второго батальона у нас состоялась продолжительная
беседа, в ходе которой, он подробно рассказал, при каких обстоятельствах ее
задержали. Попутно показал карту, которая была у Хавы. Наша обычная карта
Генерального штаба, вот только еле различимыми точками -- иголкой --была
нанесена подробная дислокация нашего КП, САУ, первого, второго батальонов.
Комбат поначалу не обратил внимания на крошечные точки, посчитал, что
женщина просто подобрала карту где-то, вот и оставил ее себе. Наносила она
обстановку сама, или была просто связной -- так и осталось неизвестным. Но я
торжествовал. Я оказался прав во всем. Сан Саныч и Юра поверили женским
слезам, хотя ее никто не пытал, не насиловал, я сам бы этого не допустил, но
то, что ее отпустили, меня бесило.
Выпив еще с комбатом, я попросил, чтобы он мне показал бойцов, которые
задержали Хаву, и позволил с ними побеседовать. Игорь показал двух солдат,
которые находились на оконечности левого фланга. Я пошел к ним, а начальник