Страница:
смысла. И помните, пожалуйста, что там в окнах наши ребята.
- Вот то-то и плохо. Так бы завалили духов вместе с их зданием, а
сейчас осторожничать!
- Они все равно погибнут! - кто то из молодых командиров взводов
выкрикнул. Обычное дело - истерика перед боем.
- А если бы ты был на их месте, то как оно было бы? - спросил Серега.
- Я бы застрелился.
- Ага, с прикованными руками. Тоже мне герой. Потом жить-то сможешь,
когда будешь знать, что из-за тебя парни погибли?
- Ладно, в другом месте будете ссориться, - прервал дискуссию Сан
Саныч. - Примерно час на подготовку, а затем вперед. Все свободны.
Разошлись по углам здания, кто-то пошел на крышу, чтобы еще раз
посмотреть на площадь, по которой через час придется бегать. У кого-то
наступала истерика, он психовал, нервничал, некоторые начинали судорожно
писать письма домой. В них они клялись в любви женам, а детям наказывали
быть хорошими. Кто знает, может, это письмо дойдет вместе с написавшим его.
В комплекте.
Многие бурно обсуждали, где какое подразделение пойдет. Никому не
хотелось самому со своими людьми идти по воронкам от бомб и снарядов,
которые не могли прикрыть от огня духов. В конце концов решили тянуть
жребий. Спички решили, кто пойдет на верную гибель, а кому предоставляется
отсрочка. Случай и Бог руководили этими спичками. Судьба. Кысмет. Каждому
свое.
Ни у меня, ни у Юрки не было настроения спорить, писать письма.
Хотелось просто собраться с мыслями, успокоиться. Отдохнуть морально. Можно
было и выпить грамм по пятьдесят, но когда вспомнили отвратительный вкус
разведенного спирта, желание пропало. Да и реакция может подвести, и живот
тоже. Мы с Юрой вышли на улицу, легли на камни и молча курили, рассматривая
облака. Черт побери, как мало для счастья надо человеку. Нормальная семья,
работа, вот это небо, природа. Не стоит гнаться за призрачным счастьем в
виде денежных знаков. Из-за них одни проблемы. И иногда смотреть на эту
вечную природу. Если ты попадешь в тюрьму, тьфу, тьфу, тьфу, из-за какого-то
идиота или денег, то будешь на какое-то время лишен этой красоты, этого
счастья. Зато, если тебя убьют через несколько часов, минут, метров, ты
будешь лишен навсегда этого удовольствия смотреть на природу. Сам станешь ее
частью.
Облака плыли в голубизне зимнего неба, величаво несли свои пышные тела
на Север. В Россию. На Родину. И тысячу лет назад они так же неслись вперед,
и через тысячу лет они так же полетят. И не вспомнит никто. Самое
интересное, что мне не было жалко себя, мне было жалко только того, что я не
сделал еще очень много. Хотя, с другой стороны, я оставил уже небольшой след
на этой земле. Свою миссию я наполовину выполнил. Самое главное - это сын.
Мой сын. Мой продолжатель рода, продолжатель фамилии. Осталось лишь сделать
из него человека. Но на это воля Божья. Даже в случае моей гибели сыну не
будет стыдно за отца. Он погиб, а не струсил. Не удрал. Храни его Господи, и
меня тоже, по возможности.
Из здания выбежал боец и закричал, чтобы готовились. Пошли к
подразделениям. Уже решили, что пойдем с остатками второго батальона. Если
из того пекла они нас вынесли, то и пойдем с ними дальше. Правее
расположился первый батальон. Начальник штаба Ваня Ильин помахал мне рукой.
Я ответил.
- Слава, иди к нам!
- Нет, Иван, коней на переправе не меняют.
- Как хочешь. Удачи!
- Спасибо. Тебе тоже удачи!
Чем ближе площадь, тем скорее бежит кровь, вот уже и стало жарко. Снял
перчатки, засунул под бронежилет. Проверил автомат. Снял с предохранителя,
загнал патрон в патронник. Проверил, на месте ли "счастливая" граната.
Перекрестился, глядя в небо. Облака были на месте и все так же продолжали
свое неспешное путешествие. Жарко. Сдвинул черный подшлемник на затылок.
Кровь бушует в теле. Во рту появился привкус крови. Адреналин опять начал
свою игру. Теперь главное, чтобы отцы-командиры нас не передержали здесь, а
то, если не будет боя, адреналин сожжет всю энергию, и после будем как
выжатые лимоны. Знаем, уже проходили это. И вот по радиостанции прозвучала
команда "555".
Штурм. Штурм. Штурм. Фас, бешеные псы, фас! И побежали мы. Вынеслись
из-под укрытия Госбанка. Вот они - сто пятьдесят метров площади. Все как на
блюдечке. Не спрятаться, не скрыться. Только вперед. Почти сразу духи
открыли огонь. Первые секунды он был вялым, а затем окреп, набрал силу и
мощь. Не пробежав и пятнадцати метров, пришлось кувыркаться, перекатываться,
мелкими перебежками продвигаться вперед. Многие при этом мешали друг другу.
Сталкивались, валились на землю. Материли друг друга.
По иронии судьбы именно второму батальону досталось бежать по центру
площади, именно по тому участку, где было больше всего рытвин и воронок и
который простреливался.
Толком ничего не видно, пот заливает глаза, выедает их. Перекат, еще
перекат. Уйти подальше от фонтанчиков, которые поднимали пыль возле головы.
Лицом о камни, о грязь. Не страшно. Инстинктивно тянет залезть в воронку. Но
нельзя. Судя по выбоинам от пуль, они уже хорошо пристреляны. Сумка с
гранатами для подствольника мешается. Болтается. При перекатывании бьется о
землю, асфальт, камни. Не хватало только, чтобы гранаты сдетонировали и
разнесли меня на куски. Ладно - я, а то ведь прихвачу с собой еще несколько
человек. Надо поаккуратней.
Вроде, достаточно далеко откатился. Задыхаясь, начал выбирать, куда
стрелять.
Из Госбанка не заметил, но, пробежав, прокатясь метров семьдесят, я
ясно увидел, что в окнах Дворца стоят, висят привязанные, прибитые к рамам
наши. Наши. Русские. Славяне. Мертвые были раздеты, и их желтые тела
повисли. Руки вверх, колени согнуты. Некоторые достают подоконника, и
создается впечатление, что в безмолвной молитве они стоят на коленях, подняв
к небу руки. Другие как бы зависли в воздухе, у третьих ноги свесились с
подоконника внутрь или наружу. Привязанные или прибитые гвоздями руки не
давали телам упасть.
Многие были еще живые. Кричали, плакали. Некоторые кричали, чтобы убили
их и прекратили мучения. Другие, наоборот, умоляли их спасти. Духи,
прикрываясь телами как живых, так и убитых, стреляли в нас. Редко кто из
духов не был прикрыт телом русского солдата, офицера. Я с ужасом вдруг
понял, что не смогу стрелять. Не уверен, что не попаду в своего. Убитого или
живого. НЕ СМОГУ!
За телами наших братьев скрывались снайпера. Они почти не прятались. Их
оптические прицелы поблескивали на солнце. Нельзя было из подствольника
разнести эту мразь на куски. Ничего нельзя делать! Ничего!
Только вперед, вперед под ураганным огнем, и там уже выкуривать
негодяев. Немцы, фашисты при взятии Берлина не додумались поставить пленных
из концлагерей как живой щит впереди себя. А эти...
Живые, изможденные, избитые, с потрескавшимися от ветра, мороза
грязными, опухшими лицами - кричали. Кто-то просто мычал. Кто-то открывал
рот в безмолвном крике. Все это рождало целый букет противоречивых чувств.
Комок подкатился к горлу. Хотелось как в детстве зарыдать в полный голос, не
стыдясь своих слез. Заплакать от жалости к тем, кто сейчас безвинно страдал,
из-за того, что не можешь им толком помочь. За что, Господи, за что? За что
им такие страдания? Они же все вчерашние школьники. Год-полтора назад они
сидели за школьным столом, писали девчонкам записки, тайком курили в
подъезде. Они не виноваты!
Почему, Господи, ты не караешь тех, кто отправил их на эту погибель?
Почему? Ответь! В чем виноваты они? Или только тем, что имели несчастье
родиться в России?
Вместо того, чтобы бежать вперед, пока по мне не стреляют, я опустил
автомат на руку и начал, напрягая зрение, вглядываться в лица и тела тех,
кто служил духам живым щитом.
Многие мне показались знакомыми. Некоторые были точно мне знакомы, не
знал я их по именам и откуда они, а просто видел в подразделениях бригады.
От напряжения или по другой причине, но слезы катились у меня из глаз,
дышать было трудно. Комок стоял в горле, становилось душно, я, несмотря на
стоявший вокруг холод, сорвал с себя подшлемник. На третьем этаже этого
Дворца я узнал бойца, с которым рядом лежал под пулями во время первого
штурма. Он был раздет до пояса, мертвый, ноги висели на улице, а руки были
прибиты к рамам. Как будто кто-то его выбросил из окна, но он последним
усилием ухватился за оконный блок. Рядом с его боком, справа, чернело пятно.
Это было лицо духа.
Я поднял автомат, перевел его на одиночный огонь и начал целиться.
Долго, очень долго я выцеливал это ненавистное мне лицо врага. Он стрелял по
площади, был в азарте, в горячке боя. Ему не нужен бронежилет. Мертвое тело
моего товарища служило ему лучше всякого укрытия. Прикрываясь телом, он
стрелял очередями, прибивая навечно к зимней грязи новые жертвы. Других моих
товарищей. Автомат прыгал в моих руках. Бушующая кровь мешала
сосредоточиться. Пот заливал глаза, мешал прицелиться. Вдох, задержка
дыхания, медленный выдох. Вдох, задержка дыхания, медленный выдох. Подвожу
медленно автомат. Совмещаю ненавистное пятно с прорезью в прицельной планке
и мушкой на конце автоматного ствола, на полувыдохе затаиваю дыхание и
выбираю люфт спускового крючка. Дошел палец до упора и продолжает медленно,
плавно давить. Как произошел выстрел, я даже не слышал, был поглощен только
одной задачей - УБИТЬ. Только почувствовал отдачу в плечо после выстрела.
Гильза, звякнув о камень, упала неподалеку. Глаза все так же напряженно
продолжали всматриваться в то место, куда я целился. Из-за напряжения или по
какой другой причине я не заметил, как дух упал. Но больше он не появлялся.
Я был уверен, что нет больше его. Нельзя прятаться за мертвыми и убивать
живых. Нельзя!
Только после этого я вернулся в реальный мир. Многие уже были далеко
впереди меня. До стен Дворца им оставалось не больше десяти метров. Еще
немного, и они будут в мертвой зоне . Это такой участок местности, где
противник не сможет обстреливать наших. Некоторые духи высунулись из окон и
стреляют по нам. Мы в свою очередь в этот самый миг расстреливаем духов.
Некоторые раненые летят вниз. Кто кричит благим матом, кто вываливается
молча из окон. Немногие падают внутрь здания. Затем духи начали кидать
гранаты.
Кто их наших парней успел, тот добежал и спрятался под стенами Дворца,
а некоторые остались лежать. Остальные дрогнули и побежали обратно. Они
пробегали мимо нас, лежащих на земле, глаза у них были как бы распахнуты.
Такое ощущение, что бежали слепые. Рты разинуты, не хватает воздуха. Паника.
Духи стреляют в спину им, и постепенно огонь переносится на нас. Крики,
стоны раненых, вопли о помощи. Все это режет слух, бьет по барабанным
перепонкам. Холодной струей внутрь, в душу, заползает страх. Громадным
усилием удерживаю себя на земле. Я не герой, но просто помню этот панический
ужас, который охватывает каждую клеточку мозга, тела и есть только одно
желание - бежать. Бежать, не разбирая дороги, куда угодно. Только одно
чувство - скрыться, убежать, спрятаться.
Стиснув зубы до хруста, начинаю обгоревшим обломком металла копать
мерзлую землю. Вонзаю как можно глубже и выбрасываю ее впереди себя. Снова
вонзаю и выбрасываю. Нет, не получится у вас прошлый номер, не получится.
Зубами, ногтями, но зацепимся мы за эту площадь и возьмем ее. И за тех
ребят, что висят сейчас в ваших окнах, вы ответите. За каждого персонально
спросим.
Это решение пришло спонтанно, само по себе. Не приходило в голову, что
я, может, один копаюсь в этой мерзлой земле на площади, как крот, на потеху
духам. Это моя война, и у меня свой, особый счет. Счет и к войне, и к тем,
кто ее развязал, и к тем, кто убивает наших солдат и офицеров.
Поднял голову, посмотрел, нет ли духов, не идут ли они в атаку. В атаку
духи не собирались, а лишь орали что-то, раскачивали трупы наших солдат в
окнах. Те - замершие, закостеневшие - с глухим мерным стуком бились о стены.
Некоторые духи неприцельно стреляли в нашу сторону. Кричали что-то
оскорбительное как на русском, так и на своем гортанном языке. Корчили рожи.
Резали кожу, тыкали ножами тех немногих еще живых пленных, что остались на
окнах. Кто кричал, кто, стиснув зубы, пытался молчать. Но таких было мало.
А ты, читатель, сумел бы продержаться двое, трое суток на морозе в
подвешенном состоянии и когда тебя режут ножом? Когда тобой прикрываются как
живым щитом при атаке твоих же друзей? Некоторые теряли сознание, это их
спасало на какое-то время от бессмысленных пыток. И ты висишь и прекрасно
понимаешь, что тебе не выжить, и наблюдаешь, как гибнут твои спасатели,
бегут, попадают в плен только лишь потому, что боятся стрелять. Боятся
попасть в тебя. И у тебя остается небольшой выбор. Либо ты умираешь, или
тебя убивают, или ты через некоторое время сходишь с ума. Смерть в данном
случае является избавлением, исцелением. А в подсознании бьется сумасшедшая
мысль, а вдруг тебе повезет, и ты уцелеешь. А вдруг спасут?!
Вот и подумай, читатель, виновен ли ты лично в смерти тех ребят, что
погибли такой страшной, мучительной смертью? Я считаю, что виновен. Виновен
дальше некуда! Своей апатичной, индифферентной позицией, отношением к
происходящему.
Я не желаю тебе этого, читатель, но представь себе, что через несколько
лет начнется новая война. И тебе или твоему сыну, брату, свату, племяннику
доведется идти на эту новую нелепую, бессмысленную войну. Что ты скажешь?
Правильно. Ничего не скажешь. Будешь на кухне шушукаться, обсуждать
последние новости, письма, сплетни. И не более того. Потому что система за
семьдесят лет превратила тебя в бессловесное существо, которое может только
кричать в одиночку, когда его режут, а помочь соседу, защитить кого-то - не
в состоянии. Так и проживешь ты, стоя на коленях, и умрешь в той же позиции.
Помоги кому-нибудь, помогут и тебе. В жизни все как на войне. Если ты
помогаешь, то тебя не продадут, не предадут. Ты в составе своей команды
уничтожаешь другую команду, поедаешь их. А еще лучше, если нам удастся
объединиться, сплотиться. Но это уже утопия.
Русский человек последнее время склонен к саморазрушению,
самоуничтожению, уничтожению ближнего. Анархия, бунт, вот та стихия, которая
по душе русским. Но даже в защиту своих детей, погибающих в Чечне, не смогли
русские поднять бунт.
Измельчал русский народ. Его величество доллар поработил все, включая и
души. Ту душу, которую нельзя понять, можно просто купить. Заткнуть, на
худой конец. А купленная или молчащая душа никогда не скажет против ни
звука. Поэтому не надо питать иллюзий по поводу нашей загадочности. Так же
продаемся и покупаемся, как и все. С единственной разницей, что все оптом и
по очень низким ценам. Ниже себестоимости.
И остались плакать по русской душе дешевые интеллигенты, которые
первыми в годы перестройки ратовали за приход доллара. И называли первых
грабителей на Руси не иначе как душка , гениально и т.д. Тогда уже
занимались первые пожары межнациональных конфликтов, но они делали вид, что
это их не касается. Когда убивали русских здесь, в Чечне, то они тоже
повадились появляться на всякого рода презентациях, в народе - халява ,
произнося льстивые тосты криминальным авторитетам. И сейчас, как пить дать,
они торчат на каком-нибудь банкете в честь открытия нового совместного
предприятия и лепечут о возрождении былого величия России.
Ведь не пошли они, не возглавили колонны, которые протестовали против
войны. Не возглавили комитеты для сбора гуманитарной помощи. А ведь был
девяносто четвертый, а не шестьдесят восьмой.
Все, господа, конечная остановка. Приехали. В лучшем случае нашу страну
разделит весь цивилизованный мир . Мирно разделит, поделит и разберет как
свадебный пирог по частям. Все как положено. Самый вкусный кусок пирога -
самому сильному, богатому гостю. Остальным - поменьше. Все будет соблюдено.
И ООН, и какие-нибудь очередные презентации. Всем сестрам по серьгам. Всем,
кроме народа русского. Всех продадут, предадут. В данном случае - за долги.
Вариант второй - будем банановой республикой . Бросовая рабочая сила и
прибыль в тысячу процентов. Вывоз только сырья. На месте ничего не
производить. Все завозится из стран-владычиц. Включая стеклянные бусы, как у
полинезийцев.
И самый страшный вариант - очередная революция. Со всеми вытекающими
последствиями. В любом варианте, читатель, ты пролетаешь мимо кассы . С той
лишь разницей, что парни, которые сейчас лежат вокруг меня, будут тебе
вспарывать живот и заставят смотреть на мучения твоих жен, дочерей, сестер,
подруг. Не из вредности или кровожадности, а просто из-за элементарной
мести. За то, что ты молчал, засунув свой язык... между зубов, когда духи
нас заставляли смотреть, как мучаются наши товарищи. Вот так, господин
Читатель. Думай.
Вокруг бойцы и офицеры тоже копали мерзлую землю, вгрызались в
замерзший асфальт. Некоторые использовали воронки для этого. Пробивали в них
лисьи норы . Духи быстро поняли, что мы, в отличие от прежних атак, не
собираемся откатываться назад. Вот поэтому вновь и открыли по нам огонь.
Вновь фонтанчики начали поднимать вокруг меня пыль, грязь, подтаявший снег.
Это стимулировало выделение очередной порции адреналина, отложив автомат в
сторону, я начал работать быстрее.
Скорость, скорость. Пальцы уже содраны в кровь, ногти обломаны почти до
мяса. Не чувствую боли, зарыться, закопаться, а потом уже, гады, мы с вами
разберемся. Не было паники, когда лежали под минометным обстрелом. Была
злость на духов. Злость большая, как Вселенная. Пот уже тек ручьями по лицу,
от бушлата валил пар. Чувствовал, что белье и афганка пропитались потом
насквозь. Еще не хватало мне погибнуть от холода! Скорость! Вот уже голова
моя скрылась в неглубокой ямке. Если я не вижу противника, то это не значит,
что он не видит меня. Поэтому глубже, глубже. Хорошо, что не у нас в Сибири
воюем! Там земля промерзла глубоко.
Вспомнилось, как во время службы в Молдавии у меня постоянно спрашивали
- правда ли, что в Сибири зимой не хоронят? Как так? Земля-то промерзает
глубоко, вот поэтому и не могут вырыть могилу. Вот и приходилось объяснять
этим чудакам технологический процесс отрывания могил в холода.
А тем временем духи подтащили минометы и открыли огонь. Мины пока
ложились неприцельно, поднимая большие фонтаны грязи, снега, песка. Страшно
хочется жить. Проснулся инстинкт самосохранения, инстинкт любви к жизни.
Скорее, скорее, глубже, глубже. Дыхание срывается, я уже задыхаюсь, пот
мешает, не смахиваю его с лица, пусть льет, только вниз, только в землю.
Страх и адреналин помогают работать быстрее. Скорость, скорость. Все быстрее
растет куча песка и земли передо мной. Стаскиваю с себя грязный от земли и
мокрый от пота когда-то бывший черным подшлемник. Воротник бушлата намок от
пота, а набившаяся земля сыпалась за шиворот. Поначалу это вызывало какое-то
неудобство, раздражение, но со временем это ощущение прошло. Желание выжить
заставило не обращать внимания на эти пустяки.
Злость и желание выжить заглушили все остальные чувства. Не было ни
голода, ни холода, ни жажды. Только одна цель - зарыться и выжить. Злость,
страх. Задыхаюсь. Мало воздуха, чертов бронежилет сковывает движения, висит
колом. Без него я давно бы уже зарылся по самые уши. Чтобы его снять,
пришлось бы привстать, но не было такой силы, которая бы заставила меня
сейчас приподняться под обстрелом. Ненавижу этот визгливый вой мин. Не
нравится он мне. До конца дней этот вой будет преследовать меня. Так же, как
и вой авиабомб. И каждая клетка моего мозга, тела будет сжиматься в животном
ужасе при одном воспоминании об этом. А также этот вой, кроме страха, будет
будить и злость.
Жарко. Ослабил крепление боковых лямок на бронежилете, теперь он
практически висит только лишь на плечевых ремнях. Ох, велик соблазн снять
его. Снять четырнадцать килограммов чертова железа, скинуть бушлат и просто
в одной афганке полежать на сырой, холодной земле.
Окоп почти готов. Осталось лишь спрятать ступни. Но сил уже почти нет.
Тот обломок от какой-то грозной техники, которым я копал, стерся, сточился,
изогнулся и принял причудливую форму.
Теперь автомат к себе поближе. Пока копал, наполовину засыпал его
землей, она посыпалась в рукава. Не обращаю никакого внимания на эту
досадную помеху. Не важно это сейчас, не важно. Я жив, закопался по уши в
землю, и теперь только прямое попадание мины может меня накрыть.
Осторожно, очень осторожно поднимаю над бруствером голову. Волос у меня
и так мало на ней, подшлемник лежит на земле, от головы валит пар. Неплохая
мишень для снайпера. Стараюсь не думать об этом. Надевать шапочку-подшлемник
не хочется. Вроде, не обращают внимания.
Духи простреливают площадь из минометов, подствольников, пулеметов и
автоматов. Пытаются кидать ручные гранаты под самое основание здания. Там
обосновалась небольшая группа наших, тех, кто успел пробиться под стены
Дворца. Находясь в "мертвой зоне", они окапывались. Духи пытались их достать
гранатами, но те разрывались на безопасном расстоянии. Ни духи не могли
причинить серьезного ущерба нашим, ни наши духам. Только с наступлением
темноты духи могли предпринять попытку уничтожить наших. Поэтому, если мы не
поможем славянам до темноты, они пополнят "музей ужасов" в окнах Дворца.
Или Дворец брать, или бойцов своих из-под его стен вытаскивать.
Третьего не дано. Оглядываюсь. Многие роют свои окопы, некоторым они могут
стать могилами. Кое-кто закончил эту работу и сейчас, подобно мне,
уподобляясь черепахе, осторожно высовывает свою голову из панциря-окопа.
Головы, как и у меня, непокрыты, от них также валит пар. Похоже, что у
духовских снайперов перерыв на обед. Туда им и дорога, чтоб они подавились,
паскуды долбаные. Духи постепенно, поняв, что на площади нас достать
проблематично, перенесли свой минометный огонь на Госбанк.
Каждая мина ложилась все ближе к полуразрушенному зданию. Если вести по
этому сараю массированный огонь из минометов, то он через несколько часов не
выдержит и рухнет. Вместе с ним погибнут и люди, что пытаются укрыться за
его стенами. Так что еще неизвестно, кому уютней. Мне, лежа кверху задницей
на морозе на площади, или тем, кто скрывается за бетонными стенами. Которые
могут превратиться в мавзолей.
Вот первые мины уже начали рваться на территории Госбанка, поднимая
облака дыма, пыли, щебенки. В ответ последовал залп, тоже из минометов. Но
из-за бойцов в окнах они не долетели и взорвались перед Дворцом, с большим
недолетом. Духи словно озверели после нашего демарша и начали бить по банку.
Чтобы как-то отвлечь внимание противника, пришлось нам, тем, кто на площади,
тоже открыть огонь. Хоть и был наш огонь жидким и не мог причинить духам
серьезного вреда, но, тем не менее, пришлось считаться с нами.
- Держись, мужики, держись! - шептал мой родной АКС, и я вторил ему.
- Бей гадов!
- Уроды! - неслось из соседних окопчиков.
Никто не координировал людей, их огонь. Просто все старались оттянуть
огонь духов на себя. Только огонь и только по противнику. Самое главное не
попасть по тем, кто висит в окнах. Не ровен час, и каждый из нас также мог
повиснуть вот так - живой или мертвый в окне, и не хотелось бить по своим.
На верхних этажах не было видно в окнах наших, но суетились духи. Еще
полтора-два месяца назад, прежде чем стрелять, мы бы долго высчитывали
перепад высот, делали поправку на ветер, а теперь - били влет. И вот уже
одна темная фигурка полетела вниз. Дух летел без крика, значит, мертвый, а
если раненый, то падение с тридцатиметровой высоты не прибавит ему здоровья.
И тут духи озверели. Они перенесли огонь на площадь. И вновь вой мин,
оглушительные разрывы неподалеку. Опустился на дно собственнорожденного
окопчика. Такого родного, милого. Разеваю рот как можно шире и напрягаю
барабанные перепонки. Затекают мышцы на челюсти. Все труднее сдерживать
новые воздушные волны от разрывов мин, гранат. Сильнее и сильнее стегают по
несчастным барабанным перепонкам тугие волны воздуха. Кажется, что из ушей
что-то бежит, струится. Трогаю рукой и осторожно смотрю. Нет. Ничего. Просто
показалось. Воевать с разинутым ртом неудобно. Каждый новый разрыв кидал в
рот новую горсть земли. Кажется, что уже не рот, а экскаватор с полным
ковшом. Отплевываюсь. И в этот момент новый разрыв, и по ушам прокатилась
волна воздуха. Бедные уши еще толком не отошли от прошлой контузии, а тут
новый удар "хлыстом".
Трясу головой, словно пытаясь выбить из ушей воду после купания. Не
помогает. Опять мягкая глухота окружает меня. Музыкант из меня уже не
получится. Факт! Надоело. Высовываю голову и стреляю. На разрывы уже не
обращаю внимания. Новые взрывы бьют по ушам, но уже не так остро
воспринимаются. В ушах как будто пробки из ваты. Сначала вижу разрыв, а
потом уже доходит звук. Злость берет меня. Бля! Неужели инвалид? Руки-ноги
целы, а что теперь мне делать? Прекратил стрелять, нащупал левой рукой
счастливую гранату . Пора или не пора? Вот она лежит в грязной ладони.
Пальцы все изрезаны, все в ссадинах, забитых землей. Вокруг ногтей тонкой
полукруглой каемочкой запеклась кровь. Опускаюсь глубже в окопчик.
Переворачиваюсь на живот и закуриваю. Потом снова беру гранату в руки и,
щурясь от едкого дыма, попавшего в глаза, рассматриваю ее.
Зеленого цвета, посередине проходит выпирающий ободок. Вот оно. Два
- Вот то-то и плохо. Так бы завалили духов вместе с их зданием, а
сейчас осторожничать!
- Они все равно погибнут! - кто то из молодых командиров взводов
выкрикнул. Обычное дело - истерика перед боем.
- А если бы ты был на их месте, то как оно было бы? - спросил Серега.
- Я бы застрелился.
- Ага, с прикованными руками. Тоже мне герой. Потом жить-то сможешь,
когда будешь знать, что из-за тебя парни погибли?
- Ладно, в другом месте будете ссориться, - прервал дискуссию Сан
Саныч. - Примерно час на подготовку, а затем вперед. Все свободны.
Разошлись по углам здания, кто-то пошел на крышу, чтобы еще раз
посмотреть на площадь, по которой через час придется бегать. У кого-то
наступала истерика, он психовал, нервничал, некоторые начинали судорожно
писать письма домой. В них они клялись в любви женам, а детям наказывали
быть хорошими. Кто знает, может, это письмо дойдет вместе с написавшим его.
В комплекте.
Многие бурно обсуждали, где какое подразделение пойдет. Никому не
хотелось самому со своими людьми идти по воронкам от бомб и снарядов,
которые не могли прикрыть от огня духов. В конце концов решили тянуть
жребий. Спички решили, кто пойдет на верную гибель, а кому предоставляется
отсрочка. Случай и Бог руководили этими спичками. Судьба. Кысмет. Каждому
свое.
Ни у меня, ни у Юрки не было настроения спорить, писать письма.
Хотелось просто собраться с мыслями, успокоиться. Отдохнуть морально. Можно
было и выпить грамм по пятьдесят, но когда вспомнили отвратительный вкус
разведенного спирта, желание пропало. Да и реакция может подвести, и живот
тоже. Мы с Юрой вышли на улицу, легли на камни и молча курили, рассматривая
облака. Черт побери, как мало для счастья надо человеку. Нормальная семья,
работа, вот это небо, природа. Не стоит гнаться за призрачным счастьем в
виде денежных знаков. Из-за них одни проблемы. И иногда смотреть на эту
вечную природу. Если ты попадешь в тюрьму, тьфу, тьфу, тьфу, из-за какого-то
идиота или денег, то будешь на какое-то время лишен этой красоты, этого
счастья. Зато, если тебя убьют через несколько часов, минут, метров, ты
будешь лишен навсегда этого удовольствия смотреть на природу. Сам станешь ее
частью.
Облака плыли в голубизне зимнего неба, величаво несли свои пышные тела
на Север. В Россию. На Родину. И тысячу лет назад они так же неслись вперед,
и через тысячу лет они так же полетят. И не вспомнит никто. Самое
интересное, что мне не было жалко себя, мне было жалко только того, что я не
сделал еще очень много. Хотя, с другой стороны, я оставил уже небольшой след
на этой земле. Свою миссию я наполовину выполнил. Самое главное - это сын.
Мой сын. Мой продолжатель рода, продолжатель фамилии. Осталось лишь сделать
из него человека. Но на это воля Божья. Даже в случае моей гибели сыну не
будет стыдно за отца. Он погиб, а не струсил. Не удрал. Храни его Господи, и
меня тоже, по возможности.
Из здания выбежал боец и закричал, чтобы готовились. Пошли к
подразделениям. Уже решили, что пойдем с остатками второго батальона. Если
из того пекла они нас вынесли, то и пойдем с ними дальше. Правее
расположился первый батальон. Начальник штаба Ваня Ильин помахал мне рукой.
Я ответил.
- Слава, иди к нам!
- Нет, Иван, коней на переправе не меняют.
- Как хочешь. Удачи!
- Спасибо. Тебе тоже удачи!
Чем ближе площадь, тем скорее бежит кровь, вот уже и стало жарко. Снял
перчатки, засунул под бронежилет. Проверил автомат. Снял с предохранителя,
загнал патрон в патронник. Проверил, на месте ли "счастливая" граната.
Перекрестился, глядя в небо. Облака были на месте и все так же продолжали
свое неспешное путешествие. Жарко. Сдвинул черный подшлемник на затылок.
Кровь бушует в теле. Во рту появился привкус крови. Адреналин опять начал
свою игру. Теперь главное, чтобы отцы-командиры нас не передержали здесь, а
то, если не будет боя, адреналин сожжет всю энергию, и после будем как
выжатые лимоны. Знаем, уже проходили это. И вот по радиостанции прозвучала
команда "555".
Штурм. Штурм. Штурм. Фас, бешеные псы, фас! И побежали мы. Вынеслись
из-под укрытия Госбанка. Вот они - сто пятьдесят метров площади. Все как на
блюдечке. Не спрятаться, не скрыться. Только вперед. Почти сразу духи
открыли огонь. Первые секунды он был вялым, а затем окреп, набрал силу и
мощь. Не пробежав и пятнадцати метров, пришлось кувыркаться, перекатываться,
мелкими перебежками продвигаться вперед. Многие при этом мешали друг другу.
Сталкивались, валились на землю. Материли друг друга.
По иронии судьбы именно второму батальону досталось бежать по центру
площади, именно по тому участку, где было больше всего рытвин и воронок и
который простреливался.
Толком ничего не видно, пот заливает глаза, выедает их. Перекат, еще
перекат. Уйти подальше от фонтанчиков, которые поднимали пыль возле головы.
Лицом о камни, о грязь. Не страшно. Инстинктивно тянет залезть в воронку. Но
нельзя. Судя по выбоинам от пуль, они уже хорошо пристреляны. Сумка с
гранатами для подствольника мешается. Болтается. При перекатывании бьется о
землю, асфальт, камни. Не хватало только, чтобы гранаты сдетонировали и
разнесли меня на куски. Ладно - я, а то ведь прихвачу с собой еще несколько
человек. Надо поаккуратней.
Вроде, достаточно далеко откатился. Задыхаясь, начал выбирать, куда
стрелять.
Из Госбанка не заметил, но, пробежав, прокатясь метров семьдесят, я
ясно увидел, что в окнах Дворца стоят, висят привязанные, прибитые к рамам
наши. Наши. Русские. Славяне. Мертвые были раздеты, и их желтые тела
повисли. Руки вверх, колени согнуты. Некоторые достают подоконника, и
создается впечатление, что в безмолвной молитве они стоят на коленях, подняв
к небу руки. Другие как бы зависли в воздухе, у третьих ноги свесились с
подоконника внутрь или наружу. Привязанные или прибитые гвоздями руки не
давали телам упасть.
Многие были еще живые. Кричали, плакали. Некоторые кричали, чтобы убили
их и прекратили мучения. Другие, наоборот, умоляли их спасти. Духи,
прикрываясь телами как живых, так и убитых, стреляли в нас. Редко кто из
духов не был прикрыт телом русского солдата, офицера. Я с ужасом вдруг
понял, что не смогу стрелять. Не уверен, что не попаду в своего. Убитого или
живого. НЕ СМОГУ!
За телами наших братьев скрывались снайпера. Они почти не прятались. Их
оптические прицелы поблескивали на солнце. Нельзя было из подствольника
разнести эту мразь на куски. Ничего нельзя делать! Ничего!
Только вперед, вперед под ураганным огнем, и там уже выкуривать
негодяев. Немцы, фашисты при взятии Берлина не додумались поставить пленных
из концлагерей как живой щит впереди себя. А эти...
Живые, изможденные, избитые, с потрескавшимися от ветра, мороза
грязными, опухшими лицами - кричали. Кто-то просто мычал. Кто-то открывал
рот в безмолвном крике. Все это рождало целый букет противоречивых чувств.
Комок подкатился к горлу. Хотелось как в детстве зарыдать в полный голос, не
стыдясь своих слез. Заплакать от жалости к тем, кто сейчас безвинно страдал,
из-за того, что не можешь им толком помочь. За что, Господи, за что? За что
им такие страдания? Они же все вчерашние школьники. Год-полтора назад они
сидели за школьным столом, писали девчонкам записки, тайком курили в
подъезде. Они не виноваты!
Почему, Господи, ты не караешь тех, кто отправил их на эту погибель?
Почему? Ответь! В чем виноваты они? Или только тем, что имели несчастье
родиться в России?
Вместо того, чтобы бежать вперед, пока по мне не стреляют, я опустил
автомат на руку и начал, напрягая зрение, вглядываться в лица и тела тех,
кто служил духам живым щитом.
Многие мне показались знакомыми. Некоторые были точно мне знакомы, не
знал я их по именам и откуда они, а просто видел в подразделениях бригады.
От напряжения или по другой причине, но слезы катились у меня из глаз,
дышать было трудно. Комок стоял в горле, становилось душно, я, несмотря на
стоявший вокруг холод, сорвал с себя подшлемник. На третьем этаже этого
Дворца я узнал бойца, с которым рядом лежал под пулями во время первого
штурма. Он был раздет до пояса, мертвый, ноги висели на улице, а руки были
прибиты к рамам. Как будто кто-то его выбросил из окна, но он последним
усилием ухватился за оконный блок. Рядом с его боком, справа, чернело пятно.
Это было лицо духа.
Я поднял автомат, перевел его на одиночный огонь и начал целиться.
Долго, очень долго я выцеливал это ненавистное мне лицо врага. Он стрелял по
площади, был в азарте, в горячке боя. Ему не нужен бронежилет. Мертвое тело
моего товарища служило ему лучше всякого укрытия. Прикрываясь телом, он
стрелял очередями, прибивая навечно к зимней грязи новые жертвы. Других моих
товарищей. Автомат прыгал в моих руках. Бушующая кровь мешала
сосредоточиться. Пот заливал глаза, мешал прицелиться. Вдох, задержка
дыхания, медленный выдох. Вдох, задержка дыхания, медленный выдох. Подвожу
медленно автомат. Совмещаю ненавистное пятно с прорезью в прицельной планке
и мушкой на конце автоматного ствола, на полувыдохе затаиваю дыхание и
выбираю люфт спускового крючка. Дошел палец до упора и продолжает медленно,
плавно давить. Как произошел выстрел, я даже не слышал, был поглощен только
одной задачей - УБИТЬ. Только почувствовал отдачу в плечо после выстрела.
Гильза, звякнув о камень, упала неподалеку. Глаза все так же напряженно
продолжали всматриваться в то место, куда я целился. Из-за напряжения или по
какой другой причине я не заметил, как дух упал. Но больше он не появлялся.
Я был уверен, что нет больше его. Нельзя прятаться за мертвыми и убивать
живых. Нельзя!
Только после этого я вернулся в реальный мир. Многие уже были далеко
впереди меня. До стен Дворца им оставалось не больше десяти метров. Еще
немного, и они будут в мертвой зоне . Это такой участок местности, где
противник не сможет обстреливать наших. Некоторые духи высунулись из окон и
стреляют по нам. Мы в свою очередь в этот самый миг расстреливаем духов.
Некоторые раненые летят вниз. Кто кричит благим матом, кто вываливается
молча из окон. Немногие падают внутрь здания. Затем духи начали кидать
гранаты.
Кто их наших парней успел, тот добежал и спрятался под стенами Дворца,
а некоторые остались лежать. Остальные дрогнули и побежали обратно. Они
пробегали мимо нас, лежащих на земле, глаза у них были как бы распахнуты.
Такое ощущение, что бежали слепые. Рты разинуты, не хватает воздуха. Паника.
Духи стреляют в спину им, и постепенно огонь переносится на нас. Крики,
стоны раненых, вопли о помощи. Все это режет слух, бьет по барабанным
перепонкам. Холодной струей внутрь, в душу, заползает страх. Громадным
усилием удерживаю себя на земле. Я не герой, но просто помню этот панический
ужас, который охватывает каждую клеточку мозга, тела и есть только одно
желание - бежать. Бежать, не разбирая дороги, куда угодно. Только одно
чувство - скрыться, убежать, спрятаться.
Стиснув зубы до хруста, начинаю обгоревшим обломком металла копать
мерзлую землю. Вонзаю как можно глубже и выбрасываю ее впереди себя. Снова
вонзаю и выбрасываю. Нет, не получится у вас прошлый номер, не получится.
Зубами, ногтями, но зацепимся мы за эту площадь и возьмем ее. И за тех
ребят, что висят сейчас в ваших окнах, вы ответите. За каждого персонально
спросим.
Это решение пришло спонтанно, само по себе. Не приходило в голову, что
я, может, один копаюсь в этой мерзлой земле на площади, как крот, на потеху
духам. Это моя война, и у меня свой, особый счет. Счет и к войне, и к тем,
кто ее развязал, и к тем, кто убивает наших солдат и офицеров.
Поднял голову, посмотрел, нет ли духов, не идут ли они в атаку. В атаку
духи не собирались, а лишь орали что-то, раскачивали трупы наших солдат в
окнах. Те - замершие, закостеневшие - с глухим мерным стуком бились о стены.
Некоторые духи неприцельно стреляли в нашу сторону. Кричали что-то
оскорбительное как на русском, так и на своем гортанном языке. Корчили рожи.
Резали кожу, тыкали ножами тех немногих еще живых пленных, что остались на
окнах. Кто кричал, кто, стиснув зубы, пытался молчать. Но таких было мало.
А ты, читатель, сумел бы продержаться двое, трое суток на морозе в
подвешенном состоянии и когда тебя режут ножом? Когда тобой прикрываются как
живым щитом при атаке твоих же друзей? Некоторые теряли сознание, это их
спасало на какое-то время от бессмысленных пыток. И ты висишь и прекрасно
понимаешь, что тебе не выжить, и наблюдаешь, как гибнут твои спасатели,
бегут, попадают в плен только лишь потому, что боятся стрелять. Боятся
попасть в тебя. И у тебя остается небольшой выбор. Либо ты умираешь, или
тебя убивают, или ты через некоторое время сходишь с ума. Смерть в данном
случае является избавлением, исцелением. А в подсознании бьется сумасшедшая
мысль, а вдруг тебе повезет, и ты уцелеешь. А вдруг спасут?!
Вот и подумай, читатель, виновен ли ты лично в смерти тех ребят, что
погибли такой страшной, мучительной смертью? Я считаю, что виновен. Виновен
дальше некуда! Своей апатичной, индифферентной позицией, отношением к
происходящему.
Я не желаю тебе этого, читатель, но представь себе, что через несколько
лет начнется новая война. И тебе или твоему сыну, брату, свату, племяннику
доведется идти на эту новую нелепую, бессмысленную войну. Что ты скажешь?
Правильно. Ничего не скажешь. Будешь на кухне шушукаться, обсуждать
последние новости, письма, сплетни. И не более того. Потому что система за
семьдесят лет превратила тебя в бессловесное существо, которое может только
кричать в одиночку, когда его режут, а помочь соседу, защитить кого-то - не
в состоянии. Так и проживешь ты, стоя на коленях, и умрешь в той же позиции.
Помоги кому-нибудь, помогут и тебе. В жизни все как на войне. Если ты
помогаешь, то тебя не продадут, не предадут. Ты в составе своей команды
уничтожаешь другую команду, поедаешь их. А еще лучше, если нам удастся
объединиться, сплотиться. Но это уже утопия.
Русский человек последнее время склонен к саморазрушению,
самоуничтожению, уничтожению ближнего. Анархия, бунт, вот та стихия, которая
по душе русским. Но даже в защиту своих детей, погибающих в Чечне, не смогли
русские поднять бунт.
Измельчал русский народ. Его величество доллар поработил все, включая и
души. Ту душу, которую нельзя понять, можно просто купить. Заткнуть, на
худой конец. А купленная или молчащая душа никогда не скажет против ни
звука. Поэтому не надо питать иллюзий по поводу нашей загадочности. Так же
продаемся и покупаемся, как и все. С единственной разницей, что все оптом и
по очень низким ценам. Ниже себестоимости.
И остались плакать по русской душе дешевые интеллигенты, которые
первыми в годы перестройки ратовали за приход доллара. И называли первых
грабителей на Руси не иначе как душка , гениально и т.д. Тогда уже
занимались первые пожары межнациональных конфликтов, но они делали вид, что
это их не касается. Когда убивали русских здесь, в Чечне, то они тоже
повадились появляться на всякого рода презентациях, в народе - халява ,
произнося льстивые тосты криминальным авторитетам. И сейчас, как пить дать,
они торчат на каком-нибудь банкете в честь открытия нового совместного
предприятия и лепечут о возрождении былого величия России.
Ведь не пошли они, не возглавили колонны, которые протестовали против
войны. Не возглавили комитеты для сбора гуманитарной помощи. А ведь был
девяносто четвертый, а не шестьдесят восьмой.
Все, господа, конечная остановка. Приехали. В лучшем случае нашу страну
разделит весь цивилизованный мир . Мирно разделит, поделит и разберет как
свадебный пирог по частям. Все как положено. Самый вкусный кусок пирога -
самому сильному, богатому гостю. Остальным - поменьше. Все будет соблюдено.
И ООН, и какие-нибудь очередные презентации. Всем сестрам по серьгам. Всем,
кроме народа русского. Всех продадут, предадут. В данном случае - за долги.
Вариант второй - будем банановой республикой . Бросовая рабочая сила и
прибыль в тысячу процентов. Вывоз только сырья. На месте ничего не
производить. Все завозится из стран-владычиц. Включая стеклянные бусы, как у
полинезийцев.
И самый страшный вариант - очередная революция. Со всеми вытекающими
последствиями. В любом варианте, читатель, ты пролетаешь мимо кассы . С той
лишь разницей, что парни, которые сейчас лежат вокруг меня, будут тебе
вспарывать живот и заставят смотреть на мучения твоих жен, дочерей, сестер,
подруг. Не из вредности или кровожадности, а просто из-за элементарной
мести. За то, что ты молчал, засунув свой язык... между зубов, когда духи
нас заставляли смотреть, как мучаются наши товарищи. Вот так, господин
Читатель. Думай.
Вокруг бойцы и офицеры тоже копали мерзлую землю, вгрызались в
замерзший асфальт. Некоторые использовали воронки для этого. Пробивали в них
лисьи норы . Духи быстро поняли, что мы, в отличие от прежних атак, не
собираемся откатываться назад. Вот поэтому вновь и открыли по нам огонь.
Вновь фонтанчики начали поднимать вокруг меня пыль, грязь, подтаявший снег.
Это стимулировало выделение очередной порции адреналина, отложив автомат в
сторону, я начал работать быстрее.
Скорость, скорость. Пальцы уже содраны в кровь, ногти обломаны почти до
мяса. Не чувствую боли, зарыться, закопаться, а потом уже, гады, мы с вами
разберемся. Не было паники, когда лежали под минометным обстрелом. Была
злость на духов. Злость большая, как Вселенная. Пот уже тек ручьями по лицу,
от бушлата валил пар. Чувствовал, что белье и афганка пропитались потом
насквозь. Еще не хватало мне погибнуть от холода! Скорость! Вот уже голова
моя скрылась в неглубокой ямке. Если я не вижу противника, то это не значит,
что он не видит меня. Поэтому глубже, глубже. Хорошо, что не у нас в Сибири
воюем! Там земля промерзла глубоко.
Вспомнилось, как во время службы в Молдавии у меня постоянно спрашивали
- правда ли, что в Сибири зимой не хоронят? Как так? Земля-то промерзает
глубоко, вот поэтому и не могут вырыть могилу. Вот и приходилось объяснять
этим чудакам технологический процесс отрывания могил в холода.
А тем временем духи подтащили минометы и открыли огонь. Мины пока
ложились неприцельно, поднимая большие фонтаны грязи, снега, песка. Страшно
хочется жить. Проснулся инстинкт самосохранения, инстинкт любви к жизни.
Скорее, скорее, глубже, глубже. Дыхание срывается, я уже задыхаюсь, пот
мешает, не смахиваю его с лица, пусть льет, только вниз, только в землю.
Страх и адреналин помогают работать быстрее. Скорость, скорость. Все быстрее
растет куча песка и земли передо мной. Стаскиваю с себя грязный от земли и
мокрый от пота когда-то бывший черным подшлемник. Воротник бушлата намок от
пота, а набившаяся земля сыпалась за шиворот. Поначалу это вызывало какое-то
неудобство, раздражение, но со временем это ощущение прошло. Желание выжить
заставило не обращать внимания на эти пустяки.
Злость и желание выжить заглушили все остальные чувства. Не было ни
голода, ни холода, ни жажды. Только одна цель - зарыться и выжить. Злость,
страх. Задыхаюсь. Мало воздуха, чертов бронежилет сковывает движения, висит
колом. Без него я давно бы уже зарылся по самые уши. Чтобы его снять,
пришлось бы привстать, но не было такой силы, которая бы заставила меня
сейчас приподняться под обстрелом. Ненавижу этот визгливый вой мин. Не
нравится он мне. До конца дней этот вой будет преследовать меня. Так же, как
и вой авиабомб. И каждая клетка моего мозга, тела будет сжиматься в животном
ужасе при одном воспоминании об этом. А также этот вой, кроме страха, будет
будить и злость.
Жарко. Ослабил крепление боковых лямок на бронежилете, теперь он
практически висит только лишь на плечевых ремнях. Ох, велик соблазн снять
его. Снять четырнадцать килограммов чертова железа, скинуть бушлат и просто
в одной афганке полежать на сырой, холодной земле.
Окоп почти готов. Осталось лишь спрятать ступни. Но сил уже почти нет.
Тот обломок от какой-то грозной техники, которым я копал, стерся, сточился,
изогнулся и принял причудливую форму.
Теперь автомат к себе поближе. Пока копал, наполовину засыпал его
землей, она посыпалась в рукава. Не обращаю никакого внимания на эту
досадную помеху. Не важно это сейчас, не важно. Я жив, закопался по уши в
землю, и теперь только прямое попадание мины может меня накрыть.
Осторожно, очень осторожно поднимаю над бруствером голову. Волос у меня
и так мало на ней, подшлемник лежит на земле, от головы валит пар. Неплохая
мишень для снайпера. Стараюсь не думать об этом. Надевать шапочку-подшлемник
не хочется. Вроде, не обращают внимания.
Духи простреливают площадь из минометов, подствольников, пулеметов и
автоматов. Пытаются кидать ручные гранаты под самое основание здания. Там
обосновалась небольшая группа наших, тех, кто успел пробиться под стены
Дворца. Находясь в "мертвой зоне", они окапывались. Духи пытались их достать
гранатами, но те разрывались на безопасном расстоянии. Ни духи не могли
причинить серьезного ущерба нашим, ни наши духам. Только с наступлением
темноты духи могли предпринять попытку уничтожить наших. Поэтому, если мы не
поможем славянам до темноты, они пополнят "музей ужасов" в окнах Дворца.
Или Дворец брать, или бойцов своих из-под его стен вытаскивать.
Третьего не дано. Оглядываюсь. Многие роют свои окопы, некоторым они могут
стать могилами. Кое-кто закончил эту работу и сейчас, подобно мне,
уподобляясь черепахе, осторожно высовывает свою голову из панциря-окопа.
Головы, как и у меня, непокрыты, от них также валит пар. Похоже, что у
духовских снайперов перерыв на обед. Туда им и дорога, чтоб они подавились,
паскуды долбаные. Духи постепенно, поняв, что на площади нас достать
проблематично, перенесли свой минометный огонь на Госбанк.
Каждая мина ложилась все ближе к полуразрушенному зданию. Если вести по
этому сараю массированный огонь из минометов, то он через несколько часов не
выдержит и рухнет. Вместе с ним погибнут и люди, что пытаются укрыться за
его стенами. Так что еще неизвестно, кому уютней. Мне, лежа кверху задницей
на морозе на площади, или тем, кто скрывается за бетонными стенами. Которые
могут превратиться в мавзолей.
Вот первые мины уже начали рваться на территории Госбанка, поднимая
облака дыма, пыли, щебенки. В ответ последовал залп, тоже из минометов. Но
из-за бойцов в окнах они не долетели и взорвались перед Дворцом, с большим
недолетом. Духи словно озверели после нашего демарша и начали бить по банку.
Чтобы как-то отвлечь внимание противника, пришлось нам, тем, кто на площади,
тоже открыть огонь. Хоть и был наш огонь жидким и не мог причинить духам
серьезного вреда, но, тем не менее, пришлось считаться с нами.
- Держись, мужики, держись! - шептал мой родной АКС, и я вторил ему.
- Бей гадов!
- Уроды! - неслось из соседних окопчиков.
Никто не координировал людей, их огонь. Просто все старались оттянуть
огонь духов на себя. Только огонь и только по противнику. Самое главное не
попасть по тем, кто висит в окнах. Не ровен час, и каждый из нас также мог
повиснуть вот так - живой или мертвый в окне, и не хотелось бить по своим.
На верхних этажах не было видно в окнах наших, но суетились духи. Еще
полтора-два месяца назад, прежде чем стрелять, мы бы долго высчитывали
перепад высот, делали поправку на ветер, а теперь - били влет. И вот уже
одна темная фигурка полетела вниз. Дух летел без крика, значит, мертвый, а
если раненый, то падение с тридцатиметровой высоты не прибавит ему здоровья.
И тут духи озверели. Они перенесли огонь на площадь. И вновь вой мин,
оглушительные разрывы неподалеку. Опустился на дно собственнорожденного
окопчика. Такого родного, милого. Разеваю рот как можно шире и напрягаю
барабанные перепонки. Затекают мышцы на челюсти. Все труднее сдерживать
новые воздушные волны от разрывов мин, гранат. Сильнее и сильнее стегают по
несчастным барабанным перепонкам тугие волны воздуха. Кажется, что из ушей
что-то бежит, струится. Трогаю рукой и осторожно смотрю. Нет. Ничего. Просто
показалось. Воевать с разинутым ртом неудобно. Каждый новый разрыв кидал в
рот новую горсть земли. Кажется, что уже не рот, а экскаватор с полным
ковшом. Отплевываюсь. И в этот момент новый разрыв, и по ушам прокатилась
волна воздуха. Бедные уши еще толком не отошли от прошлой контузии, а тут
новый удар "хлыстом".
Трясу головой, словно пытаясь выбить из ушей воду после купания. Не
помогает. Опять мягкая глухота окружает меня. Музыкант из меня уже не
получится. Факт! Надоело. Высовываю голову и стреляю. На разрывы уже не
обращаю внимания. Новые взрывы бьют по ушам, но уже не так остро
воспринимаются. В ушах как будто пробки из ваты. Сначала вижу разрыв, а
потом уже доходит звук. Злость берет меня. Бля! Неужели инвалид? Руки-ноги
целы, а что теперь мне делать? Прекратил стрелять, нащупал левой рукой
счастливую гранату . Пора или не пора? Вот она лежит в грязной ладони.
Пальцы все изрезаны, все в ссадинах, забитых землей. Вокруг ногтей тонкой
полукруглой каемочкой запеклась кровь. Опускаюсь глубже в окопчик.
Переворачиваюсь на живот и закуриваю. Потом снова беру гранату в руки и,
щурясь от едкого дыма, попавшего в глаза, рассматриваю ее.
Зеленого цвета, посередине проходит выпирающий ободок. Вот оно. Два