Страница:
разведки принялся изучать с комбатом комбинацию точек на карте, ища
что-нибудь, указывающее на авторство.
Пройдя по окопу, я подошел к солдатам, внимательно наблюдавшим за
местностью:
-- Здорово, мужики!
-- Добрый день.
-- Здравия желаю, товарищ капитан.
-- Ты меня знаешь?
-- Так точно, мы с вами на Минутке рядом окапывались.
-- Точно-точно, вспомнил. Мужики, закуривайте, -- я протянул им
сигареты, -- и расскажите мне, как вы утром подругу поймали.
-- Стоим мы, тихо, туман, внимательно слушаем. Видимость не больше
метра. В такую погоду подползешь и не заметишь. Зато звук хорошо слышно.
Слышим вроде как легкие шаги.
-- Точно, легкие: когда кто-то из наших в ботинках или в сапогах
топает, то слышно далеко, а тут звуки вроде шороха. И в разрыве тумана видим
тень. И двигается очень быстро, мы так не умеем, и почти бесшумно. Мы и
кричим, все как обычно: "Стой! Пароль! Лапы в "гору", мордой на землю!"
Подходим -- баба.
-- И ничего такая, смазливая. Она нам давай глазки строить, и говорит,
что пропустите, мол, меня, а я с вами прямо сейчас и рассчитаюсь. Время было
часов семь утра. Мол, никто и не заметит.
-- Ну, и как, мужики?
-- Нет, товарищ капитан, мы ее пальцем не тронули. Только когда мы ей
отказали, она начала кофту как-то дергать, тут я ей и в ухо приложил.
-- Прикладом?
-- Да это же баба. Череп лопнул бы. Был бы мужик -- тогда другое дело,
а так с нее и кулака хватило. Кофточку рванули, а оттуда пистолетик вроде
детского вывалился. У генерала такой видел.
-- ПСМ?
-- Да. В сумке у нее бинты, вату нашли, а за подкладом сумки карту.
Посмотрели -- чистая, мы ее комбату отдали.
-- А что-нибудь не так? Надо было ее на месте кончить? Или отпустить?
-- Нет, ребята, все в порядке. Вы все правильно с делали.
-- Смотри, куст шевелится!
И точно, примерно в ста пятидесяти метрах от нас со стороны противника
шевелились кусты. Присмотревшись, увидели, что группа пехоты порядка
двадцати человек ползет в нашу сторону. Ближе подпускать их было опасно. Мы
тут же открыли огонь из автоматов. У бойцов на бруствере стоял
автоматический гранатомет АГС-17 (кодовое наименование -- "Пламя"). Я сел за
него. Примерно, на глаз, выставил сектор обстрела, Он бьет по площадям, в
определенном ему секторе, укладывая гранаты в шахматном порядке. Как только
мы начали обкладывать духов, они поняли, что обнаружены и также начали нам
отвечать. До наших было метров триста, и они уже спешили к нам на помощь.
Духи решили поддержать своих минометном огнем. Первые мины разорвались
далеко у нас за спинами. Затем помню только яркую вспышку и все...
Звиздец!!! Если кто рассказывает, что у него за секунду пронеслась вся его
жизнь, то передо мной ничего не проносилось. Просто вырубился, как будто
умер. Ничего не чувствовал. Звиздец полный -- конец всем мечтам, чаяниям.
Финиш.
Через некоторое время очнулся на дне окопа, хотя до этого сидел у
гранатомета, на бруствере. Держусь за голову, правый глаз не видит, отнимаю
руки, они все в крови. Башка разламывается, каждое движение причиняет дикую
боль. Правая нога тоже болит. Превозмогая боль, опускаю глаза и аккуратно
щупаю ногу. На месте. Тут кто-то сдирает с меня шапку: блядь, больно же. Это
один из бойцов, что был со мной. В ушах ватная пробка, почти ничего не
слышу, очередная контузия. Перевязывает меня. Очень бережно щупаю правый
глаз -- на месте, но почему не вижу?
Пока боец не очень-то вежливо начинает меня перевязывать, слышу треск
автоматов. Отталкиваю солдата:
-- Иди, я сам справлюсь.
Боец понятливо кивает головой, поднимается в рост и стреляет. В окоп
летят дымящиеся гильзы от его автомата. Я кое-как замотал бинт вокруг
головы, свободным концом протер правый глаз. Видит, просто кровью залило.
Шатаясь, поднялся на слабых ногах. Когда вставал, заметил, что в окопе
неподалеку лежит солдат. Верхней части черепа у него не было, срезано, как
острым топором. Кремово-серая масса его мозга была разбрызгана по окопу,
рядом лежала верхняя часть черепной коробки с остатками скальпа. Значит, мне
еще повезло. Посмотрим, что дальше доктора скажут.
Не было никаких эмоций, за происходящим наблюдал как бы со стороны.
Было только жаль, что так мало сделал, что еще молодой, и мог бы сделать
больше. Страха перед смертью не было никакого -- уже так давно смотрю ей в
глаза, что привык. Ну, значит, пришел и мой черед. Но почему тогда не сразу?
Без боли, мучений, прилетело и вот так, как этот боец, с которым я лежал под
обстрелом на Минутке, я бы лег рядом? Почему? Или еще не время?
Уцелевший боец стрелял из автомата, я подобрал с бруствера свой и тоже
присоединился. Думал, что прошло много времени, но, судя по тому, как быстро
к нам приближалась помощь, я лежал без сознания не более трех минут. Повязка
постоянно пыталась свалиться, я стрелял, правый глаз опять стало заливать
кровью. Перекинул автомат с правой руки в левую. Непривычно. Стал стрелять
из подствольника. Поначалу смотрел, куда падают гранаты, но это было долго,
и каждый разрыв капсюля-детонатора причинял раненой голове нестерпимую боль.
И поэтому я стрелял в сторону противника не глядя, механически вставляя
гранату и нажимая на спусковой крючок. Заталкиваю следующую. Кто-то положил
руку на плечо и попытался вынуть автомат из рук. Я дернулся и, задрав голову
(кровь начала заливать и левый глаз), увидел Игоря -- комбата.
-- Все, Слава, все. Мы отбили их, -- с трудом услышал я.
-- Давай, садись, мы тебя перебинтуем.
-- Игорь.
-- Да, Слава.
-- Передай Юрке, что она "духовка". Что она лазутчица. Передай
обязательно. Обещай.
-- Обещаю, Слава, и карту отдам. Разведчики посмотрели. Там нанесена
обстановка моего батальона и КП бригады очень подробно. Ты был прав, что она
гадина.
-- Игорь! Она -- "духовка"! -- в тот момент я был счастлив, что
оказался прав.
Мне хотелось только одного: чтобы -- если я помру и не доеду, --
передали всем, что они не правы, они отпустили врага. Хотели мне вколоть
ампулу с промедолом, я отказался:
-- Нет, мужики. У меня с собой есть документы, вот когда я их передам
Юре, тогда, пожалуйста, колите хоть цианид, а пока -- везите на КП.
-- Тебя к медикам надо.
-- Это потом. Вначале на КП. Если не доеду, то передайте Юре, что она
"духовка", это стало моей идеей фикс.
Меня погрузили на БМП, дали офицера в сопровождение и повезли.
Разведчики уехали чуть раньше, до начала атаки, карту взяли с собой. Пока
везли, меня пару раз рвало, и от тряски я терял сознание. Добрались на КП.
Меня тут же внесли в зал для совещаний.
-- Где Рыжов? Рыжова сюда! орал я на все КП. -- Передайте ему, если его
нет, что она "духовка"!
-- Слава, тихо. Мы уже знаем, разведчики передали карту. Не волнуйся.
Я с упорством пьяного идиота все продолжал неистовствовать и кричать,
что Хава, которую отпустили, -- лазутчица. Сан Саныч не мог смотреть мне в
глаза, только подошел и тихо сказал:
-- Это, Слава, тебя Бог покарал. Предупреждение.
-- Если бы ты, Сан Саныч, не отпустил ее, то и башка была моя цела, а
то разжалобился с Юрой...
Пришел Юра. Завидев его с порога, я заорал снова:
-- Юра! Я был прав! Она -- "духовка"! Она -- "духовка"! У разведчиков
карта, с нанесенной диспозицией КП бригады, первого и второго батальонов.
-- Слава, успокойся. Сейчас поедем к медикам.
-- Хорошо, только возьми мой блокнот, там есть кое-что, может
пригодиться.
-- Давай, и поедем в Петропавловку.
Меня перевязали, обмыли лицо, глаз стал видеть. Юра налил мне
полстакана водки и себе немного, выпили, поехали.
На каждой кочке, выбоине меня здорово мотало и начинало мутить. Водка
была хорошая, значит из-за головы. Приехали к медикам. Там нас уже ждали. Я
сам спустился и вошел в кабинет. Раздели, положили на холодный металлический
стол. Надо мной склонился мой приятель Женя Иванов:
-- Привет, Слава! Что с тобой?
-- Хрен его знает, Женя, мина рванула рядом, одному бойцу снесло
полголовы, а меня только зацепило. Женя, ты помнишь наш разговор, когда мы
чистили аптечные склады?
-- Ничего не помню, -- буркнул Женя.
-- Помнишь, сукин сын, помнишь. Я не хочу быть инвалидом, тем более --
по голове. Если надо будет вскрывать череп, то можешь ничего не делать,
чтобы совесть не мучила, просто дай мне шанс. Перед операцией я выйду во
двор покурить. Договорились?
-- Ни о чем мы с тобой не договорились, сейчас вкачу лошадиную дозу
успокоительного, чтобы не дергался.
-- Я тебе вкачу. Сделаешь то, что я тебе сказал!
-- Да, пошел ты...
-- Давай, смотри, позже разберемся, кто куда пойдет. Об одном прошу,
если будет возможность не вскрывать череп, то не делай этого без особой
нужды. Не любопытствуй, все равно там мозгов не обнаружишь. Кость.
Женя со своим ассистентом вкатили мне промедол, еще чего-то, сделали
небольшой разрез кожи на лбу, достали осколок, подарили тут же мне его. Но,
по их словам, не было ясной картины. И они отправили меня в госпиталь, что
на Северном. Погрузили в МТЛБ с красными крестами на боку и крыше, рядом сел
Юра. Поехали. От лекарств, ранения, контузии меня здорово мутило. Механик
гнал машину мастерски, лихо перекидывая передачи, стараясь не сбавлять
обороты; проехали "зеленку", нас не обстреляли. Поехали по Грозному. Где-то
в районе центра раздалась очередь, и что-то прогрохотало по бортовой броне.
Машина остановилась. Плен не входил в мои планы, тем более с пробитой
башкой. Оружия у меня с собой не было, кроме "родной" гранаты. Я беспомощно
посмотрел на Юру. Тот ободряюще кивнул и, отворив дверь, осторожно выглянул
наружу. Старшина с кем-то переговаривался, потом распахнулась дверь, и меня
осветили фонариком, прямо в глаза, сволочи! Через минуту снова поехали. Юра
рассказал:
-- По радио сообщили, что со стороны духов прорвался БТР и уже
разгромил два блок-поста. Они думали, что это мы. Хорошо, что старшина успел
запустить осветительную ракету, а то бы расхреначили нас к чертям собачим.
-- Значит не судьба! Рано еще. Сан Саныч сказал, что это предупреждение
за мое плохое поведение. Если бы вы, козлы, эту пристипому не отпустили, то
не торчали бы мы сейчас тут, а водку на КП жрали и дырки под ордена крутили.
Тьфу!
-- Ты прав, Славка, не судьба. А за бабу эту прости. Кто же знал, что
она шпионка. Если бы комбат карту сразу передал, то тогда все было бы ясно.
Не переживай, мы их тут еще много отловим. Не раскисай, главное, что живой.
-- Домой только не сообщай.
-- Я что, Слава, идиот! Все будет хорошо! Страховку получишь.
-- Видик куплю, а то мне получки не хватало никогда, а теперь точно
хватит.
-- Мне, что ли, голову подставить, чтобы денег на видик хватило.
-- Высунь голову через пару кварталов, что-нибудь да прилетит. Ну, его
на хрен, Юра, такие деньги. Похоже, что подъезжаем?
-- Через блок-посты проезжаем, что перед Северным, -- Юра смотрел в
триплекс, что на борту.
Подъехали к госпиталю, который размещался в аэропорту. Все знакомо.
Было уже около двух часов ночи. Меня тут же взяли под свое внимание две
прелестные, чудесные, обаятельные, красивые медсестры. И несмотря на поздний
час, пробитый череп, головокружение, я был почти влюблен в них. Я поедал их
глазами, вдыхал их запах. Когда, несколько часов назад, я видел перед собой
Хаву, тоже в какой-то мере симпатичную женщину, то не испытывал таких
чувств, как сейчас. Казалось, что я попал в рай.
Пока одна записывала мои данные и заполняла необходимые формы, другая
делала мне какие-то уколы. Понятно, когда ставят подкожник от столбняка, но
про остальные я ничего раньше не слышал. Однако я был готов их терпеть.
Морщась от боли, я старался быть остроумным, зубоскалил, рассказывал
какие-то анекдоты. Девчонки хохотали. Пришел какой-то молодой доктор,
послушал, посмеялся и, когда медсестры закончили работу, взял меня и повел в
темный кабинет. Там сделали несколько рентгеновских снимков головы и ноги.
Затем привели в другой кабинет, засунули голову в тиски огромного аппарата и
что-то смотрели на мониторе. Это продолжалось подозрительно долго, потом
принесли мои рентгеновские снимки. Двое молодых парней о чем-то долго
шушукались. Это мне начинало не нравиться:
-- Мужики! Что там у меня? Что-то серьезное, или нет? Скажите правду,
-- свою гранату я переложил в куртку, оставив бушлат в приемном покое.
-- Не знаем. Тут может быть трещина, а может это вена у тебя проходит.
-- Мужики, это вена проходит: когда попало, то крови было много. Не
сомневайтесь -- это вена.
-- Не знаем. Надо посмотреть.
-- Я вам посмотрю. Туристы нашлись. Ставлю пару бутылок хорошего
коньяка, что там вена, и вы смотреть не будете. Годится?
-- По-моему тоже вена, не похоже на трещину, -- и что-то еще на
тарабарском латинском языке произнес один из докторов.
-- Хорошо, мы тебе швы наложим, но завтра первым же бортом улетишь в
госпиталь.
-- В какой?
-- Не знаем. Откуда борт придет. Ты легкораненый, поэтому, скорее
всего, либо в Ростов, либо в Новгород. Пошли лоб шить.
-- Спасибо, мужики!
Я встал и пошел за доктором в процедурный кабинет. Положили на
операционный стол. Врач помыл руки, надел маску, ему ассистировала молодая
медсестра. По выбившемуся из под шапочки локону я определил, что она
блондинка. Ее прекрасные голубые глаза насмешливо смотрели на меня.
Какой тут умирать, когда такие прекрасные глаза озорно смотрят на тебя.
Я неотрывно смотрел в эти два бездонных голубых озера. Я не видел ее лица,
но по очертаниям маски рисовал его прекрасным. Эх, жаль, что женат, а то
ведь уже почти влюбился в эту красавицу.
В очередной раз у меня сняли повязку с головы, опять пошла кровь,
видимо точно вену перебило. Поставили укол, и начали что-то лишнее отрезать,
потом зашивать.
-- Нитки-то хоть саморассасывающиеся? -- поинтересовался я.
-- Нет, мужик, такие у нас на второй день войны закончились. Что есть,
тем и шьем.
-- А сейчас, что у вас есть?
-- Нитки черные, десятый номер.
-- В казарме солдаты этими нитками пришивают пуговицы и прочее!
-- Вот-вот. Мы у старшин спирт на них и меняем.
-- Дурдом.
-- Согласен на все сто. Сейчас потерпи, вырежем у тебя кусочек
поврежденных тканей.
-- Так в медроте уже вырезали!
-- Еще кое-что надо подправить.
-- Череп не повреди!
-- Если он у тебя осколок поймал и выдержал, то скальпель и подавно, --
опять противно захрустело, этот мерзкий звук заполнил весь череп.
-- Вы нитки-то хоть проспиртовали, -- морщась от боли, но крепясь перед
очаровательной блондинкой, поинтересовался я.
-- Проспиртовали.
-- И то уже хорошо. А то думал, как все в армии, на авось.
-- Всякое бывало, когда на передовой оперировали, приходилось и
простыми нитками шить.
-- И живы?
-- Живы, -- успокоил он меня.
-- Ну и слава богу.
-- Капитан, ты бы не дышал на меня, -- попросил меня врач.
-- Не понял?
-- Перегар от тебя -- лошадь свалит.
-- Коллеги после ранения подлечили.
-- Молчи, а то я свалюсь. Носом дыши.
-- Я засопел.
-- Тише дыши, а то все равно пахнет. Потерпи, сейчас заканчиваю, через
минуту... Все. Готово. Иди в палату, до утра перекантуешься. Я тебя уже в
полетный лист занес, полетишь на родину. Твоя война закончилась.
-- Спасибо. Огромное спасибо.
Пошатываясь, я вышел на свежий воздух. Похлопал по карманам, сигареты
остались в бушлате. Вернулся в госпиталь, в приемном покое забрал бушлат.
Снова вышел на улицу и закурил. То ли от лекарств, то ли от долгого
некурения, голова закружилась. Юра уже уехал. Медленно, как позволяло
здоровье, поплелся в сторону аэропорта. Меня в темноте окликнул часовой:
-- Стой! Пароль минус один!
-- Пошел на хрен.
-- Я тебе пойду сейчас.
-- Заткнись и вызови коменданта аэропорта.
-- Сейчас.
Минут через десять появился заспанный Сашка:
-- Кто коменданта спрашивал?
-- Я, Саша. Миронов моя фамилия.
-- Слава, ты?
-- Я, брат, я.
-- Здорово, старый черт! Что с тобой, Слава?
-- Ничего страшного, зацепило осколком, череп цел.
-- Пойдем, я врачей всех знаю, они посмотрят тебя как следует.
-- Саша, они меня уже смотрели. Скажи лучше, во сколько самолет за
ранеными?
-- Часов в двенадцать обычно. Там забирают -- и в Ростов. На
сортировку, а оттуда уже по России. Все, отвоевался?
-- Хрен тебе. Отвоевался. Скажешь же такое! Во сколько транспорт пойдет
на Ханкалу.
-- Не знаю. С вечера не планировал. А зачем тебе? Удрать хочешь?
-- Быстро соображаешь. Сообрази часиков в восемь что-нибудь ко мне в
бригаду. А если не получится, то хотя бы до Ханкалы. Сделаешь?
-- Слава, тебе надо отлежаться. Езжай домой. Я тебя первым классом
отправлю.
-- Ты меня в Ханкалу первым классом отправь. Не могу я, Саша, уезжать.
Понимаешь, не могу.
-- Почему?
-- Почему? Хрен его знает почему.
-- Ты же не струсил, не сбежал, получил ранение и не куда-нибудь, а в
голову. Слава, с башкой не шутят.
-- Отстань, не агитируй. Останусь здесь и точка. Не поможешь с
транспортом -- доберусь на попутках. Дашь транспорт?
-- Дам.
-- Я когда смотаюсь, то здесь кипеж поднимется, замни. Не люблю
скандалов. Ладно, я пошел в госпиталь.
-- Так может посидим, у меня коньячок французский есть. Давай, Слава,
а?
-- Нет, не могу. Мутит меня что-то. Пойду прилягу. Так в восемь я
здесь?
-- Да, будет транспорт.
Я пошел в госпиталь. В потемках нашел свободную койку. Не раздеваясь,
-- только снял ботинки -- лег и заснул. Проспал без снов. Утром проснулся
часов в семь, ополоснул лицо, прополоскал рот и, покуривая, пошел к зданию
аэропорта.
Там меня уже ждал, нервно куря, Саша. Увидев меня, он пошел навстречу,
широко раскинув руки. Встретились, обнялись.
-- Как ты, Слава?
-- Спасибо, нормально. Отвезешь?
-- Только до Ханкалы.
-- Годится. Идем, я позвоню в бригаду, чтобы оттуда забрали.
Мы прошли на узел связи, там я вызвал бригаду и попросил меня забрать
из Ханкалы. Народ очень удивился, я ответил, что обозвали симулянтом и
выгнали, даже завтраком кормить не стали.
Ехал через весь город. Оружия не было, ощущение было такое, что едешь
по городу голый, все на тебя смотрят, а ты даже прикрыться фиговым листочком
не можешь. Проезжали развалины. Не город, а сплошные руины. Для чего все это
было сделано? Ради чего, кого? Ради чего я получил дырку в голове? Пока
легко отделался, могла быть хуже. И привезли бы меня в сосновом ящике,
завернутого в фольгу, а как же сын? Блядь! Кто-нибудь мне объяснит, ради
чего мы разрушили этот город, убили столько людей, положили своих? Чтобы
безработицы не было? Не понимаю!
И в очередной раз мучил себя вопросами бестолковой войны. В горах
мусора копошились люди, толкали перед собой коляски, тележки с нехитрым
скарбом. Возле домов еще лежали неубранные трупы. Маразм! До сих пор не
убрали трупы! Сейчас чуть потеплеет и чума обеспечена. Блядь! Как убивать
людей, так деньги находятся, а как по-человечески похоронить, нет ни денег,
ни желания. Полпроцента от награбленного выделили бы на похороны.
Бестолковейшая, бездарнейшая война. Генералы получают награды, увозят
полные самолеты добра, а мне выдадут страховочку. Я подсчитал, что будет
ровно полтора миллиона рублей. Можно что-то купить, если не затянут, и дадут
вовремя. А то инфляция все сожрет.
Пацаны бегали перед развалинами и играли в войну. Что-то кричали на
своем языке, смеялись. Дети играют только в то, что видят. А кроме войны,
они ничего не видят. Так и вырастут, и кроме войны, и вот этих развалин,
ничего не увидят. Разрушать быстро, а вот чтобы строить, необходимы годы,
поколения. Сомневаюсь, что народ, который мы пытались уничтожить и научили
воевать, народ, вкусивший разбойной жизни и имеющий реального врага -- нас,
сможет или захочет что-нибудь здесь возрождать. Они поедут в Россию. Вот там
развернутся, повеселятся. Может, заставят население российских городов
частично испытать тот ужас, что довелось им пережить. Кто знает?.. Кто мог
предположить полгода, год назад, что такое может произойти? Мне в этом году
сына в школу вести. Надо бы закончить всю эту бодягу до первого сентября, а
то будет он вместо уроков смотреть военную хронику в новостях.
Не завтракал, под ложечкой сосало и, несмотря на головную боль, было
желание выпить. Может это признаки алкоголизма? Посмотрим. Главное,
добраться до своих, а то сейчас перехватят и отправят домой. Почему я,
собственно, не хочу домой? С одной стороны все мои помыслы и желания только
на это направлены, а с другой?... Не люблю бросать начатое на полдороге.
Закончить надо. Замены не пришло, перед бойцами, офицерами, русскими, что
полегли здесь, стали калеками на всю оставшуюся жизнь -- стыдно. Да и что,
приеду я домой, такой весь расписной, с перемотанной, раскалывающейся от
боли головой и скажу: "Здравствуй, дорогая жена!" На хрен! Поправлюсь --
поеду. Нет такого приказа, чтобы вернуть меня домой, без моего желания.
Сейчас активных боевых действий нет, все более-менее спокойно. Отлежусь.
Медикаменты на складах сам набирал, а не хватит -- обменяю на спирт у
соседей, или Сашка-комендант достанет. Вытянем! Главное -- живу.
После ранения и бессонной ночи я переоценил прожитую жизнь, стал
смотреть на происходящее, на собственную жизнь несколько иначе. Стал ценить
каждый прожитый день, минуту, радоваться всему. На неприятности глядеть
наплевательски. Я живой, есть, что покушать, жена с сыном здоровы, а
остальное -- дерьмо. Ценю каждый вздох, каждую минуту, радуюсь солнцу,
дождю, ветру, заново полюбил природу. Она -- наша мать. Из нее вышли, в нее
вернемся. А политики московские -- жулики, которым наплевать на Россию и на
меня. Не хочу думать обо всех, о Родине. Они не думают обо мне, о моей
семье, какого хрена я должен думать и переживать об их судьбах. Пусть каждый
заботится сам о себе. Но, не дай, Бог, кто-нибудь тронет меня или моих
близких -- сокрушу. Боевой опыт не забудешь, не пропьешь, надо будет: в
капусту покрошу. Не сумею морально, то уж физически наверняка сумею. И я
научился не прощать обид, нанесенных мне. Если раньше мог просто плюнуть,
махнуть рукой, то теперь -- нет. Общество меня сделало таким, пусть и
мирится с таким, какой я есть. Я осознал себя как личность, как личность с
большой буквы, а не винтик огромного механизма. Родине, обществу я сполна
заплатил долги. Заплатил своей кровью и частью здоровья. Теперь мы квиты.
Если общество и Родина давно считают себя свободными от обязательств в
отношении меня, то теперь я также могу считать себя свободным от них, и все
пропагандистские лозунги меня мало трогают. Я не ставлю себя выше общества
или его членов. Нет! Но в свой народ стрелять или принимать на веру
очередного надуманного врага, которого мне будут подсовывать, отвлекая от
насущных проблем, -- этот фокус уже не пройдет. Самые главные мои враги,
которые меня и мою страну обокрали, обескровили, послали на смерть, которые
отбирают будущее у моего сына, сидят не за океаном, и весь этот бардак не
происки ЦРУ. Нет, -- вернее, не было, пока я сам их не нажил, -- у меня
врагов в Грозном, все беды и неприятности у меня от моего народа, моей
страны, которую я люблю и ненавижу за бестолковость и бесхребетность, от
столицы и политиков всех цветов и направлений, что там окопались.
С этими мыслями подъехал к блок-посту на въезде в Ханкалу. Беглая
проверка документов. Въезжаем на территорию базы. Многое изменилось. Мусора
уже нет, все ходят подтянутые, козыряют друг другу, ну прямо как в мирное
время. Останавливаю какого-то молоденького старшего лейтенанта: на груди у
него, как и у всех местных, блестит большой значок. А там надпись "Ханкала".
Большой такой значок, что-то там нарисовано, типа щита и чего-то, глаза еще
плохо видят, слезятся.
-- Где такой можно взять? -- интересуюсь у бравого военного.
-- Нигде, это Командующий лично каждому, кто служит здесь, выдал. Это
отличительный знак Ставки, -- гордо отвечает молодец, нежно поглаживая
значок на груди.
Я, качая головой, ухожу в сторону. О, времена, о, нравы! Вот уж точно,
что они здесь, в Ханкале, будут гордиться своей службой и войной в Чечне.
Если уж каждому бойцу тут выдали такие знаки, то что говорить о наградах и
званиях, они, наверное, как из рога изобилия сыплются.
Мужики рассказывали, что наш бригадный кадровик, который сидит в
Моздоке только для того, чтобы писать наградные листы и заниматься прочей
бумажной волокитой, постоянно присылает наградные листы назад. То они
неправильно оформлены, то грязные, то мятые. Эту обезьяна уже за три месяца
стал из капитана подполковником, грудь вся в орденах. Когда Сан Саныч узнал
об этом, предупредил, чтобы к нам не возвращался. Все. Уже перевелся
Московский военный округ. М-да, засранцев и чмырей везде хватает.
Через ворота въезжают два БМП, на борту знакомые и родные буквы "С"!
Такие родные, такие теплые, такое ощущение, что не видел их уже лет триста.
НАШИ! Сибиряки. Спешу к ним. Они заметили и, привстав, держась за
выступающие части БМП, машут, призывно кричат. Радость неподдельная. Горло
перехватывает, сжимает в тиски, выступают слезы. Что-то я становлюсь излишне
истеричным или сентиментальным. Еще не хватало, чтобы мужики заметили,
подумают, что на почве ранения сумасшедшим стал. Смахиваю слезу. Машины
остановились, все спешились, окружили меня, обнимаемся, хлопаем друг друга
по плечам. Приехал и Юра.
Если с другими я просто радостно обнимался, обменивался шутками, то с
Юрой, большим моим другом Юрием, просто, без слов, молча обнялись. Я
почувствовал, что плечи у него тоже подрагивают. Когда отошел на полшага,
заметил, что он тоже смахивает слезу. Понятно, брат, понятно. Значит я не
сумасшедший. Это просто настоящая мужская дружба, которая проверена боями и
скреплена кровью.
что-нибудь, указывающее на авторство.
Пройдя по окопу, я подошел к солдатам, внимательно наблюдавшим за
местностью:
-- Здорово, мужики!
-- Добрый день.
-- Здравия желаю, товарищ капитан.
-- Ты меня знаешь?
-- Так точно, мы с вами на Минутке рядом окапывались.
-- Точно-точно, вспомнил. Мужики, закуривайте, -- я протянул им
сигареты, -- и расскажите мне, как вы утром подругу поймали.
-- Стоим мы, тихо, туман, внимательно слушаем. Видимость не больше
метра. В такую погоду подползешь и не заметишь. Зато звук хорошо слышно.
Слышим вроде как легкие шаги.
-- Точно, легкие: когда кто-то из наших в ботинках или в сапогах
топает, то слышно далеко, а тут звуки вроде шороха. И в разрыве тумана видим
тень. И двигается очень быстро, мы так не умеем, и почти бесшумно. Мы и
кричим, все как обычно: "Стой! Пароль! Лапы в "гору", мордой на землю!"
Подходим -- баба.
-- И ничего такая, смазливая. Она нам давай глазки строить, и говорит,
что пропустите, мол, меня, а я с вами прямо сейчас и рассчитаюсь. Время было
часов семь утра. Мол, никто и не заметит.
-- Ну, и как, мужики?
-- Нет, товарищ капитан, мы ее пальцем не тронули. Только когда мы ей
отказали, она начала кофту как-то дергать, тут я ей и в ухо приложил.
-- Прикладом?
-- Да это же баба. Череп лопнул бы. Был бы мужик -- тогда другое дело,
а так с нее и кулака хватило. Кофточку рванули, а оттуда пистолетик вроде
детского вывалился. У генерала такой видел.
-- ПСМ?
-- Да. В сумке у нее бинты, вату нашли, а за подкладом сумки карту.
Посмотрели -- чистая, мы ее комбату отдали.
-- А что-нибудь не так? Надо было ее на месте кончить? Или отпустить?
-- Нет, ребята, все в порядке. Вы все правильно с делали.
-- Смотри, куст шевелится!
И точно, примерно в ста пятидесяти метрах от нас со стороны противника
шевелились кусты. Присмотревшись, увидели, что группа пехоты порядка
двадцати человек ползет в нашу сторону. Ближе подпускать их было опасно. Мы
тут же открыли огонь из автоматов. У бойцов на бруствере стоял
автоматический гранатомет АГС-17 (кодовое наименование -- "Пламя"). Я сел за
него. Примерно, на глаз, выставил сектор обстрела, Он бьет по площадям, в
определенном ему секторе, укладывая гранаты в шахматном порядке. Как только
мы начали обкладывать духов, они поняли, что обнаружены и также начали нам
отвечать. До наших было метров триста, и они уже спешили к нам на помощь.
Духи решили поддержать своих минометном огнем. Первые мины разорвались
далеко у нас за спинами. Затем помню только яркую вспышку и все...
Звиздец!!! Если кто рассказывает, что у него за секунду пронеслась вся его
жизнь, то передо мной ничего не проносилось. Просто вырубился, как будто
умер. Ничего не чувствовал. Звиздец полный -- конец всем мечтам, чаяниям.
Финиш.
Через некоторое время очнулся на дне окопа, хотя до этого сидел у
гранатомета, на бруствере. Держусь за голову, правый глаз не видит, отнимаю
руки, они все в крови. Башка разламывается, каждое движение причиняет дикую
боль. Правая нога тоже болит. Превозмогая боль, опускаю глаза и аккуратно
щупаю ногу. На месте. Тут кто-то сдирает с меня шапку: блядь, больно же. Это
один из бойцов, что был со мной. В ушах ватная пробка, почти ничего не
слышу, очередная контузия. Перевязывает меня. Очень бережно щупаю правый
глаз -- на месте, но почему не вижу?
Пока боец не очень-то вежливо начинает меня перевязывать, слышу треск
автоматов. Отталкиваю солдата:
-- Иди, я сам справлюсь.
Боец понятливо кивает головой, поднимается в рост и стреляет. В окоп
летят дымящиеся гильзы от его автомата. Я кое-как замотал бинт вокруг
головы, свободным концом протер правый глаз. Видит, просто кровью залило.
Шатаясь, поднялся на слабых ногах. Когда вставал, заметил, что в окопе
неподалеку лежит солдат. Верхней части черепа у него не было, срезано, как
острым топором. Кремово-серая масса его мозга была разбрызгана по окопу,
рядом лежала верхняя часть черепной коробки с остатками скальпа. Значит, мне
еще повезло. Посмотрим, что дальше доктора скажут.
Не было никаких эмоций, за происходящим наблюдал как бы со стороны.
Было только жаль, что так мало сделал, что еще молодой, и мог бы сделать
больше. Страха перед смертью не было никакого -- уже так давно смотрю ей в
глаза, что привык. Ну, значит, пришел и мой черед. Но почему тогда не сразу?
Без боли, мучений, прилетело и вот так, как этот боец, с которым я лежал под
обстрелом на Минутке, я бы лег рядом? Почему? Или еще не время?
Уцелевший боец стрелял из автомата, я подобрал с бруствера свой и тоже
присоединился. Думал, что прошло много времени, но, судя по тому, как быстро
к нам приближалась помощь, я лежал без сознания не более трех минут. Повязка
постоянно пыталась свалиться, я стрелял, правый глаз опять стало заливать
кровью. Перекинул автомат с правой руки в левую. Непривычно. Стал стрелять
из подствольника. Поначалу смотрел, куда падают гранаты, но это было долго,
и каждый разрыв капсюля-детонатора причинял раненой голове нестерпимую боль.
И поэтому я стрелял в сторону противника не глядя, механически вставляя
гранату и нажимая на спусковой крючок. Заталкиваю следующую. Кто-то положил
руку на плечо и попытался вынуть автомат из рук. Я дернулся и, задрав голову
(кровь начала заливать и левый глаз), увидел Игоря -- комбата.
-- Все, Слава, все. Мы отбили их, -- с трудом услышал я.
-- Давай, садись, мы тебя перебинтуем.
-- Игорь.
-- Да, Слава.
-- Передай Юрке, что она "духовка". Что она лазутчица. Передай
обязательно. Обещай.
-- Обещаю, Слава, и карту отдам. Разведчики посмотрели. Там нанесена
обстановка моего батальона и КП бригады очень подробно. Ты был прав, что она
гадина.
-- Игорь! Она -- "духовка"! -- в тот момент я был счастлив, что
оказался прав.
Мне хотелось только одного: чтобы -- если я помру и не доеду, --
передали всем, что они не правы, они отпустили врага. Хотели мне вколоть
ампулу с промедолом, я отказался:
-- Нет, мужики. У меня с собой есть документы, вот когда я их передам
Юре, тогда, пожалуйста, колите хоть цианид, а пока -- везите на КП.
-- Тебя к медикам надо.
-- Это потом. Вначале на КП. Если не доеду, то передайте Юре, что она
"духовка", это стало моей идеей фикс.
Меня погрузили на БМП, дали офицера в сопровождение и повезли.
Разведчики уехали чуть раньше, до начала атаки, карту взяли с собой. Пока
везли, меня пару раз рвало, и от тряски я терял сознание. Добрались на КП.
Меня тут же внесли в зал для совещаний.
-- Где Рыжов? Рыжова сюда! орал я на все КП. -- Передайте ему, если его
нет, что она "духовка"!
-- Слава, тихо. Мы уже знаем, разведчики передали карту. Не волнуйся.
Я с упорством пьяного идиота все продолжал неистовствовать и кричать,
что Хава, которую отпустили, -- лазутчица. Сан Саныч не мог смотреть мне в
глаза, только подошел и тихо сказал:
-- Это, Слава, тебя Бог покарал. Предупреждение.
-- Если бы ты, Сан Саныч, не отпустил ее, то и башка была моя цела, а
то разжалобился с Юрой...
Пришел Юра. Завидев его с порога, я заорал снова:
-- Юра! Я был прав! Она -- "духовка"! Она -- "духовка"! У разведчиков
карта, с нанесенной диспозицией КП бригады, первого и второго батальонов.
-- Слава, успокойся. Сейчас поедем к медикам.
-- Хорошо, только возьми мой блокнот, там есть кое-что, может
пригодиться.
-- Давай, и поедем в Петропавловку.
Меня перевязали, обмыли лицо, глаз стал видеть. Юра налил мне
полстакана водки и себе немного, выпили, поехали.
На каждой кочке, выбоине меня здорово мотало и начинало мутить. Водка
была хорошая, значит из-за головы. Приехали к медикам. Там нас уже ждали. Я
сам спустился и вошел в кабинет. Раздели, положили на холодный металлический
стол. Надо мной склонился мой приятель Женя Иванов:
-- Привет, Слава! Что с тобой?
-- Хрен его знает, Женя, мина рванула рядом, одному бойцу снесло
полголовы, а меня только зацепило. Женя, ты помнишь наш разговор, когда мы
чистили аптечные склады?
-- Ничего не помню, -- буркнул Женя.
-- Помнишь, сукин сын, помнишь. Я не хочу быть инвалидом, тем более --
по голове. Если надо будет вскрывать череп, то можешь ничего не делать,
чтобы совесть не мучила, просто дай мне шанс. Перед операцией я выйду во
двор покурить. Договорились?
-- Ни о чем мы с тобой не договорились, сейчас вкачу лошадиную дозу
успокоительного, чтобы не дергался.
-- Я тебе вкачу. Сделаешь то, что я тебе сказал!
-- Да, пошел ты...
-- Давай, смотри, позже разберемся, кто куда пойдет. Об одном прошу,
если будет возможность не вскрывать череп, то не делай этого без особой
нужды. Не любопытствуй, все равно там мозгов не обнаружишь. Кость.
Женя со своим ассистентом вкатили мне промедол, еще чего-то, сделали
небольшой разрез кожи на лбу, достали осколок, подарили тут же мне его. Но,
по их словам, не было ясной картины. И они отправили меня в госпиталь, что
на Северном. Погрузили в МТЛБ с красными крестами на боку и крыше, рядом сел
Юра. Поехали. От лекарств, ранения, контузии меня здорово мутило. Механик
гнал машину мастерски, лихо перекидывая передачи, стараясь не сбавлять
обороты; проехали "зеленку", нас не обстреляли. Поехали по Грозному. Где-то
в районе центра раздалась очередь, и что-то прогрохотало по бортовой броне.
Машина остановилась. Плен не входил в мои планы, тем более с пробитой
башкой. Оружия у меня с собой не было, кроме "родной" гранаты. Я беспомощно
посмотрел на Юру. Тот ободряюще кивнул и, отворив дверь, осторожно выглянул
наружу. Старшина с кем-то переговаривался, потом распахнулась дверь, и меня
осветили фонариком, прямо в глаза, сволочи! Через минуту снова поехали. Юра
рассказал:
-- По радио сообщили, что со стороны духов прорвался БТР и уже
разгромил два блок-поста. Они думали, что это мы. Хорошо, что старшина успел
запустить осветительную ракету, а то бы расхреначили нас к чертям собачим.
-- Значит не судьба! Рано еще. Сан Саныч сказал, что это предупреждение
за мое плохое поведение. Если бы вы, козлы, эту пристипому не отпустили, то
не торчали бы мы сейчас тут, а водку на КП жрали и дырки под ордена крутили.
Тьфу!
-- Ты прав, Славка, не судьба. А за бабу эту прости. Кто же знал, что
она шпионка. Если бы комбат карту сразу передал, то тогда все было бы ясно.
Не переживай, мы их тут еще много отловим. Не раскисай, главное, что живой.
-- Домой только не сообщай.
-- Я что, Слава, идиот! Все будет хорошо! Страховку получишь.
-- Видик куплю, а то мне получки не хватало никогда, а теперь точно
хватит.
-- Мне, что ли, голову подставить, чтобы денег на видик хватило.
-- Высунь голову через пару кварталов, что-нибудь да прилетит. Ну, его
на хрен, Юра, такие деньги. Похоже, что подъезжаем?
-- Через блок-посты проезжаем, что перед Северным, -- Юра смотрел в
триплекс, что на борту.
Подъехали к госпиталю, который размещался в аэропорту. Все знакомо.
Было уже около двух часов ночи. Меня тут же взяли под свое внимание две
прелестные, чудесные, обаятельные, красивые медсестры. И несмотря на поздний
час, пробитый череп, головокружение, я был почти влюблен в них. Я поедал их
глазами, вдыхал их запах. Когда, несколько часов назад, я видел перед собой
Хаву, тоже в какой-то мере симпатичную женщину, то не испытывал таких
чувств, как сейчас. Казалось, что я попал в рай.
Пока одна записывала мои данные и заполняла необходимые формы, другая
делала мне какие-то уколы. Понятно, когда ставят подкожник от столбняка, но
про остальные я ничего раньше не слышал. Однако я был готов их терпеть.
Морщась от боли, я старался быть остроумным, зубоскалил, рассказывал
какие-то анекдоты. Девчонки хохотали. Пришел какой-то молодой доктор,
послушал, посмеялся и, когда медсестры закончили работу, взял меня и повел в
темный кабинет. Там сделали несколько рентгеновских снимков головы и ноги.
Затем привели в другой кабинет, засунули голову в тиски огромного аппарата и
что-то смотрели на мониторе. Это продолжалось подозрительно долго, потом
принесли мои рентгеновские снимки. Двое молодых парней о чем-то долго
шушукались. Это мне начинало не нравиться:
-- Мужики! Что там у меня? Что-то серьезное, или нет? Скажите правду,
-- свою гранату я переложил в куртку, оставив бушлат в приемном покое.
-- Не знаем. Тут может быть трещина, а может это вена у тебя проходит.
-- Мужики, это вена проходит: когда попало, то крови было много. Не
сомневайтесь -- это вена.
-- Не знаем. Надо посмотреть.
-- Я вам посмотрю. Туристы нашлись. Ставлю пару бутылок хорошего
коньяка, что там вена, и вы смотреть не будете. Годится?
-- По-моему тоже вена, не похоже на трещину, -- и что-то еще на
тарабарском латинском языке произнес один из докторов.
-- Хорошо, мы тебе швы наложим, но завтра первым же бортом улетишь в
госпиталь.
-- В какой?
-- Не знаем. Откуда борт придет. Ты легкораненый, поэтому, скорее
всего, либо в Ростов, либо в Новгород. Пошли лоб шить.
-- Спасибо, мужики!
Я встал и пошел за доктором в процедурный кабинет. Положили на
операционный стол. Врач помыл руки, надел маску, ему ассистировала молодая
медсестра. По выбившемуся из под шапочки локону я определил, что она
блондинка. Ее прекрасные голубые глаза насмешливо смотрели на меня.
Какой тут умирать, когда такие прекрасные глаза озорно смотрят на тебя.
Я неотрывно смотрел в эти два бездонных голубых озера. Я не видел ее лица,
но по очертаниям маски рисовал его прекрасным. Эх, жаль, что женат, а то
ведь уже почти влюбился в эту красавицу.
В очередной раз у меня сняли повязку с головы, опять пошла кровь,
видимо точно вену перебило. Поставили укол, и начали что-то лишнее отрезать,
потом зашивать.
-- Нитки-то хоть саморассасывающиеся? -- поинтересовался я.
-- Нет, мужик, такие у нас на второй день войны закончились. Что есть,
тем и шьем.
-- А сейчас, что у вас есть?
-- Нитки черные, десятый номер.
-- В казарме солдаты этими нитками пришивают пуговицы и прочее!
-- Вот-вот. Мы у старшин спирт на них и меняем.
-- Дурдом.
-- Согласен на все сто. Сейчас потерпи, вырежем у тебя кусочек
поврежденных тканей.
-- Так в медроте уже вырезали!
-- Еще кое-что надо подправить.
-- Череп не повреди!
-- Если он у тебя осколок поймал и выдержал, то скальпель и подавно, --
опять противно захрустело, этот мерзкий звук заполнил весь череп.
-- Вы нитки-то хоть проспиртовали, -- морщась от боли, но крепясь перед
очаровательной блондинкой, поинтересовался я.
-- Проспиртовали.
-- И то уже хорошо. А то думал, как все в армии, на авось.
-- Всякое бывало, когда на передовой оперировали, приходилось и
простыми нитками шить.
-- И живы?
-- Живы, -- успокоил он меня.
-- Ну и слава богу.
-- Капитан, ты бы не дышал на меня, -- попросил меня врач.
-- Не понял?
-- Перегар от тебя -- лошадь свалит.
-- Коллеги после ранения подлечили.
-- Молчи, а то я свалюсь. Носом дыши.
-- Я засопел.
-- Тише дыши, а то все равно пахнет. Потерпи, сейчас заканчиваю, через
минуту... Все. Готово. Иди в палату, до утра перекантуешься. Я тебя уже в
полетный лист занес, полетишь на родину. Твоя война закончилась.
-- Спасибо. Огромное спасибо.
Пошатываясь, я вышел на свежий воздух. Похлопал по карманам, сигареты
остались в бушлате. Вернулся в госпиталь, в приемном покое забрал бушлат.
Снова вышел на улицу и закурил. То ли от лекарств, то ли от долгого
некурения, голова закружилась. Юра уже уехал. Медленно, как позволяло
здоровье, поплелся в сторону аэропорта. Меня в темноте окликнул часовой:
-- Стой! Пароль минус один!
-- Пошел на хрен.
-- Я тебе пойду сейчас.
-- Заткнись и вызови коменданта аэропорта.
-- Сейчас.
Минут через десять появился заспанный Сашка:
-- Кто коменданта спрашивал?
-- Я, Саша. Миронов моя фамилия.
-- Слава, ты?
-- Я, брат, я.
-- Здорово, старый черт! Что с тобой, Слава?
-- Ничего страшного, зацепило осколком, череп цел.
-- Пойдем, я врачей всех знаю, они посмотрят тебя как следует.
-- Саша, они меня уже смотрели. Скажи лучше, во сколько самолет за
ранеными?
-- Часов в двенадцать обычно. Там забирают -- и в Ростов. На
сортировку, а оттуда уже по России. Все, отвоевался?
-- Хрен тебе. Отвоевался. Скажешь же такое! Во сколько транспорт пойдет
на Ханкалу.
-- Не знаю. С вечера не планировал. А зачем тебе? Удрать хочешь?
-- Быстро соображаешь. Сообрази часиков в восемь что-нибудь ко мне в
бригаду. А если не получится, то хотя бы до Ханкалы. Сделаешь?
-- Слава, тебе надо отлежаться. Езжай домой. Я тебя первым классом
отправлю.
-- Ты меня в Ханкалу первым классом отправь. Не могу я, Саша, уезжать.
Понимаешь, не могу.
-- Почему?
-- Почему? Хрен его знает почему.
-- Ты же не струсил, не сбежал, получил ранение и не куда-нибудь, а в
голову. Слава, с башкой не шутят.
-- Отстань, не агитируй. Останусь здесь и точка. Не поможешь с
транспортом -- доберусь на попутках. Дашь транспорт?
-- Дам.
-- Я когда смотаюсь, то здесь кипеж поднимется, замни. Не люблю
скандалов. Ладно, я пошел в госпиталь.
-- Так может посидим, у меня коньячок французский есть. Давай, Слава,
а?
-- Нет, не могу. Мутит меня что-то. Пойду прилягу. Так в восемь я
здесь?
-- Да, будет транспорт.
Я пошел в госпиталь. В потемках нашел свободную койку. Не раздеваясь,
-- только снял ботинки -- лег и заснул. Проспал без снов. Утром проснулся
часов в семь, ополоснул лицо, прополоскал рот и, покуривая, пошел к зданию
аэропорта.
Там меня уже ждал, нервно куря, Саша. Увидев меня, он пошел навстречу,
широко раскинув руки. Встретились, обнялись.
-- Как ты, Слава?
-- Спасибо, нормально. Отвезешь?
-- Только до Ханкалы.
-- Годится. Идем, я позвоню в бригаду, чтобы оттуда забрали.
Мы прошли на узел связи, там я вызвал бригаду и попросил меня забрать
из Ханкалы. Народ очень удивился, я ответил, что обозвали симулянтом и
выгнали, даже завтраком кормить не стали.
Ехал через весь город. Оружия не было, ощущение было такое, что едешь
по городу голый, все на тебя смотрят, а ты даже прикрыться фиговым листочком
не можешь. Проезжали развалины. Не город, а сплошные руины. Для чего все это
было сделано? Ради чего, кого? Ради чего я получил дырку в голове? Пока
легко отделался, могла быть хуже. И привезли бы меня в сосновом ящике,
завернутого в фольгу, а как же сын? Блядь! Кто-нибудь мне объяснит, ради
чего мы разрушили этот город, убили столько людей, положили своих? Чтобы
безработицы не было? Не понимаю!
И в очередной раз мучил себя вопросами бестолковой войны. В горах
мусора копошились люди, толкали перед собой коляски, тележки с нехитрым
скарбом. Возле домов еще лежали неубранные трупы. Маразм! До сих пор не
убрали трупы! Сейчас чуть потеплеет и чума обеспечена. Блядь! Как убивать
людей, так деньги находятся, а как по-человечески похоронить, нет ни денег,
ни желания. Полпроцента от награбленного выделили бы на похороны.
Бестолковейшая, бездарнейшая война. Генералы получают награды, увозят
полные самолеты добра, а мне выдадут страховочку. Я подсчитал, что будет
ровно полтора миллиона рублей. Можно что-то купить, если не затянут, и дадут
вовремя. А то инфляция все сожрет.
Пацаны бегали перед развалинами и играли в войну. Что-то кричали на
своем языке, смеялись. Дети играют только в то, что видят. А кроме войны,
они ничего не видят. Так и вырастут, и кроме войны, и вот этих развалин,
ничего не увидят. Разрушать быстро, а вот чтобы строить, необходимы годы,
поколения. Сомневаюсь, что народ, который мы пытались уничтожить и научили
воевать, народ, вкусивший разбойной жизни и имеющий реального врага -- нас,
сможет или захочет что-нибудь здесь возрождать. Они поедут в Россию. Вот там
развернутся, повеселятся. Может, заставят население российских городов
частично испытать тот ужас, что довелось им пережить. Кто знает?.. Кто мог
предположить полгода, год назад, что такое может произойти? Мне в этом году
сына в школу вести. Надо бы закончить всю эту бодягу до первого сентября, а
то будет он вместо уроков смотреть военную хронику в новостях.
Не завтракал, под ложечкой сосало и, несмотря на головную боль, было
желание выпить. Может это признаки алкоголизма? Посмотрим. Главное,
добраться до своих, а то сейчас перехватят и отправят домой. Почему я,
собственно, не хочу домой? С одной стороны все мои помыслы и желания только
на это направлены, а с другой?... Не люблю бросать начатое на полдороге.
Закончить надо. Замены не пришло, перед бойцами, офицерами, русскими, что
полегли здесь, стали калеками на всю оставшуюся жизнь -- стыдно. Да и что,
приеду я домой, такой весь расписной, с перемотанной, раскалывающейся от
боли головой и скажу: "Здравствуй, дорогая жена!" На хрен! Поправлюсь --
поеду. Нет такого приказа, чтобы вернуть меня домой, без моего желания.
Сейчас активных боевых действий нет, все более-менее спокойно. Отлежусь.
Медикаменты на складах сам набирал, а не хватит -- обменяю на спирт у
соседей, или Сашка-комендант достанет. Вытянем! Главное -- живу.
После ранения и бессонной ночи я переоценил прожитую жизнь, стал
смотреть на происходящее, на собственную жизнь несколько иначе. Стал ценить
каждый прожитый день, минуту, радоваться всему. На неприятности глядеть
наплевательски. Я живой, есть, что покушать, жена с сыном здоровы, а
остальное -- дерьмо. Ценю каждый вздох, каждую минуту, радуюсь солнцу,
дождю, ветру, заново полюбил природу. Она -- наша мать. Из нее вышли, в нее
вернемся. А политики московские -- жулики, которым наплевать на Россию и на
меня. Не хочу думать обо всех, о Родине. Они не думают обо мне, о моей
семье, какого хрена я должен думать и переживать об их судьбах. Пусть каждый
заботится сам о себе. Но, не дай, Бог, кто-нибудь тронет меня или моих
близких -- сокрушу. Боевой опыт не забудешь, не пропьешь, надо будет: в
капусту покрошу. Не сумею морально, то уж физически наверняка сумею. И я
научился не прощать обид, нанесенных мне. Если раньше мог просто плюнуть,
махнуть рукой, то теперь -- нет. Общество меня сделало таким, пусть и
мирится с таким, какой я есть. Я осознал себя как личность, как личность с
большой буквы, а не винтик огромного механизма. Родине, обществу я сполна
заплатил долги. Заплатил своей кровью и частью здоровья. Теперь мы квиты.
Если общество и Родина давно считают себя свободными от обязательств в
отношении меня, то теперь я также могу считать себя свободным от них, и все
пропагандистские лозунги меня мало трогают. Я не ставлю себя выше общества
или его членов. Нет! Но в свой народ стрелять или принимать на веру
очередного надуманного врага, которого мне будут подсовывать, отвлекая от
насущных проблем, -- этот фокус уже не пройдет. Самые главные мои враги,
которые меня и мою страну обокрали, обескровили, послали на смерть, которые
отбирают будущее у моего сына, сидят не за океаном, и весь этот бардак не
происки ЦРУ. Нет, -- вернее, не было, пока я сам их не нажил, -- у меня
врагов в Грозном, все беды и неприятности у меня от моего народа, моей
страны, которую я люблю и ненавижу за бестолковость и бесхребетность, от
столицы и политиков всех цветов и направлений, что там окопались.
С этими мыслями подъехал к блок-посту на въезде в Ханкалу. Беглая
проверка документов. Въезжаем на территорию базы. Многое изменилось. Мусора
уже нет, все ходят подтянутые, козыряют друг другу, ну прямо как в мирное
время. Останавливаю какого-то молоденького старшего лейтенанта: на груди у
него, как и у всех местных, блестит большой значок. А там надпись "Ханкала".
Большой такой значок, что-то там нарисовано, типа щита и чего-то, глаза еще
плохо видят, слезятся.
-- Где такой можно взять? -- интересуюсь у бравого военного.
-- Нигде, это Командующий лично каждому, кто служит здесь, выдал. Это
отличительный знак Ставки, -- гордо отвечает молодец, нежно поглаживая
значок на груди.
Я, качая головой, ухожу в сторону. О, времена, о, нравы! Вот уж точно,
что они здесь, в Ханкале, будут гордиться своей службой и войной в Чечне.
Если уж каждому бойцу тут выдали такие знаки, то что говорить о наградах и
званиях, они, наверное, как из рога изобилия сыплются.
Мужики рассказывали, что наш бригадный кадровик, который сидит в
Моздоке только для того, чтобы писать наградные листы и заниматься прочей
бумажной волокитой, постоянно присылает наградные листы назад. То они
неправильно оформлены, то грязные, то мятые. Эту обезьяна уже за три месяца
стал из капитана подполковником, грудь вся в орденах. Когда Сан Саныч узнал
об этом, предупредил, чтобы к нам не возвращался. Все. Уже перевелся
Московский военный округ. М-да, засранцев и чмырей везде хватает.
Через ворота въезжают два БМП, на борту знакомые и родные буквы "С"!
Такие родные, такие теплые, такое ощущение, что не видел их уже лет триста.
НАШИ! Сибиряки. Спешу к ним. Они заметили и, привстав, держась за
выступающие части БМП, машут, призывно кричат. Радость неподдельная. Горло
перехватывает, сжимает в тиски, выступают слезы. Что-то я становлюсь излишне
истеричным или сентиментальным. Еще не хватало, чтобы мужики заметили,
подумают, что на почве ранения сумасшедшим стал. Смахиваю слезу. Машины
остановились, все спешились, окружили меня, обнимаемся, хлопаем друг друга
по плечам. Приехал и Юра.
Если с другими я просто радостно обнимался, обменивался шутками, то с
Юрой, большим моим другом Юрием, просто, без слов, молча обнялись. Я
почувствовал, что плечи у него тоже подрагивают. Когда отошел на полшага,
заметил, что он тоже смахивает слезу. Понятно, брат, понятно. Значит я не
сумасшедший. Это просто настоящая мужская дружба, которая проверена боями и
скреплена кровью.