Митрофанов Алексей. Гиляровский

   – Спускайтесь вниз!
   Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей... Невдалеке от него вырывается пламя... Он отчаянно кричит... Еще громче кричит в ужасе публика внизу... Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь дым сверкает его каска и кисти рук на решетке... Он висит над пылающим чердаком... Я с другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу:
   – Лестницу сюда!
   Подползаю. Успеваю вовремя перевалиться через решетку и вытащить его, совсем задыхающегося... Кладу рядом с решеткой... Ветер подул в другую сторону, и старик от чистого воздуха сразу опамятовался. Лестница подставлена. Помогаю ему спуститься. Спускаюсь сам, едва глядя задымленными глазами. Брандмейстера принимают на руки, в каске подают воды. А ствольщики уже влезли и заливают пылающий верхний этаж и чердаки.
   Меня окружает публика... Пожарные... Брандмейстер, придя в себя, обнял и поцеловал меня... А я все еще в себя не приду. К нам подходит полковник небольшого роста, полицмейстер Алкалаев-Карагеоргий, которого я издали видел в городе... Брандмейстер докладывает ему, что я его спас.
   – Молодец, братец! Представим к медали».
   И где же та медаль?
   А нету. Гиляровский вдруг увидел, что на пожар спешит его бывшая рота во главе, ясное дело, с капитаном. Он снова застеснялся и убежал в толпу.
   Странное дело. Наш герой, которого смутить было не так-то просто, почему-то, как угорелый, бегал от бывших сослуживцев. Что же там, в полку, произошло такое, о чем он старательно умалчивал? Может быть, причины увольнения из прогимназии и из пожарных были иными?
   Похоже, что Владимир Алексеевич что-то скрывал. Только вот непонятно, что именно.

* * *

   Проблема пропитания и жилья снова встала перед Гиляровским. Он вспомнил, что неподалеку, рядом с Романовом-Борисоглебском (ныне – городом Тутаевым), находится имение его приятелей братьев Поповых. Когда-то в Вологде они учились в одном классе, затем Поповы разыскали Гиляровского в Ярославле (он тогда еще был юнкером). Однокашники, естественно, пошли в кабак, изрядно выпили, и господа Поповы пригласили Гиляровского в имение, управляющим.
   «Почему бы не принять сейчас их предложение?» – подумал наш герой. И, по обыкновению, пешком отправился в Романов-Борисоглебск. Подумаешь – всего-то три десятка километров.
   Но все не так просто. Наступила зима, двадцать градусов ниже нуля. В городе мороз не очень чувствуется, а среди чистого поля – просто смерть. А у Владимира Алексеевича даже не было шапки. Вот ведь незадача.
   По пути завернул в кабак, стащил свеженький половик, закутал голову, дальше пошел.
   Стемнело. Добрел до деревни, постучался к незнакомым людям, попросился переночевать. В ночлеге ему отказали – дескать, предыдущий «квартирант» стащил топор и больше подвергать опасности свое имущество хозяева не собираются. Предложили только щами накормить.
   Пришлось пойти на хитрость: «Кошка играла цепочкой стенных часов-ходиков, которые не шли.
   Чтобы сколько-нибудь задержаться в теплой избе, я заговорил о часах.
   – Давно стоят? – спрашиваю хозяина.
   – С лета. Упали как-то, ну и стали. А ты понимаешь в часах-то?
   – Малость смыслю. У себя дома всегда часы сам чиню.
   – Ну, паря. А ты бы наши-то посмотрел...
   – Что же, я, пожалуй, посмотрю... Отвертка есть?
   – Стамеска махонькая есть.
   Подал стамеску. Хозяйка убрала со стола. С сердечным трепетом я снял со стены ходики и с серьезной физиономией осмотрел их и принялся за работу. Кое-что развинтил.
   – Темновато при лучине-то... Уж я лучше утром...
   Хозяйка подала платок, в который я собрал части часов.
   Улегся я на лавке. Дед и мальчишка забрались на полати... Скоро все уснули. Тепло в избе. Я давно так крепко не спал, как на этой узкой скамье с сапогами в головах. Проснулся перед рассветом; еще все спали. Тихо взял из-под головы сапоги, обулся, накинул пальто и потихоньку вышел на улицу. Метель утихла. Небо звездное. Холодище страшенный. Вернулся бы назад, да вспомнил разобранные часы на столе в платочке и зашагал, завернув голову в кабацкий половик...»

* * *

   Название «город Тутаев» будто и вправду взято из какой-то сказки. В действительности городов-то было два – Романов и Борисоглебск. Первый – на левом волжском берегу, второй – на правом. Затем эти два города объединили и в 1918 году присвоили им одно имя – в честь красноармейского бойца Ильи Тутаева, погибшего во время Ярославского восстания. Сейчас никто о том Илье Тутаеве не помнит. А название вполне пришлось к лицу этого города.
   Он и сегодня – воплощенная российская провинция. Одноэтажные и двухэтажные кирпичные домишки. Полуразрушенное здание с вывеской «Бар», трогательные таблички на заборах: «Дети, пожалуйста, не дразните собак, они могут вас укусить». И удивительная разобщенность двух частей этого города. В Тутаеве и поныне нет моста через Волгу – жителям города приходится перемещаться на пароме.
   Именно сюда держал путь наш герой (город практически не изменился с того времени). Точнее говоря, не в сам Тутаев, а в имение Поповых. Но его ждало разочарование.
   – Здравствуйте. Это Подберезное?
   – Было оно Подберезное когда-то, да сплыло!
   – А где Поповы живут?
   – Э-эх! Были Поповы, да сплыли!
   Оказывается, братья Поповы всего лишь за два года умудрились пропить свое имение. А затем отбыли в неизвестном направлении.
   И Гиляровский вернулся в Ярославль (на сей раз нашлась попутная телега). Продал на рынке сапоги и купил валенки. Познакомился с каким-то оборванцем. И этот оборванец подбил Гиляровского пойти вместе с ним на белильный завод господина Сорокина.
   «– Эка дура! Да на завод к нам! У Сорокина места хватит....
   – Да я не знаю работы...
   – В однорядь выучат... Напьемся чаю, да айда со мной. Сразу приделят к делу...
   – У меня паспорта нет.
   – А у кого он на заводе есть? Там паспортов не любят, рублем дороже в месяц плати... Айда!»
   Ну, айда так айда.

* * *

   Завод находился на окраине Ярославля. Добирались, разумеется, пешком.
   С устройством на работу проблем не было: «Мой спутник постучал в калитку. Вышел усатый старик-сторож.
   – Фокыч, я новенького привел...
   – Ну-к што ж... Веди в контору, там Юханцев, он запишет.
   Приходим в контору. За столом пишет высокий рыжий солдатского типа человек. Стали у дверей.
   – Тебе что, Ванька?
   – Вот новенького привел. Юханцев оценил меня взглядом.
   – Ладно. В кубовщики. Как тебя писать-то.
   – Алексей Иванов.
   – Давай паспорт.
   – У меня нет.
   – Ладно. Четыре рубля в месяц. Отведи его, Ваня, в казарму».
   Гиляровскому, вроде бы уже бывалому, в который раз открылся новый мир. Работа по четыре часа в сутки, два утром, а два после обеда – а конкуренции нет никакой. Обед нажористый, щи с мясом, каша с салом – а никто не ест. В чем дело?
   Оказалось, что в свинце. Всего несколько месяцев – и в организме начинаются необратимые процессы. Потеря аппетита, слабость, обмороки, боли в животе. А там и смерть недалеко.
   Но наш герой свинца, конечно, не боялся. И дело у него, ясное дело, спорилось: «Иваныч подал мне нож, особого устройства, напоминающий большой скобель, только с одной длинной рукоятью посредине.
   – Вот это и есть нож, которым надо резать кубики мелко, чтобы ковалков не было. Потом, когда кубики изрежем, разложим их на рамы, ссыпем другие и сложим в кубики. А теперь скидай с себя рубаху...
   Он полюбовался на меня и одобрительно сказал:
   – Тебе пять кубиков изрезать нипочем. Ну, гляди. Показал мне прием, начал резать, но клейкий кубик, смассовавшийся в цемент, плохо поддавался, приходилось сперва скоблить. Начал я. Дело пошло сразу. Не успел Иваныч изрезать половину, как я кончил и принялся за вторую».
   И, как не трудно догадаться, в планы Гиляровского опять ворвался случай, полностью их изменивший. Шел по улице, к нему подскочил песик, стал лаять. Гиляровский отбивался, песик вцепился ему в штаны. Наш герой схватил песика за хвост и перебросил за забор. Из-за забора раздались вопли:
   – Собаку в щи кинули!
   Надо же было так случиться, что Владимир Алексеевич закинул несчастного песика в котел, в котором каменщики варили себе щи.
   Каменщики бросились в погоню за Гиляровским, тот бросился наутек и спасся от разъярившихся преследователей. Но это мало утешало – ведь его узнали и собаку не простят.
   Оставаться на заводе больше невозможно. В Ярославле, впрочем, тоже. Владимир Алексеевич тайком прокрался в барак, забрал заработанные деньги и поспешил на пристань.

* * *

   Наступила весна 1874 года. Владимир Алексеевич держал путь вниз по Волге.
   Первая остановка – Нижний Новгород. В наши дни – огромный город, один из немногих в нашем государстве, имеющий метро. Самодостаточный и самобытный. Довольно дорогой – ежели подходить к нему с провинциальной меркой. Впрочем, ощущения провинции там нет. Скорее походит на столичный.
   В былые времена город выглядел иначе.
   «Нижний! Длинные заборы мышиного цвета, керосиновые фонари, караваны ассенизационных бочек и многотоварная, жадная до денег, разгульная Всероссийская ярмарка. Монастыри, дворцы именитого купечества, тюрьма посередке города, а через реку многотысячные Сормовские заводы, уже тогда бывшие красными. Трезвонящие церкви, часовенки с чудотворными иконами в рубиновых ожерельях и дрожащие огоньки нищих копеечных свечек, озаряющих суровые лики чудотворцев, писанных по дереву-кипарису. А через дом – пьяные монопольки под зелеными вывесками.
   Чего больше? Ох, монополек!» – описывал дореволюционный Нижний Новгород поэт Мариенгоф.
   Но Гиляровскому опять было не до красот и наблюдений. Деньги закончились, требовалось найти заработок.
   Где его искать? Конечно же на ярмарке.

* * *

   Нижегородская ярмарка была крупнейшей в России. И одной из старейших – еще в октябре того же, 1816 года Александр Первый издал «Высочайшее утверждение» о переводе Макарьевской ярмарки в губернскую столицу, в Нижний Новгород. Место ей нашли на стрелке Волги и Оки.
   Ярмарочный комплекс был сооружен на славу. Строительством руководил инженер Августин Августович Бетанкур (тот самый, который построил московский манеж). По его проекту был сооружен так называемый Главный ярмарочный дом. Правда, спустя полстолетия он начал разрушаться – повредили ежегодные паводки. Пришлось отстроить новый – по проекту архитекторов Треймана, фон Гогена и Трамбицкого. А надзирал за строительством господин Иванов, главный ярмарочный архитектор (именно так и называлась его должность).
   Владимир Соллогуб описывал главную ярмарку страны в повести «Тарантас»: «Нижегородская ярмарка – всему миру известная ярмарка; на этом месте Азия сталкивается с Европой, Восток с Западом, тут решается благоденствие народов; тут ключ наших русских сокровищ. Тут пестреют все племена, раздаются все наречия, и тысячи лавок завалены товарами, и сотни тысяч покупателей теснятся в рядах, балаганах и временных гостиницах. Тут все население толпится около одного кумира – кумира торговли.
   Повсюду разбитые палатки, привязанные обозные телеги, дымящиеся самовары, персидские, армянские, турецкие кафтаны, перемешанные с европейскими нарядами, повсюду ящики, бочки, кули, повсюду товар, какой бы он ни был: и бриллианты, и сало, и книги, и деготь, и все, чем только ни торгует человек. Ока с Волгой тянутся одна к другой, как два огромных войска, сверкая друг перед другом бесчисленным множеством флагов и мачт. Тут суда со всех концов России с изделиями далекого Китая, с собственным обильным хлебом, ожидающие только размена, чтобы снова идти или в Каспийское море, или в ненасытный Петербург».
   Не один только он восхищался фантастическим зрелищем ярмарки. Например, писатель Павел Мельников-Печерский запечатлел Нижегородскую ярмарку так: «За Окой, в тумане пыли чуть видны здания ярмарки, бесчисленные ряды лавок, громадные церкви, флажные столбы, трех– и четырехэтажные гостиницы, китайские киоски, персидский караван, минарет татарской мечети и скромный куполок армянской церкви, каналы, мосты, бульвары, водоподъемная башня, множество домов каменных, очень мало деревянных и один железный... Балаганы расположены регулярнейшим образом, а именно: вдоль Оки по левую сторону от моста – Сибирская железная линия, далее – между рекой и длинным озером – ряды: лоскутный, кафтанный, ягодный, иконный, хлебный, пироженный, мясной, наконец, бойня. По правую руку, вдоль берега, ряды: хрустальный, фаянсовый и канатный; за ними параллельно озеру: стеклянный, холщевый, мыльный, вареньешной, меховой, шляпный и рукавишной. Донской, Уральский кожевенный, Ярославский железный, Нижегородский железный, табачный, корзинный, горячей воды, сапожный, светильный, циновочный, окошечный и, наконец, харчевни. Перейдя широкий мост через указанное озеро (на нем сверх того еще устроено четыре моста), по правой руке расположены меняльные и мелочные лавки, линии: фарфоровая, зеркальная, мебельная».
   Ярмарка была, пожалуй что, главным событием в жизни владельцев российских магазинов, магазинчиков, лавочек, крупных торговых домов и оптовых компаний. На нее возлагались большие надежды, к ней готовились задолго. Это был весьма приятный ежегодный ритуал, который содержал в себе немало мелких ритуальчиков. Вот, например, как описывал это Сергей Васильевич Дмитриев, служивший в юности у одного ярославского чаеторговца: «Приехав в Нижегородскую ярмарку без хозяев (они приезжали позднее), мы всем коллективом отправлялись в старый, а оттуда в новый соборы, где служили молебен, ставя свечи и платя духовенству за счет хозяев. Хозяева по приезде на ярмарку делали то же самое, только уж одни, то есть пели молебны. По окончании ярмарки, когда товар был уже вывезен на баржи и в лавках все убрано, шли опять в соборы и пели благодарственные молебны уже все вместе: и хозяева, и служащие. В лавке оставались только рабочие татары.
   Придя с молебнов, садились все за один стол с хозяевами обедать, выпивать и поздравляться с благополучным окончанием ярмарки. Лебедев, Агафонов, Чистов, Шебунин напивались до безобразия. Их усаживали на извозчиков по двое и в сопровождении татарина-рабочего отправляли прямо на пароход в заранее купленные каюты, где они храпели до утра следующего дня».
   Естественно, на ярмарке не обходилось и без шулеров-картежников. Они обращались к легкомысленным провинциалам:
   – Три вороны, три галки играли в три палки. Даю три карты и даю деньги или беру из банка. Чем банк солидней, тем выгодней, купите дом и заведете ланду. Села ворона на березу и навалила два воза навозу, а галки для того летали на свалку... Заметываю. Прошу расступиться и не мешать любознательностью желающим успеха и счастливой судьбы.
   Как нетрудно догадаться, успех сопутствовал лишь подсадным клиентам.
   И, разумеется, одной из главных достопримечательностей ярмарки были всякие развлекательные учреждения. «Многие и очень многие почтенные толстосумы вырывались на ярмарку из-под надзора своих законных супруг, чтобы кутнуть раз в году во всю ширь русской натуры, – писал Н. И. Соболыциков-Самарин. – Полтора месяца идет дым коромыслом. Тут на вольной воле есть где разгуляться: и девицы-красотки одна лучше другой, не то что своя шестипудовая Аграфена Поликарповна, и шампанского море можно вылакать, и никто не осудит. Никому и невдомек где-нибудь в Иркутске, что именитый, всеми уважаемый купец и градской голова невылазно сидит здесь в ресторане или шантане и пьет мертвую. Приказчиков с собой взял лихих; они по торговле или закупкам все оборудуют, а чтоб им рот зажать, на то капиталы имеются. Да коли и убыток „ярманка“ даст – беда не велика; зато душеньку на полной свободе отвел».
   Не удивительно, что развлечениям тут уделялось особое внимание. Сам знаменитый клоун Дуров по просьбе губернатора ездил тут на свинье для удовольствия российского купечества. Был тут даже театр, куда приезжали гастролировать известные актеры. Однако большинство посетителей ярмарки довольствовались зрелищами незамысловатыми.
   Самым же популярным из аттракционов был так называемый самокат. Историк А. П. Мельников описывал его так: «Деревянное тесовое здание строилось двухэтажное, внизу помещалась касса у входа; во втором этаже, куда вела обыкновенно скрипучая лестница, помещался самый самокат, внизу машина, приводящая шестернями в движение огромную карусель, двигавшуюся в горизонтальной плоскости в верхнем этаже; вокруг карусели шла галерея, снаружи и внутри ярко изукрашенная всякой мишурой, флагами, размалеванными изображениями невиданных чудовищ. На перилах этой галереи, свесив ноги к стоявшему перед таким зданием народу, сидел „дед“ с длинной мочальной бородой и сыпал неистощимым потоком всевозможные шутки и прибаутки, остроты, причем предметом осмеяния нередко являлся кто-нибудь из толпы, на что последний не обижался, а даже отчасти был доволен, привлекая на себя всеобщее внимание. По тому же барьеру расхаживали, кривляясь, пестро разодетые в грязные лохмотья скоморохи, кто из них был наряжен петухом, кто страусом, кто котом, кто медведем, зайцем; откалывались разные шутки, возбуждавшие неумолкающий хохот окружавшей толпы».
   Однако еще большей популярностью, чем «самокат», тут пользовались трактиры, рестораны, кабаки.
   – Эх, хорошо! – гуляя по Нижегородской ярмарке, восхищался Шаляпин. – Смотрите, улица-то вся из трактиров! Люблю я трактиры!
   На этом-то празднике жизни оказался вдруг Владимир Гиляровский. Естественно, он отдал должное и ресторанам, и игре (обжуливать такого великана шулеры не осмеливались), и, может быть, глупому самокату. Ведь возможность приобщиться к этим развлечениям у Гиляровского была – он устроился работать в лавку итальянских ювелиров за приличные деньги. Круг его обязанностей был широким – от уборки помещения до заманивания в лавку покупателей. «Гонорар» не маленький – 20 процентов от выручки.
   Торговля шла бойко. Владимир Алексеевич мог многое себе позволить.
   Однако же и это надоело. Гиляровский вновь сел на пароход и поплыл вниз по Волге.

* * *

   Определенной цели Гиляровский не имел. В Казани была остановка. Целых шесть часов. Владимир Алексеевич пошел побродить по городу.
   Казань сегодняшняя – город необычный. Бывшая столица Казанской губернии действительно превратилась в столицу Татарстана. Это видно невооруженным глазом – преимущественно православный город превратился в преимущественно мусульманский. Но по сей день сохраняются и кремль, и университет, и прочие достопримечательности.
   Во времена, когда Владимир Алексеевич совершал свой вояж по Волге, город ими просто изобиловал. Путеводитель сообщал: «Из пристаней обращает на себя внимание пристань округа путей сообщения с красивыми надпалубными постройками мавританского стиля... При въезде на дамбу, направо за Казанкой, видно массивное и мрачное здание памятника воинам, убитым при взятии Казани... Это – громадная усеченная пирамида с небольшим крестом наверху. Внутри устроена церковь. Под церковью – глубокое подземелье, посредине которого стоит большая гробница, наполненная человеческими костями... На Воскресенской много красивых зданий, из них громадный и красивый дом городского пассажа с большими магазинами и длинное с колоннадой здание университета. Налево от Воскресенской – сад „Черное озеро“».
   Но все это, опять-таки, не привлекало нашего героя. У него была своя программа: «Закусив в дешевом трактире, пошел обозревать достопримечательности, не имея никакого дальнейшего плана. В кармане у меня был кошелек с деньгами, на мне новая поддевка и красная рубаха, и я чувствовал себя превеликолепно».
   Да не тут-то было. Из какой-то подворотни выбежал мужичок в такой же, как у Гиляровского, красной рубахе и, проносясь мимо нашего героя, швырнул к его ногам стопку бумаг. Владимир Алексеевич, конечно, поднял эти бумаги, начал изучать. И в этот момент его схватили.
   Казалось, улики налицо – рубаха красная, в руках бумаги. Но нашелся свидетель, заявивший, что убегавший и Владимир Алексеевич – два разных человека. Осталось немногое – предъявить паспорт и дальше идти. Но паспорта как раз и не было. Гиляровского препроводили в полицейскую часть.
   Наш герой выбрал прекрасную тактику. Он уже понял, что бумаги – это прокламации против царя. Дело серьезное, пахнет политикой. Но Гиляровский решил покуражиться – сделал вид, что он сам – шишка в революционном движении.
   «Огромное здание полицейского управления с высоченной каланчой. Меня ввели в пустую канцелярию. По случаю воскресного дня никого не было, но появились коротенький квартальный и какой-то ярыга с гусиным пером за ухом.
   – Ты кто такой? А? – обратился ко мне квартальный.
   – Прежде напои, накорми, а потом спрашивай, – весело ответил я.
   Но в это время вбежал тот квартальный, который меня арестовал, и спросил:
   – Полицмейстер здесь? Доложите, по важному делу... Государственные преступники.
   Квартальные пошептались, и один из них пошел налево в дверь, а меня в это время обыскали, взяли кошелек с деньгами, бумаг у меня не было, конечно, никаких.
   Из двери вышел огромный бравый полковник с бакенбардами.
   – Вот этот самый, вашевскобродие!
   – А! Вы кто такой? – очень вежливо обратился ко мне полковник, но тут подскочил квартальный.
   – Я уж спрашивал, да отвечает, прежде, мол, его напой, накорми, потом спрашивай.
   Полковник улыбнулся.
   – Правда это?
   – Конечно! На Руси такой обычай у добрых людей есть, – ответил я, уже успокоившись...
   – Совершенно верно! Я понимаю это и понимаю, что вы не хотите говорить при всех. Пожалуйте в кабинет».
   В кабинете побеседовали об охоте, после чего стали завтракать и выпивать.
   «Я с жадностью ел селедку, икру, съел две котлеты с макаронами и еще. Налив два раза по полстакану, чокнулся с полковничьими рюмками и окончательно овладел собой. Хмеля ни в одном глазу. Принесли бутылку пива и кувшин квасу.
   – Вам квасу?
   – Нет, я пива. Пецольдовское пиво я очень люблю, – сказал я, прочитав ярлык на бутылке.
   – А я пива с водкой не мешаю, – сказал жандарм.
   Я выпил бутылку пива, жадно наливал стакан за стаканом. Полковники переглянулись.
   – Кофе и коньяк!»
   Затем Владимир Алексеевич потребовал, чтобы его устроили поспать. А через несколько часов сбежал, выдавив из окна раму с решеткой.
   И вот он вновь на пароходе, едет себе в Астрахань.

* * *

   А тут начинается сюрреализм. Если до этого у нашего героя были хотя бы приблизительные планы, то зачем он едет в эту Астрахань – ну совершенно непонятно. Что он собирается там делать? Почему именно Астрахань? Бог весть.
   Тем не менее Владимир Алексеевич спустя несколько дней сходит на астраханский берег.
   Астрахань, пожалуй, сохранила свою самобытность больше, чем другие города Среднего и Нижнего Поволжья. По крайней мере, если речь идет о городах больших и густонаселенных. Он все такой же шумный, интернациональный (вектор той интернациональности конечно же направлен на восток), рыболовецкий и торговый. И красивый – ничего не скажешь.
   Таким же он был и при Гиляровском. Один из его современников, некто Н. Ермаков сообщал: «Вообще город выстроен весь по плану, и... его смело бы можно было причислить к одному из красивейших наших городов. Внутри его есть много мест, откуда расстилаются перед зрителем картины, хотя не обширные, но красивые, в которых над пестрыми массами крытых черепицею домов резко и гордо возвышаются 34 храма, большею частью огромные, оригинальные, хорошего стиля, а на дальнем плане белый зубчатый кремль с колоссальною грандиозною громадою своего пятиглавого собора венчает пейзаж, по местам освеженный... зеленью и озаренный яркими лучами здешнего знойного солнца».
   Но у нашего героя несколько иные впечатления.
   «Астрахань. Пристань забита народом.

 
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний...
 

   Солнце пекло смертно. Пылища какая-то белая, мелкая, как мука, слепит глаза по пустым немощеным улицам, где на заборах и крышах сидят вороны. Никогошеньки. Окна от жары завешены. Кое-где в тени возле стен отлеживаются в пыли оборванцы.
   На зловонном майдане, набитом отбросами всех стран и народов, я первым делом сменял мою суконную поддевку на серый почти новый сермяжный зипун, получив трешницу придачи, расположился около торговки съестным в стоячку обедать. Не успел я поднести ложку мутной серой лапши ко рту, как передо мной выросла богатырская фигура, на голову выше меня, с рыжим чубом... Взглянул– серые знакомые глаза... А еще знакомее показалось мне шадровитое лицо... Не успел я рта открыть, как великан обнял меня.