Мур Робин. Человек семьи

   После некоторой нерешительности "Дейли ньюс" за день до выборов поместила статью о Конте – первом демократе, которого газета поддержала впервые за двадцать лет. Некоторые места Уинберг обвел фломастером и поставил восклицательные знаки.
   Пат читал, улыбаясь, когда раздался стук в дверь, соединявшую его с соседним номером.
   – Да, что такое? – спросил Пат.
   Заглянул Федеричи:
   – Извини, что беспокою, Пат, но тебя хочет видеть твой старый друг Реган Дойл.
   Через открытую дверь Пат увидел Дойла, стоявшего за руководителем его предвыборной кампании.
   – Ладно, – сказал он, – впустите его и закройте дверь.
   Реган вошел в комнату. Он казался еще массивнее, чем обычно. На нем был двубортный темно-синий костюм и традиционная шляпа, которую он, входя, снял. Его лицо с годами постарело более, чем лицо Пата, и под квадратными челюстями наметился двойной подбородок. На носу выступили пурпурные вены, лицо потеряло обычный цветущий вид.
   – Привет, кузен, – сказал Пат. – Садись. Чем могу быть полезен?
   Дойл сел на край кожаного кресла и поставил рядом свой потертый портфель.
   – Полагаю, что там может быть магнитофон, – указал Пат на портфель, – но мы не будем говорить ничего, что не хотели бы, чтобы оно было записано. Правда? Что будешь пить? Виски? Мартини? Пепси? Ты любишь бурбон, не так ли?
   Пат повернулся на стуле к маленькому холодильнику, отделанному деревом. Взяв из него пару кубиков льда, он подошел к бару в углу и налил Дойлу приличную порцию бурбона.
   – Я пока пью безалкогольные напитки, – заметил Пат и похлопал себя по талии. – Слегка толстею. Кроме того, до конца дня хочу оставаться в форме. Во всяком случае, твое здоровье. Пусть победит сильнейший.
   Пат думал, что Дойл откажется от напитка, но тот взял стакан, посмотрел в него и сказал:
   – Верно. Пусть победит сильнейший.
   Реган отпил из стакана, не приподняв его перед этим в сторону Пата.
   – У тебя что-нибудь на уме?
   – Ничего такого, о чем бы я мог рассказать прямо сейчас, – ответил Реган. – Просто пришел посмотреть, как выглядит великий человек в преддверии победы.
   – Ты должен радоваться, когда твой старый друг добивается успеха. Что тебя мучает?
   Голос Регана загремел, выйдя из-под контроля:
   – Ты чертовски хорошо знаешь, что меня мучает! Я тебе одно скажу, Пат. Если ты победишь на выборах, я тебя разгромлю! Я тебя разнесу!
   – Брось, Дойл. Утихомирься, – сказал Пат. – Чего ты так разъярился?
   – Из-за Терли, во-первых.
   Пат казался озадаченным:
   – Терли? Терли? Ах, да. Это тот тип, связанный с Сэмом по делам строительства. Верно?
   – Да.
   – Я знал его давным-давно. Много лет назад я встречался с ним по делам мясной компании. С ним произошло что-то плохое, да? По-моему, я где-то читал про него.
   – Да. Ты читал про него, – заметил Дойл. – Ты чертовски хорошо знаешь, что с ним случилось.
   – Ну, может быть, он ввязался в какие-нибудь темные дела. Знаешь, эти парни сами о себе заботятся. Понимаешь? Он, наверное, связался с какими-нибудь очень опасными людьми.
   – Кого ты стремишься надуть? – спросил Дойл. – Ты сам с ними завязан по уши.
   – Это серьезное заявление, агент Дойл.
   Дойл расстегнул свой рваный портфель и вывалил содержимое Пату на стол.
   – Ты думаешь, я не смогу этого доказать? Посмотрим на эти вещи. Взгляни на эти фотографии.
   На столе лежало около пятидесяти глянцевых отпечатков восемь на десять; изображение на некоторых из них было слишком зернистым. Некоторые из фотографий были сделаны, по-видимому, лет пятнадцать назад. На каждой фотографии можно было различить резкие черты лица Пата, беседующего с одним человеком или с несколькими. Лица людей были известны многим. Там были сняты дон Витоне, Винни Мауро, Синеглазый Ало. Как ни удивительно, среди этих снимков находилась фотография Пата, снятая во время его медового месяца в Гаване.
   – Эй, где ты ее достал? – спросил Пат. – Должно быть, в Бюро по наркотикам. Вы случайно не следили за мной в те дни?
   – Нам иногда помогают.
   – Ну и что это у тебя? Семейный альбом?
   Дойл улыбнулся без всякого юмора:
   – Да, можно сказать и так. Каждый из сфотографированных с тобой – это важный человек Семьи, идентифицированный или Комиссией Маклеллана, или Комитетом Кефовера, или судом.
   Пат с праздным любопытством перебирал фотографии, будто бы отбирая их для свадебного альбома.
   – Ну и что у тебя тут есть? Ты думаешь, что это что-то доказывает?
   – Это доказывает, что ты был близким союзником гангстеров практически с самого начала твоей карьеры и со временем они становились все ближе и ближе к верхам.
   – Конечно, – сказал Пат. – Я же был полицейским, разве не так? Я работал в Отделе расследований. Потом я работал в антикриминальной группе губернатора. Естественно, я виделся с этими людьми и старался определить, что у них на уме, предполагая, что они именно те, за кого ты их принимаешь. Не думаю, что эти фотографии что-то доказывают, если не считать того, что я – очень хороший следователь.
   – У меня есть еще и записи и кинолента, согласующаяся со многими из этих фотографий.
   – Ну и кто кого пытается надуть? – сказал Пат. – Если бы у тебя были записи, из-за которых ты мог бы навесить на меня что-то серьезное, ты давно уже стал бы действовать. Я не признаю ничего из той ерунды, которую ты пытаешься взвалить на меня, и я слишком опытен и не скажу ничего, что ты сможешь записать на свои ленты. К счастью, министр юстиции несколько более умерен и менее предубежден, чем ты. Ты взялся за непомерное дело, Дойл. Ты думаешь, я отличаюсь от других кандидатов? Ты думаешь, что люди Рокфеллера не связаны с большим бизнесом и, может быть, с весьма темными людьми? Я тебе кое-что скажу, Дойл. Тебе пора немного повзрослеть. Мне кажется, что ты все еще играешь в бойскаутов.
   Наклонившись вперед, он вперил взгляд во враждебные глаза Дойла.
   – Это все серьезное дело. Это политика. Вот о чем идет речь. Ты думаешь, что политик не обязан отчитываться перед кем-то наверху.
   – Но не перед теми, перед кем отчитываешься ты, – горько заметил Дойл.
   Пат рассмеялся:
   – Ты думаешь, что другая сторона – это чистые люди. Ты думаешь, что ирландские и английские мошенники лучше, что они более моральны, менее грязны, чем итальянцы. Ты знаешь, как я впервые встретился с твоим любимым президентом? Это было на Парадайс-Айленде, он находился в логове, которым владел его приятель, и он знал, что это логово гангстеров. Ты зря тратишь время, Дойл. Почему бы тебе не уйти на пенсию, не открыть какое-нибудь дело и не разбогатеть, как остальные бывшие твои коллеги?
   Дойл молча собрал фотографии и рапорты и положил их в портфель. Он поставил почти полный стакан на полированную поверхность стола.
   – Пат, ты был продажным с самого начала, когда еще был патрульным. Не знаю, почему мне столько времени потребовалось, чтобы это понять.
   – Потому что ты был туп с самого начала. К сожалению, половины итальянской крови оказалось недостаточно, чтобы тебя вразумить. Где-то здесь должна быть ошибка. Ты не можешь быть моим двоюродным братом!
   Глаза Дойла сверкали от ярости:
   – Я был бы рад отдать каждую каплю этой крови, если бы мог этим остановить твои психованные амбиции. У тебя было столько успеха, столько власти, что, кажется, ты начал считать себя помазанником Божьим. Ты даже Китти обдурил...
   – И это тоже тебе не нравится. Ты знаешь, что мне только стоит посмотреть на нее, и она становится мокрой между ног?
   Дойл схватился за крышку стола. На мгновение показалось, что он собирается прыгнуть и вцепиться Пату в глотку. Он сделал несколько глубоких вдохов, стараясь взять себя в руки.
   – Я не буду сейчас тебя трогать, Конте. Но я тебе устрою такое, что тебе действительно будет больно. Я отрежу тебе яйца. Я тебя так достану, что даже Китти увидит, какой ты зловредный хрен. Я не отцеплюсь от тебя, Конте. Ты от меня никогда не отделаешься, пока не окажешься за решеткой или мертвым. На этот раз я тебя не могу остановить. Но я беру тебя на заметку. Если тебя и выберут губернатором, то ты останешься им только через мой труп.
   Глаза у Пата сузились, он стоял, оперевшись на стол руками, как бы решая трудную проблему. Он подождал, пока Дойл не запрет портфель и не поднимет на него глаза.
   – Через твой труп, говоришь? Ладно, я буду иметь это в виду. У тебя есть что-нибудь еще? – спросил Пат, и голос его был тихим и очень холодным, как кусок сухого льда.
   Дойл взял шляпу и пошел к двери, сказав:
   – До встречи, Конте.
   Когда дверь открылась, Конте мгновенно надел маску. На его лице возникла широкая улыбка:
   – Конечно, конечно, Реган. Заходи. Пей что-нибудь, развлекайся, следи за голосами. Смотри на партию, которая победит.
   Дойл хотел было хлопнуть дверью, но передумал и закрыл ее тихо, но плотно.

Глава 12

   Пат сидел за столом, уставившись на дверь. "Прекратятся ли когда-нибудь эти убийства", – думал он. Сначала Констанца, теперь Дойл. Если о Регане не позаботиться, он всегда будет ножом, направленным в спину Пата. Дойл еще не имел полной картины, но то, что у него было, приведет его к большему. Рот Терли закрыт, но найдутся и другие осведомители.
   У Пата сохранились остатки уважения и привязанности к Дойлу. Но этот "братик" начал напирать слишком сильно. "Чертов ирландец! – думал Пат. – Похоже, он никогда не исправится – пока не будет слишком поздно!"
   Раздался тихий стук, и дверь открылась, не дожидаясь его ответа. Это была Китти.
   – Это не Реган сейчас вышел отсюда? Он казался раздраженным.
   – Да, это был Реган. Входи, Китти.
   Встав, Пат встретил ее у двери, взяв под руку, провел ее к кожаному дивану в дальнем конце комнаты.
   – Давай я тебе налью. Мне тоже надо немного расслабиться, – сказал Пат, снимая с ее головы разукрашенное канотье и запуская его по комнате. – Ты выглядишь как девица, выступающая в антракте представления.
   Китти помешала напиток указательным пальцем – привычка, которую она переняла у Пата, и Пат поднял свой стакан.
   – За моего лучшего и самого красивого добровольца.
   Китти улыбнулась.
   – Спасибо, добрый сэр, и за победу, – сказала она и подняла свой стакан.
   Поставив стакан на стол, Пат сел рядом с ней и взял ей за руку.
   – Китти, я действительно тебе очень признателен. Ты не представляешь, что для меня это значило – все эти годы иметь тебя другом и даже больше, чем другом. Я сам этого не понимал до того времени в Майами. Не думаю, что я смог бы все это сделать, Китти, если бы не твоя помощь.
   Китти избегала его взгляда.
   – Не говори так, Пат. Я была нужна тебе для определенных целей. И, может быть, я тоже нуждалась в тебе. Ты не получал дома то, что тебе было нужно, а мне была отвратительна идея связаться с одним мужчиной и бросить работу, так что мы на равных использовали друг друга.
   – Это все, что в тебе было, Китти?
   Она тряхнула головой:
   – Нет. Нет, я знаю, что было гораздо больше. Было бы глупо это отрицать.
   Китти почти в отчаянии сжала стакан и опустошила его тремя решительными глотками.
   – Пат, я думаю, мне пора вернуться к работе. У меня будет миллион звонков, и люди хотят знать, что им делать.
   Пат встал, подошел к двери и повернул ключ в замке.
   – Расслабься, Китти, – сказал он. – Расслабься. Все, что мы делаем сегодня, ничего уже не изменит. Все кончено, и мы победили. Теперь иди сюда.
   Пат раскрыл объятия, и она напряженно пошла к нему. Обняв ее, он очень нежно ее поцеловал. Ее губы были теплыми, но они ему не ответили. Он поцеловал ее глаза, покусал ухо и стал гладить по спине. Взяв ее за руку, он повел ее к кушетке и усадил. Затем стал целовать ее более страстно, покусывая шею. Его рука стала возиться с пуговицами ее белой блузки.
   – Что ты делаешь, Пат?
   – А как ты думаешь, что я делаю? Я занимаюсь с тобой любовью!
   – Бога ради, Пат! Имей чувство времени и места! Они все там, в комнате рядом. Они знают, что я здесь. Люди заметят.
   – Какая мне разница? – сказал Пат. – Что они могут сделать? Уволить меня? Уйти? Они – не боссы. Я – босс. Не я стремлюсь им угодить, а они мне.
   – И я стремлюсь угодить, да? – спросила Китти и оттолкнула его.
   – Верно. Теперь прекрати дурить. Давай. Я хочу тебя. Прямо сейчас. Господи, я действительно тебя хочу.
   Пат опять стал возиться с пуговицами. Китти снова оттолкнула его, на этот раз сильнее.
   – Пат, прекрати! Я не хочу, чтобы ты это делал. Прекрати сейчас же!
   Пат покраснел от подавляемой ярости:
   – Прекратить! Прекратить! Что ты этим хочешь сказать? Кто ты, черт побери, такая, чтобы приказывать мне прекратить? Я не принимаю приказов от тебя.
   Схватив ее сзади за узел волос, он откинул ее голову и начал целовать ее дико, по-зверски. Китти отворачивала голову из стороны в сторону и наконец злобно укусила его за язык. Пат дернулся и инстинктивно отреагировал резким хлопком, ударив ее правой рукой по лицу. Сбив кофейный столик, она упала на пол.
   – Что ты, черт бы побрал, делаешь? – в ярости спросил он. – Ты чуть не откусила мне язык.
   Китти некоторое время сидела на полу, потряхивая головой, затем подняла на него взгляд и громко расхохоталась.
   – Ты не можешь в это поверить, сукин сын, не правда ли? Не можешь поверить, что кто-нибудь смеет отвергнуть тебя, такого неотразимого и обаятельного.
   Пат отвернулся от нее, затем протянул руку и помог ей встать. Глубоко вздохнув, он попытался успокоиться.
   – Ладно. В чем дело? Зачем ты это сделала?
   – Потому что с этим покончено, Пат. С меня хватит. До тебя, по-моему, не доходит, но теперь со всем, что было между нами, покончено. Это не только из-за выборов. Это из-за всего того, что я узнала за время выборов.
   – С тобой говорил Дойл, да?
   – Это только часть всего остального.
   – С этим не может быть покончено, Китти. Это никогда не кончится. Ты это знаешь.
   Китти вздохнула и отвела назад упавшие на лицо волосы. Она тщательно заправила блузку, которую Пат вытащил из юбки. Голос ее звучал абсолютно спокойно. "Интересно, – подумал Пат, – она пользуется методом Станиславского или Страсбергской школы актерской игры?"
   – Это конец пути, Пат. Дальше идти некуда. У нас просто нет будущего.
   Пат сел на край стола.
   – Странно, что ты это сказала, Китти, потому что вчера вечером я принял решение в отношении тебя.
   Наклонив голову на сторону, она странно на него смотрела, как птица, стремящаяся понять человеческую речь.
   – В отношении меня? И что же ты решил насчет меня?
   – Когда будут собраны голоса и все станет ясно, я собираюсь просить тебя выйти за меня замуж.
   Китти не верила своим ушам:
   – Ты, должно быть, свихнулся!
   – Ты думаешь о Констанце?
   – Конечно, о Констанце. О Констанце. Обо всем.
   – Китти, с Констанцей не все в порядке. Она не совсем нормальна. Ты знаешь? Она действительно ненормальна психически, и, с другой стороны, никто не живет вечно, не так ли?
   Глаза Китти расширились до почти гипнотического взгляда.
   – Господи. Что ты говоришь?
   Но она поняла, что он имеет в виду.
   – Я не могу в это поверить, – сказала она. – Не могу поверить.
   Бросившись к двери, она повернула ключ. Пат схватил ее за плечо, так что оторвались две верхние пуговицы блузки.
   – Отпусти, Пат! Выпусти меня отсюда. Если не выпустишь, я буду кричать.
   Пат мрачно отпустил ее, и она промчалась по заполненной людьми комнате со слезами на глазах, не замечая любопытных взглядов тех, кто видел ее появление.

Глава 13

   Но по крайней мере один человек заметил, как Китти выбежала в слезах в гомонящий зал. Когда она, спотыкаясь, выскочила, ее настиг тихий женский голос.
   – Китти, подожди. Что случилось?
   В дверях стояла Констанца, и Нэнси, ее телохранительница была рядом. Констанца, бросившись к Китти, схватила ее за плечи. Вся левая щека Китти была красной и раздутой от удара Пата Конте. Глаза распухли от слез. Она нервно схватилась за висящую на ниточке пуговицу. Вялое лицо Констанцы, казалось, приобрело решительное выражение, когда сна смотрела на растрепанную подругу. Она повернулась к Нэнси.
   – Здесь есть какое-нибудь место, куда мы могли бы пойти?
   – Мистер Конте приказал за вами смотреть и быть с вами рядом все время.
   – Все в порядке. Я буду с мисс Муллали.
   – Ну, мне кажется, что одна из этих комнат пустая.
   Нэнси открыла дверь в спальню, использовавшуюся для хранения пресс-релизов и прочей литературы по выборам. В одном углу были свалены картонные коробки с лишними соломенными канотье. На столе кучей лежали красно-бело-синие повязки с надписью: "Конте – в губернаторы".
   – Мы поговорим здесь, – сказала Констанца, расчищая место на кровати и на одном из стульев.
   – Ну, – с сомнением проговорила Нэнси, – я думаю, что все будет в порядке.
   – Не беспокойтесь. Мы будем здесь! – сказала Констанца.
   Когда дверь закрылась, Конни стояла некоторое время, держа подругу за плечи и глядя ей в глаза.
   – Вот так! И ты тоже, Китти. Господи! Невероятный человек. Дай я тебе помогу.
   Китти молча позволила отвести себя в ванную, где Констанца холодной водой вымыла ей лицо. На мгновение отвернувшись, она открыла свою черную кожаную сумочку. Держа ее так, чтобы подруга не могла в нее заглянуть, она достала булавки и кое-как скрепила блузку.
   – Будет держаться, пока не найдем иголку с ниткой, – сказала она. – Тебе очень плохо?
   Китти удивленно взглянула на нее.
   – Ты знаешь насчет нас – Пата и меня?
   Констанца кивнула:
   – Я знала об этом давно, но мне все равно было больно, когда он сказал мне об этом вчера вечером...
   – Мне не хотелось причинять тебе боль... Что бы ни было, теперь все кончено. Я уверена в этом. Мне много лет назад следовало послушаться Регана Дойла.
   Констанца гладила подругу по плечу и говорила:
   – Я действительно ничего не имела против тебя и даже против других. Я не могла ужиться с иными делами, которыми он занимался.
   Порывшись в сумочке, она достала транквилизатор.
   – Прими таблетку. Все эти годы я только на них и жила. Но, думаю, они мне теперь не потребуются.
   Конни открыла воду в раковине и наполнила водой стаканчик для чистки зубов. Китти молча проглотила таблетку. Снова отвернувшись, Констанца достала еще восемь таблеток и бросила их в унитаз.
   – Он старался все время держать меня на наркотиках, но сегодня мне нужно ясное мышление. Я хочу, чтобы оно было очень ясным.
   Китти запила таблетку водой, и две женщины почти целую минуту стояли, глядя друг на друга. Синие глаза Китти стали медленно наполняться слезами. Глядя на это знакомое нежно-розового цвета лицо в окружении волнистых черных волос с глазами, похожими на две агатовые бусины, Китти поняла, что смотрит на живой труп. Казалось, что руки Констанцы жгут ее плечи. Китти думала: "Я в ответе за это. Я отвечаю за это так же, как если бы наставила на нее пистолет и нажала курок".
   – Ты хочешь поговорить, Китти? – тихо спросила Констанца.
   Наркотическая отупленность прошла, и ее лицо приобрело какое-то свечение святости. Оно казалось большеглазым и святым, как на ранних изображениях христианских мучеников.
   – Ты хочешь поговорить? – повторила вопрос Констанца, выводя Китти из ванной.
   Конни мягко усадила подругу на кресло и села на кровать напротив, так близко, что их колени соприкасались. Она взяла вялую руку Китти, и та взглянула на нее взглядом, в котором выражалась боль.
   – Мне кажется, что я все время это знала, – сказала Констанца. – Я просто старалась ничего не замечать. Думаю, меня даже устраивало такое положение. Мне было удобнее, что он с тобой, чем с совершенно незнакомой женщиной. Мне кажется, что это где-то правильно.
   Китти медленно заговорила, и ее голос звучал тихо и безжизненно, как на исповеди:
   – Это было неправильно, Констанца, но я ничего не могла с этим поделать. Во мне будто бы жило что-то зловещее, что-то плохое. Видимо, в Пате я увидела отражение своего порока и это привлекало меня к нему. Он имел какую-то власть надо мной с самого начала, и я не могла сопротивляться. Это разрушило всю мою жизнь. Каждый раз, когда я думала, что у меня может быть другая жизнь, что я могла бы любить и заботиться о ком-то, на все будто бы находила черная тень. Я знаю, что Реган хорошо ко мне относился бы, я любила бы его и нам было бы хорошо вместе, но Пат каким-то образом сделал все это невозможным.
   Китти схватила подругу за руку:
   – Ты должна мне поверить, Констанца. Ты знаешь, что мы любили друг друга со школы. Если бы я знала, что вы с Патом вместе... полностью... думаю, я так бы тогда не поступала. Это было неправильно, я знаю, но из-за ваших отношений казалось менее неправильным.
   – Что ты хочешь от меня, Китти? – мягко спросила Констанца. – Прощения? Ты знаешь, что ты его имеешь. Отпущения грехов? Я не могу их тебе отпустить, Китти, я – не твой духовник. Умиротворения? Думаю, что тебе надо именно это. Возможно, я тебе принесу умиротворение своим собственным способом.
   Китти сжала руку Констанцы, но не могла взглянуть ей в глаза.
   Уставившись в ковер, она сказала:
   – Я вернусь к тебе позже, Констанца. Теперь я уйду. Я найду Регана. Я начинаю понимать, что он пытался мне сказать.
   Дверь открылась, в нее заглянула Нэнси и сказала:
   – Они спускаются вниз, миссис Конте. Мистер Конте сказал, чтобы я проводила вас вниз. С вами все в порядке?
   – Со мной все в порядке, – ответила Констанца.
   – Увидимся позже, Констанца, я надеюсь. Дорогая Констанца, – сказала Китти и выбежала из комнаты.
   Констанца пошла за Нэнси по коридору к лифту, который должен был отвезти их вниз в большой бальный зал.

Глава 14

   В бальном зале было столпотворение. На полу валялись ленты и выборная литература. Группа музыкантов диксиленда играла "Боевой Гимн Республики" в ритме джаза. Время от времени вспотевший доброволец протискивался к микрофону и объявлял результаты, которые встречались свистом, ревом, аплодисментами и смехом.
   Поли Федеричи подошел к микрофону, его потное лицо довольно блестело.
   – Мне бы хотелось объявить, – раздался его голос из множества громкоговорителей в зале, – что, по данным центрального компьютера, Конте одержал победу!
   Раздался рев, из-за которого потолок чуть не слетел с позолоченных колонн. Нэнси держала Констанцу под руку и, когда рев стих, подвела ее к столу в центре возвышения. Федеричи заулыбался.
   – И вот сейчас, друзья, приветствуйте Первую леди штата Нью-Йорк!
   Раздался новый рев и свист, и музыканты заиграли песню "Самая красивая девушка в мире". Лицо Конни оставалось вялым и бесстрастным, и толпа сочла, что это вполне подобает жене только что избранного губернатора.
   Когда Конни вели к креслу, единственным признаком, говорившим о ее напряжении, было то, что она нервно теребила защелку своей сумочки. Толпа начала дико скандировать:
   – Конте – губернатор! Конте – губернатор!
   Темные глаза Констанцы, с которых почти уже слетел налет транквилизаторов, скользили по морю лиц, соломенных шляп и зонтиков. Она мало кого могла различить в толпе, но в углу у колонны заметила массивную фигуру Регана Дойла со сложенными на груди руками. Его выражение было внимательным и покорным. Конни безошибочно нашла в толпе развевавшиеся светлые волосы Китти, которая сменила рваную блузку на черно-белую рубашку в горошек. Китти проталкивалась сквозь толпу, высматривая кого-то. Констанца была уверена, что ее подруга ищет Регана.
   В конце концов Китти заметила Дойла. Она нетерпеливо стала пробиваться к нему и, выбравшись, наконец, из толпы, побежала, сквозь рыдания выкрикивая его имя:
   – Реган! Реган!
   Китти обхватила Дойла за шею руками и прижалась лицом к воротнику.
   – О, Господи! Как ты был прав, Реган! Я все время это понимала, но просто не хотела признать!
   Дойл нежно обнял ее за плечи, не отводя глаз от толпы.
   – Реган! Нам нужно что-то делать. Он собирается ее убить. Я знаю, что это звучит ужасно, но он убьет ее. Ты должен как-то его остановить!
   – Поверь мне, я обдумываю все возможные способы. И я это сделаю, даже если мне придется перешагнуть через голову Бюро. Но сейчас он безопасен. Это произойдет когда-нибудь после выборов. Я обещаю, что придумаю какой-нибудь способ, чтобы его остановить. Он – такой человек, которого я просто должен остановить!
   – Пойдем! – потащила его за руку Китти. – Я хочу подняться туда. Я хочу быть рядом с Констанцей, если что-нибудь произойдет.
   Реган покачал головой.
   – Сейчас ничего не произойдет. Момент не тот.
   – Пожалуйста. Я все равно хочу быть там.
   Они медленно стали проталкиваться сквозь толпу.
   Конни сидела в кресле со сдержанной улыбкой мадонны на лице, сложив руки на сумочке. Поли Федеричи подошел и встал перед ней. Его лицо сияло от радости победы. Он импульсивно взял руками ее лицо и прижал губы к ее горячему, сухому лбу.
   – Ты – святая! – заявил он. – Совершенно, черт бы побрал, святая!
   Констанца ничего не сказала, но ответила ему нежной улыбкой. Федеричи поднял глаза и заметил движение с краю. Он бросился к микрофону.
   – Мне только что сообщили, друзья! Он идет! Он идет сюда! Наш герой, Пат Конте, губернатор штата Нью-Йорк!
   Пат вышел из-за кулис, его намасленные волосы светились вокруг головы из-за подсветки сзади, крепкие зубы сверкали в ослепительной, обаятельной улыбке. Он поднял руки над головой в боксерском жесте победы. Толпа оглушительно заревела. Кто-то стал скандировать:
   – Кон-тее по-бе-дил! Кон-тее по-бе-дил! Кон-тее – по-бе-дил!
   Губернатор улыбался и обеими руками посылал толпе воздушные поцелуи.
   Констанца Конте спокойно сидела на месте Первой леди, с неясной улыбкой наблюдая за происходящим. Она смотрела на мужа чуть ли не с любовью. Он был так красив, так обаятелен, так уверен в себе, так чист в своем зле. И внезапно Констанца поняла, с большей уверенностью, чем когда-либо, что Бог есть и Он видит каждого воробья и каждого ястреба. Иначе как бы она могла оказаться здесь именно в этот момент?
   Музыканты заиграли "Улицы Нью-Йорка". Рез толпы был оглушительным.
   Констанца взглянула на своего мужа, который медленно шел мимо леса рук, протянутых, чтобы коснуться его в этот момент триумфа. Не отводя от него взгляда, Констанца открыла свою черную кожаную сумочку. Ее пальцы сомкнулись на теплой рукоятке полицейского револьвера с накладками из ореха. Музыканты перешли на песню "Потому что он отличный, веселый парень", и Констанца стала ждать, терпеливо улыбаясь, когда он подойдет и займет свое место рядом с ней.