Всадники умолкли и пустили лошадей в галоп, поскольку почва под ногами сделалась более твердой. Этот разговор во многом изменил представления Альбера о его спутнице. Теперь они лишь время от времени перебрасывались отдельными фразами. Вскоре забрезжило утро, однако все еще не видно было ни кустика, ни горной цепи на горизонте.
   Через некоторое время он заметил всадников, примерно двадцать человек, которые двигались им навстречу. Альбер решил добыть у них съестного и узнать дорогу. Он попросил Юдифь придержать лошадь и подождать, а сам поскакал вперед.
   Оказалось, нашим героям повстречался торговый караван, который следовал в центральные районы Африки. Альбер, все еще выдавая себя за кабила, рассказал купцам о постигшем их отряд печальном событии и попросил немного маисового хлеба или другого съестного. Он не удержался и сообщил караванщикам, что, если они пойдут по его следам и отыщут место трагической гибели кабилов, их ждет богатая пожива. Рассказ молодого человека произвел должное впечатление на жадных купцов: Альбер получил все, чего просил, а тайком еще и две бутылки рома. Что касается дороги, ему объяснили, что приблизительно через два часа он доберется до оазиса, а чтобы попасть в Лагуат, нужно ехать в северо-западном направлении. Удовлетворенный, Альбер вернулся к Юдифи, и ни разу в жизни ни одна дыня не казалась ему вкуснее той, которую она теперь резала и протягивала ему своими нежными пальцами.
   Два часа до оазиса — совсем немного! Лошади, которым Альбер дал несколько ломтей маисового хлеба, смоченного ромом, вновь перешли в галоп, и вскоре путешественники узрели на горизонте синеющее пятнышко, убедившее их, что перед ними долгожданный оазис.
   Их встретила небольшая пальмовая роща, которая со всех сторон обступала колодец с пресной водой, поросший по краям скудной травой. Местами финиковые пальмы росли настолько близко друг к другу, что их листья давали надежную тень; какое это было блаженство для тех, кто неделями изнывал под палящими лучами африканского солнца!
   Вскоре лошади с радостным ржанием уже пили из колодца, а Юдифь занималась приготовлением скромного завтрака из тех припасов, что добыл Альбер. Впервые они чувствовали себя так непринужденно. Альбер шутил, Юдифь вторила ему. Она не сводила с него своих блестящих глаз и лишь иногда, когда их взгляды встречались, стыдливо опускала их. Ее свежие губы блестели, на щеках играл румянец, и Альберу казалось, что ему никогда не доводилось слышать ничего более восхитительного, чем ее прелестный смех, когда он пускался на всяческие ухищрения, чтобы восполнить отсутствие тарелок и вилок и как можно церемоннее поднести ко рту куски приготовленного ею нехитрого блюда.
   После завтрака, который Альбер запил глотком рома (он уже забыл вкус этого напитка!), разговор незаметно перешел на более серьезные темы, и молодой офицер вновь был поражен очарованием, какое его спутница умела придать их беседам.
   В Париже Альбер ничем не отливался от своих товарищей. Он не ведал, что такое любовь, а в тех случаях, когда хакая-нибудь танцовщица не проявляла к нему достаточной благосклонности, сын богатого генерала де Морсера умел завоевывать ее с помощью денег. Он был уже близок к тому, чтобы превратиться в слабохарактерного, пустого и избалованного человека. Доброе сердце не спасло бы его от последствий беспутной жизни в Париже.
   Лучшим учителем оказалась для него нужда. Простой солдат африканского экспедиционного корпуса, а затем офицер, получавший скудное жалованье, половину которого он откладывал для матери, был лишен тех соблазнов, что окружали Альбера в Париже.
   Так что, каким бы странным это ни показалось, за все время пребывания лейтенанта Эрреры в Алжире — а оно исчислялось уже годами — он ни разу не взглянул на женщин, ни разу не почувствовал хотя бы мимолетного влечения. Его жизнь сводилась к тому, чтобы добиваться признания и наград на военном поприще, совершенствоваться в изучении наук и набираться житейского опыта. Год шел за годом, а он так и не коснулся руки ни одной женщины.
   Тем опаснее стала для Альбера эта встреча. Он забыл о своем былом пренебрежении к женщинам, ведь Юдифь, казалось, просто создана, чтобы пробудить в нем интерес, которого он никогда до того не ощущал, в нем с новой силой вспыхнула так долго подавлявшаяся чувственность. Все, чего только может желать мужчина: физическое совершенство, разумность суждений, глубина чувств, — все эти достоинства счастливо сочетались в этой девушке, которая находилась всего в двух шагах от Альбера, под сенью пальм, одна в далекой пустыне, бесконечно оторванная от мира, от постороннего взгляда. Альбера охватило возбуждение. Сладкая дрожь, какую он ощутил, впервые прижав Юдифь к своей груди, вновь теперь овладела им, и, не сознавая, что делает, он сел рядом с ней и взял ее руку в свою.
   Она не уклонилась, не отняла руки, но на мгновение опустила глаза и, казалось, застыла.
   — Юдифь! — прошептал глубоко взволнованный Альбер, — вы сказали, что еще не испытывали любви! Неужели вы никогда не смогли бы полюбить?
   — Полюбить? Не знаю! — пролепетала Юдифь каким-то неестественным, дрожащим голосом.
   — Разве вы не могли бы полюбить меня, Юдифь? Судьба свела нас, мы одни в этой пустыне. Мы избежали смерти, почему бы нам не жить друг для друга? Наше счастье зависит только от вас!
   Он еще ближе привлек ее к себе. Она не противилась. Он видел, как ее щеки постепенно наливаются румянцем, как участилось ее дыхание. Его губы коснулись ее лба, и он заключил ее в крепкие объятия.
   Внезапно яркий румянец на щеках Юдифи сменился смертельной бледностью. Лоб ее под его поцелуями сделался холодным как лед, веки опустились, по губам пробежала дрожь.
   — Юдифь! — в испуге вскричал Альбер. — Вы вся трепещете, что с вами — вы не любите меня?
   — Я ваша рабыня, вы мой господин, мой спаситель. Я доверила вам все, свою жизнь, свою честь! Я не смею желать иного, чем вы!
   Голос ее звучал невнятно, глухо, Альбер едва различал, что она говорит. Вдруг она зарыдала и закрыла лицо руками.
   Руки Альбера соскользнули с ее плеч, он почти с ужасом глядел на нее. Потом вскочил, в душе проклиная себя.
   Что он наделал! Эта девушка, прекраснее, лучше, чище, достойнее которой он никогда не встречал, целиком доверилась его чести, его покровительству, его порядочности. Возможно, она не любит его, но не смеет ни в чем отказать из-за чрезмерной преданности и ложно понятого чувства благодарности. И эту девушку, которую он, может быть, столь же мало любит, — эту девушку он собирался сделать игрушкой своего мимолетного порыва! Где же его честь, что он так ревностно берег? Где же его благородство, что он стремился исповедовать и собирался вновь сделать отличительной чертой своей фамилии, хотя его отец и покончил счеты с жизнью опозоренным?
   — Юдифь, — сказал он сдавленным голосом, — я негодяй! Как я посмел? Я должен просить у вас прощения! Клянусь, пока судьба не разлучит нас, я сделаю все, чтобы заставить вас забыть об этой минуте!
   И он бросился перед ней на колени. В глазах у него стояли слезы. Ее взгляд прояснился, и она с признательностью посмотрела на молодого человека.
   — Я не ослышалась? — воскликнула она, не в силах скрыть волнение. — Вы оберегаете меня, оберегаете единственное, что у меня осталось на этом свете, — мою честь и мою беспомощность? О, благодарю вас, благодарю от всей души! Вы доказали мне, что я достойна лучшей судьбы, чем я ожидала! О мой господин, прежде я уважала и любила вас как своего спасителя. Но вы сделали больше любого другого мужчины. Я обожаю вас, преклоняюсь перед вами!
   Прошло шесть дней.
   На седьмой день, вечером, когда их лошади стали терять силы, Альбер заметил на горизонте голубоватое пятнышко — примету оазиса. Однако, приблизившись, Альбер был неприятно удивлен — это оказался тот самый оазис, который они с Юдифью покинули неделю назад. Выходит, они сбились с пути и ехали по кругу. Впрочем, на этот раз оазис не был пуст. Здесь остановился большой караван, направлявшийся, как выяснил Альбер, в Центральную Африку. Если они не хотели опять безрезультатно блуждать по пустыне, им следовало присоединиться к этому каравану, пока они не доберутся до места, откуда пролегает надежная дорога на морское побережье или в обжитые края.

X. АЛИ БЕН МОХАММЕД

   После долгого и трудного пути — долгого, потому что продолжался несколько недель, трудного, так как караванщикам приходилось противостоять безжалостному африканскому солнцу, — пустыня стала постепенно меняться. Чаще начали попадаться оазисы, синеющие на горизонте полоски предвещали близость гор или лесов, а нагретый воздух сделался не столь обжигающим.
   Альбер стремился, чтобы его по-прежнему принимали за правоверного, поэтому ему весьма пригодился опыт, приобретенный в Алжире, и ему удавалось и здесь сходить за чистокровного араба. Он был молчалив, сдержан с участниками каравана, и никто не ставил ему это в вину. Юдифь он выдавал за свою родственницу, и арабы, которые никогда не проявляют интереса к жене другого и вообще мало интересуются женщинами, сразу же приняли все за чистую монету. К сожалению, говорить с ней по-французски — на языке, которым она владела в совершенстве, — Альбер мог позволить себе лишь в тех случаях, когда поблизости никого не было. Все остальное время им приходилось пользоваться арабским языком. Впрочем, с караванщиками он редко заговаривал — только когда покупал у них съестное. Вечерами он разбивал свою палатку в отдалении от них, рядом с палаткой для Юдифи. Караван состоял исключительно из купцов, направлявшихся отчасти из Марокко, отчасти из западных районов Африки для обмена своих товаров на товары Судана и на рабов.
   В караване находился один человек, которого Альбер наметанным глазом сразу же выделил из купцов. И цветом кожи с оливковым оттенком, и одеждой он отличался от остальных арабов, недостаточно свободно говорил на их языке. К нему, однако, относились с величайшей почтительностью, и постепенно Альбер узнал, что он был послан в Западную Африку могущественным властителем с деликатным поручением. Ему предстояло обсудить с тамошними султанами возможность захвата далекой страны с негритянским населением: для ее завоевания в одиночку у его владыки не хватало сил. Выполнив поручение, посланец возвращался с этим караваном в родные края. Альбер заметил, как он бросил быстрый внимательный взгляд на Юдифь, когда порыв ветра случайно открыл ее лицо. Французу показалось, что с той минуты посланец стал искать второго такого же случая. Что-то похожее на ревность шевельнулось в душе Альбера и заставило его сторониться Али Бен Мохаммеда, как звали этого человека.
   Пейзаж уже не производил теперь впечатления безжизненной пустыни. На смену необозримым пескам пришли вначале холмы, затем скалы; потом глазам открылись покрытые лесом горные цепи и долины. Высокие пальмы различных пород, поднимавшиеся над густыми зарослями кустарника, чередовались с тамариндами и другими деревьями. Заросли кишели бесчисленным множеством птиц и обезьян, по лугам важно прохаживались длинноногие цапли, огромные змеи нежились на солнце по песчаным берегам рек и на горных склонах.
   Караван начал распадаться: купцы стали рассеиваться по городам и деревням, где намеревались вести торговлю. К кому же из них присоединиться теперь Альберу, куда держать путь? Названия государств, городов, куда направлялись купцы, были ему совершенно незнакомы. Он слышал названия Тимбукту, Сокото, Кано, Якоба, Кука, не зная точно, где находятся эти города и какой из них ближе всего к побережью. Правда, ему стало известно о существовании караванного пути между Триполи и Кука — конечным пунктом следования североафриканских караванов, но получилось так, что идти в Кука никто из купцов не собирался. Ехать туда вдвоем с Юдифью? Путь был неблизкий. Он пролегал через места, населенные народами, которых почти не коснулась цивилизация и которые враждовали друг с другом. Принять решение было нелегко. Тем не менее сомнений у Альбера не было. У него оставалось достаточно денег, да и физически он уже окреп. Поэтому он присоединился к тем купцам, что направлялись далеко на восток вплоть до города Кано, а уже оттуда он попытается попасть в Кука.
   Али Бен Мохаммед тоже остался с этими купцами, но, как слышал Альбер, его путь лежал еще дальше, в Якоба — главный город одной из самых южных провинций Великого государства фульбе. Альбер сознавал преимущества, которые сулили ему добрые отношения с этим человеком: он мог получить от него разумный совет и помощь. Однако француз не мог побороть в себе некоторую ревность и поэтому решил задержаться с купцами в Кано, а если представится возможность достичь Кука, вместе с караваном, миновав пустыню, возвратиться в Западную Африку, в Фес или Марокко.
   Наконец купцы, а с ними Альбер и Юдифь прибыли в Кано. Город представлял собой хаотическое скопление глиняных хижин, над которыми лишь кое-где возвышались более крупные жилища. Но простирался Кано далеко и был обнесен стеной. В нем насчитывалось самое большее десять тысяч жителей. Холмы и леса придавали Кано живописный вид, однако он был грязен, а потому и малопригоден для жизни. Альберу отвели большой дом, который он разделил с Юдифью.
   В Кано Али Бен Мохаммеда встретила большая группа всадников, она должна была, по всей вероятности, сопровождать его до Якоба. Какое бы это было везение для Альбе-ра — продолжать свой путь под такой защитой! Он всерьез раздумывал, не лучше ли побороть свое недоверие и обратиться к Али Бен Мохаммеду с просьбой, тем более что тому предстояло вскоре уезжать. К сожалению, спросить совета у Юдифи он не мог: в этом случае ему пришлось бы сознаться, в чем причина его неприязни к таинственному арабу.
   Неожиданно тот сам пошел ему навстречу. Как-то Альбер расположился у дверей своего дома, покуривая длинную трубку. Али Бен Мохаммед проходил в это время мимо. Завидев Альбера, он приблизился к нему.
   — Послушай, приятель, — сказал он по-арабски, но так, что Альбер с трудом его понял, — куда ты собираешься?
   — В Кука, — ответил молодой француз. — Оттуда я рассчитываю быстрее добраться до родных мест. Нам по пути?
   — Если ты поедешь напрямик, то нет, — ответил посланец. — Мне нужно в Якоба. Но добраться до Кука оттуда легче, чем отсюда, из Кано.
   — Так ты советуешь мне ехать с тобой до Якоба? — поинтересовался Альбер.
   — Конечно.
   — А почему ты мне это советуешь?
   Али Бен Мохаммед посмотрел на молодого человека с удивлением.
   — Потому что путешествовать под охраной сотни всадников надежнее, чем в одиночку.
   — И ты дашь мне эту сотню всадников и от Якоба до Кука?
   — Возможно. Поедешь с нами? Мы отправляемся сегодня после полудня.
   — Мне нужно подумать. Если увидишь, что мы с сестрой будем готовы ко времени твоего отъезда, значит, мы поедем с тобой. Если нет — остаемся здесь.
   При слове «сестра» Али Бен Мохаммед поднял глаза и подозрительно посмотрел на Альбера. Но тот оставался невозмутим и серьезен.
   — Мы поедем мимо этого дома, — сказал посланец. — Подумай. — Он поклонился Альберу и продолжил свой путь.
   Такого предложения Альбер не ожидал. Отвергать его вряд ли стоило. Еще раз все взвесив, он не нашел причин для отказа. Внимание, какое Али Бен Мохаммед проявил к Юдифи, могло быть мимолетным. Будь оно вызвано иными, более серьезными причинами, Альбер придумал бы какую-нибудь отговорку. Он решил соблюдать осторожность и прежде посоветоваться с Юдифью.
   Войдя в комнату девушки, он застал ее, по обыкновению, в глубокой задумчивости. Она подняла голову, и при виде Альбера глаза ее заблестели.
   — Мадемуазель, — сказал он, опускаясь рядом с ней на скамью, — нам необходимо принять важное решение.
   — Нам? — с улыбкой спросила Юдифь. — Наверное, только вам! Я все доверяю решать вам.
   — Но мне нелегко это сделать, и я прошу совета у вас, — ответил Альбер. — Отсюда в Северную Африку ни один караван не ходит. Нам нужно попробовать добраться до Кука, а это довольно далеко от Кано. Говорят, путь туда труден и небезопасен. Али Бен Мохаммед, которого я как-то вам показывал, предложил мне добраться с его спутниками до Якоба. Кажется, оттуда легче попасть в Кука. Стоит ли мне соглашаться?
   — А почему бы и нет? Что ж вы медлите? — спросила Юдифь.
   — Скажу откровенно, мне не нравится этот человек.
   — Если вы чего-то опасаетесь, поедемте одни, — предложила Юдифь.
   — Я опасаюсь не за себя — я боюсь только за вас!
   — За меня?
   — Именно так, потому что этот Али Бен Мохаммед посматривает на вас с таким вниманием, которое здесь, где нам неоткуда ждать помощи, внушает мне опасения.
   — Я понимаю ваши сомнения, — спокойно ответила Юдифь. — Ничего не бойтесь! Под вашей защитой я чувствую себя вполне уверенно. Я доверяю небу и вам, как и прежде!
   — Благодарю вас, Юдифь! Здесь нужна осторожность. Я скажу ему, что вы моя сестра и обещаны в жены одному из моих друзей.
   — Так и скажите! — Юдифь улыбнулась. — Ведь я и в самом деле ваша сестра!
   Альбер отвернулся. Ничто его так не восхищало, как эта мягкая, нежная улыбка прекрасной спутницы.
   — Ладно, я приму его предложение, — решился он. — А могу я рассчитывать на ваше понимание, если отвергну возможные домогательства этого человека?
   — Альбер! — покраснев, воскликнула Юдифь.
   — В моем вопросе нет ничего удивительного, — сказал молодой человек, стараясь не выдавать волнения. — Вы вправе распоряжаться собственной судьбой. А поскольку у себя на родине этот Али, видимо, важная персона, я вряд ли мог бы упрекнуть вас, если бы вы…
   Юдифь быстро встала и подошла к маленькому окошку.
   — Вам, вероятно, неприятен разговор на эту тему? — сказал Альбер, ликуя в душе. — Кончим на этом. Итак, после полудня мы должны быть готовы к отъезду!
   Молодая девушка ничего не ответила, продолжая смотреть в окно.
   — Юдифь! — взволнованно прошептал Альбер, приблизившись к ней. — Вы предоставляете мне право действовать вместо вас? Нас ожидает новое путешествие, полное опасностей и трудностей. И мне было бы легче принимать решения, имей я право на ваше доверие. То, что я лишил вас самостоятельности, не дает мне покоя, ибо я не знаю, могу ли принять от вас такую жертву, как полное подчинение.
   — Я вас не понимаю, — тихим, дрожащим голосом ответила Юдифь. — Я вам сказала, что на свете у меня нет никого, кроме вас. Самое большое счастье для меня — покоряться вашей воле!
   — Самое большое счастье? Такими словами не шутят! Я мог бы по-разному толковать их! Но согласиться на такое полное подчинение, если это всего лишь жертва, всего лишь знак признательности, я не могу! Существует, впрочем, полное подчинение совсем иного рода, не имеющее ничего общего с жертвенностью, — это взаимное подчинение в любви! Могу я надеяться, Юдифь, что это именно оно?
   Она не ответила. Альбер положил руку ей на плечо, но не с той пылкостью и порывистостью, как тогда, у оазиса, а нерешительно и несколько смущенно.
   — Это оно, Юдифь! — тихо повторил он. — Я могу надеяться? Скажите хоть слово!
   Она по-прежнему молчала, но, когда юноша нежно привлек ее к себе, не сопротивлялась. Он видел, как ее щеки окрасились пурпуром, и неожиданно она спрятала лицо у него на груди. Он услышал, как она беззвучно плачет.
   — Эти слезы, — с дрожью промолвил Альбер, — знак отказа или залог чего-то другого?
   — Я никогда не полюблю никого, кроме вас, никогда — и не только из благодарности! — прошептала Юдифь.
   Альбер в ответ мягко обнял ее.
   — Теперь я найду в себе силы и мужество, чтобы действовать за вас. Останемся вместе навсегда, Юдифь, как перед лицом опасностей, которые нас теперь ожидают, так и в предвкушении счастья, которое в будущем нам, может быть, дарует небо! Клянусь вам в вечной верности, клянусь всей душой, ибо другой мое сердце принадлежать никогда не будет! А когда мы доберемся до чужих стран, когда вы увидите иных мужчин, не раскаетесь ли вы, что опро-метчиво дали слово человеку, которого случай сделал вашим спасителем? Не упрекнете меня, что я воспользовался вашим положением, чтобы привязать вас к себе? Подумайте, Юдифь! Я не принуждаю вас!
   — Не говорите таких слов! Они надрывают мне сердце! Больше всего я буду счастлива, если вы не пожалеете, что полюбили меня! Я так недостойна!
   — Вы недостойны?! — с воодушевлением вскричал Альбер. — Вы не знаете себя! Впрочем, к чему весь этот разговор. Я счастлив! И будь что будет!
   Он долго держал Юдифь в своих объятиях, потом запечатлел на ее чистом белом лбу горячий поцелуй и наконец отпустил, чтобы заняться приготовлениями к отъезду.
   Спустя несколько часов перед домом остановилась группа всадников Али Бен Мохаммеда. К этому времени Альбер уже снарядил лошадей в дальнюю дорогу. Теперь он позвал свою спутницу. Еще раз он увидел ее сияющее счастьем лицо, блестящие глаза, мягкую, приветливую улыбку. Потом она быстро закуталась в покрывало и села в седло. Дорога пролегала по местам, которые оказались живописнее тех, что встречались Альберу прежде. Горы придавали им более романтический, хотя и более первозданный, вид.
   В первые дни пути Али Бен Мохаммед ни словом не перемолвился с Альбером. Иногда он что-то спрашивал у одного из своих спутников, получая краткий ответ. Альбер узнал, что до Якоба оставалось четыре дня пути.
   Но как— то утром Али направил свою лошадь к Альберу и знаком дал ему понять, что хочет ехать с ним рядом. Полный тревожного ожидания, но внешне совершенно спокойный, Альбер повиновался.
   — На родине у тебя остались родственники, отец, братья? — спросил Али Бен Мохаммед.
   — Нет, — ответил Альбер, — я один и сам себе хозяин.
   — А девушка, что тебя сопровождает, твоя сестра?
   — Да, я хочу проводить ее к своему другу: она его невеста. Друг, верно, думает, что мы оба погибли.
   — И он утешится, не так ли?
   — Может быть, но поверить в это трудно! — ответил Альбер. — Он очень любит мою сестру — они знают друга друга с детства. Еще тогда она была обещана ему.
   — Так вот, я хочу тебе что-то сказать. Отдай свою сестру мне в жены и оставайся здесь.
   — Как?! — вскричал Альбер с неудовольствием, какое мог позволить себе сдержанный сын пустыни. — Ты предлагаешь мне нарушить слово, которое я дал другу, и не выполнить завет отца?
   — Твой друг уверен, что вы оба мертвы. Возможно, у него уже другая жена.
   — Возможно, — сказал Альбер. — Но я должен убедиться в этом.
   — Не говори так. Счастье, огромное счастье само идет в руки тебе и твоей сестре. Ты войдешь в число влиятельнейших людей на юге Африки.
   — Разве ты сам настолько могуществен, что можешь обещать мне такое?
   — Я занимаю высокое положение, а в недалеком будущем моя власть станет еще больше, — ответил Али Бен Мохаммед. — Я вижу, ты разумный человек. Буду с тобой откровенен. Султан Баучи — страны, где главный город Якоба, — стар и скоро умрет. Я буду его наследником. Султан не хозяин в своей стране. Баучи — всего лишь часть Великого государства Фульбе, во главе которого стоит Повелитель Всех Правоверных. Ты, может быть, слышал, что я ездил на запад советоваться с одним тамошним султаном насчет войны против черных язычников? Поэтому Повелитель Всех Правоверных и послал меня туда. Но переговоры я вел в своих интересах, а не в его. Я не желаю быть слугой, я хочу быть господином. Я договорился с султаном, что, когда подниму восстание против Повелителя Всех Правоверных, он пришлет мне помощь. Султан бросит свои войска против Тимбукту, я поведу свои против Сокото и Кано. Мы поделим Великое государство Фульбе.
   — План дерзкий и отчаянный, — сказал Альбер.
   И в самом деле, Великое государство Фульбе состояло из ряда провинций, каждая из которых была сама по себе большим государством и управлялась султаном. Султан в свою очередь был вассалом Повелителя Всех Правоверных, эмира эль-Муэммина, которому платил дань. Баучи со столицей Якоба — одна из самых крупных, живописных и плодородных провинций Фульбе, была к тому же самой важной, так как поставляла многочисленное и храброе войско, составлявшее костяк армии Фульбе. План передела крупного, обширного государства казался выполнимым. Восстание столь важной провинции, поддержанное нападением извне, легко могло увенчаться успехом, поскольку Фульбе существовало всего несколько лет и престиж эмира эль-Муэммина был пока недостаточным.
   — План дерзкий, ты прав, — согласился Али. — Но мне известны силы, которые нужно пустить в ход. Страна Баучи верна мне, воины повинуются мне, даже если я прикажу им выступить против эмира эль-Муэммина. Впрочем, эмир и не подозревает о моем заговоре. Он целиком доверяет мне. Через двадцать месяцев я рассчитываю сам стать эмиром эль-Муэммином и тогда отдам тебе одну провинцию. А что до твоей сестры — разве может ей выпасть более счастливый жребий, чем сделаться женой могущественного владыки?
   — Значит, ты требуешь, чтобы я отрекся от своей родины, жил на чужбине, нарушил завет отца и, собственную клятву? А где уверенность, что, добившись власти и могущества, ты сдержишь обещание?
   — Положись на мое слово! — ответил Али Бен Мохаммед. — Почему бы мне не осыпать милостями брата моей жены, моего ближайшего родственника, ведь у меня никого больше нет? Но как только мы прибудем в Якоба, твоя сестра должна стать моей женой.
   — А другие жены у тебя есть? Может быть, она станет третьей или четвертой?