Страница:
Под внешней сдержанностью донны Эухении таилась натура пламенная и страстная, притом во всех делах, касающихся любви, она была совершенно неискушенной и не умела как следует владеть собой. И на этот раз страсть прорвалась наружу. Ведь в конце концов она действительно поверила, что завоюет сердце дона Лотарио. Она простила ему любовь к Терезе, надеясь, что еще найдет с ним свое счастье. В последнее время эта надежда превратилась почти в уверенность. Мысль о том, что он ответит на ее чувства, уже наполняла ее счастьем, и вдруг кокетство другой женщины вновь отнимает у нее человека, которого она, донна Эухения, так пылко любит.
Однако ненависти к дону Лотарио она не питала. Ведь ревность никогда или почти никогда не обращается против того, кто дал к ней повод. Донна Эухения возненавидела не дона Лотарио, которого считала слепцом и жертвой соблазна, а Терезу. Вероятно, и Ратур не имел иного намерения, как восстановить певицу против Терезы.
— Так или иначе, сударь, — сказала донна Эухения дрожащим голосом, — я должна поблагодарить вас. То, что вы мне рассказали, не позволяет мне более видеть дона Лотарио. Впрочем, мне это и безразлично.
— Как? — вскричал Ратур, который уже убедился, с какой пылкой натурой имеет дело. — Как? Неужели вы способны примириться со страданиями обманутой любви? Что до меня, то я не таков! Я ненавижу Терезу, ненавижу и этого лицемера, дона Лотарио! Я буду мстить! А вы, вы так безразличны к этой коварной кокетке, к той, что отняла у вас человека, на которого вы имели все права?
— Никто не давал вам позволенья копаться в моей душе, сударь! Прощайте! — воскликнула певица. — Какие чувства я испытываю, намерена ли я отомстить — что вам за дело до этого?
— И вы еще спрашиваете? Я ненавижу эту обманщицу Терезу! Я не хочу ее торжества, не хочу, чтобы она взяла верх надо мной, над вами — ведь я так сочувствую вам! Я не уеду из Берлина, пока не увижу ее униженной, осыпаемой насмешками!
— Разве такое возможно? — с горечью спросила певица. — Она не оставит этого безумца Лотарио, пока он ей не надоест, а потом прогонит прочь. Во всей истории он единственный, кого можно пожалеть!
— О, я знаю, как отомстить! — воскликнул Ратур. — Она любит дона Лотарио, вне всякого сомнения. Поэтому нельзя допустить, чтобы он ей наскучил. Нужно, чтобы она потеряла его в тот миг, когда будет считать, что он привязан к ней более всего. Это явится для нее самым чувствительным, самым жестоким ударом!
— Но как этого добиться? — спросила Эухения. — Дон Лотарио всей душой любит эту девицу и по своей воле никогда с ней не расстанется.
— Предоставьте это мне! — сказал Ратур. — Давайте заключим союз для достижения общей цели! Клянусь, мы своего добьемся!
— Только мне не хотелось бы навредить дону Лотарио! — проговорила певица, уступая охватившей ее страсти. — Он никогда не обманывал меня, никогда не объяснялся мне в любви. Мне очень жаль его. Не хотелось бы, чтобы он был несчастлив!
— Для него нет большего счастья, чем расстаться с этой кокеткой, — возразил Ратур. — Сделайте первый шаг, мадемуазель! Пусть Тереза не думает, что Лотарио отдал свое сердце ей одной. Напишите ей, что с удовольствием уступаете ей поклонника, который вам надоел. Это уязвит тщеславие нашей кокетки и еще больше привяжет ее к дону Лотарио, ибо она не будет уверена в нем.
На следующий день Тереза получила письмо такого содержания:
«Мадемуазель! Может быть, Вам кажется, что Вы одержали большую победу, вновь заманив в свои сети дона Лотарио. Между тем Вы оказали мне немалую услугу. Дон Лотарио в меру своих сил лишь помогал мне разгонять скуку и уже успел надоесть. С удовольствием уступаю его Вам.
Эухения Ларганд ».
VII. ТАЙНЫЕ ЗАМЫСЛЫ
VIII. ДВОЕ СЧАСТЛИВЫХ
Однако ненависти к дону Лотарио она не питала. Ведь ревность никогда или почти никогда не обращается против того, кто дал к ней повод. Донна Эухения возненавидела не дона Лотарио, которого считала слепцом и жертвой соблазна, а Терезу. Вероятно, и Ратур не имел иного намерения, как восстановить певицу против Терезы.
— Так или иначе, сударь, — сказала донна Эухения дрожащим голосом, — я должна поблагодарить вас. То, что вы мне рассказали, не позволяет мне более видеть дона Лотарио. Впрочем, мне это и безразлично.
— Как? — вскричал Ратур, который уже убедился, с какой пылкой натурой имеет дело. — Как? Неужели вы способны примириться со страданиями обманутой любви? Что до меня, то я не таков! Я ненавижу Терезу, ненавижу и этого лицемера, дона Лотарио! Я буду мстить! А вы, вы так безразличны к этой коварной кокетке, к той, что отняла у вас человека, на которого вы имели все права?
— Никто не давал вам позволенья копаться в моей душе, сударь! Прощайте! — воскликнула певица. — Какие чувства я испытываю, намерена ли я отомстить — что вам за дело до этого?
— И вы еще спрашиваете? Я ненавижу эту обманщицу Терезу! Я не хочу ее торжества, не хочу, чтобы она взяла верх надо мной, над вами — ведь я так сочувствую вам! Я не уеду из Берлина, пока не увижу ее униженной, осыпаемой насмешками!
— Разве такое возможно? — с горечью спросила певица. — Она не оставит этого безумца Лотарио, пока он ей не надоест, а потом прогонит прочь. Во всей истории он единственный, кого можно пожалеть!
— О, я знаю, как отомстить! — воскликнул Ратур. — Она любит дона Лотарио, вне всякого сомнения. Поэтому нельзя допустить, чтобы он ей наскучил. Нужно, чтобы она потеряла его в тот миг, когда будет считать, что он привязан к ней более всего. Это явится для нее самым чувствительным, самым жестоким ударом!
— Но как этого добиться? — спросила Эухения. — Дон Лотарио всей душой любит эту девицу и по своей воле никогда с ней не расстанется.
— Предоставьте это мне! — сказал Ратур. — Давайте заключим союз для достижения общей цели! Клянусь, мы своего добьемся!
— Только мне не хотелось бы навредить дону Лотарио! — проговорила певица, уступая охватившей ее страсти. — Он никогда не обманывал меня, никогда не объяснялся мне в любви. Мне очень жаль его. Не хотелось бы, чтобы он был несчастлив!
— Для него нет большего счастья, чем расстаться с этой кокеткой, — возразил Ратур. — Сделайте первый шаг, мадемуазель! Пусть Тереза не думает, что Лотарио отдал свое сердце ей одной. Напишите ей, что с удовольствием уступаете ей поклонника, который вам надоел. Это уязвит тщеславие нашей кокетки и еще больше привяжет ее к дону Лотарио, ибо она не будет уверена в нем.
На следующий день Тереза получила письмо такого содержания:
«Мадемуазель! Может быть, Вам кажется, что Вы одержали большую победу, вновь заманив в свои сети дона Лотарио. Между тем Вы оказали мне немалую услугу. Дон Лотарио в меру своих сил лишь помогал мне разгонять скуку и уже успел надоесть. С удовольствием уступаю его Вам.
Эухения Ларганд ».
VII. ТАЙНЫЕ ЗАМЫСЛЫ
Хитрый и изворотливый Ратур надеялся по крайней мере на время посеять в душе графа Аренберга недоверие к тем объяснениям, которые тот получил от дона Лотарио, тем более что отношения, сложившиеся между ним, Ратуром, и Аренбергом, не могли не заставить графа усомниться в обвинениях Лотарио против Ратура.
Так и случилось. Душа графа была так же чиста и добра, как душа ребенка, поэтому он не принимал упреков, какими осыпала француза Тереза. У него было много больше причин подозревать дона Лотарио, нежели Ратура.
Отсюда ясно, что, выслушав на следующий день объяснения Терезы, граф встретил их настороженно, чтобы не сказать — недоверчиво. Чем дон Лотарио мог подтвердить свою правоту? Ведь очень может быть, что он обознался и Ратур совсем не тот человек! К тому же, говоря тогда с Терезой, дон Лотарио находился в таком возбуждении, что она с трудом поняла, о чем идет речь.
И вот теперь выяснилось, насколько верен был расчет Ратура, когда он посоветовал певице послать Терезе уже известное нам письмо. В сложившихся обстоятельствах даже это само по себе малозначительное послание сыграло очень важную роль. Оно попало в руки графа, и Тереза прочла его при нем. Выражение лица девушки — удивленное и расстроенное — побудило графа поинтересоваться содержанием письма, и Тереза, обещавшая, как и прежде, ничего от графа не скрывать, протянула ему конверт.
Прочитав, Аренберг покачал головой. Послание говорило не в пользу певицы, показывая ее завистливый и ревнивый нрав. Сомнительной представлялась теперь и искренность дона Лотарио. Он уверял Терезу, что с певицей его связывают чисто дружеские отношения, письмо же убеждало в том, насколько прав был свет, называя молодого испанца ее любовником. В этих условиях граф счел за благо нанести визит Ратуру. Француз, почти не сомневавшийся в подобном исходе, терпеливо ждал у себя дома. Граф выразил ему свое сожаление по поводу случившегося и тут же рассказал, в чем его обвиняет дон Лотарио.
Здесь уж Ратур почувствовал себя в родной стихии. Выслушав обвинения дона Лотарио, он усмехнулся, великодушно согласившись, что молодой испанец мог ошибиться и спутать его с неким преступником, однако сослался на свидетельства целого ряда лиц в Париже, а также на свидетельство госпожи Моррель, которая, к счастью, совсем рядом. Он проводил графа к ней, и под его зорким взглядом, в котором таилась откровенная угроза, молодой женщине не оставалось ничего другого, как подтвердить, что она и ее муж давно знакомы с Ратуром по Парижу.
Затем граф попросил Ратура возобновить свои визиты. Само собой разумеется, заметил он, что с Терезой господин де Ратур видеться не будет. В ответ француз не сказал ничего определенного. Говорить с доном Лотарио Аренберг посчитал излишним. По крайней мере, размышлял он, с этим разговором не следует спешить. Ему казалось, что главное сейчас — оградить Терезу от этого легкомысленного юнца.
Что же до самого дона Лотарио, то все эти дни он хоть и нервничал, однако чувствовал себя скорее счастливым, чем несчастным. Он знал, что Тереза любит его, и эта мысль помогала ему забыть обо всем остальном. Он послал письмо донне Эухении, где сообщал, что недоразумение между ним и Терезой улажено, сожалел, что отныне не сможет видеться с нею, и благодарил за дружеское участие. Это письмо, теплое и искреннее, показалось певице, должно быть, холодным и бессердечным и еще больше восстановило ее против дона Лотарио и ненавистной соперницы.
Молодой испанец написал и графу, подробно объяснив ему все то, о чем довольно бессвязно рассказал Терезе в тот памятный вечер. Он был уверен, что это послание вновь откроет ему двери дома Терезы. С тем большим изумлением прочитал он ответ графа, полученный на следующий день.
Граф писал, что сомневается в справедливости его обвинений против Ратура, которого он, граф Аренберг, столь высоко ценит, тем более что эти обвинения исходят от человека сомнительного происхождения, вдобавок не отличающегося твердостью характера. Если даже допустить, что дон Лотарио прав, нужны веские доказательства, а до тех пор он считает своим долгом не позволять Терезе, которой он, можно сказать, заменил отца, встречаться с легкомысленным юношей.
Письмо графа привело молодого испанца в негодование. Правдивость всегда была в числе первейших его добродетелей, и гордость дона Лотарио была безмерно уязвлена тем, что кто-то осмелился хоть на мгновение усомниться в искренности его слов. Прочитав письмо, он чуть было не послал графу вызов, но быстро одумался и сочинил ответ следующего содержания:
«Господин граф!
Вам угодно сомневаться в правдивости моих слов. Я постараюсь как можно быстрее рассеять Ваши сомнения. Мое происхождение не уступает Вашему, ибо я происхожу из древнего кастильского рода. Со временем, когда я пройду школу жизни, мой характер будет не хуже любого другого, потому что путеводной звездой на моем жизненном пути всегда будут правда и справедливость. Что касается Терезы, до сих пор дружеские чувства и детская привязанность удерживали ее в Вашей власти. Теперь она моя по праву любви и, даю Вам слово, останется моей. Однако в Вашем доме я появлюсь не раньше, чем Вы сами меня об этом попросите.
ДонЛотарио де Толедо».
В иных обстоятельствах граф расценил бы подобное послание как свидетельство большой и благородной души его автора, но теперь воспринял его как ребяческую выходку вспыльчивого юнца и твердо решил оберегать от него Терезу. Однако письмо Терезе показал. Девушка отнеслась к письму по-другому. В каждой строчке перед ней открывалось большое сердце ее возлюбленного — это послание рассеяло часть мучивших ее сомнений и опасений. Впрочем, и она получила от дона Лотарио короткую записку и показала ее графу. Молодой человек опять уверял, что сказал чистую правду, что любит ее, и только ее, и твердо надеется, что Тереза будет ему верна. В заключение он просил ее, уж если он лишен возможности видеться с нею, по крайней мере писать ему.
Ратур задумал вынудить дона Лотарио покинуть Берлин, и по возможности в обстоятельствах, которые не позволят ему вернуться, да еще так опорочить его перед Терезой и графом, чтобы они потеряли всякое к нему доверие. Если этот план увенчается успехом, Ратур спокойно уедет из Берлина вместе с певицей, доверие которой он уже успел завоевать, и заживет беззаботно и беспечно.
Без клеветы здесь было не обойтись, и Ратур пустился во все тяжкие. Вскоре Тереза получила несколько писем от известных дам берлинского полусвета. Эти особы, подобно донне Эухении, намекали ей, что она довольствуется тем, от чего отказались даже они. Не забыл Ратур и графа Аренбер-га. На его имя также поступило несколько писем, в которых некие лица осведомлялись о состоянии финансовых дел дона Лотарио: им не давала покоя мысль, что они поступили опрометчиво, открыв ему в свое время кредит, ибо он успел задолжать им значительные суммы. Что касается графа, уже настроенного против дона Лотарио, фальшивые письма достигли своей цели. Тереза же, напротив, верила молодому испанцу и сразу догадалась, что все эти послания — дело рук Ратура.
Несмотря на данное графу обещание не поддерживать отношений с доном Лотарио, Тереза была не в силах оставить возлюбленного в полном неведении и тайком писала ему. В первом же письме она горько сокрушалась, что ему не удается разоблачить козни Ратура. Она уверяла молодого человека в своей любви и преданности, просила набраться терпения и надеяться на лучшее, а в заключение спрашивала, не проще ли ему обратиться за помощью к аббату Лагиде или лорду Хоупу.
Ее письмо, словно луч света, озарило безрадостную жизнь дона Лотарио. Мысль об аббате уже приходила ему в голову, и теперь, не видя более причин сердиться на него, он решил открыть ему душу. Он написал аббату длинное письмо, изложив все, что случилось с ним после отъезда из Парижа, не утаив самых сокровенных своих чувств и желаний, и подробно обрисовал свое теперешнее положение.
В этом послании аббату была еще одна любопытная новость. Как уже говорилось, письмо Терезы было ее первым письмом дону Лотарио, и она подписала его своим полным именем: Тереза Бюхтинг.
Дон Лотарио заметил это, только перечитывая письмо в четвертый или пятый раз. Имя показалось ему знакомым, и он вспомнил о поручении лорда Хоупа: во время пребывания в Берлине навести справки о семье человека, носившего эту фамилию. Справиться у самой Терезы он теперь не мог: она предупреждала, что отсылает свое письмо тайно. Тем не менее он тотчас сообщил об этом открытии аббату и попросил уведомить лорда Хоупа.
Так обстояли дела, когда по воле случая им суждено было вновь принять неожиданный поворот.
В своем беспросветном унынии дон Лотарио пытался все же хоть немного смягчить душевную боль, которой терзал его неумолимый рок, и потому с головой ушел в учебные занятия. Он трудился, не вставая, с самого раннего утра до трех часов дня, затем обедал и, прежде чем вновь сесть за рабочий стол, совершал непродолжительную прогулку.
Однажды его прогулка несколько затянулась. Уже вечерело. Дон Лотарио хотел как раз свернуть на Шарлоттен-штрассе и направиться к себе домой, когда мимо него прошла дама в шляпе с вуалью.
Они узнали друг друга и невольно остановились.
— Тереза! — воскликнул дон Лотарио. — Неужели я снова вижу вас?
— Лотарио! — отозвалась девушка. — Уходите, прошу вас, у меня совершенно нет времени! Сейчас придет мой провожатый, слуга графа. Он ненадолго зашел в этот дом с каким— то поручением. Ведь я дала слово графу ни минуты не быть с вами наедине!
— Это невозможно, Тереза! Вы не вправе требовать этого от меня! — порывисто вскричал дон Лотарио, не помня себя от счастья, дарованного неожиданным свиданием. — Я так давно не видел вас, и расстаться с вами теперь, когда я знаю, что вы любите меня, что я могу быть счастлив!… Дайте мне хотя бы несколько минут! Мне нужно так много, так бесконечно много сказать вам! Разве недовольство графа значит для вас больше, чем наше счастье?!
— Тогда вам придется немного пройтись одному! — прошептала Тереза, охотно повинуясь велению своего сердца. — Я дождусь слугу и пошлю его вперед, а сама пойду следом за вами по Шарлоттенштрассе. Ждите меня у театра.
— Благодарю вас, благодарю! — шепнул Лотарио и направился на условленное место.
Спустя несколько минут появилась Тереза. Теперь они шли рядом, торопливо перебрасываясь словами, но чем стремительнее развивался их разговор, тем отчетливее они сознавали, что должны сказать друг другу еще очень многое.
— Сколько у нас остается времени? — спросил дон Лотарио.
— Не больше получаса. Я сказала слуге, что иду к модистке, и велела зайти за мной туда. Только бы нас не узнали!
— А вот и мой дом, Тереза! — прошептал испанец. — Вы совершенно правы: нельзя, чтобы нас видели вместе; поднимемся ко мне. Клянусь, что вас никто не увидит!
Тереза сначала отказывалась, но в конце концов уступила. Любовь, как известно, не рассуждает, обычные резоны для нее не существуют.
В квартире дона Лотарио разговор влюбленных продолжался, они спешили описать друг другу свои страдания, жаловались на вероломство Ратура и подозрительность графа. Затем заговорили о будущем. Четверть часа пролетели как одно мгновение.
У дверей позвонили. Дон Лотарио сперва не хотел открывать, но потом вспомнил, что заказывал книги для своих занятий. Вероятно, как раз их-то и принесли.
Тереза бросила взгляд на часы, а молодой человек пошел открывать. На пороге стоял граф Аренберг.
Дон Лотарио похолодел. Что это — случайность? Разумно ли скрывать от графа, что Тереза здесь, у него? Как-никак прихожую и комнату, где находилась Тереза, разделяет еще одна комната. Однако по решительному и мрачному виду старика Лотарио понял, что приход графа не случаен.
Дело в том, что Ратур нанял соглядатая следить за каждым шагом молодого испанца. Он подозревал, что Тереза и дон Лотарио будут искать тайного свидания, и не сомневался, что сумеет извлечь для себя огромную выгоду, если убедит графа в обоснованности своих предположений.
Соглядатай не замедлил известить хозяина, что дон Лотарио поднялся к себе в сопровождении некой дамы, которую и описал, как умел. Этой неизвестной дамой могла быть только Тереза, поэтому Ратур немедля поспешил к графу.
— Господин граф, — начал он, — я вновь вынужден сообщить вам не самую приятную новость. Но мне настоятельно необходимо сделать все, чтобы снять с себя ваши подозрения. Я говорил вам, что дон Лотарио ветреник и Терезу следует оберегать от него. Говорил и что ради него Тереза пожертвовала своей честью. Теперь вы можете убедиться в этом собственными глазами. Тереза у дона Лотарио, в его квартире!
Граф побледнел, но не сказал ни слова. Затем позвонил и вызвал слугу, который сопровождал Терезу. Выяснилось, что Тереза просила слугу зайти за ней к модистке.
— Благодарю вас, господин де Ратур! — сказал граф. — Теперь я буду действовать!
Он надел шляпу и вышел из дому. Ратур, о котором граф тут же и забыл, следовал за ним на некотором удалении…
— Сударь, — невозмутимо обратился граф к молодому испанцу, — Тереза у вас?
— У меня, господин граф… Но, клянусь вам, это произошло совершенно случайно…
— Можете клясться, сколько вам заблагорассудится. На этот счет у меня свое мнение! — сердито воскликнул граф. — Я хочу видеть ее!
Тереза уже шла ему навстречу, но, встретившись с ним взглядом, в испуге застыла на месте.
— Так это правда! — вскричал граф. — Вы обманывали меня! Что ж, прекрасно! Я не желаю, чтобы вы возвращались ко мне! Будь вы моей родной дочерью, я обошелся бы с вами еще строже. Я оставлю вам все то, что уже дал. Свою дочь я лишил бы наследства. С вами я так не поступлю, но больше не хочу видеть вас! Оставайтесь у этого человека, пока он вас не покинет!
Тереза стояла перед почтенным старцем ни жива ни мертва. Между тем дон Лотарио заметно помрачнел.
— Господин граф, — сказал он, — когда я написал вам, что Тереза принадлежит теперь мне — принадлежит по праву любви, — я сообщил вам лишь о том, о чем мечтаю и теперь. Что ж, пусть лжецы и впредь обводят вас вокруг пальца, если вам так угодно! Меня это отныне не интересует. Тереза — моя. Она останется здесь, со мной! От ее имени и я отвергаю всякую помощь с вашей стороны. Я сам сумею позаботиться о своей жене! А теперь, коль скоро вы отказали мне от дома, я, пожалуй, возьму на себя смелость и попрошу вас покинуть и мой дом! Выслушивать подобные речи о своей невесте я не намерен! Скоро вы убедитесь, что вас обманули! А сейчас нам не о чем больше говорить.
— Лотарио! Отец! — в отчаянии воскликнула Тереза.
— Прекрасно, прекрасно! — пробормотал Аренберг. — Ведель был прав, когда оставил ее. Это у нее в крови. Мне следовало бы знать! Над этим семейством тяготеет проклятье!
Потрясенный случившимся, граф покинул жилище дона Лотарио.
Некоторое время молодой испанец глядел ему вслед, потом подошел к Терезе — она была неподвижна, словно мраморная статуя, без кровинки в лице — и заключил ее в объятия.
— Дорогая Тереза! — пылко вскричал он. — Теперь ты моя, моя навек! Благодарение Богу! Весь мир отвернулся от нас с тобой! Отныне нам предстоит идти по жизни одним! Ты больше никогда не покинешь меня — ни на день, ни на час! Я не отдам тебя никому на свете! Не печалься, любовь моя! Графа обманули, и рано или поздно он убедится, что был не прав, однако до тех пор друзьями нам с ним не бывать!
Если бы в последние годы удары судьбы не укрепили дух Терезы, этот совершенно неожиданный жизненный поворот глубоко потряс бы ее, а может быть, и надломил. Хотя случившееся и оставило в ее душе неизгладимый след, а слова графа задели и ее гордость, все же мысль о том, что рядом любимый человек, не могла не утешить ее.
Еще больше успокоил ее разговор с доном Лотарио, который открыл ей свое сердце и посвятил в свои планы. Она убедилась, что нисколько не ошиблась в нем, что он действительно такой, каким она его считала, и поняла, что ему безусловно можно доверять.
Дон Лотарио намеревался уехать из Берлина, вернуться на родину и восстановить свою гасиенду или приобрести новое владение. Правда, его занятия не были пока завершены, но в нем уже пробудился интерес к наукам и искусствам, и он надеялся, что в Калифорнии сможет заниматься самостоятельно, тем более что присутствие Терезы сулило превратить его одинокое существование в настоящий рай.
В тот же вечер он отправился к профессору и все ему рассказал. Ведель был просто поражен и вызвался помочь примирению, но дон Лотарио отсоветовал и повторил, что тверд в своем решении вернуться в Мексику. Затем молодой человек снял номер в гостинице, поскольку между влюбленными было решено, что эту ночь Тереза проведет в его доме одна.
На другой день он забрал из банка все свои деньги и распорядился собирать чемоданы. Между тем граф прислал гардероб Терезы и все, что ей принадлежало, присовокупив немалую сумму в банкнотах. Эти деньги Лотарио отправил обратно, написал друзьям прощальные открытки, нанес последний визит профессору, а вечером вместе с Терезой уже ехал в почтовой карете в Париж.
Три дня спустя граф Аренберг получил из Парижа пространное письмо от аббата Лагиде. Должно быть, в письме содержались удивительные новости, потому что прислуга никогда не видела графа столь растерянным и смущенным. Он велел позвать полицейских и вместе с ними поспешил к дому Ратура.
Там он узнал, что француза не видели со вчерашнего дня, а поскольку его чемоданов на месте не оказалось, предположили, что он тайком уехал. Так оно и оказалось, Ратура нигде не нашли.
Накануне покинула Берлин и донна Эухения, однако никому не было известно, сопровождал ли ее Ратур.
Счастливой в тот день чувствовала себя только одна женщина — Валентина Моррель. Граф сообщил ей, опять-таки узнав все это из письма аббата, что она стала жертвой грязной интриги и что — самое главное — ее Макс жив. Она не помнила себя от радости и рвалась немедленно вернуться в Париж, но граф сказал ей, что едет туда же и уже заказал почтовых лошадей.
На следующий день вместе с графом она отправилась в Париж.
Так и случилось. Душа графа была так же чиста и добра, как душа ребенка, поэтому он не принимал упреков, какими осыпала француза Тереза. У него было много больше причин подозревать дона Лотарио, нежели Ратура.
Отсюда ясно, что, выслушав на следующий день объяснения Терезы, граф встретил их настороженно, чтобы не сказать — недоверчиво. Чем дон Лотарио мог подтвердить свою правоту? Ведь очень может быть, что он обознался и Ратур совсем не тот человек! К тому же, говоря тогда с Терезой, дон Лотарио находился в таком возбуждении, что она с трудом поняла, о чем идет речь.
И вот теперь выяснилось, насколько верен был расчет Ратура, когда он посоветовал певице послать Терезе уже известное нам письмо. В сложившихся обстоятельствах даже это само по себе малозначительное послание сыграло очень важную роль. Оно попало в руки графа, и Тереза прочла его при нем. Выражение лица девушки — удивленное и расстроенное — побудило графа поинтересоваться содержанием письма, и Тереза, обещавшая, как и прежде, ничего от графа не скрывать, протянула ему конверт.
Прочитав, Аренберг покачал головой. Послание говорило не в пользу певицы, показывая ее завистливый и ревнивый нрав. Сомнительной представлялась теперь и искренность дона Лотарио. Он уверял Терезу, что с певицей его связывают чисто дружеские отношения, письмо же убеждало в том, насколько прав был свет, называя молодого испанца ее любовником. В этих условиях граф счел за благо нанести визит Ратуру. Француз, почти не сомневавшийся в подобном исходе, терпеливо ждал у себя дома. Граф выразил ему свое сожаление по поводу случившегося и тут же рассказал, в чем его обвиняет дон Лотарио.
Здесь уж Ратур почувствовал себя в родной стихии. Выслушав обвинения дона Лотарио, он усмехнулся, великодушно согласившись, что молодой испанец мог ошибиться и спутать его с неким преступником, однако сослался на свидетельства целого ряда лиц в Париже, а также на свидетельство госпожи Моррель, которая, к счастью, совсем рядом. Он проводил графа к ней, и под его зорким взглядом, в котором таилась откровенная угроза, молодой женщине не оставалось ничего другого, как подтвердить, что она и ее муж давно знакомы с Ратуром по Парижу.
Затем граф попросил Ратура возобновить свои визиты. Само собой разумеется, заметил он, что с Терезой господин де Ратур видеться не будет. В ответ француз не сказал ничего определенного. Говорить с доном Лотарио Аренберг посчитал излишним. По крайней мере, размышлял он, с этим разговором не следует спешить. Ему казалось, что главное сейчас — оградить Терезу от этого легкомысленного юнца.
Что же до самого дона Лотарио, то все эти дни он хоть и нервничал, однако чувствовал себя скорее счастливым, чем несчастным. Он знал, что Тереза любит его, и эта мысль помогала ему забыть обо всем остальном. Он послал письмо донне Эухении, где сообщал, что недоразумение между ним и Терезой улажено, сожалел, что отныне не сможет видеться с нею, и благодарил за дружеское участие. Это письмо, теплое и искреннее, показалось певице, должно быть, холодным и бессердечным и еще больше восстановило ее против дона Лотарио и ненавистной соперницы.
Молодой испанец написал и графу, подробно объяснив ему все то, о чем довольно бессвязно рассказал Терезе в тот памятный вечер. Он был уверен, что это послание вновь откроет ему двери дома Терезы. С тем большим изумлением прочитал он ответ графа, полученный на следующий день.
Граф писал, что сомневается в справедливости его обвинений против Ратура, которого он, граф Аренберг, столь высоко ценит, тем более что эти обвинения исходят от человека сомнительного происхождения, вдобавок не отличающегося твердостью характера. Если даже допустить, что дон Лотарио прав, нужны веские доказательства, а до тех пор он считает своим долгом не позволять Терезе, которой он, можно сказать, заменил отца, встречаться с легкомысленным юношей.
Письмо графа привело молодого испанца в негодование. Правдивость всегда была в числе первейших его добродетелей, и гордость дона Лотарио была безмерно уязвлена тем, что кто-то осмелился хоть на мгновение усомниться в искренности его слов. Прочитав письмо, он чуть было не послал графу вызов, но быстро одумался и сочинил ответ следующего содержания:
«Господин граф!
Вам угодно сомневаться в правдивости моих слов. Я постараюсь как можно быстрее рассеять Ваши сомнения. Мое происхождение не уступает Вашему, ибо я происхожу из древнего кастильского рода. Со временем, когда я пройду школу жизни, мой характер будет не хуже любого другого, потому что путеводной звездой на моем жизненном пути всегда будут правда и справедливость. Что касается Терезы, до сих пор дружеские чувства и детская привязанность удерживали ее в Вашей власти. Теперь она моя по праву любви и, даю Вам слово, останется моей. Однако в Вашем доме я появлюсь не раньше, чем Вы сами меня об этом попросите.
ДонЛотарио де Толедо».
В иных обстоятельствах граф расценил бы подобное послание как свидетельство большой и благородной души его автора, но теперь воспринял его как ребяческую выходку вспыльчивого юнца и твердо решил оберегать от него Терезу. Однако письмо Терезе показал. Девушка отнеслась к письму по-другому. В каждой строчке перед ней открывалось большое сердце ее возлюбленного — это послание рассеяло часть мучивших ее сомнений и опасений. Впрочем, и она получила от дона Лотарио короткую записку и показала ее графу. Молодой человек опять уверял, что сказал чистую правду, что любит ее, и только ее, и твердо надеется, что Тереза будет ему верна. В заключение он просил ее, уж если он лишен возможности видеться с нею, по крайней мере писать ему.
Ратур задумал вынудить дона Лотарио покинуть Берлин, и по возможности в обстоятельствах, которые не позволят ему вернуться, да еще так опорочить его перед Терезой и графом, чтобы они потеряли всякое к нему доверие. Если этот план увенчается успехом, Ратур спокойно уедет из Берлина вместе с певицей, доверие которой он уже успел завоевать, и заживет беззаботно и беспечно.
Без клеветы здесь было не обойтись, и Ратур пустился во все тяжкие. Вскоре Тереза получила несколько писем от известных дам берлинского полусвета. Эти особы, подобно донне Эухении, намекали ей, что она довольствуется тем, от чего отказались даже они. Не забыл Ратур и графа Аренбер-га. На его имя также поступило несколько писем, в которых некие лица осведомлялись о состоянии финансовых дел дона Лотарио: им не давала покоя мысль, что они поступили опрометчиво, открыв ему в свое время кредит, ибо он успел задолжать им значительные суммы. Что касается графа, уже настроенного против дона Лотарио, фальшивые письма достигли своей цели. Тереза же, напротив, верила молодому испанцу и сразу догадалась, что все эти послания — дело рук Ратура.
Несмотря на данное графу обещание не поддерживать отношений с доном Лотарио, Тереза была не в силах оставить возлюбленного в полном неведении и тайком писала ему. В первом же письме она горько сокрушалась, что ему не удается разоблачить козни Ратура. Она уверяла молодого человека в своей любви и преданности, просила набраться терпения и надеяться на лучшее, а в заключение спрашивала, не проще ли ему обратиться за помощью к аббату Лагиде или лорду Хоупу.
Ее письмо, словно луч света, озарило безрадостную жизнь дона Лотарио. Мысль об аббате уже приходила ему в голову, и теперь, не видя более причин сердиться на него, он решил открыть ему душу. Он написал аббату длинное письмо, изложив все, что случилось с ним после отъезда из Парижа, не утаив самых сокровенных своих чувств и желаний, и подробно обрисовал свое теперешнее положение.
В этом послании аббату была еще одна любопытная новость. Как уже говорилось, письмо Терезы было ее первым письмом дону Лотарио, и она подписала его своим полным именем: Тереза Бюхтинг.
Дон Лотарио заметил это, только перечитывая письмо в четвертый или пятый раз. Имя показалось ему знакомым, и он вспомнил о поручении лорда Хоупа: во время пребывания в Берлине навести справки о семье человека, носившего эту фамилию. Справиться у самой Терезы он теперь не мог: она предупреждала, что отсылает свое письмо тайно. Тем не менее он тотчас сообщил об этом открытии аббату и попросил уведомить лорда Хоупа.
Так обстояли дела, когда по воле случая им суждено было вновь принять неожиданный поворот.
В своем беспросветном унынии дон Лотарио пытался все же хоть немного смягчить душевную боль, которой терзал его неумолимый рок, и потому с головой ушел в учебные занятия. Он трудился, не вставая, с самого раннего утра до трех часов дня, затем обедал и, прежде чем вновь сесть за рабочий стол, совершал непродолжительную прогулку.
Однажды его прогулка несколько затянулась. Уже вечерело. Дон Лотарио хотел как раз свернуть на Шарлоттен-штрассе и направиться к себе домой, когда мимо него прошла дама в шляпе с вуалью.
Они узнали друг друга и невольно остановились.
— Тереза! — воскликнул дон Лотарио. — Неужели я снова вижу вас?
— Лотарио! — отозвалась девушка. — Уходите, прошу вас, у меня совершенно нет времени! Сейчас придет мой провожатый, слуга графа. Он ненадолго зашел в этот дом с каким— то поручением. Ведь я дала слово графу ни минуты не быть с вами наедине!
— Это невозможно, Тереза! Вы не вправе требовать этого от меня! — порывисто вскричал дон Лотарио, не помня себя от счастья, дарованного неожиданным свиданием. — Я так давно не видел вас, и расстаться с вами теперь, когда я знаю, что вы любите меня, что я могу быть счастлив!… Дайте мне хотя бы несколько минут! Мне нужно так много, так бесконечно много сказать вам! Разве недовольство графа значит для вас больше, чем наше счастье?!
— Тогда вам придется немного пройтись одному! — прошептала Тереза, охотно повинуясь велению своего сердца. — Я дождусь слугу и пошлю его вперед, а сама пойду следом за вами по Шарлоттенштрассе. Ждите меня у театра.
— Благодарю вас, благодарю! — шепнул Лотарио и направился на условленное место.
Спустя несколько минут появилась Тереза. Теперь они шли рядом, торопливо перебрасываясь словами, но чем стремительнее развивался их разговор, тем отчетливее они сознавали, что должны сказать друг другу еще очень многое.
— Сколько у нас остается времени? — спросил дон Лотарио.
— Не больше получаса. Я сказала слуге, что иду к модистке, и велела зайти за мной туда. Только бы нас не узнали!
— А вот и мой дом, Тереза! — прошептал испанец. — Вы совершенно правы: нельзя, чтобы нас видели вместе; поднимемся ко мне. Клянусь, что вас никто не увидит!
Тереза сначала отказывалась, но в конце концов уступила. Любовь, как известно, не рассуждает, обычные резоны для нее не существуют.
В квартире дона Лотарио разговор влюбленных продолжался, они спешили описать друг другу свои страдания, жаловались на вероломство Ратура и подозрительность графа. Затем заговорили о будущем. Четверть часа пролетели как одно мгновение.
У дверей позвонили. Дон Лотарио сперва не хотел открывать, но потом вспомнил, что заказывал книги для своих занятий. Вероятно, как раз их-то и принесли.
Тереза бросила взгляд на часы, а молодой человек пошел открывать. На пороге стоял граф Аренберг.
Дон Лотарио похолодел. Что это — случайность? Разумно ли скрывать от графа, что Тереза здесь, у него? Как-никак прихожую и комнату, где находилась Тереза, разделяет еще одна комната. Однако по решительному и мрачному виду старика Лотарио понял, что приход графа не случаен.
Дело в том, что Ратур нанял соглядатая следить за каждым шагом молодого испанца. Он подозревал, что Тереза и дон Лотарио будут искать тайного свидания, и не сомневался, что сумеет извлечь для себя огромную выгоду, если убедит графа в обоснованности своих предположений.
Соглядатай не замедлил известить хозяина, что дон Лотарио поднялся к себе в сопровождении некой дамы, которую и описал, как умел. Этой неизвестной дамой могла быть только Тереза, поэтому Ратур немедля поспешил к графу.
— Господин граф, — начал он, — я вновь вынужден сообщить вам не самую приятную новость. Но мне настоятельно необходимо сделать все, чтобы снять с себя ваши подозрения. Я говорил вам, что дон Лотарио ветреник и Терезу следует оберегать от него. Говорил и что ради него Тереза пожертвовала своей честью. Теперь вы можете убедиться в этом собственными глазами. Тереза у дона Лотарио, в его квартире!
Граф побледнел, но не сказал ни слова. Затем позвонил и вызвал слугу, который сопровождал Терезу. Выяснилось, что Тереза просила слугу зайти за ней к модистке.
— Благодарю вас, господин де Ратур! — сказал граф. — Теперь я буду действовать!
Он надел шляпу и вышел из дому. Ратур, о котором граф тут же и забыл, следовал за ним на некотором удалении…
— Сударь, — невозмутимо обратился граф к молодому испанцу, — Тереза у вас?
— У меня, господин граф… Но, клянусь вам, это произошло совершенно случайно…
— Можете клясться, сколько вам заблагорассудится. На этот счет у меня свое мнение! — сердито воскликнул граф. — Я хочу видеть ее!
Тереза уже шла ему навстречу, но, встретившись с ним взглядом, в испуге застыла на месте.
— Так это правда! — вскричал граф. — Вы обманывали меня! Что ж, прекрасно! Я не желаю, чтобы вы возвращались ко мне! Будь вы моей родной дочерью, я обошелся бы с вами еще строже. Я оставлю вам все то, что уже дал. Свою дочь я лишил бы наследства. С вами я так не поступлю, но больше не хочу видеть вас! Оставайтесь у этого человека, пока он вас не покинет!
Тереза стояла перед почтенным старцем ни жива ни мертва. Между тем дон Лотарио заметно помрачнел.
— Господин граф, — сказал он, — когда я написал вам, что Тереза принадлежит теперь мне — принадлежит по праву любви, — я сообщил вам лишь о том, о чем мечтаю и теперь. Что ж, пусть лжецы и впредь обводят вас вокруг пальца, если вам так угодно! Меня это отныне не интересует. Тереза — моя. Она останется здесь, со мной! От ее имени и я отвергаю всякую помощь с вашей стороны. Я сам сумею позаботиться о своей жене! А теперь, коль скоро вы отказали мне от дома, я, пожалуй, возьму на себя смелость и попрошу вас покинуть и мой дом! Выслушивать подобные речи о своей невесте я не намерен! Скоро вы убедитесь, что вас обманули! А сейчас нам не о чем больше говорить.
— Лотарио! Отец! — в отчаянии воскликнула Тереза.
— Прекрасно, прекрасно! — пробормотал Аренберг. — Ведель был прав, когда оставил ее. Это у нее в крови. Мне следовало бы знать! Над этим семейством тяготеет проклятье!
Потрясенный случившимся, граф покинул жилище дона Лотарио.
Некоторое время молодой испанец глядел ему вслед, потом подошел к Терезе — она была неподвижна, словно мраморная статуя, без кровинки в лице — и заключил ее в объятия.
— Дорогая Тереза! — пылко вскричал он. — Теперь ты моя, моя навек! Благодарение Богу! Весь мир отвернулся от нас с тобой! Отныне нам предстоит идти по жизни одним! Ты больше никогда не покинешь меня — ни на день, ни на час! Я не отдам тебя никому на свете! Не печалься, любовь моя! Графа обманули, и рано или поздно он убедится, что был не прав, однако до тех пор друзьями нам с ним не бывать!
Если бы в последние годы удары судьбы не укрепили дух Терезы, этот совершенно неожиданный жизненный поворот глубоко потряс бы ее, а может быть, и надломил. Хотя случившееся и оставило в ее душе неизгладимый след, а слова графа задели и ее гордость, все же мысль о том, что рядом любимый человек, не могла не утешить ее.
Еще больше успокоил ее разговор с доном Лотарио, который открыл ей свое сердце и посвятил в свои планы. Она убедилась, что нисколько не ошиблась в нем, что он действительно такой, каким она его считала, и поняла, что ему безусловно можно доверять.
Дон Лотарио намеревался уехать из Берлина, вернуться на родину и восстановить свою гасиенду или приобрести новое владение. Правда, его занятия не были пока завершены, но в нем уже пробудился интерес к наукам и искусствам, и он надеялся, что в Калифорнии сможет заниматься самостоятельно, тем более что присутствие Терезы сулило превратить его одинокое существование в настоящий рай.
В тот же вечер он отправился к профессору и все ему рассказал. Ведель был просто поражен и вызвался помочь примирению, но дон Лотарио отсоветовал и повторил, что тверд в своем решении вернуться в Мексику. Затем молодой человек снял номер в гостинице, поскольку между влюбленными было решено, что эту ночь Тереза проведет в его доме одна.
На другой день он забрал из банка все свои деньги и распорядился собирать чемоданы. Между тем граф прислал гардероб Терезы и все, что ей принадлежало, присовокупив немалую сумму в банкнотах. Эти деньги Лотарио отправил обратно, написал друзьям прощальные открытки, нанес последний визит профессору, а вечером вместе с Терезой уже ехал в почтовой карете в Париж.
Три дня спустя граф Аренберг получил из Парижа пространное письмо от аббата Лагиде. Должно быть, в письме содержались удивительные новости, потому что прислуга никогда не видела графа столь растерянным и смущенным. Он велел позвать полицейских и вместе с ними поспешил к дому Ратура.
Там он узнал, что француза не видели со вчерашнего дня, а поскольку его чемоданов на месте не оказалось, предположили, что он тайком уехал. Так оно и оказалось, Ратура нигде не нашли.
Накануне покинула Берлин и донна Эухения, однако никому не было известно, сопровождал ли ее Ратур.
Счастливой в тот день чувствовала себя только одна женщина — Валентина Моррель. Граф сообщил ей, опять-таки узнав все это из письма аббата, что она стала жертвой грязной интриги и что — самое главное — ее Макс жив. Она не помнила себя от радости и рвалась немедленно вернуться в Париж, но граф сказал ей, что едет туда же и уже заказал почтовых лошадей.
На следующий день вместе с графом она отправилась в Париж.
VIII. ДВОЕ СЧАСТЛИВЫХ
Примерно в то же время, когда в Берлине происходили описанные события, однажды вечером, незадолго до полуночи, в дверь небольшого домика на окраине Нового Орлеана — того самого домика, куда, направляясь в Европу, ненадолго заглянул граф Монте-Кристо, — негромко постучали.
На стук вышла та самая пожилая женщина, которая в свое время встречала графа, и поинтересовалась, что это за поздний гость пожаловал к ней.
— Скажите Амелии, что это я, Вольфрам! — ответил знакомый голос.
Хозяйка отворила дверь и, увидев бледное, словно у призрака, лицо молодого человека, внезапно появившегося перед ней, едва не выронила свечу.
— Боже милостивый… что у вас за вид! — в испуге воскликнула она.
— Что ж тут удивительного? — коротко ответил Вольфрам. — Амелия еще не спит?
— Наверняка нет, она никогда не ложится раньше полуночи.
Из комнаты Амелии донесся удивленный возглас, и молодой человек поспешил войти. Амелия ждала его, бросив вышивку.
— Вольфрам! Дорогой мой! Как ты решился встать с постели? — испуганно спросила она. — Такая опрометчивость только повредит тебе!
— Пустяки, — отозвался Вольфрам, беря ее за руку. — Я не мог больше выдержать. Впрочем, я чувствую себя достаточно крепким.
Похоже, он не кривил душой. И хотя был очень бледен и двигался не вполне уверенно, его лицо, его глаза говорили о том, что прежняя сила постепенно возвращается к нему.
— Слушай, Амелия, я скажу тебе, что заставляет меня торопиться. Мое положение здесь невыносимо. Я хочу уехать этой ночью, немедленно! Не знаю, что произошло со мной с тех пор, как негодяй мастер всадил в меня пулю, знаю только, что снова оказался под покровительством банкира Натана, а я ничем не желаю быть обязанным этому человеку!
— Не горячись, Вольфрам, пожалуйста! — увещевала его Амелия. — Тебе это вредно!
— Да нет же, я спокоен, — возразил Вольфрам. — Этот банкир связан с лордом. Одному Богу известно, что они замышляют. Но я не собираюсь быть игрушкой в руках этих людей!
— Лорд желал тебе только добра, несмотря на то, как ты с ним обошелся! — тихо заметила Амелия.
— Может быть, и так! Готов признать, что вел себя с ним тогда как мальчишка. Теперь бы я так не поступил. Я стал другим. Но судьба развела нас. И пусть он не попадается больше на моем пути — ни с добром, ни со злом! А что до той истории с моим отцом, так это наверняка выдумки. Нет, Амелия, как только ко мне вернулось сознание, я решил бежать от этих людей. Я хочу быть свободным, самостоятельным! Буду зарабатывать на жизнь собственными руками и головой, а если уж мне суждено быть у кого-то в долгу, так только у тебя!
— Не говори так, Вольфрам! — сказала Амелия, когда молодой человек поцеловал у нее руку. — Можно ли говорить об этом! Люди живут друг для друга.
— Я еще раньше врача почувствовал, что силы возвращаются ко мне, — продолжал Вольфрам. — Теперь я убедился, что здоровьем природа меня не обделила. А потеря крови, пожалуй, сделала меня даже спокойнее и осмотрительнее. И вот сегодня вечером, заметив, что остался один, я немедля решил бежать. Я встал с кровати, отыскал в соседней комнате одежду — и вот я здесь! Я пришел спросить тебя, Амелия, согласна ли ты уехать со мной?
На стук вышла та самая пожилая женщина, которая в свое время встречала графа, и поинтересовалась, что это за поздний гость пожаловал к ней.
— Скажите Амелии, что это я, Вольфрам! — ответил знакомый голос.
Хозяйка отворила дверь и, увидев бледное, словно у призрака, лицо молодого человека, внезапно появившегося перед ней, едва не выронила свечу.
— Боже милостивый… что у вас за вид! — в испуге воскликнула она.
— Что ж тут удивительного? — коротко ответил Вольфрам. — Амелия еще не спит?
— Наверняка нет, она никогда не ложится раньше полуночи.
Из комнаты Амелии донесся удивленный возглас, и молодой человек поспешил войти. Амелия ждала его, бросив вышивку.
— Вольфрам! Дорогой мой! Как ты решился встать с постели? — испуганно спросила она. — Такая опрометчивость только повредит тебе!
— Пустяки, — отозвался Вольфрам, беря ее за руку. — Я не мог больше выдержать. Впрочем, я чувствую себя достаточно крепким.
Похоже, он не кривил душой. И хотя был очень бледен и двигался не вполне уверенно, его лицо, его глаза говорили о том, что прежняя сила постепенно возвращается к нему.
— Слушай, Амелия, я скажу тебе, что заставляет меня торопиться. Мое положение здесь невыносимо. Я хочу уехать этой ночью, немедленно! Не знаю, что произошло со мной с тех пор, как негодяй мастер всадил в меня пулю, знаю только, что снова оказался под покровительством банкира Натана, а я ничем не желаю быть обязанным этому человеку!
— Не горячись, Вольфрам, пожалуйста! — увещевала его Амелия. — Тебе это вредно!
— Да нет же, я спокоен, — возразил Вольфрам. — Этот банкир связан с лордом. Одному Богу известно, что они замышляют. Но я не собираюсь быть игрушкой в руках этих людей!
— Лорд желал тебе только добра, несмотря на то, как ты с ним обошелся! — тихо заметила Амелия.
— Может быть, и так! Готов признать, что вел себя с ним тогда как мальчишка. Теперь бы я так не поступил. Я стал другим. Но судьба развела нас. И пусть он не попадается больше на моем пути — ни с добром, ни со злом! А что до той истории с моим отцом, так это наверняка выдумки. Нет, Амелия, как только ко мне вернулось сознание, я решил бежать от этих людей. Я хочу быть свободным, самостоятельным! Буду зарабатывать на жизнь собственными руками и головой, а если уж мне суждено быть у кого-то в долгу, так только у тебя!
— Не говори так, Вольфрам! — сказала Амелия, когда молодой человек поцеловал у нее руку. — Можно ли говорить об этом! Люди живут друг для друга.
— Я еще раньше врача почувствовал, что силы возвращаются ко мне, — продолжал Вольфрам. — Теперь я убедился, что здоровьем природа меня не обделила. А потеря крови, пожалуй, сделала меня даже спокойнее и осмотрительнее. И вот сегодня вечером, заметив, что остался один, я немедля решил бежать. Я встал с кровати, отыскал в соседней комнате одежду — и вот я здесь! Я пришел спросить тебя, Амелия, согласна ли ты уехать со мной?