Страница:
С тех пор он сделался очень задумчив и замкнут. Даже на меня, когда мы встречаемся у него дома, он посматривает мрачно, и порой мне кажется, что его преследует мысль лишить себя жизни. Удерживает его, наверное, только страх за судьбу Амелии.
Итак, милорд, дела, по моему разумению, дошли до крайности. Я попытаюсь еще какое-то время не допускать паровой котел — как Вы выразились — до взрыва. Только не медлите с ответом
Дж.Натан».
МОНТЕ-КРИСТО И АББАТ ЛАГИДЕ
1. Письмо лорда аббату
«Мой милый аббат!
Мы знакомы уже много лет, часто пользовались случаем, чтобы письменно или устно обменяться мыслями, и, несмотря на это, я всякий раз с удовольствием берусь за перо, собираясь написать Вам. Никто не понимает меня так, как Вы!
Предоставляю Вам и герцогу выбрать тех, кто заслуживает поддержки. Однако будьте осмотрительны и осторожны. Если это ремесленники — сделайте им крупные заказы, если коммерсанты — закупите у них большие партии товаров, если люди иных сословий — устройте так, чтобы они получили наследство, и так далее.
Что касается графа Аренберга, ознакомьте его с моими принципами и поручите действовать в этом же духе в Германии, особенно среди рабочего сословия. В ремесленниках и рабочих, составляющих ядро всякого народа, следует вновь пробудить добрую старую веру в то, что трудолюбие, удовлетворенность и вера в Бога — лучшие источники достойного земного существования, а спекуляция, рассчитанная только на обман других и жаждущая всего для себя одной, — это зыбкий, непрочный фундамент, не способный обеспечить жизнь ни одного народа.
Вы пишете немало хорошего о доне Лотарио, что подтверждает мое собственное мнение об этом молодом человеке. Со временем, верю и надеюсь, он станет одним из самых деятельных членов нашего союза. Мы стары или скоро состаримся, а цель, которую мы перед собой поставили, должна жить в веках. Поэтому нам надо заблаговременно подумать о том, чтобы воспитать в нужном для нас духе более молодых людей. Один из них — дон Лотарио. Ему предстоит пройти школу испытаний. Он словно бы из железа, а необходимо, чтобы он был из стали. Сталь же, как известно, закаляют в огне. Правда, обычные средства к дону Лотарио неприменимы. Думаю, он неплохо закален жизненными невзгодами, да и на своей гасиенде не роскошествовал. Ему следует пройти через душевные страдания. Вы сообщаете, что он начал проявлять внимание к некой молодой девушке и пока вряд ли может рассчитывать на взаимность. Тем лучше! Позднее я лишу его и средств, позволяющих вести светский образ жизни. Тогда его душе придется потрудиться. Чтобы научиться стоять на собственных ногах, он должен перестать надеяться на всех нас. Если такое случится, он наш единомышленник и сможет в будущем продолжить наше дело.
В своем письме Вы высказываете предположение, что я намерен еще раз испытать и стойкость Морреля. Это не так. Я знаю Морреля — это сильная натура, открытая душа. Не думаю, однако, что нам потребуется когда-нибудь посвящать его в самые сокровенные наши тайны. Я посоветовал ему поддержать дело бонапартистов по двум причинам. Во-первых, чтобы чем-нибудь занять его, иначе праздность погубила бы его, во-вторых, я сам приверженец Наполеона, пусть не по убеждениям, а по зову сердца. В юности, как Вы знаете, мне пришлось пострадать за него. Поэтому теперь я за Наполеона и против Бурбонов. Если Моррель, выполняя мое поручение, проявит твердость и энергию, посмотрим, как быть с ним дальше.
Намного больше занимает меня судьба Альбера де Мор-сера. В той самоотверженности, которую проявили и он, и его мать, в том отказе от всех земных благ, какие предоставил ему его отец, нельзя не почувствовать энергию и твердость характера, менее всего ожидаемые мною от этого молодого человека и вселяющие в меня немалые надежды на будущее. К сожалению, как Вам известно, все наши попытки сблизиться с ним оканчивались неудачей, наталкиваясь на его твердость и непреклонность. Он отказался от материальной поддержки и от протекции. И это тоже весьма располагает меня к нему. Не теряйте его из виду. Именно на него я очень надеюсь. Когда-нибудь нам все же удастся привлечь его на свою сторону, а что касается будущего: дон Лотарио, Вольфрам, Альбер де Морсер, профессор Ведель в Берлине (с которым я вскоре налажу непосредственную связь), а может быть, и Моррель — вот те люди, коим предстоит когда-нибудь сменить нас, ставших слабыми и немощными, и взять на свои плечи груз тех тяжких проблем, которые пытались решить мы, — проблем восстановления справедливости на этой земле!
До свидания, дорогой аббат! Передайте мой привет герцогу и графу Аренбергу. С нетерпением буду ждать Вашего ответного письма!
Эдмон Дантес».
2. Письмо аббата лорду
«Мой дорогой граф!
Я довольно долго беседовал с герцогом, и мы набросали список лиц, которым следует оказывать помощь в Вашем понимании этого слова. Но не слишком ли велика окажется сумма? Вы, правда, говорили, что Ваши возможности неисчерпаемы. Хочу этому верить. Граф Аренберг с нетерпением ждет от Вас письма. Однако он недостаточно практичен, чтобы вполне оценить Ваши замыслы. Впрочем, этот недостаток искупается его сердечностью и добротой. Кроме того, Вы безусловно можете рассчитывать на его умение молчать.
Что касается дона Лотарио, я обращаюсь с ним так, как Вы наказали. Это прекрасная натура. Да, он — настоящий человек, добрый, благородный, прямой, чуткий ко всему возвышенному.
Сейчас он чувствует себя несчастным. Тереза, которую он любит, потеряв свою подругу госпожу Данглар (об ее смерти Вам подробно сообщит герцог), намеревается покинуть Париж, и я все устрою таким образом, чтобы дон Лотарио оставался в неведении, отвечают ли ему взаимностью (в чем я и сам окончательно не уверен, хотя надеюсь на лучшее). Впрочем, я ни минуты не сомневаюсь, что это испытание он выдержит, как подобает настоящему мужчине.
Вы просите сообщить Вам подробности об этой Терезе. Граф Аренберг взял ее к себе, когда ей было около семнадцати лет, а первая несчастная любовь сломила ее дух и подорвала физические силы. Однако со временем у нее обнаружился необыкновенно сильный характер; если ей суждено полюбить дона Лотарио, они составят когда-нибудь почти столь же совершенную пару, как Вы и Гайде. Фамилия ее отца мне неизвестна. Здесь ее называют мадемуазель Тереза. Возможно, граф Аренберг, который подчас ведет себя как простой смертный, намеренно скрывает ее настоящую фамилию, ибо вскоре собирается удочерить ее. Подозреваю, что она низкого происхождения, поэтому графу желательно, чтобы об этом знало как можно меньше людей.
Подробности о Морреле Вам также сообщит герцог. Мне он сказал, что предпринимает кое-какие шаги, чтобы вызволить капитана из тюрьмы, где тот сейчас находится.
Должен сообщить Вам очень важные новости об Альбе-ре де Морсере. Вернее, Вы узнаете их из газетных статей, которые я прилагаю. Отныне Альбер — властитель целого государства в Центральной Африке, и в свете только и разговоров что о нем! Таким образом, этот молодой человек вернул славу имени своего отца! Говорят, правда, что и теперь он пожелал какое-то время скрывать свое настоящее имя под псевдонимом Альбер Эррера. Тем не менее его подлинное имя установили. Правительство намерено завязать с ним отношения. Не угодно ли и Вам последовать этому примеру? Там перед Вами откроется огромное поле деятельности, и Вы сможете предоставить в распоряжение молодого человека гораздо больше средств, нежели наше правительство. Впрочем, во всем этом Вы разберетесь гораздо лучше меня.
P. S. Прилагаю листовку республиканцев, содержащую удивительные сведения о Морреле. Не могу поверить тому, о чем в ней говорится. Герцога сейчас нет в Париже. Я напишу ему, чтобы он как можно быстрее вернулся. Вместе мы сделаем все, чтобы узнать правду. Нет, нет, это невероятно! Здесь какое-то недоразумение! Но если все соответствует действительности — это горькое предостережение Вам, граф!
Дон Лотарио был принят в Лондоне в Общество самоубийц. Из-за несчастной любви он устал от жизни. Но он не умрет, я знаю! Однако не пора ли нам остановиться? С нетерпением буду ждать очередного Вашего письма, дорогой граф! Обстоятельства запутались и осложнились. Дай Бог, чтобы все кончилось хорошо! Если захотите написать Альбе-ру де Морсеру, перешлите письмо мне — теперь я знаю, каким способом отправлять ему корреспонденцию.
Лагиде».
3. Письмо лорда аббату
«Мой милый аббат!
Обстоятельства в самом деле приняли угрожающий оборот, и я вынужден торопиться, чтобы осуществить свое решение, принятое некоторое время назад. Я нарушу свое уединение и вернусь в Европу. Дела требуют моего присутствия и в Новом Орлеане — правда, всего на несколько дней. Как только окажусь в Европе, сразу же извещу Вас, где и каким образом мы сможем встретиться. В смерть Морреля я не верю — на подобный шаг правительство не осмелится. Герцогу это было бы известно, и он никогда не допустил бы такого злодеяния. Это или выдумка, или недоразумение.
Дону Лотарио я послал письмо, в котором сообщил, что он разорен. Не сомневаюсь, у него хватит сил перенести и это испытание. Письмо к де Морсеру прилагаю.
Через несколько недель мы увидимся и побеседуем на европейской земле.
Эдмон Дантес».
«Дорогой Альбер!
Я называю Вас так, ибо намерен предать забвению прошедшие годы и вспомнить времена, когда мы с Вами любили друг друга. Я называю Вас так, ибо не могу называть иначе сына Мерседес!
Когда я был молодым человеком, Ваш отец оклеветал меня и обрек на пожизненное заточение, чтобы завладеть моей невестой. Затем с помощью неблаговидных деяний ему, человеку низкого происхождения, удалось добиться высокого офицерского чина, и он беззастенчиво предал отца моей жены, пашу Янины, туркам, заложив этим предательством основу своего будущего немалого состояния. Все доброе и благородное, что в Вас есть, — все это Вы унаследовали от Вашей матери, от Мерседес!
Когда я приехал в Париж с намерением отомстить моим прежним врагам, когда вновь увидел Мерседес, когда полюбил Вас, я засомневался, вправе ли моя месть настигнуть и Вашего отца. Я долго размышлял об этом. Но даже если бы я и отказался мстить за самого себя, нельзя было простить преступление, совершенное у всех на глазах, — предательскую выдачу туркам отца Гайде. Поэтому я и подготовил ту сцену, которая разыгралась в Палате пэров.
Какие последствия будет иметь это публичное предание позору, меня не интересовало. Ваш отец мог спокойно перенести все происшедшее, мог просто уехать из Парижа. Он же предпочел смерть. Известие о его гибели глубоко потрясло меня. Но разве Вы сами отказались бы покарать преступника только из боязни последствий?
Тогда Вы вызвали меня на дуэль. Ваша мать сознавала, что одному из нас предстоит умереть. Некогда так страстно любя меня — да благословит ее за это Бог до конца ее дней! — она раскрыла Вам глаза на причины, побудившие меня к такому поступку. Вы молча согласились с их справедливостью, отказавшись от поединка.
Так каковы же последствия свершившегося? Вы не станете отрицать, Альбер, что смерть отца наставила Вас на истинный путь. Кем Вы были прежде, в Париже? Одним из тех бездельников, которые проводят всю жизнь в праздности и в конце концов умирают, не оставив после себя никаких добрых дел. Смерть отца раздула ту искру силы и энергии, которая долгое время тлела внутри Вас. Вы отказались от всего, что оставил Вам отец, отказались даже от собственного имени и сделались свободным, самостоятельным, деятельным человеком. Вы стали полезным членом человеческого общества. Из безвольного существа Вы превратились в созидателя собственной судьбы. Вы отвергли поддержку, которую я собирался предложить Вам, и за это я благодарен Вам. Такое доказательство собственной энергии только возвысило Вас в моих глазах.
Вы направились в Африку, а я — я искал уединения. Освободив меня из заточения, Бог сделал меня орудием своей мести, но, может быть, я зашел дальше, чем следовало, может быть, на мне лежало бремя ответственности за судьбы, какие я сломал, сам того не желая. Я дал себе клятву вознаградить все человечество за свои прегрешения перед некоторыми людьми, и в том, что Провидение послало мне новые, несметные богатства, я усмотрел знак того, что Бог милостив ко мне и благословляет мои планы. Добившись справедливости для себя, я пытаюсь теперь добиться ее для всех людей.
Мир стоит на пороге жестоких потрясений. Религия, культура, нравственность — все это может погибнуть, если не найдется сил, способных устоять в этом всеобщем хаосе. Вот почему я вместе с несколькими мудрыми и влиятельными друзьями решил заранее приобрести единомышленников, готовых, когда потребуется, выступить на защиту благого дела. Нужно укреплять религию, веру в божественное Провидение и торжество истины. Мы стремились отыскать людей, которые при любых обстоятельствах и во всех слоях общества могли бы стать оплотом справедливости. Мы всемерно поддерживали своих избранников, поднимали их престиж в глазах окружающих, наделяли земными благами, делали их влиятельными персонами. Подобным образом нам удалось найти в Европе и Америке тысячи заслуживающих доверия людей, которые в условиях всеобщего падения нравов будут способствовать созданию некой новой церкви — церкви веры и праведности, — неважно, в каких формах.
Что касается Африки, у меня не было почти никаких путей для активного вмешательства в ее дела. В то же время меня никогда не покидала мысль вселить в души этих несчастных негров, таких обиженных Богом и людьми, веру в лучшее будущее. И тут я узнаю, что Вы, Альбер, почти чудом оказались в тех краях и заняли там положение, какого, пожалуй, не добиться никому другому! Это известие сделало меня безмерно счастливым. Бог призвал Вас свершить важную миссию! Не отказывайтесь от нее!
И теперь я готов помочь Вам в исполнении Вашей миссии не только советом, но и делом, — я предлагаю Вам денежную помощь. Не отвергайте ее — она довольно значительна и предназначена не лично Вам, но осуществлению одной из самых сокровенных моих надежд. Сейчас я богаче, чем когда бы то ни было. В моем распоряжении примерно сто пятьдесят миллионов долларов наличными, и я почти окончательно решил пожертвовать все свое состояние, за исключением того немногого, что нужно мне самому, на выполнение своих планов. Из этой суммы я дам Вам столько, сколько потребуется. Не пренебрегайте моим предложением, Альбер, умоляю Вас! Не думайте, что я собираюсь посягнуть на Вашу независимость. Если Вы отвергнете мою помощь, Вам придется обращаться за поддержкой к другим. Полностью свободным и независимым Вам не стать никогда.
Через несколько недель я отправляюсь в Европу. Я еще не оставил надежды вновь увидеть Мерседес.
Итак, давайте будем братьями и объединим наши усилия для совместных действий! Свой ответ адресуйте, пожалуйста, аббату Лагиде или герцогу***.
Эдмон Дантес».
IX. ГРАФ РОСКОВИЧ
Итак, милорд, дела, по моему разумению, дошли до крайности. Я попытаюсь еще какое-то время не допускать паровой котел — как Вы выразились — до взрыва. Только не медлите с ответом
Дж.Натан».
МОНТЕ-КРИСТО И АББАТ ЛАГИДЕ
1. Письмо лорда аббату
«Мой милый аббат!
Мы знакомы уже много лет, часто пользовались случаем, чтобы письменно или устно обменяться мыслями, и, несмотря на это, я всякий раз с удовольствием берусь за перо, собираясь написать Вам. Никто не понимает меня так, как Вы!
Предоставляю Вам и герцогу выбрать тех, кто заслуживает поддержки. Однако будьте осмотрительны и осторожны. Если это ремесленники — сделайте им крупные заказы, если коммерсанты — закупите у них большие партии товаров, если люди иных сословий — устройте так, чтобы они получили наследство, и так далее.
Что касается графа Аренберга, ознакомьте его с моими принципами и поручите действовать в этом же духе в Германии, особенно среди рабочего сословия. В ремесленниках и рабочих, составляющих ядро всякого народа, следует вновь пробудить добрую старую веру в то, что трудолюбие, удовлетворенность и вера в Бога — лучшие источники достойного земного существования, а спекуляция, рассчитанная только на обман других и жаждущая всего для себя одной, — это зыбкий, непрочный фундамент, не способный обеспечить жизнь ни одного народа.
Вы пишете немало хорошего о доне Лотарио, что подтверждает мое собственное мнение об этом молодом человеке. Со временем, верю и надеюсь, он станет одним из самых деятельных членов нашего союза. Мы стары или скоро состаримся, а цель, которую мы перед собой поставили, должна жить в веках. Поэтому нам надо заблаговременно подумать о том, чтобы воспитать в нужном для нас духе более молодых людей. Один из них — дон Лотарио. Ему предстоит пройти школу испытаний. Он словно бы из железа, а необходимо, чтобы он был из стали. Сталь же, как известно, закаляют в огне. Правда, обычные средства к дону Лотарио неприменимы. Думаю, он неплохо закален жизненными невзгодами, да и на своей гасиенде не роскошествовал. Ему следует пройти через душевные страдания. Вы сообщаете, что он начал проявлять внимание к некой молодой девушке и пока вряд ли может рассчитывать на взаимность. Тем лучше! Позднее я лишу его и средств, позволяющих вести светский образ жизни. Тогда его душе придется потрудиться. Чтобы научиться стоять на собственных ногах, он должен перестать надеяться на всех нас. Если такое случится, он наш единомышленник и сможет в будущем продолжить наше дело.
В своем письме Вы высказываете предположение, что я намерен еще раз испытать и стойкость Морреля. Это не так. Я знаю Морреля — это сильная натура, открытая душа. Не думаю, однако, что нам потребуется когда-нибудь посвящать его в самые сокровенные наши тайны. Я посоветовал ему поддержать дело бонапартистов по двум причинам. Во-первых, чтобы чем-нибудь занять его, иначе праздность погубила бы его, во-вторых, я сам приверженец Наполеона, пусть не по убеждениям, а по зову сердца. В юности, как Вы знаете, мне пришлось пострадать за него. Поэтому теперь я за Наполеона и против Бурбонов. Если Моррель, выполняя мое поручение, проявит твердость и энергию, посмотрим, как быть с ним дальше.
Намного больше занимает меня судьба Альбера де Мор-сера. В той самоотверженности, которую проявили и он, и его мать, в том отказе от всех земных благ, какие предоставил ему его отец, нельзя не почувствовать энергию и твердость характера, менее всего ожидаемые мною от этого молодого человека и вселяющие в меня немалые надежды на будущее. К сожалению, как Вам известно, все наши попытки сблизиться с ним оканчивались неудачей, наталкиваясь на его твердость и непреклонность. Он отказался от материальной поддержки и от протекции. И это тоже весьма располагает меня к нему. Не теряйте его из виду. Именно на него я очень надеюсь. Когда-нибудь нам все же удастся привлечь его на свою сторону, а что касается будущего: дон Лотарио, Вольфрам, Альбер де Морсер, профессор Ведель в Берлине (с которым я вскоре налажу непосредственную связь), а может быть, и Моррель — вот те люди, коим предстоит когда-нибудь сменить нас, ставших слабыми и немощными, и взять на свои плечи груз тех тяжких проблем, которые пытались решить мы, — проблем восстановления справедливости на этой земле!
До свидания, дорогой аббат! Передайте мой привет герцогу и графу Аренбергу. С нетерпением буду ждать Вашего ответного письма!
Эдмон Дантес».
2. Письмо аббата лорду
«Мой дорогой граф!
Я довольно долго беседовал с герцогом, и мы набросали список лиц, которым следует оказывать помощь в Вашем понимании этого слова. Но не слишком ли велика окажется сумма? Вы, правда, говорили, что Ваши возможности неисчерпаемы. Хочу этому верить. Граф Аренберг с нетерпением ждет от Вас письма. Однако он недостаточно практичен, чтобы вполне оценить Ваши замыслы. Впрочем, этот недостаток искупается его сердечностью и добротой. Кроме того, Вы безусловно можете рассчитывать на его умение молчать.
Что касается дона Лотарио, я обращаюсь с ним так, как Вы наказали. Это прекрасная натура. Да, он — настоящий человек, добрый, благородный, прямой, чуткий ко всему возвышенному.
Сейчас он чувствует себя несчастным. Тереза, которую он любит, потеряв свою подругу госпожу Данглар (об ее смерти Вам подробно сообщит герцог), намеревается покинуть Париж, и я все устрою таким образом, чтобы дон Лотарио оставался в неведении, отвечают ли ему взаимностью (в чем я и сам окончательно не уверен, хотя надеюсь на лучшее). Впрочем, я ни минуты не сомневаюсь, что это испытание он выдержит, как подобает настоящему мужчине.
Вы просите сообщить Вам подробности об этой Терезе. Граф Аренберг взял ее к себе, когда ей было около семнадцати лет, а первая несчастная любовь сломила ее дух и подорвала физические силы. Однако со временем у нее обнаружился необыкновенно сильный характер; если ей суждено полюбить дона Лотарио, они составят когда-нибудь почти столь же совершенную пару, как Вы и Гайде. Фамилия ее отца мне неизвестна. Здесь ее называют мадемуазель Тереза. Возможно, граф Аренберг, который подчас ведет себя как простой смертный, намеренно скрывает ее настоящую фамилию, ибо вскоре собирается удочерить ее. Подозреваю, что она низкого происхождения, поэтому графу желательно, чтобы об этом знало как можно меньше людей.
Подробности о Морреле Вам также сообщит герцог. Мне он сказал, что предпринимает кое-какие шаги, чтобы вызволить капитана из тюрьмы, где тот сейчас находится.
Должен сообщить Вам очень важные новости об Альбе-ре де Морсере. Вернее, Вы узнаете их из газетных статей, которые я прилагаю. Отныне Альбер — властитель целого государства в Центральной Африке, и в свете только и разговоров что о нем! Таким образом, этот молодой человек вернул славу имени своего отца! Говорят, правда, что и теперь он пожелал какое-то время скрывать свое настоящее имя под псевдонимом Альбер Эррера. Тем не менее его подлинное имя установили. Правительство намерено завязать с ним отношения. Не угодно ли и Вам последовать этому примеру? Там перед Вами откроется огромное поле деятельности, и Вы сможете предоставить в распоряжение молодого человека гораздо больше средств, нежели наше правительство. Впрочем, во всем этом Вы разберетесь гораздо лучше меня.
P. S. Прилагаю листовку республиканцев, содержащую удивительные сведения о Морреле. Не могу поверить тому, о чем в ней говорится. Герцога сейчас нет в Париже. Я напишу ему, чтобы он как можно быстрее вернулся. Вместе мы сделаем все, чтобы узнать правду. Нет, нет, это невероятно! Здесь какое-то недоразумение! Но если все соответствует действительности — это горькое предостережение Вам, граф!
Дон Лотарио был принят в Лондоне в Общество самоубийц. Из-за несчастной любви он устал от жизни. Но он не умрет, я знаю! Однако не пора ли нам остановиться? С нетерпением буду ждать очередного Вашего письма, дорогой граф! Обстоятельства запутались и осложнились. Дай Бог, чтобы все кончилось хорошо! Если захотите написать Альбе-ру де Морсеру, перешлите письмо мне — теперь я знаю, каким способом отправлять ему корреспонденцию.
Лагиде».
3. Письмо лорда аббату
«Мой милый аббат!
Обстоятельства в самом деле приняли угрожающий оборот, и я вынужден торопиться, чтобы осуществить свое решение, принятое некоторое время назад. Я нарушу свое уединение и вернусь в Европу. Дела требуют моего присутствия и в Новом Орлеане — правда, всего на несколько дней. Как только окажусь в Европе, сразу же извещу Вас, где и каким образом мы сможем встретиться. В смерть Морреля я не верю — на подобный шаг правительство не осмелится. Герцогу это было бы известно, и он никогда не допустил бы такого злодеяния. Это или выдумка, или недоразумение.
Дону Лотарио я послал письмо, в котором сообщил, что он разорен. Не сомневаюсь, у него хватит сил перенести и это испытание. Письмо к де Морсеру прилагаю.
Через несколько недель мы увидимся и побеседуем на европейской земле.
Эдмон Дантес».
* * *
МОНТЕ-КРИСТО — АЛЬБЕРУ ДЕ МОРСЕРУ«Дорогой Альбер!
Я называю Вас так, ибо намерен предать забвению прошедшие годы и вспомнить времена, когда мы с Вами любили друг друга. Я называю Вас так, ибо не могу называть иначе сына Мерседес!
Когда я был молодым человеком, Ваш отец оклеветал меня и обрек на пожизненное заточение, чтобы завладеть моей невестой. Затем с помощью неблаговидных деяний ему, человеку низкого происхождения, удалось добиться высокого офицерского чина, и он беззастенчиво предал отца моей жены, пашу Янины, туркам, заложив этим предательством основу своего будущего немалого состояния. Все доброе и благородное, что в Вас есть, — все это Вы унаследовали от Вашей матери, от Мерседес!
Когда я приехал в Париж с намерением отомстить моим прежним врагам, когда вновь увидел Мерседес, когда полюбил Вас, я засомневался, вправе ли моя месть настигнуть и Вашего отца. Я долго размышлял об этом. Но даже если бы я и отказался мстить за самого себя, нельзя было простить преступление, совершенное у всех на глазах, — предательскую выдачу туркам отца Гайде. Поэтому я и подготовил ту сцену, которая разыгралась в Палате пэров.
Какие последствия будет иметь это публичное предание позору, меня не интересовало. Ваш отец мог спокойно перенести все происшедшее, мог просто уехать из Парижа. Он же предпочел смерть. Известие о его гибели глубоко потрясло меня. Но разве Вы сами отказались бы покарать преступника только из боязни последствий?
Тогда Вы вызвали меня на дуэль. Ваша мать сознавала, что одному из нас предстоит умереть. Некогда так страстно любя меня — да благословит ее за это Бог до конца ее дней! — она раскрыла Вам глаза на причины, побудившие меня к такому поступку. Вы молча согласились с их справедливостью, отказавшись от поединка.
Так каковы же последствия свершившегося? Вы не станете отрицать, Альбер, что смерть отца наставила Вас на истинный путь. Кем Вы были прежде, в Париже? Одним из тех бездельников, которые проводят всю жизнь в праздности и в конце концов умирают, не оставив после себя никаких добрых дел. Смерть отца раздула ту искру силы и энергии, которая долгое время тлела внутри Вас. Вы отказались от всего, что оставил Вам отец, отказались даже от собственного имени и сделались свободным, самостоятельным, деятельным человеком. Вы стали полезным членом человеческого общества. Из безвольного существа Вы превратились в созидателя собственной судьбы. Вы отвергли поддержку, которую я собирался предложить Вам, и за это я благодарен Вам. Такое доказательство собственной энергии только возвысило Вас в моих глазах.
Вы направились в Африку, а я — я искал уединения. Освободив меня из заточения, Бог сделал меня орудием своей мести, но, может быть, я зашел дальше, чем следовало, может быть, на мне лежало бремя ответственности за судьбы, какие я сломал, сам того не желая. Я дал себе клятву вознаградить все человечество за свои прегрешения перед некоторыми людьми, и в том, что Провидение послало мне новые, несметные богатства, я усмотрел знак того, что Бог милостив ко мне и благословляет мои планы. Добившись справедливости для себя, я пытаюсь теперь добиться ее для всех людей.
Мир стоит на пороге жестоких потрясений. Религия, культура, нравственность — все это может погибнуть, если не найдется сил, способных устоять в этом всеобщем хаосе. Вот почему я вместе с несколькими мудрыми и влиятельными друзьями решил заранее приобрести единомышленников, готовых, когда потребуется, выступить на защиту благого дела. Нужно укреплять религию, веру в божественное Провидение и торжество истины. Мы стремились отыскать людей, которые при любых обстоятельствах и во всех слоях общества могли бы стать оплотом справедливости. Мы всемерно поддерживали своих избранников, поднимали их престиж в глазах окружающих, наделяли земными благами, делали их влиятельными персонами. Подобным образом нам удалось найти в Европе и Америке тысячи заслуживающих доверия людей, которые в условиях всеобщего падения нравов будут способствовать созданию некой новой церкви — церкви веры и праведности, — неважно, в каких формах.
Что касается Африки, у меня не было почти никаких путей для активного вмешательства в ее дела. В то же время меня никогда не покидала мысль вселить в души этих несчастных негров, таких обиженных Богом и людьми, веру в лучшее будущее. И тут я узнаю, что Вы, Альбер, почти чудом оказались в тех краях и заняли там положение, какого, пожалуй, не добиться никому другому! Это известие сделало меня безмерно счастливым. Бог призвал Вас свершить важную миссию! Не отказывайтесь от нее!
И теперь я готов помочь Вам в исполнении Вашей миссии не только советом, но и делом, — я предлагаю Вам денежную помощь. Не отвергайте ее — она довольно значительна и предназначена не лично Вам, но осуществлению одной из самых сокровенных моих надежд. Сейчас я богаче, чем когда бы то ни было. В моем распоряжении примерно сто пятьдесят миллионов долларов наличными, и я почти окончательно решил пожертвовать все свое состояние, за исключением того немногого, что нужно мне самому, на выполнение своих планов. Из этой суммы я дам Вам столько, сколько потребуется. Не пренебрегайте моим предложением, Альбер, умоляю Вас! Не думайте, что я собираюсь посягнуть на Вашу независимость. Если Вы отвергнете мою помощь, Вам придется обращаться за поддержкой к другим. Полностью свободным и независимым Вам не стать никогда.
Через несколько недель я отправляюсь в Европу. Я еще не оставил надежды вновь увидеть Мерседес.
Итак, давайте будем братьями и объединим наши усилия для совместных действий! Свой ответ адресуйте, пожалуйста, аббату Лагиде или герцогу***.
Эдмон Дантес».
IX. ГРАФ РОСКОВИЧ
В один из дней, которые в Новом Орлеане называют прекрасными — европейцу они показались бы невыносимо жаркими и душными, — по дамбе, защищающей город от,| вод Миссисипи, прохаживался неизвестный господин. В гавани кипела жизнь, присущая любому портовому городу. На якоре стояли крупные и мелкие суда под флагами разных стран, повсюду слонялись матросы, в толпе сновали торговцы, предлагая фрукты и прочий незамысловатый товар.
Хотя в толчее, которую преодолевал неизвестный господин, попадались самые разнообразные и чрезвычайно колоритные фигуры, он неизменно привлекал к себе внимание. В то время как все окружающие были облачены в легчайшие летние наряды, он был одет почти по-зимнему. Внешне он выглядел довольно невзрачно. В его лице отсутствовал даже малейший намек на привлекательность. Впалые щеки заросли бородой, которая, казалось, не знала бритвы, но, несмотря на это, никогда не отрастала больше чем на дюйм. Глубоко сидящие глаза серовато-зеленого оттенка не отличались выразительностью. Волосы, рыжеватые, как и борода, были коротко острижены. На шее болтался больших размеров галстук. Обладатель весьма изящного, несмотря ни на что, костюма был, вероятно, состоятельным человеком и, к тому же, кичился своим богатством. Помимо массивной золотой цепочки его жилет украшало множество брелоков, а пальцы были унизаны перстнями. Агенты различных торговых домов, получавшие или отправлявшие грузы, временами прекращали свое занятие и с насмешливым удивлением поглядывали на незнакомца.
— Что это еще за чучело? — спросил один из них своего коллегу.
— Русский! — ответил тот. — У него кредитное письмо на имя банка «Братья Натан». Я уже как-то видел его там, и служащие мне все рассказали.
А русский продолжал свою прогулку вдоль дамбы. Тем временем какое-то большое торговое судно уже снялось с якоря и на всех парусах покидало Новый Орлеан, открыв взорам тех, кто находился в порту, паровую яхту, стоящую на якоре среди прочих судов. С первого взгляда становилось ясно, что это частное судно: оно отличалось чистотой и изяществом линий.
— Кто владелец этой яхты? — поинтересовался странный русский у первого попавшегося матроса.
— Не знаю, сэр, — услышал он в ответ. — Какой-то иностранец.
Тот же вопрос русский задал еще нескольким матросам, но неизменно получал столь же краткий ответ. Видимо, паровая яхта возбуждала его любопытство. Не узнав ничего определенного в порту, незнакомец направился в находившуюся неподалеку контору. Она принадлежала братьям Натан, которые, подобно большинству банкирских домов Америки, не только занимались операциями по обмену валюты, но и возглавляли торговую фирму, а потому держали вблизи порта собственную контору.
Клеркам, вероятно, уже был знаком этот странный русский, потому что они приветствовали его с тем подобострастием, какое всегда проявляют скромные служащие по отношению к состоятельным клиентам.
Как все российские путешественники, он великолепно говорил по-французски. Судя по произношению, его вполне можно было принять за чистокровного француза.
— Скажите, кому принадлежит эта замечательная яхта? Ее как раз хорошо видно из этого окна.
— Не имею представления, господин граф! — ответил первый клерк. — Похоже, судно из Нью-Йорка. А владелец, возможно, англичанин. Да, флаг на яхте английский.
— Господину графу угодно знать, кто хозяин этой паровой яхты? — вмешался клерк постарше, недавно вернувшийся из главной конторы братьев Натан на улице Святого Чарлза. — Я рад услужить вам. Яхта принадлежит лорду Хоупу.
— Лорду Хоупу? — переспросил удивленный граф. — Не мог ли я уже слышать это имя?
— Лорд прибыл из Калифорнии, где у него земельные владения, — продолжал второй клерк.
— Ах, вот оно что! Нет, в таком случае я, пожалуй, не знаю его, — заметил граф и, повернувшись к окну, сделал вид, будто любуется красавицей яхтой. — ВеликолепНое судно! — подытожил он свои впечатления. — Так вы сказали, у него владения в Калифорнии?
— Именно так, господин граф. Впрочем, он возвращается в Европу и пробудет здесь всего несколько дней. Его кредитные письма выписаны на наш банк. Поэтому я и знаю лорда.
— Благодарю вас! Прощайте!
С этими словами граф поспешил покинуть контору.
Первым делом он направился в «Гостиницу Святого Чарлза», разместившуюся на улице того же названия. Там он потребовал счет, рассчитал нанятого на время слугу и упаковал некоторые из своих вещей в специально припасенную для этого парусину. Затем забрал из шкатулки все ценные бумаги и вышел на улицу.
Контора братьев Натан по обмену векселей находилась неподалеку. Граф направился туда и потребовал встречи с управляющим.
Мистер Натан, немолодой дружелюбный человек с приятным, выразительным лицом, весьма мало напоминающий коммерсанта, казался немного смущенным.
— У меня к вам просьба, мистер Натан! — обратился к нему граф.
— О, это вы, граф Роскович! Пожалуйста, чем могу служить?
— Я намерен вернуться во Францию, — объяснил Роскович, — но прежде, чем попасть в Париж, собираюсь совершить путешествие по Италии и Южной Франции. Между тем все мои векселя выписаны на английские банки. Окажите мне услугу: выдайте как можно больше векселей на французские банки. Еще лучше, если бы я мог получить у вас некоторое количество французских банкнотов. Вы в состоянии выполнить мою просьбу?
— Можете не сомневаться! — ответил мистер Натан и вызвал бухгалтера.
Все дело было улажено за каких-нибудь четверть часа. Взамен английских векселей граф Роскович получил французские, а всю наличность, оказавшуюся в тот момент в кассе, — в французских банкнотах. Вполне удовлетворенный, он простился,с банкиром.
— Кстати, мистер Натан, — обернувшись уже на пороге, снова сказал Роскович, — нет ли у вас здесь, в Новом Орлеане, на примете искусного врача?
— Разумеется, есть! — ответил Натан. — Но позвольте узнать, что с вами?
— Нервы немного не в порядке, — ответил граф, — а я знаю свою натуру. Мне предстоит морское путешествие — хотелось бы, знаете, избежать возможных приступов. Так что если вы порекомендуете мне хорошего врача…
— Пожалуйста: доктор Томсон, совсем близко отсюда. Нужно миновать по нашей улице всего четыре дома. Он великолепный врач!
Окончательно распрощавшись с мистером Натаном, граф отправился к доктору Томсону, но не застал его дома. Граф решил подождать, и спустя четверть часа врач появился.
— Я хотел бы поговорить с вами по весьма необычному делу, доктор. Оно, безусловно, должно остаться между нами, — начал граф. — Видите ли, я собираюсь отправиться в Рио-де-Жанейро, чтобы вступить в брак с молодой, очаровательной и очень состоятельной девушкой. По крайней мере именно такой мне ее описывали, поскольку сам я ни разу ее не видел. Нужно вам сказать, что эта женитьба сделает меня несчастным. Мы оба с детства назначены в супруги нашими родителями. Однако на родине, в Петербурге, я влюблен в молодую даму, с которой не намерен расставаться ни при каких условиях. Я лучше умру, чем дам согласие на этот брак. Так что мне остается единственная возможность избежать женитьбы на девице из Рио-де-Жанейро: если она сама отвергнет меня. Но на это у меня сейчас нет почти никаких надежд. Я прекрасно сознаю, что не отличаюсь красотой и, не считая видной фигуры, не обладаю ничем, что могло бы прельстить молодую девушку. Впрочем, меня нельзя назвать и уродом, а раз уж ее с пеленок приучили к мысли, что я ее будущий супруг, она, чего доброго, еще даст свое согласие. И все же она никак не может стать моей женой! Это совершенно невозможно! Поэтому я подумал о последнем, отчаянном средстве. Вы, доктор, должны сделать меня безобразным, омерзительным. Разве не существует снадобий, способных вызывать на коже сыпь?
— Отчего же, иногда такими снадобьями лечат детей, — заметил доктор Томсон.
— В таком случае повышенная доза вызовет тот же эффект и у взрослого?
— Верно, только это небезопасно.
— А в чем состоит опасность?
— Опасность в том, что весь организм претерпевает серьезные изменения, а их последствия непредсказуемы. Дело может дойти и до заболевания крови. Употребляя подобное средство, нужно быть чрезвычайно осторожным.
— Что ж, я буду осторожен, — заверил Роскович. — И еще одно, доктор! Я думаю, что от такой искусственно вызванной сыпи можно избавиться с помощью других снадобий!
— Вы не ошиблись, — согласился врач. — После того как лечение достигает своей цели и сыпь помогает изгнать из детского организма дурные соки, мы избавляем от нее больного.
— Хорошо! Так пропишите мне оба средства: то, что вызывает сыпь, и то, что избавляет от нее. И последнее, доктор! Мне хотелось бы, чтобы сыпь высыпала в основном на лице: ведь это естественно в моих обстоятельствах!
— Господин граф, — серьезно заявил врач, — не относитесь к этому так легкомысленно. Дело может принять опасный оборот. Я, во всяком случае, не хотел бы брать на себя ответственность за подобные эксперименты.
— Разумеется, об этом не может быть и речи! — вскричал Роскович. — Я все беру на себя! Ведь я просил вас молчать об этом деле и сам буду держать язык за зубами. Даю вам честное слово, что употреблю ваши снадобья исключительно для собственной персоны. Решайтесь, доктор! Как только получу рецепты, я немедленно вручаю вам тысячу долларов. Одно снадобье я велю заказать у одного аптекаря, другое — у другого. Вот деньги, доктор, — выписывайте рецепты!
— Как вам будет угодно, но я снимаю с себя ответственность и прошу вас быть осторожным, — сдался доктор Томсон, поглядывая на две пятисотдолларовые бумажки, которые граф положил на стол. — Вот, возьмите рецепты. Того из снадобий, что изготовят по первому рецепту, больше десяти капель принимать нельзя, иначе можно умереть. А если хотите, чтобы сыпь появилась в основном на лице, сильно разотрите его, пока не наступит прилив крови, или воспользуйтесь прежде шпанской мушкой.
— Так и сделаю, будьте уверены! — сказал Роскович, пряча рецепты. — Прощайте, доктор! Еще раз прошу вас хранить молчание. Я уеду сегодня же.
На этом граф откланялся и пошел в гостиницу. Шагал он теперь легко, пружинисто. Казалось, его обуревает радостное чувство и он вполне доволен собой.
Хотя в толчее, которую преодолевал неизвестный господин, попадались самые разнообразные и чрезвычайно колоритные фигуры, он неизменно привлекал к себе внимание. В то время как все окружающие были облачены в легчайшие летние наряды, он был одет почти по-зимнему. Внешне он выглядел довольно невзрачно. В его лице отсутствовал даже малейший намек на привлекательность. Впалые щеки заросли бородой, которая, казалось, не знала бритвы, но, несмотря на это, никогда не отрастала больше чем на дюйм. Глубоко сидящие глаза серовато-зеленого оттенка не отличались выразительностью. Волосы, рыжеватые, как и борода, были коротко острижены. На шее болтался больших размеров галстук. Обладатель весьма изящного, несмотря ни на что, костюма был, вероятно, состоятельным человеком и, к тому же, кичился своим богатством. Помимо массивной золотой цепочки его жилет украшало множество брелоков, а пальцы были унизаны перстнями. Агенты различных торговых домов, получавшие или отправлявшие грузы, временами прекращали свое занятие и с насмешливым удивлением поглядывали на незнакомца.
— Что это еще за чучело? — спросил один из них своего коллегу.
— Русский! — ответил тот. — У него кредитное письмо на имя банка «Братья Натан». Я уже как-то видел его там, и служащие мне все рассказали.
А русский продолжал свою прогулку вдоль дамбы. Тем временем какое-то большое торговое судно уже снялось с якоря и на всех парусах покидало Новый Орлеан, открыв взорам тех, кто находился в порту, паровую яхту, стоящую на якоре среди прочих судов. С первого взгляда становилось ясно, что это частное судно: оно отличалось чистотой и изяществом линий.
— Кто владелец этой яхты? — поинтересовался странный русский у первого попавшегося матроса.
— Не знаю, сэр, — услышал он в ответ. — Какой-то иностранец.
Тот же вопрос русский задал еще нескольким матросам, но неизменно получал столь же краткий ответ. Видимо, паровая яхта возбуждала его любопытство. Не узнав ничего определенного в порту, незнакомец направился в находившуюся неподалеку контору. Она принадлежала братьям Натан, которые, подобно большинству банкирских домов Америки, не только занимались операциями по обмену валюты, но и возглавляли торговую фирму, а потому держали вблизи порта собственную контору.
Клеркам, вероятно, уже был знаком этот странный русский, потому что они приветствовали его с тем подобострастием, какое всегда проявляют скромные служащие по отношению к состоятельным клиентам.
Как все российские путешественники, он великолепно говорил по-французски. Судя по произношению, его вполне можно было принять за чистокровного француза.
— Скажите, кому принадлежит эта замечательная яхта? Ее как раз хорошо видно из этого окна.
— Не имею представления, господин граф! — ответил первый клерк. — Похоже, судно из Нью-Йорка. А владелец, возможно, англичанин. Да, флаг на яхте английский.
— Господину графу угодно знать, кто хозяин этой паровой яхты? — вмешался клерк постарше, недавно вернувшийся из главной конторы братьев Натан на улице Святого Чарлза. — Я рад услужить вам. Яхта принадлежит лорду Хоупу.
— Лорду Хоупу? — переспросил удивленный граф. — Не мог ли я уже слышать это имя?
— Лорд прибыл из Калифорнии, где у него земельные владения, — продолжал второй клерк.
— Ах, вот оно что! Нет, в таком случае я, пожалуй, не знаю его, — заметил граф и, повернувшись к окну, сделал вид, будто любуется красавицей яхтой. — ВеликолепНое судно! — подытожил он свои впечатления. — Так вы сказали, у него владения в Калифорнии?
— Именно так, господин граф. Впрочем, он возвращается в Европу и пробудет здесь всего несколько дней. Его кредитные письма выписаны на наш банк. Поэтому я и знаю лорда.
— Благодарю вас! Прощайте!
С этими словами граф поспешил покинуть контору.
Первым делом он направился в «Гостиницу Святого Чарлза», разместившуюся на улице того же названия. Там он потребовал счет, рассчитал нанятого на время слугу и упаковал некоторые из своих вещей в специально припасенную для этого парусину. Затем забрал из шкатулки все ценные бумаги и вышел на улицу.
Контора братьев Натан по обмену векселей находилась неподалеку. Граф направился туда и потребовал встречи с управляющим.
Мистер Натан, немолодой дружелюбный человек с приятным, выразительным лицом, весьма мало напоминающий коммерсанта, казался немного смущенным.
— У меня к вам просьба, мистер Натан! — обратился к нему граф.
— О, это вы, граф Роскович! Пожалуйста, чем могу служить?
— Я намерен вернуться во Францию, — объяснил Роскович, — но прежде, чем попасть в Париж, собираюсь совершить путешествие по Италии и Южной Франции. Между тем все мои векселя выписаны на английские банки. Окажите мне услугу: выдайте как можно больше векселей на французские банки. Еще лучше, если бы я мог получить у вас некоторое количество французских банкнотов. Вы в состоянии выполнить мою просьбу?
— Можете не сомневаться! — ответил мистер Натан и вызвал бухгалтера.
Все дело было улажено за каких-нибудь четверть часа. Взамен английских векселей граф Роскович получил французские, а всю наличность, оказавшуюся в тот момент в кассе, — в французских банкнотах. Вполне удовлетворенный, он простился,с банкиром.
— Кстати, мистер Натан, — обернувшись уже на пороге, снова сказал Роскович, — нет ли у вас здесь, в Новом Орлеане, на примете искусного врача?
— Разумеется, есть! — ответил Натан. — Но позвольте узнать, что с вами?
— Нервы немного не в порядке, — ответил граф, — а я знаю свою натуру. Мне предстоит морское путешествие — хотелось бы, знаете, избежать возможных приступов. Так что если вы порекомендуете мне хорошего врача…
— Пожалуйста: доктор Томсон, совсем близко отсюда. Нужно миновать по нашей улице всего четыре дома. Он великолепный врач!
Окончательно распрощавшись с мистером Натаном, граф отправился к доктору Томсону, но не застал его дома. Граф решил подождать, и спустя четверть часа врач появился.
— Я хотел бы поговорить с вами по весьма необычному делу, доктор. Оно, безусловно, должно остаться между нами, — начал граф. — Видите ли, я собираюсь отправиться в Рио-де-Жанейро, чтобы вступить в брак с молодой, очаровательной и очень состоятельной девушкой. По крайней мере именно такой мне ее описывали, поскольку сам я ни разу ее не видел. Нужно вам сказать, что эта женитьба сделает меня несчастным. Мы оба с детства назначены в супруги нашими родителями. Однако на родине, в Петербурге, я влюблен в молодую даму, с которой не намерен расставаться ни при каких условиях. Я лучше умру, чем дам согласие на этот брак. Так что мне остается единственная возможность избежать женитьбы на девице из Рио-де-Жанейро: если она сама отвергнет меня. Но на это у меня сейчас нет почти никаких надежд. Я прекрасно сознаю, что не отличаюсь красотой и, не считая видной фигуры, не обладаю ничем, что могло бы прельстить молодую девушку. Впрочем, меня нельзя назвать и уродом, а раз уж ее с пеленок приучили к мысли, что я ее будущий супруг, она, чего доброго, еще даст свое согласие. И все же она никак не может стать моей женой! Это совершенно невозможно! Поэтому я подумал о последнем, отчаянном средстве. Вы, доктор, должны сделать меня безобразным, омерзительным. Разве не существует снадобий, способных вызывать на коже сыпь?
— Отчего же, иногда такими снадобьями лечат детей, — заметил доктор Томсон.
— В таком случае повышенная доза вызовет тот же эффект и у взрослого?
— Верно, только это небезопасно.
— А в чем состоит опасность?
— Опасность в том, что весь организм претерпевает серьезные изменения, а их последствия непредсказуемы. Дело может дойти и до заболевания крови. Употребляя подобное средство, нужно быть чрезвычайно осторожным.
— Что ж, я буду осторожен, — заверил Роскович. — И еще одно, доктор! Я думаю, что от такой искусственно вызванной сыпи можно избавиться с помощью других снадобий!
— Вы не ошиблись, — согласился врач. — После того как лечение достигает своей цели и сыпь помогает изгнать из детского организма дурные соки, мы избавляем от нее больного.
— Хорошо! Так пропишите мне оба средства: то, что вызывает сыпь, и то, что избавляет от нее. И последнее, доктор! Мне хотелось бы, чтобы сыпь высыпала в основном на лице: ведь это естественно в моих обстоятельствах!
— Господин граф, — серьезно заявил врач, — не относитесь к этому так легкомысленно. Дело может принять опасный оборот. Я, во всяком случае, не хотел бы брать на себя ответственность за подобные эксперименты.
— Разумеется, об этом не может быть и речи! — вскричал Роскович. — Я все беру на себя! Ведь я просил вас молчать об этом деле и сам буду держать язык за зубами. Даю вам честное слово, что употреблю ваши снадобья исключительно для собственной персоны. Решайтесь, доктор! Как только получу рецепты, я немедленно вручаю вам тысячу долларов. Одно снадобье я велю заказать у одного аптекаря, другое — у другого. Вот деньги, доктор, — выписывайте рецепты!
— Как вам будет угодно, но я снимаю с себя ответственность и прошу вас быть осторожным, — сдался доктор Томсон, поглядывая на две пятисотдолларовые бумажки, которые граф положил на стол. — Вот, возьмите рецепты. Того из снадобий, что изготовят по первому рецепту, больше десяти капель принимать нельзя, иначе можно умереть. А если хотите, чтобы сыпь появилась в основном на лице, сильно разотрите его, пока не наступит прилив крови, или воспользуйтесь прежде шпанской мушкой.
— Так и сделаю, будьте уверены! — сказал Роскович, пряча рецепты. — Прощайте, доктор! Еще раз прошу вас хранить молчание. Я уеду сегодня же.
На этом граф откланялся и пошел в гостиницу. Шагал он теперь легко, пружинисто. Казалось, его обуревает радостное чувство и он вполне доволен собой.