Надя Платонова. Диалоги

знаний и незнании, которые он приобрел и содержит в каких-то там с смехотворных
голубятнях или восковых слепках и знает их с тех пор, как приобрел, даже если и не имеет
их наготове в душе? И таким образом вы неизбежно будете тысячу раз возвращаться к
одному и тому же, не делая ни шагу вперед". Что же мы ответим на это, Теэтет?

Теэтет. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что сказать.

Сократ. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он нас в этой речи, указывая, что
неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание, отложив это последнее в
сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще недостаточно понятно, что же есть
знание.

Теэтет. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твоими словами.

Сократ. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит: что есть знание? Ведь мы пока но
отказываемся от этого вопроса?

Теэтет. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.
{52}
Сократ. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы меньше противоречить самому себе?

Теэтет. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего другого я не вижу.

Сократ. А как это было?

Теэтет. Сказать, что знание - это истинное мнение. По крайней мере, истинное мнение
безошибочно, и то, что с ним связано, бывает прекрасным и благим.

Сократ. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, проводник говорит: "Река сама покажет". Так
и здесь если мы продолжим исследование, то само искомое по ходу дела откроет нам
возникающие препятствия, если же мы будем стоять на место, мы ничего не узнаем.

Теэтет. Ты прав. Давай посмотрим дальше.

Сократ. Итак, это не требует долгого рассмотрения, поскольку есть целое искусство,
которое указывает тебе, что знание вовсе не есть истинное мнение.

Теэтет. Как? И что же это за искусство?

Сократ. Искусство величайших мудрецов, которых называют риторами и знатоками
законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но, убеждая, внушают то
мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими великими учителями, что не
успеет утечь вся вода, как они досконально изложат всю истину тем, кто не присутствовал
в то время, когда кого-то грабили или еще как-то притесняли?

Теэтет. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.

Сократ. А убеждать - не значит ли это, по-твоему, внушить мнение?

Теэтет. Как же иначе?

Сократ. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно, только если
ты видел это сам, иначе же - нет, в то же время судят об этом по слуху, получив истинное
мнение, но без знания? При этом с убеждение их правильно, если они справедливо судят.

Теэтет. Разумеется.

Сократ. По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были одним и
тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы правильного
решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи.

Теэтет. Сейчас я вспомнил, Сократ, то, что слышал от кого-то, но потом забыл: он
говорил, что знание - это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения
находится за пределами знания. Что не имеет объяснения, то непознаваемо - так он это
называл, - а то, что его имеет, познаваемо.

Сократ. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он различал это познаваемое и
непознаваемое - одно ли и то же слышали об этом ты и я.

Теэтет. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памяти. Вот если бы говорил кто-то другой,
мне сдается, я мог бы следить за ним.

Сократ. Ну что же, слушай мой сон вместо своего. Мне сдается, я тоже слышал от каких-то
людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все прочее, не поддаются
объяснению. Каждое из них само но себе можно только назвать, но добавить к этому
ничего нельзя - ни того, что оно есть, ни того, что его нет. Ибо в таком случае ему
{53}
приписывалось бы бытие или не- бытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро
высказываются только о нем одном и к нему не подходит ни "само", ни "то", ни "каждое",
ни "одно", ни "это", ни многое другое в том же роде. Ведь все эти распространенные слова,
хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они прилагаются. Если бы
это первоначало можно было выразить и оно имело бы свои внутренний смысл, его надо
было бы выражать без посторонней помощи. На самом же деле ни одно из этих начал
невозможно объяснить, поскольку им дано только называться, носить какое-то имя. А вот
состоящие из этих первоначал вещи и сами представляют собою некое переплетение,
имена их, также переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в
сплетении имен. Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они лишь
ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному мнению. Поэтому,
если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа с владеет
истиной, но по знанием этой вощи; ведь кто не может дать или получить объяснение чего-
то, тот этого не знает. Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов
иметь это в качестве знания. Так ли рассказывали тебе это сновидение или иначе?

Теэтет. В точности так.

Сократ. Значит, тебе нравится утверждение, что истинное мнение с объяснением есть
знание?

Те этот. Положительно нравится.

Сократ. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час завладели тем, в поисках чего толпы
мудрецов давно состарились, прежде чем это найти?

Теэтет. По-моему, Сократ, то, что мы высказали, прекрасно.

Сократ. Похоже, что это так. Ибо какое может быть знание без объяснения и правильного
мнения? Впрочем, кое-что в сказанном мне не правится.

Теэтет. Что именно?

Сократ. То, что с виду сказано наиболее складно: о что-де начала непознаваемы, а род
сложенного познаваем.

Теэтет. Разве это неправильно?

Сократ. Это еще нужно узнать. А заложниками того, что мы сказали, будут у нас примеры,
которыми пользовался тот, кто все это говорил.

Теэтет. Какие же?

Сократ. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не их имел в виду говоривший то, о чем
мы толкуем?

Теэтет. Нет, именно их.

Сократ. Давай-ка проверим их снова, более того, проверим самих себя - так или но так мы
обучились грамоте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению, а буквы необъяснимы?

Теэтет. Пожалуй, да.

Сократ. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто то спросит о первом слоге "Сократ", вот
так: "Теэтет, скажи, что такое "Со"?", что ты ответишь?

Теэтет. Что это сигма и омега.
{54}
Сократ. Это и есть твое объяснение слога?

Теэтет. Да, именно.

Сократ. Тогда дай такое же объяснение сигмы,

Теэтет. Но разве можно назвать начала начал? Ведь сигма, Сократ, совсем безгласная, это
какой-то шум, род свиста в гортани. Л вот бета в свою очередь - это и не звук, и не шум, да
и большинство букв тоже. Поэтому очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них
только семь наиболее отчетливых имеют звучание - смысл же имеет одна.

Сократ. Что же, мой друг, здесь мы достигли относительно знания ясности.

Теэтет. По-видимому.

Сократ. Итак, мы правильно указали, что буква с непознаваема, а слог - познаваем?

Теэтет. По крайней мере, похоже на то.

Сократ. А скажи, за слог мы принимаем две буквы или когда их больше двух, то все? Или
же одну какую-то идею, возникающую при их сложении?

Теэтет. Мне кажется, все вместе.

Сократ. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе составляют первый слог моего имени.
Разве не это знает тот, кто знает этот слог?

Теэтет. Как же иначе?

Сократ. Значит, он знает сигму и омегу?

Теэтет. Да.

Сократ. Как же так? Каждую из двух он но знает и, но зная ни одной, вдруг узнает обе?

Теэтет. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.

Сократ. Но если необходимо узнать каждую из двух, коль скоро кто-то собирается узнать
обе, то необходимо предварительно узнать все буквы, чтобы потом узнать слог, и, таким
образом, наше великолепное рас суждение ускользает из рук.

Теэтет. И совсем неожиданно.

Сократ. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, показать. Если слог не то же, что буквы, то и
эти буквы неизбежно не будут его частями, иначе он был бы тождествен своим буквам и
познаваем в той же степени, что они?

Теэтет. Так.

Сократ. Значит, во избежание этого мы считали его отличным от них?

Теэтет. Да.

Сократ. Что же? Если буквы - не части слога, то можешь ли ты указать какие-то другие
части слога, которые не были бы буквами?
{55}
Теэтет. Никоим образом, Сократ. Если уж признавать какие-то части слога, то смешно,
отбросив одни начала, отправляться в поиски за другими.

Сократ. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему рассуждению, слог, видимо, есть
какая-то единая, не имеющая частей идея.

Теэтет. Видимо.

Сократ. Помнишь, мой друг, как немного раньше мы одобрили и приняли положение, что
первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы, поскольку каждое из них само
по себе частей не имеет, и неправильно было бы прилагать к нему слова "есть" или "это",
как отличные от него и ему чуждые? Именно эта причина и делает их необъяснимыми и
непознаваемыми.

Теэтет. Помню. (|

Сократ. И есть ли здесь другая какая-нибудь причина, кроме той, что эти первоначала
просты и неделимы? Я, по крайней мере, не вижу другой причины.

Теэтет. Кажется, другой и нет.

Сократ. Так не относится ли и слог к тому же виду, коль скоро он не имеет частей и есть
единая идея?

Теэтет. Безусловно, относится.

Сократ. Значит, если слог есть совокупность букв и представляет собой нечто целое,
буквы же - его части, то одинаково познаваемы и выразимы будут и слоги и буквы, коль
скоро совокупность частей оказалась тождественной целому.

Теэтет. Да, именно.

Сократ. Если же слог един и неделим, то одинаково неопределимы и непознаваемы будут
слог и буква. Ибо одна и та же причина приведет к одинаковому результату.

Теэтет. Ничего не могу возразить.

Сократ. Следовательно, мы не согласились бы, если бы кто-нибудь утверждал, что слог
познаваем и выразим, а буква - наоборот?

Теэтет. Нет, если мы будем верны нашему рассуждению.

Сократ. А с другой стороны? Не примешь ли ты скорее противоположное утверждение,
правоту которого ты мог осознать, обучаясь грамоте?

Теэтет. Какое именно?

Сократ. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что старался различить каждую букву самое по
себе на взгляд и на слух, чтобы при чтении и письме тебя не затрудняло их расположение?

Теэтет. Ты говоришь сущую правду.

Сократ. А в совершенстве обучиться у кифариста разве не значило для тебя уметь следить
за каждым звуком и определять, от какой струны он исходит? А что звуки - буквы музыки,
это всякий согласится повторить. ;

Теэтет. Не иначе.
{56}
Сократ. И если бы на основании постигнутых нами букв и слогов нужно было судить о
прочих, то мы сказали бы, что род букв дает гораздо более ясное познание и более
основательное, чем слоги, и позволяет достичь совершенства в любом виде учения. И если
бы кто-то утверждал, что слог познаваем, а буква по своей природе непознаваема, то мы
подумали бы, что он волей-неволей впадает в детство.

Теэтет. Несомненно.

Сократ. Здесь, мне кажется, можно было бы при- с вести и другие доказательства. Но как
бы нам не забыть об исходном утверждении. Рассмотрим, что это, собственно, значит:
объяснение вместе с истинным мнением оказывается совершенным знанием.

Теэтет. Это следует рассмотреть.

Сократ. Скажи, что можно было бы подразумевать под объяснением? Сдается мне, что
речь идет об одном из трех.

Теэтет. Из каких же трех?

Сократ. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять- значит] выражать свою мысль звуками с
помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде отражается в потоке,
изливающемся из уст. Или объяснение представляется тебе иначе?

Теэтет. Мне - так. По крайней мере, про действующего так мы говорим: он объясняет.

Сократ. Значит, всякий может "то делать быстрее или медленнее - показывать, что од
мнит по поводу каждой вещи, коль скоро он не глух не нем от рождения. Таким образом,
сколько людей имеет правильное мнение, все они обнаруживают это посредством
объяснения, и ни у кого еще правильное мнение не возникло помимо знания.

Теэтет. Ты прав.

Сократ. Не будем же легкомысленно осуждать того, кто предложил рассматривать знание
так, как мы теперь это делаем, за то, что он будто бы ничего не сказал. Ведь может статься,
он имел в виду совсем не это, но то, что на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при
помощи начал.

Теэтет. Что ты имеешь в виду, Сократ?

Сократ. Например, Гесиод говорит, что в повозке сто деревянных частей. Я не в
состоянии их назвать, да и ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если на вопрос, что
такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов, поручни, ярмо.

Теэтет. Вполне достаточно.

Сократ. А может быть, он нашел бы нас смешными, если бы на вопрос о твоем имени мы
стали выговаривать его по складам и, хотя мы имеем о нем верное представление и
произношение, сочли бы себя знатоками грамматики, располагающими грамматически
точным объяснением имени Теэтета. Ведь нельзя говорить о чем-либо со знанием дела,
прежде чем не определишь каждую вещь при помощи начал, имея при этом истинное
мнение, как это было уже сказано раньше.

Теэтет. Да, это было сказано.

Сократ. Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто способен уяснить
ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это умение,
присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего мнение становится
искусным знатоком сущности повозки, определив целое с помощью начал.
{57}
Теэтет. И ты находишь это благом, Сократ?

Сократ. Только если и ты так находишь, мой друг, и если ты допускаешь, что описание
каждой вещи с помощью начал [букв] и есть ее объяснение, а описание по слогам или еще
большими частями - отсутствие такового. Но подтверди это, чтобы мы вместе подвергли
это рассмотрению.

Теэтет. Я охотно это допускаю.

Сократ. Считаешь ли ты кого-либо знатоком чего-то, если он одно и то же относит то к
одному, то к другому или если об одном и том же он имеет то одно, то другое мнение?

Теэтет. Клянусь Зевсом, я - нет.

Сократ. А не припоминаешь ли ты, с чего ты и другие начинали изучение букв?

Теэтет. Ты имеешь в виду, что к одному и тому же слогу мы относили то одну, то другую
букву или одну и ту же букву ставили то в подобающий, а то и в иной слог?

Сократ. Я имею в виду это.

Теэтет. Нет, клянусь Зевсом, я этого не забыл и не считаю знатоками тех, кто так
поступает.

Сократ. Но что же? Если в одно и то же время кто-нибудь, письменно изображая имя
"Теэтет" подумает, что следует написать тету (в) и эпсилон (е), и так и напишет, а с другой
стороны, принимаясь писать имя "Феодор", напишет тау (Т) и эпсилон (е), подумав, что
так и следует, скажем ли мы, что он знает первый слог ваших имен?

Теэтет. Но мы только что согласились, что поступающий так не знаток.

Сократ. А что мешает ему так же поступить со вторым и с третьим и с четвертым слогом?

Теэтет. Ничто.

Сократ. Значит, у него бывает правильное мнение в соединении с побуквенным
описанием, когда он пишет имя Теэтет по порядку?

Теэтет. Ясно же.

Сократ. Значит, еще не будучи знатоком, он уже имеет правильное мнение, как мы
говорим.

Теэтет. Да.

Сократ. И вместе с правильным мнением он имеет объяснение, поскольку он применял
побуквенное описание, а этот путь мы и назвали объяснением.

Теэтет. Правда.

Сократ. Выходит, бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя назвать
знанием.

Теэтет. Боюсь, что да.

Сократ. Как видно, мы обогатились еще одним сном, считая, что располагаем наиболее
истинным объяснением знания. Или не будем винить себя раньше времени? Может быть,
{58}
его нужно определять не так, а с помощью третьего способа: ведь мы говорили, что только
один из трех способов имел в виду тот, кто определил знание как правильное мнение с
объяснением.

Теэтет. Ты прав. Действительно, один способ еще остался. Первый был как бы
изображением мысли в звуке, второй - недавно разобранный способ перехода от начал к
целому, а что же третье? Как ты скажешь?

Сократ. Как сказали бы многие: [объяснять] - значит иметь какой-либо знак, по которому
искомую вещь можно было бы отличить от всего остального.

Теэтет. Можешь ты мне дать пример [объяснения] какой-либо вещи?

Сократ. Например, если угодно, о Солнце достаточно будет, по-моему, сказать, что оно
самое яркое из всего, что движется в небе вокруг Земли.

Теэтет. Разумеется.

Сократ. Подумай же, ради чего это сказано. Не о том ли мы только что толковали, что,
если подметить отличительный признак отдельной вещи - чем она отличается от прочих
вещей, - тем самым, как говорят некоторые, можно найти объяснение этой вещи? А пока
ты касаешься только общего, у тебя будет объяснение лишь того, что обще вещам.

Теэтет. Понимаю. И мне кажется, что прекрасно назвать это объяснением.

Сократ. Кто соединяет с правильным мнением отличительный признак вещи, тот и
окажется знатоком того, о чем он прежде имел лишь мнение.

Теэтет. Так мы и скажем.

Сократ. И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко, словно перед картиной того, о
чем я толковал, я не понимаю ни капли. А издали мне казалось, будто я рассуждал не без
толку.

Теэтет. В чем же дело? я"

Сократ. Скажу, если смогу. Если я имею правильное мнение о тебе, то, присоединив к
нему еще касающееся тебя объяснение, я узнаю тебя, если же нет - останусь с одним только
мнением.

Теэтет. Да.

Сократ. Объяснение же было истолкованием твоего отличительного признака?

Теэтет. Так.

Сократ. Когда же я всего лишь имел мнение, я не схватывал мыслью ничего из того, чем
ты отличаешься от других? 272

Теэтет. Видимо, нет.

Сократ. Значит, я мыслил что-то общее, что тебе присуще ничуть не больше, чем кому-то
другому?

Теэтет. Безусловно.
{59}
Сократ. Так скажи, ради Зевса, чем же больше в таком случае я имел мнение о тебе,
нежели о ком-то другом? Предположи, что я мыслил, что существует вот этот Теэтет,
который есть человек, с носом, глазами, ртом и прочими членами тела. Разве такая мысль
заставила бы меня мыслить Теэтета скорее, чем Феодора или - по пословице - последнего
из мисийцов?

Теэтет. А как же быть?

Сократ. Но если я мыслю не только имеющего нос и глаза, но курносого и с глазами
навыкате, то больше ли я мыслю тебя, нежели себя самого и всех в таком же роде?

Теэтет. Ничуть.

Сократ. И не прежде, думаю я, составится у меня мнение о Теэтете, чем когда эта твоя
курносость даст мне какой-то отличительный признак в сравнении с любой другой, какую
я видел, курносостью, и так же обстоит со всеми остальными твоими членами: если я
завтра тебя встречу, этот отличительный признак напомнит мне тебя и внушит мне
правильное о тебе мнение.

Теэтет. Ты совершенно прав.

Сократ. Значит, правильное мнение о каждой вещи касается и отличительного признака?

Теэтет. Очевидно.

Сократ. Тогда что бы еще могло значить это присоединение объяснения к правильному
мнению? Ведь крайне смешным оказывается наставление, предписывающее примыслить,
чем что-то отличается от прочего.

Теэтет. Почему?

Сократ. Потому что оно наказывает нам составить себе правильное мнение [о вещах],-
чем они отличаются от других вещей, в то время как мы уже имеем правильное мнение о
них на основе отличия их от других. И сколько бы мы ни толкли подобным образом воду в
ступе, это ничего не даст нам для этого наставления, которое справедливее назвать
приказом слепого, ибо наказывать присоединить то, чем мы уже обладаем, чтобы
постигнуть то, о чем мы имеем мнение, - это воистину ослепление.

Теэтет. Скажи, к чему же сводились эти твои вопросы?

ПАРМЕНИД

Кефал (рассказывает)


К е ф а л. Когда мы прибыли в Афины из нашего родного города Клазомены, мы
встретились на площади с Адимантом и Главконом. Адимант, взяв меня за руку,
сказал:
- Здравствуй, Кефал!. Если тебе здесь что-нибудь нужно, скажи, и мы сделаем, что
в наших силах.
- Затем-то я и прибыл,- ответил я,- чтобы обратиться к вам с просьбой.
- Скажи же, что тебе нужно,- сказал он. Тогда я спросил: - Как было имя вашего
единоутробного брата? Сам я не помню: он был еще ребенком, когда я прежде
приезжал сюда из Клазомен. С той поры, однако, прошло много времени. Отца его
звали, кажется, Пирилампом.
- Совершенно верно.
- А его самого?
- Антифонтом. Но к чему, собственно, ты об этом спрашиваешь?
- Вот эти мои сограждане,- объяснил я,- большие почитатели мудрости; они
слышали, что этот вот самый Антифонт часто встречался с приятелем Зенона, с
неким Пифодором, и знает на память ту беседу, которую вели однажды Сократ, Зоной
и Парменид, так как часто слышал от Пифодора ее пересказ.
- Ты говоришь совершенно верно,- сказал Адимант.
- Вот ее-то,- попросил я,- мы и хотели бы прослушать.
- Это не трудно устроить,- ответил Адимант,- потому что Антифонт в юности
основательно ее усвоил, хотя теперь-то он, по примеру своего деда и тезки,
занимается главным образом лошадьми. Но, если надо, пойдемте к нему: он только
что ушел отсюда домой, а живет близко, в Мелите [2]. После этого разговора мы
пошли к Антифонту и застали его дома; он отдавал кузнецу в починку уздечку.
Когда он того отпустил, братья сообщили ему о цели нашего прихода; он узнал
меня, помня по моему прежнему приезду сюда, и приветствовал. А когда мы стали
просить его пересказать ту беседу, он сначала отказывался, говоря, что дело это
трудное, но потом стал рассказывать.
Итак, Антифонт сказал, что, по словам Пифодора, однажды приехали на Великие
Панафинеи [3] Зенон и Парменид. Парменид был уже очень стар, совершенно сед, но
красив и представителен; лет ему было примерно за шестьдесят пять. Зенону же
тогда было около сорока, он был высокого роста и приятной наружности;
поговаривали, что он был любимцем Парменида. Они остановились у Пифодора, за
городской сткной, в Керамике [4]. Сюда-то и пришли Сократ и с ним многие другие,
желая послушать сочинения Зенона, ибо они тогда впервые были привезены им и
Парменидом. Сократ был в то время очень молод. Читал им сам Зенон, Парменид же
как раз отлучился; оставалось дочитать уже совсем немного, когда вошел сам
Пифодор и с ним Парменид и Аристотель, бывший впоследствии одним из Тридцати, и
вошедшие успели еще услышать кое-что из сочинения, но очень немногое; впрочем,
сам Пифодор еще прежде слушал Зенона.
Прослушав все, Сократ попросил прочесть снова первое положение первого
рассуждения и после прочткния его сказал:
Основной элейский тезис - Как это ты говоришь, Зенон? Если существует многое, то
оно должно быть подобным и не подобным а это, очевидно, невозможно, потому что и
неподобное не может быть подобным, и подобное - неподобным. Не так ли ты
говоришь?
- Так,- ответил Зенон.
- Значит, если невозможно неподобному быть подобным и подобному - неподобным, то
невозможно и существование многого, ибо если бы многое существовало, то оно
испытывало бы нечто невозможное? Это хочешь ты сказать своими рассуждениями?
Хочешь утверждать вопреки общему мнению, что многое не существует? И каждое из
своих рассуждений ты считаешь доказательством этого, так что сколько ты написал
рассуждений, столько, по-твоему, представляешь и доказательств того, что многое
не существует? Так ли ты говоришь, или я тебя неправильно понимаю?
- Нет,- сказал Зоной,- ты хорошо схватил смысл сочинения в целом.
- Я замечаю, Парменид,- сказал Сократ,- что наш Зоной хочет быть близок тебе во
всем, даже в сочинениях. В самом деле, он написал примерно то же, что и ты, но с
помощью переделок старается ввести нас в заблуждение, будто он говорит что-то
другое: ты в своей поэме утверждаешь, что все есть единое, и представляешь
прекрасные доказательства этого; он же отрицает существование многого и тоже
приводит многочисленные и веские доказательства [5] . Но то, что вы говорите,
оказывается выше разумения нас остальных: действительно, один из вас утверждает
существование единого, другой отрицает существование многого, но каждый
рассуждает так, что кажется, будто он сказал * совсем не то, что другой, между
тем как оба вы говори те почти что одно и то же.
- Да, Сократ,- сказал Зоной,- но только ты не вполне постиг истинный смысл
сочинения. Хотя ты, подобно лакейским щепкам [6], отлично выискиваешь и
выслеживаешь то, что содержится в сказанном, но прежде всего от тебя ускользает,
что мое сочинение вовсе не притязает на то, о чем ты говоришь, и вовсе не
пытается скрыть от людей некий великий замысел. Ты говоришь об обстоятельстве
побочном. В действительности это сочинение поддерживает рассуждение Парменид
против тех, кто пытается высмеять его, утверждая, что если существует единое, то
из этого утверждения следует множество смешных и противоречащих ему выводов.
Итак, мое сочинение направлено против допускающих многое, возвращает им с
избытком их нападки и старается показать, что при обстоятельном рассмотрении их
положение <существует многое> влечет за собой еще более смешные последствия, чем
признание существования единого. Под влиянием такой страсти к спорам я в
молодости и написал это сочинение, но, когда оно было написано, кто-то его у
меня украл, так что мне не пришлось решать вопрос, следует ли его выпускать в
свет или нет. Таким образом, от тебя ускользнуло, Сократ, что сочинение это
подсказано юношеской любовью к спорам, а вовсе не честолюбием пожилого человека.
Впрочем, как я уже сказал, твои соображения недурны. Критика дуализма вещи и
идеи - Принимаю твою поправку, - сказал Сократ, - и полагаю,что дело обстоит
так, как ты говоришь. Но скажи мне вот что: не признаешь ли ты, что существует
сама по себе некая идея подобия и другая, противоположная ей,- идея неподобия
[7]? Что к этим двум идеям приобщаемся и я, и ты, и все прочее, что мы называем
многим? Далее, что приобщающееся к подобию становится подобным по причине и
согласно мкре своего приобщения, приобщающееся же к неподобию - таким же образом
неподобным и приобщающекся к тому и другому - тем и другим вместе? И если все