Нагорный Алексей Петрович. Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

   — Никто, — обернулся Ровский. — Я же предварил вас: мистика. Умер Куликов. Они любили друг друга, и я ощутил какую-то тоску. Я подумал, что беда никогда не приходит одна. Я не могу объяснить, но я ждал со дня на день, что Нину убьют.
   — Вы должны были сообщить о своих подозрениях нам! — заявил Витька. — Факты были?
   — Нет. — Ровский покачал головой. — Тоска была. И боль.
   — Куликова на самом деле Юрой звали, — сказал Коля. — И он был не Куликов, а Томич.
   — Что? — переспросил Розский. — Какая разница, товарищ следователь. Его больше нет. И ее больше нет. Фамилии и имена нужны живым.
   — А вы знали об этом? — спросила Маруська.
   — Нет. Я даже затрудняюсь вам объяснить, зачем это нужно было… Коле…
   — В прошлом Юра был офицером, — заметил Витька.
   — А я — бухгалтером, у Ивана Пермитина служил, у врага… — тихо сказал Ровский. — На этом самом заводе. Ну и что?
   — В самом деле, ну и что? — сказал Коля. — Дело не в том. Меня интересует другое. Юра был знаком с этим вот человеком. — Коля протянул Ровскому фотографию Длинного. — Кстати, вы его никогда раньше не встречали?
   Ровский долго доставал очки и еще дольше устраивал их на переносице. Посмотрел на фотографию:
   — Нет, никогда. Я не знаю этого человека. А что такое? Он имеет отношение к событиям?
   — Именно он убил Нину.
   Ровский скомкал платок:
   — Я надеюсь, суд воздаст ему по заслугам. Его расстреляют?
   — Он уже получил свое. Он погиб в перестрелке с нашим работником.
   — И все-таки, почему убили вашу дочь? — снова вмешался Витька. — Может, она что знала? И могла выдать преступников?
   — Если бы я мог ответить, — тихо сказал Ровский. — Если бы я только мог! Но я слабый, больной старик, увы! И я верю, что более молодые и сильные — вы, во всем разберетесь. Вы простите меня, мне плохо, я лучше пойду.
   — Вас отвезут домой на машине, — сказал Коля. — Спасибо вам, до встречи.
   — Вы вызовете меня еще? — Ровский с трудом встал.
   — Скорее всего, да. До свидания.
   Ровский ушел. Коля долго сидел в мрачной задумчивости и молчал.
   — Вот что, братцы, — наконец сказал он, — пока все глухо. Тебя, Витя, попрошу найти в архиве послужной список Томича, установить последнее место его службы и поискать среди его бывших сослуживцев интересующих нас людей.
   — Понял.
   — Давайте еще раз изучим материалы дела, — продолжал Коля. — Я прошу каждую свободную минуту вчитываться и вдумываться. Может быть, что-нибудь и углядим. Братцы, я совсем выдохся, пойду минут сорок пройдусь. Маруся, ты останешься за меня!
   На набережной Фонтанки ветер накрутил десятки снежных сугробов. Прохожие опасливо обходили их, а мальчишки с разбегу налетали и барахтались в снегу — с визгом и криками. Коля остановился на своем любимом месте — у чугунного парапета напротив Сергиевской. Теперь она называлась улицей Чайковского. Летний сад, Фонтанка и Нева… Лед был в торосах, местами выступала вода. Она тут же замерзала, превращаясь в стекловидные зеленоватые оконца.
   Семнадцать лет назад «псковской» Колька Кондратьев приехал в неведомый, шумный Петроград, наполненный черными бушлатами революционных матросов. Приехал искать счастья и доли, едва не попал под расстрел, но по вечному закону жизни плохое сменилось хорошим, и встретился Коле рабочий человек, большевик Бушмакин, и все сразу стало на свои места. Ясный путь впереди и главный закон революции — «кто был ничем, тот станет всем» — в действии. Сколько же воды в самом прямом смысле унесли с тех пор Фонтанка и Нева. Скольких друзей скрыла земля петроградских кладбищ. «Говорят, человек должен быть счастлив, — думал Коля. — А я? Счастлив ли я? Несмотря на все ошибки, утраты, недостатки и нехватки нашей трудной жизни, да, я счастлив! Потому что у меня есть дело, за которое я готов отдать жизнь, у меня единомышленники-товарищи, которые в трудную минуту станут моим самым твердым плечом, у меня есть любовь — навсегда, до березки… Я — счастлив!»
   …Дома был только Генка. Он поступил в авиамодельный кружок и старательно мастерил первый в своей жизни планер.
   — Слушай, сын, — Коля с нескрываемым восхищением осмотрел ладно сделанный фюзеляж. — Ты молодец!
   — Меня уже хвалили, — без излишней скромности заявил Генка.
   — А меня в твоем возрасте били, — грустно сказал Коля. — И нещадно. Придет пьяный отец — и по шеям. Да ладно об этом. Тебе, брат, тринадцать уже. Кем станешь? Конструктором самолетов?
   — Авиация нынче — первое дело, — сказал Генка и сел рядом с Колей. — Нет, батя, я по другой линии пойду.
   — По какой же, интересно? — оживился Коля.
   Генка помолчал немного:
   — Окончу школу, в армии отслужу и потом пойду учиться на оперативного работника. Ты этому делу жизнь посвятил.
   — Ну уж и посвятил, — растроганно сказал Коля.
   — Так мама говорит. — Генка прижался к отцу. — А она всегда говорит правду. Ты посвятил, и я посвящу. Ты не удивляйся, батя. Ты мне отец, а Мария Ивановна — мать, но моих первых кто порешил? Я не забыл, батя. — Генка заплакал.
   Коля прижал его к себе, гладил по голове, по щекам.
   — Ты что, брат, да что же ты. Перестань, мы с тобой земляки. Псковские мы, не положено нам такое.
   — Хуже нет, кто других убивает, — сквозь слезы сказал Генка. — Я должен их всех поймать! Я их поймаю, увидишь.
   Пришла Маша, крикнула с порога:
   — Мужчины! Рыцари! Где вы? Женщина сгибается под тяжестью двух сумок!
   — Что купила? — Коля отнес сумки на кухню.
   — Да так, всяко-разно, — улыбнулась Маша. — Мы с Таей в очереди за картошкой стояли, вот купили по десять кило. Она еще в кооператив пошла, за подсолнечным маслом. А что у тебя, муженек?
   — Худо, — вздохнул Коля. — Нашли ниточку, а она возьми и порвись. Убили дочь бухгалтера. Помнишь, я тебе рассказывал?
   — Мне теперь только и остается, что твои рассказы слушать. Николай, у тебя нет ощущения, что мы начинаем жить как-то не так?
   — Нет, — удивленно сказал Коля. — А почему ты об этом говоришь?
   — Было когда-то хорошее время. Была я тебе боевой подругой. И делили мы все пополам, дорогой муженек: и хлеб, и сахар, и пули. Слава богу, хоть Генка у нас есть.
   — Сотрудником УГРО хочет стать, — с гордостью сообщил Коля.
   Маша кивнула и улыбнулась:
   — Я знаю, Коля. Никогда бы не подумала, что мой сын захочет стать милиционером, а я буду этому радоваться. Он приходит из школы, рассказывает, как ребята дразнят его за то, что отец — милиционер. А он дает отпор, веришь — агитирует их за милицию! У них в классе уже человек десять хотят у вас работать. Надо их к вам на экскурсию сводить.
   — Не детское это зрелище, — вздохнул Коля. — А вообще-то, веди! Я, знаешь, о чем подумал? При государе-императоре такое было невозможно. Дети тогда о чем угодно могли мечтать, только не о службе в полиции! Значит, мы резко отличаемся от них, и это хорошо. Это очень приближает последний день…
   — Какой еще последний день?
   — А тот самый, — улыбнулся Коля, — в который мы выпустим из домзака последнего жулика.
   В кабинете было душно — комендант расщедрился и натопил печку докрасна. Коля открыл окно, в комнату ворвался свежий, морозный воздух. Вечерняя Дворцовая площадь переливалась огнями фонарей, гуляли парочки.
   — А что, братцы, — задумчиво сказал Коля, — гуляют люди. Вечер — а они гуляют и ничего не боятся. Гордитесь! Это ваша заслуга. — Коля повесил пальто на вешалку и пригладил волосы. — Изучаете?
   — Есть одно несоответствие. — Маруська подняла голову от бумаг. — Мы с Витей все проверили и сопоставили.
   — Что именно? — Коля начал перелистывать дело.
   — Проверяй, — сказала Маруська. — За убитым вахтером Ивановым числится наган номер сто восемьдесят три двести пятнадцать. А фактически при нем обнаружен сто тринадцать пятьсот шестнадцать. Нашел?
   — Нашел, — кивнул Коля. — Это кто же усмотрел? Ты, Витя?
   — Я. — Витька не скрывал гордости. — В постовой ведомости значится один номер, а фактически — другой! А этого другого у них на заводе никогда и не было! Вот поглядите, я привез ведомости со времен Ивана Пермитина, хозяина.
   — А может, твой Куликов и в самом деле хороший человек, — проговорил Коля. — Интерес к первому изданию Лермонтова и убийство двух человек плохо вяжутся.
   — Бывают и исключения, — заметила Маруська. — Помнишь, в прошлом году на Владимирском взяли карманника? Студент третьего курса технологического!
   — Ну и что? — Коля пожал плечами. — Это исключение, редкость. Вы же знаете: мир преступника не выходит за пределы бутылки. У всех у них узкие, тупые лбы. Но вот я думаю: если не Куликов, то кто? Свой? Он в полном смысле этого слова должен быть своим, товарищи! Его все знают, никто не опасается. Он заходит в кассу, когда там никого еще нет. У него два нагана. Один — куликовский, номер четыреста двадцать один восемьсот, второй — посторонний, номер сто тринадцать пятьсот шестнадцать. Из куликовского он убивает Анисимова, Евстигнеева и Иванова , а из постороннего — Куликова! Затем сует этот посторонний в руку мертвого Иванова, а куликовский — Куликову. А настоящий наган Иванова и тот, что заранее подсунул Куликову, уносит и уничтожает, и тогда получается, что всех убил Куликов, а Куликова подстрелил Иванов! Если я прав, Куликов сном-духом ни в чем не виноват. Кстати, эта версия объясняет, почему в руках Иванова оказался наган сто тринадцать пятьсот шестнадцать.
   — Имею вопрос, — сказал Витька. — А как, по-вашему, удалось Своему заполучить наган Куликова? Выходит, он его заменил другим наганом, чтобы Куликов не обнаружил пропажи? По-вашему, тот, кто это сделал, — не вызывал у Куликова ни малейших подозрений? Он что, вместе с ним жил? А куда он дел деньги? Как их вынес? Слабо, товарищ начальник!
   — Тут вот ведь какое дело, — вступила в разговор Маруська. — Ты, Коля, забываешь, что зайти в кассу никто не мог. Свидетель Анохин как говорит? Стучал в кассу без пяти два, — кроме Тихоныча никого не было. А без одной минуты два уже стояла очередь и преступнику, если по-твоему считать, деться было некуда!
   — Четыре минуты… — вдруг сказал Витька.
   — Ты про что? — Коля с интересом посмотрел на разгорячившегося парня.
   — Про то, что от без пяти два до без одной минуты два — ровно четыре минуты прошло. В этот промежуток у кассы никого не было, а если преступник — мастер, то… — Витька развел руками: сами, мол, понимаете.
   — Верно, — оживился Коля. — У него были в запасе четыре минуты. Это не так уж и мало! А потом вы учтите, что Анохин с Тихонычем через окошечко разговаривал. А может, в эту минуту убийца уже в кассе сидел, только Тихонычу он опять-таки своим человеком казался?
   — А может, Тихоныч тоже был с ними в сговоре? — вскочил Витька и покраснел. — Не-е… Чепуха. Сморозил я.
   — Нужно все проверить в натуре, — сказала Маруська. — Я предлагаю провести эксперимент. Сыграем спектакль. Все сделаем, как тогда.

* * *

   На следующий день всех участников недавних заводских событий собрали в кабинете заместителя директора. Коля объяснил, что будет проведен следственный эксперимент, поэтому, находясь на месте происшествия, все должны делать по возможности то же самое, что делали в день ограбления кассы.
   — От точности ваших поступков будет зависеть раскрытие преступления, — Коля несколько преувеличил значение эксперимента, но сделал это умышленно, чтобы вызвать у свидетелей энтузиазм. Все разошлись. Анохин повел Колю в кассу.
   Лестница и коридор были пусты, и Анохин заметил по пути, что именно так оно и было в прошлый раз.
   — Начали… — Коля посмотрел на часы.
   Анохин постучал в дверь кассы. Открылось окошечко.
   — Чего тебе? — спросил Витька. Он играл роль кассира Тихоныча.
   — Я… — растерялся Анохин. — Понимаете… А, была — не была! — Анохин махнул рукой и затараторил: — Тихоныч, войди и положение, деньги — во как нужны! Будет зарплата?
   — Вали в цех, — сказал Витька. — Объявят — придешь. У нас ни для кого исключений нет.
   — Тихоныч… — Анохин вошел во вкус и роль играл очень правдоподобно. — Чего тебе стоит? Ты только намекни, а уж я догадаюсь!
   Коля смотрел на часы.
   — Я все тебе сказал.
   Витька захлопнул окошечко кассы.
   — По времени — сходится, — заметил Коля. — Ладно. А теперь скажи, видел кого-нибудь в кассе? В момент разговора?
   — И тогда не видел, и теперь, — сказал Анохин.
   — Пойдем.
   По коридору навстречу им уже шли три человека — «Евстигнеев» и два «вахтера».
   — Я с ними только поздоровался, — сказал Анохин. — Привет, ребята! Увидел денежный мешок, понял, что зарплата все же будет, и побежал в цех объявить! На все ушло минуты четыре. Потом я вернулся — уже стояла очередь.
   Вышли во двор. К кассе быстро приближался бухгалтер Ровский. Как всегда, он был тщательно одет.
   — Я шел именно так, — на ходу объявил он Коле. — Ни быстрее, ни медленнее.
   Ровский скрылся в подъезде, и тут же к кассе побежали рабочие и служащие завода. Через несколько секунд выстроилась огромная очередь.
   — Когда я вернулся, все так и было, — подтвердил Анохин.
   К Коле подошел пожилой рабочий — первый в очереди.
   — Все так, товарищ начальник, — сказал он. — Бежал по двору — никого! Вошел в вестибюль — слышу, по лестнице кто-то чапает. Ну, думаю, опять товарищ Ровский. И на этот раз я его не обошел! Я вам знаете что скажу! Три года получаю здесь жалованье — случая не помню, чтобы Ровский первым не оказался! Подхожу к кассе — на тебе! Он!
   Ровский стоял у кассы. Он улыбнулся Коле, поздоровался с рабочим.
   — Все свободны, — сказал Коля. — Если ни у кого нет никаких заявлений или сообщений, — можно разойтись.
   Коля вошел в кассу. Кроме Витьки, здесь были несколько работников заводской охраны и Маруська.
   — Почему не стреляли? — спросил Коля. — Я же четко сказал: холостыми, пять раз.
   — Сделали ровно пять выстрелов. — Витька показал барабан нагана. — Составили протокол. Ничего не слышно, вот и все. — Витька подвинул Коле листок с протоколом, Коля расписался.
   Все разошлись.
   — По-моему, мы еще больше затемнили картину, — сказала Маруська. — Получается так, что никто, абсолютно никто в кассу проникнуть не мог!
   — Выходит, преступник испарился? — спросил Витька. — Ушел сквозь стену и деньги унес?
   Коля посмотрел на своих помощников.
   — Преступник ушел на глазах у всех. — Он потер виски, видно было, что какая-то мысль ускользает от него, а он старается ее удержать и никак не может. — Преступник спокойно ушел, и все это видели, — повторил Коля.
   — Почему же никто об этом не говорит? — спросила Маруська. — Коля, ты переутомился, нам всем нужно денек отдохнуть.
   — Денек? — Коля пожал плечами. — Осталось сорок восемь часов, Маруся. А мне не хватает маленького кирпичика, братки, чтобы закончить этот дом.
   В дверь постучали.
   — Идет твой «кирпичик», — пошутила Маруська. — Сейчас все станет ясно.
   — Кто его знает, — сказал Коля и открыл двери. На пороге стоял рабочий — участник эксперимента, тот самый, что изображал второго в очереди.
   — Извиняйте, — начал он виновато. — Вот вы велели давеча, чтобы все было, как тогда. До ниточки!
   — Велел, — кивнул Коля. — А что, вы сделали что-нибудь не так?
   — Не я… — рабочий махнул рукой. — Три года я в очереди втором бываю, а товарищ Ровский — первый. Он все три года с чемоданчиком приходил. А нынче — пустой пришел. Это само собой, пустяки, так что извиняйте, но раз уж велено, чтоб все тютя к тютю было, я решил сказать.
   — Большое вам спасибо, — сказал Коля. — Спасибо.
   Голос у Коли задрожал, и рабочий с тревогой и недоумением спросил:
   — Может, я чего не так?
   — Нет-нет, все так. — Витька выпроводил его из кассы. — Он? — Глаза у Витьки загорелись, парень сразу стал похож на коллекционера, который увидел старинный шедевр.
   — Он, — сказала Маруська. — Чемодан все ставит на свое место! Может, решимся на обыск?
   — А какое обвинение мы ему предъявим? — спросил Коля. — Ведь можем ничего не найти. Вот что: линию Нина — Ровский — Куликов — Длинный нужно как можно быстрее доработать. Сколько тебе еще нужно времени, Витя?
   — Завтра закончу.
   — У меня есть план, — сказал Коля. — Я над ним подумаю. А вы сегодня отдыхайте.
   — А ты? — спросила Маруська.
   — А я прогуляюсь за Ровским.
   — Я с тобой, — безапелляционно заявила Маруська.
   Коля улыбнулся:
   — Ты, верно, никогда не научишься подчиняться с одного слова. Ладно. С тобой не поспоришь. До вечера.
   Быстро темнели. Поеживаясь от холода, Коля вышагивал по трамвайной остановке. Наконец, появилась Маруська. Коля посмотрел на часы:
   — Через три минуты — смена. Ты — напротив ворот. Я — справа. Пошли!
   Оба были одеты, как средние горожане: на Маруське пальто с воротником из кролика и пуховый платок, на Коле — валенки, зипун и баранья папаха. Коля выглядел, как извозчик, на минуту оставивший свои сани.
   Прогудел гудок. Хлынула смена — сотни людей. Ровского среди них не было. Постепенно напор толпы стих. Прошли самые неторопливые, и вахтеры закрыли ворота.
   Маруська и Коля терпеливо ждали. Слабо засветились грязные лампочки в фонарях, трамваи зажгли сигнальные огни. Наконец, появился Ровский, затрусил к остановке. Коля посмотрел в сторону Маруськи. Она показала условным жестом, что видит бухгалтера, и пристроилась ему в спину. Коля шагал по противоположной стороне улицы. Подошел трамвай. Ровский сел в моторный вагон. Маруська вошла в тот же вагон с задней площадки, а Коля — во второй. За окном мелькали ярко освещенные витрины: Ровский стоял совершенно спокойно, он ни о чем не догадывался. Кондуктор протяжно и звонко выкрикивал названия остановок, колеса постукивали на стыках. Когда справа встала коричневая стена Летнего сада, тренькнул звонок, и кондуктор объявил: «Михайловский замок!» — Ровский встрепенулся и начал проталкиваться к выходу. Маруська выбралась из трамвая следом за ним. Коля замыкал «колонну».
   В таком порядке все трое и вошли в Михайловский сад. Ровский двигался ровным, уверенным шагом. Миновал вторую ограду — высокую решетку с коваными цветами — в стиле позднего барокко. Бухгалтер оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, приблизился к парапету Екатерининского канала. Еще раз оглянулся. Маруська — она отошла к восточному входу храма «На крови» — сделала вид, что молится, а Коля едва успел отскочить за пилон ограды. Ровский скрылся за церковью.
   Коля бегом пересек пространство, отделяющее сад от парапета, и, надвинув шапку на лоб, повернул направо. Здесь было светло от множества свечей, наставленных и налепленных вокруг статуи Христа распятого. Молились люди. Коля с удивлением заметил среди стариков и старух совсем молодых мужчин и женщин, Ровский стоял на коленях около самого распятия и истово крестился.
   Коля подошел к распятию, снял шапку. Пожилая женщина протянула ему незажженную свечу.
   — Спаси вас бог, — тихо сказал Коля.
   Он затеплил свечу, прикрепил у ног Христа. Ровский продолжал усердно молиться. По его размеренным, неторопливым движениям и жестам Коля понял, что бухгалтер совершенно спокоен и абсолютно уверен, что никто за ним не следит. Еще один мужчина вынырнул из темноты, зажег свечу и опустился на колени рядом с Рорским. Коля хорошо его рассмотрел: лет семидесяти, лицо открытое, волевое, кустистые брови в пол-лба. Одет заурядно — старенькое пальтецо с меховым воротником, истертым до кожи, мешковатые брюки в полоску, залатанные ботинки. Старик крестился, в разговор с Ровским не вступал. Но вот бухгалтер отбил последний поклон, поцеловал ступни Христа и положил около распятия свернутую в трубочку записку. Она сразу же затерялась среди десятков аналогичных записок. Ровский поднялся и ушел. Коля сделал Маруське условный знак, означавший, что она должна проводить Ровского, и продолжал наблюдать. Старик начал бить поклоны, и в один из таких поклонов Коля увидел, что около ног Христа легла еще одна записка. А та, что положил Ровский, — исчезла. Старик ушел. Коля помедлил мгновение и двинулся следом. Старик миновал Театральный мост, вышел на площадь и свернул налево, на Большую Конюшенную. Около дворника, который старательно скреб тротуар, старик остановился и приподнял шапку:
   — Добрый вечер, Геликон Петрович, как дела?
   Дворник почтительно сдернул картуз:
   — Припозднились вы нынче. Чай совсем перепрел. А может, водочки?
   — А может, и водочки, — весело сказал старик. — Радость у меня. — Он скрылся в доме, который примыкал к Голландской церкви.
   Коля выбежал на Невский и сразу же увидел постового милиционера. Тот прохаживался у памятника Барклаю де Толли.
   — Я инспектор первой бригады. — Коля показал удостоверение, но милиционер широко улыбнулся, отвел руку Коли в сторону и сказал:
   — Лукьянов моя фамилия, вы меня не помните, а я вас, товарищ начальник, лично знаю. Случилось что?
   — Дом у Голландской церкви. Второе парадное. Кто там у дворника живет?
   — У Геликона? — еще шире улыбнулся милиционер. — Забавная это история, товарищ начальник! Фабрикант живет!
   — То есть? — опешил Коля.
   — Да бывший! — махнул рукой постовой. Ему было очень приятно, что он смог удивить такого бывалого человека, как Коля. — Год назад вернулся по амнистии с Соловков — старик совсем, его и освободили. Вред от него теперь какой? Ну, он и живет у своего бывшего дворника, помаленьку побирается по родным и знакомым. Тем и сыт.
   — Вы докладывали в районе? — строго спросил Коля.
   — Товарищ начальник, — укоризненно развел руками милиционер. — Да он и мухи не обидит! Как не докладывал — сразу же! Однако прописали его! Пермитин фамилия, может, слыхали?
   — Иван? — Коля не смог сдержать изумления, и постовой тревожно сказал:
   — Ну да! А что? А может, вы кого другого имеете в виду? Этот заводом в свое время владел, Невским.
   — Будь начеку. — Коля приложил ладонь к шапке и ушел.
   В коридоре управления Коля встретил Бушмакина и Сергеева.
   — Один день остается, — напомнил Сергеев. — Завтра — и все. Успеете?
   — Успеем, — уверенно сказал Коля. — Теперь наверняка успеем.
   В кабинете его уже ждал Витька. Он был бледен и торжествен.
   — Разрешите доложить, — начал он срывающимся от волнения голосом. — Ваше задание выполнено! Значит, так: Куликов, а иначе — Томич Юрий Александрович, — офицер штаба Юденича, вот список штаба, я снял копию.
   Коля проглядел копию и положил ее на стол.
   — Ты так сверкаешь, — сказал он добродушно, — что это явно не все! Ну, не томи! Кого это ты подчеркнул в списке? Чеботарев Артур Георгиевич! Из контрразведки. Знакомая фамилия. Сейчас я вспомню, погоди… — Коля задумался на мгновение и улыбнулся: — Вспомнил: Фекла Чеботарева. Длинный к ней на могилу ветку положил. Значит…
   — Длинный и Чеботарев — одно и то же лицо, — резюмировал Витька. — Смотрите, что получается: Томич и Ровский — на заводе, Чеботарев — вне. Он явно чья-то связь.
   — Ровский вчера вечером встретился с Иваном Пермитиным, вот тебе и связь.
   — Бот это да! — ахнул Витька. — Ну, все! Можно, я считаю, приступать к реализации дела! Ай да мы! Ухватили слона за хвост!
   — Напиши начальнику управления рапорт, — приказал Коля. — За Пермитиным нужно немедленно установить постоянное наблюдение!
   — Его надо за жабры!
   — А деньги? — парировал Коля.
   — Найдем при обыске!
   — А если нет? — Коля вздохнул. — Это не просто «деньги», Витя. Это зарплата трех тысяч человек.
   Пришла Маруська:
   — Все готово — «куклы» в пачках, понятые, заключение экспертов, что «куклы» по весу и размерам точно соответствуют настоящим деньгам. Через полчаса начнут давать «зарплату».
   — Поехали, — решил Коля.
   …У окошка кассы волновалась очередь. Первым, как всегда, стоял Ровский.
   — По вас часы можно проверять, — подошел Коля.
   — Ну что вы, — слабо улыбнулся Ровский. — Вы шутите. Скажите, а что, деньги уже нашли? Или вам дали взаймы? Помнится, товарищ Сергеев говорил, что денежных резервов в Ленинграде нет.
   — Нашлись… резервы, — Коля постучал в окошечко кассы. — Входите.
   — Я, — удивился Ровский. — С какой стати?
   — Мы все объясним. — Коля слегка подтолкнул опешившего бухгалтера через порог и закрыл дверь.
   — Здравствуйте. — Ровский растерянно посмотрел на присутствующих. За столом сидел новый кассир. Рядом с ним — заведующий финчастью Рыков. Справа стоял милиционер. — Что все это значит, граждане? — Ровский начал нервничать.
   — Где ваш чемоданчик? — спросил Коля.
   — Собственно… какой? — Ровский растерялся.
   — Вот этот, — Коля взял из руки милиционера чемоданчик Ровского. — Это ваш? — Коля поставил чемодан на стол перед Ровским.
   — Нет! — Ровский даже отскочил, но тут же взял себя в руки. — Хотя… простите, я не рассмотрел сразу. Это — мой. И что же?
   — Почему же он не у вас в руках?
   — Он не всегда мне нужен.
   — Изо дня в день три года подряд был нужен, а теперь нет? Вы же с ним, простите, в уборную ходили, ни на секунду не выпускали из рук!
   — А на этот раз он мне не понадобился, — улыбнулся Ровский. — И что же?
   — И в прошлый раз не понадобился?
   — И в прошлый раз.
   — А в день похищения денег этот чемоданчик был у вас в левой руке. Огласить показания свидетелей? Или пригласить их для очной станки?
   — Допустим, был, — медленно сказал Ровский. — И что же?
   — Дайте деньги. — Коля повернулся к Маруське.
   Она открыла банковский мешок и вывалила на стол крест-накрест заклеенные пачки. По виду они были совершенно настоящие.