Нагорный Алексей Петрович. Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

   Зина долго смотрела на Витьку и молчала. Вошла мать.
   — Случилось что-нибудь? — тревожно спросила она.
   — Зачем вы так? — Зина положила фотографию на стол. — Гадко… это.
   — Не нужно, Зиночка, — остановила ее мать. — Осуждать всегда легко. А меня участковый предупредил: «Еще раз жильцы пожалуются, я вам на работу письмо напишу…» Что оставалось делать?
   — Не знаю. Но я бы не отдала.
   — А я знала, что будет, если мы не отдадим. — Мать горько улыбнулась. — Пришло бы письмо на работу. Разве хватило бы у меня нервов? А конец все равно один. Общественность есть общественность. Ее не переспоришь.
   — Я пойду. — Зина остановилась на пороге. — Вы об уродстве каком-то говорите. Все у вас, как в кривом зеркале!
   — Я ведь не обобщаю, — тихо сказала мать. — Просто нам не повезло, вот и все.
   Зина вышла из подъезда Витькиного дома и нос к носу столкнулась с Эсадзе. Эльдар был одет подчеркнуто элегантно.
   — Караулишь? — зло спросила Зина.
   — Почему? — примирительно улыбнулся Эсадзе. — Просто жду.
   — По-моему, я тебя не просила. — Зина с трудом взяла себя в руки.
   — Зачем просить? — удивился он. — Я, как человек и как твой секретарь, кстати, — он поднял палец, — обязан заботиться о тебе.
   — Спасибо, — Зина подняла глаза вверх: было темно, но все же ей показалось, что за Витькиным окном мелькнуло чье-то лицо. — А теперь — тебе направо, мне — налево.
   — Подожди, — он удержал ее. — Зачем к нему ходишь? Его давно гнать пора — с работы, отовсюду! Фарцовщик он!
   — Ты мне мораль читаешь как секретарь комсомольской организации или как отвергнутый… ухажер?
   — Глупо. — Эсадзе побелел от обиды. — Я тебя предостеречь хочу как твой друг. Им милиция интересуется. Сегодня я на работу иду — встречается участковый. — Эсадзе улыбнулся. — Я во-он в том доме живу… Приходи в гости.
   — И что он? Участковый?
   Эсадзе оглянулся, увидел зеленый огонек такси:
   — Алё, шеф! — крикнул он. Распахнул дверцу: — Садись, Зина. Ты ведь на другом конце города живешь. Позволь, я провожу тебя. По дороге все расскажу…
   Зина заколебалась. Но желание узнать, что же именно сообщил Эсадзе участковый, пересилило.
   — Хорошо. Только я сяду сзади, а ты рядом с шофером.
   — Как скажешь, — помрачнел Эсадзе.
   Такси уехало. Следом за ним двинулся «Москвич»-фургон…
   Витька уже ложился спать, когда позвонил Бородаев.
   — Витя, — сказал он и замолчал. В трубке слышалось только прерывистое дыхание. — Витя, — повторил он. — Я тебя предупреждал. Ты помолчи, ничего не говори. Час назад ухожу с завода — Эсадзе маячит… Отутюженный… Прыщ.
   — Видел, — хмуро сказал Витька. — Зина с ним в такси уехала. От меня вышла и… Чего тебе? Я спать хочу.
   — Нет, правда, — вздохнул Бородаев. — Обидно мне. За друга.
   — Ну и будь здоров. — Витька хотел было повесить трубку, но отчаянный крик Бородаева остановил его.
   — Витя! — завопил тот. — Я из автомата звоню! Я их в окошечко вижу. Сквозь стекло! Не чужой ты мне, и больно мне за твою поломанную жизнь! Садись в такси и пулей сюда! Он надругается, а мы молчать будем? Жми!
   — Денег ни копья, — заколебался Витька. — Да и что мы ему сделаем? Руки коротки.
   — Не скажи, Витя, — с тоской произнес Бородаев. — Не скажи. Я тебе друг или как?
   Витька заглянул в комнату матери. Мать спала. Он лихорадочно оделся и выскочил на улицу…
   …Бородаев ждал около будки телефона-автомата.
   — Она тебя с потрохами продала, — Бородаев вздохнул: — Эх, Витька-Витька… Поживешь с мое — поймешь: баба есть баба. Она только на одно способна…
   Витька шагнул вперед и замер. В глазах потемнело от ненависти и отчаяния. Зина сидела на скамейке рядом с Эсадзе и о чем-то разговаривала.
   — Можно, конечно, поближе подойти, — сказал Бородаев. — Хочешь?
   — Незачем, — Витька сжал кулаки. — И так ясно.
   Эсадзе снял пиджак и набросил его на плечи Зины.
   — Ишь, талант, — хмыкнул Бородаев.
   — Что решим? — Бородаев тронул Витьку за плечо.
   — Убью, — Витька побелел, шагнул вперед, но Бородаев удержал его за руку:
   — Э-э, брат, так не пойдет. Ты ему в глаз, а он завтра дирекции пожалуется, тебя и выгонят. Да еще так, что никуда больше не поступишь!
   — Плевать, — Витька рвался из рук Бородаева, хрипел: — Не прощу. Я ее… Она мне… Как же это, Бородаев…
   Эсадзе и Зина встали, медленно двинулись к дому.
   — Пошла, — с сожалением сказал Бородаев. — Да-а-а. Зачем ей ты? Ей с усиками надо. Темперамент опять же.
   Витька присел, увернулся от рук Бородаева и бросился на него. Бородаев подставил ногу. Витька грохнулся, разбил нос.
   — Эх, сынок, — как ни в чем не бывало продолжал Бородаев. — Людишки. Ты к ним с добром, они к тебе — с ядом. Ты вот сейчас лучшего друга убить хотел. А за что? За правду! Кому мстишь, Витя? Раскинь мозгами: он с ней сейчас любовь изучает, а ты где?
   Витька снова бросился на Бородаева, но и на этот раз Бородаев увернулся.
   — Вот что, парень, — сказал он хмуро. — Шутки в сторону, давай о деле…
   — Давай, — машинально повторил Витька.
   — Конечно, можно по-простому, по-деревенски. Скажем, он от нее сейчас выйдет, а мы его — раз! И под колеса! Ничего?
   — Пусти за руль, — Витька закусил губу. — Я сам…
   — Значит, можешь его убить? — с интересом спросил Бородаев.
   — Да не лезь ты мне в нутро! — закричал Витька. — Можешь — не можешь. Не пойму я, что тебе-то надо? Темнишь, гад!
   — Чего темнить? Помоги мне, а я помогу тебе, вот и вся темнота.
   — Чем это ты мне поможешь? — усмехнулся Витька.
   — Грязную работу за тебя сделаю. Кокну этого Эсадзе и весь сказ. Раз ты такой из себя Ромео — будет тебе Зинка. Куда ей деваться? А ты мне за это в одном деле поможешь. Ну, как?
   Витька повернулся и молча пошел прочь. Бородаев посмотрел ему в спину и сплюнул:
   — Кусок навоза ты, а не человек. Ну и пропадай, как падла. — Бородаев прыгнул на сиденье своего фургона, включил зажигание. Взревел мотор, автомобиль скрылся за поворотом улицы.
   Витька долго стоял у подъезда Зины. Чего он ждал? На этот вопрос ответа не было. Просто стоял и ждал неизвестно чего. Стоял, потому что не было сил идти.
   Из подъезда вышел Эсадзе, закурил. Огляделся, плотнее запахнул плащ и, насвистывая, зашагал по тротуару. Витька подумал мгновение и двинулся следом за ним. Приближалась полночь, фонари светили вполнакала, прохожих почти не было. Впереди, у столба, мелькнула ярко освещенная табличка стоянки такси и несколько зеленых огоньков. В ожидании пассажиров шоферы сгрудились у передней машины и коротали время в разговорах. До Витьки донеслись голоса, смех, Эсадзе ускорил шаг. Витька опустил руку в карман, нащупал рукоятку складного ножа. Это был подарок Зины, и Витька горько и обреченно подумал о том, что все складывается словно нарочно, по чьей-то злой воле. «Судьба у меня такая, вот что», — тихо сказал он и начал догонять Эсадзе. Тот шел, по-прежнему насвистывая, и ничего не слышал. На ходу раскрыв нож, Витька в несколько прыжков настиг соперника и ударил.
   — А-а-а-а, — на одной нескончаемо высокой ноте закричал Эсадзе, и его крик эхом отлетел от черных домов и повторился где-то вдали, замирая…
   Витька повернулся, побежал. Он слышал позади возбужденные голоса таксистов, трель свистка, вероятно, это звал на помощь милицию кто-то из них. Страх прибавил сил. Витька свернул в один переулок, потом во второй и остановился только тогда, когда увидел перед собой знакомый дом.
   Он поднялся на третий этаж, позвонил. Дверь открылась. Бородаев, зевая, прикрыл ладонью рот:
   — Поспать бы дал, милый. Что стряслось?
   — Я… на все согласен, Борода. Убивать его… больше не надо. Я… сам… — Витька протянул Бородаеву нож. — Уже все.
   Бородаев с интересом осмотрел лезвие и вернул нож Витьке.
   — Ну сам, так сам… Входи.
   Дело о нанесении Эльдару Эсадзе «менее тяжких» телесных повреждений не попало в МУР. Оно не попало туда потому, что Эсадзе, когда к нему в институт Склифасовского приехал дежурный следователь, показал, что на него напал неизвестный с целью ограбления и после удара ножом забрал из кармана 45 рублей. Следователь записал показания Эсадзе и весь материал направил в районное следственное управление, по месту совершения преступления.
   Эсадзе совершил ошибку, граничащую с преступлением. Но, во-первых, он не видел того, кто ударил его ножом. Просто, очнувшись и узнав, что содержимое карманов цело, Эсадзе сопоставил некоторые факты последних дней и пришел к выводу, что ударил его не кто иной, как Витька Володин. И сделал это, конечно же, из-за Зины, из ревности. «Выследил нашу встречу, — соображал Эсадзе. — Дождался, пока я от нее уйду, и… Эх, дурак, дурак. Знал бы, о чем мы с ней говорили, знал бы, как она по нему, сволочи такой, сохнет, — разве ударил бы меня? А я-то… Нет, чтобы отвлечь ее от подонка. Нет, чтобы заставить обратить на себя внимание. Нюни распустил, разжалобился, даже этому… гнусу посочувствовал. А он меня отблагодарил». Если бы речь шла только о Володине, Эльдар не задумался бы ни на секунду. «Сажать таких надо без всякой пощады!» — скрежетал он зубами. Но арест Володина неминуемо повлек бы за собой не только допрос Зины, но и раскрыл бы ее отношения с Володиным, опозорил бы ее, по мнению Эсадзе, раз и навсегда. Этого Эльдар допустить не мог. Он любил Зину. Любил давно и безнадежно — с того самого первого дня, когда она, поступив на завод, пришла к нему в комитет становиться на учет. «Один пострадаю, — решил Эсадзе. — Потом, когда все кончится, расскажу. Пусть сама сравнит, кто он и кто я».
   И оперативная группа Кондратьева осталась без сведений. Без тех сведений, которые разом могли все поставить на место. Правда, Смирнов доложил Николаю Федоровичу о ранении Эсадзе. Но проверка материала подтвердила: случайное ограбление.
   Два дня спустя Бородаев сказал Витьке:
   — Ну, счастлив твой бог, парень. Узнал тебя Эсадзе или не узнал, видно, решил молчать.
   — Не видел он меня, — беспечно махнул рукой Витька. События того вечера отошли в прошлое и казались всего лишь неприятным сном.
   Бородаев внимательно посмотрел, усмехнулся:
   — Ему догадаться, что это ты, — раз плюнуть. Он из-за Зины молчит. Любит он ее, понял?
   Витька нахмурился:
   — Давай по делу. Борода. Об этом — все!
   — Готовься, — снова усмехнулся Бородаев. — Скоро дам тебе сигнал.

* * *

   Иванов вышел из кабинета, тщательно запер дверь. В руке он держал газетный сверток. По внутреннему коридору он перешел из административного корпуса в заводской и вышел точно к дверям специальной кладовой. Посмотрел на часы — было ровно два. И почти сразу же, буквально через несколько секунд, из-за поворота двое рабочих выкатили тележку, на которой стоял алюминиевый контейнер с готовой продукцией. Сквозь решетку Иванов увидел Зину. Она находилась около открытого сейфа и выдавала работнику 2-го цеха тоненькие пачки с золотой фольгой.
   Иванов прошел по коридору и остановился на повороте. Здесь были двери, которые вели на одну из внутренних лестниц. Эта лестница соединяла несколько подсобных цехов, расположенных на разных этажах корпуса. Иванов вышел на площадку. В углу матово поблескивал ствол шахты мусоропровода — почти такого же, что и в обычных жилых домах, только пошире. Этот мусоропровод предназначался для эвакуации бумажных отбросов из картонажного цеха. Изредка девушки-работницы вывозили на площадку тележки с мусором и, натянув огромные брезентовые рукавицы, сбрасывали его в шахту. Некоторое время Иванов наблюдал за ними, потом подошел к мусоропроводу и швырнул в него свой пакет.
   Вечером после работы Зина догнала Витьку неподалеку от проходной.
   — Отойдем.
   Они сели на скамейку в скверике перед станцией метро.
   — Витя… Ты только не вздумай мне врать! Ты ударил Эльдара?
   — Вот еще, — нервно хохотнул Витька. — Еще чего скажи.
   — Где мой нож?
   — Вот, — Витька полез в карман, достал нож. Зина раскрыла его и долго смотрела на матово поблескивающее лезвие.
   — Значит, не ты?
   — Заладила, — Витька вырвал у нее нож, сунул в карман. — Все?
   — Все, — кивнула она. — Иди. Но ударил его ты. Я чувствую, что ты. Ненавижу тебя, мелкого и трусливого гада! Уходи сейчас же. Слышишь?
   — Слышу, — Витька повернулся. — Еще раз-другой все равно встретимся. А там, как в песне: «Проходит жизнь, как яркий сон».
   Он ушел.
   Спустя несколько часов к наземному вестибюлю станции «Ленинские горы» подъехало такси. Миронов вышел из машины, скрылся в дверях метро. Пашутин уже ждал около разменных автоматов и читал газеты. Они вместе ступили на эскалатор. Время было позднее, пассажиры торопливо сбегали вниз — скоро должен был уйти последний поезд.
   — Они готовятся, — Пашутин сошел на ступеньку вниз и повернулся лицом к Миронову.
   — Это хорошо, что вы сказали они…
   — Почему? — удивился Пашутнн.
   — Отделяете себя от них. Это хорошо. Подробности?
   — Будут брать платину, — внушительно сказал Пашутин. — План такой: завтра всю платину — сто кило порошка — отправляют соседям на смежное предприятие. Повезет Бородаев. И не довезет до места.
   — Ясно. Кому они собираются сбыть эту платину?
   — Не выяснил, — Пашутин виновато раззел руками. — Скрывают. Осторожны очень.
   — Вы уверены, что платина — конечная цель? — Миронов внимательно посмотрел на Пашутина.
   — Уверен, — вздохнул Пашутин. — Платина.
   — А золото? — осторожно спросил Миронов. — Честно сказать, логики нет: возились с Володиным, готовились, а теперь в сторону. Пятьдесят килограммов золота — не шутка.
   — Все просто, — Пашутин смотрел Миронову прямо в глаза. — У Бородаева ничего не вышло с Витькой в том смысле, что Витька с Зинкой окончательно расплевались, и, сколько Борода их ни мирил — голяк. Раньше ведь как рассчитывали? Витька Зинку обработает, она все и сделает. Не вышло.
   — Значит, Володина побоку?
   — Выходит, так.
   …За зеркальными стеклами галереи переливались мириады вечерних огней. Вот они скрылись за кронами Нескучного, стало темнее.
   — Спасибо, поезжайте домой, — отпустил Пашутина Миронов. — Если что — звоните.
   — Есть.
   Пашутин обладал определенным контрмилицейским опытом. Он понимал, что за ним могут следить. Знал, что любой его разговор могут прослушать и записать на пленку. Он был предельно осторожен. Но в том-то и дело, что никакой, даже самый изощренный преступник не в состоянии всего увидеть и обо всем узнать, даже если он осведомлен о возможности милиции, готов к встрече с ней.
   Под грохот колес Пашутин задремал и не заметил, что еще с перрона его «ведут» сотрудники специальной службы уголовного розыска. Кстати, они вели его с того самого дня, как он предложил свою помощь Миронову. Вели не потому, что Николай Федорович и его сотрудники всем не верили. Просто слишком большая ставка была на кону, чтобы можно было вот так, запросто, довериться первому встречному. И Пашутина проверяли. Однако эта проверка ничего компрометирующего не дала…
   Вот и на этот раз Николай Федорович выслушал доклад старшего бригады, положил трубку и сказал Миронову:
   — Лег спать твой Пашутин. Агнец, да и только. — Николай Федорович в упор посмотрел на Миронова: — Ты ему веришь?
   — Я верю фактам. Какие у нас основания ставить Пашутина под сомнение?
   — Давайте подумаем все вместе. — Николай Федорович обвел глазами своих помощников. — Давайте взвесим все «за» и «против». Высказывайтесь, капитан. — Он взглянул на внука.
   — Пашутин — инициативник, предложил свои услуги сам, — сказал Генка. — Считаю, что это в порядке вещей. Человеку обрыдло преступное прошлое, преступное настоящее, и он искренне хочет подвести черту. Объективная проверка его не скомпрометировала. Давайте будем верить фактам. Я считаю, что товарищ Миронов прав.
   — И я считаю, что прав, — поддержал Смирнов. — Раз не доказано обратное.
   — Допустим. — Николай Федорович прошелся по кабинету. — Значит, от золота они отказались? Будут брать только платину?
   — Факт! — широко улыбнулся Генка.
   — Почему факт? — остановился Николай Федорович.
   — Вспомните, как они подставили нам Лабковского. — Генка начал горячиться. — Зачем? Чтобы мы слушали этого Лабковского и верили каждому его слову! Например, они продемонстрировали Лабковскому ссору Володина и Ананьевой! И мы должны в эту ссору верить! На самом-то деле весь их расчет строился именно на интимных отношениях Ананьевой и Володина, на их любви! А это все лопнуло!
   — Допустим, — снова сказал Николай Федорович. — Значит, они хотели, чтобы мы верили Лабковскому. Хотели с помощью ничего не подозревающего Лабковского отвлечь нас от своей основной операции. А от какой? От золота или от платины?
   — Трудный вопрос, — неуверенно произнес Генка. — Но мы договорились верить Пашутину. Выходит, от платины.
   — Есть еще один вопрос. — Николай Федорович усмехнулся. — Что такое ссора Зины и Вити? Зачем нам об этой ссоре знать? И какую точную цель преследовали бандиты, извещая нас об этой ссоре?
   — А знаете что? — встрепенулся Смирнов. — По-моему, я цель понял. Они как хотели? Чтобы мы вначале поверили Лабковскому, начали активно разрабатывать версию «Ананьева — Володин», потом поняли, что это пустой номер, и нас просто-напросто хотят отвлечь от основной операции. Тогда, по их расчетам, мы плюнем на Володина и Ананьеву и начнем искать настоящую проблему. Тут-то и появится Пашутин со своей версией чистой платины. И мы на эту версию клюнем. А на самом деле…
   — Они возьмут золото? — насмешливо перебил Миронов. — А как? Зина им ничего не даст. А и даст — его не вынести с завода. Охрана удвоена…
   — Подождите, — остановил его Николай Федорович. — Смирнов дело говорит. Мы сможем поставить наших людей рядом с кладовой?
   — Нет, — сказал Миронов. — В этом коридоре одна дверь — в кладовую. А в кладовой — только шесть метров площади, сейф в стене и столик Ананьевой. Никого не спрячешь.
   — Понятно, — Николай Федорович задумался. — Тогда есть только один выход, чтобы не рисковать. Нужно уже сейчас, сегодня, обмануть преступников. Это я возьму на себя. До завтра.
   Домой Николай Федорович пришел вместе с Генкой поздно. Нина накрыла стол.
   — Ну, мужчины, отличились. В кои-то веки все за одним столом!
   — Бати нет, — посетовал Генка.
   — Здесь я, — Виктор вошел в столовую, вытирая шею мохнатым полотенцем. — Прошу извинить, нетерпением горю: как успехи?
   — А никак, — беспечно пожал плечами Николай Федорович. — Скажи, Виктор, ты помнишь «Санько»?
   — В лицо? — Виктор сел к столу. — Лоб высокий, широко поставленные глаза, уши слегка оттопырены, нос прямой, губы полные, уголки рта вверх. Типичный русак. Почему спрашиваешь, батя?
   — Никто его не помнит, — сокрушенно сказал Николай Федорович. — А у меня такое ощущение, что он, мерзавец, на заводе ходит и вроде бы посмеивается. Есть у меня одна идея.
   — Давай обсудим, — сказал Виктор.
   — Допустим, я завтра обращусь к руководству завода и попрошу собрать всех рабочих и служащих разом. Проинформируем: так, мол, и так, на заводе кто-то готовит тяжкое преступление. Кто конкретно, не знаем. Просим всех проявлять бдительность и осторожность. Как?
   — Ну, а если ничего не найдем? — сказал Генка. — Что о нас подумают? Что мы паникеры и, того хуже, провокаторы! Ловить жуликов — наше дело. А у рабочих свои заботы.
   — Тогда как же ты понимаешь связь с народом? — спросил Николай Федорович. — Что значит помощь народа милиции? Графа в отчетах?
   — Почему, — Генка смущенно посмотрел на деда. — Заявляют нам! Дружины опять же…
   — Дружины есть дружины, — заметил Виктор. — Это представители народа, облеченные полномочиями по закону. А помощь народа — это несколько шире.
   — Шире, — насмешливо повторил Генка. — Это не ответ!
   — Я над этим думаю, можно сказать, с первого дня службы. Серьезный вопрос. Только если говорить честно, не оказывает нам пока народ той помощи, на которую мы рассчитываем. Ты, Гена, обронил слово, а не задумался над ним. Пишут заявления, верно. Есть такая форма помощи нашим органам. Форма — всего лишь один из видов. Мы с вами не первый год работаем, знаем, что такое заявления. Порой односторонняя штука, а порой и слепая. А почему? Кто виноват? — рассуждал Николай Федорович.
   — Сами виноваты, — сказал Виктор. — Любим поговорить о народе, завели соответствующие графы в отчетах, а если честно, не очень доверяем этому народу.
   — Так уж и не доверяем, — задиристо сказал Генка. — Кто это не доверяет? Ты, батя? Или ты, дед?
   — А ты не указуй, — усмехнулся Николай Федорович. — Пальцем тыкать легче всего. Прав Витька. Я понимаю так: нам, милиции, не стыдно и не зазорно открыто обращаться к народу с любым нашим делом, с любой нуждой. Нет твоего и моего. Общее есть. Например, бежал преступник. Или он вообще неизвестен! Как нужно действовать? Да по возможности быстрее и шире оповестить всех! Оказать доверие людям! И я уверен — сразу же после передачи по телевидению или публикации в газете у известного или неизвестного преступника загорится под ногами земля!
   — Согласен, батя, — встал Виктор. — Я тоже считаю: самая широкая гласность в нашей работе — залог успеха!
   — Ну, проверим завтра, — весело сказал Генка. — Поглядим. А вообще-то вы, старички, ломитесь в открытую дверь! Около каждого отделения милиции стоит стенд уголовного розыска!
   — Да ведь это — капля в море! — разгорячился Николай Федорович. — Словно стыдимся чего-то. Что такое преступность? Социальное зло. Значит, и бороться с ним нужно социально, а не келейно.
   Николаю Федоровичу не спалось. Он лежал с открытыми глазами и вспоминал давно прошедшие дни. Со стены улыбалась Маша — молодая и красивая. Чуть пониже чему-то весело смеялся Генка. А вот Маруська — в кожанке, с кобурой на широком ремне. Грустная Маруська. Кажется, эта фотография сделана в тот день, когда убили Гришу. Эх, ребята, ребята. Рано ушли, на самой заре. Увидеть бы вам, какой яркий день разгорелся над страной, дожить бы. Вон сидит на стуле Бушмакин. Справа от него — Гриша, Никита, Вася. Слева — Колычев и он, Коля… Маруська с ними тогда не сфотографировалась. На задании была? Теперь не вспомнить. Год назад пришло грустное письмо из Ленинграда. Писал внук Сергеева. Деда хотели похоронить в Лавре, на участке старых большевиков, но Сергеев оставил записку, просил, чтобы похоронили рядом с Бушмакиным и остальными ребятами. Теперь там семь красных обелисков со звездочками. Эх, жизнь, жизнь. Пролетела, как один день. И оглянуться не успел.
   Вошла Нина, спросила тревожно:
   — Звали, Николай Федорович?
   — Нет, — он с трудом оторвался от воспоминаний, спросил ласково: — Твои спят?
   — Давно. — Нина улыбнулась, присела на край кровати. — А вам не спится?
   — Не спится, — вздохнул Николай Федорович. — Старикам никогда не спится, Нина. Как дела у Генки? Чего я не вижу его красотки?
   — А она про вас и про Генку то же самое говорит, что вы красавцы.
   — Хорошая девчонка. Генка будет с нею счастлив. Само собой. Тебе об этом и волноваться нечего. Мы, Кондратьевы — Кондаковы, завсегда в этом деле счастливы. Такая порода. — Он улыбнулся. — Иди спать, невестка… Завтра будет трудный день.
   Все эти дни и даже часы Витька Володин не находил себе места. Приближалась решительная минута, и он мучался, вскакивая по ночам, пугая мать, а потом брал из ее рук стакан с водой и жадно пил, отводя взгляд от ее страдающих, полных немого укора глаз.
   По утрам мать собирала завтрак и молча усаживалась напротив сына. Витька давился, не мог есть, но всегда пресекал любую ее попытку затеять откровенный разговор.
   В эту последнюю ночь он тоже не спал или почти не спал… Под утро задремал на несколько минут и сразу же проснулся — мучал один и тот же сон. Витька уже боялся засыпать из-за этого сна. Казалось ему, что садится он в маленький самолет, и, разбегаясь прямо посреди улицы, этот самолет взлетает. И все бы хорошо, только впереди — туго натянутые провода и они почему-то поперек улицы. И не хватает сил у мотора, чтобы взять резко вверх и перелететь эти провода, а обходить их низом уже поздно, и доли секунды отделяют Витьку от неминуемой катастрофы.
   …Окончательно проснувшись, Витька нащупал в кармане пиджака сигареты, закурил, потом оделся и, стараясь не шуметь, аккуратно прикрыл входную дверь. Было четыре часа утра.
   Он вышел на улицу и остановился. По скверу ветер гнал клочья тумана, было промозгло и зябко, и Витька поежился, поднял воротник пиджака, спрятал руки в рукава. Он шел, ни о чем не думая, шел просто так, без всякой, как ему казалось, цели и очень удивился, даже испугался, когда вдруг понял, что стоит напротив дома Зины. Где-то глубоко-глубоко в душе, под спудом сомнений шевелилась у Витьки мысль: сбросить с плеч тяжесть ошибок, порвать с Бородаевым, честно во всем признаться. Признаться… Бородаев сказал тогда: «Эсадзе без пяти минут покойник. За такое могут и расшлепать. Так что, если ты захочешь в сознанку поиграть — вспомни, что тебя ждет». А плевать, что ждет. Если бы только Зина поняла, простила.
   Витька с тоской посмотрел на ее окна. Они были темны и молчаливы. Витька горько подумал, что, конечно же, все это глупые мечты, чепуха. Зина спит крепким сном, она навсегда вычеркнула из списка своих друзей имя приблатненного дурачка Витьки, она теперь думает только об одном: скорее бы выздоровел ее дорогой Эсадзе. Дрянь. Такая же, как все. Прав Бородаев: рассчитаться с ними разом! Так рассчитаться, чтобы всю жизнь помнили Витю Володина. Будут потом говорить: «Как же мы проглядели парня? Как же допустили, чтобы в нашем здоровом коллективе вырос такой сорняк?» Ничего. Поговорите… Разговоры — ваша суть. Ля-ля-ля да ля-ля-ля… Общественность…