Нагорный Алексей Петрович. Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

   Воробьев вытер пот со лба и скомандовал:
   — Стоять! А руки — подыми вверх!
   — Да ты никак грабитель? — фальшивым голосом спросил хлыщ.
   — Иди! — приказал Воробьев. — Вперед!
   Он не видел, как позади него выросли два темных силуэта. Он не слышал осторожных шагов и щелканья взведенных курков… Он был в упоении своей первой настоящей победой…
   Ударили маузеры. Они били залпом… Воробьева отбросило на середину мостовой, он упал и умер на месте, даже не увидев стрелявших…
   К убитому подошел Плавский. Спросил, пряча маузер в кобуру:
   — Какое сегодня число?
   — С утра — двенадцатое, — ответил хлыщ.
   — Запомнят мусора эту цифру… — задумчиво сказал Плавский. — Айда за мной, у нас еще много работы… — Он перевернул убитого ногой. — Это — первый… Надо успеть еще одиннадцать…
   Плавский посмотрел на хлыща:
   — Вон решетка сточной канавы, видишь? Согни ствол у нагана и положи ему на грудь. Торопись!
   Коля шагал рядом с Машей молча и отчужденно. И она не обнаруживала желания начать разговор. Коля давно уже заметил преследователей, но был уверен, что в случае чего справится с ними. Он старался прогнать от себя мысль о том, что бандиты могут убить его и Машу. До дома оставалось совсем немного, навстречу попадались прохожие, солдаты. «Пусть преследуют… — рассуждал Коля. — Напасть все равно не посмеют…» Он подумал о том, что нужно задержать бандитов, но имеет ли он право рисковать жизнью Маши? Как-никак — она главный и единственный свидетель, единственная слабая ниточка, которая может привести МУР к Кутькову и его банде…
   Коля прислушался: шаги, которые все время звучали на далеком расстоянии, — приблизились. Он незаметно достал кольт и взял Машу за руку.
   — Вы… что? — удивилась она.
   — Зайдем в подъезд, — сказал Коля.
   Как всегда, она начала спорить:
   — Зачем? Что за странные идеи приходят вам в голову?
   Коля втолкнул ее в подъезд, и сразу же пуля разбила стеклянную филенку входной двери. Маша вскрикнула. Прикрывая ее собой, Коля дважды выстрелил по бандитам — их темные силуэты хорошо просматривались на другой стороне улицы. В ответ один за другим прогремело шесть выстрелов. Два из раскладного маузера, остальные из револьверов. «Их не меньше трех… — подумал Коля. — Три револьвера против моего одного…» Он огляделся. Они с Машей стояли в огромном вестибюле бывшего Доходного дома. Вверх уходила затейливо изукрашенная золочеными цветами шахта лифта, а на лестнице лежала старая изгаженная дорожка, но даже и в таком виде это была такая редкость, что Коля удивленно толкнул Марию:
   — Смотри, ковер.
   — В самом деле. — Маша тоже очень удивилась.
   Коля пытался отвлечь ее:
   — Интересно, кто здесь живет?
   — Кто жил, хотите вы сказать? — Она посмотрела на него и усмехнулась. — Жили здесь богатые люди, а вы их… Как это? Экс-про-при-ировали, что ли?
   — Ну и что? — сказал Коля. — Жили, а теперь пусть другие поживут. Не все коту масленица.
   — Кто был ничем — стал всем, — тихо сказала Мария. — Разве это справедливо, Коля?
   Загремели выстрелы. Коля отвел Марию в безопасный проем вестибюля:
   — Не бойтесь… Отобьемся. Пока я стреляю… — Он выстрелил дважды сквозь закрытую дверь парадного. — Они сюда не сунутся…
   — А когда… кончатся патроны? — Маша отвернулась.
   — А тогда, — Коля попытался улыбнуться, — вы пойдете вверх по лестнице и будете стучать в двери. Если кто-нибудь пустит — уйдете черным ходом.
   — А вы?
   — Не обо мне речь, — сказал Коля твердо. — У меня приказ: я отвечаю за вас головой.
   — А без приказа? — с вызовом спросила она.
   — И без приказа тоже.
   Пуля расколотила старинный фонарь под потолком. Осколки хрусталя со звоном рассыпались по каменному полу.
   — Никто меня не пустит, — вдруг сказала Маша. — Все нос высунуть боятся.
   — Плохо о людях думаете, — сказал Коля. В слове «людях» он сделал неправильное ударение, и Маша тут же поправила его:
   — Людях… Нет, Коля. Не в этом дело. Я бы на их месте тоже не пустила.
   — А труса в себе давить надо, — безжалостно сказал Коля. — С трусом в душе какой человек? Навоз. Извините…
   Три выстрела грянули один за другим. Коля провел пальцами по оцарапанной щеке.
   — Уходите! — Он подтолкнул Машу к лестнице: — У меня осталось два патрона. Бегом уходите!
   Маша молча покачала головой, достала платок, вытерла кровь с его щеки.
   — Да ладно вам, — смутился Коля, — это же ерунда…
   Снова загремели выстрелы, но Коля не стрелял, берег патроны.
   — А если бы здесь была не я? — робко спросила Маша. — Вы бы все равно не бросили этого человека?
   — Да какая мне разница, ей-богу! — в сердцах крикнул Коля.
   Бандиты подошли вплотную к дверям.
   — Выходи, легавый! — орали они. — Все одно вам каюк!
   Коля дважды выстрелил и показал Марии пустой барабан кольта: — Бегом уходите! Я их задержу!
   — Жаль, — вдруг сказала Маша. — Я думала, вы только ради меня готовы пожертвовать жизнью. — Она посмотрела ему прямо в глаза.
   Коля обомлел. До сих пор жизнь давала ему мало поводов для воспитания чувств и душевной тонкости. Но на этот раз, хотя впрямую не было сказано ни одного слова, которые, по представлениям Коли могли что-то означать, — он вполне отчетливо понял сокровенный смысл ее фразы. Он шагнул к ней, притянул к себе, и она послушно, не сопротивляясь, прижалась к нему. Наверное, она ждала ласковых слов, ждала, несмотря ни на что.
   А Коля молча гладил ее по голове и мучительно думал о том, что вот пришла наконец долгожданная минута, а он не знает, что надо сказать и как поступить, и сейчас все кончится очень плохо. Совсем некстати Коля вдруг вспомнил, как еще в деревне Анисим Оглобля говорил ему с горечью: «Не везет мне с девками. Им, стервам, слова всякие произносить надо, а я кроме трех слов — дай на полштофа — ничего толком и сказать не умею…» А главное, Маша не какая-то там деревенская Анисья. К ней совсем особый подход нужен.
   Коля совсем забыл о бандитах. А между тем они почему-то перестали орать и стрелять. Наступила тишина. Она, конечно же, не сулила ничего хорошего.
   — А вдруг нас спасут? — тихо сказала Маша.
   Где-то вдалеке послышались заливистые трели милицейских свистков. Коля напряженно смотрел на дверь. Внезапно она с треском распахнулась. Коля поднял кольт и… бросился навстречу Никифорову и Афиногену.
   — Одного ты убил, Коля, — сказал Никифоров. — В лоб угадал.
   — Да ладно, — Коля махнул рукой и повернулся к Маше: Можно я провожу вас?
   — Нет, — Маша фыркнула и пулей вылетела в дверь.
   Утром в разных частях города нашли двенадцать убитых милиционеров. Воробьев был в их числе. Страшная символика этого преступления была понятна всем, но вопреки надеждам Кутькова и Плавского эта их акция не только не устрашила жителей, а, наоборот, вызвала всеобщую ненависть к бандитам. Уже к обеду в городские отделения милиции невооруженные граждане доставили десятки преступников. Многие из них были зверски избиты… Уголовный розыск вынужден был направить на улицы города свои патрули — для предотвращения расправы и самосудов…
   Убитых хоронили на третий день. Улицы были заполнены огромными толпами людей. Проводить в последний путь героев-милиционеров вышла вся Москва. Гремел похоронный марш, над морем голов плыли гробы. Они прочертили улицы, словно красный пунктир. Шли красноармейцы, милиционеры, рабочие. Многие плакали. Какая-то старушка сказала:
   — У нас парнишку зарезали, так его друзья-товарищи с завода на урок стеной поднялись! И правильно! А то по улицам и ходить стало невозможно!
   Коля и Афиноген тоже шли в процессии. Коля равнодушно скользил глазами по лицам провожавших и вдруг увидел, как к мрачному типу в бекеше и офицерской фуражке без кокарды подошел чекист в кожаной куртке, с маузером через плечо. Коля остановился. В этой на первый взгляд ничем не примечательной уличной встрече не было ничего особенного, и Коля стоял и спрашивал себя: зачем он, собственно, остановился? И вдруг Афиноген сказал:
   — Этому из ЧК надо помочь. По-моему, он хочет задержать бандита.
   — Точно… — Коля сразу же вспомнил: человека в бекеше он видел в ресторане! А потом бандит был среди тех, кто преследовал его и Машу.
   Протиснувшись сквозь толпу, Коля и Афиноген перешли на другую сторону. Бандита уже не было, а чекист стоял и, сняв фуражку, наблюдал за процессией.
   — Мы из МУРа, товарищ, — Афиноген предъявил служебное удостоверение. — Кто этот человек, с которым вы только что говорили? Вы его знаете?
   Чекист внимательно посмотрел на ребят:
   — Нет, не знаю. А задавать подобные вопросы сотруднику Чрезвычайной комиссии нетактично. Поняли? Вот мое удостоверение.
   — Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, — прочитал Коля вслух.
   — Извините, — Афиноген отошел.
   Коля помедлил, сверля Плавского взглядом, потом повернулся, чтобы уйти.
   — Что так смотришь? — вслед спросил Плавский. — Не понравился?
   — Угадал, — кивнул Коля. — Сотруднику ЧК не о чем разговаривать с бандитом!
   — Мозги у тебя еще сырые, — лениво сказал Плавский. — Ты что же думаешь? Можно бороться с преступностью и не общаться с преступниками? Заходи ко мне на Лубянку, мы поспорим. Желаю… — Плавский юркнул в толпу и исчез. А Коля и Афиноген вернулись в МУР. Если бы только они могли знать, кого выпустили!..
   Трепанов, выслушав их доклад, нахмурился и долго молчал. Потом сказал:
   — Плохо, братки. Очень плохо.
   — Вы, товарищ начальник, всегда за упокой! — обиделся Афиноген.
   — Я тоже не понимаю, что мы такого сделали? — пожал плечами Коля.
   — Вы упустили двух матерых волков, — сказал Трепанов, снимая трубку телефона. — Коммутатор ВЧК… Двадцать два — пятнадцать. Титыч? Трепанов здесь… Чего? Ну, извини, это ты, браток, на курорте. А мы, брат, — что надо. Вопрос имею, Плавский Борис на Лубянке работает? Нет? А ты не темнишь? Ну, извини. Будь. — Трепанов повесил трубку и посмотрел на ребят.
   Коля все понял, но на всякий случай спросил:
   — С кем это вы говорили?
   — С начальником кадров ВЧК. Эх, браточки вы мои… Вам этот липовый Плавский лапшу на уши повесил, а вы и рады, работнички…
   — Ну, попадется он мне! — Коля ударил кулаком по столу. — Я из того бандита не знаю что сделаю!
   — Ждать, покуда он попадется, мы не имеем права, — сухо сказал Трепанов. — Мы обязаны искать их всех. И найти. Во что бы то ни стало найти, братки… А поэтому — так: хотя подставлять им теперь девушку крайне опасно, другого выхода у нас нет. И я скажу честно: идем мы на этот риск сознательно, понимаем, что пуля в любую минуту может настичь каждого из нас. Это дает нам право просить Машу не оставаться в стороне. И просить будешь ты, Коля. Уж извини, браток.
   Маша выслушала Колины доводы молча. И так же молча собралась и уже одетая остановилась у дверей.
   — Никак не пойму, — сказал Коля. — Сознательно вы теперь нам помогаете или какие другие причины есть?
   — Другие! — отрезала Маша. — Мне почему-то казалось, что многословие — привилегия женщин.
   Коля обиделся и до самого ресторана шел молча…
   Узнав Марию, официант осклабился и завертел салфеткой, как пропеллером. Подвел гостей к столику, усадил и приготовился записывать заказ.
   — Значит, так, — сказал официант многозначительно. — Имеем только для вас соль фрит, сивэ, вилеруа, правда, из убоя, свежих нет-с… Вино, само собой. Для барышни лично могу предложить «Мумм кордон вэр».
   — Дай нам, милый, самовар и ситного полфунта, — сказал Коля.
   — Как-с? — не понял официант. Он выглядел так, словно подавился вилкой. — Что же вы, мамзель, с таким быдлом вращаетесь? При вашей наружности…
   — Ты, ласковый, побереги собственную, — улыбнулся Коля и согнул массивную вилку. Разогнул, подал официанту и сказал: — Голодные мы, поторопись.
   — Момент-с, — официант умчался.
   — Разговаривать нам с вами надо, — сказал Коля. — Я вижу, что не хочется, а надо.
   — Поговорим, — кивнула она. — Зачем вы ищете Кутькова?
   — Так он же людей убивает! — удивился Коля.
   — А деньги, которые он награбил, — они вас разве не интересуют?
   — Деньги, это не главное, — сказал Коля. Тон, которым разговаривала Мария, был яено агрессивный. — Но, конечно, мы обязаны найти и деньги тоже, чтобы вернуть их пострадавшим, — продолжал он.
   — А эти пострадавшие — купцы, дворяне и прочая, так сказать, мерзость, — звенящим голосом сказала Маша. — И как же быть? По вашему одухотворенному лицу я вижу, что правды вы мне все равно не скажете. Ну, так я ее вам скажу! Найдете вы деньги Кутькова и поделите их между собой! По карманам рассуете! Сапоги хромовые купите, продажных женщин наймете! И упьетесь водкой! Вот и вся правда вашей революции…
   Коля побелел и сжал кулаки. В эту минуту против него сидела не Маша Вентулова, несчастная, маленькая, истерзанная. Против него сидел враг, и Коля обязан был, не имел права не дать этому врагу должного отпора. «Ах ты, мать честная». Коля даже задохнулся от ярости. «Убить тебя мало за такие слова!» А как же быть с заданием? И Коля проглотил обиду, взял себя в руки, тихо сказал: — Странная вы. Тогда, в подъезде, вы были совсем другая.
   — А вы забудьте про подъезд! Считайте, что вам сон приснился!
   — А вам? — посмотрел на нее Коля.
   — А на меня, как это говорят у вас в деревне, — придурь накатила! И никогда, слышите? Никогда в моем присутствии не смейте больше об этом вспоминать! — Она успокоилась и спросила уже почти нормальным голосом: — Вы мне не ответили. Куда денежки-то?
   — Голодным, — ответил Коля. — Детям, старикам. Всем, кто умирает теперь по нетопленным углам. На оружие. Не хватает на фронте оружия… Что с вами?!
   — Не оглядывайтесь! — Мария съежилась. — Там… Позади вас… Он был тогда… В квартире…
   Подошел официант, поставил начищенный самовар. Коля посмотрел в его полированный бок и увидел искаженного, смешного, но несомненно реального Плавского. Не оборачиваясь, Коля вытащил платок и вытер лицо. Это был условный сигнал сотрудникам опергруппы.
   — Разве здесь жарко? — удивленно спросил Плавский. — Или вы подаете кому-то условный сигнал? А в связи с чем, позвольте узнать? — Плавский явно насмехался. — Кстати: вы хотели зайти ко мне, я ждал. Позвольте узнать, что помешало?
   — Руки вверх! — Коля рванул из-за пояса кольт.
   Плавский сделал неуловимое движение и нанес Коле сокрушительный удар в челюсть. Коля опрокинулся на стол, сшиб самовар и посуду, Все это со звоном и грохотом покатилось по полу.
   Сзади на Плавского навалились Никифоров, Афиноген и два милиционера. Плавский раскидал их и выхватил маузер. В этот момент его и ударил Коля. Ударил с разворота двумя сжатыми в рукопожатие ладонями. Плавский тяжело рухнул. На него надели наручники и увезли в МУР.
   Трепанов стоял у окна и смотрел на колонну грузовиков. На переднем колыхалось красное полотнище: «Все на защиту революции!» Сквозь шум моторов слышалось дружное, уверенное пение: «Мы смело в бой пойдем за власть Советов». Трепанов отошел от окна, сел за стол. Напротив, на табуретке, привинченной к полу, сидел Плавский.
   — Вот что, — сказал Трепанов. — Даже с такими, как вы, я считаю себя обязанным быть честным до конца. Нам нужен Кутьков. Но выдадите вы его или не выдадите, — шансов на жизнь у вас практически нет.
   — Тогда какой же смысл мне его выдавать? — усмехнулся Плавский. — Впрочем, за откровенность — спасибо.
   Трепанов не отводил взгляда от прищуренных глаз Плавского.
   — Простой смысл. Если вы поможете задержать Кутькова, — суд примет это во внимание. И тогда кто знает. Какой-то мизерный шанс у вас все же может появиться.
   — Какой суд? — Плавский сжал губы. — Вы что, идиотом меня считаете? У вас раз-два — и в дамки. Это первое. И второе: я вас ненавижу. Вашу Советскую власть я буду жечь, душить и вешать, покуда жив. А насчет Кутькова — он быдло, хам, но он ваш лютый враг, и я его не выдам. Расчета нет, това-арищ начальник, — почти пропел Плавский.
   — Здесь записано, что вы происходите из мещан города Саратова, — продолжал Трепанов. — Однако у меня складывается впечатление, что ваш социальный корень в другом месте рос… Я ошибся?
   — Не все ли вам равно, кого ставить к стенке? — вздохнул Плавский. — Ну — мещанин. Ну — дворянин. Камергер, наконец. Да вам-то что за дело?
   — Вопрос второй: двенадцать постовых милиционеров — ваших рук дело? — Трепанов вплотную подошел к Плавскому. — Советую отвечать.
   — Спросите у Кутькова, — насмешливо прищурился Плавский. — Бонжур, месье… — И тут же вскочил с криком: — Я! Я убил легавых! — Он сжал кулак: — Вот этой самой рукой!
   Трепанов отошел от него, сел за стол. От волнения и ненависти у него прыгали губы и чувствовалось, что он не может с собой справиться.
   — Вопрос третий, — Трепанов говорил совсем тихо, чтобы не сорваться на крик. — Назовите остальных ваших сообщников, места явок и сборищ, тайники с награбленным. Еще раз повторяю: в чистосердечном признании ваш маловероятный, но единственный шанс на жизнь. Деваться вам некуда.
   — Некуда, — повторил Плавский. — Вот вы решили: раз я у вас в руках, значит, спекся Плавский. — Он схватил со стола карандаш и, ломая грифель, нарисовал на белой стене лодочку с веслами. — Некуда, — снова повторил он. И вдруг посмотрел на Трепанова так уверенно, с таким превосходством, что у того от предчувствия беды засосало под ложечкой и сам собой вырвался вопрос:
   — Что это вы задумали, подследственный?
   — Что? — Плавский тихо засмеялся. — А вот сяду в эту лодочку и уплыву от вас… Не понимаете? И не поймете никогда! А я уплыву.
   Трепанов вызвал конвой и, когда Плавского увели, долго сидел, задумавшись. Зазвонил телефон. Секретарь Дзержинского спросил о ходе расследования. Трепанов ответил, что уверен в успехе, и, хотя он далеко не был уверен, ему почему-то сразу стало легче.
   Вошел Никифоров, молча сел на стул. Потом в двери протиснулся Афиноген, следом Коля.
   — Он лодочку нарисовал, — Трепанов показал на рисунок Плавского. Афиноген подошел к стене, вгляделся:
   — Я одну книжку читал — про сумасшедшего. Так он все время деньги на бумаге рисовал и пытался их всучить людям. Псих этот Плавский.
   — Сравнил, — протянул Никифоров. — Чудик… Никакой Плавский не псих — он ломает комедию, вот и все.
   Коля промолчал.
   — А ты? — спросил его Трепанов. — Почему молчишь?
   — Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то.
   — Чушь! — уверенно заявил Никифоров. — От нас не убежишь, дудки!
   — Хвастаешь, — сказал Трепанов устало. — Всегда ты, Никифоров, хвастаешь.
   Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания.
   — Ну вот! — торжествующе сказал Никифоров. — Не выдержал, как все они не выдерживают. Кишка тонка оказалась.
   — Преувеличиваешь, — заметил Афиноген. — Всегда ты, Никифоров, преувеличиваешь.
   — Ты, — Никифоров, задохнулся от ярости. — Ты какое имеешь право, сопляк? За собой лучше смотри! Ничтожество этот Плавский, и вы сейчас в этом убедитесь!
   — Доставить гада! — отдал приказ Трепанов и, посмотрев на ребят, добавил: — Прошу соблюдать особую осторожность!
   — Осторожность — дело хорошее! — улыбнулся Никифоров. — Только Плавский сломался. Я в этом уверен.
   Выводной открыл дверь камеры.
   — Руки назад! — приказал он.
   Двинулись по коридору. У тюремной машины — это был старенький «Рено» с кузовом — Плавского приняли еще четыре конвоира.
   В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам.
   — Что, взяли меня, взяли?! — срываясь на визг, заорал он.
   Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз.
   Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом.
   Вернулись в кабинет.
   — Прокололся я… — Никифоров виновато развел руками.
   — Считаю необходимым проанализировать случившееся, — Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: — Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, — она дала.
   — Не все, — сказал Коля. — У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее.
   — Если бы ты был прав, — сказал Никифоров, — они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет?
   — А ты не понял, — возразил Коля. — Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам!
   — Что-то долго она их отдает, — улыбнулся Афиноген.
   — Ну, тут ты, положим, не прав, — заметил Трепанов. — Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, — это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги?
   Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее:
   — Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать.
   Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. «Их даже зовут одинаково…» — подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль.
   А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз — от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике — все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, — о ужас! — крестьянину, представителю этой «взбесившейся черни».
   Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю.
   — Собственно, зачем вы явились? — спросила она надменно. Коля огорченно ответил:
   — Дело есть, — он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения.
   — Понятно, — сказала она с горьким упреком. — Дело, дело, дело. Куда нужно идти?
   — Давайте просто пройдемся, — попросил Коля. — Не могу здесь, голова разболелась.
   Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: «Все на защиту Петрограда!» Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам.
   — У тебя такая физиономия, что даже противно! — сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то «ты», то «вы».
   — Люди на фронт уходят, — сказал Коля с болью. — А я…
   — А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, — насмешливо посоветовала Маша.
   — Нельзя мне… — Коля не понял иронии. — Работа у меня.
   — Какая работа? — спросила она с вызовом. — Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят?
   — У нас в деревне так не говорят! — обиделся Коля. — Это тебя в Смольном таким словам научили.
   — Замолчи лучше! — тихо и зло сказала она.
   — Неужели Петроград сдадут, — Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно.
   — Сдадут — не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное — каждый за целый мир решает, все в душу лезут…
   — Хватит… — Он повернулся и зашагал прочь.
   Маша испугалась.
   — Коля! — крикнула она ему вслед. — Не сердись! Я больше не буду.
   Коля остановился и подождал, пока она приблизилась.
   — Я тебе вот что скажу, — Коля отвернулся. — Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, — говори, и я пошел.
   — Значит, только приказ… — сказала она с горечью. — Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… — все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать!
   — Маша… — пытался он ее остановить. — Перестань!
   Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка.